Полевой Николай Алексеевич - Клятва при гробе Господнем

и душа радовалась на небесах?"

   Шемяка повергся на колена перед Зиновием и со слезами на глазах воскликнул: "Можешь ли сомневаться..."

   Зиновий обнял Шемяку, облобызал его голову и сказал дрожащим голосом: "Благо тебе!" - Хозяин, свидетель всего происходящего, умилился до слез и поспешно удалился. Гудочник казался смущенным; он побледнел, задрожал, как в лихорадке, безмолвно оперся о печку и склонил голову на грудь.

   - Князь Димитрий! внимай, что притек я сказать тебе: помирись с Василием Васильевичем! - Твердым голосом, внимательно смотря на Шемяку, произнес Зиновий слова сии.

   Шемяка вскочил поспешно, как будто испуганный чем-нибудь. "Отец мой! что ты произнес!" - воскликнул он.

   - Говорю: помирись с Василием Васильевичем.

   "С ним помириться? С моим злодеем, убийцею братьев моих, хищником моего княжества".

   - Да, с ним!

   "Вероломным, клятвопреступником, которому все отдал, все уступил я, и который заплатил мне бедами и горестями, хотел посягнуть даже на мою жизнь".

   - Да, с ним, с ним, и - горе тебе, если ты отвергаешь совет благий!

   "Вижу коварство и трусость его, вижу хитрые его умыслы: тебя, святого, мудрого старца, уговорил он, осётил речами, и твоею хочет воспользоваться властию над душою моею, хочет снова уловить меня в сети! - Шемяка засмеялся судорожным смехом.- Не успел ли он оправдаться перед тобою? Не успел ли уверить, что мы все виноваты перед ним, почему не протягиваем шеи под его топор?"

   - Да, он оправдался передо мною во всем.

   "Как? Не сказал ли он, что очи брату моему вырезали без воли его?"

   - Нет! Он говорил мне, что это сделано было с его воли.

   "Братоубийца! Не уверил ли он, что без его воли я брошен был в тюрьму и едва не лишен жизни, когда ехал к нему для мира и согласия?"

   - Нет! Он признался, что только боязнь раздражить князей безмерною свирепостью поступка, удержала его от тайного умерщвления тебя в темнице.

   "И на злодейство-то даже не достало у него сил души! А то, что он захватил мою невесту и моего второго отца, что он разорил мои волости, что он... Ну! и в этом во всем сознался он?"

   - Да, и в этом. И в том еще, что платил тебе за добро злом, за мир враждою, за покорность изменою.

   "И после всего этого он оправдался! Ты заставляешь меня сомневаться, святой отец! тебя ли я вижу, мудрого ли Зиновия слышу я!"

   - Меня, старца Зиновия, перед которым оправдался Василий - прибегнув ко мне не оправдываться, не как Великий князь, но каяться, плакать о грехах своих, яко грешник, удрученный тяжестью греха, трепещущий и почти отчаянный в своем спасении! Примирив его с Богом, я смело пошел примирить его с тобою. Ты ли хочешь быть более Господа? Ты ли в гордости сердца не простишь его, не протянешь к нему длани примирения, если Господь разрешил и простил его моими устами? Ты ли осмелишься возносить суд человеческий над совестью ближнего?

   "Я возношусь? Я горжусь? Отец мой!"

   - Или хочешь ты, в злобе сердца, взять на себя исполнение судеб превечных, и мстишь врагу, не внемля слов Спасителя, повелевающего миловать и смиряться пред обидящими?

   "Смиряться! Пред Василием? Никогда!"

   - А! я проник теперь душу твою: твое мщение, твой гнев прикрывают только личиною истинную вину злобы и вражды - твое ненасытное честолюбие! Ты забыл обет отцов, забыл завет родителя, забыл то, с чем мог предстать бесстрашно перед престол Божий - прежнее смирение свое и правоту после кончины родителя; забыл ты и гнев Божий на властолюбивого своего брата - вижу: ты алчешь престола великокняжеского...

   "Твои слова оскорбляют меня, святой отец!"

   - Не думал ли ты, что я пришел к тебе послом хитрым и стану уговаривать тебя, вместо провозглашения тебе улики и суда Господня? или что я устрашусь гордыни твоей, или чьей-либо? Нет! я, инок забытый миром и забывший мир - не стану улещать тебя, как улещают великих мира; не стану говорить тебе об условиях Василия и выгодах, какие он тебе обещает! О! для этого он мог послать не меня, но какого-нибудь лукавого царедворца, выставить дружины, послать крамольников, какие окружают тебя и его, воевать, хитрить с тобою! Я - видевший перед собою отца твоего в слезах покаяния, видевший и Василия, пришедшего ко мне во вретище раскаяния - я пришел не с тем и не для того!..

   "Отец мой! если бы ты видел душу мою... Чем может Василий заплатить мне? Чем выкуплю я перед людьми честь свою, если уступлю ему!"

   - Какую честь? Тщетное мирское суесловие, переговоры людей, грех слова и дела, ничтожество почестей тленных? Не думаешь ли ты, что я стану расспрашивать тебя: чего ты желаешь, или скажу, что дает тебе Василий? Не ведаю ни того, ни другого, и ведать не хочу: я принес к тебе покаяние грешника; от тебя требую смирения, мира и прощения; хочу тебя и Василия удержать на краю бездны греха...

   "Итак, ты сознаешь, что право хочу я враждовать с Василием?"

   - Никогда вражда не бывает правою: она богомерзка, и есть внушение диявола! Да, мирски ты был прав доселе; но семя греха зреет в похвале мира.

   "Зачем же приписал ты мне гордыню и кичение? Зачем требуешь ты от человека - паче человеческого?"

   - Рассмотри сам здраво душу свою и увидишь, что гордость, кичение и вражда скрываются в ней под видом праведного мщения. Паче человека не требую от тебя. Когда и всякому простому смерду Господь велит до тех пор не приносить молитвы и не возлагать дара на алтарь, пока он, шед, не смирится с братом своим, если вспомнит, что на кого-либо враждует, то князю ли, поставленному выше других, не паче того бдеть над собою и не превышать простых человеков высотою добродетели, исполнением заповедей Божьих, кротостию и миролюбием? Чем же отличатся от простого человека люди, поставленные править его судьбою? Вспомни то страшное слово, что за грехи князя народ наказуется, а за добродетели его много добра Господь посылает народу. Не за добродетель ли Иезекии простил Господь и спас Израиля? Помни же, властитель других, что преступлением своим ты губишь не одну свою душу, но тысячи других! Если за одного праведного спасен был град - за князя праведного спасутся тысячи стран!

   "Отец мой! нам ли, грешным людям, вещаешь ты о высших судьбах Божиих, о добродетели недосягаемой! Где ныне святые мужи, и могу ли быть непричастен смятению мира, если мятусь среди волнений людских! Живущий в мире творит мирское..."

   - Итак: пороками других оправдываешь ты свои пороки? Не хочешь быть добродетельным потому, что другие злы? Хорошо - чего ты медлишь? Иди же, иди, умножь еще более беззакония, удесятери их, погуби себя, погуби, отврати от себя смердящими злодействами лицо Божие... Прощай! Я надеялся найти в тебе прежнее сердце, прежнюю душу, прежнего Димитрия. Вижу - тяжко ошибся я: порок заразил уже твое сердце! Отрясаю прах с ног моих, и отныне не дерзай называть меня отцом - я не знаю тебя более...

   "Остановись, остановись, отец мой! я человек - суди, но будь милосерд, как милосерд Бог!"

   - Смеешь ли воззвать к Богу, если я, человек грешный, осуждаю тебя? Сердце твое есть гроб повапленный - ты обманул надежды старости моей...

   "Я право иду, право хочу требовать..."

   - Право? Чего же ты требуешь? Хочешь обладать Великим княжеством?

   Шемяка безмолвствовал смущенный.

   "Видишь ли,- сказал Зиновий,- что ты не дерзаешь сознаться самому себе в тайне своего помысла? Здесь таится источник зла - в честолюбии твоем!"

   - Нет! - воскликнул Шемяка,- нет! я не хочу престола великокняжеского!

   "Но если ты лишишь его Василия, кому же, если не тебе, престол сей! Неужели ты доселе не помыслил о том? Если же не хочешь Великокняжества, что отвращает тебя от мира! Не хочешь ли ты, как жадный волк, упиться кровью своего родного, мстя ему за свое оскорбление, и тогда только примириться? Но не сам ли трепещешь и ужасаешься деяний Василия? И - сам же хочешь последовать ему! Ты недоумеваешь, безмолвствуешь! Говори: видишь ли, что ты не хотел, или страшился низойти во глубину тайных помыслов своих? Димитрий! я говорил с тобою, как служитель Бога - буду говорить мирски. Не скажу, что я сомневаюсь в твоей храбрости - знаю, что вы, гордые и великие мира сего, оскорбляетесь таким сомнением; не хочу сомневаться и в победе - ты победишь, уничижишь Василия, предпишешь ему мир и закон; гордясь и тщеславясь великодушием, пощадишь жизнь его и тем станешь выше его, хотя и будешь только удельным князем. Но, как достигнешь, ты сего! Уничижаясь перед крамолою, бунтуя князей и мятежных новогородцев, опустошая области, избивая народ, возвышая до неба вопль и стенания жен и детей! Приобретешь ли более крепости, посрамив, уничижив Василия? Прочнее ли будешь на уделе своем? Не посеешь ли тем семян тысячи новых крамол? Видя удачу, кто не последует твоему примеру? Тогда тебе должно будет, или сражаться за Москву с другими, или передать ее на расхищение другим. Что ты сделаешь тогда? Выбор тяжек: то и другое - источник бедствий! Братьев твоих постиг уже суд Божий: один с отцами нашими и, верь, не завидует уже миру; другого утешит ли слава и почесть, лишенного очей, и что ему, если держа за власы положишь ты перед ним даже главу врага его! Судьба всей Руси зависит от тебя и Василия. Он унижен уже перед тобою своими грехами; он унижен и тем, что просит тебя дать мир земле его и спасение душе его. Тяжка участь брата твоего, но судьба Василия тяжелее. Дай ему очистить себя пред Богом раскаянием, а судьбу брата отнеси суду Божию, и поверь, что твое великодушие горше отзовется на душе Василия, нежели самое страшное мщение. Тогда он закалит душу мыслью, что довольно наказан, если ты мстишь ему; теперь - слезами горькими омочит он грех свой, видя твою превысшую доброту... Сего ли недовольно, сын мой? Смотри же: я падаю за Василия к ногам твоим - я плачу за него и за Москву..."

   Зиновий повергся со слезами на землю.

   - Отец мой! что ты делаешь!

   "Не встану, и вопию тебе - не погуби души своей; дай мне спасти ее, дай умирить землю Русскую..."

   Страшное волнение изображалось на лице Шемяки. Он обращался к Зиновию, к Гудочнику - Зиновий стоял на коленях, преклоня чело к земле; Гудочник безмолвствовал, закрыв лицо руками.

   - Могу ли еще упорствовать! - воскликнул Шемяка.- Чувствую, что настоящий подвиг мой труднее победы, и мир, князья, люди не оценят его, не встретят меня победителем, укорят, может быть, малодушием, робостью... Заветы отца, речи добродетельного брата, витающего ныне среди ангелов Божиих - помню вас... Приосените меня благословением вашим, отец, брат! Дайте мне силу, крепость души...- Шемяка бросился на скамью, колебался еще с минуту и - отворотясь от Зиновия, промолвил с трепетом: "Прощаю московского князя - Бог ему судья!" - Тяжелый стон исторгся из груди Шемяки после сих слов.

   Зиновий поднялся с радостным лицом. "И мир Москве, мир с Василием! Докончи подвиг свой, князь Димитрий, дополни словами: мир Василию!"

   - Тяжки слова сии, отец мой! избавь меня, избавь - прощаю, не мщу - только!

   "Но любить враги своя, не прощать только, велел Спаситель, молившийся за убийц своих на кресте. И ничем другим не отличится христианин от язычника, только любовию ко врагу. Что тебе за подвиг - говорит Спаситель, если ты любишь любящего тебя, если добро творишь ближнему твоему? Не тако ли творят и язычники? Люби враги твоя, добро твори ненавидящему тебя, молись за вводящего тебя в напасть и искушение. Кто сей любви не имать в сердце своем, если бы и половину тела своего сжег за добро и благо, несть достоин Его!"

   - Нет, отец мой! выше сил моих такой подвиг: прощаю, не мщу; но не могу протянуть руки моей и вложить ее в руку Василия, обрызганную кровию моего брата! Не могу и не хочу даже видеть его - Бог с ним!

   "Прощаю скорби твоей, буду молить Бога, да окончит Своею Святою волею то, что успел совершить я, грешный, благодатию Божиею. И о сем уже не вмещает сердце мое радости. Возрадуйся, прах Юрия в могиле, ликуй душа его на небесах! Сын твой достоин тебя, старец, друг мой, ты, приходивший ко мне со слезами и трепетавший, что не успеешь изгладить следы честолюбия, омрачавшего душу твою на земле, трепетавший, что над могилою твоей прольются реки крови в усобице, и вопли гибели и смерти обременят память твою проклятием!- Сын мой, князь Димитрий! я говорил с тобою, как служитель Бога, как судия твоей совести - теперь дай мне обнять тебя, как другу, благословить тебя, как отцу! Я не хотел обольщать тебя благими мира; не хотел обольщать наградами и обетами мирского счастия; надеялся крепко на тебя, как на сына, как на христианина - благо тебе, благословен ты, обрадовавший меня старца на пороге гроба!"

   И со слезами обнял благочестивый старец Шемяку и долго слезы его капали на голову Шемяки, склоненную к груди его. Исторгшись из объятий князя, старец поднял очи к святым образам, тихо молился и вышел из горницы.

   Погруженный в думу, Шемяка не заметил, как скрылся Зиновий, и, забыв самого себя, сказал вполголоса, как будто был один и рассуждал с самим собою: "Тяжкий подвиг! И легче бы смерть в битве, нежели мир с ним! Если же это добродетель - зачем же не веселит она души моей и почему совершение доброго дела не радует меня, ужасает, заставляет трепетать, а не является мне радостным и веселым? Мир со злодеем, дружба с братоубийцею, тишина - с мечами в руках, с опасением на страже... Это ли мир и счастие!"

   Две свечи, стоявшие на столе, нагорели и тускло светили; мрак облегал стены обширной комнаты. Движение кого-то бывшего в комнате и стоявшего у печки, безмолвно и неподвижно, обратило внимание Шемяки, это был Гудочник. Шемяка совсем забыл об нем, увлеченный жаром разговора с Зиновием.

   - Да,- сказал тогда Гудочник, не двигаясь со своего места,- да, ты право рассуждаешь, князь Димитрий Юрьевич. Мир с Василием есть только начало новой вражды, и грядущее время не должно веселить тебя. Ты можешь забыться; но кто нейдет до конца, кто в брани оставляет слово на мир и в мире слово на брань, тот не сотворит себе ни мира доброго, ни брани славной.

   "Иван Феофилович! осудишь ли меня? Назовешь ли изменником против данного тебе слова? Мог ли я против востоять? Робость ли заставляет меня бросить меч? Мелкая ли корысть увлекает меня, когда я не знаю даже и условий мира?"

   - Нет! я тебя не обвиняю, князь Димитрий Юрьевич; слышал я все, и на твоем месте сам сделал бы то же, что ты; не уступил бы тебе в чистоте души и добродетели! Нет! так видно угодно Богу, и суетно человек хочет переменить судьбы непреложные, по коим движет перст Его царствами и народами! Горе тому, кто обрек себя на сопротивление судьбам Его - горе и гибель, и не будет благословения на делах и начинаниях его! Что сделает мирская сила и человеческая мудрость? Кто мог за два часа предвидеть, чем кончится то, к чему казалось вели события нескольких лет, труды тяжкие, пренебрежение страха, смерти! Но, суди же, Господи, и рассуди прю мою: виновен ли я? не всем ли жертвовал я? щадил ли себя? Несть Твоего благословения, и - что может человек? Едва тысячью трудов и замыслов касался я вожделенной цели - страсти ожесточают сердца; один гибнет, другой умирает, третий увлекается нежданным смирением! Снова труды и замыслы. Кажется: нет уже препятствий, разрушена вся возможность мира - спасаю человека из-под мечей, веду его, даю ему средства славы, мщения, величия, и молю только одного - исполнения моего обета! За меня вопиет и безнадежность грядущего, и кровь брата его - все тщетно: несколько слов инока, и - забыто мщение, забыто грядущее, забыто прошедшее, забыта слава - и мой обет, едва облегчивший душу мою лучом надежды, снова упал на грудь мою тяжелым камнем! О Боже, Боже Господи! и я не смею просить, чтобы отчаяние раздавило меня; я должен, как вечный жид, скитаться, страдать, трепетать, думать только об одном - за что же, Господи, гнев Твой? Зачем допустил Ты мне наложить на себя обет непреложный, и не допускаешь меня исполнить его? Разве я, как этот жид, возлагал богоубийственные руки свои на выю Твою? Разве я метал жребий об одежде Твоей? Разве я посмеивался богохульными устами страданию Твоему? О страшный пример безрассудного обета! И роптать не смею за то, что он отягчает меня выше сил!..

   Гудочник снова закрыл лицо руками, но не плакал.

   - Иван Феофилович! кто бы ты ни был, праведник ли великий, или грешник непрощаемый,- сказал Шемяка, подходя к Гудочнику,- я не хочу знать - знаю только, что тебе одолжен я спасением, и что ты мудр и велик духом - я не оставлю тебя: приди ко мне, будь мне другом, будь первым советником моим. Хочешь ли богатства и почестей - получишь их от меня. Я разделю с тобою кров мой, хлеб мой, судьбу мою!

   "Нет! - сказал Гудочник, одушевляясь и принимая свой обыкновенный, спокойный вид,- нет! это невозможно - мы должны расстаться! Никогда не расстанется душа моя с тобою, князь Димитрий Юрьевич; но не хочу требовать от тебя паче того, что ты можешь снести. Прощай! будь счастлив! Ты не услышишь обо мне более. Но знай, что грядет и придет час, когда я снова предстану тебе; что в решительные минуты жизни твоей я снова явлюсь пред тобою; но это будет час исполнения моего обета, и тогда уже ничто, ничто не удержит меня, и тогда, если ты станешь за одно со мною, то не будет тебе возврата - смерть, или обет мой!"

   - Остановись, Иван Феофилович. Может статься, и теперь будет возможность исполнить твое предприятие.

   "Нет! я знаю, что нет! Знаю Василия, знаю легкомысленных новгородцев - скажу более: знаю князей, за которых полагаю свою голову - это невозможно! Василий все уступит; другие все примут; у третьих недостанет... недостанет силы душевной!.. Еще не пришло время; но его придет, придет, и тогда Гудочник снова станет пред тобою! Прощай, князь!"

   - Иван Феофилович! так ли расстанемся с тобою? Забуду ли твое добро? Возьми, что тебе надобно, если я не могу иначе успокоить твоей старости.

   "Если ты помнишь мое добро, то, молю, не забывать его никогда и в страшный час не забыть его! Если услышишь о смерти моей - вели помянуть меня за упокой. Душе моей грешной будут тогда дороже молитвы добродетельного, нежели злато, которое мог бы ты дать мне теперь. Прощай, князь Димитрий Юрьевич!.."

   - Сын мой, сын мой! - раздался голос в передней комнате. Слышно было, что кто-то идет поспешными шагами. Шемяка обернулся к двери и не заметил, как ускользнул из комнаты Гудочник. И мог ли он заметить: из дверей бросился в это мгновение, в объятия его - князь Заозерский...

   "Отец мой!" - вскричал Шемяка и повергся на грудь Заозерского. Несколько времени они не говорили ни слова, целовали друг друга, плакали, смеялись,

   - Мне готовилась такая радость, и отец Зиновий знал это и скрывал от меня! - воскликнул наконец Шемяка.

   "Я готовил тебе награду за добро; но не хотел обольщением привести тебя к добру",- сказал Зиновий, вступая в сие мгновение в комнйту. Он вел за руку Софию...

   Шемяка не знал - броситься ли ему обнять очаровательное создание, стоявшее перед ним во всей прелести красоты, юности, любви, радости девической, смущения невинности - или обратиться с молитвою к Богу, сохранившему еще для него на земле столько счастия! Любовь такова: взор ее устремляется, или с восторгом на предмет ее очарования, или с благодарностью к небу. Других взоров она не знает, если только бедствие не губит ее, и если только есть на ней благословение Божие, без которого она ад на земле, мука нестерпимая - падший ангел...

   - Чадо! обними свою невесту и не думай, чтобы чистые наслаждения добродетели могла запрещать человеку самая строгая жизнь инока. Любовь твоя благословлена уже родителем княжны, и она уже принадлежит тебе по законам Божиим и человеческим.

   Так сказал Зиновий, и София, едва не лишаясь чувств, со слезами говорила Шемяке, когда он крепко обнял ее: "Сколько страдала, сколько плакала я в разлуке с тобой, и как в одно мгновение все мною забыто!"

   Гудочник хорошо предугадал, что должно было случиться. Душу Василия мог видеть только единый Бог; но пред людьми он изъявил все, что может изъявить человек, истинно желающий мира, истинно раскаивающийся. Умолив святого мужа быть ходатаем за него, упросив доброго Заозерского ехать с Зиновием в Новгород и взять с собою дочь свою, он хотел, казалось, вместе с мольбою мира, отдать Шемяке все возможное счастие, выдав в то же время самый драгоценный залог безопасности. Богатые дары предложил он при том Заозерскому; старик отказался от даров, но охотно поехал в Новгород. С ним поехали и послы Василия к Шемяке и к новгородцам. Им поручил Василий согласиться бесспорно на все условия, какие объявит Шемяка, утверждая волость Димитрия Красного в прибавок к собственной волости Шемяке и отдавая ему все, что было за отцом его Юрием Димитриевичем. Таким образом Шемяка делался одним из сильнейших князей русских. Новгородцам утвердил Василий самосуд их, вольности, льготы, владение всеми их волостями и не требовал более изгнания суздальских князей. О восстановлении Суздаля никто не говорил ничего. Мир и условия мира с Василием произвели общую радость в Новгороде. Сильная партия Москвы, подкрепленная теми, которые робели новой войны, хотя и принуждена была уступать (как мы уже это видели), но тем не менее она тревожила и волновала умы. Теперь Новгород с честию выходил из затруднительных обстоятельств, и все радовались, или показывали, что радуются мирному докончанию, повторяя старое присловье: худой мир лучше доброй ссоры.

   Новгородцы просили Шемяку праздновать свадьбу в Новгороде, и давно уже не помнили самые старые старики такого великолепия и веселья, какое было на свадьбе Шемяки. Вскоре после того он отправился в удел свой. Пересланы были взаимные грамоты с Василием; но Шемяка не поехал в Москву и основал пребывание свое в Угличе, как будто ему ненавистны были самые окрестности московские. "И праха моего не будет в тех местах, где семя зла произросло для рода нашего!" - говорил он.

   Василий Юрьевич не хотел оставить той обители, куда заточен он был по воле Великого князя, и не хотел принять уделов ни от Шемяки, ни от Василия Васильевича. Он посвятил дни свои единому богу. Лишенный света очей, он прозрел светом души, и беседуя с братом своим, когда сей приехал навестить несчастного слепца, изумил его спокойствием и твердостью духа, с какою переносил свое несчастие. "Бог смирил меня за мое превозношение!" - говорил он, с тяжким вздохом.

   Ничего не слышно было о Гудочнике. Тщетно в Новгороде хотел узнать Шемяка, куда девался этот старик - никто не знал - так, как и самые суздальские князья, за благо которых не щадил он жизни, знали одно, что он был суздалец, и что он заклялся восстановить свою отчизну. Василий Георгиевич, говоря однажды о Шемякою о Гудочнике, заключил словами: "Впрочем, мне казалось иногда, что едва ли он не помешался немного", Шемяка задумался, но не сказал ни слова, ни да, ни нет. Не хотел ли он спорить с суздальским князем из вежливости, или сам также думал - не знаю. Впрочем, люди нередко называют сумасшествием то, что выходит из обыкновенного круга дел и событий. Таковы люди - были и будут...

  

  

   Вот, православные русские люди! повесть времен старых, былина прежнего времени, которую хотел я вам рассказать. Боюсь: не утомило ли вас длинное повествование мое, о том, как князья Василий Косой и брат его Димитрий Шемяка поссорились на свадебном пире с Великим князем Василием Васильевичем Темным, и о том, что из того происходило. Рассказал я вам, как умел; простите, если излишне разговорился; простите, если не умел рассказать лучше. Мы погуляли с вами по старинной, святой Руси, видели князей и бояр, мужичков и боярынь, духовный чин и дьяков, Кремлевский дворец и крестьянскую избу, свадебный пир и битвы кровавые, святые обители и новгородское вече, присутствовали и на великокняжеском веселье, и на великокняжеских похоронах, на пирушке в тереме боярыни и на ужине русских мужичков, слышали песни старинные, сказки русские, видели, как жили-были старики наши, в старые годы, стародавние, когда, по пословице, снег горел, а соломой его тушили. Теперь, пока, повесть моя кончена. Вот вам, православные русские люди.

  

  

  Старина и деяние,

   Синему морю на утешение,

   Быстрым рекам на славу до моря,

   Добрым молодцам на послушанье.

   Веселым молодцам на увеселенье!

  

   B заключение соблаговолите позволить мне сказать вам несколько добрых речей, и расстанемся приятелями.

   Обещал я, правда, быль, не сказку, но и не летопись, не гисторию правдивую. Правда - вещь редкая на белом свете. Чистою самородною (как в Сибири находят золото самородное, полупудовыми кусками) едва ли найдете вы правду в здешнем мире. Не думают обманывать, а правды все-таки не говорят. Вот, примером сказать, случалось ли вам что-нибудь самим видеть и после того слышать рассказы о виденном вами от других самовидцев? Всякий рассказывает, не лжет, и так говорит - да не так выходит. Оттого у нас исстари ведется пословица: из одной бани, да не одне вести.

   Что же тут делать? Как кому кажется, так тот и говорит. Вот, одного только смотрите, добрые читатели: добросовестно ли рассказывают вам.

   Здесь, я кладу руку на сердце, и скажу вам смело:

   "Я рассказывал так, как по чистой совести мне казалось. И если я в этом лгу, то, да будет мне стыдно, или при стариках, на морозе, шапку с меня снять извольте".

   Вы найдете кое-что не так, если станете сличать рассказы других о Шемяке с моим рассказом.

   До сих пор, вам представляли Шемяку злодеем, каких мало и бывало на святой Руси, а Василия Темного таким тихим, что он воды не замутит.

   У меня Шемяка показан вам иначе: лихой, удалой, горячая голова, с добрым сердцем, и - с несчастием, на роду написанным.

   Закройте вы все ваши истории; вслушайтесь в рассказы старинных летописей; вдумайтесь в то, что они говорят и как говорят, и уже потом меня судите - так я и прав буду. А между тем, вот что пришло мне в голову:

   Рассказывал я вам о Шемяке, да о брате его Василии Косом, а между тем вмешалась в мой рассказ повесть о чудном старике Иване Гудочнике, и о том, как он заклял свою буйную голову при гробе Спасителя.

   О других персонах рассказ мой кончен порядком: Шемяка женился и стал владеть Галичем; брат его Василий остался в обители, уже не Косой, а Слепой, домыкать дни свои без света Божьего; Василий Васильевич стал благополучно владеть Москвою. Но Гудочник что?

   Да, об этом спрашивали меня многие, читавшие мой рассказ. И спрашивали, не только о том; что сталось с Гудочником после расстани его в Новегороде с Шемякою, но и о том: кто был этот старик? Какими обстоятельствами приведен был к страшной клятве, и освободил ли он наконец душу свою от клятвы, или сошел в могилу, связанный на земли и на небеси?

   Обо всем этом могу я дать вам, мои любезные читатели, полный отчет; да, вот беда моя: рассказывать обо всем этом будет долгая песня, а я боюсь - не надоел ли уже вам и без того моею говорливостью?

   Нашлись, правда, ласковые люди, которые говорят мне: нет! - и уговаривают, чтобы я досказал им досконально о Гудочнике. Признаюсь - и собственная моя охота есть на это... и по всему этому прошу милостивно выслушать следующее:

   Теперь рассказал я русскую быль: Клятва при гробе Господнем, или Повесть о том, как князья Василий Косой и Димитрий Шемяка поссорились на свадебном пире с Великим князем Василием Васильевичем Темным. и о том, что из того происходило.

   Хочу же вновь рассказать еще другую русскую быль: Суд Божий, или Повесть о том, как полонен был Великий князь Василий Васильевич Темный, на Суздальском бою, безбожным царем казанским Улу-Махметом, как восстановлено было Суздальское княжество, и что из того происходило.

   Тут увидите вы снова, любезные мои читатели, Шемяку, Гудочника, Москву, Новгород, Литву, все почти знакомые вам лица: Басенка, Ряполовских, подьячего Беду, Юрия Патрикеевича, и прочих; услышите подробно все похождения Гудочника, если только достанет у вас терпения слушать новый рассказ мой - а он будет не мала такие же четыре книжки, какие вы теперь прочитали.

   Угодно - так я не замедлю, а не угодно, так вольному воля: положите, что вы встретились в пути, в дороге с Гудочником, как встретился с ним некогда дедушка Матвей; что Гудочник рассказал вам часть своих похождений и что вам некогда было дослушать остального. Ведь это часто на белом свете бывает. В таком случае - спасибо вам за то, что вы терпеливо прочитали мои рассказы о русской старине. Если же они вам сколько-нибудь полюбились, если они заняли у вас несколько праздного времени, не оставьте и мне, смиренному рассказчику, сказать мимоходом, также - русское спасибо!

   До свидания! Авось еще увидимся, как старые знакомые, а до тех пор - Богу слава, вам здравие и спасение, а русской были - конец.

  

  

   В настоящий сборник вошли избранные исторические произведения Н. А. Полевого. С некоторыми из них советский читатель уже знаком. "Повесть о Симеоне, Суздальском князе" в последние годы переиздавалась трижды (См. кн.: Полевой Н. Избр. произв. и письма. Л., 1986. С. 28-88; Полевой Н. Мечты и звуки. М., 1988. С. 135-196; "Русская историческая повесть первой половины XIX века". М., 1989. С. 84-144. Четырежды, не считая журнального варианта 1828 г. и авторской прижизненной публикации в 1843 г., она издавалась в дореволюционные годы - 1885, 1890, 1899, 1900 гг.); "Пир Святослава Игоревича, князя Киевского" - один раз (Полевой Н. Мечты и звуки. С. 260-284). Другие произведения переиздаются в советское время впервые: "Иоанн Цимисхий" - по единственному, прижизненному изданию (2 части. М., 1841); роман "Клятва при гробе Господнем" - по первому изданию (4 части. М., 1832; в дореволюционные годы роман переиздавался четыре раза - 1886, 1899, 1900, 1903 гг.).

   В настоящем издании тексты произведений даются с сохранением орфографии и пунктуации, характерными для того времени и отражающими индивидуальный стиль автора.

   Произведения расположены в исторической последовательности событий, изображенных Н. А. Полевым.

  

  

   Впервые - первая глава первой части под заглавием "Постоялый двор (отрывок из русской были XV века)" - Денница. Альманах на 1831 г. М., 1831. С. 52-86; полностью - Отдельное издание. В 4-х ч. М., 1832. Цензурн. разр.: ч. 1-25 сентября 1831 г.; ч. 2-21 декабря 1831 г.; ч. 3-5 мая 1832 г.; ч. 4-3 июня 1832 г.

  

   С. 283. ...крестное целованье - клятва на верность данному слову (устному или закрепленному в грамоте, договоре), скрепляемая целованием креста.

   Писано к Шемяке...- Имеется в виду "Послание" ("Грамота") русских епископов князю Василию Шемяке (см. прим. к с. 325) от 29 декабря 1447 г.

   Говорено Шемяке...- Приводятся слова, сказанные Василием II Васильевичем (1415-1462), великим князем Московским (1425-1433, 1433-1446, 1447-1462), при покаянном примирении с Василием Шемякой после того, как он был в 1446 г. Шемякой свергнут и временно отрекся в его пользу от великокняжеского Московского стола.

   Сочинитель русских былей и небылиц - так назвал себя Н. Полевой, напоминая о себе, как авторе "русских былей" ("Симеон Кирдяпа", "Краковский замок", "Постоялый двор" и др.) и "небылиц" ("Святочные рассказы" и др.).

   С. 285. Семь лет постоянного внимания и уважения публики...- Имеется в виду популярность журнала "Московский телеграф", издаваемого Н. Полевым с 1825 г.

   ...мелькают... в Лету...- т. е. бесследно исчезают. Лета - в древнегреческой мифологии река забвения в подземном царстве; души умерших, погруженные в воду этой реки, забывали все, перенесенные ими на земле, страдания.

   С. 286. Дидерот - французский писатель и философ Дени Дидро (1713-1784).

   С. 288. Мориер Джемс (1780-1849) - английский писатель, дипломат и путешественник.

   С. 289. Гостомысл - легендарный предводитель (старейшина) новгородцев (1-я пол. IX в.), инициатор приглашения варягов на Русь.

   Нума Помпилий - легендарный Римский царь.

   Минос - легендарный Критский царь; после смерти - один из судей загробного мира.

   С. 291. ...под личиною живописца...- Имеется в виду сатирическое приложение к "Московскому телеграфу" - "Новый живописец общества и литературы", большая часть статей которого была написана самим Н. Полевым.

   С. 292. "Юрий Милославский, или Русские в 1612 году" (1829) и "Рославлев, или Русские в 1812 году" (1830) - романы Н. М Загоскина (1789-1852); "Димитрий Самозванец" (1830) и "Иван Выжигин" (1829) - романы Ф. В. Булгарина (1789-1859).

   "Марфа Посадница" - не роман, а повесть.

   С. 293. Буало Никола (1636-1711) - франц. поэт и теоретик классицизма; Полевой отсылает читателей к его сочинению - "Герои из романов. Диалог в манере Лукиана" (См.: Буало. Поэтическое искусство. М., 1957).

   С. 294. "Полярная Звезда" (1823-1825) - альманах декабристов; издавался А. Бестужевым-Марлинским (1797-1837) и К. Ф. Рылеевым (1795-1826).

   Барант А. Г. П. де, барон (1785-1866) - французский историк, публицист.

   Другие опыты печатал я в разных альманахах.- "Сохатый. Сибирское предание" - Денница. Альманах на 1830 год; "Краковский замок" - Радуга. Альманах на 1830 год; "Постоялый двор" - Денница. Альманах на 1831 год.

   С. 295. Нодье Шарль (1780-1844) - французский писатель-романтик.

   С. 296. Под ферулою...- т. е. под строгим руководством и страхом наказания; ферула (букв.- хлыст, розга) - так называлась линейка, которой били по рукам школьников.

   С. 297. Вите Луи (1802-1873) - французский политический деятель и драматург.

   С. 298. Немцевич Юлиан Урсын (1757-1841) - польский писатель и революционный деятель.

   Опыты "Дум"... являлись... на русском языке...- Имеются в виду "Думы" К. Ф. Рылеева.

   Трембецкий Станислав (1739-1812), польский поэт. "Селянки" - Имеется в виду поэма "Зофьювка..." (1806).

   С. 299. ...падение Царьграда...- см. комм. к с. 58.

   coups de theatre (фр.) - неожиданная развязка.

   С. 302. Эпиграф - Строки из песни "Чернобровый, черноглазый..." Мерзлякова Алексея Федоровича (1778-1830).

   С. 308. Александр Феодорович, прозванный Брюхатый (ум. 1483) - князь Ярославский.

   С. 312. Радуница - день поминовения умерших; приходится на первую неделю после пасхи.

   С. 317. Балчуг - район Москвы, расположенный по другую сторону р. Москвы напротив Кремля.

   ...не погреши против девятой заповеди...- т. е. не лжесвидетельствуй.

   Василий Ярославич (ум. 1483) - князь Серпуховской и Боровский; его сестра Мария Ярославна стала женою Василия II.

   С. 319. Преосвященный - митрополит всея Руси (с 1409 г.) Фотий (ум. 1431).

   С. 320. Василий I Дмитриевич (1371-1425) - Великий князь Владимирский и Московский с 1389 г.

   С. 321. Эпиграф - Строки из баллады В. А. Жуковского "Светлана".

   С. 325. Василий Юрьевич по прозванию Косой (1401-1448) - Великий князь Московский (1434), князь Звенигородский (1434) и Галицкий (1435).

   Дмитрий Юрьевич по прозванию Шемяка (ок. 1402-1453) - Великий князь Московский (1446-1447), князь Угличский (с 1434).

   С. 328. Дмитрий Юрьевич по прозванию Красный (ок. 1408-1441) - князь Бежецкий (с 1434 г.).

   С. 333. ...гордая литвянка - Софья Витовтовна (ум. 1453) - жена (с 1391 г.) Василия I Дмитриевича.

   Кучково поле - место в Москве (недалеко от совр. Сретенских ворот), где проходили кулачные бои и совершались казни.

   С. 336. Окупные князья - так назывались князья, которые за определенную плату (окуп, выкуп) отказались от права распоряжаться своими землями в пользу Московского князя при Иване I Калите (см. комм. к с. 337), признав полную вассальную от него зависимость, сохранив при этом прежнюю власть над людьми и хозяйственной деятельностью на территории своих бывших уделов: князья Белозерские, Ростовские, Ярославские и др.

   С. 336-337. ...Александр Тверской поколотил дурака Щелкана...- Имеется в виду восстание 16 августа 1327 г. в Твери против татарского баскака (посла - сборщика даней) Чолхана (Шолхана, по летописям - Щелкана), которое возглавил Александр Михайлович (1301-1339) - великий князь Тверской с 1326 г. и Владимирский (1326-1327).

   С. 337. Через год Тохтмыш сжег... Москву - см. комм. к с. 222 и 225.

   Иван Данилович - Иван Данилович Калита (1304-1340) - князь Московский с 1325 г., великий князь Владимирский с 1328 г.

   С. 340. Эпиграф - строки из поэмы А. С. Пушкина "Цыганы".

   С. 341. Соседко мучил - т. е. домовой.

   С 343. Демественное пение - торжественное, праздничное исполнение духовных стихов, украшенное мелодически и ритмически.

   Столповое пение - чтение нараспев духовных стихов в строго заданной тональности, определяемой интервалом между двумя соседними гласами-нотами (отсюда название - "столповое") из восьми звукопоследованкй (гласов, нот), принятых в православном богослужении.

   ...злочестие учинил покойный литовский князь...- Имеется в виду утверждение в Киеве, находившемся тогда под властью Литвы, независимой от русской церкви митрополии. В 1415 г. Витовт созвал всех епископов из подвластных ему славянских земель - полоцкого, черниговского, луцкого, смоленского, туровского и др., которые провозгласили создание Киевской митрополии и избрали своим митрополитом болгарина Григория Цамблака (ум. 1419), безуспешно пытавшегося соединить две церкви - православную ("греческую") и католическую ("латинскую"). В 1433 г. Киевскую митрополию возглавил смоленский епископ Герасим (уб. литовцами в 1435 г.)

   С. 344. Ирод - см. комм. к с. 94.

   Диоклетиан - см. комм. к с. 99.

   Арий - см. комм, к с. 48.

   Савелий (конец III - нач. IV вв.) - проповедник, отрицавший учение о троичности Бога (Троице).

   ...препри его - т. е. победи в церковном споре (пря - спор).

   С. 345. Свидригайло - имеется в виду Скиргайло (Скиригайло) Ольгердович (ум. 1396), князь Полоцкий (1380-1386), великий князь Литовский (1386-1392), князь Киевский (1392-1396).

   Свидригайло Ягайлович - имеется в виду Свидригайло Ольгердович (ум. 1452), великий князь Литовский (1430-1431), брат Ягайлы (Владислава) Ольгердовича (ок. 1350-1434), Великого князя Литовского (1377-1386); короля Польского (1386-1434).

   ...брат Витовта - Сигизмунд (уб. 1440), князь Стародубский, великий князь Литовский с 1431 г.

   С. 347. Витовт подступал под Плесков... осаждал Опочку... обступил Порхов...- имеется в виду набег литовцев на Русь в 1426 г.; Плесков - старинное название Пскова.

   С. 350. Галич Мерский - город находился на берегу Галичского озера (ныне Костромская обл.).

   Галич Волынский - находился на р. Днестр (ныне - Ивано-Франковская обл. Украинской ССР).

   Князь Даниил (ум. после 1224 г.) и др.- Галицкие (на Волыни) князья.

   Белое море - здесь имеется в виду Мраморное море.

   С. 352. Эпиграф - строки из стихотворения А. С. Пушкина "Поэт и толпа" (1828).

   Крыжаки - крестоносцы.

   С. 353. ...колен многое множество...- Колено - родовое разветвление, часть родословной, поколение.

   Эдигеево нашествие - имеется в виду поход на Русь в 1408 г. татарского князя Эдигея, во время которого ему не удалось взять Москвы, но он разграбил южнорусские земли и часть северо-восточных земель, захватил и сжег Ростов Великий.

   С. 354. Югра - историческое название земель, примыкавших к Северному Ледовитому океану от Печоры до Обской губы, где проживали югра (старинное