Салиас Евгений Андреевич - Филозоф

y">   - Ну и хорошее дело. А то ведь не ровен час и убить можно! - смешливо произнес проезжий, входя в горницу, но все-таки не спуская глаз с рук офицера. Он сел на лавку к столу и сразу ловко опустил руку на пистолет.

   - А все лучше я припрячу его! - выговорил он.

   - Припрятывайте. А я этот возьму,- выговорил Галкин, доставая другой пистолет, который был у него на коленях.

   Но вдруг он прибавил:

   - Нет! Что же? Будет!.. Берите и этот...

   И он подал ему пистолет.

   - Зачем? - отозвался, смеясь, проезжий.- Куда мне разряженный? Я лучше этот приберегу.

   - Берите этот. У вас разряженный. Нате. Оба берите. Впрочем, я очухался совсем. Хотите занять обе горницы и меня на улицу выкинуть, занимайте. Довольно. Я и так начудил, осрамился. Я ведь не проходимец какой. Видите, что на мне? Не чуйка!

   Галкин поднялся, взял свой мешок и, обращаясь к вошедшему в горницу хозяину, произнес, подавляя вздох:

   - Тащи мой чемодан вон да вели лошадей закладывать и меня догонять. А я вперед пешком пойду.

   Голос Галкина, его лицо, его блуждающие глаза - все удивило проезжего. Он сразу понял, что с этим офицером недавно случилось что-нибудь особенное. Он, очевидно, не пьян, в своем уме, и только человек душевно расстроенный.

   - Нет, стой! - выговорил он.- Я тебя, или вас, господин офицер, не выпущу. Вместе ночуем здесь и побеседуем. Шутка ли! Я должен тут целый час один ужинать. Не с холопами же мне беседовать. В них мне ничего любопытного нет... А вот вы оставайтесь. Я вас угощу. У меня всякое есть с собой. И вино хорошее. Поужинаем, выпьем. А там заляжем спать. Выспимся, завтра вместе в Москву поедем.

   - Спасибо вам,- несколько спокойнее выговорил Галкин.- Я не в Москву. Я из Москвы, в полк.

   - Ну, разъедемся в разные стороны. А все-таки малость сегодня покалякаем.

   - Нет, увольте,- выговорил Галкин вежливее.

   По мере того, что приезжий разговаривал с ним, он заметил, что имеет дело действительно с кем-то из крупных вельмож Петербурга. Ему казалось даже, что он видел где-то этого богатыря и что с его лицом, его фигурой связывается какое-то странное, особенное воспоминание. Если бы ему сказали, что этот человек крайне высокопоставленное лицо, пожалуй даже приближенное к монархине, то Галкин согласился бы тотчас же. Какое-то внутреннее чувство подсказывало офицеру, что самое лучшее поскорее убраться от сановника, особенно после того, что он здесь начудил.

   - Нет, избавьте, увольте,- заговорил он несколько конфузливо.

   Проезжий встал с места, приблизился к Галкину, положил ему руки на плечи и вымолвил:

   - Ну, голубчик, не знаю, как вас звать. Ну, дорогой мой, соколик... Сделай милость. Ну, пожалуй, ну оставайся! Куда же вам идти? Ночевать негде, ехать в эдакую темь, тащиться будете да в яме заночуете... Да что тут толковать, не пущу я вас. Пожалуйте мешок.

   Проезжий взял из рук Галкина мешок, бросил его на лавку и потащил его снова на прежнее место за стол.

   Фигура и голос этого человека вдруг так подействовали на офицера, что он смягчился, сконфузился и не знал, что отвечать.

   - Как прикажете,- вымолвил он наконец виновато.

   - Приказывать не смею, а прошу. Гей, вы! - крикнул проезжий.- Тащи живо ужинать. Мы сейчас тут с вами плотно поедим и выпьем. А затем ты мне, господин стрелок, пояснишь, за что изволишь так палить по проезжим.

   Богатырь сбросил с себя шапку, расстегнул ремень и, распахнув кафтан, уселся за стол, куда уже насильно засадил своего нового знакомого, совершенно такого же богатыря.

  

  

   Чрез несколько минут после отданного приказания горница в Карповом доме преобразилась как бы в сказке. Вереница слуг прошла перед глазами сидящих, и каждый что-нибудь принес. Пред Галкиным, который, смущаясь и раскаиваясь, сидел около проезжего сановника, уже был накрытый скатертью стол, а на нем фарфор, хрусталь, серебро, разные холодные яства и разнородные бутылки вина. Когда все было уставлено, едва помещаясь на столе, сияя и блестя, лакей внес большой канделябр о пяти розовых свечах. Камердинер, по которому стрелял Галкин, остался один в горнице и, став у порога с салфеткой, выговорил шутливым голосом:

   - Ле супе леверси!

   - Чучело гороховое! - рассмеялся проезжий, весело принимаясь прежде всего за швейцарский сыр.

   - Что ж. Опять не так? - отозвался лакей фамильярно.- Ну, так скажем... Ле супе лесерви. А по-моему, "леверси" лучше. Не так, что ли? скажите.

   - Скажите. Это, братец, всякий учитель, коему деньги платят - откажется,- отозвался барин.- Так тебя до светопреставления и обучать все одному слову. Убирайся! Мы теперь такую беседу поведем, при которой тебе быть не подобает.

   Лакей тотчас вышел тихо, затворив за собою простреленную дверь, и невольно тряхнул головой, поглядев на дыру.

   - Ну-с, господин встречный-поперечный,- заговорил сановник.- Чокнемся! За ваше здравие и путешествие. Кушайте еще и ответствуйте... Как вас звать? По порядку. Имя ваше крестное, так сказать...

   - Алексей,- отозвался офицер.

   - Что? Вот как! Славно! Ну, а по батюшке?

   - Григорьевич...

   - Что-о? Что вы? Балуетесь, что ли? - удивился проезжий, откидываясь на лавке и прислоняясь к стене.

   - Нет-с. Да что ж вам тут кажется чудесного? Алексей Григорьевич - самое простое наименование.

   - Простое-то простое. Да не здесь, при мне, на Московской дороге, в этой избе... Да еще после нашего стрельбища. Чуда нет, а диво есть.

   - Виноват, не понимаю...

   - А фамилия?

   - Галкин.

   - Галкин! Час от часу не легче... Тоже птица. Скажи на милость! Вот так финт! Галкин?

   - Да-с. Фамилия несколько смешная для других. Но я привык.

   - Ничего нет смешного. Мало ли эдаких, так сказать, птичьих фамилий: Воронов, Сорокин, Воробьев, Грачев, хоть бы и Орлов.

   - Да-с. Все эти прозвища, конечно, все одно. Только не Орлов. А уж особливо теперь.

   - Почему же это... теперь?

   - Потому, что в наши времена проявились графы такие... Орловы.

   - Точно, но ведь они тоже по птице орлу прозываются, как и вы по птице - галке.

   - Орел и галка! - рассмеялся Галкин.- Сходствия мало.

   - Немного. Но обе - птицы.

   - Сказывается, видать, птицу по полету. Уж я бы никак не мог стать графом Галкиным. Смеяться бы стали еще пуще.

   - Нет. Перестали бы совсем, дорогой мой,- улыбаясь добродушно, сказал незнакомец.- Вот и с Орловыми было то же. Говорили все, что очень смешно выходит: дворянин Орлов, да вдруг граф... А теперь все привыкли. Да и они-то сами привыкли, что графы... Сдается, будто и родились таковыми, и никакой перемены не было.

   - Нет-с. Сами-то Орловы много изменились, как все сказывают,- заметил Галкин.- Были товарищами в гвардии, каких мало. Золотые парни. А ныне сама гордость. Увидят Орловы радугу на небе - сторонятся или нагибаются, опасаются, шапкой бы не зацепить.

   Незнакомец разразился громким и веселым хохотом.

   - Это вы так сами надумали? Или слышали? - воскликнул он.

   - Слыхал. Да, эта притча к ним подходящая. Они страсть как горделивы и самомнительны стали.

   - Нахалы! Зазнались!.. Вот что! А вы с ними знаетесь?

   - Нет-с. Даже и не видал никогда.

   - И не любопытствовали поглядеть?

   - Да зачем же? Что же мне в них любопытного?

   - А вот тогда знали бы верно и лично - правду ль про них зависть болтает.

   - Так, просто повидать случая не было. А пойди я к ним в Петербург... знакомиться, мол, пришел с вами... Так ведь выгонят.

   - Беспременно выгонят! - опять рассмеялся незнакомец.- А хотите, я вас познакомлю с Алексеем Григорьевичем?

   - С Орловым?

   - Ну, да.

   - Очень вам благодарен. На что же он мне?

   - Как на что? Пригодится может во всяком деле, по службе, к примеру.

   - Нет... Прежде, пожалуй, я бы и рад был,- грустно вымолвил Галкин.- А теперь моя жизнь так обернулась, что я, может быть, до Питера не доеду и пулю себе в голову всажу.

   - Вишь стрелок какой... Ну, сказывайте мне теперь... Отчего вы такой горячий и своенравный да гордый? К примеру сказать... Сейчас тут вот пришел лакей проезжего боярина не из последних - просить горницы уступить. А вы по нем из пистолета. Могли убить, и могло вам за это быть нехорошо. Ну-с, как же таким горячкой на свете жить? Вы завсегда такой?

   - Нет-с. Никогда я ничего подобного и во сне не видал, не только не делал... А это все приключилось от московских моих бедствий.

   - Каких таких бедствий? В карты проигрались? В Москве, говорят, что ни дом, то азартник живет... Какая же беда? Говорите. Вы мне полюбились, и я вам помогу, чем могу. А могу немало... Так сказать, все могу... Говорите по душе...

   - Увольте. Неохота. Это дело не такое, чтобы... чужому человеку, встречному, на дороге сказывать. Хотя я вижу, вы человек богатый, а по видимости, и знатный, но в моем деле вы помочь не можете. Никто не может. Один Господь тут властен.

   - И царица помочь бы не могла?

   - Ну, это другое дело... Захоти царица, так, пожалуй бы, сейчас повершила все в мою пользу...

   - Стало быть, не один же Господь властен в этой вашей беде, а и человеки властны... Царица ведь тоже человек. Ну, вот вы мне поведайте ваше горе. Может быть, я вам помогу.

   - Нет-с. Вы не можете. Да и притом, извините меня, но я все-таки еще не имею чести знать, с кем я беседую и чей хлеб ем.

   - Как меня, тоись, звать?

   - Да-с. Вы не изволили мне себя назвать.

   - Зовут меня так же, как и вас. Имя то же и отчество то же. А фамилия тоже по птице, только не по галке. Вот вы и догадайтесь...

   - Вас звать Алексей Григорьевич?

   - Да-с. А фамилия по птице.

   - Воронов или Сорокин?

   - Нет. И не Воробьев, и не... Ну, да что вас пытать - Орлов мне имя.

   Галкин вытаращил глаза, потом двинулся и конфузливо встал из-за стола.

  

  

   Галкин растерялся совершенно и молча с минуту оглядывал незнакомца с головы до ног.

   - Ну, баста... А то сглазишь еще, любезнейший... встречный-поперечный,- рассмеялся Орлов добродушно.

   - Извините меня, ваше сиятельство,- выговорил Галкин и взялся за мешок.- Я, право, был так расстроен. И не догадался даже спросить... Извините...

   - Куда же вы... Нет, голубчик, садись и сиди. Это судьба! Начертано было в книге небес. Вот что! И пальба ваша - судьба! Я, как турки, верю в звезду человека. Вас судьба на меня натолкнула затем, чтобы я в ваше дело впутался... Ну, сказывай теперь графу Орлову, какое такое стряслось горе. Может быть, оно и поправимое. Коли тяжба из-за ябеды - правый суд найдем.

   - Нет-с. Какая ябеда. Это дело сердечное...

   - Тем лучше. Проще. Садись, стрелок, и рассказывай всю подноготную.

   Офицер снова сел за стол. И, вглядевшись внимательнее в лицо Орлова, вспомнил, что он действительно встречал его не раз в Петербурге, но не знал и не любопытствовал узнать, кто этот богатырь.

   Галкин был теперь более всего поражен тем веселым добродушием, которое было характерною особенностью лица Орлова, и той простотой, которая была в его манере говорить и держаться.

   Совсем не такими воображал он себе знаменитых любимцев царицы.

   После двух-трех бутылок выпитого вина и на повторенные усиленные просьбы Орлова поведать свое горе - офицер решился и рассказал подробно все... Свое пребывание в Москве, любовь, сватовство и гордый отказ князя Телепнева. Офицер рассказал даже невероятный "афронт" князя, выславшего к его тетке своего камердинера.

   Орлов слушал все внимательно и только изредка качал головой. Когда Галкин кончил, он вымолвил:

   - Слыхал я про этого Телепнева... В прошлом году слыхал... На него есть узда, но взнуздать-то... мне не в силу. Только одна царица это может. Ну, а я, голубчик, государыню беспокоить просьбой о твоем счастье не могу и не стану... Надо нам будет самим как-нибудь... Съезжу я к нему сам. Буду ломать. Может, и уломаю. Почто его Филозофом-то зовут?

   - Уж не знаю, ваше сиятельство. За его удивительный образ действий, что ли. Или за нелюдимство.

   - Нелюдим - мизантроп, говорится. А филозоф - это, стало быть, человек, не обращающий должного внимания на все, что другим людям важно. Инако я объяснить не могу сего прозвища.

   - Должно быть, оно именно так и есть,- заметил Галкин.

   - Но выходит, друг любезный, противоречие. Выходит на мой рассудок, что князь Аникита - просто комедиант, глаза отводит добрым людям, прикидывается.

   - В чем же, собственно? - удивился Галкин.

   Орлов подумал, потом налил два стакана верхом, себе и офицеру, из вновь откупоренной уже второй бутылки кипрского вина.

   - Ну-тка! Сразу и враз! - весело произнес он.- Хлопнем за успех того, что мне в голову вдруг полезло. Диковинное! Выпьем, чтобы не опростоволоситься.

   Оба выпили вино залпом.

   - Эдак я, пожалуй, ваше сиятельство,- заметил Галкин, показывая на бутылки,- пожалуй, нальюсь и из благоприличий выйду.

   - И палить опять захочешь, по мне или по моим людям,- рассмеялся Орлов.

   - Бог с вами! И поминать не надо. Такое на меня с горя затмение пришло.

   - Ты как в вине - умнее или глупее?

   - Ей-Богу, не знаю...

   - Ну, слушай теперь меня... Коли не поймешь - завтра я еще поясню тебе натощак. Слушай. Коли твой Аникита Телепнев воистину самородный, а не самодельный филозоф, то он не должен был отказывать тебе в руке своей дочери. Ведь он тебя в глаза не видал, говоришь ты, никогда!

   - Ни единого разу.

   - Какой-сякой ты молодец - не знает...

   - Нет-с...

   - Большой ли, махонький, умный ли, глупый, добрый ли, злющий - ничего он не знает.

   - Ничего-с.

   - Понравиться ты ему лично не мог. И опостылеть тоже не мог. Ни медом, ни горькою редькой стать ему не мог. Так ведь?

   - Вестимо. Коли никогда не видались... Да он черт и свинья! Вот что он! - вскрикнул офицер, пьянея, и стукнул кулаком по столу.

   - Этого не делай, братец,- усмехнулся Орлов.- Стол, поди, худ, подломится, и все на полу будет, а я без десерта и без вина. Слушай.

   - Простите... Я это... Я пьян...

   - Слушай в оба. Аникита Телепнев знает про тебя только две вещи. Первое, что у тебя нет ни алтына за душой, а второе, что ты прозываешься по птице галке. Так?

   - Да-с... Должно быть... Кружится у меня...

   - Ну, вот, стало быть, ему как истинному филозофу след был иметь свой собственный суд и рассудить противно тому, как все люди судят. Для московских родителей, у коих дочь невеста,- ты бедный жених с глупою фамилией. Поэтому для Аникиты ты жених отличный, коего лучше не найти.

   - Как же так?.. Я пьян! Ни черта... Я ничего, ваше сиятельство, не понимаю...- пробормотал офицер.

   - А ты помалкивай да слушай, тезка! - вскрикнул Орлов.- Для филозофа деньги - трын-трава, сор презренный и дурацкий предмет. А прозвище человека - един лишь звук. Пойми! Звук, а не обстоятельство... Стало быть, кому другому, а Аниките, князю Телепневу, филозофу, бедняга Галкин, коего любит его дочь и кой сам врезался в нее, есть совсем подходящий жених, против коего у него ничего быть не может, по той причине, что он его никогда не видал и судить не может, а будет он по-филозофски рассуждать, то его рассудок долженствует ему... якобы филозофу... Стой!.. Уехало!.. Мой тоже рассудок, что долженствует... то по дороге растерял... Да и ты, вижу, ничего, ни бельмеса не смекаешь... Оба мы подгуляли!

   - Н-нет... Я все...- глупо отозвался Галкин, хлопая глазами.- Я все... Только ни черта не могу понимать...

   - Ну, стало быть, обоим спать пора,- рассмеялся Орлов.- Ты пьянее вина, а я сравнялся с ним. Спать! А завтра я тебе расскажу, как я тебя женю на Телепневой княжне.

   Галкин вытаращил глаза. Несмотря на то что голова его кружилась - слова Орлова поразили его.

   - Вы что это?.. Как вы жените?.. Вы это, ваше сиятельство... с вина. И я с вина...

   - Ладно. Завтра приедешь в Москву - ты сразу поймешь, как увидишь мои подходы к Аниките-филозофу...

   - Я ведь в полк...

   - В Москву, а не в полк! В полк после, с молодой женой... Эй! Ванька! Эй! Родные мои! Не погубите. Раздевайте барина! - закричал Орлов на всю избу.

   Люди тотчас же явились гурьбой, одни втащили несколько охапок сена, белье постельное, подушки... Другие принялись быстро убирать все со стола.

   - Господину стрелку рядом со мной постилай. Мы с ним тезки и приятели,- смеялся Орлов, раздеваясь.

  

  

   На следующий день, около полудня, поезд графа Алексея Григорьевича въезжал в Москву чрез Тверской вал и, миновав заставу, повернул на Никитскую.

   Здесь, невдалеке от маленькой приходской церкви Вознесенья, близ урочища, именуемого Всполье, весь поезд завернул в ворота и въехал в обширный двор.

   Еще не так давно здесь стоял небольшой деревянный дом дворянина Григория Ивановича Орлова, исконного москвича. С той поры прошло лет пятнадцать и много воды утекло... Дворянин Орлов был на том свете, а его сыновья были уже графами Орловыми, и старший из них, граф Иван Григорьевич, никогда не служивший и не выезжавший из Москвы в Питер, жил на том же месте, где он и братья его жили еще детьми... Но теперь о маленьком деревянном домике и помину не было.

   На Никитской, в глубине двора, с большим садом кругом, высились каменные боярские палаты с флигелями и службами. И здесь останавливались всегда братья Орловы, когда гостили в Москве.

   Сам же граф Иван Григорьевич сделался чуть не первым сановником в Москве, силой, человеком властным, разумеется чрез своих братьев. И хотя он и не имел крупного чина, тем не менее начальствующие лица часто приезжали к нему с поклоном, постоянно прося при случае "засвидетельствовать их всенижайшее почтение братцу графу Григорию Григорьевичу".

   Едва только Москва, чиновная и дворянская, узнала, что граф Алексей Орлов прибыл, как начался нескончаемый ежедневный съезд и разъезд в палатах на Никитской.

   Сам Алексей Григорьевич тоже сделал несколько визитов. Всех москвичей, которых он видел, граф озадачил сообщением, что хотя он и приехал в первопрестольную по случаю ожидаемого в ней пребывания монархини, но главным образом явился с благою целью, давно уже содержимою на душе,- жениться на девице-москвичке.

   - Кто же эта счастливица? - спрашивали все, озадаченные, что еще ничего не слыхали о невесте и о предполагаемом браке графа.

   - Сам еще не знаю! - отвечал и изумлял всех Орлов.- Поищу, посмотрю... Времени-то у меня мало. Да авось, Бог даст, успею.

   Братья Орловы были давно известны своими затеями, "финтами и коленами" и, казалось, ничем уже никого удивить бы не могли. Поэтому подобная диковинная новость хотя и озадачила всех, но показалась совершенно "орловскою".

   - В два дня разыщет невесту, а на третий и обвенчается,- говорили москвичи.- На то он и Орлов.

   Разумеется, приезд графа Алексея Григорьевича с намерением жениться - стал происшествием, ибо совсем смутил много московских семей, где были налицо девицы-невесты. На всякого отца семейства напала таинственная тоска днем и бессонница ночью.

   - Шутка ли? Наша Машенька или Дашенька. Да вдруг! Ведь и денег-то у него... И сила правительская... Чрез дочку и я могу... Ах ты, Господи!..

   Однако сами московские Машенька и Дашенька хотя и взволновались тоже, но на особый лад. Они сразу только испугались и оставались день-деньской в испуганном состоянии. Некоторым из них, поглупее, новый диковинный жених представлялся даже в виде какого-то страшилища, за которого скрутят родители - не говоря худого слова.

   Дошел слух о приезде графа Орлова и о цели этого приезда и до князя-филозофа... И он заволновался.

   "В доме ведь тоже дочь невеста. И чем Юлочка хуже других девиц московских? Собой не дурна, полная, румяная, веселая... По имени и нрав - сущая юла! К тому же старинного дворянского рода. Князья Телепневы почище этих, новоиспеченных, графов. И самой Москвы-то еще не было, а Телепневы, поди, уже были".

   - Да... Обстоятельство изрядное! - говорил сам себе вслух Филозоф.- Стань вдруг Юлочка графиней Орловой - все потерянное когда-то, благодаря дружеству и водительству с Бироном,- все можно вернуть сразу. Да на что оно теперь нужно, в старости? Ну, все-таки... Чины да регалии вестимо не нужны... А власть - иное дело...

   Видеть вокруг себя москвичей, ползающих на животах, ради протекции при зяте... Это всякого и в восемьдесят и в девяносто лет прельстит. Так сказать, защекочет человека где-то вот, под ложечкой, что ли?..

   И хотя князь-филозоф тайно сердился на самого себя за эти мысли, а думать об этом "изрядном обстоятельстве" не переставал.

   Давно ли он, живя в своей вотчине на Калужке, обращался мысленно к своему прошедшему и видел, что вся его жизнь - незадачливая,- пропала ни за грош... Раз сбился на проселок со столбовой дороги, и возврата нет. Сызнова жить не начнешь, утерянного не вернешь - умирай сереньким князем.

   "А вот теперь, нечаянно-негаданно... Какая оказия! Вернуть все через Юлочку?!"

   Таким образом приезд в Москву графа Орлова наделал более шума, чем когда-либо. Всегда все Орловы, заглянув в первопрестольную на побывку к старшему брату, заставляли немало говорить о себе праздных московских дворян. Но на этот раз и в Благородном собрании, и в частных домах, на обедах и на вечерах было особенно много пересудов и даже споров о том, кто на днях станет в городе силой, человеком власть имущим чрез своего негаданного зятя.

   Сам Алексей Григорьевич времени не терял. У него были серьезные дела в городе, конфиденциальные поручения царицы, разнообразные поручения брата-фаворита, важные и любимые занятия по коневодству... Но вместе с делами явными и тайными он не забывал и дело о выборе себе подруги жизни. Бросив по приезде несколько слов вскользь о своем якобы намерении жениться, он замолчал и более не говорил о невестах и браке. Но зато, приглашенный всякий день на обеды и вечера, постоянно удалялся от мужской компании и каждый раз вмешивался в кружок девиц, в их танцы или игры, участвовал и в "веревочке", и в "жмурках", и в "фантах" и даже однажды попал в круг, изображая мышку. Вряд ли Москва когда видела дотоле или увидит вновь такую мышку, исполинского роста, с Александровскою кавалерией на груди, с шутками и прибаутками - чисто русского ума. Многие из участвующих в этой "кошке и мышке" долго помнили потом - до преклонных лет вспоминали,- как играл с ними, заставляя всех своим добродушно-острым словом смеяться до слез, "один из стаи славных".

   Действительно, екатерининские "орлы" были русские люди, каких почти не бывало ни до нее, ни после нее. В их природе, в их разуме и сердце был какой-то особенный размах... Будто ширь и простор их отечества отражались в них, воплощались в них... Эти люди были способны и на спокойное хладнокровие северного жителя, и на огневой порыв, страстность или увлечение уроженца юга. Отсюда являлась их способность изумительная и редкая - мешать дело с бездельем, вести государственное предприятие и смехотворную скоморошью затею рука об руку. И одно не мешало другому, не противоречило. Что бы диковинное ни сотворили они - современникам казалось, что так и быть должно.

   Выстроить новый город в полгода! Завоевать, с маху, целый край, целую страну и поднести царице в ее именины в виде кренделя! Купить и спалить несколько кораблей в иностранном порте, ради иллюминации!.. Побороться с медведем!.. Выпить чуть не ведро сивухи без передышки... А то взять вражью твердыню без единого выстрела, пообещав солдатам на выбор либо сидеть голодом неделю, либо пообедать тотчас в неприятельской крепости.

   "На все руки",- говорится по-русски, и говорится верно.

   Но ведь надо их "все" иметь от природы. А это тоже особый дар Божий. И посылается он, право, наипаче русскому человеку.

  

  

   Галкин, будучи снова в Москве, собственным глазам не верил, что его судьба так чудно повернулась. Неожиданная и странная встреча с такою личностью, как граф Алексей Орлов, не могла пройти бесследно.

   Брат всемогущего фаворита императрицы стал для него фортуной. Отношения, возникшие между вельможей и бедным офицером, были таковы, что часто Галкину не верилось, действительность ли все происшедшее. Ему казалось, что он бредит, казалось, что вдруг он проснется и узнает, что все это был сон, а в действительности - он уже давно в Петербурге и в полку.

   Граф относился к нему ласково и дружелюбно и, несмотря на свои дела и хлопоты, был видимо озабочен судьбой своего нового протеже. Тотчас по приезде, через многих своих прихлебателей и прислужников, даже через своих людей, Орлов собрал всякого рода сведения о филозофе и его семье, об его характере, привычках и причудах. Раза два повидавши мельком Галкина, граф сказал:

   - Не унывай, дело ладится!

   Эти слова доказывали, что Орлов что-то такое предпринимает.

   Между тем появление Галкина в Москве крайне озадачило многих его знакомых, в особенности тех лиц, с которыми он наиболее сблизился. В том числе более всех была озадачена его возлюбленная, княжна Телепнева.

   Однажды, увидев вдруг Галкина на улице, княжна была несказанно поражена, конечно, обрадовалась, но затем тотчас же ей пришлось расплакаться и проплакать целый день. Генеральша Егузинская, тоже видевшая офицера, недоумевала. А добродушная Бахреева, встретившая невзначай среди Москвы своего якобы уехавшего племянника, была поражена как громом.

   Все это случилось по одной простой причине. Вернувшись в Москву, Галкин, во-первых, не остановился у своей тетушки. По приезде он пробыл один день в доме графа Ивана Григорьевича, а затем, к вечеру, переехал в маленькую квартиру неподалеку от Никитской. Во-вторых, выезжая из дому, офицер видимо избегал встреч со знакомыми, а нежданно наскочив на кого-нибудь, старался укрыться, отворачивался от всякого или просто не кланялся.

   При первой встрече с Егузинской и с княжной Галкин, завидев их еще издали, бросился бежать от них, не только не подошел. В другой раз, повстречав свою возлюбленную, гулявшую с теткой на Тверской, и нечаянно сойдясь с ними лицом к лицу, офицер отвернулся и сделал вид, что не видит их.

   Разумеется, через два-три дня все, видевшие офицеpa, которого считали в Петербурге, крайне были озадачены его поведением. Бахреева в себя не могла прийти, какая причина заставила племянника вернуться, не остановиться у нее снова и даже скрываться от нее. Все это казалось, конечно, более чем сомнительным. А между тем причина была простая.

   Граф Алексей Григорьевич строжайше запретил офицеру бывать где-либо и даже потребовал, чтоб он ни с кем не видался и не разговаривал.

   - Будь в Москве так, как бы тебя не было, а иначе ты мне все дело испортишь и, стало быть, и свою собственную судьбу и свое счастие похоронишь,- сказал он.

   Так прошло около недели.

   За эту неделю в доме князя Телепнева уже два раза шла речь сначала с двоюродной сестрой, а затем с сыном о приезде графа Орлова в Москву и о странном слухе, который ходил по городу насчет его намерений.

   Князь-филозоф, размышлявший, как и все отцы семейств, о том, что может случиться с каким-нибудь москвичом не нынче завтра, отнесся к делу совершенно иначе, когда зашла о нем речь.

   - Позвольте узнать, братец,- сказала Егузинская, приехавшая однажды утром в бутырский дом,- слышали ли вы, зачем граф Алексей Григорьевич в Москву пожаловал?

   - Не на то у меня уши, сестрица, чтоб ими всякие вздоры московские слушать! И ничего мне нет любопытного, зачем тот или другой новоиспеченный питерский вельможа приедет в Москву! - резко отозвался Филозоф.

   Егузинская передала удивительную новость в подробностях. Подробности, конечно, были присочинены москвичами. Егузинская рассказала, что граф знакомится только с теми семействами, где есть дочери, приезжает, сидит молча по два, по три часа и якобы прямо, безо всяких околичностей, выглядывает себе невесту. Две молодые девушки якобы уже заинтересовали его более прочих.

   Выслушав рассказ, князь насупился и проговорил сухо:

   - Что же удивительного?.. И глупого ничего нет... Он все-таки русский барин и москвич. Ему и следует жениться на москвичке! У них в Питере девицы по воспитанию наполовину немки.

   - Вот бы ему...- заговорила Егузинская и поперхнулась.- Вот бы ему...- начала она сызнова, боязливо глядя в лицо князя, и снова не договорила.

   - Что такое? - сурово отозвался князь.

   - Да вот бы к вам приехать познакомиться... И у вас есть дочь...

   Филозоф окрысился сразу.

   - Кроме пустобрешества ничего от вас никогда не дождешься. С каких безумных глаз поедет он со мной знакомиться? Он с тридцати лет уже генерал и вельможа. Воображает, поди, о себе невесть что. А я, что же? Я - старинного рода дворянин, и больше ничего! А что касается до моей дочери, то уж извините. Предоставляю другим московским дворянам глаза закидывать на такого жениха. Моей дочери он - не пара!

   - Что вы, братец,- невольно воскликнула Егузинская,- как же, тоись, не пара?!

   - Нет, матушка, не пара! И не Юлочка ему не пара, а он ей не пара! Я лучше ее отдам за прохвоста какого, чем за эдакого молодца, как Алексей Григорьевич Орлов. Влюбись он в нее завтра позарез, так я ее в деревню спроважу тотчас. Это еще хуже того Курицына... или как там... Рябчикова, что ли, которого вы приискали.

   - Простите, братец, не пойму я вас. Как же не желать, чтобы дочь вышла за человека всемогущего в империи, богатого, красивого, да притом еще добрейшей души.

   - Брехи! Брехи, сударыня. Все брехи! И богат он, и властен, это правда. Но у князя Аникиты Телепнева никогда не будет зятя, который бы смотрел так на него, как он сам смотрит на какую мелкоту. Не потерплю я, чтобы мой зять был выше меня и смотрел бы на меня как на какого прохвоста. Тому, кто женится на Юлочке, должно быть это в честь! Он должен гордиться тем, что на княжне Телепневой женат. А граф Орлов почтет, что сам делает великую честь, роднясь со мною. Не таков я уродился! И сами вы это твердо знаете. Мне нужно, чтобы зять мой стоял гораздо ниже меня.

   Егузинская сидела, вытаращив глаза. Она до сих пор не имела еще повода не верить братцу-филозофу, а между тем теперь явное противоречие сказывалось в его мнениях за последние дни. И вдруг Егузинская, сообразив вполне, насколько князь противоречит себе, почувствовала, что братец-филозоф просто-напросто притворяется и лжет. Она вдруг почему-то посмелела и, глядя братцу в лицо, насмешливо улыбнулась.

   "Была не была,- думала она,- не могу я ему спустить. Скажу. Ведь не побьет же он меня!"

   - Позвольте узнать, братец,- кротко, но ехидно заговорила она,- какого же вы зятя желали бы? Я уже совершенно не понимаю. Недавно вы разгневались, что бедный офицер, хорошего дворянского рода хотел свататься за Юлочку. Говорить изволили, что он не годен, потому что много ниже вас по своему состоянию. А теперь сказывать изволите, не желали бы самого графа Орлова в зятья, за то что он много выше вас!

   - Да-с! Так! Равного мне надо! Не хочу я - ни выше, ни ниже! - нашелся Филозоф.

   - Простите, вы изволили сейчас сказать, что желаете зятя ниже себя по положению.

   - Ну, пожалуй, и ниже, а не выше,- рассердился князь и тотчас же прибавил:- Так ли, сяк ли, сестрица, а ваш граф Орлов ко мне знакомиться не поедет! И я к нему, конечно, не поеду порог обивать. А если он ко мне и сунется, то я его,- продолжал князь, возвышая голос,- не прикажу пускать. По крайней мере, будет он знать и может рассказать там, у себя в Питере, что есть московские дворяне, которые не падки на паточный мед.

   - Как паточный мед? Чем паточный? Что вы? - взволновалась Егузинская.- В чем тут подвох?

   - Так-с! Отлично понимаете, что я говорю. Я признаю дворян исконных, древних, а не таких, что со вчерашнего дня в честь попали.

   - Господь с вами, братец! Да Орловы - стариннейшие дворяне, не хуже нас с вами. Только графами они стали недавно. Так и все, братец, на свете когда-нибудь совсем простыми были. Ведь вот известно же, что при Ное или Аврааме совсем дворян не было.

   - Ах, скажите пожалуйста! - вдруг понизил голос князь и заговорил умышленно-пискливо, якобы подражая голосу Егузинской.- Уж вы в филозофию пустились! С каких это пор? Скоро вы о государственных делах рассуждать начнете! Авраам, видите ли, вдруг вспомнился... Эх, матушка! Занимались бы гродетуровыми платьями, да чепцами, да салопами! Чулки бы вязали! Дело-то было бы по рылу! Да и я-то хорош! Никогда с бабами не разговаривал, а вот целый час с вами воду толку.

   На этом беседа, конечно, прекратилась, но через день в той же комнате снова возобновилась о том же между князем и его сыном.

   Князь Егор тоже заговорил об Орлове, но с первых же слов заинтересовал отца. Князь Егор робко доложил любопытную, даже поразительную весть.

   Граф Орлов, по его словам, на вечере у кого-то из начальствующих в Москве лиц много расспрашивал о князе-филозофе и выразил желание с ним познакомиться и побеседовать на свободе "об разных материях".

   - Так-таки, батюшка, он и сказал. "Очень бы я желал князя где повстречать и с ним познакомиться".

   - Ну? - сурово произнес Филозоф, и по голосу его, по одному этому звуку можно было бы догадаться, что он взволновался.

   - Ну-с, ему отвечали, что вы не изволите нигде бывать, что вас повстречать мудрено.

   - Ну? - тем же тоном повторил князь и засопел.

   - Он тогда якобы выразил желание. Наверное я, батюшка, не могу знать, а так сказывали,- заранее оправдывался князь Егор.- А сказывали, что якобы выразил желание, если нигде вас не повстречает,- прямо ехать к вам, в Бутырки.

   Наступило гробовое молчание, потому что вдруг князь-филозоф как-то съежился. Лицо его потемнело и стало сурово, а сын, опасаясь гнева, боялся даже дышать. Но вместе с тем молодой князь недоумевал. Хотя Егузинская рассказала ему, как отнесся отец к возможности познакомиться с графом Орловым, но тем не менее князь Егор не понимал причины такого отношения к делу. Ведь все то, что великая честь для всякого дворянина-москвича, не может же быть бесчестием для его отца.

   Конечно, все знали в Москве, что Филозоф чудак и прихотник, но ведь и чудачествам мера есть. Впрочем, главное, что смущало и сбивало с толку молодого князя - как это бывало издавна и всегда,- его совершенная неспособность уразуметь, за что отца зовут филозофом и в чем, собственно, заключается наука филозофия.

   Помолчав довольно долго, князь Аникита снова заговорил мягче и полюбопытствовал узнать, кто передавал сыну о намерении Орлова.

   - Многие, батюшка! Человека три-четыре, которые слышали оное на вечере, так что я, собственно, сам верю, что все это - не выдумка. Полагательно, что не ныне завтра граф может явиться к вам. Я и счел сыновним долгом упредить вас... Если же, батюшка, паче чаяния, спросит у меня кто об этом, что приказать изволите ответствовать?

   - Что ж у тебя спросят?

   - Не могу знать, батюшка. Могут что-нибудь насчет графа и вас спросить. Что ж я отвечу?

   - Ничего.

   - Как же, тоись?

   - Да что ты, оголтел, что ли? Русские слова перестал понимать? Тебе будут говорить, а ты ничего не отвечай или говори: "Не знаю". Или сказывай: "Не мое дело". Да и что могут у тебя спросить?

   - Вас, батюшка, опасаются многие. Может быть, тому же графу Орлову доложат что-нибудь особое. Он и не захочет приехать.

   - И хорошее дело! - выговорил странно князь.- Что ты полагаешь, подарил ты меня, что ли, твоею новостью? Не поедет ко мне - наплевать, а приедет - увижу, что и как. Какой еще на меня в те поры, сынок, стих найдет? Вот что!.. Хороший стих - приму, не хороший - так турну, что дверей не найдет!.. В трубу полезет!

   Князь Егор поверил угрозе отца и испугался заранее.

   "Уж лучше графу и в самом деле сюда не ездить,- подумал он.- Пожалуй, еще беда выйдет. Под суд оба попадем... На батюшку стих найдет неблагоприятный, а я-то как кур во щи угожу безо всякой провинности, а только по сыновней прикосновенности..."

   Отпустив сына, князь-филозоф поднялся с кресла и начал бродить по комнате, видимо волнуясь. Наконец, ему вдруг стало тесно и душно. Он вышел и двинулся по всему дому, что делал редко. Но и во всем доме на этот раз было как-то особенно душно... Князь оделся плотнее, ради сырой погоды, и вышел в сад - в первый раз по приезде.

   Граф Алексей Григорьевич не выходил у него из головы.

   "Я-то лицом в грязь не ударю...- думалось ему в сотый раз.- А вот дочь... В девицу не влезешь, за нее не заговоришь. Моги вот я влезть в ее кожу на несколько дней, так уж не упустил бы эдакого жениха".

  

  

   Наконец, однажды пред полуднем, в доме на Бутырках приключился некоторый переполох среди дворни. У подъезда появился верхом офицер, заявил себя посланцем от графа Орлова и приказал доложить о себе князю.

   Хозяин тотчас же холодно и важно принял офицера, маленького и тщедушного гренадера, но не посадил, а выслушал его речь, стоя в зале у окна.

   Офицерик даже несколько смутился этим приемом князя, ибо сам был из хорошей дворянской семьи. Однако он вежливо и скромно объяснил следующее свое поручение:

   Граф Алексей Григорьевич прислал его к князю заявить о своем крайнем желании познакомиться и для этого нарочито приехал в Бутырки. Ввиду все-таки дальнего расстояния, граф желал бы приехать на целый день, откушать у князя, а затем и вечер остаться. При этом он желал бы видеть собственно одного князя и с ним провести день в беседе по душе, а поэтому просил бы никого гостей не звать.

   За столом, конечно, пускай будут родственники князя, дабы и с ними мог познакомиться граф. Но днем желательно было бы остаться наедине ради приятного и полезного собеседования... К вечеру же если князь-хозяин того пожелает, то пускай созовет гостей хоть всю Москву, хоть целый бал сделает. Вечером граф очень буде