Шапир Ольга Андреевна - Авдотьины дочки

й, решилась поехать на бал медицинских студентов. Уже несколько лет, как Катя перестала выезжать на публичные балы; кавалеров знакомых нет, а за скуку каждый раз еще поплатишься головной болью. Но Звездочкины собирались на этот бал, и Катю охватила лихорадка. Точно ей нужно было доказать другим или себе самой, что для нее ехать на бал совершенно так же естественно, как и для вчерашней институтки, мечтавшей о танцах, захлебываясь от восторга. Было что-то невыразимо горькое, больное, обидное в мысли остаться дома, отпустить туда его без себя... точно добровольно сознаться в чем-то!

   К вящему смущению Кати, ее в этом никто не поддерживал.

   -  Как хочешь. Но ты не боишься, что будешь лежать на другой день? - процедила неопределенно мать.

   -  Да?! Ха, ха!.. Что ж! Пустимся уж и в пляс заодно! - рассмеялся Виктор и тут же чмокнул ее в щеку, чтобы смягчить грубость.

   Теперь каждый день Катя с матерью разъезжают по магазинам и портнихам. Проводив их как-то после завтрака, Ариша отложила в сторону господскую работу и поспешно принялась за свою собственную. Сквозь напряженный стук машины она услыхала звонок в прихожей и попросила  мать  отпереть,  чтобы  не  отрываться  от  работы.

   -  Ступай, Виктор Николаич тебя спрашивает,- сказала, вернувшись, Авдотья.

   -  Так ты рази не сказала, что в Гостиный двор уехали? - переспросила для чего-то Ариша.

   -  Говорю - тебя спрашивает.

   Виктор Николаевич за последнее время приезжал домой чаще обыкновенного, но для Ариши он перестал существовать. Ее рассеянные глаза, всегда полные жадных дум, встречались с его взглядами, не замечая их красноречивого языка.

   Поручик по-прежнему ловил горничную, где только мог, чтобы шепнуть: когда же она перестанет дуться на него? И по-прежнему не верил ее сердитым ответам.

   Разумеется, Ариша сейчас же поняла, зачем молодой барин остался дожидаться своих, хотя ему все по очереди докладывали, что они только сейчас уехали.

   "Что ж, видно, побеседуем разочек на прощанье, Виктор Николаевич! Надо этому конец сделать",- сказала себе Ариша с внезапной решимостью.

   Какое-то сложное чувство зашевелилось в ней в эту минуту. Страстное желание доказать свою независимость перед этим человеком, так упрямо ее преследовавшим, и в то же время проститься навсегда с чем-то горьким, в чем все-таки мерцала искорка молодого счастья. Затоптать ее скорее, эту искорку!

   Офицер успел сам снять пальто и ожидал ее, стоя в дверях гостиной.

   -  Соблаговоли, госпожа принцесса! Я думал, что мне придется самому на кухне вам представиться! - встретил он ее с натянутым смехом.

   -  Что вам угодно, Виктор Николаевич? - спросила важно Ариша.

   Вместо ответа он взял ее за руку повыше кисти, как берут упрямящихся детей, и повел в комнату матери. К его изумлению, девушка и не думала сопротивляться; она спокойно шла с ним рядом и чуть-чуть улыбалась кончиками губ.

   Виктор не понимал, какая перемена произошла с Аришей со времени знаменательной сцены в темной ванной, которая, по всем соображениям любовной психологии и практического опыта, должна была окончательно отдать влюбленную девушку в его власть. На другой день он просидел до вечера дома, уверенный, что она покорно явится с забытым портсигаром. Каждая новая встреча разочаровывала его и в то же время еще больше сбивала с толку. Виктор чувствовал, что прежней тревоги нет в Арише, почему-то ему больше не удается вызвать ее.

   В комнате генеральши Ариша высвободила свою руку и сейчас же принялась переставлять с места на место мелкие вещи на туалетном столике. Виктор бросился в качалку и рассматривал ее с беспокойным чувством.

   "Тоже горничная! Много их теперь таких развелось,- пока не заговорила, и не отличить от барышни",- подумал он.

   -  Вы меня зачем звали, Виктор Николаич? У меня работы не обобраться.

   И   повернулась   вполоборота,   точно   готовясь   уходить. Виктор остановил ногой качалку.

   -  Жалуются на тебя все, так я хочу знать, что это означает,- сказал он, помолчав.

   Ей это неприятно; покраснела, и на столе что-то стукнуло.

   -  Ты, может быть, жить больше не хочешь? Я так догадываюсь.

   Ее взгляд скользнул по нему с удивлением: неужто он забыл, что она тогда сказала ему?

   -  А я, знаешь, думаю, что тебе жить здесь совсем недурно! И вряд ли даже где-нибудь будет лучше. Право!

   Качалка опять начала подниматься и опускаться плавными взмахами. Пара стройных блестящих сапог замелькала перед опущенными глазами Ариши.

   -  Или это ты на меня так уж страшно сердишься? - заговорил он тише и засмеялся с самодовольной беспечностью мужчины, уверенного, что в него влюблены.

   Ариша смело пошла на этот разговор. Но вот, против всех ее ожиданий, насмешливый голос с вызывающими интонациями быстро пробирается в душу какими-то готовыми путями. Сердце забилось скорее, точно повинуясь знакомому призыву. Но она была вся настороже. Густые брови сурово сдвинулись, лицо побелело.

   -  Напрасно вы, Виктор Николаич. Я вам сказала же, что я замуж иду,- выговорила она твердо.

   Виктор, как подброшенный, вскочил на ноги.

   -  А-а-а! Я ведь совсем позабыл об этом! Просто не поверил, признаться. Так ты не шутишь? Ведем, значит, свою линию?!

   Он  близко  заглянул  ей  в  лицо  блестящими  глазами.

   Они лукаво подмигивали: понимаю, мол, что сей сон означает!.

   Девушка отстранилась, бессознательным взмахом откинула голову, и две пары глаз столкнулись.

   "Шалишь, милая, меня не переглядишь!" - усмехнулся победоносно поручик. И правда: в его взгляде с каждой секундой приливали волны задорной ласки, а взор девушки ускользал, отступал перед внезапным натиском... В лицо тяжело ударила краска и залила его до самых волос.

   Вот из его груди вылетел негромкий, хриплый звук... Руки нервно потянулись к ее плечам.

   Ариша трепетно вздохнула, точно охнула, и резким взмахом оттолкнула его руки.

   -  Бога в вас нет... стыда! И сами не любите ни чуточки, на что я вам далась?! Так, ни за что погубить добиваетесь... Человека никогда в глаза не видали, а уж на обман подбиваете...

   Теперь глаза, горевшие гневом, твердо смотрели ему в лицо, лоб побелел.

   -   Вам кто сказал, что я бесчестная? На шею вам кинуться давно могла, кабы хотела... Зачем же мне неповинного человека запутать понадобилось?

   - Тсс... скажите на милость!! Чем это не проповедь!- воскликнул офицер, отступая на шаг назад.

   -   Расстаньтесь вы с этими мыслями! Оставьте меня!! - взмолилась вдруг тоскливо девушка и всплеснула в отчаянии руками.

   Сама собой внезапно вырвалась мольба прямо из сердца.

   -   Кабы не знал, что ты, глупая, любишь меня, так и сам давно бы оставил,- какая невидаль, подумаешь? Не лги, не лги напрасно! Отчего же ты боишься меня, коли не любишь?

   -  Как же не бояться-то, коли в вас нет совести! За что мне любить вас? Что было-то? - слезы!

   Арища не знала сама, зачем говорит это. Страстная тоска давит сердце, точно на волю вырывается.

   -  Ха! А кто виноват, что ничего хорошего не было? - подхватил он горячо.- Вот тоже славно, она же еще и попрекает меня этим!

   Он опять попытался овладеть ее руками, но Ариша метнулась к двери.

   -  Ну, ну, не трону - кошка дикая!

   Виктор Николаевич с досадой кинулся в качалку; руки точно от искушения засунул за спину и злобно оттолкнулся ногой от пола. Блестящие глаза, полные нетерпеливых желаний, напряженно следили за девушкой. Он больше не улыбался.

   Ариша колебалась. Уйти теперь, так все по-старому с ним останется. Теперь-то с полгоря, а с мужем как раз в беду попадешь.

   -  Послушай, Ариша... подойди-ка сюда! - заговорил вдруг Виктор как будто не своим голосом; серьезно, точно весь вдруг старше сделался.

   Девушка недоверчиво пододвинулась к качалке.

   -   Говори всю правду: ты зачем замуж идешь за какого-то урода? Известное дело, у вас если хороший жених, значит, старый черт какой-нибудь. Говори, зачем тебе это понадобилось, если ты и в самом деле от меня отделаться собираешься?.. Ну? Или... или ломаешься только, кокетничаешь? А? Аришенька!

   Он поймал ее руку и мял ей пальцы, холодные и вялые в его горячих руках.

   -  Побожилась бы я вам... так ведь вы в бога не верите!- выговорила сразу Ариша.

   Тоскливо так, горько!

   -  А-а!.. Ну, стало быть, пристроиться хочется? Работать надоело, думаешь, что и в самом деле барыней заживешь. Д-дуры вы, дуры!

   Ариша вырвала у него руку, грудь ее высоко поднялась, голос вылетел из нее звенящим металлическим звуком:

   -  Слугой вашей больше не буду, не хочу! Что ж за беда, что старый, коли он честно любит меня? Ничего не жалеет для меня.

   Офицер весь красный вылетел еще раз из качалки. "Ничего не жалеет"? Так вот, стало быть, в чем весь и секрет!

   -  Отчего же ты со мной сначала не поторгуешься? Может быть, я дороже дам! Я ведь не знал, что тебя можно купить. Квартиру нанять могу, сделай милость, коли тебе барыню разыгрывать надо.

   Тогда, задыхаясь от обиды, путаясь в словах от волнения, Ариша пыталась нарисовать ему великолепную картину своей будущей жизни. Вот когда она проклинала свое неумение говорить складно и красиво, как Саша! О, Саша живо загоняла бы дерзкого барина, а она сама приходила в отчаяние от своих сухих, бледных слов.

   Понял   бы   и   ее,  кто  захочет,- а   Виктор   Николаевич слушал, слушал, да вдруг начал хохотать долгим презрительным смехом. Так что снова в качалку повалился, и на глазах выступили слезы.

   -  Ох! Уморила совсем! Так вот чем он купил тебя! Хозяйка? Мадама? Madame Julie на вывеске напишешь? А по-моему, валяй лучше madame Arina - на испанское смахивает... ха-ха-ха! Вот в чем честолюбие наше, оказывается!

   -  Должно быть, любовницей офицерской лучше быть? Честь какая!

   Виктор Николаевич перестал смеяться и впился в нее горевшим взглядом'. По мере того как тянулась эта сцена, в нем точно какой-то клубок разматывался, заполнялось быстро сердце чем-то и новым, и знакомым вместе. Недаром это что-то, заброшенное, стиснутое небрежным комочком, все-таки упорно продолжало жить и по временам беспокоило его своим присутствием.

   Теперь он вдруг ясно почувствовал, что маленькая Ариша, героиня его детства, превратившаяся в красивую сердитую девушку, что эта упрямица холодная вовсе не в шутку мила ему. Смешно, а сейчас никого и нет милее этой горничной, с ее несокрушимым упорством и первобытными мещанскими мечтами.

   В первый раз еще они так разговаривали на свободе, как равные, а не обменивались украдкой отрывочными фразами, которые он насильно вырывал у нее.

   ...За старика... мастерская... Нет, шалишь! Так дешево он не уступит ее...

   Не предчувствовала Ариша, что ждет ее, когда решилась пойти на это последнее объяснение с барином. Оглушенная, растерянная, она едва верила своим ушам, когда Виктор Николаевич - без обычных насмешек и нахальства, а горячо и просто - стал предлагать ей точно такую же мастерскую, какую ей обещал жених. Он тоже может устроить ей это. Будет она сама хозяйка, станет на ноги с его помощью - только не будет старого, немилого мужа. Будет вместо него молодой барин, тот самый, кого она с детства любит...

   ...И все, что будет, все блаженство искренней страсти, молодая радость, счастье - все это он обещает, клятвы дает. Обнимает, ласкает ее всю своими жгучими взглядами, дыханием, голосом... Дотронуться до нее не смеет - убежит! Но Арише все-таки кажется, что она в его объятиях. Точно он целует ее, как тогда в темной ванной, как давно, давно целовал ее под розовыми цветущими яблонями деревенского сада...

   Ариша не заметила, как она опустилась на близкий стул. Как во сне, она боялась вздохнуть громко, вся застывшая от испуга.

   ...Ураган... Гроза разразилась над головой нежданно... с треском и блеском. Только бы не убила до смерти гроза!

   Виктор Николаевич перевел дыхание, подошел и нетерпеливо тронул ее за плечо.

   -  Ну что же?.. Ты молчишь! Ариша?!

   Нет, не убила гроза. Ариша глянула ему в лицо огромными, растерянными глазами и отчаянно потрясла головой.

   -  Нельзя, нельзя так! Голубчик, Виктор Николаевич, нельзя. Я должна честно - не могу я так!

   Он оттолкнул ее плечо и забегал по комнате. Честно - туда же!

   -  Старику продаться - честно? А по любви грех?! Эх вы, тьма безвыходная!

   Ариша поднялась со стула. Ноги плохо держали ее. В ушах гул, точно где-то вода льется, а сердце в груди еле шевелится, жалкое, как избитое.

   Он грубо остановил ее.

   -  Постой! Мало, может быть? Так говори прямо, чего же ты хочешь?..

   Не сразу Ариша опомнилась после этой сцены. Не скоро - да зато хорошо. Вместе с нежданно налетевшим и теперь отхлынувшим смятением точно какой-то туман постепенно рассеивается в ее душе.

   Дошла до последнего края, где уж дальше ступить некуда, остается только вниз головой в пропасть кинуться. И Ариша поняла, как совсем, совсем ей не нужно этого! Навсегда поняла. Нет, нет! Если бы и никакой другой судьбы не было, и тогда не пошла бы на это. Прямо людям в глаза глядеть - гордиться своей жизнью - вот чего она хотела.

   Перед живым соблазном страсти, опалившей ее так близко своим огненным дыханием, в этой молодой душе сильнее и сознательнее зазвучали в ответ совсем иные голоса. Любовь и благоговение перед жизнью. Перед трудом жизни. Страх личного произвола, отвращение от всякого незаконного пути - и страстная, ревнивая решимость уйти своим путем как можно дальше. Обогнать на нем многих, многих в этом стремлении снизу вверх!

   Влекло не понимание, не идея, нет - простой инстинкт созидательных сил, заложенных в природу человека. Случай разбудил эти силы; их кипение давало ей, как и Саше, своеобразное ощущение счастья. Счастья, заключенного в них самих, а потому надежного, ясного.

   Люди не играли первенствующей роли в замыслах энергичных сестричек. Вместо Виктора Николаевича и Афанасия Ивановича могли бы быть другие лица, но ничто оттого не изменилось бы. Все равно Ариша отвернулась бы от того, кто увлекает в таинственную пучину ощущений, и пошла бы за тем, кто может вывести на широкую жизненную дорогу...

   На другой день Ариша встала как встрепанная. На сердце у нее было так тихо, чистенько, точно в новой с иголочки квартирке, где только что расставились.

   Целое утро Ариша все думала о Картышеве. Хорошо думала, как никогда еще не случалось до сих пор: о нем самом думала - про мастерскую свою точно как позабыла. При этом оказалось, что Ариша уж много и даже очень много хорошего знает про своего жениха. Добрый он, ласковый. Не жадный, и характер приятный. Дурой надо быть, чтобы с таким мужем не ужиться!

   А Афанасий Иванович точно вот почуял что-нибудь - объявился на Фонтанку в самое неурочное время, между завтраком и обедом. Пальто он не снимал; стоя около стола в людской, бережно вытащил из кармана какой-то пухлый бумажный сверток.

   Ариша полоскала графин под краном и через открытую дверь на него поглядывала.

   - А ну-ка, пожалуйте сюда взглянуть, Арина Петровна!- позвал важно гость.- Без вашего решения не согласен действовать, а завтра у меня с утра маляры на работу становятся.

   Ариша подошла к столу, и глаза ее жадно заблестели на цветистые образчики обоев, которые Картышев один за другим вытаскивал из своего пухлого свертка.

   Для того, чтобы вникнуть вполне в то, сколько гордого торжества может заключаться в простом факте выбора грошовых обоев для собственной квартиры; для того, чтобы проникнуться всем скрытым символизмом такого обыденного занятия - для этого надо... надо быть Аришей! Надо родиться незаконной дочерью кухарки - вырасти из милости, прячась и стушевываясь, в чадной каморке, именуемой комнатой для прислуги,- надо вытянуть пятилетнюю лямку столичной  мастерской  и  еще  многое,   многое  другое,   что уже само собой всему этому приложится.

   Ариша отобрала образчиков гораздо больше, чем было нужно, и ни на чем не могла окончательно остановиться; с каждым из них ей теперь жалко было расставаться. Наконец, на том порешили, чтобы вечером еще с Сашей посоветоваться.

   -  Ну как же! Без Саши и обоев не выбрать! - отметила с насмешкой Авдотья.

   Обе - родные дочери, а мать словно как соперничает с Аришей за Сашу. Каждое доказательство ее превосходства  наполняет сердце матери новым  приливом  гордости.

   Ариша вышла проводить жениха по лестнице. Ариша волновалась. Все, что она перечувствовала со вчерашнего дня, теперь просилось выразиться как-нибудь. В первый еще раз невесте точно как стыдно стало: человек для нее не знает уж, что и выдумать, а от нее за все время ни одного душевного слова не слыхал еще... Ариша сама не знала, но ей вдруг точно как страшно чего-то сделалось.

   На второй площадке Ариша остановилась около окна; низко нагнула голову, будто непременно нужно разглядеть башмаки.

   -  Я вам сказать хотела, Афанасий Иванович,- заговорила она быстро и тихо.- Я давеча об вас все думала... какой вы, право, добрый! Не знаете, как и баловать меня, а ведь по-настоящему вы вовсе даже и не знаете хорошенько, какая я? Может быть, я вовсе даже и не стою всего этого.

   Афанасий Иванович стоял перед ней оторопелый, красный, как из бани, загораживая всю лестницу своей пышной фигурой в толстом драповом на вате пальто, и громко дышал. Ариша подняла голову, взглянула на него и смущенно засмеялась:

   -  Не молодой вы человек, а какой доверчивый. Только вы не бойтесь со мной... Я худой женой вам не буду!

   И она робко дотронулась рукой до топорщившегося борта драпового пальто.

   -  А-ариша, Аришенька! - залепетал жених, захлебываясь от нежданного счастья.- Да я для тебя! Господи... боже мой! Разве я не понимаю?! Молоденьким девочкам всегда хочется под пару себе выбрать, чего тут не понимать! Только ты увидишь, птичка моя, сама увидишь. Мальчишки так не умеют любить, как я тебя любить буду... увидишь! Ах ты, боже мой! Так вот ты, стало быть, какая?!

   На грязном подоконнике черной лестницы Афанасий Иванович впервые осмелился горячо обнять свою молодую невесту. Ариша прильнула к толстому пальто в бессознательной жажде ощутить опору, защиту против другой страшной любви, витающей вокруг нее.

   Снизу послышались чьи-то шаги.

   -  Я ужо вечерком опять забегу... приходить, что ли? А? - зашептал влюбленный голос.

   В глазах Афанасия Ивановича стояли слезы.

    

    

   В это самое время по Литейному проспекту гуляла другая пара.

   Саша в своей ненавистной тесной шубке и приличной шляпке шла от Невы к Невскому рядом со студентом-медиком, должно быть последних курсов, судя по солидной растительности на худощавом ширококостном лице и по почтенному возрасту пальто, висевшего уныло на его высоких плечах.

   Они возвращались от больной барыни, жены другого студента, куда Андрей Михайлович водил Сашу. Теперь студент горячо убеждал в чем-то свою спутницу, размахивая руками без перчаток.

   Саша не глядела на него, а читала по сторонам вывески, как будто то, что он говорил, ничуть не интересовало ее. Всю Литейную без малого прошли, а он и не знает, сдается ли она на его доводы или нет.

   -  И ведь вы из одного только самолюбия упрямитесь... Откуда в вас столько фанаберии набралось, право, даже непонятно!

   -  Фанаберии... это что еще за слово? - спросила подозрительно Саша.

   -  Обидное слово! Обижайтесь скорее.

   -  Понимаю без вас, что обидное.

   -  Ха!.. Это я-то вас обидеть хочу?! А правда, есть за что. Простого удовольствия мне сделать не хотите.

   Они молча прошли несколько сажен.

   -  И что вам так этого захотелось, Андрей Михайлыч? - заговорила серьезно Саша.- Куда уж мне на балы ездить. Я и танцевать не умею.

   -  Так ведь не неволят, не танцуйте, коли не умеете. Кадриль-то небось знаете - вот и спляшем с вами на славу. Эх! Весело-то как будет!

   Саша и сама знает, что весело. Ей страстно хочется на этот студенческий бал, о котором Андрей Михайлыч твердит с самой осени. Ученицы бывают на таких балах, и акушерки, и фельдшерицы. Ее и в прошлом году приглашали.

   Но Саша не решается; какая охота быть хуже всех? Не бальное платье, а все-таки мало-мальски прилично надо одеться. Но своему кавалеру Саша ни за что не хочет сказать настоящей причины - только ведь и отгадать такой секрет небольшая мудрость.

   -  Фанаберия вот что значит, Александра Петровна, я это вам сейчас объясню! - горячился все сильнее студент.- Вы теперь к учащейся молодежи принадлежите, а разве в мастерской вашей вы могли мечтать о чем-нибудь подобном? Вас на бал приглашают в Дворянское собрание, а не куда-нибудь! Будете вы там, как и всякая барышня, наравне... Музыка великолепная. Ну вот - а вам всего этого еще мало!

   -  Кто вам сказал, что мало? - смутилась Саша.

   -  Само собой, мало! Из-за чего же иначе вы отказываетесь? Вам, должно быть, бальное платье понадобилось? Студентки  в  простых  платьях  пляшут,  а  вы  не  можете?

   -  Да вы зачем же раньше мне не сказали?! - воскликнула с обидой Саша.- Вы разве понимаете, можно или нет справиться в два дня? У кого деньги есть, тому, конечно, все можно...

   Андрей Михайлыч заметил, что они как будто уже ссорятся, и поспешил сбавить тон.

   -  Как бы я вам сказал, если я две недели не видал вас? Я думал, что вы и так помните. А вы, должно быть, и не подумали обо мне за все время ни разу? В две-то недели и к праотцам отправиться немудрено.

   Саша покосилась на его похудевшее лицо, вспомнила, как он болел, и вдруг заметила, что погода сегодня холодная. Безрассудно после болезни по такой погоде разгуливать! Она стала торопливо прощаться, но кавалер ее и слышать об этом не хотел. Две недели не виделись, не переговорили еще ни о чем,- а она уже бежит? Вот так хороший друг, нечего сказать! Холодно - так кто же неволит их по улицам шататься? Давно Саша обещала чай пить к нему прийти.

   -  Что вы, что вы! Даль такую!

   На морозе у нее всегда щеки, что твои розаны, горят, и не понять - покраснела ли Саша при этом или нет.

   -  Ну, так знаю же я, куда мы пойдем погреться? Извольте направо заворачивать!-скомандовал весело студент на углу Невского и рассмеялся на испуганный взгляд Саши.                                

   -  Кутеж с шоколадом в кондитерской Филиппова по случаю моего выздоровления!

   .....................................................................................................................

   Они оживленно разговаривали за маленьким мраморным столиком, на котором появился шоколад и стакан кофе.

   В кондитерской уже горели газовые рожки. В ярком веселом свете Саша, разрумяненная морозом и сегодня особенно возбужденная, казалась еще свежее, еще краше, чем она рисовалась в его воспоминаниях во время тоскливой болезни. Таких блестящих глаз, таких ярких налитых губок, таких розовых щек с задорными ямочками он никогда не видал у петербургских барышень. Олицетворенная жизненность!

   Хоть для начала и невозможно было не пожеманиться, однако в конце концов Саша с аппетитом принялась за шоколад, звучно втягивая его с ложечки и разглядывая веселую кондитерскую сияющими глазами. В лице с каждой минутой все прибывает жизни.

   "А что на балу-то будет!" - пришло ей внезапно на ум, и она почувствовала, что не в силах отказаться от такого счастья. Придется у Ариши попросить шелковую кофточку, что барышня подарила к пасхе.

   Узнав, что Саша надумалась, Андрей Михайлович хоть и обрадовался, но не мог удержаться, чтобы не отчитать ее.

   ...Так он и знал, что все дело в тряпках! Какая дельная девушка ни будь, а все-таки для нее главное, чтобы ее от барышни отличить нельзя было. До каких пор женские головы будут этой трухой завалены? И ведь скольких наслаждений добровольно себя сами лишают. Вот ее, куда ни позови, у нее всегда какие-нибудь затруднения окажутся.

   -  А потому, что всем вам непременно себя показывать хочется. А вы бы не с того начинали - вы бы сначала на других поглядели! И то ведь занятно в новинку.

   Саша пыталась объяснить ему, как обидно быть "хуже других", но он не хотел признавать ее логики.

   -  Вы мое пальто видели? Отчего же мне ничуть не стыдно?

   -  Так вы мужчина!

   -  Да ведь, коли на то пошло, мужчине-то и стыдно, что у него денег нет - девушке и взять неоткуда.

   -   Да ничего и нет хорошего в вашем пальто, вы как думаете? Куда красивее было бы, кабы вы в новеньком щеголяли.

   -  Что ж, тогда бы я вам больше нравился? - поставил он сурово вопрос.

   -  Ну, а вы мою старую шляпку помните? Скажите-ка по совести, красивее ли я в этой вот или нет? - допрашивала, смеясь, Саша.

   -  Да я и не видал даже никогда! Это ж обидно. Ну, вам-то, вам с какой стати прививать себе искусственно пороки совершенно чужой среды?! Разве вы о том должны думать, как бы всех обмануть, заставить принимать вас за барышню? Все равно барышней не будете.

   Вот и всегда у них такие споры. "Дебри" в хорошенькой голове Саши туго поддаются культивировке; но он не может отказаться от надежды осветить этот первобытный ум, как не хотел бы видеть хладнокровно безобразной болячки на ее цветущем лице.

   Увы! Возмущает его часто Саша не одними только заботами о тряпках. По обыкновению, девушка принялась рассказывать, какие события случились с тех пор, как они не видались, и юному другу стало очевидно, что ей и в самом деле было не до него. Аришу Андрей Михайлович прекрасно знает по ее рассказам; знал даже и о тревожившем Сашу романе с офицером, и о солидном женихе слыхал мельком.

   Саша с торжеством рассказывала, как она ловко это дело обделала. Она остроумно изобразила в лицах свидание в Александровском саду и радовалась, что сестра на всю жизнь ей своим счастьем обязана,- никакой каши они не сварили бы с Аришей без ее вмешательства!

   И, как всегда, в этой оценке предстоящего брака живые люди, едва промелькнув, стушевались перед всесильными формами жизни. Саша как начала говорить о будущей мастерской, так уж и не могла кончить, пока ее собеседник не потерял терпения слушать.

   Она даже не заметила, что лицо его становилось все сумрачнее; не видела, как он нетерпеливо возился на своем стуле и так злобно затягивался папироской, что каждый раз точно крошечный костер разгорался в его зубах.

   -  Да бросьте вы, что ли, дрянью этой восхищаться - надоело! Чему, чему вы обрадовались? Раскиньте мозгами, пожалуйста,- да не по-вашему, не с точки зрения закройщицы из французского магазина, а по-человечески, как всякая честная женщина должна рассуждать.

   Саша насторожилась. Самолюбивые струйки перебежали в ее оживленном лице; оно быстро принимало натянутое выражение, которого он в ней терпеть не может. С таким деревянным лицом с ней не легко бывает поладить.

   -  Вам и тут не угодили? - спросила Саша язвительно, и голос перестал звенеть.- Должно быть, лучше век свой в горничных маячиться?

   -  С чем сравнивать - может быть, и лучше. Работы унизительной не существует; есть работа трудная или легкая, приятная или неприятная. Прислугой быть неприятно, а все-таки для молодой девушки должно быть легче, чем за старика замуж продаться. И гораздо честнее! И напрасно вы так гордитесь, что Аришу на этот торг подтолкнули,- еще посмотрите, поблагодарит ли она вас когда-нибудь! - пригрозил студент запальчиво.

   В глазах Саши засверкали слезы горячей обиды.

   -  Для всех отлично, лучше не надо, а уж для вас непременно худо,- точно как нарочно!

   Она не знала, куда ей отвернуться, чтобы он не видел обидной дрожи в ее лице. Увлеченная всецело своей распорядительной ролью, она не успела еще и подумать о том, как отнесется к ее подвигам Андрей Михайлыч.

   ...Да разве угадаешь вперед, когда он похвалит, а когда разносить накинется, как сейчас? Где у него важное, где неважное. Что можно себе позволить, чего нельзя? А у него это всегда так ясно, даже удивительно! Не задумается ни на минуточку, в тот же миг аттестат свой выдает.

   Саша себя всегда зуб за зуб отстаивает. В первую минуту никогда ни за что не согласится с ним. А как только разойдутся в разные стороны, так и пойдет это все колобродить в уме, что он наговорил ей... И прощай вся радость и вся гордость! Как бы раньше ни нравилось, а уж тут непременно опротивеет.

   Зато до смерти любит Саша, когда Андрей Михайлыч ее похваливает,- точно у нее крылья от этого вырастают. Да ведь больше-то кому и похвалить? Ариша точно как завидует, мать всего понять не может. Начни-ка с ними советоваться, так далеко уйдешь! За руки держать готовы, а когда удастся, тогда хвалить примутся. Да, пожалуй, что и все так! Один Андрей Михайлыч все по-своему повернет. Нет, и он тоже ничего не боится, а вот... осуждает! Все-то у него не довольно честно, да суетно, да вздорно. Трудно с ним.

   Но и ему тоже стало досадно на себя. Сколько раз он убеждался, что резкость ни к чему не ведет с этой своенравной, самолюбивой натурой. Только беда в том, что в подобных случаях ему решительно негде взять мягкости и выдержки. Душа вся кипит возмущением. Так бы взял и вытряс из нее сразу все, что он понимает под словом "труха". Самой опасной операции не побоялся бы, чтобы отсечь навеки гниль и заразу.

   -  Слушайте, вы не обижайтесь - это же глупо! Точно вы меня не знаете? - заговорил он хмуро.- Кабы мне все равно было, тогда отчего же и не поддакивать? Вы, как солнце, вся засветитесь,- сиди знай да любуйся! Многим ведь ничего другого и не надо от женщины, да разве я могу к вам так относиться?

   Он пустился в новые разъяснения, такие же нетерпимые, резкие и беспорядочные... Но опять они не сделали для Саши понятнее - как же могла бы Ариша "выбиться" без чьей-нибудь помощи? И слушать ей его стало скучно.

   ...Выходит, как будто ничего и добиваться нельзя? Сиди честно в своем углу, по одежке протягивай ножки. Что тут и проповедовать? На это довольно охотников найдется. Нет! Ее так вот и подмывает все вперед и вперед. И других хочется толкать да тащить за собою.

   -  Да уж довольно вам, право! - остановила его девушка нетерпеливо.- Я думаю, я-то Аришу свою лучше вашего понимаю. И ничего такого не будет! Заживут как нельзя лучше. Ариша упрямая, своего добьется. И гордая, тени никакой на себя не положит. Уж коли она от Виктора Николаича этого увильнуть умела, значит, и бояться за нее нечего.

   Тут, из-за офицера, они снова столкнулись, да как еще! Что только человек сказать может!

   "...Лучше Арише с этим офицером сойтись, чем замуж, не любя, продаться".

   Саше точно чем-то виски стиснуло. Вся побледневшая от негодования, она страстно отбивалась от этой упрощенной морали.

   Ведь и там, где до сих пор складывались ее понятия, тоже царит упрощенность отношений, и она близко знает, к чему это приводит женщин. Разница та, что там отсутствует мораль, там царят всецело эгоистические расчеты и слепые инстинкты. Но углубляться до таких тонких различий для Саши задача непосильная. Всем существом своим она стремилась уйти от этого мира случайностей. Подняться туда, где жизнь получает внешнее благообразие и внутреннюю    осложненность,     придающую    ей     внушительность.

   И всякая попытка развенчать это видимое благообразие прежде всего настраивала Сашу враждебно. Ее друг давно уже почувствовал это. Он сознавал, что с ней надо обращаться осторожно. Дружбу свою с Сашей он берег инстинктом искреннего чувства; он понимал, что и сам не выиграет, и ей не даст ничего, кроме смуты, навязывая непосильные задачи.

   Но минутами юность брала свое: строгий ментор увлекался, не мог "сдержать души" и выпускал какой-нибудь пробный шар. На этот раз шар оказался чересчур велик. Саша не знала уж, что и наговорить ему: она готова была раскаиваться, что так доверчиво сближалась с ним. Ей казалось, что теперь навеки их дружба отравлена, она сама не знала, какой смутный страх охватил душу.

   Ему хотелось успокоить ее, но не мог же он взять назад высказанную мысль! И если б даже мог, то не захотел бы.

   Они расстались взволнованные, хуже чем в ссоре. Не в первый уж раз это с ними случается. Жизнь внезапно ставила их лицом к лицу - точно на краю бездны, где, как в чудовищном котле, кипят, сталкиваясь и переворачиваясь, понятия и чувства: все то, с чем каждому предстояло вступить в жизнь. Как бы мирно и дружно ни подходили они к роковому месту, тут они всего чаще оказывались на разных берегах.

   Саша заторопилась домой. Студент расплатился, и они вышли из веселой кондитерской, где им так недолго было весело. Дорогой они не разговаривали. Саша, как ветер, неслась по тротуару, погоняемая внутренним смятением; он шел за ней мрачный, как туча.

   Его все сильнее смущало то, что столкновение произошло на этот раз на таком щекотливом пункте. Черт знает, какие выводы Саша сделает из подобного разговора! О таких вещах говорить - так до конца, а не так, сразу целое пугало на нее выпустить! Он проклинал свое увлечение и не знал, в какой форме высказать намек, который должен ее успокоить.

   - Да вы хоть проститесь-то со мною! - остановил он, когда Саша с разбега завернула было в свои ворота.- Я вас убедительно прошу, Сашенька, бросьте, не думайте вовсе об этом разговоре! Если б вы знали... вы не знаете, до какой степени вы можете ошибаться на мой счет! Вы это скоро узнаете. А пока, пока, сделайте милость, за негодяя меня   не  считайте,   оттого  что  вам   непонятна   моя  точка зрения.

   Сашу мало интересовали "точки зрения", когда слова звучали так пагубно для ее слуха. Она ничего не сказала. Но никакая догадка  не  осветила  ее расстроенного лица.

   -  Интересно, сколько времени теперь вы будете донимать меня погребальными минами? - спросил он с кривой усмешкой.

   -  По-вашему, мне радоваться, что ли? - разжала наконец губы Саша.

   Он беспокойно метнулся к ней.

   -  Да уж и плакать вам не о чем, можете мне поверить! Очень нужно было споры заводить! Не видались целую вечность. Соскучился по вас, как черт. Ерунда такая.

   В эту минуту из подъезда бокового флигеля вышли две женщины и пошли обходом по узкому тротуару, направляясь к воротам. Саша поспешно сунула на прощанье руку своему спутнику - мало про нее и так сплетничают в школе! Но он медлил; он непременно хотел, чтобы она обещалась никакой чепухи про него не придумывать.

   Целый вечер потом Саша ловила себя, что она в мыслях как будто оправдывается перед кем-то. Всю историю опять сначала перебирает, точно и так не надоело еще бог знает как...

   Свадьба Аришина сразу померкла в ее воображении. Терпеть она не может знать, что кто-нибудь осуждает ее поступки. Всегда готова перед всеми на виду стоять и за свой каждый шаг ответ держать. А тут разве кто-нибудь? Тут каждое слово так и вопьется в нее, хочет она или не хочет! Ничем не сбросить.

   Раза два Саша поплакала, короткими приступами, без мыслей, с нетерпеливой, саднящей болью в сердце!

    

    

   В день бала медицинских студентов генеральская квартира на Фонтанке могла бы навести на любопытные размышления какого-нибудь охотника до широких обобщений. На разных концах квартиры две девушки собирались на этот бал.

   В людской, перед крошечным туалетцем, приставленным вплотную к снятой со стены лампе с жестяным рефлектором, Саша мастерила модную прическу из своих тяжелых, блестящих и гладких волос. Правда, она закрутила волосы с вечера на бумажки, смочив их квасом по совету подруги, но, должно быть, дело мастера боится: "волн" никаких не вышло, а за день и вконец все разгладилось.

   Ариша принесла от барышни щипцы в несколько зубцов, но Саша не умеет с ними обращаться. А Аришу не отпускают из комнат, где француз-парикмахер причесывает Екатерину Николаевну.

   Против обыкновения, на этот раз Ариша отнеслась совсем добродушно к сборам младшей сестры на студенческий бал. Свою розовую шелковую кофточку на нее приладила и теперь вся кипела досадой на то, что нельзя урваться из комнат, чтобы помочь сделать прическу.

   Ариша сама на себя дивилась: вот же ни чуточки ее и не тянет на этот бал! Не завидно на Сашу, что ей вдруг стало можно многое, чего другим никак нельзя. Куда и девалась вся горечь, бывало, так легко вскипавшая по всякому поводу! Несносное чувство опаски: точно каждый шаг вперед, сделанный Сашей, ее еще больше толкает назад. Невольно удержать хочется - не пускать...

   Теперь зачем завидовать - есть ведь и у нее своя судьба! Есть над чем работать, усиливаться, добиваться. В ряд с сестрой пойдут: каждая своей дорогой - да вместе!

   Из прежних ревнивых ощущений, полных противоречий и тревоги, в сердце Ариши вырастало успокоенное и светлое чувство горячей дружбы к сестре. В это чувство как будто влилась и видоизменила его еще посторонняя струйка: струйка иной, обреченной нежности... Как будто той нежности так легче было умирать: в порывах чистого, просветленного чувства, где нежность не может быть ни дурной, ни опасной. Даже и в привязанности к будущему мужу Саша нужна, необходима Арише! И тут она должна что-то пополнить, чего в этой привязанности не будет хватать.

   Ариша не могла дать себе во всем отчета, но одно она чувствовала вполне ясно: никогда она так не любила Сашу, как теперь. Ссориться они больше никогда не будут. Весело и радостно так любить. Несмотря на все неоспоримое превосходство Саши, в чувстве Ариши теперь впервые появлялся оттенок покровительства старшего к младшему.

   А в комнатах Екатерина Николаевна, закутанная до горла во что-то белое, сидела, вытянувшись, пред большим зеркалом и беспокойно следила в глубине стекла за движениями пары выхоленных мужских рук, ловко распоряжавшихся мутной массой ее волос, того тусклого, неопределенного оттенка, от которого проигрывает тон кожи и не выигрывают цвета материй.

   Непривычная прическа все сильнее меняет ее. Катя выбрала прическу по журналу, но теперь с ужасом убеждается, что она вовсе не идет к ней: замысловатая постройка из волос удлиняет лицо и делает еще более унылым... Старит ее.

   Катя волнуется. Каждую минуту она делает какое-нибудь неопределенное замечание, выводящее из терпения француза. Он предъявляет картинку: он не виноват - mademoiselle сама выбрала. Можно причесать по тому или другому образцу - он знает больше двадцати - но ни один мастер не согласится смешивать различные жанры. Тогда не выйдет никакой прически.

   Застенчивая Катя не может настаивать. Впрочем, она сама не знает, чего, собственно, требовать, какой жанр был бы ей к лицу. Ей кажется только, что она бывает гораздо интереснее в своей домашней прическе, и ее охватывает какое-то суеверное ощущение неудачи. Наконец, от отчаяния, она перестает думать о том, чтобы эта прическа украшала ее; она тоже начинает следить за работой француза, как за каким-то самостоятельным сооружением, где всего важнее "выдержать стиль". От напряжения на ее малокровном лице, на худой шее выступают пятна. В коже появляется зуд, в виске летучая сверлящая боль.

   В гостиной на рояле разложено бальное платье, шелковое с газом, бледно-палевое с голубым. Генеральша решила сделать дорогой туалет, который мог бы остаться в приданое.

   Звездочкин объяснился несколько дней тому назад. Обедал у них. Катя от стола увела его в свою комнату.

   Мать у себя легла на кровать и, уныло затихнув, ждала... будет ли сегодня конец? И думала о судьбе.

   Вся семья ждала этой минуты - и никто не радовался. С каждым днем росло не то угнетение, не то смущение, точно перед сомнительным поступком, которого избежать нельзя. Состоялось безмолвное соглашение, и остается только пассивно отдаться течению.

   Матери обидно за свою Катю. Бесформенные и именно потому всегда такие пышные девические надежды подтаивали по капле, год за годом, день за днем