Соколова Александра Ивановна - Тайна царскосельского дворца

пряча на ее груди свое побледневшее лицо.

   - Ах, я так напугана!.. Это так страшно!

   - Да что страшно-то? Про что ты говоришь?

   - Ты... ничего не видела?

   - Где? Когда?

   - Да тут, сейчас!..

   - Ровно ничего... Что могла я видеть, когда я спала крепким сном?.. Да и ты тоже, кажется?

   - Нет, я не спала... это был не сон!

   - Трусиха!.. Сон за действительность приняла! Ну, расскажи же, если уж разбудила меня без толка... Ведь мы дали друг другу слово рассказать свои сны.

   - Нет, я не могу... это был не сон! Уверяю тебя, что это был не сон!

   - Ну, расскажи, трусиха!.. Мы вдвоем обсудим. Что за видение было пред свадьбой?

   - Да, именно это было видение. Я так живо, так явственно видела ее...

   - Да кого?

   - Мою бывшую камер-юнгферу... Регину Альтан!

   - Ах, эту немку, которая пропала?

   - Она не пропала... она... убита!.. - вся дрожа от страха и с трудом выговаривая слова, произнесла принцесса.

   Юлиана, в свою очередь, вздрогнула.

   - Полно говорить вздор! - сказала она. - Кто тебе внушает и рассказывает все это?

   - Мне никто не внушает этого... я и сама не думала о ней... Я никогда, положительно никогда не вспоминала о ней.

   - И хорошо делала! Регина наверно просто убежала со службы к себе на родину... Не стоило и вспоминать о ней.

   - Нет, не убежала она, а убита... и стоит там убитая до сих пор!.. Она ждет погребения... просит погребения и знает, что погребена будет не раньше, как через шесть царствований!.. Она стоит там... в Сарыни... в этой ужасной Сарыни, которой тетушка так странно боится и избегает.

   - Что за вздор городишь, Анна! Покойница, больше года не погребенная, среди наполовину обитаемого дворца? Ведь и в отсутствие двора там кто-нибудь да живет? И покойница, которая, по твоим словам, даже не лежит, как все покойники мира, а "стоит"... Ты положительно бредишь наяву... Я советую тебе лечь и заснуть покрепче, иначе ты и под венцом что-нибудь не то скажешь и сделаешь.

   - Нет, Юлия, ты не шути этим! Регина именно сказала мне, что она "стоит" во дворце и будет стоять еще пять царствований и только на шестом найдет покой своим костям в христианской могиле.

   - Долго же ей, бедной, стоять придется! Устанет, сердечная!.. Русские цари долговечны; пять русских царствований перестоять - не шутка!

   Принцесса рукой зажала рот своей приятельнице и прошептала, вне себя от страха:

   - Замолчи Юлия, ради Бога, замолчи! Она здесь близко... она покоя себе не знает... Ей трудно... душно без могилы!..

   - Да перестань же, говорю тебе! Что ты на себя напускаешь? - почти крикнула на нее Юлиана. - Право, я, как только встану, за доктором пошлю. Только не за немцем - он ничего не понимает, - а за этим испанцем.

   - Португалец он, а не испанец.

   - Не все ли равно?.. Колдун он, говорят... Вот тебе такого именно и нужно!.. Отчитать тебя, ей Богу! Выдумала своей какой-то горничной с того света бояться?.. Во-первых, и не умерла Регина, а жива себе живехонька и где-нибудь в своей деревне чухонской кур разводит; а если и умерла, так опять-таки на каком-нибудь чухонском кладбище лежит себе смирнехонько... Она и при жизни ничего не значила и не стоила, и после смерти ей никакого значения придавать не следует!

   Принцесса внимательно слушала подругу и затем задумчиво произнесла:

   - Все это так, быть может, ты и права, и действительно мне не надо так распускать свои нервы, но только этот сон накануне моей свадьбы не к добру и ничего хорошего не сулит мне. Ох, с каким тяжелым предчувствием я под венец иду... Попомни мое слово: немного счастья мне суждено в жизни...

   - Тебе-то немного?.. Да за то, чтобы один год прожить на твоем месте, другие бы отдали свою жизнь.

   - И пусть их отдают, а мое сердце недоброе чует, и придет время, когда ты эти мои слова вспомнишь!

  

  

   Свадьба принцессы Анны Леопольдовны была отпразднована пышно и торжественно и вызвала целый ряд празднеств; однако количество последних несколько уменьшилось благодаря легкому недомоганию "молодой" и той нескрываемой грусти, которую она даже не думала скрывать. Ее отвращение к супругу росло с каждым днем, и над этим были бессильны и увещания самой императрицы, которая обыкновенно имела неотразимое влияние на племянницу.

   Впрочем, против антипатии Анны Леопольдовны к принцу Антону и государыня ничего не имела, сознавая, что эта антипатия достигла таких размеров, с которыми бороться почти невозможно.

   Юлиана Менгден, долго и напрасно уговаривавшая свою подругу подчиниться выпавшему ей на долю супружеству, нашла средство отчасти примирить "молодую" с условиями ее новой жизни. Она постоянно внушала ей, что состоявшееся замужество приблизило ее к моменту свидания с горячо любимым ею графом Линаром и что то, что было невозможно и недоступно для незамужней принцессы, делалось совершенно доступным замужней великой княгине.

   - Да! Но мой ужасный муж... его позорные, ненавистные мне ласки! - возмущалась Анна Леопольдовна.

   - Выноси их, как путь к другим, столь же нежным, но более желанным ласкам! - смеясь увещевала ее всегда веселая Юлиана.

   Бирон, с момента супружества принцессы ставший к ней в совершенно иные, чем прежде, отношения, заметно заискивал ее благоволения и ладил с принцем Антоном. Впрочем, поладить с последним было не особенно трудно. Он был человек кроткий и покладистый и шел навстречу ко всякому доброму и душевному отношению. Правда, ума

   он был очень ограниченного, но при желании принцесса могла бы найти в браке с ним если не восторженное счастье, к которому манило ее воображение, то полный покой и душевный мир.

   Однако Анна Леопольдовна была натура требовательная, страстная и не любила подчиняться ни в чем ни власти и влиянию окружающих, но общественному мнению вообще.

   Она почти не следовала современным модам, тяготилась сложными туалетами, которые, будучи завезены в Россию из Франции, властно царили среди русского общества, неохотно ездила на балы, почти совсем не танцевала и, глядя на придворных кавалеров, с грустью вспоминала красавца Морица Линара, танцевавшего так, как никто больше уже не танцевал на придворных балах.

   Пробовал танцевать и "молодой", но это выходило у него так смешно и неуклюже, что сама императрица, всячески отстаивавшая его, заметила ему, что ему лучше отказаться от танцев. Принц Антон молча покорился этому, как умел покоряться всему - без сожаления и без угодливой покорности, а просто потому, что не умел ни с кем и ни с чем бороться.

   Властолюбивой императрицы вовсе не удовлетворяла эта скромная и заурядная фигура, которую никакая роскошь обстановки, никакое богатство наряда не могли украсить и выдвинуть из толпы. Она не того желала для принцессы Анны, не о том мечтала для нее. Порой государыня и на нее досадовала за то, что на ее долю выпал такой "несуразный" муж, и положение несчастного молодого мужа в эти минуты делалось особенно тяжелым.

   Всех поддерживала только надежда на то, что этот брачный союз, так неохотно заключенный, даст молодой чете продолжение семейства, а России - продолжение династии.

   Принцессу Анну Леопольдовну такие смело выраженные надежды прямо-таки оскорбляли и, когда ее беременность сделалась несомненной и об этом уже явно и открыто говорили все, сама она вместо радости ощутила в душе чувство какой-то непереносимой обиды и почти стыда.

   Это чувство еще усилилось, когда императрица с той грубой реальностью, которая подчас проглядывала в ее обращении, поздравляя племянницу, насмешливо прибавила по адресу ее мужа:

   - На это и у него ума хватило!..

   Беременность великой княгини положила окончательную преграду всяким балам и увеселениям при дворе, и все ограничивалось только маленькими интимными собраниями на половине императрицы, где шла карточная игра, подчас доходившая до довольно крупных проигрышей и выигрышей. Императрица сама нередко принимала участие в игре, охотно проигрывая довольно крупные куши, но проигрывая их "по выбору" и никогда не принимая ни от кого уплаты выигрыша, тогда как сама всегда тут же расплачивалась наличными деньгами.

   Бирон сам не любил карточной игры и не одобрял ее при дворе, но его голос со времени замужества великой княгини начал заметно терять значение у императрицы, и она все чаще и чаще отвечала на его замечания или простым пожиманием плеч, или таким жестом, который прямо вызывал покорное молчание.

   В семье герцога происходили в это время серьезные недоразумения. Его старший сын, женившийся против воли родителей, делал огромные долги, за которые приходилось расплачиваться отцу и матери, причем скупая от природы герцогиня делала неимоверные сцены и сыну, и мужу и наполняла свой дворец неистовыми криками.

   При одной из таких сцен расходившийся молодой герцог на строгое замечание отца о его поведении, недостойном носимого им громкого и почетного имени, дерзко рассмеявшись, заметил отцу, что не многим достойнее этого громкого имени такие любовные похождения на старости лет, за которыми следовали и смерть и казнь его сообщников.

   Герцог, нахмурив брови, крикнул, чтобы он молчал, но герцогиня, до седых волос ревновавшая мужа ко всем, кроме императрицы, потребовала, чтобы сын объяснился категорически.

   Тот, прямо и дерзко глядя в глаза отца, попросил его сказать, куда девалась внезапно исчезнувшая камер-юнгфера принцессы, поставленная к ней герцогом и пропавшая без вести после однодневной отлучки из места своего служения.

   Герцогиня жадно вслушивалась в слова сына. Ей припомнилось, что несколько времени тому назад она слышала что-то подобное.

   - Нам-то что до этого? - подозрительно спросила она сына.

   - Вы спросите у отца, - продолжал вконец расходившийся молодой Бирон, - куда и с кем, собственно, уезжала эта бедовая камер-юнгфера накануне своего таинственного исчезновения, как она провела последние часы своего тревожного существования и когда, и по чьему распоряжению приехала поздно ночью назад во дворец в Сарыни. Ведь во дворец она вернулась, это не подлежит сомнению, и только тут теряются следы этой безвременно погибшей авантюристки.

   - Что тебе сделала эта... бедная немка? - произнес Бирон голосом, которому тщетно старался придать твердость.

   - "Бедовая", а не "бедная", - со злым смехом поправил его сын.

   - Да. Но чем она помешала тебе?

   - Помешала-то она, положим, не мне, а кому-нибудь повыше меня стоящему! Но не в этом дело, а в том, что в ее гибели повинен не кто иной как тот вероломный соблазнитель, - он подчеркнул это слово, - с которым эта Регина провела последние часы своей жизни.

   - И кто же был этот соблазнитель? - тревожно осведомилась герцогиня.

   - Ну, об этом вы у своего супруга спросите.

   - Ты - дерзкий мальчишка! - крикнул Бирон.

   - И не дерзкий, и не мальчишка! Я никогда не говорил вам ни слова обо всей этой романтической истории до тех пор, пока вы с такой непомерной строгостью не отнеслись к моим маленьким увлечениям. И вот, когда я увидел себя под огнем такой строгой и неумолимой критики, тогда я и позволил себе покритиковать других. Ну, теперь покойной ночи! Желаю вам мирно и безошибочно разобраться во всех этих щекотливых делах! - прибавил принц Петр, церемонно раскланиваясь со своими родителями.

   Но он ошибся в своих расчетах. Особо бурного объяснения между Бироном и его женой не произошло. Напротив, герцогиня, всегда и во всем видевшая впереди всего свой личный интерес, серьезно призадумалась над этой "виной", которая тяготела над ее мужем относительно императрицы, и озабоченным тоном осведомилась, что это за история такая, на которую намекал их сын, и каким образом мог оказаться прикосновенным к ней герцог.

   - Это ты на старости лет по девичьим, что ли, шляться вздумал? - порывисто рассмеялась она. - Нашел время!.. Мало тебе того, что тебе судьба послала?

   - Это тебя-то? - насмешливо переспросил Бирон.

   - Не обо мне речь! Ты хорошо понимаешь, о ком я говорю.

   - Ну, и предоставь каждому самому о себе заботиться!

   - Да ведь ты, расстраивая государыню, самого себя и нас всех вместе с собою губишь, безумный ты человек!

   - Оставь! - крикнул Бирон, выходя из комнаты и прямо, внутренним сообщением, направляясь на половину императрицы.

   Он застал государыню в полудремоте и, войдя без доклада, на что ему раз навсегда было предоставлено исключительное право, испугал задремавшую Анну Иоанновну. Однако не обратив на это внимания, он приступил к ней с серьезным вопросом.

   Он в упор и настоятельно спросил ее, известно ли ей, куда год тому назад девалась без следа пропавшая камер-юнгфера принцессы Анны Леопольдовны.

   - Какая камер-юнгфера? Что тебе надо? - вздрагивая со сна, осведомилась императрица.

   - Вы прекрасно знаете, о ком я говорю с вами, - тем же властным и настоятельным тоном продолжал герцог. - Я спрашиваю вас, куда девалась бесследно пропавшая Регина Альтан? Вы отлично слышите и понимаете мой вопрос, и я требую на него немедленного ответа!

   - Если она, по твоим словам, "бесследно" пропала, то как же ты "требуешь", чтобы я навела тебя на следы этой пропажи?

   - Не играйте словами! Я требую - слышите ли вы? - требую, чтобы вы ответили мне, где Регина?

   - Там, куда ты отослал ее после своего любовного свидания с нею! - гордо поднимая голову, ответила императрица.

   - Я никуда не отсылал ее; она отправилась домой, в сарынский дворец.

   - Там и ищи ее, если она тебе опять понадобилась!

   - Это опять-таки не ответ. Я требую ответа!

   - А я требую того тона, которым ты должен говорить со своей государыней! - ответила Анна Иоанновна. - Ты понял меня? Всему есть мера, и ты перешел эту меру!.. Ты требовать вздумал, а предъявлять ко мне требований не может и не смеет никто в мире!

   Бирон побледнел и до крови закусил губы.

   - Так вам не угодно ответить мне?

   - Нет, не угодно!

   - Стало быть, я должен принять свои меры для того, чтобы добиться истины?

   - Принимай, если можешь. Желаю тебе полного успеха!

   - И вы... лично вы... ничего не скажете мне?

   - Ни-че-го! Ты слышал мой ответ?

   - Стало быть, в государстве есть люди, выше меня стоящие и облеченные доверием выше того, каким я до сих пор был облечен?

   - Нет, но есть люди, которые преданы мне бесповоротно и приказа, данного им мною, никогда не выдадут!..

   - Хорошо!.. Так лишите же меня своего доверия раз и навсегда и отпустите меня с семьей туда, откуда вы вызвали меня, или...

   - Или что? Возвратить тебе твою любовницу? - зло усмехнулась императрица. - Я, при всей власти и могуществе, дарованных мне Богом, бессильна сделать это. Покойники в живой мир не возвращаются!..

   - Стало быть, Регина в могиле?..

   - В могиле? Нет!.. Этого я не сказала!..

   - Что же, она в заточении? Императрица пожала плечами.

   - Да, это выражение близко к правде...

   - В таком случае я освобожу ее! Слышите ли, освобожу во чтобы то ни стало и вопреки всем вашим приказаниям и ухищрениям ваших клевретов!

   - Нет, - покачала головой государыня, этого ты не сделаешь... Освободить ее ты не в силах.

   - Что ж она, за семью замками что ли заперта, за каменными стенами, под стражей находится?

   На лице императрицы все яснее и яснее выражалось чувство злобной мести. Такой Бирон еще никогда не видел ее.

   - Ты все ближе и ближе подходишь к правде! - с расстановкой произнесла она. - Знаешь, у детей есть такая игра, в который один спрячет указанный предмет, а другие должны отгадать, куда он спрятал его. Отгадка идет по клавикордам. Чем ближе подвигаются к тому месту, где спрятан предмет, тем громче играют на клавикордах, а чем дальше от него отходит отгадывающий, тем тише раздается музыка. Ну, вот и мы с тобой так, словно в прятки играем!.. И ты, надо отдать тебе справедливость, довольно-таки догадлив! Ты все ближе подходишь к делу!

   - Мне не до шуток, ваше величество. Я спрашиваю вас о жизни человека.

   - Я уже сказала тебе, что поздно вести речь о жизни этой немки! Из списка живых ее имя вычеркнуто навсегда.

   - Но если она и казнена, то ведь были же свидетели этой казни? Ведь погребли же ее где-нибудь, хотя бы на том отвергнутом кладбище, куда свозят все жертвы вашей Тайной канцелярии?

   - Ищи! - холодно пожала плечами государыня.

   - И найду. Но я желал бы, чтобы вы сами указали мне место, где погребена Регина Альтан, и чтобы вы сами по возможности посвятили меня в подробности ее смерти!

   - Ищи! - тем же тоном повторила императрица. Бирон сделал над собой неимоверное усилие и, встав с

   места, близко подошел к креслу императрицы.

   - Анна! - тихо сказал он таким голосом, от которого императрица вздрогнула, как от прикосновения электрического тока. - Анна! Во имя всего прошлого... во имя того счастья, какое я знал подле тебя...

   - И которого тебе мало было? - горько улыбнулась государыня. - Ведь на стороне себе любовниц находил и к моему двору их определял?

   - Прости меня, если я виноват, но не лишай меня твоего доверия... Скажи мне всю правду, как всегда говорила!..

   - Есть тайны, которые нельзя высказать. Есть в мире слова, которые нельзя произнести!

   - Между нами таких слов не было, Анна!

   - Ты сам воздвигнул ту грань, за которой они явились.

   - Но я умоляю тебя! - и старый герцог опустился на одно колено.

   По лицу императрицы проскользнула злая улыбка.

   - Стало быть, ты сильно любил ее, если так убиваешься о ней? Если ты любил, то помолись за нее. В живых ее уже нет. Это я тебе смело и верно говорю, но больше ты от меня не узнаешь ничего. А теперь ступай! Я устала. Оберегая свои личные интересы, береги меня. Плохо тебе без меня будет!..

   Бирон встал с колен и порывисто направился к двери. Он не в силах был сдержаться от душившего его гнева, между тем последние слова императрицы образумили его.

   Действительно, из чувства самосохранения он должен был щадить и беречь жизнь императрицы. Да и в эту решительную минуту его взволнованный ум был занят уже не столько вопросом о погибшей молодой камер-юнгфере, сколько вопросом о его потрясенном могуществе. Что императрица должна была доверить исполнение приговора какому-нибудь ею лично выбранному лицу, это было ясно, и это лицо, стало быть, было сильнее в доверии монархини.

   Гордый временщик в эту минуту дал бы дорого за то, чтобы узнать имя этого лица, похищавшего у него доверие его государыни!..

  

  

   Беременность великой княгини протекала трудно и болезненно; императрица, неуклонно рассчитывавшая на рождение прямого наследника престола, которого она успеет узаконить до своей кончины, со страхом следила за болезненными припадками молодой женщины.

   Наконец в первой половине 1740 года Анна Леопольдовна действительно разрешилась от бремени сыном, которого императрица, встретившая его рождение с восторгом, приказала назвать Иоанном в честь своего отца, память которого она свято чтила.

   Маленький принц тотчас при рождении был передан на руки жене Бирона, герцогине Курляндской, за которой императрица признавала исключительное умение ухаживать за детьми, так что малютку не кормили и не перепеленывали без личного участия герцогини.

   Молодая мать была совершенно отдалена от ухода за сыном; это немало огорчало ее, лишний раз доказывая ей, что ничто в мире не способно умалить значение и власть фаворита.

   Бирон и сам понимал это и, чем слабее и больнее делалась императрица и чем явственнее и неопровержимее надвигалась ее кончина, тем ближе он становился к ней, как будто давая понять всему окружающему, что сама смерть бессильна над тем владычеством, каким он успел окружить себя.

   К больной императрице были выписаны медики из-за границы, по возможности облегчающие ее страдания, но спасти ее и продлить ее угасавшую жизнь было уже невозможно. Приговор над нею был произнесен, и ее часы были сочтены...

   Анна Иоанновна уже не вставала с постели, и прежняя упорная бессонница опять неотступно мучила ее. В те редкие минуты, когда она засыпала, ее преследовали страшные видения, и она просыпалась с громким криком, вся обливаясь холодным потом.

   В одну из таких бессонных ночей императрица приказала позвать к себе Бирона и долго разговаривала с ним наедине. Что говорила она ему, никто не знал, но герцог вышел от нее сильно расстроенный и в тот же вечер имел длинный разговор с Ушаковым, при котором присутствовал и его ближайший помощник князь Трубецкой.

   Оба начальника Тайной канцелярии вышли от герцога пасмурные и недовольные, и Ушаков, обращаясь к Трубецкому, заметил:

   - Еще и похоронить не успел свою благодетельницу, а уже посмел отдавать распоряжения от ее имени!

   Князь Никита только вздохнул ему в ответ. Он сознавал, что смерть государыни при заранее намеченном наследнике престола не избавит Россию от всем равно ненавистного владычества Бирона.

   Дни шли за днями, один тревожнее другого. По всем церквам совершались особые молебствия о выздоровлении государыни. Народ с утра до ночи стекался ко дворцу, стараясь хотя стороной узнать или услышать радостную и успокоительную весть. Но таких вестей не было.

   Все в глубоком горе и полном недоумении ждали решения вопроса о том, кто будет назначен преемником императрицы Анны Иоанновны на русском престоле. У цесаревны Елизаветы Петровны сторонников было немало, но ее шансы были слабы. Принцесса Анна Леопольдовна была не русской уроженкой и ее права на престол были тоже сомнительны.

   - Господи помилуй!.. Уж не немца же проклятого нам в цари назначат? - в страхе говорил простой народ, напуганный долгим владычеством Бирона и так слепо уверовавший в его власть и силу, что находил даже возможным облечение его царской властью!

   С первых чисел октября 1740 года иностранные врачи, собравшиеся уезжать обратно за границу, решительно объявили, что их искусство бессильно даже поддержать угасающую жизнь императрицы и что она не доживет до конца этого месяца.

   Никто, не исключая самого Бирона, не знал, существует ли духовное завещание, и приближенные лица уже собирались доложить императрице о необходимости сделать на всякий случай нужные распоряжения, и вдруг она сама потребовала к себе старика Остермана и, оставшись с ним наедине, приказала ему приготовить духовное завещание.

   - Подпишу я его тогда, когда мой час пробьет! Раньше подписывать нечего, а сделано должно быть все заблаговременно, и Россия ни на один час не должна оставаться без прямого и узаконенного царя!

   После этого распоряжения прошло еще несколько дней, в течение которых силы императрицы все более и более ослабевали. Она часто спрашивала о маленьком принце Иоанне Антоновиче, неоднократно призывала к себе Анну Леопольдовну, но ни разу не пожелала видеть принца Антона, о котором даже в манифесте, изданном по случаю рождения его сына, не было сказано ни слова.

   Такое прямое и бесповоротное презрение удивляло даже противников действительно ничтожного, но совершенно безобидного принца, и все находили, что такое молчание было оскорбительно для самой принцессы Анны Леопольдовны.

   - Ведь не на стороне она прижила своего сына! - говорит простой народ, всегда стоявший на страже чести и самолюбия своих монархов и по-своему оберегавший их.

   Совещание императрицы с Остерманом происходило 10 сентября, а 17-го числа того же месяца императрица, почувствовав себя хуже обыкновенного, вновь приказала позвать к себе своею старого и верного слугу.

   В то же утро врачи предупредили Бирона и всех приближенных к императрице лиц, что к вечеру следует ожидать начала агонии и что этого дня государыня не переживет. О таком решении врачей было дано знать всем лицам высочайшего двора, и ко дворцу начался съезд придворных.

   Народ, видевший и наблюдавший этот усиленный съезд, долго не мог понять, в чем дело, и только быстро подъехавший экипаж старика Остермана, из которого старого вельможу вынесли на руках и в кресле понесли вверх по лестнице, дал понять собравшемуся перед дворцом народу, что не на праздник собралась вся эта гордая знать.

   В спальне императрицы собрались все близкие ей люди. В углу, заливаясь слезами, стояла принцесса Анна Леопольдовна, а невдалеке от нее, со своим обычным глупо-равнодушным видом, был принц Антон.

   Ближе к постели государыни находился Бирон с глубоко встревоженным лицом, а рядом с ним стояла его жена с опухшими от слез глазами. Неопытная в политических делах, она своим простым разумом считала кончину императрицы полной гибелью для себя и всего своего семейства.

   Рядом в комнате заранее предупрежденный духовник императрицы ожидал той минуты, когда воспоследует чтение отходной.

   Во всем дворце, несмотря на множество присутствовавшего в нем народа, царила полная и ничем не нарушаемая тишина. Величие людское стихло перед величием смерти.

   В эту минуту в соседней комнате раздались тяжелые шаги, и четыре гренадера внесли в широко растворившиеся перед ними двери кресло, в котором полулежал граф Андрей Иванович Остерман.

   Императрица взглянула в его сторону и тихо что-то проговорила. Нагнувшийся к ней Бирон, поднявшись, громко объявил, что императрице угодно остаться одной с ним и вновь прибывшим графом Остерманом.

   Анна Леопольдовна и ее муж не шевельнулись; оба они, очевидно, предположили, что этот приказ до них не касался. Однако Бирон со свойственной ему смелостью прямо подошел к принцу Антону и, остановившись перед ним, громко сказал:

   - Потрудитесь удалиться, ваше высочество! Императрице не угодно, чтобы в комнате оставались посторонние лица!

   Принц Антон вздрогнул, растерянно взглянул вокруг себя, робко остановил свой взгляд на лице жены, точно ожидая от нее разрешения какого-то вопроса, и увидев, что она не двигается с места, остался стоять там же, где стоял.

   Тогда Бирон повторил свое приглашение настоятельнее прежнего. Принц поднял на него взор и с легким поклоном направился к двери. Но принцесса Анна не шелохнулась.

   Бирон подошел к ней и несколько учтивее и почтительнее повторил ей то же, что перед этим сказал ее мужу. Она подняла голову и высокомерно ответила ему:

   - Вы говорите о "посторонних" лицах... Ко мне это относиться не может; я к посторонним для императрицы лицам не принадлежу!

   - Но это непременная воля ее величества. Императрице угодно, чтобы в комнате не оставалось никого, кроме меня и графа Остермана!

   Анна Леопольдовна взглянула в сторону кровати, где на высоко взбитых подушках лежала императрица.

   Государыня сделала ей знак удалиться.

   Тогда Анна Леопольдовна приблизилась к ее постели и, опустившись перед нею на колени, крепко прижалась губами к ее свешивавшейся, сильно отекшей руке.

   - Тетушка!.. За что? - тихо простонала она и, встав с колен, быстро направилась к двери.

   Предсмертная беседа императрицы с призванными к ней лицами продолжалась недолго.

   Вскоре дверь ее опочивальни вновь отворилась и в кресле вынесли Остермана.

   Лицо старика было бледно. Он в дверях обернулся назад, чтобы в последний раз взглянуть на Анну Иоанновну, которой он столько лет прослужил верой и правдой, и до него среди мертвой тишины явственно донеслись почти шепотом произнесенные слова:

   - Прощай, Андрей Иванович!

   Когда Остермана проносили через приемный зал, его обступила толпа царедворцев, жаждавших узнать сущность последних распоряжений отходившей в вечность императрицы.

   - Кто назначен наследником престола? - со всех сторон послышался тревожный вопрос.

   - Принц Иоанн Антонович! - прямо и громко ответил всем разом Остерман, ограничив этим свое сообщение и умолчав о том, что при его содействии и чуть ли не под его диктовку мать малолетнего наследника назначалась правительницею, а герцог Бирон - регентом.

   Тотчас после удаления графа Остермана в комнату императрицы вновь вошла принцесса Анна Леопольдовна, а затем по очереди стали допускать к руке умиравшей государыни всех лично ей служивших лиц.

   Все тихо, в благоговейном молчании, приближались к смертному одру императрицы и целовали ей руку. Она при этом некоторым улыбалась бледной, полуживой улыбкой, другим слегка кивала головой, а когда к ней приблизился старик Миних, она сказала ему:

   - Прощай, фельдмаршал!..

   Это было ее последнее прощание во всем мире. За этими словами началась кратковременная агония. Грудь поднималась все слабее, дыхание становилось все реже и реже, до той минуты, когда императрица, сделав движение, как бы для того, чтобы отодвинуть от себя что-то, слегка вздрогнула, вытянулась и затем тяжело опустилась на подушки.

   С минуту длилось мертвое молчание. Все присутствующие словно ждали чего-то. Священник, прочитавший отходную, осторожно сложил свою книгу.

   Один из врачей императрицы тихо подошел и, нагнувшись над нею, сказал:

   - Все кончено!..

   Стоявшая близ кровати герцогиня Курляндская громко вскрикнула и упала без памяти у постели усопшей императрицы. Анна Леопольдовна со стоном опустилась на колени. Вся комната наполнилась громкими рыданиями. Только принц Антон стоял спокойно и неподвижно, скорее с любопытством, нежели с горем, оглядываясь во все стороны. Его, видимо, не столько огорчал, сколько занимал весь этот внезапный переполох, за которым его праздному воображению рисовались заманчивые картины парадных панихид, похорон и целого ряда торжественных церемоний, в которых ему лично будет отведено почетное место.

   Он не ошибся в своих ожиданиях. Действительно, приготовления к погребению императрицы и обстановка той комнаты, в которую было перенесено ее тело, представляли собой такую истинно феерическую картину роскоши и богатства, какими до того времени не отличалось погребение ни одного русского монарха. Все стены траурной комнаты были завешаны черными и белыми материями, во всех углах стояли высокие жертвенники с зажженными в них траурными факелами. Со всех сторон вокруг гроба были размещены аллегорические изображения добродетелей почившей монархини, а также и горя ее неутешных подданных.

   Посреди всей этой пышности, напоминающей собой нечто языческое, все меньше было истинного горя и настоящих, непритворных слез.

   Больше и искреннее всех была огорчена принцесса Анна Леопольдовна. Хотя она и сознавала все великое значение той роли, которая, по воле усопшей императрицы, выпала на ее долю, но вместе с тем не обманывала себя и относительно всей трудности исполнения этой ответственной роли. Она знала, что Бирон-регент ни в чем не уступит той власти, какою пользовался он при жизни императрицы, и что или ей придется во всем уступать ему, или ее ждет такая неустанная и неутомимая борьба, о которой даже страшно подумать!

   Тем не менее с первых же дней Анна Леопольдовна потребовала, чтобы малолетний император был перенесен в ее личные апартаменты и наотрез отказалась от усиленных услуг герцогини Курляндской.

   Вообще та роль, которую сумел сохранить за собой Вирой после кончины императрицы Анны Иоанновны, скрепив свое новое положение ее предсмертной волей, значительно усилила благоговейное отношение к нему как царедворцев, так и его собственного семейства.

   Только правительница плохо ладила с Бироном, не признавала его регентства и по возможности восставала против его распоряжений. Он же в свою очередь всячески старался подчеркнуть свою власть, и из этого возникало множество осложнений, в которых однако не всегда правительнице отводилась страдательная роль.

   Так, например, при первой попытке Бирона отдалить маленького императора от матери и перенести его в особо отведенные для него покои Анна Леопольдовна прямо и беспрекословно воспрепятствовала этому и не допустила Бирона даже близко подойти к колыбели царственного ребенка, которого властолюбивый регент хотел собственноручно отнести в отведенные ему покои.

   - Мой сын останется при мне и будет перемещен иначе как с моего разрешения, и туда, куда я укажу! - гордо и властно заявила молодая правительница.

   Бирон отступил, смерил ее взглядом, полным удивления, и гордо склоня голову, сказал:

   - Я позволю себе заметить вам, ваше высочество, что за мною права регента!

   - Я позволю себе ответить вашей светлости, что за мною права матери! - тоном смелой, вызывающей насмешки возразила ему правительница.

   Бирон все-таки двинулся вперед, желая против воли матери проникнуть в детскую царственного младенца.

   Однако правительница, гордо встав в дверях, загородила ему дорогу.

   - Вы не войдете в комнату государя! - сказала она таким властным тоном, в котором никто не узнал бы в сущности кроткой и незлобивой принцессы Анны.

   Бирон отступил, пожимая плечами, но заметил:

   - Действия вашего высочества являются отклонением от прямых указаний, выраженных в предсмертной воле почившей государыни!

   - А ваши действия являются прямым нарушением того уважения, каким вы обязаны вашему законному государю! - смело ответила Анна.

   Сила и власть на этот раз остались на стороне молодой властительницы, и этот эпизод сильно смутил и заставил призадуматься гордого регента. К уступкам он привык и при жизни настоящей, законной императрицы, а между тем для него совершенно ясно становилось, что с молчаливой и уступчивой Анной Леопольдовной с момента назначения ее правительницей поладить будет нелегко.

  

  

   Через несколько дней до Бирона, сильно взволнованного противопоставленной ему волей молодой правительницы, стали доходить все более и более тревожные слухи.

   У Анны Леопольдовны появились усердные и смелые сторонники, все громче и громче заявлявшие, что Россия уже довольно вынесла во время "бироновского владычества" и что пора русской земле отдохнуть от пролитой русской крови.

   - Пуще лихого ворога русскую кровь пил и проливал проклятый немец! - говорили люди, так или иначе потерпевшие в долгое правление властолюбивого фаворита. - Пора и честь знать!.. Пора и вздохнуть русской груди!.. Пора расправиться русским сломленным и согнутым плечам!

   Бирон знал все это. Его приверженцы ему неукоснительно повторяли все это, но прежней зверской расправе уже не было места, и сам Ушаков вместе со своим деятельным помощником Трубецким отдыхали от беспрерывных пыток и допросов.

   Бирон, правда, еще правил; еще дрожали перед его ненавистным именем и пугали им детей на Руси, но прежней силы у него уже не было и он первый сознавал это.

   Желая всячески досадить правительнице, он изыскивал все средства пойти наперекор ее воле и ее желаниям и, зная, как сильно она желала возвращения Линара, вошел в переговоры с дрезденским двором о том, чтобы красавцу-графу был воспрещен отъезд из Дрездена чуть не под страхом смертной казни.

   Анна Леопольдовна прознала об этом и, выведенная из терпения, решилась прямо и непосредственно объясниться с фаворитом по этому, в сущности, щекотливому вопросу. Это объяснение произошло почти тотчас после погребения императрицы, тело которой, набальзамированное и пышно убранное, в течение шести недель было выставлено в залах Летнего дворца, в стенах которого скончалась Анна Иоанновна.

   Бирон, в упор спрошенный правительницей по поводу его противодействия возвращению Динара, прямо и категорически ответил, что он не допустит приезда красавца-графа, находя его присутствие не только не нужным, но и вредным для интересов русского правительства.

   - То есть для вас лично? - со смелой и вызывающей усмешкой сказала правительница.

   - Нет, скорее для вас, ваше высочество! - не уступая ей в смелости, ответил бывший фаворит.

   - Для меня?

   - Так точно! Меня присутствие графа Линара скомпрометировать не может.

   - А меня?

   Бирон пожал плечами и произнес:

   - Мое уважение к сану, который вы носите, и к тому положению, которое вы изволите занимать в государстве, мешает мне говорить с полной откровенностью.

   - О, это уважение столько раз нарушалось вами, что одним разом меньше, одним больше - не в счет! - холодно рассмеялась правительница.

   Герцог продолжал молчать. Тогда правительница заметила:

   - Я жду разъяснений, ваша светлость!

   - Покоряюсь вашему высочеству! - с поклоном ответил старый дипломат и затем, остановив на лице Анны Леопольдовны пристальный взгляд своих хитрых и наглых глаз, явственно и отчетливо произнес: - Ваше высочество, вы поставлены во главе государства, вы - мать законного императора, и в случае какого-нибудь непредвиденного несчастья для России вы же являетесь дальнейшей родоначальницей всего царственного рода.

   - Что же это имеет общего с назначением того или другого иностранного министра? - сдвигая брови, спросила Анна Леопольдовна.

   Но смутить Бирона было трудно. Он разошелся и порешил раз и навсегда, прямо и бесповоротно доказать правительнице, что он ни перед чем не остановится, чтобы смирить ее гордость.

   - Всем хорошо известна та семейная рознь, которая существует между вами и вашим супругом, - начал он, пристально глядя в лицо молодой женщины.

   - Причем тут принц Антон? - тоном прежнего нескрываемого удивления переспросила правительница.

   - Народ должен быть свято убежден в том, что предоставленный ему наследник престола есть подлинный и законный отпрыск того рода, который ее величество в Боге почившая императрица Анна Иоанновна изволила назначить для преемственного владычества над покинутым ею русским царством! - проговорил Бирон тоном, твердость и смелость которого поразили Анну Леопольдовну.

   - Вы назначены регентом не надо мною, а над малолетним императором! - гордо и властно заметила она в ответ на дерзкое объяснение герцога. В ее душе кипела непримиримая злоба, но она старалась сдержаться. - Я попрошу вашу светлость впредь навсегда запомнить, что я ни в чем не подчинена вашему контролю и что я - мать царствующего государя! - гордо заметила она.

   За этим объяснением последовало полное охлаждение между регентом и правительницей, и вокруг колыбели младенца-императора возгорелась та могучая, непримиримая вражда, за которую ему, ни в чем неповинному, пришлось впоследствии горько и страшно поплатиться.

   А между тем недовольство регентом все сильнее и сильнее закипало в народе и, проникая в войска, создавало правительнице могучую и властную партию сторонников.

   Во главе этой партии вскоре стал один из личных телохранителей принца Антона, некто Гладышев, имя которого почти не сохранилось в истории и впервые было упомянуто, в виде предположения, на столбцах русских газет более нежели век спустя, во время того "шестого" царствования, о ко