Салиас Евгений Андреевич - Филозоф

ковских - уж вот он - приветствует меня. И за эту честь земно кланяюсь я ему. А живи-ка тут князь Телепнев завсегда, так, поди, всемогущий правитель всего бы разика два за десять лет заехал.

   - Все такой же! Все такой же,- прошамкал Салтыков.- Что на уме, то и на языке. Нелюдим и пила! Все пилишь! А? Все пилишь людей. И своих, и чужих...

   Но князь, не отвечая, подал руку дряхлому старику и повел его в гостиную.

   Князь Салтыков, посидев немного у князя, двинулся обратно в Москву, а вскоре после него собрались и дети с теткой. Князь хотел удержать дочь, но княжна заметила, что ей нужно самой собрать все вещи в дом, а к вечеру она явится уже совсем.

   - Ну что ж,- отозвался князь,- один лишний раз - не беда. Повидайся последний разок с галкой и простись.

   Девушка вздрогнула всем телом от меткого удара. Она действительно ехала обратно в Москву не ради того, чтобы собрать свои пожитки, а чтоб успеть съездить ко всенощной и там повидаться с возлюбленным.

   Княжна потупилась и стояла недвижно.

   - Поезжай! - снова выговорил князь.- Говорю тебе: один лишний раз - не беда. Повидай галку. Скажи ей, что она нам совсем не нужна. У нас, скажи, на Калужке - страсть их сколько! Хоть десять десятков в минуту наловить можно.

   Старик вернулся в свой кабинет, опустился на кресло и глубоко задумался. Известие, привезенное сестрой и детьми, или, вернее, тайна, которую он выпытал у них, серьезно смутила князя.

   "За что девочку зря реветь заставлять? - думалось ему.- Дурафья сестрица! Да и сын-то разиня. Девочка все-таки деревня, хоть и княжна. Первые красные фалды за сердце схватили. Они проморгали. А теперь реветь будет. И нашли же кого! Галку выискали, питерского скакуна. В каждом кармане блоха на аркане. Жених! Для Телепневой княжны?!"

   Между тем князь Егор с женой, княжна и Егузинская снова расселись по своим экипажам и выехали со двора. Но, отъехав с полверсты от усадьбы, Егузинская остановила свою карету и следовавший за ней экипаж племянницы и пересадила девушку к себе.

   Едва только княжна была с теткой вместе, как Егузинская проговорила:

   - Ты не сердись. Я уже смекнула. Нынче ли, после ли, все одно! Родитель твой ни за что согласья на брак этот не даст. Или у него свое что есть на уме, или просто выждать хочет.

   Княжна ничего не ответила и начала плакать.

   - Да ты не плачь! Такое ли в жизни бывает. В жизни бывает такое, что люди топятся, режутся. А любовь что? Тьфу! Это то же, что хворость: нынче ломит, а завтра прошло. А там, гляди, выйдешь за другого какого и рада будешь, что не за Галкина! И то сказать, фамилия для брака - мудреная. Юлия Аникитовна Галкина. Мудрено.

   - Нет, тетушка! Я в монастырь пойду.

   - Ну, так! Ишь ведь вы! Точно по заученному! "В монастырь!" А повези тебя отец - не то что постригать, а хоть в послушницы, так ты топиться побежишь. А повези он тебя топить, ты бы в монастырь убежала!

   До самой Москвы тетка с племянницей говорила все о том же - о неудачном сватовстве. Уже въезжая в Москву, княжна робко проговорила:

   - Тетушка! Голубушка! Вы только одно мне сделайте - поедемте ко всенощной к Воскресению Славущему.

   Егузинская подумала немного и отозвалась:

   - Что ж! Поедем. Поглядите еще разик друг на дружку - беды не будет. Да, кстати, что его томить? Я ему в церкви, обиняком, скажу все, что из сватовства Бахреевой вышло. Только помни, Юлочка, не задумай ты самокруткой венчаться! Твой родитель тебя по миру пустит: с ним шутить нельзя. А что я тебе могу оставить по смерти - на это шибко не заживешь. Ты не вздумай, племянница, крутить.

   - Что вы, тетушка. Где мне!.. И рада бы, да не сумею...

   - То-то... Молодежь шустра, да глупа! Обвенчаться недолго, а жизнь прожить - не поле перейти. А еще говорится: покрутишь - карман натрутишь.

   - Как, тоись, натрутишь?

   - Карман или мошну надорвешь... Худой карман будет. Обвенчается коли кто самокруткой, то уж от родителей ни приданого, ни наследия не жди, а бедствуй без гроша денег. Я-то, вестимо, тебе свое оставлю во всяком случае. А родитель не простит и лишит и благословения, и иждивения. А небось ведь скажи по совести, толкал тебя Галкин на самокрутку...

   - Нет, тетушка, как перед Богом, таких разговоров у нас не было. Он очень тихий, жалостливый. Где ему крутить. Я за эту тихость его и люблю.

   И княжна, сморщив вдруг свое хорошенькое лицо, заплакала.

   - Полно! Полно! - заговорила Егузинская.- Обожди разливаться. Еще, может, дело твое не стоит слез. Все на свете, волей Божьей, к лучшему потрафляется. И пакость-то всякая, и та якобы, сказывают, к лучшему.

  

  

   Прапорщик Измайловского полка Алексей Галкин был тем, что в народе зовут: бобыль. Он потерял отца и мать, урожденную Бахрееву, когда ему было только семь лет от роду. Если бы не старый друг отца, судья верхнего земского суда Рязанского наместничества, Повалишин, то молодой дворянин погиб бы с холоду и с голоду. Повалишин взял ребенка к себе на воспитание.

   Не имея своих детей, старый холостяк судья обожал вообще детей, и маленький Алеша, круглый сирота, очутился вдруг как у Христа за пазухой. Жили они в Рязани.

   Через три года явился к судье посланец от старой девицы Бахреевой, жившей в оренбургских степях в какой-то крепости. Он стал от ее имени требовать отдачи ей племянника на воспитание по праву ближайшего родства.

   Повалишин не отдал ребенка внезапно отыскавшейся тетушке, объяснив, что якобы взял его к себе по завещанию покойного друга, его отца.

   И мальчик остался у судьи.

   Состояния после родных не осталось у ребенка никакого, за исключением кой-какой мебели, коровы и пары лошадей. Все это имущество было продано для уплаты долгов в лавочки и ради расходов по погребению. Двое крепостных холопов, купленных когда-то проездом в Москве, глядели как волки в лес. Через неделю после смерти безземельного и небогатого барина они бросили барчука и бежали.

   У судьи Повалишина был свой маленький домик на главной улице, но именья никакого тоже не было.

   Когда приемышу минуло шестнадцать лет, Повалишин кое-как снарядил его на скопленные годами деньги и отправил на службу в Питер, обещая присылать изредка, что можно будет, на прожиток.

   Через три года, когда Галкин получил чин капрала, холостяк скончался, завещая приемышу свой домик. Капрал заглазно продал имущество и на вырученные деньги купил лошадь и обмундировался щеголем, а на остальное просуществовал еще три года. Он был в полку самым нуждающимся, дворянином-бедняком. Тем не менее все товарищи любили Алексея Галкина, а богатые из них часто дарили его.

   В эту пору появилась из Оренбурга в Москву его тетка, девица Бахреева, и снова начала наводить справки о судье и племяннике. Она снова послала гонца в Рязань и, узнав, что добрый человек на том свете, а племянник уже давно капрал гвардии, обрадовалась вдвойне. Лишившийся покровителя племянник должен был с большою охотой, по ее мнению, согласиться на все. Старая девица тотчас написала длинное послание, предлагая, чтобы племянник бросил Петербург и, перейдя гражданским чином в Москву, поселился с нею вместе.

   На любезное предложение тетки Галкин отвечал ласковыми письмами, но не согласился на потерю воинского звания. По его мнению, дворянин невоенный был дворянином наполовину. Галкин обещал, однако, приехать погостить, когда получит чин сержанта.

   Четыре года прожила Бахреева в Москве, поджидая племянника, и с каждым годом все нетерпеливее. Старой девице, тоже одинокой, без единой родни на белом свете, до страсти хотелось повидать сына сестры, с которою она жила душа в душу лет двадцать пять назад.

   Наконец в Москву явился племянник, не только сержант, но прапорщик. Начальство отличило его за ревностную службу...

   Алексей Галкин поразил тетку несказанно... Никак не ожидала она увидеть такого племянника. "Ни в сказке сказать, ни пером описать". Вот каков показался измайловец для старой девицы.

   Богатырь с виду, высокий и плечистый, а лицом, как девица, белый и румяный. При этом добрый, ласковый, умный, веселый, мастер играть на цимбалах, мастер пасьянс раскладывать. Наконец, к довершению дарований, племянник был такой ловкий танцор, каким в Москве был прежде только один венгерский граф, но и тот уже давно сидел в яме за долги и шулерство.

   Старая девица сразу без ума полюбила племянника. Она говорила, что никогда не думала даже, чтобы могли существовать на свете такие молодцы, как ее Алеша.

   - Ну, просто Телемак! Да ведь две капли воды - Телемак.

   Галкин прожил у тетки полгода, хотя приехал только на месяц. Москва ему полюбилась.

   Разумеется, маленькие доходы девицы стали делиться пополам. Если бы Бахреева могла, то отдала бы последний грош племяннику. Впрочем, она почти это и сделала, когда пришлось подновить амуницию Телемака.

   С первых же дней появления племянника девица Бахреева, разумеется, стала мечтать женить его на богатой невесте.

   Галкин перезнакомился со всею Москвой и стал любимцем всех. Многие отцы семейств, дворяне с достатком, взирали на измайловца как на желанного жениха для дочерей, несмотря на его бедность. Изредка в доме Бахреевой появлялись пожилые женщины, от которых "за версту сватьем пахнет".

   Но Галкин на все увещанья тетки жениться сначала только отшучивался, а затем повинился и признался...

   Он был уже три месяца влюблен, позарез, в княжну Телепневу.

   - Когда? Как? Где?..- закидала его вопросами перепуганная тетка, как если б он сознался в краже или в убийстве.

   Дело было в том, что претендовать на руку дочери Филозофа было крупною дерзостью или бессмыслием.

   - Разума ты решился! - воскликнула Бахреева.- Старый Аникита прынца для дочери искать будет! Королевича Бову! Да она и сама на тебя не взглянет. Ей тоже прынц нужен.

   Но, к величайшему своему изумлению, Бахреева узнала от племянника, что княжна Телепнева его тоже любит... Он для нее краше всякого Бовы Королевича! Они объяснились во время гулянья на Воробьевых горах и поклялись друг другу умереть, если их разлучат. Так-таки - взять да и умереть.

   Бахреева развела руками и стала всякий день разводить руками раз по десяти, приговаривая:

   - Мое почтение. Просто мое почтение!

   Однако кончилось тем, что тетка обратилась сама в сваху и побывала у князя Егора и у генеральши Егузинской. И дело как будто пошло на лад. Родне княжны тоже нравился бахреевский Телемак. Тетка-генеральша взялась переговорить с двоюродным братцем-филозофом, хотя собиралась это сделать не с маху, а с некоторою "опаской". И вся полудюжина заинтересованных лиц стала нетерпеливо ждать прибытия князя Аникиты Ильича. И дождалась!..

   Впрочем, дождались именно того, чего и следовало ожидать. Филозоф "дал острастку" всем. Домочадцы покинули бутырский дом, почти радуясь, что еще дешево отделались.

   И в этот же день неудачного сватовства, ввечеру, перед папертью Воскресенья Славущего остановилась карета, из которой вышла генеральша Егузинская с племянницей. Они вошли в церковь, полную народом, и тотчас увидели впереди толпы богатыря, головой выше всех. При виде вошедших дам, ставших невдалеке от него, он низко поклонился им.

   Это был, конечно, Галкин. Только раз переглянулся он с предметом своей страсти, только раз глянул на генеральшу-тетку - и тотчас лицо его потемнело. Он понурился и тяжело вздохнул. Или предчувствие худого шевельнулось в нем, или прямо по этим лицам он понял, что все надежды потеряны. Он уже знал, разумеется, что в этот день старик князь приехал, что дочь и генеральша уже побывали там.

   "Неужели так-таки конец всему?" - подумал он.

   И всю долго длившуюся всенощную офицер стоял истуканом, ни разу не перекрестившись, изредка взглядывая на княжну, стоявшую в нескольких шагах от него. Два раза, когда глаза их встретились, слезы показались на бледном лице княжны. Этого было совершенно достаточно для того, чтобы молодой человек окончательно убедился в роковом последствии его сватовства.

   Когда всенощная кончилась и народ двинулся из церкви, Егузинская приблизилась к Галкину. Он быстро подошел к ручке.

   - Алексей Григорьевич! - прямо заговорила генеральша.- Ваша почтенная тетушка сделала нам недавно честь, побывав у нас по известному обстоятельству. Сегодня я виделась с моим братцем-князем. Я не хочу больше оставлять вас в сомнении. И хотя я поступаю противно обычаям, но прямо сказываю вам, что коли вы собирались отъезжать в Питер, то и поезжайте с Богом. Желаем мы вам с племянницей доброго пути и всего хорошего. Дай Бог вам счастья и всякой удачи.

   Молодой человек снова поцеловал протянутую руку, быстро обернулся на княжну и впился в нее глазами на мгновение. Княжна залилась слезами и поспешила за выходившею теткой.

   Офицер двинулся в противоположную сторону, к алтарю и, подойдя к причетнику, выговорил глухим голосом:

   - Попросите батюшку молебен Божией Матери.

   Причетник удивленно взглянул на офицера.

   - Как же, помилуйте-с. Ночью-то?

   - Разве нельзя?

   - Неловко-с... Божией Матери? Конечно, оно бы... Это точно-с... Пожалуйте лучше завтра. Ночью неловко-с. А коли прикажете, я батюшке доложу.

   - Нет, не надо,- махнул рукой офицер и быстро пошел из церкви.

  

  

   Вернувшись домой, то есть к своей тетке Бахреевой, у которой он жил, Галкин тотчас с горечью передал ей о результате их сватовства. Простая и сердечная женщина была сильно взволнована этим известием. Она почему-то надеялась, что женитьба племянника сладится, а этот блестящий брак должен был повлиять и на ее собственное положение в Москве.

   Бахреева жила уже на остатки своего, когда-то порядочного, состояния. Если бы родной племянник женился на такой богатой приданнице, то, конечно, он стал бы и ей помогать. Стоило только взглянуть на Галкина, чтобы убедиться, насколько он совестливый, добрый и славный малый. Для Бахреевой не было сомнения, что племянник, сделавшись вдруг московским богачом, всегда бы оставался признателен своей тетушке-свахе.

   При известии об отказе едва лишь прибывшего князя Бахреева рассердилась и начала бранить Егузинскую, молодого князя и отчасти княжну.

   - Как же можно было,- рассуждала она,- эдак бухнуть! Аникита Ильич приехал сегодня в сумерки, а теперь только что отошла всенощная. Когда же они успели ему объявить про твое сватовство. Как же можно в эдаком важном деле да эдак поступить! Что же они - совсем полоумные! Ну, вот отказ и вышел! Если б это знать, я бы, обождав, сама к нему поехала.

   И постепенно Бахреева пришла к заключению, что ей непременно нужно поехать самой к князю и лично сделать ему предложение от имени племянника.

   - Ничего не будет, тетушка,- заявил Галкин.

   - Ничего так ничего, а хуже не будет,- решила старая девица.- Нет, голубчик, взялась я за гуж, так уж буду тянуть, пока он не треснет либо я надорвусь. Вот как надо на свете. Завтра же после полудня разоденусь в пух и прах, достану мое гродетуровое платье, большую шаль, что мне твой отец из Молдавии привез, и поеду. Откажет мне Телепнев, уж истинный телепень, ну, делать нечего. А я с ним буду говорить не так, как они! Я ему все распишу. Ты вон затрудняешься своею фамилией, а, по-моему, она ничем не хуже фамилии Телепнева. Уж лучше быть, по-моему, галкой, чем быть телепнем. Так это ему и скажу в глаза.

   Офицер противоречил тетушке, уверяя, что поездка не будет иметь никакого успеха, но, конечно, не настаивал, рассуждая одинаково, что "хуже не будет".

   - Одного я опасаюсь,- говорила Бахреева.- Прозывают его филозофом. А я не знаю, что это значит. Ты не знаешь, племянник, тоже. Хоть бы завтра спросить кого, прежде чем к нему отправляться.

   - Филозоф, по-моему, бирюк! - решил офицер.

   До поздней ночи пробеседовали, волнуясь и мечтая, старая девица и племянник.

   Наутро проснувшись и вспомнив все, что было накануне, молодой человек долго думал о своем положении. И к собственному удивлению, он почувствовал вдруг, что сердце его больно замирает, сжимается, а по его лицу текут слезы.

   "Как баба разревелся",- подумал он.

   И Галкин долго на все лады размышлял. Конечно, княжна Телепнева не выходила у него из головы. Он спрашивал себя: действительно ли он любит ее, скоро ли и легко ли забудет? И молодой человек отвечал себе, что, по всей вероятности, он долго останется под властью своего чувства, которое было первым в его жизни. Что нравилось ему в веселой хохотушке-княжне, он сказать не мог. Зато он хорошо помнил и знал, что княжна сильно понравилась ему, когда он еще и понятия не имел о том, что она - первая невеста в Москве по своему приданому.

   И только теперь вполне ясно и сильно почувствовал Галкин удар, вчера им полученный. Отказ князя, хотя и поразил его вчера, ударил в сердце, но все-таки не представлялся ему таким роковым, как сегодня.

   - Нет,- решил вдруг офицер.- Что уж тут! Либо это, либо ничего. Поеду в Питер и что-нибудь над собою совершу. Не будь у меня кое-каких дел и долгов в полку, сейчас же бы порешил с собою.

   Не надеясь нисколько на успех визита тетки к князю, Галкин стал думать о своем немедленном отъезде в Петербург. Более всего озабочивало офицера, куда девать лошадь верховую, купленную им в Москве. Он решился тотчас же ехать к одному офицеру, с которым подружился за свое пребывание. Найдя приятеля дома, Галкин условился с ним взять и бережно содержать лошадь впредь до его возвращения.

   - А если не вернусь,- сказал он,- или узнаете, что со мною что приключилось, то возьмите коня себе от меня на память. Но обещайте мне, вместо уплаты, обращаться с ним любовно. Скотина хорошая! Незнакомых задом хлещет. Но вы поскорее спознакомьтесь поближе, - грустно пошутил он. - Скотина понятливая, живо поймет, что вы новый хозяин. А до тех пор к хвосту - ни Боже мой! Убьет как из пушки.

   Вернувшись домой, Галкин узнал, что тетка Бахреева с час назад выехала в бутырскую усадьбу. Сердце екнуло в офицере. А вдруг... Да, вдруг князь гнев на милость положит.

   "Да, вот пока я здесь стою, они там объясняются, разговаривают,- подумал Галкин.- Князь мудрит и злоязычничает над доброю тетушкой, ломается да бахвалится; говорит небось, что я на его деньги глаза закидываю. Не знает того, что будь его Юлочка совсем низкая, то я бы ее все одно сейчас бы за себя взял".

   И молодой человек начал ходить по всему дому, из горницы в горницу, в ожидании тетки.

   Несмотря на то, что он всячески уверял себя, что второе сватовство Бахреевой не приведет ни к чему, тем не менее он все-таки надеялся и волновался. Каждый раз, что раздавался гром экипажа на улице, он кидался к окошку. Наконец ожидания настолько растревожили его, что он почти не находил себе места.

   - Уж поскорей бы приехала с отказом,- вслух говорил он,- легче будет знать, что вторично все пошло прахом, чем эдак выжидать.

   Еще раз заслышав лошадиный топот и стук экипажа на мостовой, Галкин взглянул быстро в окно и, слегка ахнув, украдкой перекрестился.

   К подъезду подкатил запыленный экипаж Бахреевой.

   Галкин бросился через все комнаты вниз по лестнице, выскочил на подъезд и принял тетушку на руки почти из дверец экипажа. Он взглянул ей в лицо и потупился. Спрашивать было нечего. Все пропало... Даже хуже...

   Бахреева, ни слова не говоря, но особенно быстро, как бы в крайнем спехе, поднялась по лестнице и почти вбежала к себе в гостиную. Племянник немедленно, боязливой походкой явился вслед за нею и стал, изумляясь, пред креслом, где уселась старая девица.

   У Бахреевой глаза прыгали и все лицо будто передергивало.

   - Что ж не спросишь ничего? - выговорила она не своим голосом.

   - Что ж спрашивать, тетушка! Спрашивать нечего. А простите за то, что я вас подвожу второй раз. Ответ я вижу, как по писаному, на лице вашем.

   - Да ты знаешь ли, что было-то? Как было все? Ведь его бы следовало теперь, будь у меня какой важный покровитель, исколотить. Ведь он накуражился, насмеялся надо мною! Ты знаешь ли, что он измыслил? Что учинил?!

   - Издевался, тетушка. Надо было это заранее...

   - Слушай. Приехала я и велела о себе доложить: что-де, мол, Бахреева. Лакей вернулся и спрашивает от имени князя, что-де мне нужно. Я отвечаю: доложи, приехала госпожа Бахреева, дочь полковника, по делу. Ворочается он опять и сказывает от князя: дел, мол, промеж-де нас с вами быть никаких-де не может. Я обозлилась. Посылаю опять. Скажи, что невежливо так-де поступать с дамой: приехала с делом и желаю князя видеть, чтобы переговорить, как следует.

   Бахреева передохнула и продолжала:

   - Ну, сижу, жду. Пришел опять человек и говорит: пожалуйте. Вошла я в столовую, встречает меня господин - важный такой, голову задрал, кланяется издали, не то что к ручке не подходит, как подобает, к даме, а даже и не протягивает. Вам, говорит, по делу объясниться нужно? Да-с, говорю, по очень важному делу. Пожалуйте, говорит. Пошел вперед, а я за ним. Тоже невежество! Пришли мы в гостиную, просит он меня садиться, а сам стоит. Я говорю: что ж вы изволите стоять? Отвечает: не извольте, сударыня, беспокоиться. Присядьте и объясните дело. Ну, вот, я все и начала объяснять. Говорю, что, мол, я, в качестве свахи твоей, хотя и родственница, говорила уже прежде с молодым князем и с генеральшей Егузинской, а теперь пожелала-де лично объяснить все дело. Долго я это все чувствительно и толково описывала. Все, как говорится, грибочки в одну корзиночку убрала. Он все стоял истуканом и слушал, но с таким ласковым лицом...

   - Ласковым? - перебил наконец Галкин.

   - Да. Да ты слушай! Мерзость-то какая! Когда я все благоприлично, по-семейному рассказала: и о твоей любви, и о том, что ты - человек совсем небогатый, но не жадный, и о том, что я твою мать любила и тебя за сына родного почитаю, ну и все такое... Тогда он на это вдруг мне и сказывает: так-с, говорит, я все и доложу князю самому! Я, голубчик, ошалела, потом разгорелась, а потом опять совсем опешила. Да вы-то кто же? - говорю. Стало, вы не князь? Нет-с, говорит, помилуйте-с, я - княжеский главный камердинер Фаддей.

   - Что? - вскрикнул Галкин.

   - Да! То! То! Вот что! - снова обозлилась Бахреева.- То самое, что я сказала, а ты слышал, да понял.

   - Да что же это,- взбесился Галкин.- Ведь это неслыханный афронт!

   - А вот как там знаешь суди, племянничек. Выслал просто он мне своего холопа. А что ж! На лбу-то разве написано, что он не князь? Холоп-то такой, что почище иного князя из татар. Одну голову держит так, как если б у него все российские регалии на груди были. Кабы я князя когда видела. А то ведь его, старого черта, сколько уж лет никто в Москве не видал.

   - Так что ж вы ему сказали, тетушка?

   - Что! Я встала и говорю: "Как ты смеешь, хам эдакий, со мною лицедействовать! Тебя бы за это на конюшне следовало отодрать". А он сказывает: "Помилуйте, сударыня, меня барин-князь послал объясниться. Коли-де виноват в чем, ну и выпорют, но все-таки князь, а не вы".- "Зачем же, хам, ломался",- говорю я. "Я-де никак, говорит, не ломался".- "Чего ты из себя-де князя корчил?" - "Я, говорит, не корчил, а если-де вы меня за холопа не приняли, тем для меня наипаче-де лестно". Ну, вот, племянник, тут и рассуди!

   - Стало быть, вы князя и не видели?

   Бахреева махнула рукой, отвернулась и начала сердито сморкаться.

   - Следовало бы его проучить,- выговорил Галкин как бы себе самому и, волнуясь, зашагал по горнице.- Мне, молодому офицеру, старика - дворянина и князя учить не приходится, а хорошо, кабы его проучил кто из старших.

   Чрез несколько минут молодой человек подошел к тетке, опустился на колени пред ней и, взяв ее обе руки, несколько раз поцеловал их.

   - Не гневайтесь, тетушка! Простите, что из-за меня себя в обиду подвели. Не надо было к этому лешему ездить.

   Бахреева от ласки племянника и его голоса сразу смягчилась сердцем и начала плакать.

   И в тот же вечер, часов около семи, молодой человек уже прощался с теткой. Оба плакали. Затем Галкин сел в тележку, запряженную парой почтовых лошадей, умостился на чемодане, в котором было все его имущество, и тележка двинулась рысцой по Москве.

  

  

   Бахреева, проводив своего злополучного Телемака, тотчас выехала и в один вечер побывала в четырех домах, где было много гостей... Поездка была, стало быть, удачная и цель достигнута вполне.

   Дело в том, что старая девица решила несколько дней подряд "трезвонить" по Москве о неслыханно дерзкой выходке князя-филозофа.

   Выслать вместо самого себя своего холопа для объяснения с дворянкой, да еще по поводу сватовства, показалось действительно всем знакомым Бахреевой великим афронтом для всего дворянства.

   - Что же Филозоф думает? Выше он всех московских дворян?

   - Завтра он позовет обедать, а на его хозяйском месте будет сидеть и всех угощать его Фаддей.

   - Хорошо, кабы гордеца проучил кто-нибудь. Ошалел он, сидьмя сидя, как филин, на своей Калужке. Зазнался не в меру, водясь только со своими крепостными и не видя никого себе равного...

   Так заговорила Москва. Таков был отголосок "трезвона" девицы Бахреевой.

   Между тем ее племянник, около полуночи, был уже верст за сорок от столицы и, чувствуя себя нехорошо, решил далее не ехать, а переночевать. В первой же большой деревне Галкин стал опрашивать, где можно найти ночлег. Два мужика, один за другим, отвечали одно и то же:

   - Вестимо, у Карпа. Где же больше.

   Третий попавшийся под руку парень вызвался проводить проезжего и объяснил:

   - Уж так давно завелось. Все запоздавшие у Карпа стоят, чтобы в Москву днем въехать. А то, бывает, приключится что на пути: ось пополам, лошадь раскуется, так всегда у Карпа все чинятся и справляются.

   "Ну и слава Создателю, что нашлось местечко отдохнуть,- подумал Галкин.- Так неможется, будто хворость какая подкралась".

   Дом оказался небольшою избой, но нечто, что увидал еще издали Галкин, обнадежило его. В окнах сиял свет. "Если крестьянин жжет сальную свечу, а не лучину, стало быть, и живет изрядно".

   Действительно, горницы, в которые вошел офицер, оказались совершенно опрятными. Рослый и умный мужик так принял офицера и так заговорил с ним, что видно было по всему, насколько часто приходилось хозяину видаться со всякого рода проезжими.

   - Пожалуйте,- заговорил он.- У меня завсегда господа останавливаются. Я живу не по-свински. У меня, за десять лет, ни единого таракана не бывало, потому, собственно, что я их не люблю очень. Да и проезжие не жалуют. Мало вам одной горницы, берите две, а плата за ночь неразорительная - сколько Бог на душу положит.

   Если бы Галкин был в другом настроении духа, то, конечно, вступил бы в беседу с умным стариком. Но ему было не до того. Он велел внести свой чемодан в горницу, сел на лавку к столу и попросил дать чего-нибудь поесть.

   Чрез несколько минут молодая батрачка поставила пред Галкиным творогу, кринку молока и горшок каши. Офицер не чувствовал себя голодным, но ему хотелось занять себя чем-нибудь, чтоб оторваться от нескончаемых тягостных мыслей.

   Не прошло получаса, как послышалось вдали, на деревне, что-то удивительное и необычайное. Галкин прислушался и понял, что это просто бубенцы и колокольчики. Но он все-таки недоумевал: звон и звяканье были слишком громки и сильны. Казалось, что звучат сотни бубенцов, десятки колокольчиков. Стало быть, целый поезд!..

   И действительно, чрез несколько мгновений Галкин убедился, что он не ошибся. Среди слободы слышался топот лошадей, стук экипажей и громкое, оглушительное позвякиванье и бренчанье. В деревню въехала целая вереница экипажей, чуть не десяток.

   Галкин взглянул в окно и, среди темноты ночи, разглядел целый ряд экипажных фонарей. Впереди всего поезда скакал верхом всадник с факелом в руке, который, очевидно, только что потух - не горел, а лишь курился и дымил.

   "Сановный проезжий,- подумал Галкин.- Да что же мудреного в теперешнее время, когда в Москву обещалась быть царица".

   И офицер только теперь вспомнил, что на дороге, по которой он пустился теперь в путь, он может встретить бесконечное количество важных вельмож и сановников. Даже легко может он встретить и самоё императрицу, которую со дня на день ожидают в столицу.

   "Плохое я выбрал время ехать,- подумал он.- Лошадей нигде не будет, да и как раз на какую беду нарвешься. Окажешься виноватым тем, что подвернулся под руку какому-нибудь царьку".

   Все экипажи проехали мимо, но вдруг стали, и их было так много, что последний из них остановился почти против избы, занимаемой Галкиным.

   И Бог весть почему, проезжий сановник с его пышностью странно подействовал на Галкина. В другое время он отнесся бы к этому совершенно просто, теперь же все раздражало его.

   "Да, вот эдакий леший,- рассуждал Галкин мысленно,- будь он только холостой,- а старый ли, молодой ли, все равно,- посватался бы за Юлочку, так князь бы кувырком кататься начал от радости. Все на свете от иждивения и алтын зависит. Будь я богат, так каким бы вельможным и именитым всякому представлялся! И моя фамилия никому бы смешною не показалась. Вот этот, какой старый черт холостой, завтра повидай княжну, послезавтра сделай Филозофу предложение - и на третий день и венчайся с ней. Хочет она, не хочет - отец-дуболом заставит выходить за постылого".

   И вдруг на сердце Галкина поднялась какая-то беспричинная буря, какая-то ненависть ко всему миру. И к этой Москве, из которой он только что выехал, и к этому Петербургу, в который он едет. Ему казалось, что всех этих людей, которые движутся из одной столицы в другую, в бесконечных экипажах, с золотом в шкатулках - всех бы он их... Но молодой человек не докончил своей гнусной мысли, махнул рукой и выговорил горько:

   - Эх, полно! Что на ветер лаять! Кабы не мороз - овес до неба дорос! А еще лучше сказать тебе, Алексей Григорьевич,- усмехнулся он,- "бодливой корове Бог рог не дает".

   Галкин принялся было за свою кашу, но в эту минуту шум нескольких голосов раздался у самой избы. Галкин прислушался, и вдруг, как если бы кто шепнул ему что на ухо, он выговорил вслух:

   - А ведь выгонит, беспременно выгонит! Дом-то эдакий один на деревне. Зачем им сюда идти? Гнать идут!

   И офицер вдруг страшно обозлился.

   В ту же самую минуту отворилась дверь, и Карп, в сопровождении какого-то путника в кафтане с позументами, вошел в горницу. Хозяин был уже не тот степенный и вежливый мужик. Он перешагнул через порог с таким видом, как будто сейчас пробежал десять верст, не переведя духу.

   - Ваше благородие,- заговорил он, запыхавшись.- Поскорее! Собирайтесь! Обе горницы нужны!

   Галкин не двинулся с места, уперся глазами в обоих вошедших и выговорил глухо:

   - Одна горница есть, а двух нету.

   - Как же тоись? - выговорил человек по виду скороход или камердинер.

   - Да так. Видишь, эта занята мною. А вон другая свободна.

   - Что вы! Помилуйте! шутить изволите! - с оттенком недоумения выговорил этот.- Ведь мы не простые какие... Как можно! Мой барин-граф двадцать горниц занял бы, кабы были. Пожалуйте поскорее.

   - То-то "кабы были"! - отозвался Галкин, ухмыляясь озлобленно.- А вы скажите барину-графу, что одна есть. Хочет - пусть берет, не хочет - не надо.

   - Да что вы, Христос с вами! - выступил незнакомец вперед.

   - Помилуйте, ваше благородие! - заговорил и Карп. - Вы совсем не поняли... Кто, собственно, едет? Ведь едет это сам...

   - Нечего мне с вами растабарывать,- крикнул Галкин не слушая.- Убирайтесь к черту! Говорят вам толком, что нет двух комнат. Мною занята эта. А хочет ваш вельможа, так пусть занимает другую.

   - Ну, уж это вы напрасно...- выговорил хозяин.- Если эдак? Я вас и просто силком на улицу вынесу. На руках вынесу...

   - Посмотрим,- уж совершенно остервенившись, выговорил офицер.

   Он быстро встал с своего места и вытащил из кожаного мешка, который лежал на лавке, пару небольших пистолетов.

   "Что ты делаешь? С ума сходишь? - говорил он сам себе, удивляясь собственным поступкам. Но вместе с тем будто какой-то другой человек в нем самом был взбешен до беспамятства и будто подсказывал: - Все одно! Коли топиться собираешься с горя, так что уж тут опасаться. Делай что хочешь, хоть перестреляй всех проезжих. А затем себе пулю в лоб пусти!"

   И, положив пистолеты пред собой на стол, Галкин снова сел и насильно проглотил две ложки каши.

   И хозяин, и незнакомец постояли несколько мгновений пред ним, молча и недоумевая.

   - Да вы поймите, ваше благородие,- заговорил человек с позументами.- Знаете ли вы, собственно, кому горницы сии нужны? Моему барину, его сиятельству...

   - Я с тобою, холопом,- перебил его Галкин,- больше разговаривать желания совсем не имею. Пошел отсюда вон! И ты, хозяин... Уходите оба. Одна горница свободная есть, и пусть ее занимает проезжий. А этой я не уступлю! Кажется, совсем понятно! А затем, коли кто мне еще слово лишнее скажет, в того я выпущу катушку свинцовую.

   Галкин взял один пистолет в руки, отщелкнул кремень и, хладнокровно поправив пальцем порох на полке, как бы прицелился в стоящих.

   Хозяин попятился первый и вышел за дверь, а вслед за ним двинулся и лакей. Но с порога он выговорил дерзко и грозя пальцем:

   - Сейчас доложу графу, и мы вас тут, хоть вы и офицер, обучим светскости на всю вашу жизнь!

   Какой-то дьявол-искуситель будто толкнул Галкина в руку. Бог весть почему - он после никогда не мог понять - палец его надавил шалнер: раздался гулкий выстрел, и пуля пробила дверь, которую уже притворял камердинер.

   Все, что было в сенях, в соседней горнице и на крыльце бросилось бежать, вопя и крича. Галкин сидел за столом. Пред ним вся комната была полна дыму. Он опустил голову и проговорил:

   - Что ж ты, одичал, что ли? разума лишился? Что же это? Ведь убить мог. Да и теперь, что будет еще? Ведь офицер, а не посадский какой. По мундиру узнать и найти можно. Что ж творишь-то ты? Господи помилуй! Должно, я в самом деле от всего моего горя разум потерял.

   И, бросив разряженный пистолет на стол, Галкин облокотился на стол, закрыл лицо руками и сидел недвижно в каком-то полусне, без сознания окружающего.

   - Речка,- повторял он.- Речка! Зачем речка? Далеко речка? Да и гадко, ух, как гадко! То ли дело вот эдак! Взял, приставил к виску! По-военному и в одно мгновение...

  

  

   Простреленная дверь была выстрелом растворена настежь. Из дома все убежали. Полная тишина воцарилась тут.

   Вдали шумели и кричали голоса. Там, на выезде из деревни, в первой карете сидел проезжий сановник, и тот же лакей докладывал барину невероятное приключение.

   - Чуть было не убил, ваше сиятельство. Пуля около головы шаркнула в дверь.

   Проезжий высунулся в окно кареты и призадумался.

   - Да не безумный? - отозвался он наконец на доклад лакея.

   - Никак нет-с. Непохоже. Рассуждает порядливо.

   - Не пьян ли?

   - Помилуйте! Никакого вина с ним нету. Кашу сидит да без масла уписывает,- усмехнулся лакей.

   - Сказал ты, кто мы?

   - Кажись, сказывал. А подлинно не могу доложить. Помнится, собирались мы с хозяином сказать, да он не давал слова молвить. Знай рвет и мечет. Как рот разинешь, так и крикнет на тебя.

   - Чудно! Первый раз со мною эдакое. Отвори дверку.

   - Что вы? Куда вы! - фамильярно выговорил лакей.

   - Ну, ну, отворяй! Пойду погляжу.

   - Что вы! Помилуйте. Как возможно! Убьет ведь. Здесь дело дорожное и ночное. Убьет да и убежит. Вон и лес недалече.

   - А вы-то, олухи, на что же? - выговорил, смеясь, проезжий, вылезая из кареты.- Как же это так? Это совсем срам будет. Меня человек убьет вот зря, а вы его упустите. Хороши гуси!

   Целая толпа щегольски одетых люден, обступив проезжего, стала просить не ходить в избу Карпа.

   Трудно было разобрать, что это за народ. Одни из них казались дворянами по их одежде, но разговаривали с проезжим с тою же холопскою покорною вежливостью; другие были дворовые люди разных наименований: камердинеры, гайдуки, скороходы, казачки. В числе прочих был тут один диковинный человек, который тоже визгливо упрашивал барина не ходить в избу и притом выражался убийственным российским языком. Несмотря на темноту ночи, видно было, что он много чернее всех остальных. Это был арап. Под его распахнутым плащом виднелся край ярко-красного кафтана, а на ногах такие же красные сапоги.

   Галдение свиты, обступившей кругом, все усиливалось.

   - Да ну! Молчать! Оглушили! - вдруг вскрикнул сановник и двинулся вперед. Все расступились перед ним.

   Проезжий этот не только головой, но почти и плечами выше всех, настоящий богатырь с виду, был одет в бархатный темный кафтан, с ременным поясом, с обыкновенного дорожною шапкой на голове. Он спокойно двинулся к дому Карпа, но, оглянувшись и увидя за собой целую вереницу своих, крикнул:

   - Куда вы-то полезли! Убить может, коли в кучу-то шаркнет,- выговорил он совершенно серьезно.- Ванька, и ты, хозяин, вы одни за мной идите.

   И хозяин, и Ванька, по которому уже палил офицер, снова начали было упрашивать барина не ходить, но тот резким восклицанием и крепким бранным словом заставил замолчать обоих.

   Поднявшись на крыльцо Карповой избы, он смело шагнул в сени и отсюда глянул в горницу.

   За столом сидел, опершись локтями на стол и закрыв лицо руками, такой же богатырь, как и он сам, в поношенном офицерском мундире.

   Проезжий тотчас же признал мундир Измайловского полка, и это заметно поразило его. Идя сюда, он предполагал, что имеет дело не с гвардейским офицером.

   Он хотел было тотчас же войти в горницу, но, заметив на столе пред сидевшим большой пистолет, приостановился и колебался.

   "Долго ли взять да выпалить! - подумал он.- Да в такую тушу, как я, и промахнуться мудрено",- прибавил он шепотом, как бы себе самому.

   И, став на пороге горницы, он крикнул добродушно:

   - Эй! господин офицер! Войти можно?

   Галкин пришел в себя, отнял руки от лица и опустил их на стол.

   В этом движении сказалось что-то особенно беспомощное. Проезжий богатырь понял верно это движение, а равно сразу заметил бледное лицо офицера.

   - Войти можно? - повторил он.

   - Можно,- глухо отозвался Галкин, не глядя.

   - У него их два,- шепнул сзади Карп.

   - Палить в меня не будешь? - спросил богатырь, уже с участием приглядываясь к незнакомцу.

   - Нет,- как-то безучастно и бессмысленно снова отозвался этот.