Панаев Иван Иванович - Она будет счастлива

а обнажепную грудь, она съ необыкновеннымъ одушевлен³емъ пробѣгала строки какого-то письма, лежавшаго на столѣ передъ нею. Глаза ея впивались въ это письмо, сверкали радостью и наслажден³емъ... Потомъ она задумывалась, отрывала взоры отъ письма, подымала головку, протирала глаза, снова принималась читать - и, казалось, все еще ме совсѣмъ вѣрила прочитанному.

   Радость, одушевлявшая Зинаиду въ эту минуту, была свѣтла и ярка, какъ солнечный день; къ этой радости не примѣшивалось чувства боязни, на нее не набрасывала своей мрачной тѣни тайна.

   То была боязливая радость дитяти, радость, которая хочегь непремѣнно высказаться, ищетъ участниковъ, безгрѣшно-безукорная радость!

   И она заключалась въ одной строчкѣ письма, которое лежало передъ нею...

   Это было письмо матери. Эта строчка содержала въ себѣ слѣдующ³я слова:

   "Черезъ полтора мѣеяца, а можетъ быть и ранѣе, я обниму тебя, другъ мой".

   Матушка будетъ здѣсь, опять со мною, она будетъ ласкать меня попрежнему, я крѣпко прижму ее къ моему сердцу: вотъ что наполняло ее, вотъ почему она не могла разстаться съ письмомъ, вотъ почему она въ двадцатый разъ перечитывала его - и все еще сомнѣвалась въ своемъ счастъи, и задумывалась, и спрашивала себя: неужели это въ самомъ дѣлѣ? неужели она точно будетъ возлѣ меня, со мною?..

   Ей хотѣлось спать, она не думала о снѣ, ей досадно было, что такъ скоро наступила ночь... поскорѣе бы утро, поскорѣе бы забрежжилъ свѣтъ...

   Въ ближней комнатѣ часы однозвучно пробили три четверти перваго.

   Какъ долго идетъ время! Еще сколько часовъ до разсвѣта!

   Вдругъ колокольчикъ у подъѣзда зазвенѣлъ, дернутый сильною, нетерпѣливою рукой... Она вздрогнула - и лицо ея въ минуту вспыхнуло, и какая-то темная дума сморщила брови.

   - Это онъ! - прошептала она.

   Въ домѣ послышался стукъ. Полуспящ³е лакеи неловко, спотыкаясь, забѣгали по лѣстницѣ. Раздался громк³й, сердитый голосъ; глухо отозвались въ пустыхъ комнатахъ безпокойные шаги человѣка и звонъ шпоръ. Ближе и ближе, слышнѣй и слышнѣй...

   Она еще разъ вздрогнула и еще разъ прошептала:

   - Это онъ!

   Черезъ минуту дверь спальни отворилась, и передъ Зинаидой стоялъ мужъ ея.

   Его лицо было блѣдно, его волосы въ безпорядкѣ, его мундиръ разстегнутъ...

   Она взглянула на него, она прочла на лицѣ его гнѣвъ и досаду, она поняла съ замиран³емъ сердца, что значитъ этотъ гнѣвъ и досада.

   - Отчего вы не легли спать до сихъ поръ? - спросилъ онъ грубо.

   - Я дожидалась тебя, я хотѣла...

   - Дожидаться меня?- Ну, а если бы я не могъ быть домой до утра? Вы все дожидались бы меня?

   Онъ засмѣялся.

   - Я хотѣла сообщить тебѣ мою радость, Вольдемаръ: знаешь ли что? Я получила письмо отъ матушки...

   И она устремила на него свой ангельск³й взоръ, и она слѣдила, какое впечатлѣн³е произведутъ эти слова на лицѣ его.

   Онъ нахмурилъ брови, отвернулся и сталъ ходить поперекъ комнаты.

   - Какъ, она будетъ сейчасъ, теперь, скоро? - говорилъ онъ прерывисто...- Зачѣмъ? что ей угодно здѣсь?

   Слезы выступили на глазахъ бѣдной женщины, но она скрыла ихъ.

   - Еи угодно видѣть меня, видѣть дочь свою, которую она не видала вотъ уже скоро два года.

   - Два года! Вѣдь она получаетъ постоянно каждую недѣлю ваши письма, вѣдь она знаетъ, что вы здоровы. Чего же больше?

   - Другъ мой! Ты сегодня очень разстроенъ... Боже мой! Вольдемаръ, неужели ты хотѣлъ бы лишить меня одного наслажден³я, одного, которое остается мнѣ въ жизни - видѣть матушку?

   - Все это очень хорошо, только не теперь, не с³ю мипуту; мои дѣла и безъ того разстроены, каждая копейка для меня составляетъ счетъ...

   - О, не безпокойся, не безпокойся... я не заставлю тебя, я не захочу, чтобы ты издерживалъ свои деньги на этотъ расходъ... Нѣтъ, никогда!.. Она будетъ вѣрно не надолго сюда, ея пребыван³е здѣсь не будетъ стоить дорого... Къ тому же у меня естъ брилл³анты, которые я получила въ приданое... Я продамъ мой фермуаръ и...

   - Твои брилл³анты! а! Послушай, Зинаида...

   И онъ отвелъ ее въ сторону, къ окну...

   - Мнѣ с³ю минуту нужны, необходимо нужны твои брилл³анты... крайность... я тебѣ отдамъ ихъ черезъ мѣсяцъ, можетъ быть прежде... Я проигралъ большую сумму... Мнѣ нужны теперь деньги... иначе я потеряю кредитъ, ты понимаешь меня?

   И онъ крѣпко сжалъ ея руку.

   - Я радъ за тебя, что твоя матушка будетъ сюда... Послушай, Зинаида, мнѣ нужны деньги, я не надолго заложу твои брилл³анты...

   - Если тебѣ угодно; но, другъ мой...

   - Да, да! и сейчасъ, потому что я долженъ выѣхать завтра рано утромь, очень рано...

   Черезъ минуту она молча поставила передъ нимъ на столъ три красныя сафьянныя коробки.

   Онъ съ жадностью бросился къ этимъ коробкамъ и открылъ ихъ...

   - Тутъ нѣтъ твоего большого креста! -нетерпѣливо произнесъ полковникъ...- Гдѣ же онъ?

   - Этотъ крестъ подаренъ мнѣ матушкою... я берегу его... онъ мнѣ дороже всѣхъ вещей... я никогда не разставалась съ нимъ...

   - Я возвращу его тебѣ черезъ мѣсяцъ...

   - Вольдемаръ! другъ мой! Я тебѣ отдамъ все, все, что ты хочешь, все, что ты прикажешь ьшѣ, но ты оставишь у меня этотъ крестъ? Не правда ли?

   И она посмотрѣла на него такъ убѣдительно, съ такою мольбой.

   Онъ снова нахмурился.

   - Мнѣ нуженъ и этотъ крестъ! Слышишь ли ты? и этотъ крестъ! Чего мнѣ болѣе отъ тебя требовать? Здѣсь все мое, все... Развѣ ты забыла, что я взялъ тебя только съ однѣми этими тряпками, которыя навѣшиваютъ на себя женщины?

   Она схватилась за ручку табуретки.

   - Что жъ - вамъ не угодно исполнить мою просьбу? Вы хотите, чтобы я васъ еще упрашивалъ?

   - Сейчасъ, сейчасъ... - произнесла она слабымъ голосомъ и едва могла дойти до комода.

   Ноги ей измѣняли.

   - Вотъ крестъ.

   Она протянула руку съ коробкой, и рука ея дрожала. Онъ взялъ всѣ эти коробки и положилъ въ боковой карманъ мундира...

   Часы пробили половину второго.

   - Тебѣ, я думаю, пора спать, уже такъ поздно...

   Онъ вышелъ изъ комнаты, дверь захлопнулась.

   Она упала безъ чувствъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Это была тайная сцена изъ домашней жизни Зинаиды: одна только сцена, выхваченная наудачу изъ тысячи сцемъ, отъ которыхъ бы вы отвернулись съ негодован³емъ; а изъ этихъ сценъ сцѣплена была жизнь ея. Это темная сторона брака; это только одинъ примѣръ брака изъ выгодъ, изъ расчетовъ, гдѣ нѣтъ другой идеи, кромѣ звѣздъ, или имени, или золота, или надеждъ и на то, и на другое, и на третье, одинъ только изъ тысячи подобныхъ браковъ!..

   Какъ разсказать, какъ передать все, что терпѣла бѣдная Зинаида? Въ продолжен³е двухъ лѣтъ ни одного взора участ³я, ни одного сердечнаго слова, ни одного отвѣта на мысль души. И ко всему этому преступное чуветво любви къ другому, странная борьба любви съ святынею долга, и желан³е затаить и затушить въ себѣ эту любовь... Вотъ истор³я этой женщины; вотъ драма, которую бы можно было развернуть съ ужасающею послѣдовательностью, драма, которая, вѣрно, не требовала бы притянутыхъ эффектовъ, драма поразительной истины, передъ которую должно бы привести отцовъ и матерей, заставить ихъ содрогнуться и потомъ указать имъ на громовый судъ Бога!

   И что, если бы въ этомъ состоян³и, безнадежномъ и мучительномъ, кто-нибудь еще шепнулъ ей на ухо, что ея участью, съ хладнокровнымъ расчетомъ, люди располагали заранѣе; что эти люди равнодушно придумывали средства къ ея паден³ю; что они, можетъ быть, разсказывали другъ другу за тайну объ ея связи съ другимъ; что эта тайна росла, росла и наконецъ сдѣлалась общимъ достоян³емъ; и пустой разсказъ, ни на чемъ не основанный, сплетенный такъ, по догадкамъ, вылился во всѣ формы истины.

   Что, если бы она узнала объ эгомъ?

   Свѣтлицк³й, въ самомъ дѣлѣ, собирая около себя кружокъ молодежи, съ важностью заложивъ руки въ карманы, говорилъ съ таинственнымъ видомъ:

   - Господа, посмотрите-ка на Горина: право, онъ молодецъ! Онъ пользустся жизнью; онъ въ связи съ одною изъ лучшихъ женщинъ Петербурга... Знаете ли, кто эта женщина?

   И онъ произносилъ имя Зинаиды, и не хотѣлъ думать о томъ, что пятнаетъ чистое, святое имя. Что ему было до этого? Онъ сообщалъ новость.

   А эту новость разносила повсюду молодежь, выслушивавшая его и вѣрившая ему.

   И вотъ однажды въ богатой гостиной княгини С*, освѣщенной тысячами свѣчъ, горѣвшей огнями и золотомъ, у малахитоваго стола, уставленнаго бронзою, отражавшеюся въ огромномъ зеркалѣ, стояли двѣ женщины въ бальныхъ платьяхъ, каждая съ букетомъ цвѣтовъ въ рукѣ, раздушенныя и прекрасныя.

   - Знаешь ли, Lise, отчего такъ давно нигдѣ не было видно Горина?- говорила одна изъ нихъ съ улыбкой ирон³и, которая смѣшивалась съ какою-то надменностью.- Знаешь ли, отчего? Онъ влюбленъ. И въ кого? Въ эту И* -ты видала ее? Женщина такого страннаго тона! - Она, разумѣется, бросилась къ нему на шею - и онъ въ восторгѣ! - А несчастный полковникъ, мужъ ея - весь проигрался...

   - Браво!- перебила другая:- и эти женщины разыгрываютъ романы à la Balzac! только эти романы вѣрно отзываются русской передѣлкой и пахну³ъ не парижскими духами, а l'eau de Cologne съ гостиннаго двора.

   Въ этой же самой гостиной, только въ другомъ концѣ ея, стояли двое пожилыхъ мужчинъ во фракахъ. Одинъ изъ нихъ былъ Свѣтлицк³й.

   Они продолжали вѣроятно давно начатый разговоръ.

   Свѣтлицк³й говорилъ:

   - Да, счастье, неимовѣрное счастье! Почти во всю игру съ нимъ у меня король навскрышѣ! Я бросилъ карты, я говорилъ ему, что я не хочу пользоваться навѣрное его деньгами, что при такомъ счастьи... Но вы знаете? Этотъ И* горячъ въ картахъ до безум³я. Доходило до ста тысячъ, онъ рвалъ на себѣ волосы - и я далъ ему огыграться...

   - А сколько отыгралъ онъ?

   - Тридцать три тысячи.

   - Гм!- такъ вы взяли у него шестьдесятъ семь? Это хорошо. Экарте и тинтере - игры чрезвычайно азартныя.

   - Нѣтъ, вообще въ играхъ надо благоразум³е, наполеоновск³й расчетъ и ледяное хладнокров³е...- А! Горинъ! j'ai deux mots à vous dire!- И Свѣтлицк³й взялъ за руку молодого человѣка и увлекъ его въ залу.

   Когда они проходили но залѣ, Горинъ замѣтилъ, что нѣкоторыя изъ дамъ смотрѣли на него съ коварной улыбкой, и одна сказала ему мимоходомъ:

   - Какъ вы перемѣнились, monsieur Горинъ! Вы пополнѣли: видно приморск³й воздухъ полезенъ вамъ. Вѣдь вы, кажется, жили по Петергофской дорогѣ? Я васъ часто встрѣчала тамъ.

   - Вы ошибаетесь,- отвѣчалъ онъ ей холодно...- Я не жилъ по Петергофской дорогѣ и не имѣлъ удовольств³я встрѣтить васъ тамъ ни разу.

   - Чего хотятъ отъ меня эти женщины? - продолжалъ онъ, оборачиваясь къ Свѣтлицкому.- И что значатъ эти намеки?

   Онъ пристально посмотрѣ³лъ на него.

   - Будто вы не догадываетесь?- возразилъ Свѣтлицк³й.- Онѣ завидуютъ счастью другой женщины, съ которой никогда не могутъ сравниться.

   - Завидуютъ счастью другой женщины? Я не понимаю, что вы хотите сказать мнѣ...

   - Ну, да: завидуютъ женщинѣ, которую вы любите. Это такъ натурально. Это въ ихъ характерѣ... зависть...

   - А какъ знаютъ онѣ, что я люблю кого-нибудь?

   И онъ еще разъ посмотрѣлъ на Свѣтлицкаго.

   - Вы сегодня все такъ горячо принимаете. Что съ вами? Мы живемъ въ Петербургѣ, и вы хотите скрыть вашу любовь отъ общества, къ которому принадлежите? Это ужъ слишкомъ. Здѣсь все знаютъ, все подмѣчаютъ, все подозрѣваютъ, обо всемъ догадываются. Надобно прожить, сколько прожилъ я, чтобы узнать механизмъ, проникнуть въ закулисныя дѣйств³я этихъ обществъ.

   - Вы правы; но, если эти люди осмѣлятся чернить имя той, которая чиста какъ ангелъ; если эти люди, живущ³е сплетнями...

   - Ради Бога, тише! не забудьте, что мы окружены со всѣхъ сторонъ взглядами и наблюден³ями. Вотъ именно ваша теперешняя горячность можетъ подать поводъ къ пустымъ и непр³ятнымъ для васъ подозрѣн³ямъ. Подозрѣн³я часто имѣютъ вѣсъ истины въ глазахъ общества. Противъ этого говорить нечего, хоть это очень горько.

   - О, это ужасно!

   - А сколько разъ вы сами повторяли шутя, такъ, безъ всякой злобы, людской говоръ: этотъ человѣкъ въ связи съ такою-то женщиною, эта женщина дѣлаетъ то-то... Вы не имѣли другихъ основан³й, какъ слухи? Все это изстари ведется между людьми.

   - Теперь, болѣе чѣмъ когда-нибудь, я понимаю, что это ужасно! Имя женщныы доллгно быть неприкосновенно и свято. Ничего нѣтъ труднѣе, какъ узнать женщину, и вы, Свѣтлицк³й, съ вашимъ опытомъ и знан³емъ людей, и вы можете иногда ошибиться, иногда можете поставить существо чистое и высокое заурядъ съ этими женщинами...

   И молодой человѣкъ указалъ головой на цвѣтную гирлянду дамъ, собравшихся въ залѣ.

   - И вы ошиблись,- продолжалъ онъ съ значительной улыбкой, увлекая Свѣтлицкаго въ амбразуру окна,- да, согласитесь сами? Знаете ли, я никогда не прощу себѣ, никогда, что я прежде осмѣлился смѣшивать ее со всѣми, что я не понималъ, какъ любитъ она, что такое ея любовь, что я оскорблялъ эту женщину моими безумными выходками! Помните ли то утро, когда я прибѣжалъ къ вамъ, три мѣсяца назадъ тому: я проклиналъ ее въ то утро, а теперь, теперь...

   Свѣтлицк³й грызъ ноготь пальца, губы его хотѣли искривиться усмѣшкой...

   Горинъ не замѣчалъ этого; его пылкая душа требовала участ³я, сочувств³я: и онъ забывалъ, кому и для чего говоритъ; и онъ не зналъ, что человѣкъ, вмѣсто участ³я, вмѣсто сочувств³я, обольетъ слова души его ядомъ насмѣшки и выставитъ ихъ на позоръ первому, кто попадется ему навстрѣчу.

   - Помните, послѣ этой сцены на дачѣ, я не хотѣлъ было ѣздить къ И*, ея поступокъ со мной казался мнѣ оскорбительнымъ. Я думалъ никогда болѣе не видать ее, и увидѣлъ черезъ двѣ недѣли послѣ того въ церкви.

   Горинъ схватилъ за руку Свѣтлицкаго.

   - Она стояла на колѣняхъ и молилась съ глубокимъ чувствомъ. Крупныя слезы катились по блѣдному лицу ея. Это была истинная молитва вѣрующей; это были жгуч³я слезы страдан³я. О, за каждую слезу ея потребуется тяжк³й отчетъ, если естъ правосуд³е тамъ!.. Вы удивляетесь словамъ моимъ, не правда ли? Я не похожъ въ эту минуту на прежняго Горина? Да, я перемѣнился, очень перемѣнился; рано или поздно мнѣ надобно было сдѣлаться человѣкомъ; и она меня призвала къ новой жизни, ей я обязанъ всѣмъ... Если бы я могъ передать вамъ впечатлѣн³е, которое производитъ на меня теперь эта праздничная зала и эти бездушныя лица... Но послушайте: я смотрѣлъ на нее долго, долго; она не видала меня... я и прежде часто смотрѣлъ на нее молящуюся, а никогда не чувствовалъ того, что почувствовалъ въ ту минуту... Надобно было имѣть каменное сердце или быть вовсе безъ сердца, чтобы въ ту минуту не простить ей всего, всего - даже смертельной обиды, чтобы не тронуться велич³емъ этой женщины!.. Послѣ обѣдни я долго не рѣшался подойти къ ней; но когда я уже стоялъ передъ лицомъ ея, она меня встрѣтила своей радушной улыбкой. Это была ея прежняя улыбка... Я ожилъ... Она заговорила со мной тѣмъ же голосомъ, проникавшимъ до сердца, будто между нами ничего не было... "Вы насъ совсѣмъ забыли. А я и мужъ мой всегда такъ рады васъ видѣть"... Мужъ мой! Я весь вспыхнулъ. Она, кажется, замѣтила это и сказала мнѣ: "я буду васъ ждать". И вѣрите ли, Свѣтлицк³й, я всего въ продолжен³е трехъ мѣсяцевъ былъ у нихъ только четыре раза, потому что я не могу видѣть ее рядомъ съ этимъ полковникомъ. Я не знаю, что будетъ со мной, но если онъ...

   - Вы поэтъ, Горинъ! Вы имѣете чудный даръ живописать! Вы сильно чувствуете! - воскликнулъ Свѣтлицк³й и пожалъ руку молодому человѣку.

   "Какъ несносны эти влюбленные!- думалъ онъ.- Вотъ человѣкъ, мучилъ меня цѣлый часъ, разсказывая всяк³й вздоръ, какъ будто для меня занимательна его интрига!"

   - Простите, я долженъ оставить васъ. Я далъ слово на вистъ барону М*... Онъ, я думаю, давно ждетъ меня.

   Горинъ остался на томъ же мѣстѣ. Свѣтлицк³й проскользнулъ въ тѣ комнаты, гдѣ были открыты зеленые столы.

   Когда онъ садился играть, мимо его проходилъ камеръ-юнкеръ *.

   - Ахъ, знаете ли что, графъ? Умора! Вообразите, я едва только вырвался отъ Горина. Злодѣй, замучилъ меня. Цѣлый часъ увѣрялъ, что онъ питаетъ самую идеальную и чистѣйшую любовь къ И*. Насъ съ вами трудно увѣрить въ этомъ. Мы, признаться, что-то давно не вѣримъ въ идеализмъ! А?..

   И онъ засмѣялся.

  

  

  

   Въ горячихъ и тѣсныхъ объят³яхъ материнской любви лежала почти бездыханная Зинаида. Это было ровно черезъ полтора мѣсяца послѣ страшной для нея ночи. Старушка хотѣла одушевить ее своими поцѣлуями и вызвать румянецъ жизни на ея мертвыя, блѣдныя щеки, тотъ румянецъ беззаботности и счаст³я, который нѣкогда украшалъ ея дѣвственность. Она съ ужасомъ смотрѣла на лицо дочери, которое такъ измѣнилось отъ горя, и жгуч³я слезы старушки одаа за другой падали на это лицо. Она читала на немъ всю истор³ю жизни несчастной, съ перваго дня разлуки съ нею, и ничто не ускользало отъ проницательнаго взора матери!

   Когда Зинаида открыла глаза, когда чувства постепенно стали возвращаться къ ней, она еще крѣпче прижимала къ своей груди старушку.

   - Это вы, матушка! вы! О, вѣдь это не сонъ? Не правда ли? Пощупайте, какъ бьется мое сердце... Это вы, вы! опять со мною! Вы ужъ болѣе не оставите меня, не правда ли?

   И она несвязно лепетала ей эти перерывистыя слова, которыя невозможно передать, эти слова, вырывающ³яся изъ души и ложащ³яся прямо на душу, эти отрывки раздраженныхъ чувствъ, эти звуки, проникающ³е весь составъ вашъ, которые нельзя опредѣлить и которыхъ невозможно не почувствовать, на которые нѣтъ отвѣта, но есть поцѣлуи.

   И старушка цѣловала ее и, разглаживая ея шелковые волосы, смотрѣла ей прямо въ глаза.

   - Мы такъ давно не видались съ тобой, такъ давно! дай мнѣ насмотрѣться на тебя. Безъ тебя мнѣ было очень грустно.

   - И мнѣ также очень грустно, матушка!

   Когда эти первыя минуты душевныхъ изл³ян³й прошли, старушка посмотрѣла кругомъ себя. То былъ будуаръ Зинаиды; только ужъ не въ такомъ видѣ, какъ прежде. Все измѣнилось! Комната сохранила только свое назван³е, но въ ней не было ни ковра, ни бронзы, ни картинъ, ни мрамора, ни этихъ дорогихъ и прекрасныхъ бездѣлокъ, которыя обыкновенно разбрасываются съ такою умышленной и привлекательной небрежностью. Лишь остатки дорогой мебели, не гармонировавш³е съ голыми стѣнами и вообще съ какою-то непр³ятною пустотою, были тяжелыми свидѣтелями прежняго великолѣп³я.

   Сердце бѣдной матери при этомъ видѣ сжалось невыразимою тоскою...

   Время шло, и слишкомъ быстро, для обѣихъ: дочь отдыхала на груди матери, у нея теперь было родное сердце, отвѣчавшее на б³ен³е ея сердца, душа, сочувствовавшая ея душѣ. Мать съ мучительнымъ чувствомъ видѣла, какъ тайная болѣзнь, или тайное горе, съ разрушительною постепенностью дѣйствовали на Зинаиду, какъ потухалъ лучъ за лучомъ ея свѣтлыхъ очей, какъ исчезала свѣжесть съ лица ея. Обѣ онѣ дорожили каждой минутой и боялись разставаться другъ съ другомъ, будто имъ дано было свидѣться на кратк³й срокъ. Обѣ онѣ были грустны, и одна отъ другой скрывали грусть.

   - Ты нездорова, другъ мой?- говорила ей однажды старушка:- не послать ли за докторомъ? Сегодня ты что-то блѣднѣе обыкновеннаго, твои глаза какъ-то мутны. Какъ ты себя чувствуешь?

   - Ничего, матушка, я здорова. Вамъ это такъ кажется. Ради Бога, успокойтесь... Ничего...

   Она скрывала болѣзнь, которая уже давно таилась въ ней и начинала быстро развиваться.

   Послѣ минуты молчан³я она сѣла на диванъ возлѣ старушки и, придерживая одною рукой свою отяжелѣвшую голову, пристально посмотрѣла на нее. Лицо Зинаиды пылало румянцемъ. Она сжала руку матери въ своей рукѣ...

   - Матушка!- произнесла она робкимъ, боязливымъ голосомъ.- Матушка! У меня давно лежитъ на душѣ такая-то тягость. Я до сихъ поръ не открыла вамъ... Выслушайте меня, но безъ гнѣва, ради Бога, безъ гнѣва, потому что я не буду въ силахъ перенести его.... О, я чувствую мое преступлен³е, но что же мнѣ дѣлать?

   И она закрыла руками лицо свое, чтобы удержать потоки слезъ.

   - Что съ тобою, дитя мое, другъ мой? Зачѣмъ ты клеплешь на себя? Ты не можешь быть преступница! Нѣтъ! посмотри, глаза твои сохранили то же простодуш³е, какое они выражали въ твоемъ дѣтствѣ. Я гляжу на тебя, какъ бывало, когда ты сидѣла на рукахъ моихъ, я держала твою головку, всю въ кудряхъ; волосы твои тогда были свѣтлѣе, я любовалась тобой и цѣловала тебя, и говорила: "О, Господь долженъ услышать молитву мою: она будетъ счастлива!"

   Послѣдн³я слова старушка произнесла едва слышно, потому что горесть задушала ее.

   Зинаида положила свою голову на плечо къ ней и цѣловала ея руки.

   - Матушка!- говорила она прерывающимся голосомъ:- я всегда свято сохраняла мою обязанность... Богъ видитъ, я всегда свято сохраняю ее! Но я никогда не могла любить... моего мужа... Матушка! я люблю другого.

   Она бросилась къ ногамъ матери, и голова страдалицы упала на колѣни. Она рыдала.

   - Не правда ли, это преступлен³е? Но что я могла сдѣлать? Я сама не знала, какъ это грѣшное чувство разливалось по мнѣ... я поздно увидѣла мое бѣдств³е... можотъ бытъ я какъ-нибудь нечаянно высказала ему то, что должна бы была скрывать какъ ужасную тайну... И онъ любитъ меня - и я допустила его сказать мнѣ это... Слышала, какъ онъ произносилъ слово "люблю"... Но я никогда не признавалась ему въ любви моей. Клянусь вамъ, матушка! О, вы сжалитесь надъ вашею бѣдною дочерью! Вы взглянете на меня ласково. Вамъ первой открыла я мое сердце... и мнѣ теперь легче, гораздо легче...

   Матъ и дочь лежали въ объят³яхъ другъ друга, и ихъ слезы смѣшались...

  

  

   Въ одинъ изъ длинныхъ зимнихъ вечеровъ Горинъ сидѣлъ у письменнаго стола въ своемъ кабинетѣ. Блѣдное освѣщен³е разливалось въ комнатѣ отъ зеленаго стекла лампы; на столѣ, между грудами книгъ, стояла восковая свѣча, трескомъ своимъ изрѣдка прерывавшая тишину. Онъ былъ углубленъ въ чтен³е. Передъ нимъ былъ развернутъ Шекспиръ на половинѣ третьяго дѣйств³я "Ромео и Юл³и".

   Онъ остановплся на этой любовной, очаровательной картинѣ, когда Ромео въ комнатѣ Юл³и съ грустью смотритъ въ окно и прислушивается къ пѣн³ю жаворонка, извѣщающаго разсвѣтъ; когда она, полная непорочности и нѣги, съ такимъ простодуш³емъ упрашиваетъ его еще не покидать ее и говоритъ ему своимъ сердечнымъ, убѣдительнымъ голосомъ: "До утра еще далеко! Ты ошибся, супругъ мой, тебѣ слышится голосъ соловья. Повѣрь мнѣ, это соловей..."

   Горинъ оставилъ книгу и въ волнен³и сталъ прохаживаться по комнатѣ.

   Тысячи высокихъ мыслей затѣснились въ головѣ его, и сердце загорѣлось отъ полноты чувствъ...

   Въ это самое время дся петербургская молодежь высшаго круга вертѣлась передъ огромными зеркалами, съ улыбкой самодовольств³я и гордости собираясь на огромный балъ ** посланника. На столѣ Горина лежала пригласительная записка на этогь балъ, о которомъ за три недѣли до того кричали во всѣхъ гостиныхъ, котораго съ такимъ нетерпѣн³емъ выжидали всѣ графини и княгини, для котораго были загружены заказами магазины Ксавье и Сихлеръ; но онъ забылъ объ этомъ балѣ и объ этой пригласительной записочкѣ...

   Если бы балъ посланника былъ годъ назадъ тому, вѣрно онъ сталъ бы разъѣзжать по всѣмъ своимъ знакомымъ, для того, чтобы съ недоступнымъ тономъ аристократа проговорить каждому изъ нихъ: завтра балъ у ** посланника; тамъ будетъ весь дворъ; я сегодня получилъ приглашен³е.

   Этотъ балъ заставилъ бы его, по крайней мѣрѣ, цѣлую недѣлю ходить по Невскому проспекту съ головою вздернутою вверхъ, съ дерзкимъ и напыщеннымъ видомъ человѣка, который воображаетъ, что все встрѣчающееся ему, толпящееся передъ его глазами, все ниже его.

   Кто, сколько-нибудь наблюдающ³й, не встрѣчалъ так³я лица на Невскомъ проспектѣ въ морозные и солнечные дни отъ второго до четвертаго часа?

   Невск³й проспекгь - широкое поприще наблюден³й, средоточ³е петербургской жизни! Въ самомъ дѣлѣ, на пространствѣ отъ Аничкина моста до Адмиралтейства, вы познакомитесь со всѣмъ Петербургомъ - отъ лачужки бѣднаго, вросшей въ землю, до громадныхъ палатъ аристократа.

   Горинъ очень измѣнился! Онъ не показывалъ никому своего пригласительнаго билета на балъ; онъ не ходилъ вздернувъ голову по Невскому проспекту; онъ не поѣхалъ на балъ, который горѣлъ, ослѣпляя глаза, и щедро раскидывалъ брилл³анты лучей своихъ на гордыхъ и ледяныхъ петербургскихъ красавицъ.

   Онъ почувствовалъ, что Зинаида открыла передъ нимъ новую жизнь, новы³й м³ръ духа и мысли, который видѣлся ему нѣкогда будто сквозь сонъ. Образъ этой женщины, распростертой передъ алтаремъ Бога, дышащ³й молитвою, поразилъ его. Этотъ образъ началъ слѣдить его повсюду. Онъ углубился въ самого себя и разогналъ туманъ, застилавш³й его зрѣн³е. Съ тѣхъ поръ онъ яснѣе понялъ ничтожность общества, окружавшаго его, мелочную, недостойную человѣка суету своей прежней жизни, безум³е надеждъ своихъ, высокое назначен³е женщины и святость ея имеии!..

   Но еще черная сторона общества была закрыта передъ нимъ, онъ еще готовъ былъ довѣриться Свѣтлицкому и, порой, гримасу насмѣшки принять за улыбку радуш³я.

   Дней черезъ десять послѣ великолѣпнаго бала посланника, вечеромъ, Горинъ сндѣлъ у И*. Полковника не было дома. Въ этотъ день собирались всѣ извѣстные петербургск³е игроки въ домѣ *; къ тому же онъ и безъ того рѣдко бывалъ въ своемъ семействѣ.

   На большомъ столѣ противъ дивана, въ полукруглой комнатѣ, стояла свѣча, закрытая съ одной стороны транспарантомъ... На диванѣ сидѣла больная Зинаида, возлѣ нея старушка ея мать. Зинаида казалась необыкновенно слабою; ея лицо было то поразительно блѣдно, то вспыхивало яркимъ и страннымъ румянцемъ.

   - У меня есть до васъ просьба, Валер³анъ Петровичъ,- сказала Зинаида едва слышно,- если васъ только не обезпокоитъ она. Прочтите намъ что-нибудь: вы такъ хорошо читаете.

   Старушка встала съ дивана и подошла къ Горину.

   - Ради Бога,- шептала она ому,- ;выберите что-нибудь веселенькое, чтобы былъ хорош³й конецъ... У нея здоровье такъ разстроено. Не надобно давать ей повода къ слезамъ. Она у меня такая чувствительная!

   Онъ выбралъ что-то изъ огромнаго собран³я имировизац³й Скриба. Когда онъ кончилъ чтен³е, Зинаида казалась утомленною. Она поддерживала рукой голову, упадавшую на грудь.

   Старушка приложила свою ладонь къ головѣ дочери.

   - У тебя что-то очень горячая голова. Не чувствуешь ли ты себя хуже? Не устала ли ты?

   - Ничего, мнѣ очень легко, матушка!

   И она поцѣловала старушку.

   - Ахъ, я забыла спросить васъ,- продолжала она, обращаясь къ Горину,- о балѣ ** посланника? Говорятъ, это лучш³й изъ баловъ нынѣшней зимы?

   - Право, я ничего не могу сказать вамъ. Я не былъ тамъ.

   - Отчего же?..

   Этотъ вопросъ потерялся. Отвѣта не было. Горинъ стоялъ задумчивый со шляпою въ рукѣ. Онъ раскланялся.

   - Навѣщайте насъ почаще, Валер³анъ Петровичъ,- говорила мать Зинаиды, провожая его,- мы такъ рады васъ видѣть. Если вамъ нечего будетъ дѣлать, заѣзжайте въ четвергъ вечеромъ. Вы такъ добры. Будемте вмѣстѣ развлекать больную; она у меня очень грустигъ, бѣдная... Сегодня понедѣльникъ... вторникъ... среда...- и она считала по пальцамъ.- Ну да, въ четвергъ. Заѣзжайте пожалуйста на часокъ или на два. Мы долѣе не будемъ держать васъ...

   Зинаида, опираясь на ручку дивана, слѣдила за движен³ями уходящаго... Дверь затворилась...

   Она тяжело вздохнула...

   Когда Горинъ воротился домой, не раздѣваясь онъ упалъ въ кресла и неподвижно просидѣлъ въ этихъ креслахъ.

   Потомъ онъ машинально взялъ со стола какую-то книгу, отвернулъ переплетъ, остановился на заглавномъ листѣ и наконецъ далеко отбросилъ отъ себя книгу.

   - Она страдаетъ,- думалъ онъ:- и этотъ человѣкъ виною ея страдан³й! Онъ сталъ между ею и мною, между моимъ и ея счаст³емъ... Я долженъ на что-нибудь рѣшиться; я избавлю ее отъ муки, или...

   Мысль, которая недавно затаилась въ немъ, сначала возставала передъ нимъ въ туманѣ и отдален³и; теперь она стала прибижаться къ нему и принимать очерки безобразные, явственные, осязательные.

   Онъ содрогнулся.

   Сонъ его въ эту ночь былъ тяжелъ и смущенъ; онъ безпрестанно вздрагивалъ: ему видѣлась кровь, у ногъ его лежалъ трупъ человѣка...

  

  

   Наступилъ вечеръ четверга. Семь часовъ прозвонило на стѣнныхъ часахъ въ комнатѣ Горина. Онъ вышелъ изъ своой квартиры и, завернувшись въ шубу, тихими шагами шелъ по Литейной. Отъ его квартиры до дома полковника было не болѣе четверти часа ходьбы...

   Полозья саней скрипѣли по алмазному снѣгу. Морозъ былъ необыкновенно силенъ. Онъ прибавилъ шагу, скоро остановился у подъѣзда и дернулъ за ручку колокольчика.

   Ключъ повернулся въ замкѣ, дверь отворилась, онъ взбѣжалъ по лѣстницѣ.

   - У насъ, сударь...- началъ старый слуга, снимая съ него шинель.

   Онъ не успѣлъ кончить... Горинъ отворилъ и - окаменѣлый остался въ дверяхъ.

   Зала была обита чернымъ сукномъ, посрединѣ возвышался катафалкъ, на катафалкѣ стоялъ небольшой гробъ, обитый малиновымъ бархатомъ, блестящими галунами, увѣшанный золочеными кистями и покрытый длиннымъ парчевымъ покровомъ, который спускался до пола. Облако ладона вилось надъ гробомъ; въ этомъ облакѣ тускло мерцали три огромныя свѣчи, и въ тишинѣ раздавался однозвучный, мѣрны³й голосъ читальщика.

   Горинъ безотчетно подвинулся впередъ и съ выражен³емъ какого-то страннаго любопытства, безъ мысли и безъ участья, безъ желан³я знать, кто лежитъ въ этомъ гробѣ, взошелъ на ступеньки катафалка.

   Тутъ онъ почувствовалъ, что силы оставляютъ его. Онъ схватился одной рукой за край гроба. Онъ узналъ ее! Она нисколько не измѣнилась. Смерть не обезобразила ее, не коснулась до нея разрушен³емъ, а, казалось, только повѣяла на нее небеснымъ воздухомъ. Она заснула, утомленная земною тягостью, и на ея ангельскомъ лицѣ замерла улыбка - предчувств³е будущей жизни. Видно было, что она встрѣтила смерть радостно, какъ давно жданную, милую гостью. За два дня до того онъ видѣлъ на лицѣ ея страдальческое выражен³е жизни, теперь на этомъ лицѣ было величественное, вѣчное спокойств³е - вѣнецъ благодати Господней! Никогда смерть не являлась въ образѣ болѣе привлекательномъ.

   - Она счастлива!- произнесъ молодой человѣкъ невольно вполголоса.- О, она счастлива!- И слезы брызнули изъ глазъ его.

   Онъ поцѣловалъ горячимъ поцѣлуемъ святой любви холодныя уста умершей.

   Онъ первый разъ коснулся устъ ея!

   Память возвратилась къ нему. Онъ сошелъ съ возвышен³я, быстро отеръ слезы и остановился внизу у изголовья гроба.

   Тогда ему представился этотъ безумный пиръ, на которомъ Свѣтлицк³й объявилъ ему впервые о любви къ нему Зинаиды; онъ, казалось, видѣлъ передъ собою этого человѣка, коварно улыбающагося и говорящаго: "Она будетъ ваша!" Онъ вспомнилъ свои прежн³я надежды, мечты - и холодный потъ выступилъ на его тѣлѣ.

   Жизнь на минуту явилась передъ нимъ въ отвратительномъ видѣ; и онъ понялъ, что смерть можетъ быть высшею наградою, истиннымъ счаст³емъ!

   Это былъ велик³й урокъ, такъ нечаянно почерпнутый изъ дѣйствительности, изъ общества, урокъ, глубоко нарѣзавш³йся на сердцѣ юноши и имѣвш³й вл³ян³е на всю остальную жизнь его.

   Онъ впервые съ благоговѣн³емъ палъ на колѣни передъ неисповѣдимою волею Бога!

   Вдругъ, въ эту самую минуту раскаян³я и благоговѣн³я, онъ почувствовалъ чью-то руку на плечѣ своемъ и оборотился.

   Передъ иимъ стоялъ полковникъ.

   Кровь бросилась въ голову Горина.

   - Я зналъ, что ты примешь къ сердцу мое несчаст³е,- говорилъ полковникъ,- зналъ, что ты не забудешь обо мнѣ въ так³я минуты. Она была несравненная женщина! Моя потеря невыразима! Я употребилъ все, чтобы съ приличною честью и даже съ нѣкоторымъ великолѣп³емъ похоронить ея тѣло. Я былъ обязанъ это сдѣлать.

   Горинъ молчалъ.

   Полковникъ отошелъ и сталъ по другую сторону гроба, противъ него.

   Негодован³е задушило молодого человѣка, онъ готовъ былъ растоптать полковника подъ своими ногами; но когда первое волнен³е стихло въ немъ, онъ снова задумался.

   Составить счаст³е женщины, продолжительное, ничѣмъ ненарушаемое счаст³е! Много ли найдется людей, которые въ состоян³и этого выполнить?- спросилъ онъ самого себя...

   Двери сосѣдней комнаты отворились.

   Горинъ обернулся на скрипъ этихъ дверей.

   Двѣ дѣвушки съ усил³емъ поддерживали старушку, которая едва передвигала ноги. Сѣдые волосы ея торчали въ безпорядкѣ изъ-подъ дымковаго чепца; ослабѣвшая голова скатилась къ груди.

   Когда она увидѣла гробъ, послѣдн³й остатокъ силъ оставилъ ее. Она застонала страшнымъ, раздирающимъ голосомъ:

   - Зинаида! Дочь моя! Дочь моя!

   И рухнулась на полъ къ ступенькѣ катафалка.

  

  

   Черезъ день послѣ этого Свѣтлицк³й, небрежно вертя въ рукахъ тросточку, говорилъ съ толстымъ княземъ П*, счастливымъ супругомъ очаровательной княгини Алины..

   - Я сегодня былъ на похоронахъ у И-ой. Жаль, что она мало выѣзжала въ свѣтъ: это была премилая женщина! Знаете ли что, князь? Нашъ полковникъ, кажется, не въ большомъ горѣ, а есть другой человѣкъ, который за него въ совершенномъ отчаян³и. Право, жаль мнѣ бѣднаго Горина: осиротѣлъ онъ теперь!

   И Свѣтлицк³й засмѣялся.

   - Да, да, осиротѣлъ.

   Князь тоже засмѣялся. Въ его смѣхѣ была странная смѣсь аристократической важности съ мѣщанскимъ простодуш³емъ.