Викентий Викентьевич Вересаев
Лизар
Рассказ
------------------------------------
Вересаев В.В. Избранное: [Для ст. школ. возраста. /Сост. П.3.Шевцов].
Мн.: Нар. асвета, 1980. - 398 с.
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru, http://zmiy.da.ru), 06.01.2005
------------------------------------
В сборник вошли лучшие повести и рассказы Викентия Викентьевича
Вересаева: "Без дороги", "На повороте", "Два конца", "Лизар", "В сухом
тумане", "На эстраде" и др.
Солнце садилось за бор. Тележка, звякая бубенчиками, медленно двигалась
по глинистому гребню. Я сидел и сомнительно поглядывал на моего возницу.
Направо, прямо из-под колес тележки, бежал вниз обрыв, а под ним весело
струилась темноводая Шелонь; налево, также от самых колес, шел овраг, на дне
его тянулась размытая весенними дождями глинистая дорога. Тележка
переваливалась с боку на бок, наклонялась то над рекою, то над оврагом. В
какую сторону предстояло нам свалиться?..
Мой возница Лизар - молчаливый, низенький старик - втягивал голову в
плечи, дергал локтями и осторожно повторял: "Тпру!.. тпру!.."
- Как ты, дедка, не боишься? Ведь мы свалимся! - не выдержал я.
Я готовился услышать в ответ классическое: "Небось!" Но Лизар
неожиданно ответил:
- Свалимся, барин, - Христос-правда, свалимся!.. Как же не бояться? Уж
то-то боюсь!
- Так ты бы на дорогу съехал.
- На дорогу! Увязнешь на дороге, гораздо топко. Дожди-то какие лили!
Погляди на Шелонь, - видишь, вздулась. Вода в ней свежая, чистая, что
серебрина, а нынче вон как потемнела, - всю воду с болот взяла... "Не
боюсь!" - повторил он, помолчав. - Уж так-то боюсь, ажно вспотел!
Он снял облезлую шапку и утер рукою лоб.
- А ты вот что, барин любимый! Слезай с тележки да вон до того яру
через кустики и дойди. А я на дорогу спущусь, кругом объеду.
Я сошел с тележки. Лизар оживился, задергал вожжами и покатил по откосу
в овраг. Бубенчики закатились испуганным, прерывистым звоном; тележка
прыгала по промоинам, Лизар прыгал на облучке и натягивал вожжи.
- Н-но, гамыры!* - донеслось со дна оврага, словно из преисподней.
Тележка, увязая в глине, потащилась в гору.
______________
* Гамыры - вялые, неповоротливые.
Я перебрался через овраг и пошел перелеском. По ту сторону Шелони, над
бортом, тянулись ярко-золотые тучки, и сам бор под ними казался мрачным и
молчаливым. А кругом стоял тот смутный, непрерывный и веселый шум, которым
днем и ночью полон воздух в начале лета.
Среди ореховых и ольховых кустов все пело, стрекотало, жужжало. В
теплом воздухе стояли веселые рои комаров-толкачиков, майские жуки с
серьезным видом кружились вокруг берез, птички проносились через поляны
волнистым, порывистым лётом. Вдали повсюду звучали девические песни, - была
троица, по деревням водили хороводы.
Я остановился на опушке, около межи. Когда стоишь так один, не
шевелясь, лицом к лицу с природой, то овладевает странное чувство: кажется,
что она не замечает тебя, и ты, пользуясь этим, вот-вот сейчас увидишь и
узнаешь какую-то самую ее сокровенную тайну. И тогда все окружающее кажется
необычным и полным этой тайны. Под зеленевшими дубами земля была усыпана
темно-бурыми прошлогодними листьями; каждый лист шуршал и шевелился,
какая-то скрытая жизнь таилась под ними; что это там - лесные муравьи,
прорастающая трава?.. И все кругом слабо шумело и шуршало, словно живое, -
трава, цветы, кусты. Не замечая человека, все как будто ожило и зажило
свободно, не скрываясь... Ветер мягко пронесся по матово-зеленой ржи и
перебежал в осины. Осины зашептались, заволновались, с коротким шумом
вздрагивая листьями; облако белых пушинок сорвалось с их сережек и, словно
сговорившись с ветром, весело понеслось в темнеющую чащу.
Мне показалось, что справа кто-то смотрит. Я оглянулся. В десяти шагах
сидели в траве два выскочившие из ржи зайца. Они сидели спокойно и с
юмористическим любопытством глядели на меня. Как будто им было смешно, что и
я надеюсь проникнуть в ту тайну, которую сами они и все кругом прекрасно
знают. При моем движении зайцы переглянулись и, не спеша, несколькими
большими, мягкими прыжками, бесшумно отбежали к кустам ракитника; там они
снова сели и, шевеля ушами, продолжали поглядывать на меня.
- О-го-го-го-го-ооо! - глухо донесся из-за ржи крик Лизара.
Я откликнулся. Зайцы снялись и стали удаляться неуклюже-легкими
прыжками. Меж кустов долго еще мелькали их рыжие горбатые спины и длинные
уши. Я вышел на дорогу.
Мы поехали дальше. Солнце село, из лощин потянуло влажным холодком.
- Хорошо бы теперь чайку попить, - сказал я.
- Ну что ж! Вот приедем в Якоревку, и попьешь чайку, - ответил Лизар. -
Ты, значит, чайку попьешь, отдохнешь, я походом коней покормлю, а там с
холодочком и поедем дальше.
- А далеко до Якоревки?
Лизар удивился.
- До Якоревки-то? Да вон она!
Над рожью серели соломенные крыши деревни. Лизар встрепенулся и сильнее
задергал вожжами. Мы въехали в узкую, уже потемневшую улицу, заросшую
ветлами. Избы, как вообще в этих краях, были очень высокие, с окнами венцов
на пятнадцать - двадцать от земли.
Лизар подъехал к избе. Около нее на суке ивы висели веревочные качели.
На высоком крылечке никого не было, в окнах было темно. Лизар остановил
лошадей, задумчиво поглядел на качели и крикнул:
- Эй, кума Агафья! Нельзя ли на качелях позыбаться у тебя? Горазд
качели хороши!
На крыльцо вышла баба, прямая и худая, с сухим, строгим лицом.
- Кого говоришь? - спросила она.
- Самоварчик барину надобен, проезжающему... Будь здорова!
Баба внимательно оглядела меня с ног до головы.
- Здравствуйте... Сейчас сами отпили, можно наставить, - медленно
ответила она. - Дунька! - позвала она так, как будто Дунька стояла рядом с
нею. - Подложи шишек в самовар!.. Сейчас готов будет тебе.
Из сеней выглянула девушка с широким лицом и бойкими глазами под
черными бровями. Она с любопытством оглядела меня и исчезла.
Через десять минут на высоком крылечке кипел самовар. Я заварил чай.
Заря догорала. Легкие тучки освещались сверху странным полусветом
надвигавшейся белой ночи. На улице, окутанной бледным сумраком, были жизнь и
движение, с конца ее лилась хороводная песня. Громкие голоса, скрашенные
расстоянием, звучали задумчиво и нежно:
Не на много времени жизнь давалася,
За единый час миновалася...
В барском саду заливался соловей, оттуда тянуло запахом сирени и
росистой свежестью сада. Ночь томила, в душе поднимались смутные желания.
Становилось хорошо и грустно.
Под крыльцом послышался шепот. Мужской голос спрашивал:
- Ты что ж гулять не приходишь?
- А тебе что? - лукаво ответил голос Дуньки, тоже вполголоса.
- Что, что! Все девки в хороводе, а тебя нету. На кой они мне?.. Кто
это у вас?
- Барин проезжающий чай пьет. Самовар ему наставляла я.
- Самовар? - Мужской голос вдруг перервался. - Само... вар?
- Пошел ты, дьявол!
- Нишкни! Идут!
Голоса смолкли. Лизар, засыпавший лошадям овес, поднялся на крылечко. Я
достал бутылку, налил водкою рюмку и чашку. Предложил чашку Лизару. Лизар
задвигал плечами, маленькие глаза под нависшими бровями блеснули.
- Ну, почеремонимся! - стыдливо усмехнулся он, быстро стащил с головы
шапку и принял чашку. - Здравствуй!
Мы выпили, закусили. Стали пить чай. Лизар держал в корявых руках
блюдечко и, жмурясь, дул в него. Хозяйка снова появилась на пороге, прямая и
неподвижная. За ее юбку держались два мальчугана. Засунув пальцы в рот, они
исподлобья внимательно смотрели на нас. Из оконца подызбицы тянуло запахом
прелого картофеля.
Хозяйка тихо спросила:
- Разродилась сноха твоя?
- Разродилась, матушка, разродилась, - поспешно ответил Лизар.
- Мертвого выкинула?
- Зачем мертвого? Живого.
- Живого?.. А у нас тут баяли, мертвого выбросит. Старуха Пафнутова
гомонила, - горазд тяжко рожает, не разродится.
- С чего не разродиться? За дохтуром спосылали! - Лизар улыбнулся
длинной, насмешливой улыбкой. - Приехал, клещами ребеночка вытащил - живого,
вот и гляди.
Хозяйка покачала головой.
- Клещами!
- Делают не знамо что! - вздохнул Лизар.
- Как не знамо что? - возразил я. - Живого ведь вытащили, чего ж тебе?
А не помог бы доктор, ребенок бы умер.
- "Живого", "живого", - повторил Лизар и замолчал. - Так они нам ни к
чему!.. Довольно, значит! Будет! И так полна изба. Чего ж балуются, дохтура
беспокоят? Сами хлеб жевали-жевали, а дохтор приезжай к ним - глота-ать!..
Избаловался ныне народ, вот что! С негой стали жить, с заботой, о боге не
мыслят. Вон бобушки* по деревням ходят, ребят клюют; сейчас приедет
фершалиха, начнет ребят колоть; всех переколет, ни одного не оставит.
Заболел кто, - сейчас к дохтору едет... Прежде не так было...
______________
* Бобушками в Псковской губернии называют оспу.
Лизар вздохнул.
- Прежде, барин мой жалобный, лучше было. Жили смирно, бога помнили, а
господь-батюшка заботился о людях, назначал всему меру. Мера была, порядок!
Война объявится, а либо голод, - и почистит народ, глядишь - жить слободнее
стало; бобушки придут, - что народу поклюют! Знай, домовины готовь! Сокращал
господь человека, жалел народ. А таперичка нету этого. Ни войны не слыхать,
везде тихо, фершалих наставили. Вот и тужит народ землею. Что сталось-то, и
не гляди! Выедешь с сохою на нивку, а что арать, не знаешь. Сосед кричит:
"Эй, дядя Лизар, мою полоску зацепил!" Повернулся - с другого боку: "Мою-то
зачем трогаешь?!" Во-от какое стеснение!.. Скажем, куму взять. - Лизар
кивнул на хозяйку. - Пять сынов у них, видишь? Ребята всё малые, что паучки,
а вырастут, - всех нужно произвести к делу... К делу нужно произвести! А
земли на одну душу. Вот и считай тым разом, - много ли на каждого придется?
- Да так сказать, ничего и не придется, - поучающе сказала хозяйка.
Лизар развел руками.
- Ничего! На кой же они нужны! На сторону нам ходить некуда, заработки
плохие!.. Ложись да помирай. По нашему делу, барин мой любимый, столько
ребят не надобно. Если чей бог хороший, то прибирает к себе, - значит,
сокращает семейство. Слыхал, как говорится? Дай, господи, скотинку с
приплодом, а деток с приморцем. Вот как говорится у нас!
Хозяйка сочувственно слушала Лизара и ласково гладила по волосам
жавшихся к ней ребят.
- Губят нас, можно сказать, пустячные дела, - продолжал захмелевший
Лизар. - Бессмертная сила народу набилась, а сунуться некуда, концов-выходов
нету. А каждый на то не смотрит, старается со своей бабой... Э-эх! Не
глядели бы мои глаза, что делается!.. Уж наказываешь сынам своим: будьте,
ребятушки, посмирнее, - сами видите, дело наше маленькое, пустячное. И
понимают, а глядишь, - то одна сноха неладивши породит, то другая...
- И то сказать: не из соломы сплетены, - вздохнула хозяйка.
- Тяжкое дело, тяжкое дело! - в раздумье произнес Лизар. - А только я
так домекаюсь, что бабам бы тут порадеть нужно, вот кому. Сходи к дохтору,
поклонись в ножки, - они учены, знают дело. Поклонишься - дадут тебе капель.
Ведь за это не то что яичек - гуся не пожалеешь. Как скажешь, есть такие
капли? - спросил Лизар, значительно и испытующе поглядев на меня.
Он говорил долго. А вдали звучали песни, и природа изнывала от избытка
жизни. И казалось, - вот стоят два разлагающихся трупа и говорят холодные,
дышащие могильной плесенью речи. Я встал.
- Пора ехать!
- И то пора!
Лизар суетливо поднялся и пошел к лошадям.
Заря совсем погасла, когда мы двинулись. Была белая ночь, облачная и
тихая. У околицы еще шел хоровод, но он уж сильно поредел и с каждой минутой
таял все больше. А в бледном полумраке - на гумнах, за плетнями, под
ракитами - везде слышался мужской шепот, сдержанный девичий смех.
Из проулка навстречу нам вышла парочка. Молодцеватый парень с русой
бородкой и девушка в красном платочке медленно переходили дорогу, тесно
прижавшись друг к другу. С широкого, миловидного лица девушки без испуга
глянули на меня глаза из-под черных бровей. Кажется, это была Дунька.
За околицей нас снова охватил стоявший повсюду смутный, непрерывный шум
весенней жизни. Была уж поздняя ночь, а все кругом жило, пело и любило.
Пахло зацветающей рожью. В прозрачно-сумрачном воздухе, колыхаясь и обгоняя
друг друга, неслись вдали белые пушинки ив и осин - неслись, неслись без
конца, словно желая заполнить своими семенами весь мир.
Отдохнувшие лошади бойко бежали по дороге. Светло-желтый песок весело
шуршал под колесами. Водка испарилась из головы Лизара, он снова примолк. Я
со странным чувством, как на что-то чужое тут и непонятное, смотрел на
него... Мы спустились в лощину.
- Тпру!.. Тпру!.. - вдруг испуганно произнес Лизар. Он остановил у
мостика лошадей, соскочил и стал торопливо привязывать сорвавшуюся
постромку. Шум тележки смолк.
Тогда меня еще сильнее охватила эта через край бившая кругом жизнь.
Отовсюду плыла такая масса звуков, что, казалось, им было тесно в воздухе. В
лесу гулко, перебивая друг друга, заливались соловьи, вверху лощины
задумчиво трещал коростель; кругом, во влажной осоке, обрывисто и загадочно
стонали жабы, квакали лягушки, из-под земли бойко неслось слабое и
мелодическое "туррррррр"... Все жило вольно и без удержу, с непоколебимым
сознанием законности и правоты своего существования. Хороша жизнь! Жить,
жить, - жить широкой, полной жизнью, не бояться ее, не ломать и не отрицать
себя, - в этом была та великая тайна, которую так радостно и властно
раскрывала природа.
И среди этого таинства неудержимо рвущейся вширь жизни - он, сжавшийся
в себя, с упорными думами о собственном сокращении!.. Царь жизни!
1899