Вересаев Викентий Викентьевич - На повороте

fy">   - Варвара Васильевна, Никанора привезли: взбесился!

   - Да что вы?.. Никанор? Взбесился-таки?

   - В телеге привезли из деревни, связанного... Я, изволите видеть, дежурный, а доктора нет. Уж не знаю снимать ли его с телеги или доктора подождать. Больно уж бьется, страшно подойти. За доктором-то я послал.

   Варвара Васильевна быстро надевала белый халат

   - Ну, вот еще - ждать! Что ж ему так связанным и лежать?.. Пойдемте!

   Они поспешно вышли.

   Оставшиеся вяло молчали. Было очень жарко. Сергей сидел у окна и читал "Русские ведомо-сти".

   - Духота какая!.. Давайте, господа, на лодке покатаемся! - предложил Шеметов.

   - Что ж, поедем.

   - Только, господа, подождемте Татьяну Николаевну,- сказала Катя.

   Сергей сердито возразил:

   - Ну, вот еще! Ждать ее!.. Она, может быть, только к ночи воротится!

   Лицо его было теперь нервное и раздраженное. Токарев усмехнулся:

   - Я готов пари держать, что она с ним села в вагон, чтоб проехать одну-две станции!

   Где-то с силою хлопнула дверь. В больничном коридоре тяжело затопали ноги. Кто-то хрипло выкрикивал бессвязные слова и хохотал. Слышался громкий и спокойный голос Варвары Васильевны, отдававшей приказания. Шум замер на другом конце коридора.

   Варвара Васильевна вошла в комнату. Катя со страхом спросила:

   - Что это такое? Правда, бешеный человек?

   - Да. Ужасно жалко его! Такой славный был мужик - мягкий, деликатный, просто удиви-тельно! И жена его, Дуняша, такая же... Его три месяца назад укусила бешеная собака. Лежал в больнице, потом его отправили в Москву для прививок. И вот, все-таки взбесился! Буянит, бьется,- пришлось поместить в арестантскую.

   Сергей встал.

   - Ну, господа, идем. Будет ждать! Варя, хочешь с нами? Мы едем на лодке.

   - Отлично! Идемте...

   Они вышли на улицу. У Токарева все еще стоял в ушах дикий хохот больного. Он помор-щился.

   - А должно быть, тяжелое впечатление производят такие больные.

   Варвара Васильевна опустила глаза и глухо ответила:

   - Не знаю, на меня они решительно никакого впечатления не производят. Вот ушла оттуда, и на душе ничего не осталось. Как будто его совсем и не было.

   В городском саду, где отдавались лодки, по случаю праздника происходило гулянье. По пыльным дорожкам двигались нарядные толпы, оркестр в будке играл вальс "Невозвратное время". Токарев сторговал лодку, они сели и поплыли вверх по течению.

   Городской сад остался позади, по берегам тянулись маленькие домики предместья. Потом и они скрылись. По обе стороны реки стеною стояла густая, высокая осока, и за нею не было видно ничего. Солнце село, запад горел алым светом.

   Шеметов, как столб, стоял на скамейке и смотрел вдоль реки. Катя сказала:

   - Сережа, Вегнер! Столкните, пожалуйста, Шеметова в воду: он мне заслоняет вид.

   Сергей, молчаливый и нахмуренный, сидел на корме и не пошевелился. Вегнер сделал дви-жение, как будто собирался толкнуть Шеметова. Шеметов исподлобья выразительно взглянул на него и грозно засучил рукав.

   - Посмотрю, кто на это решится!

  

   Не родилась та рука заколдованная

   Ни в боярском роду, ни в купеческом!..*

  

   Он стоял в ожидании, сжимая кулаки. Потом сел и самодовольно сказал:

   - Вот что значит вовремя привести подходящий стих! Никто не осмелился!

   Токарев греб и задумчиво глядел себе в ноги. Балуев произвел на него сильное впечатление. Он испытывал смутный стыд за себя и пренебрежение к окружающим. В голове проносились воспоминания из студенческого времени. Потом припомнилась сцена из ибсеновского "Гюнта"**. Задорный Пер-Гюнт схватывается в темноте с невидимым существом и спрашивает его: "Кто ты?" И голос Великой Кривой отвечает: "Я - я сама! Можешь ли и ты это сказать про себя?.."

  

   * Из "Песни про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашни-кова" (1838) М. Ю. Лермонтова.

   ** Драматическая поэма норвежского драматурга Генриха Иоганна Ибсена "Пер-Гюнт" (1866), действие 2.

  

   Шеметов острил и шутливо пикировался с Катей. Варвара Васильевна и Вегнер смеялись. Сергей молчал и со скучающим, брезгливым видом смотрел на них.

   - А Сережа сидит, как будто уксусу с горчицей наелся! - засмеялась Катя.

   Сергей сумрачно ответил:

   - Не вижу, чему смеяться. Ваши остроты нахожу ужасно неостроумными.

   Вдруг Катя насторожилась:

   - Что это?

   Далеко в осоке отрывисто и грустно ухала выпь - странными, гулкими звуками, как будто в пустую кадушку.

   - Выпь,- коротко сказал Сергей.

   - Какие оригинальные у нее звуки! Что-то такое загадочное!

   Шеметов невинно спросил Сергея:

   - А что такое выпь... рыба или птица?

   Сергей молча отвернулся, наклонился с кормы и опустил руку в воду.

   - Это он выпь хочет выловить, показать нам! - догадался Шеметов.

   - Нет, брат, выпь ловить я тебя самого в воду спущу! - злобно ответил Сергей.

   Варвара Васильевна засмеялась:

   - Нет, Сереже положительно нужно дать валерьянки! Его сегодня какая-то блоха укусила.

   Сергей обратился к Токареву:

   - Владимир Николаевич, дайте мне погрести!

   Он сел на весла и яро принялся грести. Лодка пошла быстрее. Сергей работал, склонив голову и напрягаясь, весла трещали в его руках. Он греб минут с десять. Потом остановился, отер пот с раскрасневшегося лба и вдруг со сконфуженною улыбкою сказал:

   - Однако какой из меня со временем выйдет паскудный старичишка!

   Все засмеялись.

   - Черт знает что такое!..- Сергей помолчал и задумчиво заговорил:- Ужасно гнусное впечатление оставила во мне сегодняшняя встреча! Может ли быть что-нибудь противнее? Сидит он - спокойный, уверенный в себе. А мы вокруг него - млеющие, умиленные, лебезящие. И какое характерное с нашей стороны отношение: мягкая снисходительность с высоты своего теоретического величия и в то же время чисто холопское пресмыкание перед ним. Как же! Ведь он - "носитель"! А мы - что мы такое? Пустота, которая стыдится себя и тоскует по нем, "носите-ле". Жизнь, дескать, только там, а там ты чужой, органически не связан... Какая гадость! Почему он так гордо несет свою голову, живет сам собою, а я только вздыхаю и поглядываю на него?

   В конце концов я сам себе исторический факт. Я - интеллигент. Что ж из того? Я не желаю стыдиться этого, я желаю признать себя. Он хорош, не спорю. Я верю в него и уважаю его. Но прежде всего хочу верить в себя.

   - А этой веры нет и не может быть,- грустно возразила Варвара Васильевна.

   Сергей вызывающе спросил:

   - Почему это? Чем я хуже его? Какая между нами разница?

   - Та разница, что ты вот и теперь уже стал паскудным старичишкой,- ворчливо сказал Шеметов.

   Сергей хотел что-то возразить, но нахмурился и замолчал. Он снова взялся за весла и стал усиленно грести.

   Было уже совсем темно, когда они воротились к пристани. В городском саду народу стало еще больше. В пыльном мраке, среди ветвей, блестели разноцветные фонарики, музыка гремела.

   На улицах было пустынно и тихо. Стояла томительная духота, пахло известковою пылью и масляною краской. Сергей все время молчал. Вдруг он сказал:

   - Прощайте, господа, я пойду на вокзал. Поеду с ночным поездом: не стоит ждать до завтра!

   - Сережа, можно и я с тобой? - спросила Катя.

   Сергей хмуро ответил:

   - Как хочешь.

   Они простились и пошли к вокзалу.

  

   IX

  

   Шеметов и Вегнер повернули к себе. Токарев пошел с Варварой Васильевной проводить ее до больницы. Звезды ярко мерцали, где-то далеко стучала трещотка ночного сторожа. Варвара Васильевна и Токарев шли по тихой улице, и шаги звонко отдавались за домами.

   Оба задумчиво молчали. Сегодняшняя встреча пробудила в них давнишние воспоминания, они не перекинулись ни словом, но оба знали и чувствовали, что думают об одном и том же.

   Вдруг Варвара Васильевна остановилась:

   - Стойте, что такое?

   На той стороне улицы из раскрытых окон неслись звуки скрипки и рояля. Играли "Легенду" Венявского.

   У Токарева забилось сердце. "Легенда"... Пять лет назад он сидел однажды вечером у Варва-ры Васильевны, в ее убогой комнате на Песках; за тонкою стеною студент консерватории играл эту же "Легенду". На душе сладко щемило, охватывало поэзией, страстно хотелось любви и свет-лого счастья. И как это тогда случилось, Токарев сам не знал,- он схватил Варвару Васильевну за руку; задыхаясь от волнения и счастья, высказал ей все,- высказал, как она бесконечно дорога ему и как он ее любит.

   Из окон широко лились певучие, жалующиеся звуки "Легенды". Токарев взглянул на Варва-ру Васильевну. Она стояла, не шевелясь, с блестящими глазами, и жадно слушала. Где-то вдали с грохотом прокатились дрожки, потом застучала трещотка ночного сторожа. Варвара Васильевна нетерпеливо прошептала:

   - Господи, как мешают!

   Вдали смолкло, и опять по тихой улице поплыли широкие, царственные звуки. Лицо у Варвары Васильевны стало молодое и прекрасное, глаза светились. И Токарев почувствовал - это не музыка приковала ее. В этой музыке он, Токарев, из далекого прошлого говорил ей о любви и счастье, ее душа тянулась к нему, и его сердце горячо билось в ответ. Музыка прекратилась. Варвара Васильевна быстро двинулась дальше.

   - Пойдемте! Другого не нужно слушать! И опять за тихими домами отдавались шаги, и звезды мерцали в темном небе.

   - Помните, Варвара Васильевна?..- начал Токарев.

   Оживленная и счастливая, она поспешно прервала его:

   - Да, да... Только не нужно об этом говорить... Как хорошо кругом, как звезды блестят!..

   Они подошли к воротам больницы.

   - Зайдите. Напьемся чаю.

   В ее комнате было темно. Токарев зажег лампу.

   - Посидите, я сейчас схожу в кухню за кипятком. .- Варвара Васильевна что-то вспомнила и в колебании помолчала.- Или вот что,- заговорила она извиняющимся голосом,- подождите минут пять, я только схожу, проведаю сегодняшнего больного.

   - Варвара Васильевна, да это же невозможно! Ну, пожалуйста, я вас прошу.- Он сжал ее руку в своих руках.- Пожалуйста, оставьте на сегодня всех больных! Ведь вы в отпуске, там у вас есть дежурные фельдшера.

   - Я в одну минуту сбегаю. Видите, сегодня дежурный Антон Антоныч: он с десяти часов заляжет спать и не встанет до утра. А больной тяжелый, ему, может быть, что-нибудь нужно... Я сейчас ворочусь!

   - Ну, а можно мне с вами пойти?

   - Отлично! Пойдемте!

   Они пошли по коридору. Варвара Васильевна тихо открыла дверь в арестантскую. В задней ее половине, за решеткою, сидел на полу больной. По эту сторону стоял больничный служитель Иван - бледный, с широко открытыми глазами. Маленькая лампочка горела на стене. Варвара Васильевна шепотом спросила служителя:

   - Ну, что Никанор?

   - После обеда ничего был. Доктор ему лекарства дал, он заснул... А теперь вот сидит, глаза-ми ворочает, да вдруг как начнет головою биться об решетку!.. Все пить просит.

   - А лекарство вечером давали ему?

   - Н-нет...

   Варвара Васильевна и Токарев подошли к решетке. В полумраке сидел на полу огромный человек. Он сидел сгорбившись, с свесившимися на лоб волосами, и раскачивал головою. Варвара Васильевна мягко сказала:

   - Здравствуйте, Никанор! Как поживаете?

   Больной медленно поднял голову и пристально оглядел Варвару Васильевну. На темной бороде клочьями висела подсыхавшая пена. Он хрипло ответил:

   - А как!.. Видно, не больно хорошо!

   - Вы меня знаете?

   - Ну, а как же не знаю!

   - Кто же я?

   - Вы-то? Барышня наша. - Он помолчал и задумчиво потер ладонью край лба. - Скажите вы мне, бога ра ди, - как я сюда попал?

   - Вы в больнице. Вам было худо, и потому вас привезли сюда!

   - Худо? - Больной задумался. - Да, да, я что-то сильно безобразил. Но что я делал - не знаю.

   - Ничего вы не безобразили. Просто у вас сильно болела голова, так сильно, что вы были без памяти. Ну, конечно, когда человек без памяти, то и мечется. Хотите пить? Я вам сейчас дам.

   - А решетка зачем?.. Нет, видно, сильно я безобразил, коли за решетку посадили меня, как зверя...

   Он уныло опустил голову. Лицо стало грустное и хорошее.

   - Посадили вас за решетку, чтоб вы не убежали, если опять будете без памяти,- только для того. Поправитесь и пойдете себе домой.

   Больной вдруг спросил:

   - А где моя жена?

   - Дома.

   - А скажите... Она жива?

   - Конечно, жива и здорова.

   - А ребята?

   - И ребята тоже.

   - Гм...- Больной нахмурился и понурил голову.- Да скажите же мне,- что такое со мною было? - Он начинал волноваться.- Я помню, я что-то сильно безобразил. Вот, вы говори-те, жена моя, Дуняша, здорова... Отчего же ее тут нету?

   - Никанор, какой вы, право, странный! Ведь вы же знаете, у нее в деревне хозяйство, дети, скотина. Не может же она все бросить и идти к вам. Ну, справит дела, утром и придет вас прове-дать.

   - Утром... Нет, это вы меня обманываете!.. Что с женой? - вдруг коротко и решительно спросил он.- Я ей что-нибудь сделал? Убил ее! Не обманывайте вы меня, бога ради!

   - Ну, Никанор, если вы мне не верите, то я уйду. Мне, наконец, обидно: я никогда не лгу, а вы вот мне не верите.

   Больной внимательно слушал.

   - Нет, нет, не уходите, я верю... Ну, а вас, барышня, я не обидел? Помнится, я вам что-то худое сделал.

   - Да нет же, голубчик, ничего вы мне не сделали! Будет разговаривать, вам это вредно... Иван, сходите к смотрителю и принесите бутылку пива.

   Иван вышел. Больной сидел на тюфяке, свесив голову. Лицо его побледнело, он дышал часто и поверхностно.

   - Эх, вот тут больно,- сказал он и показал под ложечку: - дыхать не дает. А пить охота...

   - Вот сейчас принесут пиво, вы выпьете и вам станет легче.

   Срывающимся голосом он вдруг спросил:

   - Скажите, барышня, я... бешеный?

   Варвара Васильевна рассмеялась.

   - Ну, что за глупости! Какой же вы бешеный? У вас просто горячка, больше ничего. Я сейчас пойду поить вас,- разве бы я пошла, если бы вы были бешеный?

   Больной замолчал. Мутные глаза смотрели из полумрака на Варвару Васильевну. Вдруг он сказал:

   - Я сейчас во всю силу буду стучать в дверь!

   - Зачем?

   Он вызывающе ответил:

   - А чтоб Дуняша пришла!

   - Я же вам говорила, сейчас ей некогда. Она придет завтра утром, а если что задержит,- в полдни уж непременно.

   - В по-олдни... Ну, теперь я вижу, всё вы врете. Говорили,- утром, а теперь уж на полдни перешли!.. Нет, видно, ее в живых-то нету... Пустите меня, я к ней пойду! - крикнул он, встал и подошел к решетке.

   - Ну, Никанор, если так, то прощайте! Я вам передаю ее же слова, а вы не верите. Если не верите, то нечего и толковать.

   - Нет, постойте, не уходите. Вы скажите только,- придет она?

   - Придет.

   - Ей-богу?

   - Ей-богу.

   - Ну, ладно, буду ждать. А только... Коли она не придет, буду так безобразить, что... И вас не послушаю, никого! - Больной помолчал.- Коли не придет, увидите, что будет! Я попрошу вас к себе сюда...- зловеще протянул он.

   - Зачем?

   - А тогда узнаешь, зачем!.. Значит, вы только утешали меня, обманывали!..

   Больной волновался все больше. В тоске он потер рукою под ребрами.

   - Эх, как больно тут!.. Дайте мне пить! Я пить хочу.

   В арестантскую на цыпочках вошел служитель Иван с бутылкою пива.

   - Вот, извольте!..- В смутном ужасе он покосился на больного и зашептал: - Только я, барышня, ни за что не пойду с вами! Хоть сейчас с места сгоните!

   Варвара Васильевна спросила:

   - Антон Антоныч у себя?

   Она вышла с Токаревым в коридор. Токарев ощущал в спине быструю, мелкую дрожь. Он спросил:

   - Но ведь бешеные, кажется, не могут пить?

   - Нет, пиво им иногда удается проглотить.

   По коридору шел заспанный Антон Антонович, в своих розовых воротничках и пиджаке.

   - Антон Антоныч, Никанор пить просит. Не поможете ли вы мне его напоить?

   Фельдшер остановился, поднял брови и забегал глазами по потолку.

   - Мм-м... Знаете что? Подождемте лучше доктора, он ведь скоро придет.

   - Какое же "скоро"? Он приходит в девять утра, а теперь только час ночи.

   - Нет, знаете... Он сегодня раньше придет.

   - Ну, Антон Антоныч, это вы сочиняете! Почему он сегодня раньше придет?.. Скажите, поможете ли мне или нет?

   Антон Антоныч замялся.

   - Знаете... я боюсь! А ну, как он меня укусит! С доктором хоть в огонь пойду, а без него я... извините, боюсь!

   - Как хотите!.. Дело только в том, что одной трудно его напоить.

   Варвара Васильевна беглым взглядом скользнула по лицу Токарева. Токарев внимательно смотрел на фельдшера и с невинным видом играл ключиком от часов.

   Фельдшер помолчал и спросил:

   - Ну, а если я не пойду, то что будет?

   - Что будет! Ничего особенного. Пойду одна.

   Фельдшер с изумлением оглядел ее.

   - Ну, Варвара Васильевна... Как это - одна? Это невозможно!

   - А что же я буду делать? Больной просит пить, а я стану уговаривать его ждать до утра?

   Варвара Васильевна пошла назад. Фельдшер шел за нею следом.

   - Барышня, вы подумайте, ведь это невозможно! Да и на что пить ему? Он все равно не выздоровеет, помрет к завтраму,- с пивом ли, без пива ли...

   Варвара Васильевна, не слушая, говорила:

   - Нужно будет морфия всыпать в пиво.

   Она вошла в арестантскую. Фельдшер, странно сопя носом, в волнении прошелся по кори-дору. Подошел к Токареву, развел дрожащими руками:

   - Я, знаете... не могу этого... У меня жена молодая, ребенок маленький...

   И, быстро повернувшись, снова пошел по коридору. Токарев видел, как он бормотал что-то под нос и размахивал руками.

   Варвара Васильевна высыпала в жестяную кружку порошок и налила пиво. За решеткою темнела в полумраке огромная лохматая фигура больного. Он сидел сгорбившись и в забытьи качал головою. Служители и сиделки толпились в первой комнате, изредка слышался глухой вздох. Токарев, прислонясь к косяку коридорной двери, крепко стискивал зубы, потому что челюсти дрожали.

   Варвара Васильевна подошла к решетке.

   - Никанор, вы хотели пить. Я войду, напою вас. Хорошо?

   Он пробормотал:

   - Хорошо.

   - Ну, а можно мне к вам одной войти, вы не обидите меня?

   Больной с удивлением поднял глаза.

   - Что вы, барышня? Вы меня поить будете, а я обижать! Нет, вы не опасайтесь!

   - Ну, хорошо... Иван, отоприте замок!

   Иван снова зашептал:

   - Только я, барышня, ни за что не пойду с вами. Да и вы тоже, барышня... Ведь в его душу не влезешь!

   Варвара Васильевна нетерпеливо повторила:

   - Да отпирайте же!

   Стало тихо. Иван дрожащими руками совал ключ, но не мог попасть в замок. Больной непо-движно сидел на тюфяке и с загадочным любопытством смотрел на толпу за решеткой.

   В дверях коридора появился фельдшер. С широко открытыми страдающими глазами, он остановился на пороге, крепко вцепившись пальцами в локти. Иван продолжал лязгать ключом по замку. Варвара Васильевна, бледная и спокойная, с сдвинутыми тонкими бровями, ждала с кружкою в руках.

   Фельдшер пробормотал.

   - Нет... Нет... Господи! Простите меня, я не могу!..

   Он странно-молитвенно поднял кверху руки, повернулся и с поднятыми руками пошел по коридору прочь. Замок два раза звонко щелкнул. Решетчатая дверь открылась. Все замерли. Варва-ра Васильевна вошла в больному. Вдруг словно сила какая подхватила Токарева. Он протолкался сквозь толпу и тоже вошел за решетку

   Варвара Васильевна сказала:

   - Ну, Никанор, давайте пить!

   Больной зашевелился и поспешно отер ладонью усы.

   - Дайте мне руку, держите меня!

   Токарев вполголоса сказал Варваре Васильевне:

   - Позвольте, я подержу.

   Она быстро взглянула на него. Бледное лицо вспыхнуло радостью, и засветившиеся глаза с горячею ласкою остановились на Токареве. Больной говорил:

   - За обе руки держите! А то я боюсь, не зашибить бы барышню... Эй, вы! - обратился он к толпе.- Подержите кто-нибудь!

   Иван на цыпочках вошел в дверь и, широко улыбаясь, взял больного за руку. Токарев держал другую руку. Держал и смотрел на подсохшие клочья пены, висевшие в спутанной, темной бороде больного.

   Больной жадно поглядел на кружку с холодным пивом и вздохнул.

   - Эх, выпить-то я не смогу!.. Я воду в рот, а меня как будто кто за горло схватит.

   Варвара Васильевна сказала:

   - Да это не вода, это пиво. Вы не бойтесь, пиво всякий всегда может выпить, оно совсем легко идет в горло... Ну, откройте рот!

   Больной неуверенно раскрыл рот. Варвара Васильевна влила в него ложку пива.

   - Ну, вот! Отлично! Глотайте, вы непременно проглотите! - спокойно и уверенно твердила Варвара Васильевна.

   Больной закрыл глаза, постарался проглотить, но судорога сдавила ему глотку. В мучитель-ных усилиях побороть ее он весь изогнулся назад, выкатывал глаза, рвался из рук державших. Потом вдруг сел и облегченно вздохнул - он проглотил.

   - Не ушиб ли я вас? - спросил он, передохнув.- Кажись, руками я шибко махал - не задел ли кого?

   Варвара Васильевна радостно ответила:

   - Нет, нет, успокойся, милый, никого ты не задел! Вот теперь ты сам видишь, что можешь пить... Ну, еще ложку!

   - Дай тебе бог доброго здоровья!.. Ну, господи благослови!

   Больной, хотя со значительными усилиями, но выпил еще две ложки. Облегченный и успо-коенный, он сказал:

   - Теперь, бог даст, засну.

   Все вышли от него. В коридоре к Варваре Васильевне подошел фельдшер. Он виновато и подобострастно заглянул ей в глаза.

   - Я, право, Варвара Васильевна, не мог пойти! Ведь я не один, вы знаете; у меня жена молодая, ребенок. Знаете, хотел было пойти, и вдруг, как видение встало перед глазами: Дашенька, а на руках ее младенец! И голос говорит: не ходи!.. Не ходи, не ходи!.. Какая-то сила невидимая держит и не пущает!

   Варвара Васильевна добродушно засмеялась.

   - Ну, что об этом говорить теперь! Видите, кое-как сладилось дело. Покойной ночи!

   Она и Токарев вошли в ее комнату. На подносе стоял большой жестяной чайник с кипятком, и чай был уже заварен. Токарев со смехом говорил:

   - Боже мой, какой чудак этот ваш Антон Антоныч!.. Посмотрели бы вы на его физионо-мию, когда Иван отпирал замок!.. Да, Варвара Васильевна, кстати: отчего вы прямо не обратились ко мне, чтоб я вам помог? Я сначала не решался предложить свои услуги, думал, для этого нужен специалист. Ну, а вижу, "специалисты" все мнутся...

   Варвара Васильевна с счастливою улыбкою наклонилась над чайником, слегка поднимая и опуская его крышечку.

   - Я в душе была убеждена, что вы пойдете... Хотя на одну секунду усомнилась...

   Токарев улыбнулся.

   - Это тогда, когда вы говорили в коридоре с фельдшером?

   - Д-да...

   - Так, господи, я же вам говорю: я не знал, гожусь ли я. Вижу, вы ко мне не обращаетесь,- думаю: очевидно, тут нужны специальные знания...

   Они долго просидели за чаем. Не хотелось расходиться. Случилось что-то особенное. Вдруг они стали близки-близки друг другу. Каждую фразу, каждое слово одного другой принимал с горячим, любовным вниманием. И глаза встречались теперь свободно.

   Уже светало, когда Токарев вышел из больницы. Он шел улыбаясь, высоко подняв голову, и жадно дышал утренней прохладой. Как будто каждый мускул, каждый нерв обновились в нем, как будто и сама душа стала совсем другая. Он чувствовал себя молодым и смелым, слегка презираю-щим трусливого Антона Антоныча. И перед ним стояла Варвара Васильевна, как она входила в комнату бешеного,- бледная, со сдвинутыми бровями и спокойным лицом,- и как это лицо вдруг осветилось горячею ласкою к нему.

  

   X

  

   Варвара Васильевна и Токарев воротились в Изворовку. Таня заявила, что уж отдохнула в деревне и останется в Томилинске.

   Жизнь в Изворовке текла тихая, каждый жил сам по себе. Токарев купался, ел за двоих, катался верхом. Варвара Васильевна опять с утра до вечера возилась с больными. Сергей сидел за книгами. Общие прогулки предпринимались редко.

   Варвара Васильевна как будто жалела о порыве, охватившем ее под влиянием неожиданно услышанной "Легенды". Она замкнулась в себе и старалась отдалиться от Токарева. Токарев мучился, несколько раз пытался заговорить. В ее глазах появлялась тогда растерянность. И, прося у Токарева взглядом прощения, она переводила разговор на другое. Ему все больше начинало казаться, что Варвара Васильевна, такая на вид спокойная и ровная, давно уже переживает в душе что-то очень тяжелое. Иногда, случайно увидев ее одну, он поражался, какое у нее было глубоко грустное лицо.

   С Сергеем отношения у него совсем не ладились. Вначале Сергей относился к Токареву с любовною почтительностью, горячо интересовался его мнениями обо всем. Но что дальше, то больше в его разговорах с Токаревым стала проскальзывать ироническая нотка. И Сергей стано-вился Токареву все неприятнее.

   Вообще Сергей производил на Токарева странное впечатление. Оба они жили наверху, в двух просторных комнатах мезонина. Сергей то бывал буйно весел, то целыми днями угрюмо молчал и не спал ночей. Иногда Токарев слышал сквозь сон, как он вставал, одевался и на всю ночь уходил из дому. От Варвары Васильевны Токарев узнал, что Сергей страдает чем-то вроде истерии, что у него бывают нервные припадки.

   Прошла неделя. Тринадцатого августа, в воскресенье, были именины Конкордии Сергеевны. Съехалось много гостей.

   Большой стол был парадно убран и поверх обычной черной клеенки был покрыт белоснеж-ною скатертью. В окна сквозь зелень кленов весело светило солнце. Конкордия Сергеевна, вставшая со светом, измученная кухонною суетою и волнениями за пирог, села за стол и стала разливать суп.

   Сергей с усмешкою шепнул Токареву:

   - Мученица своего ангела! И Варя, несчастная, тоже запряглась. С утра на кухне торчит.

   Василий Васильевич был очень оживлен и говорлив. Он наливал в рюмки зубровку.

   - Ну, господа, господа! За здоровье именинницы!

   Выпили по рюмке, некоторые по второй. Закусив, принялись за бульон с пирогом.

   Юрасов, акцизный ревизор с Анною на шее, с любезною улыбкою говорил Конкордии Сергеевне:

   - А приятно этак, знаете, на лоне природы жить!.. Какой у вас тут воздух прелестный!

   Конкордия Сергеевна махнула рукою.

   - Эх, милый Алексей Павлович, не говорите! Мы этого воздуха и не замечаем. Столько хлопот, суеты,- где уж тут о воздухе думать!

   - Нет, знаете... Что ж суета? Суета везде есть, без нее не обойдешься.

   - Вот только для детей, конечно. Для них, для здоровья их - вот, правда, много пользы от воздуха.

   - Ну да, и для детей...- Юрасов взглянул на Сергея.- Сергей Васильевич где теперь, в Юрьевском университете?

   Конкордия Сергеевна сделала скорбное лицо.

   - В Юрьевском, Алексей Павлович, в Юрьевском... Дай бог, чтобы уж там как-нибудь кончил, об одном только я бога молю.

   - Ну, кончит, бог даст... Молодость, знаете: кровь кипит, в голове бродит!..- Юрасов повел сухими пальцами перед лбом.- Этим огорчаться не следует; перебродит, взгляды установятся и все будет хорошо. Вот увидите.

   Прикусив улыбку на красивых губах, Сергей молча смотрел на благодушно-снисходительное лицо Юрасова с отлогим лбом и глазами без блеска.

   Юрасов продолжал:

   - И все-таки, что вы там ни говорите, а я от души рад за Василия Васильевича, что он бросил нашу лямку. Что ему теперь? Ни от кого не зависит, сам себе хозяин, делает, что хочет.

   Василий Васильевич юмористически поднял брови и крякнул:

   - Гм... Я бы с большим удовольствием предоставил это удовольствие вам... Нет, Алексей Павлович, раньше было лучше. Бывало, придет двадцатое число - расписывайся у казначея и получай жалованье, ни о чем не думай. А теперь - дождь, солнце, мороз, от всего зависишь. А главная наша боль,- народу нет. Нет народу!

   - Нету, нету! - вздохнул помещик Пантелеев, плотный, с маленьким лбом и жесткими стрижеными волосами.- Положительно невозможно дела делать!

   - Хоть сам коси и паши! Все бегут в город; там хоть за три рубля готовы жить, а тут и за пять не хотят. А уж который остается, так такая шваль, что лучше и не связывайся.

   - Грубый народ, пьяный! Вор-народ! - поддержал Пантелеев.- Вы поверите, сейчас август месяц, а у меня еще два скирда необмолоченных стоит прошлогодней ржи,- ей-богу! Нет рук!

   Своим медленным и спокойным голосом заговорил Будиновский:

   - Я думаю, господа, вы сами в этом виноваты. Хороших рабочих всегда можно достать, если им хорошо платить и сносно содержать.

   Пантелеев почтительно и с скрытою враждою исподлобья взглянул на него:

   - Да, Борис Александрович, вам это легко говорить! Мы бы, может, с вашими капиталами тоже не жаловались. А то капиталов-то у нас нету, а детей семь человек; всех обуй-одень, накор-ми-напои. Вы-то платите от излишков, а цену набиваете. А жить-то, Борис Александрович, всем надо-с,- всем надо жить!

   Горячо заспорили.

   Марья Михайловна Будиновская сидела рядом с Токаревым. Она вполголоса сказала ему:

   - Ужасно помещики на нас злобятся! Не могут простить, что мы платим рабочим высокую цену. Этот самый Пантелеев на земском собрании такую филиппику произнес против Бориса... И вообще, я вам скажу, типы тут! Один допотопнее другого! Вот Алексей Иванович много может вам рассказать про них.

   Она заглянула на сидевшего рядом земского врача Голицынского.

   Загорелый, с угрюмым и интеллигентным лицом, Голицынский лениво спросил:

   - Это насчет чего?

   - Я говорю, что вам приходится наблюдать наших деятелей в довольно-таки непривлекате-льном свете.

   - А-а!..- Голицынский помолчал.- Да вот вам случай с коллегой моим, врачом соседнего участка,- заговорил он неохотно, как будто его заставляли говорить против воли.- Зовет его в свой приют для сирот земский начальник, гласный. У мальчика оказывается гнойный плеврит. Пожалуйста, будьте добры сделать дезинфекцию.- Дезинфекция не нужна, болезнь не зарази-тельная.- А я требую! Врач пожал плечами и уехал. Земский пишет в управу бумагу,- в приюте, дескать, открылась заразная болезнь, а земский врач отказывается сделать дезинфекцию. Из упра-вы запрос к врачу: почему? - Потому, что не было никаких оснований исполнять невежественные требования господина земского начальника. Назначается расследование, и результат: врача "для улучшения местных отношений" переводят в другой участок.

   Сергей с любопытством спросил:

   - Ну, а вы что же?

   - То есть, что же я?

   - Так и оставили это? И все врачи уезда не вышли в отставку?

   Марья Михайловна воскликнула:

   - Ах, господи, Сережа!.. Какой он прямолинейный! Обо всем судит со своей студенческой точки зрения!.. Ну, что хорошего было бы, если бы Алексей Иванович ушел? Одним дельным человеком стало бы у нас меньше, больше ничего!

   Доктор, наклонившись над тарелкой, ворошил вилкою оглоданное крыло утки.

   - Нет, дело не в этом,- грубовато возразил он.- Дело, изволите видеть, в том, что куска хлеба лишишься. А на другое место пойдешь, будет не лучше. Вот - причина простая.

   Марья Михайловна, прищурившись, смотрела вдаль, как будто не слышала признания доктора. Сергей протянул:

   - Да, это что спорить! Просто!

   - Оно, знаете, в нашей жизни человек подлеет ужасно быстро, ужа-асно!.. Совсем особен-ная философия нужна для нее: надень наглазники, по сторонам не оглядывайся и иди с лямкой по своей колее. А то выскочишь из колеи, пойдет прахом равновесие и... жить не станет силы. Изволите видеть? Не станет силы жить!

   Сергей изумился.

   - И вы миритесь с этой философией!.. Кругом - жизнь, такая яркая, живая и интересная, а вы сознательно надеваете наглазники и боитесь даже взглянуть на нее!

   Доктор неохотно спросил:

   - Где она, яркая-то жизнь? Все серо кругом, душно и пусто... "Яркая"...

   - Да, если так дрожать перед нею и покоряться ей...

   - Я не знаю, мне кажется, вы совершенно не возражаете Алексею Ивановичу,- заговорил Токарев, обращаясь к Сергею.- Мысль доктора вполне ясна: в теории непримиримость хороша и даже необходима, но условия жизни таковы, что человеку волею-неволею приходится съеживаться и становиться в узкую колею. И мне кажется, это совершенно верно. Какая, спрашивается, польза, чтобы вместо Алексея Ивановича у нас оказался врач, который бы лечил мужиков оптом: Эй, у кого животы болят? Выходи вперед. Вот вам касторка. У кого жар? Вот вам хинин!

   Сергей, подняв брови, внимательно смотрел на Токарева.

   - Это в ваших устах звучит ново!.. Я думал, вы согласитесь с тем, что непримиримость нужна прежде всего именно в жизни, что честные люди должны словом и делом доказывать, что подлость есть подлость, так же уверенно и смело, как нечестные люди доказывают, что подлость есть самая благородная вещь.

   Марья Михайловна, обрадованная поддержкою Токарева, возразила:

   - Да, только тогда нельзя будет жить! И все честные люди будут погибать.

   Сергей усмехнулся.

   - Будут погибать, верно! А вот этого-то как раз нам ужасно не хочется - погибать!

   - Ну, Сережа, я тебя не слушаю! - Марья Михайловна засмеялась и заткнула уши белыми пальцами в кольцах.

   Обед кончился. Перешли в гостиную. Одни сидели, другие расхаживали по комнате и рассматривали безделушки в неуклюжих стеклянных горках. Подали кофе. Перед домом, в густой липовой аллее, расставляли карточные столы.

   Конкордия Сергеевна сидела на диване между женами Юрасова и Пантелеева, размешивала ложечкою кофе и рассказывала:

   - У Катамышевых говорят мне: попробуйте жженого кофею взять, у нас особенным обра-зом жгут, все покупатели одобряют. Взяла,- гадость ужасная! Просто кофейная настойка, без всякого вкуса. А я люблю, чтоб у кофе был букет...

   С террасы, потирая руки, вошел в гостиную Василий Васильевич.

   - Ну, господа, господа! Пора за дело! Пожалуйте, столы готовы!

   Мужчины и многие дамы поднялись. Василий Васильевич спросил Токарева:

   - А вы в винт не иг