Салиас Евгений Андреевич - Филозоф

т рад и побегать, и поплясать.

   Все это офицер передал князю очень почтительно, тонко и ловко, в лестном виде для Филозофа. В итоге вышло то, что князь любезно попросил офицера присесть, отдохнуть и даже пригласил закусить и выпить. Молодой человек отказался, спеша в город с ответом.

   Филозоф дал ответ, что все будет исполнено буквально по желанию графа. С полудня он будет ожидать дорогого посетителя один, а к столу позовет сына, дочь и сестру. Вечером же будет в Бутырках настоящий бал и вся Москва. Князь попросил только три дня сроку для приготовлений и назначил для приема следующее воскресенье.

   Офицер стал откланиваться и вдруг замялся несколько, как бы имея сказать еще нечто, но не решаясь...

   - Изволите видеть, князь...- заговорил он.- Я должен прибавить одно слово, уже лично от себя, так сказать... Не взыщите и не гневайтесь... Я ради графа и ради вас... Ради добрых отношений, каковые могут завязаться между вами. Позвольте говорить откровенно...

   - Сделайте милость! - удивился князь.

   - Вы бы не пожелали, конечно, сделать какую-либо неприятность графу. Пожелали бы исполнить не хитрую и не мудреную для исполнения причуду графа?

   - Конечно. Блюда какие особые...

   - Нет-с... Совсем иное... Изволите видеть: граф не любит шибко, когда его именуют в беседе сиятельством и графом. Ему надо просто сказывать: Алексей Григорьевич... Если кто его назовет когда иначе, он сейчас добрый дух и веселие теряет. Вестимо, дело идет о тех людях, которых он считает себе ровней... Поэтому если вы не желаете омрачать вашей беседы с графом, то постарайтесь ни разу не назвать его по титулу.

   - Это совсем немудрено,- отозвался князь.- И я сердечно благодарю вас за предупреждение. От души благодарен! - с чувством прибавил князь, провожая офицера через залу до дверей прихожей.

   Оставшись один, Филозоф просиял.

   Половина того, о чем мечтал он за последние дни,- сбылась. Оставалась другая половина - мудренейшая, конечно. Из того, что граф пожелал с ним познакомиться, еще могло ничего ровно не выйти. Провести один день вместе - ничего не значит. Может быть, это будет первый, но и последний день. Они могут оба крайне не понравиться друг другу. Поважничай граф хоть немного, покичись своим положением, и князь спуску не даст.

   "Придворный не выше столбового",- было его любимою поговоркой.

   Прежде всего, князь озаботился вызвать к себе тотчас же из Москвы сестрицу-генеральшу и, не скрывая своего веселого расположения духа, ласково встретил ее.

   - Ну, сестрица, выручай. В кои-то веки пришлось и мне вот в ножки тебе поклониться.

   - Что угодно? - ответила Егузинская, притворно изображая удивление, так как она уже знала чрез людей, кто в бутырском доме был в это утро.

   Князь рассказал о появлении посланца графа, и Егузинская ахнула, снова притворяясь. Но когда князь передал, при каких условиях желает быть у него Орлов,- Егузинская ахнула уже непритворно, ибо была действительно удивлена.

   - Целый день пробудет? - воскликнула она.- С полдня до полуночи?

   - Да-с, такое его желание. Со мной беседовать...

   - О важной материи, конечно... Стало быть, он уже видел где Юлочку? - сорвалось у Егузинской.

   - Э-эх, сестрица. Сейчас и брех. Что же он, по-вашему, свататься, что ли, будет за девицу, которой не знает. Говорят вам, что он беседовать хочет. Со мной, а не с Юлочкой. Ее ему видеть нелюбопытно.

   И князь, передав подробно, при какой обстановке желает быть граф, отчасти опечалил сестрицу, так как дамы должны были присутствовать только за столом.

   Просьба князя к сестре была серьезная.

   Филозоф, давно уже порвавший связь с обществом, теперь, по приезде в Москву, тоже не сделал никому визитов. А между тем надо для графа устроить вечер, надо позвать, как говорится, всю Москву.

   Все на это есть... И дом обширный, не роскошно, но хорошо отделанный, с большою бальною залой, и серебра столового, всяких чаш и блюд, хранится немало в кладовых. Есть чем блеснуть всячески богатому дворянину, прожившему свой век "по одежке", сберегшему все отцово и нажившему еще свое.

   А главного-то и нет. Гостей неоткуда взять. И добро бы проходимец какой пир задать собрался и ощутил недочет в знакомых. А то старинный дворянин и князь попал теперь впросак из-за своего нелюдимства и долголетнего сиденья на Калужке.

   - Выручай, сестрица. Езди, проси всех. Егора тоже пошлю прощенья просить у всех и звать. А сам, вестимо, поеду к самым важным. Ко всем не успеешь.

   - Не смущайтесь, братец. Все в Москве вас знают, на вас не гневаются, сказывают, что у вас нрав такой человеконенавистный! - смело отвечала Егузинская, чувствуя, что вступает в роль покровительницы и спасительницы Филозофа.- Будьте спокойны, будут у вас все на бале. Всяк захочет поглядеть, как вы будете чествовать графа. Не забудьте только потешные огни. Нынче без этого нельзя.

   - От заставы до дому - тыщу бочек смоляных расставим. Довольно? - весело воскликнул князь.- Коли будет ветрено на городе, то всех обывателей задушим. Вся Москва задохнется от чада и копоти.

   Братец с сестрицей весело расстались. Егузинская полетела в Москву с приглашениями, а князь начал отдавать приказания.

   Бутырский дом вдруг ожил. Он даже не только ожил, а будто встрепенулся, вздохнул свободнее и задвигался. Все в нем сразу забегало и засуетилось. Гонцы верхом и пешком стали летать в город и обратно. Мастеровые, лавочники, подрядчики и всевозможный народ стал появляться на двор и в доме. Даже какой-то хромой солдат-артиллерист, служивый еще анненских времен, явился по своему делу и усиленно просил видеть князя. Солдат предложил сделать из пороха огненного петуха, который будет прыгать по земле и даже "кукарекать" прокричит. Разумеется, и петух был заказан. И самый большой - в сажень. Для прыганья его было назначено место в саду, в большой средней аллее, прямо пред окнами гостиной.

   Чрез день вся Москва уже знала и говорила, что князь-филозоф отправил свою филозофию к черту и собрался веселиться и веселить.

   - Видно, супротив Орловых ничто не устоит. Старый филин с Калужки и тот стрижом завертелся и соловьем запел.

   И москвичи тоже повеселели. Коли будет бал у Телепнева-князя, то уж ахтительный.

   Было, однако, одно существо в бутырском доме, которое не только не радовалось и не суетилось, а, напротив, горевало.

   Княжна Юлия ходила слегка бледная, иногда украдкой утирала слезы. Утешать ее было некому, ибо все кругом сбились с ног. Отец ничего не замечал, а тетке было некогда.

   Егузинская не раз приезжала из города и уезжала тотчас же. Повидавшись и переговоривши с князем, она спешила в Москву ради общих хлопот. Что касается князя Егора - он совсем смотался, помогая отцу сделать пир на весь мир.

   А княжне Юлии было о чем грустить и плакать. Во-первых, возлюбленный ее снова в Москве, но ей не кланяется и никаких вестей о себе не подает.

   Во-вторых, нечто страшное висит над головой девицы, роковое, ужасное, сердце щемящее...

   Ну, вдруг, на грех и на горе, да приглянется она графу Орлову!

   "Что тогда делать?!" - плакала мысленно Юлочка. Она, любящая своего Алешу Галкина, да иди за Орлова. Что ей графство - ей, княжне, что его состояние ей - богатой невесте?

  

  

   В воскресенье князь-филозоф встал рано: ему не спалось. Едва он оделся, как пошел бродить по дому, где всюду шли всякие приготовления к балу. Но князь Аникита ничего не видел и будто не сознавал, где он, что делает и что происходит кругом него. Он был весь поглощен одною мыслью - ожиданием появления именитого гостя.

   - Чем все это кончится? Ничем! Или чем-нибудь? Или всем!

   Ничем - значило: одной беседой. Чем-нибудь - значило: сватовством и свадьбой Юлочки. Всем - значило много... "Все" - это было осуществление всех его честолюбивых мечтаний и замыслов еще времен... бироновских.

   Почет, власть, сила!

   И Филозоф совсем растерялся от волнения, ходил как угорелый, глядел как шалый. На доклады и вопросы людей он странно хлопал глазами и будто рычал. Изредка он шептал, а раза два произнес громко и тревожно:

   - Ах ты, Господи! Вот...

   Наконец, около полудня, роковая минута наступила. На дворе застучал экипаж. Щегольская карета, каких дотоле еще не видала Москва, остановилась у подъезда.

   Князь, застигнутый в зале близ прихожей, не пошел своею обычною походкой, а бросился бежать рысью... Но не на встречу, а в самую последнюю горницу дома.

   "Пущай холопы ищут для доклада!.. А он подожди!" - мелькнуло в его голове.

   Чрез минуты три вся стая лакеев, ринувшаяся по дому искать барина, разумеется, все-таки нашла его там, где он почти запрятался.

   - Его сиятельство, граф! Его сиятельство, граф! - доложил лакей и еще раза три повторил то же самое на все лады, очевидно от волнения и перепуга.

   - Слышу! Чего заладил! Сорока! - каким-то странным голосом отвечал князь и тихою походкой двинулся к зале, из которой только что прибежал...

   Но в следующей же горнице, диванной, навстречу ему кинулся Финоген Павлыч и, запыхавшись, доложил:

   - Граф Алексей Григорьевич с господином Галкиным.

   - Что?! - воскликнул князь. И, окаменев на месте, как истукан, он вытаращил глаза на старика.

   Финоген Павлыч повторил то же самое, слегка смутясь от голоса и лица князя.

   - Галкин. Офицер Галкин с ним? Почему?

   - Не могу знать-с,- ответил старик.- Я их признал верно. А почему они с графом, не знаю-с.

   Но князь уже овладел собою, насупился и выговорил глухо:

   - Вестимо, дурак, не знаешь. Не тебя и спрашивают!..

   И князь снова спросил то же самое, но уже мысленно и как бы себя самого...

   - Почему? Зачем Галкин? Что это значит? Это нахальство. Он не может не знать, что я эту галку в дом пускать не желал. Это насильство.

   - При графе в адъютантах состоят, должно,- робко вымолвил Финоген Павлыч...

   - Умница, Финоген,- быстро выговорил князь.- Так! Так! Мне на ум не пришло. Умница!

   И князь уже скорее двинулся к прихожей, ибо времени прошло довольно много. Хозяин уже становился невежлив по отношению к гостю за такое промедление.

   "Сестрица не говорила, что он его адъютант,- думал, однако, князь, подвигаясь быстрее.- Так с собою прихватил? Без умысла! или с умыслом? По службе он с ним? или по знакомству? Если же прихватил мне в противность, то я... Да, я вам обоим покажу, как со мной насильствовать. Я вам сейчас покажу. Особливо тебе, галка... Увидишь".

   Князь вошел в залу и прибавил еще шагу, любезно и даже несколько заискивающе улыбаясь. Пред ним были два офицера, два богатыря в совершенно одинаких мундирах, оба красивые, молодые.

   Едва только князь появился в зале, как один из них двинулся вперед, приветливо улыбаясь, протянул руку и выговорил звучным голосом:

   - Давно, князь, желал я иметь честь познакомиться с вами, много наслышавшись об вас.

   Князь чуть было не произнес: "Ваше сиятельство, я счастлив", но, вспомнив наказ офицерика-посланца, проговорил почтительно:

   - Я счастлив, Алексей Григорьевич, что принимаю вас у себя. Для меня великая честь посещение ваше. Простите, что, в качестве нелюдима и бирюка, каков я есть, первый не явился засвидетельствовать вам все мое давнишнее к вам, особливое и сердечное...

   Но в это мгновение второй богатырь вдруг придвинулся к князю и перебил его еще накануне заготовленную речь.

   - Позвольте мне, князь, представиться,- почтительно заговорил он.- Я желал давно...

   Князь сразу окрысился, косо глянул на говорящего и сухо произнес:

   - Будьте гостем, если приехали.

   И затем, не подав руки офицеру, хозяин обернулся к первому богатырю и прибавил мягким голосом:

   - Пожалуйте ко мне в кабинет.

   Но, увидя, что оба богатыря двинулись вместе, он взбесился совсем.

   - Вы, господин офицер, можете здесь на свободе... отдохнуть от служебного долга. Или прогуляйтесь по саду...- холодно произнес он.

   - Если позволите. Я уж лучше здесь. Посижу здесь,- смущаясь, отозвался этот.

   - Как вам будет угодно! - сухо резнул князь и подумал: "Что, брат? Отшибли крылышки".

   Хозяин и первый богатырь двинулись к кабинету, а второй остался в зале.

   - Вы меня извините, Алексей Григорьевич. Вы желали сами побыть наедине... У меня к тому же есть свои причины относиться нелюбезно к вашему адъютанту.

   - Я вас не понимаю, князь.

   - Это мои домашние делишки.

   - Я не понимаю, про какого адъютанта... Впрочем, вы хозяин и вольны поступать как вам вздумается. К тому же вы известный всей Москве филозоф.

   - Да-с. И горжусь этим прозвищем.

   Князь провел гостя к себе, усадил и, сияя, уселся против него. Его мгновенный гнев прошел. Он будто забыл или не сознавал, что если Галкин нахально очутился в его доме, то благодаря именно графу, а не по собственному побуждению.

   Глядя в лицо своего гостя, князь должен был сразу сознаться, что все слухи и толки об Алексее Орлове, об его красоте и его даре нравиться всякому с первого же мгновенья - совершенно справедливы.

   "Молодец! Истинно молодец!" - думал князь, глядя на него.

   Присмотревшись пристальнее, князь прибавил мысленно:

   "Как же сказывали все, что у Орловых в лице тоже что-то орлиное... Ничего у него орлиного нет. Чуть не курнос. А все же славное лицо".

   Князь стал тотчас расспрашивать именитого гостя о том, скоро ли надо ожидать государыню в Москву и какие будут празднества.

   - Право, не знаю,- отозвался этот.- Сказывают, что скоро будет царица. А уж праздников, вестимо, куча будет.

   - Уж конечно, самое дивное торжество для монархини у вашего братца будет? - сказал князь.

   - Не понимаю вас, князь. Что вы желаете этим сказать,- быстро проговорил гость и поспешно добавил:- Полагательно, что скорее вы могли бы устроить самый дивный праздник для государыни.

   - Я бы рад-радехонек, Алексей Григорьевич,- воскликнул князь.- Но я у царицы на особом счету. На худом!

   - Как на худом?

   - Да. За всю жизнь мою отзывается мне невольная ошибка, содеянная в молодости. Четвертый десяток лет отзывается. За все царствование покойной Елизаветы Петровны худо было, да и теперь во дни Екатерины - все по-прежнему...

   - Поясните, князь. Я не понимаю, про что вы сказываете? - удивился и повел плечами богатырь.

  

  

   Князь Телепнев оживился сразу и заговорил горячо... Сколько раз в жизни мечтал он когда-нибудь иметь случай рассказать кому-либо из сильных людей - всю незадачу своей жизни и обиду на служебном поприще из-за роковой встречи с Бироном.

   И вот этот случай наконец теперь представился.

   Князь стал подробно и с увлечением рассказывать, как приехал когда-то юношей в Петербург, как влюбился он в молодую девушку, которой покровительствовал кровопийца-герцог, и как женился на ней. А из-за этого вся жизнь пошла прахом. И до сих пор отзывается.

   В своем повествовании князь Аникита покривил душой. Он, конечно, не сказал, что своею женитьбою на немке желал выйти в люди, а попал впросак. Напротив, из его слов выходило, что он, в силу любви к молодой девушке, пожертвовал карьерой. Он якобы хорошо предвидел будущее падение Бирона и немецкой партии и затем воцарение "дщери Петровой", но любовь все превозмогла... И как ожидал он, так и потерял все... И вся жизнь повернулась иначе...

   Гость слушал с большим вниманием рассказ князя и соболезновал.

   Князь, окончив свое подробное повествование, ожидал услыхать что-либо себе в утешение, хотя бы намек, что не все пропало безвозвратно, что его положение поправимо, что если бы царица узнала все, то, быть может...

   Но гость ничего не промолвил в утешение хозяина, а вдобавок рассердил его. Пришлось даже скрыть в себе ту досаду, которая сказалась вдруг в князе от замечания гостя.

   Собеседник заметил, что такому филозофу и нелюдиму, как князь, и не нужно было бы все то, что он внезапно потерял от дружества с Бироном.

   "Хорошо тебе рассуждать! - мысленно воскликнул князь и озлобился.- Влез бы ты в мою душу да поглядел, охотой ли я пошел в нелюдимы".

   И он тотчас прибавил вслух:

   - Так-то так, Алексей Григорьевич. Да ишь, бывает, филозофия приходит к человеку незваная... Вот, к примеру сказать,- не все иноки в монастырях от мира спасаются, иных загнала в пустынножительство обида на людей...

   - Бывает,- со странным вздохом отозвался богатырь.- Одна неудача, другая, третья... И пойдешь в келью Богу молиться...

   Наступило молчание. Князь был совершенно недоволен итогом своей беседы с именитым гостем. Он будто ждал чего-то от своей искренней исповеди и разочаровался.

   Он снова повел беседу о Петербурге и о дворе, но гость на все вопросы хозяина о царице и о придворной жизни отвечал уклончиво, иногда отзывался полным неведением.

   - Мне это все, князь, мало любопытно,- отвечал он.- В качестве петербургского жителя все эдакое видишь и знаешь, но собственно желания все это ведать нету во мне...

   Истощив предметы беседы, князь заговорил умышленно о лошадях. Собеседник оживился и спросил - правда ли, что у князя есть шестерик коней, каких нет ни у кого в империи?

   - Серебряный? Есть,- улыбнулся князь самодовольно.- Если не сочтете, Алексей Григорьевич, для себя беспокойством, то могу сейчас же вам его представить.

   - Сделайте милость! - быстро поднялся с места богатырь.- Сейчас готов идти на конный двор.

   - Так пожалуйте.

   Через минуту хозяин и гость были уже снова в зале. Князь, сделав несколько шагов, остановился, и плохо скрытая досада появилась на его лице. Он снова увидел на стуле, около окна, плечистую фигуру офицера, о котором совсем было и думать перестал.

   Но, конечно, не одно присутствие этого незваного посетителя рассердило князя, а уже совершенно иное и неожиданное обстоятельство. С этою "непрошеною галкой", как мысленно выразился князь, сидел его сын Егор, появившийся в доме раньше условленного времени.

   Но и того мало!.. И то цветочки! А ягодки в том, что "дурень Егорка", сидя около офицера, бесцеремонно развалившегося, собственно не сидел, а как-то подобострастно торчал на кончике своего стула. Он, по-видимому, не только любезничал "с галкой", а унижался, "черт знает с какого дьявола"!

   Едва только незваный гость увидел вышедших из кабинета, как тотчас же поднялся с места и принял вежливый и скромный вид. Пропуская мимо себя филозофа-князя, "галка" даже глаза опустила, встретив неприязненно-холодный взгляд хозяина.

   "Нахал эдакий",- подумалось князю. И затем, обернувшись к своему спутнику, он вымолвил, показывая на сына:

   - Алексей Григорьевич, позвольте иметь честь представить вам сына моего...

   - Мы, князь, уже знакомы...- проговорил гость.- Мы не раз встречались, хотя не упомню где...

   Он поздоровался с князем Егором и быстро двинулся далее...

   Князь удивился вдвойне, ибо, оглядев внимательно сына, заметил в нем что-то особенное. Спросить было нельзя - надо было следовать за гостем.

   "Какой бес в тебя влез!" - подумал Телепнев.

   Князь Егор показался отцу смущенным, будто оробевшим, даже имел вид совершенно потерянного человека.

   Когда князь, сопровождая гостя, уже выходил на крыльцо, за спиной его раздался сдавленный и робкий шепот сына, догнавшего их.

   - Батюшка... Простите.

   - Чего ты,- обернулся князь, отставая от гостя.

   - Я... Простите... Я за вас опасаюсь... Человек сильный.

   - Что ты? Белены объелся?..- сильным шепотом отозвался Филозоф, сразу вспылив и грозным взглядом меряя сына с головы до пят.- Рехнулся, что ль? Тебе, дураку, самый лядащий питерский франт в страх и в диковинку.

   - Стерпит, батюшка, а потом... отплатит!

   - Дурафья-кутафья! - усмехнулся князь сердито и презрительно.

   И Филозоф мотнул головой, как бы сожалея, каков дурак-сын у него уродился.

   И князь догнал гостя, уже спускавшегося с крыльца на двор и поджидавшего хозяина.

   Князь Егор, еще более смущенный, вернулся быстро в залу к своему собеседнику, а Филозоф поспешил извиниться пред своим гостем за то, что сын задержал его.

   Через минуту весь княжий конный двор засуетился. Конюхи и кучера бегали и кидались как угорелые. Наконец началась выводка лошадей, которыми князь мог действительно похвастаться. После всех "на закуску", как доложил хозяин, был выведен известный на всю Москву шестерик серебристых коней.

   Гость пришел в восторг от шестерика. Князь сиял довольством.

   - Я бы почел за великую честь и за счастье,- вдруг вымолвил Филозоф, как бы вопросительно и с волнением в голосе,- если бы был удостоен дозволения поднести этих моих серебряных - государыне монархине.

   - Полагаю, что такое право имеет всякий подданный,- уклончиво отозвался гость и тотчас же перевел разговор на трудность подбирать коней, когда масть редкая и диковинная.

   "А-а, вот что! - подумал сердито князь.- Понятно! Знакомиться хочешь, а чтобы я в тебе руку имел - не хочешь. Все вы - таковы!.."

  

  

   Филозоф-хозяин и его дорогой гость перешли в сад и уселись на лавочке в средней аллее. Беседа их была особая, важная, даже, казалось, огромного значения для обоих, если бы кто стал судить по их лицам и глазам. И каким образом возникла подобная беседа? С чего пошла? Бог весть! Судьба!

   Богатырь-офицер говорил, что не прочь бы жениться, так как холостая одинокая жизнь ему надоела, да, на беду, он полюбил девушку-москвичку, родные которой не желают принять его в свою семью.

   Князь говорил, что удивляется, как могли найтись таковые люди, так как, по его уверению, он редко встречал более душевного человека, к которому поневоле "сердце ложится". Сдается, что такой именно человек должен всем понравиться так же быстро, как вдруг "пришелся по душе" ему, Телепневу.

   - Вашими устами да мед бы пить, князь,- грустно и тревожно отозвался богатырь на горячую речь хозяина.- Но позвольте усумниться.

   - Как усумниться! В чем?!

   - Так сказывать изволите... Ради любезного гостеприимства и общежительских правил... Я не могу сметь думать, что в такой короткий срок я мог вам настолько понравиться.

   Князь еще горячее начал доказывать гостю, что он, филозоф, людей знает и видит сразу насквозь. На что иному год нужно, ему, князю, часу довольно.

   - Ваша прекрасная душа, Алексей Григорьевич, вся на ладони,- с чувством заговорил он.- Я нравом и речью прям! В жизни своей никогда не кривил душой... Кто бы ни был мой знакомый, большой ли, малый ли человек,- мне все едино. Недаром меня Филозофом прозвали.

   - Положение мое особое, исключительное, князь...- заметил гость.- Иной желает дочь совсем иначе замуж выдать. Ведь вот и вы... Сознайтесь... Если бы... У вас вот дочь...

   И гость запнулся, очевидно, не решаясь говорить.

   - Что, собственно...- упавшим голосом выговорил князь и даже как-то повернулся.

   - К примеру... если б я вдруг...- робко продолжал тот, и звук его голоса не шел к его богатырской фигуре...- Если бы я полюбил княжну и посватался... Вы бы, может быть, тоже не пожелали меня в зятья.

   - Бог с вами, Алексей Григорьевич,- рассмеялся князь и чуть не испугался собственного смеха. Настолько этот смех был странен: хриплый, визгливый, неестественный.

   "Точно скрип какой! Или режут кого по горлу!" И в это мгновение все трепетало в Филозофе. Все "нутро" дрожало. И не от слов гостя, а от его многозначаще взволнованного голоса.

   - Так вот, ради шутки... к примеру... князь,- быстро заговорил богатырь рвущимся голосом,- повстречал я княжну Юлию Аникитовну и влюбился в нее позарез. И вот, представьте, что я прямо сватаюсь, прошу ее руки... Представьте и ответствуйте. Ради шутки...

   - Отвечу... Счастлив...- испуганно произнес князь. Наступило мгновенное молчание.

   - Я филозоф! - оправившись, снова заговорил князь.- И поэтому многие жизненные обстоятельства сужу по-своему. Мне все равно, высокое или низкое положение имеет человек, если он душой высок. Точно так же скажу и по отношению к таким важным делам, как брак детей моих. Вам известно, что сын мой Егор женился так, что вся Москва ахнула: Телепнев, князь, да вдруг женился на купчихе! Сказывают, якобы я прельстился, что у невесты миллион. Да ведь это не я женился, а мой сын - миллион-то его, а не мой стал. Также скажу про дочь: кого она полюбит, за того и пойдет, неволить не стану, и, как бы женихово положение изрядно ни было, мне нет до него никакого дела. Возьмем, к примеру, что вы стали много выше меня по вашему положению в обществе и при дворе.

   - К примеру, князь,- отозвался богатырь,- но на деле этого нет.

   - Ну, как же, однако. Я простой московский обыватель из российских дворян. Я ни до каких почестей не достиг. А вы уже в ваши молодые годы...

   - Мало ли что кажет,- быстро прервал гость.- Наружный вид обманчив. Положение мое, князь, право, много хуже вашего. Но бросим, пожалуйста, эту материю побоку... Будем говорить о том, что если бы я признался вам в моем неравнодушии к княжне, а с ее стороны не было бы противности, то вы бы, князь, согласились на наш брак?

   - Вестимо дело! - проговорил Филозоф и чувствовал, что снова все "нутро" дрожит в нем. Он готов был ощупать себя, чтобы вполне увериться: спит он, бредит или действительно сидит на лавке, в саду, а перед ним граф Орлов почти что сватается за его дочь. Гость между тем что-то говорил скромно, мягко, стараясь быть как бы уж чересчур вежливым. Но князь от волнения не слыхал ни слова.

   Наконец он расслышал и понял, что гость выразил желание увидеть княжну. Князь будто очнулся, вскочил с места и предложил тотчас же идти в дом.

   Когда они вошли в залу, она оказалась пустою: ни сына, ни "галки" не было. Вероятно, они тоже отправились прогуляться по саду до обеда. Князь провел гостя снова в свой кабинет и послал человека просить пожаловать к себе княжну.

   Через несколько минут в горницу явилась Юлочка, встревоженная и слегка бледная. Но, войдя и увидя богатыря-гостя, она закраснелась. Он поклонился издали. Она сделала "реверанс". Затем, взглянув на отца, она еще больше вспыхнула, и глаза ее запрыгали. Ей вдруг почудилось что-то чрезвычайное... Отец был радостен, доволен, счастлив... Богатырь смущенно заговорил с нею, глядя ей в глаза, а Юлочка прочла и в его глазах, что положительно совершается нечто крайне важное. Но не худое, а скорее хорошее, дивное...

   - Хитрить стала, лисичка! - погрозился князь пальцем на дочь, когда все трое уселись.- Ни словом мне не обмолвилась ни разу, что уже познакомилась с Алексеем Григорьевичем.

   Княжна удивилась, широко раскрыла глаза и хотела отвечать отцу, но офицер не дал ей сказать ни слова и выговорил:

   - Встречались сколько раз с княжной. Княжна любит танцевать. Я также иногда пускаюсь. Вот мы вместе и поплясали раза два-три, а то, может быть, и больше.

   И затем гость перевел разговор на увеселения московские и петербургские, и беседа пошла о посторонних предметах. Князь, наблюдавший за дочерью и за гостем, совершенно смутился от радостного чувства, которое всколыхнулось в нем. Не было ни малейшего сомнения, что гость влюблен в его дочь! Это видно было по его лицу, его глазам, его манере разговаривать с нею. Поразительным было для князя только одно: когда Юлочка успела влюбиться в красавца богатыря? А давно ли она собиралась за "галку"?

   Общая беседа длилась около часу, но ничего особенного не было сказано. Результатом этой веселой и простой беседы было, однако, полное убеждение князя, что дело кончено. Пока дочь разговаривала с гостем, он изредка задумывался и каждый раз приходил все к тому же убеждению.

   "Да, все кончено! Даже наверняка! Сегодня же вечером что-нибудь да окажется. Да, "за этим" он на целый день и просился в гости? Было у него заранее намерение. Ну, вдруг, ввечеру, на бале и объявим помолвку!"

   И все нутро князя-филозофа уже не колыхалось, как прежде, а загоралось и огнем горело.

  

  

   Наступил час обеда. Князь с гостем и дочерью вышел в залу, где их уже ожидали сестра, сын с женой и незваный гость. При взгляде на сестру-генеральшу князь удивился и потом взбесился. Сестра тоже сама не своя, точно пораженная чем-то.

   "Неужели же дурафья вообразила,- подумал князь,- что я ее "галку" приму да целоваться с ней начну! Такая же дура, как и сын".

   Князь поспешил представить своему гостю сестру и молодую княгиню. Но гость отозвался снова очень быстро, что он уже имеет честь быть знакомым с обеими и тотчас же перевел разговор на другое.

   Пока все стояли, обмениваясь незначащими словами, "галка" стояла несколько поодаль и вообще держала себя скромно.

   Егузинская, ответив каким-то приветствием, тотчас же приблизилась к князю и шепнула ему на ухо:

   - Братец! Помилосердуйте, что вы творите? Всему на свете предел есть! Уж это не филозофия! Это умалишение!

   Князь выпучил глаза на сестру, слегка изменился в лице и прошептал:

   - Не будь тут гостей, вцепился бы я тебе в загривок, сестрица, да выкинул бы твое превосходительство в окошко. Ну, вот пока получи...

   Слов этих никто не слыхал, но все заметили гневное лицо хозяина и его сверкающие глаза. Егузинская отчасти оробела, но тем не менее дернула плечами. Движение ее и лицо сказали:

   "Что ж! сумасшествуй! Мое дело сторона. Я - не филозофка. Не кусаюсь..."

   Все сели за стол. Князь пригласил своего собеседника, которого уже очевидно полюбил душой, сесть по правую от себя сторону, а по левую позвал сесть сестрицу. Егузинская, видимо не решаясь, переминалась на одном месте и глазами показывала братцу на скромно стоящего в ожидании офицера.

   - Сестрица, садись тут! - выговорил князь таким голосом, который равнялся военной команде.

   - А вас, сударь мой,- прибавил он офицеру,- прошу около сестрицы. А ты, Юлочка, сюда,- показал князь направо на стул около своего нового друга.- Вы же, сынок и невестка, на нынешний день последними будете. Утешайтесь, что последние будут первыми,- пошутил князь.

   Когда все были за столом, наступило неловкое молчание. Все переглядывались. За столом положительно происходило что-то особенное... или всем понятное, но умалчиваемое, или всем равно непонятное. Дорогой гость князя был доволен и счастлив, но как будто вместе с тем немножко встревожен. Другой богатырь офицер был только тих и скромен. Он, казалось, весь съежился, будто прося извинения. Он будто понимал, что явился незваным и поступил дерзко. Но ведь он же не виноват. Его привезли!.. И, видя холодность хозяина, он всею своею фигурой просил прощения.

   Генеральша сидела окрысившись, вне себя, холодно и важно поглядывая на братца, но зато, обращаясь к своему соседу, всячески старалась придать лицу другое выражение, до крайности вежливое и предупредительное.

   Юлочка была на седьмом небе, и едва только села, как начала болтать со своим соседом, сидевшим на почетном месте около ее отца.

   Князь Егор был не только как в воду опущенный, но глядел на всех широко растаращив глаза и как-то особенно нелепо хлопал веками. Он моргал обоими глазами так, как если б оба засорил пылью. Когда случалось ему встретить взгляд отца, Егор моментально опускал глаза и виновато смотрел на салфетку, которая лежала у него на коленях.

   "Как вам угодно. Я тут ни при чем. Воля ваша",- говорило его лицо.

   Молодая княгиня относилась ко всему происходящему кругом нее точно так же, как и большая серебряная ваза, стоявшая среди стола с пятью бутылками вина. Княгиня была сама не живое существо, а предмет.

   Разговор общий не завязывался. Юлочка весело болтала с соседом о московских вечерах, генеральша особенно почтительно задавала своему соседу разные вопросы, стараясь завести разговор. На некоторые он отвечал подробно и охотно, на другие, очевидно, не хотел отвечать и, сказав слова два, быстро менял предмет разговора. Когда Егузинская спросила у него о заморских землях, потом о Турции, то гость положительно замял разговор.

   Наконец, после второго блюда, генеральша обратилась к братцу-хозяину и выговорила:

   - Братец! Алексей Григорьевич, как я слышала, очень любит мадеру. Вы бы предложили угостить... У вас есть такая, какой по всей Москве не найдется.

   - Точно ли? - обрадовался князь, обращаясь к гостю, сидящему направо около дочери.- Вы предпочитаете мадеру всем винам? У меня дивная!

   - Извините, братец, я говорю про Алексея Григорьевича,- сухо заметила Егузинская.

   - Ну! - удивился Филозоф.

   Наступила пауза, и за столом как будто произошло какое-то легкое волнение. Даже оба гостя офицера взволновались, будто ожидая, что сейчас среди них упадет и разорвется бомба.

   - Кажется, происходит недоразумение,- выговорил скромно сосед Егузинской,- Мы оба, князь, называемся одинаково. И я, и он, мой приятель,- могу выразиться, мой друг - оба мы Алексеи и оба Григорьевичи. Генеральша говорила обо мне, а вы подумали на моего тезку - вот и все.

   - А-а-а! - протянул хозяин.- Вы оба!.. Да... Оба?!

   И филозоф-хозяин остался разиня рот. Наступила снова пауза. Но затем оба гостя офицера, каждый со своей стороны, постарались завести разговор со своими дамами. И Юлочка и генеральша с удовольствием помогли своим собеседникам прекратить неловкое молчание. Но, однако, изредка, все они, и князь Егор, и даже княгиня-"предмет", взглядывали пытливо на хозяина. Филозоф сидел неподвижно, слегка разиня рот, не глядя ни на кого и будто прислушиваясь. И казалось, что он прислушивается не к тому, что говорят вокруг него, а прислушивается к тому, что происходит в нем, или, наконец, к тому, что он сам про себя думает. Лицо его слегка переменилось, стало темнеть. Наконец, окинув весь стол каким-то странным, будто вопрошающим, взглядом, князь взялся рукой за голову и тихо вымолвил:

   - Простите! извините! Мне что-то... Как-то... голова что-то... Простите. Я сейчас.

   Князь быстро поднялся. Юлочка, перепугавшись, вскочила тоже, но князь остановил ее жестом и выговорил глухо:

   - Сиди! Все сидите... Я сейчас. Немножко в голову ударило. Я сейчас...

   И князь быстрою и твердою походкой вышел вон из столовой. Пройдя две горницы, он хотел двигаться далее, но остановился в самых дверях и пошел назад. Дойдя снова до дверей, ведущих в столовую, он будто вспомнил что-то, остановился и опять пошел назад. Потом он взял вправо, вышел к балконной двери, сел на первое попавшееся кресло и стал глядеть на стену ошалелыми глазами.

   - Не может быть! - шептал он почти бессознательно, сам не понимая, что говорит.- Не может быть! Нет, так!.. Да как же это так? Что же это такое?.. Граф Орлов!.. Да не может быть! Фу! Господи помилуй! - выговорил наконец князь вслух и взял себя за голову обеими руками.

   И он стал тяжело, с трудом отдуваться, как человек, который плывет и начинает терять силы. Князю даже так и представилось, что он плывет через реку и тонет. Как тонет?! Да он уже потонул! Да неужто нельзя вынырнуть? Вынырнуть можно... Положительно можно вынырнуть. И до берега можно доплыть. И назад можно вернуться. Да только одно - людей стыдно.

   - Стыдно! Стыдно! Стыдно!

   И вдруг князь заметил, что он повторяет это слово вслух, да еще громким и отчаянным голосом.

   В столовой между тем шел тихий разговор. Все были смущены. Два офицера постоянно переглядывались, но смотрели разно. Один был крайне смущен и встревожен, другой весело улыбался. Вскоре по уходе князя из столовой генеральша обратилась к своему соседу и вымолвила:

   - Простите братца, Алексей Григорьевич. Вы знаете, недаром его прозвище филозоф. Но, признаюсь вам, я совершенно не могла ожидать, что братец может... Извините, как бы мне выразиться... Поведение братца совершенно неблагоприлично.

   - Почему? Помилуйте! - удивился гость.

   - Поведение его по отношению к вам совсем неблагоприлично. Нельзя эдакие поступки объяснять филозофией.

   - Я вас не понимаю. Какие поступки? Полноте.

   И офицер тотчас же прибавил:

   - А что, у князя бывают боли какие головные? Вообще хворает он?

   Егузинская объяснила, что брат очень полнокровен, что у него бывают приливы крови к голове и, вероятно, таковой случился сейчас; что положение его вообще серьезно. Надо бы больше обращать внимания на свое здоровье.

   Понемногу разговор оживился, но, однако, все изредка поглядывали на дверь, за которою скрылся хозяин.

   Наконец дверь эта отворилась, лицо вернувшегося князя все еще было несколько иное, изменившееся, более красное, но, по-видимому, он был совершенно спокоен и очень хорошо себя чувствовал.

   Заняв свое место, князь сразу удивил всех своею болтливостью и игривым расположением духа. Он заболтал и долго болтал без умолку, обращаясь направо и налево ко всем без разбору и почти не давая никому вставить ни одного слова. Говорил князь о себе... Говорил, что за всю его жизнь считали его чудаком, а что никакого чудачества, собственно, в нем не было и нету. Живет он просто, "по-Божьему". И вот за эту простоту в своих жизненных обычаях, за простоту чисто сердечную, прирожденную его пожаловали в чудодеи, чуть не в комедианты, прозвали филозофом...

   - Ну что же! Вестимо, я не открещиваюсь,- заговорил наконец князь, обращаясь уже к соседу своей сестрицы.- Я - действительно филозоф. Вот мы здесь все свои люди. Вы, Алексей Григорьевич, изволили пожаловать ко мне с вашим товарищем, другом или адъютантом,- собственно, я не знаю... Ну, с господином Галкиным... Он вам не чужой человек. Я же здесь в семье. Стало быть, говорить можно все без обиняков. Все можно прямо сказывать, как оно на уме. Я, конечно, понимал, что вас очень удивило одно обстоятельство. Удивились вы, что я принял вас не так, как следовало принять именитого графа Орлова. Я стал с первой минуты обходиться на свой образец. Я радушно принял господина Галкина, которого имел причины не желать принимать у себя, а вас попросил... обождать... Давайте теперь говорить по совести. Теперь конец. Я больше хитрить не хочу. Скажу, я