Панаев Иван Иванович - Она будет счастлива

  

  

  

  

  

  

  

  

   У одного изъ самыхъ модныхъ рестораторовъ Петербурга, а это было, кажется, въ февралѣ 183*, пировала въ особенной комнатѣ толпа молодежи. За столомъ, тянувшимся во всю длину небольшой, ярко освѣщенной комнаты, сидѣло двѣнадцать человѣкъ. Столъ былъ уставленъ опорожненными и полуопорожненными бутылками, красовался стаканами, раскрашенными виномъ, которое мѣшались съ причудливыми рюмками рейнвейна. Видно было, что обѣдъ перешелъ за половину, потому что лица застольниковъ одушевлялись румянцемъ, глаза ихъ сверкали огнемъ и движен³я становились вольнѣй и вольнѣй. Уже послѣдовательность рѣчи смѣнялась вспышкой фразъ, разсказъ прерывался восклицан³ями. Но во всемъ этомъ еще былъ какой-то порядокъ, еще выдавалясь минуты тишины, можетъ быть, предвѣстники бури.

   Между этой разгульной гурьбой, между этими нерасчетливыми, дерзкими новичками жизни, безразсудно посмѣивавшимися надъ жизнью, былъ замѣшанъ одинъ человѣкъ: ему смѣло можно было дать сорокъ лѣтъ; его черные волосы слишкомъ посеребрились годами; его лицо слишкомъ было изрѣзано штрихами минувшихъ страстей; его глаза, мутные, меленьк³е, странно свѣтились изъ-подъ нависшихъ бровей: въ его улыбкѣ, которая придавала ироническ³й очеркъ лицу его, было горькое разочарован³е, равнодушная безнадежность и еще какое-то ядовитое чувство. Въ петлицѣ темнаго фрака его, сшитаго со всею тонкостью модной взыскательности, пестрѣлъ разноцвѣтный, небрежный узелокъ орденскихъ лентъ.

   - Шампанскаго!- вскричалъ онъ стоявшему сзади лакею, опрокинувшись на задокъ стула. И его возгласъ повторился двѣнадцать разъ эхомъ.

   Бутылку поставили передъ нимъ, онъ отвернулъ рукава и, съ искусствомъ опытнаго знатока, сталъ обрѣзывать ножомъ проволоку.

   - Я никому никогда не даю откупоривать шампанскаго,- говорилъ онъ, обращаясъ къ молодому человѣку, сидѣвшему противъ него.- Теперь для меня осталось только одно это наслажден³е!

   - О, гг.,- прибавилъ онъ черезъ минуту со вздохомъ, обращаясь ко всѣмъ,- я долженъ бы смотрѣть на васъ съ завистью, но вмѣсто того, признаться ли, я сожалѣю объ васъ. Скажите, какъ проводите вы свое время въ ваши лѣта, съ вашими средствами! Вы являетесь въ залахъ съ нахмуренными бровями, съ важнымъ видомъ занятыхъ людей, съ мудрыми фразами на устахъ. Вы отыскивасте истнну въ книгахъ и забываете великое изречен³е, что истина въ винѣ. In vino veritas!

   - Она здѣсь, гг.,- продолжалъ онъ, напѣнивая бокалы; напрасно вы будете искать ее въ книгахъ. Она смѣется надъ вашими усил³ями. Она играетъ и звѣздится въ этой влагѣ, ловите ее здѣсь.

   - Браво, браво! In vino veritas!- раздалось хоромъ, и бокалы мигомъ были осушены.

   Одинъ бокалъ оставался только непочатый. Этотъ бокалъ стоялъ противъ молодого человѣка, который, облокотясь одною рукою на столъ, казалось, былъ въ какомъ-то раздумьѣ. Его длннные темные волосы, красиво завитые природой, закрывали половину широкаго лба; его черные больш³е глаза выражали раннее утомлен³е; его осунувшееся лицо было безцвѣтно, но въ очеркѣ этого лица, но въ этой тонкости глазъ было такъ много привлекательнаго; еще онъ едва достигъ двадцати трехъ лѣтъ, а казался пятью или шестью годами старѣе. Въ модномъ покроѣ его одежды было что-то собственно прннадлежавшее ему: эта умышленная небрежность, эта невыразимая ловкость, которая скрашиваетъ моду и тотчасъ характеризуетъ человѣка, принадлежащаго къ избранному обществу.

   - Ты и не начиналъ своего бокала, Горинъ? это худой знакъ!- говорилъ, обращаясь къ нему, сосѣдъ его. - Ты, видно, влюбленъ или безъ денегъ. И то, и другое дурно; но теперь не время думать ни о томъ, ни о другомъ. Въ весельѣ должно быть единодуш³е, вѣдь ты знаешь:

  

   ...одной слезы довольно,

   Чтобъ отравить бокалъ!

  

   - Разумѣется! Мы собрались сюда не для того, чтобы мечтать! - Кто заговорилъ о слезахъ?- Къ чорту сантиментальность!- Горинъ, допивай свой бокалъ!- кричали каждый отдѣльно и всѣ вмѣстѣ. И въ этомъ хаосѣ словъ громче всего раздавалось пѣнье одного изъ застольниковъ:

  

   Будемъ пить и любить,

   Припѣваючи жить,

   Жизнь на мигъ намъ дана,

   Подавайте вина!

   Безъ вина - Бож³й м³ръ

   Не утѣха для глазъ;

   Онъ постылъ и унылъ.

   Расшатайся жъ, нашъ пиръ,

   Чтобы каждый изъ насъ,

   До утраты всѣхъ силъ,

   Припѣваючи жилъ!

  

   Онъ выпилъ свой бокалъ, и вино снова замахровило верхушки осушенныхъ бокаловъ.

   Когда громъ пѣсенъ и восклицан³й смолкъ, пожилой человѣкъ, улыбаясь, обратился къ Горину.

   - Знаете ли,- началъ онъ, глядя на него пристально и поддерживая рукою свой подбородокъ,- знаете ли, что въ васъ я вижу представителя нынѣшней молодежи: вы человѣкъ, въ высшей степени заключающ³й въ себѣ всѣ ея достоинства и всѣ недостатки. Я всегда любуюсь вами и часто негодую на васъ: съ такимъ внутреннимъ образован³емъ, съ такими наружными средствами, съ такою свѣтскою ловкостью вы часто хандрите, вы всегда бездѣйствуете въ обществѣ. Это непростительно! И между тѣмъ, повторяю, это общ³й порокъ нынѣшней молодежи. Эхъ, гг., не забудьте: вы призваны кружиться въ гостиныхъ, побѣждать, покорять, торжествовать побѣды, а вы лишаете общество души, тогда какъ должны быть душою его; вы безжалостно оставляете дамъ въ жертву тоски и одиночества: онѣ жаждутъ взглядовъ страсти, словъ любви, и что же находятъ вмѣсто всего этого? Недѣли двѣ тому назадъ я нечаянно слышалъ, какъ одинъ молодой человѣкъ, и, замѣтьте, чрезвычайно образованыый и умны³й человѣкъ, въ продолжен³е трехчасовой мазу^грки очень серьезно разглагольствовалъ съ своей дамой о погодѣ, о скользкости паркета, объ удобствѣ освѣщен³я улицъ газомъ...

   Хохотъ прервалъ разсказчика.

   - Кто этотъ любезникъ?- вскрикнуло вдругъ нѣсколько голосовъ.- Кто была эта дама?- Гдѣ это было?- И между тѣмъ оттычки шампанскаго вторили крикамъ.

   - Поневолѣ станешь хвалить свое время,- началъ снова ораторъ, уловивъ минуту тишины.- Я имѣю не слѣпое пристраст³е къ прошедшему, не это безотчетное и смѣшное стариковское: "а вотъ какъ при насъ-то бывало!" Нѣтъ, мы въ самомъ дѣлѣ жили не по-вашему въ ваши лѣта; мы бѣгали за удовольств³ями, мы ловили ихъ на лету, мы отыскивали ихъ на днѣ морскомъ; и ужъ зато намъ некогда было считать времени. Правда, мы иногда ставили послѣдн³й занятой грошъ ребромъ, но въ насъ кипѣла молодость. Мы извѣдали ее со всѣми безумствами, со всѣми бурями, со всею нѣгою.

   - Ваша правда, Свѣтлицк³й,- перебилъ одинъ изъ собесѣдниковъ, разваливаясь на стулѣ и заложивъ палецъ руки за жилетъ.- Да! поколѣн³е нашей молодежи жалкое; но развѣ мы виноваты въ томъ, что судьбѣ угодно было выбросить насъ не прежде и не послѣ, а именно теперь? Мы составляемь собою переходъ отъ невѣжества къ истинному просвѣщен³ю, отъ животности къ высокому познан³ю самихъ себя, отъ тьмы къ свѣту. Вы жили въ пер³одѣ младенчества, мы живемъ въ пер³одѣ дѣтства: вотъ разница между вами и нами! Въ насъ уже проявилось сознан³е, въ насъ уже есть порывы къ учен³ю, жажда къ познан³ю - конечно, это уже шагъ впередъ; но мы, дѣти, воображаемъ о себѣ гораздо болѣе и желан³е смѣшиваемъ съ исполнен³емъ. Вотъ откуда должно вывесть тысячи неизбѣжно смѣшныхъ сторонъ нашихъ. Мы между бездѣльемъ и дѣломъ, въ вѣчномъ колебан³и между тѣмъ и другимъ. Я стою за крайности, гг.; разумѣется, крайности лучше; но отъ насъ ли зависитъ выборъ?

   - Я не доискиваюсь причинъ вашей нелюбезности, гг.,- продолжалъ Свѣтлицк³й,- но говорю только, что есть, что вижу, что мнѣ кажется; говорю потому, что принимаю во всѣхъ васъ участ³е. Вы черезъ себя теряете все въ обществѣ, вы выпускаете изъ рукъ собственное счаст³е. Я знаю одну прелестную женщину, одну изъ тѣхъ женщинъ, при появлен³и которыхъ слышится въ гостиныхъ говоръ восторга и шипѣн³е зависти, женщину съ ангельскою душою и съ огненнымъ сердцемъ, которая очень неравнодушна къ одному изъ сидящихъ здѣсь съ нами за столомъ.

   Свѣтлицк³й обозрѣлъ всѣхъ и улыбнулся.

   Любопытство выразилось на всѣхъ лицахъ. Лица юношей обратились къ пожилому человѣку съ вопросительными взглядами. Каждый принималъ слова его на свой счетъ, каждый былъ въ ту минуту и гордѣе, и самодоволы³ѣе. Фантаз³и каждаго стали прихотливѣе разыгрываться, воспаляемыя виномъ. Вино заставляло вѣрить и довѣрять, вино сорвало цѣпи съ воображен³я и пустило его рыскать по волѣ.

   - Кто этотъ счастливецъ? - Скажите, кто изъ насъ? пусть ея имя будетъ тайной! - Закладую сто противъ одного, что это или я или графъ Вѣрск³й!- За здоровье счастливѣйшаго изъ насъ!- За здоровье прекрасной незнакомки!

   Наконецъ крики слились въ одинъ нестройный гулъ...

   - О! въ эту минуту я отдамъ жизнь!- воскликнулъ Горинъ,- цѣлую жизнь съ безконечною цѣпью наслажден³й за одинъ поцѣлуй любви, за одно пожат³е страсти! Скажите мнѣ. что есть женщина, которая любитъ меня, и я окачу васъ шампанскимъ!

   Этотъ возгласъ потерялся въ шумѣ раздвигавшихся стульевъ.

   Нѣкоторые встали изъ-за стола и разлеглись на диваны, которые тянулись вдоль стѣнъ. Табачный дымъ, разстилаясь по комнатѣ, задергивалъ туманомъ эту картину.

   Тогда пожилой человѣкъ незамѣтно подкрался къ Горину и съ видомъ участья схватилъ его руку. Вино не произвело на него замѣтнаго дѣйств³я, онъ былъ свѣжѣе всѣхъ...

   - Хотите ли знать имя счастливца? - сказалъ онъ молодому человѣку, наклонясь къ его уху;- но молчан³е, ради Бога - мертвое молчан³е! Я вамъ ввѣряю тайну женщины.

   Онъ съ демонскою проницательностью посмотрѣлъ ему въ глаза.

   - Можете ли вы сомнѣваться?..

   - Это вы, вы счастливѣйш³й изъ людей! Знаете ли, что въ васъ безъ памяти влюблена Зинаида П*.

   Какое-то неизъяснимо-сладкое ощущен³е пробѣжало по тѣлу молодого человѣка. Онъ не думалъ допрашивать Свѣтлицкаго, какъ и почему извѣстна ему тайна этой женщины. Онъ вѣрилъ ему въ ту минуту вполнѣ; онъ крѣпко сжалъ его руку. Восторгъ задушалъ его. Онъ недавно узналъ эту женщину, но уже отличалъ ее между другими; въ послѣдное время даже замѣтилъ въ ней что-то необыкновенное въ отношен³и къ себѣ; и вдругъ въ одинъ мигъ передъ нимъ все разгадано, все открыто; и въ какой мигъ? когда воображен³е разливалось по немъ струями огня, когда сердце его било тревогу, когда передъ очами его рисовался идеалъ пламенной женщины... Онъ хотѣлъ что-то сказать неожиданному вѣстнику своего счастья, но слова не сходили съ языка его, и мысли кружились. Онъ снова только сжалъ его руку.

   - Шампанскаго! - закричалъ тотъ.

   - Скорѣй шампанскаго!- повторилъ Горинъ, и глаза его засвѣтились полнымъ, невынужденнымъ весельемъ.

   - Ай да молодецъ! - кричали ему со всѣхъ сторонъ. - Давно бы такъ! Славно! Мы всегда видѣли въ тебѣ зачатки прекраснаго! Ты понимаешь стих³и разгула!

   Снова начались выстрѣлы откупориваемыхъ бутылокъ, въ громѣ несвязныхъ словъ, безтолковаго крика, буйныхъ оргическихъ пѣсенъ... Голоса смѣшивались, крикъ заглушался крикомъ; но въ этомъ хаосѣ голосовъ громче и звучнѣй всѣхъ раздавался голосъ Горина:

   - Она будетъ моею! она моя!

   Наконецъ все смолкло, и звонъ бутылокъ, и крикъ, и неистовыя пѣсни. Табачный туманъ еще ходилъ по комнатѣ, и въ этомъ туманѣ тускло, печально блистали нагорѣлыя свѣчи. Въ ихъ мерцающемъ блескѣ виднѣлись безобразные остатки вакханал³и, жалк³я развалины страстей человѣческихъ. Пожилой человѣкъ осторожно пробрался между столомъ и ногами, которыя торчали съ дивановъ. Онъ взглянулх на столъ, загроможденный пустыми бутылками и грудами битаго стекла, потомъ на помертвѣлыя лица молодыхъ людей, лежавшихъ на диванахъ... и губы его искривились улыбкою...

   Она моя,- бормоталъ полусонны³й Горинъ,- моя!..

   Это бормотанье дошло до слуха Свѣтлицкаго. Онъ протеръ глмза и, пошатываясь, вышелъ изъ комнаты.

   Въ эту минуту стѣнные часы пробили десятъ...

  

  

  

   Она въ самомъ дѣлѣ очаровательна!.. Вы заглядѣлись бы на ея темные, роскошные волосы, иногда упадающ³е прихотливыми локонами на мраморъ груди, иногда лежащ³е на лбу гладкими, шелковистыми тесьмами; на ея брови, будто проведенныя тонкою, изящною кистью художника; на ея губы тонк³я, розовыя, въ которыя бы такъ роскошно впился поцѣлуй; на ея черные глаза... Но эти глааа, кажется, преслѣдовали бы васъ, какъ ваша собственная тѣнь, какъ судьба ваша, если бы вы хоть одинъ разъ взглянули въ нихъ. Они выражали ту неизъяснимую прелесть дѣтскаго простодуш³я, которую всегда такъ отрадно, но такъ рѣдко встрѣчаешь въ женщинѣ, и между тѣмъ томились огнемъ страсти, завѣряли въ существован³и земного блаженства...

   Она въ самомъ дѣлѣ была очаровательна. хотя блѣдностъ, можетъ быть, слишкомъ рѣзко покрывала лицо ея, хотя въ ея пр³емахъ не было этой аристократической, величавой недоступности, которая такъ нравится многимъ. Правда, она и не принадлежала къ аристократическимъ гостинымъ Петербурга; для ея личика, нѣжнаго, идеальнаго, былъ бы тяжелъ с³ятельный вѣнецъ. Ея красота не нуждалась въ мишурномъ блескѣ, который слѣпитъ толпу; она не бросалась въ глаза, но говорила душѣ...

   Она была очаровательна и въ простомъ утреннемъ пеньюарѣ, когда ея длинную шелковую косу едва придерживала небольшая гребенка, когда ея дивный, роскошный станъ и лебединая грудь скрывались подъ длинною шалью, когда ея маленькая ножка не сжималась башмакомъ, а покойно лежала въ бархатныхъ туфляхъ...

   Она была еще очаровательнѣй въ залѣ, когда летала подъ ладъ музыки, едва касаясь паркета, и бѣлый эшарпъ, будто сотканный изъ воздуха, обвиваясь около ея шеи, развѣвался тѣнью облака вокругъ нея.

   Мног³е называли ее кокеткой, но эти люди не понимали различ³я между заученнымъ кокетствомъ и простодушною игривостью характера. Она не умѣла быть притворною; она никогда не была подъ маской, она не скрывала ни грусти, ни веселья, изъ прилич³я, изъ познан³й свѣтскости. Она покорядась вполнѣ состоян³ю души: или веселилась съ дѣтскимъ самозабвен³емъ, или открыто скучала... Вотъ почему нѣкоторыя женщины изъ общества, къ которому принадлежала она, собираясь иногда въ длинные зимн³е вечера за круглымъ столомъ и, отъ нечего дѣлать, критически перебирая своихъ знакомыхъ, завистливо повторяли объ ней: "она такая простенькая!" Вотъ почему дамы высшаго круга, или, какъ говорятъ теперь, "высшаго полета, которыя тогда видали ее въ гостиныхъ, спускаясь изъ милости съ своей недоступной высоты одною ступенью пониже, тономъ отличающаго ихъ равнодуш³я, смѣшаннаго съ жалостью, говорили: "она была бы не дурна, но въ ея манерахъ такая мѣщанская откровенность!"

   Она принадлежала къ одному изъ самыхъ скучныхъ и напыщенныхъ обществъ въ Петербургѣ, къ одному изъ тѣхъ обществъ, въ которыхъ, какъ я сказалъ уже, появляются иногда дамы высшаго круга, изъ милости, на минуту, сопровождаемыя толпою своихъ поклонниковъ - для того, чтобы открыто показать, что онѣ хотѣли сдѣлать честь своимъ посѣщен³емъ, чтобы блеснуть и исчезнуть, чтобы потомъ отъ души посмѣяться надъ тономъ этого общества, надъ добродуш³емъ хозяйки дома и надъ несносными вѣжливостями, которыя она расточала имъ. И согласитесь, что все это очень смѣшно! Женщина, которая готова сдѣлать всевозможныя пожертвован³я для того, чтобы видѣть на своемъ вечерѣ даму высшаго тона; которая непремѣнно хочетъ, не разбирая средствъ, сама попасть въ аристократическ³я гостиныя, тянуться во всемъ наравнѣ съ аристократками, вымѣривать ихъ движен³я, подмѣчать ихъ взгляды, подслушивать ихъ разговоры и потомъ передразнивать ихъ при случаѣ; женщина, которая съ выражен³емъ необыкновеннаго тщеслав³я и невыразимаго самодовольств³я говоритъ своей пр³ятельницѣ: "у меня была княгиня С**, ко мнѣ назвалась графиня Ф*, на моемъ завтрашнемъ вечерѣ будетъ баронесеа Л*" - не правда ли, такая женщина неоцѣненное лицо для комед³и современныхъ нравовъ? Не правда ли, что такое лицо будетъ занимательно и необыкновенно ново на сценѣ?.. А отыскать такихъ лицъ въ Петербургѣ вамъ не будетъ стоить многаго труда, если вы попадете въ общество, о которомъ идетъ здѣсь рѣчь....

   И послѣ всего этого не мудрено, что молодая И* не могла быть любима женщинами ея круга. Ей вмѣняли въ непростительный порокъ простодуш³е и самобытность: то, что она, нехотя, рельефомъ выдавалась изъ этого общества, тогда какъ друг³я, при всемъ стараньѣ выказаться, едва скользили по его поверхности. Между толпою разряженныхъ куколъ, между расцвѣченныни автоматами, она одна сверкала жизнью, заворожала сердечностью, разливала окрестъ себя одушевлен³е.

   И все это несомнѣнно было слѣдств³емъ воспитан³я. Воспитан³е развило въ ней чувства, образовало сердце, вложило въ нее душу... А внутреннее образован³е надѣлило ее наружною прелестью. Вотъ отчего каждое слово этой женщины шло отъ сердца и къ сердцу, каждая рѣчь заставляла задумываться, каждый взглядъ говорилъ душѣ, каждое движен³е дивило непринужденностью. Здѣсь заключалась тайна ея очарован³я. Въ восемнадцать лѣтъ, по приказан³ю отца, она должна была выйти замужъ за гвардейскаго полковника И*, потому что полковникъ имѣлъ въ виду больш³я связи. Вы вѣрно знаете, что значитъ имѣть больш³я связи; и кто же не знаетъ этого? Дѣвушка, которая выходитъ замужъ за человѣка съ связями - дѣлаетъ хорошую парт³ю: такъ говорятъ въ свѣтѣ. Но полковникъ имѣлъ так³я связи только въ виду, а на этомъ бракѣ отецъ основывалъ свое будущее и упивался восторгомъ при мысли, какъ ярко будетъ рисоваться звѣзда на его черномъ фракѣ, съ какою жадностью будетъ искать его дружбы какой-нибудь директоръ департамонта, а иногда, при случаѣ, благосклонно пожимать ему руку даже генералъ-адъютантъ.

   Дочь исчезала для него въ блескѣ звѣзды и въ с³ян³и генералъ-адъютантскихъ эполетъ.

   Зять его принадлежалъ къ тому разряду офицеровъ, которые щегольски носятъ мундиръ, опрыскиваются съ ногъ до головы духами, носятъ на вечерахъ лайковыя перчатки, ловко танцуютъ, ѣздятъ на рысакахъ, безжалостно расточаютъ слова и не могутъ связать въ головѣ ни одной мысли. Замѣчательно, что эти люди, большею частью, слывутъ въ обществѣ любезными, потому что много говорятъ, и славными товарищами потому что много пьютъ. Ко всему этому, полковникъ, какъ говорятъ, былъ человѣкъ хорошаго тона, по своей важной осанкѣ и по едва замѣтному киванью головы, когда ему кланялся человѣкъ, непринадлежавш³й къ обществу, въ которомъ заблагоразсудила поставить его природа. Не знаю, гдѣ и какъ, года за два до того времени, съ котораго начинается мой разсказъ, полковникъ встрѣтилъ Зинаиду К*. Влюбиться было для него дѣломъ одного мгновен³я. Чрезъ нѣсколько дней послѣ того онъ съ самодовольной гримасой погладилъ усы, поправилъ хохолъ передъ зеркаломъ, надушился болѣе обыкновеннаго и съ дерзкою самоувѣренностью отправился въ домъ К* съ рѣшителышмъ предложен³емъ. Тамъ онъ встрѣтилъ отца, который едва не принялъ его съ распростертыми объят³ями; но, несмотря на это, желан³е полковника исполнилось не такъ легко и не такъ скоро, какъ онъ думалъ. Зинаида имѣла мать, которая любила ее со всѣмъ самоотвержен³емъ, со всею нѣжностью и пылкостью!

   Напрасно здѣсь я старался бы передать борьбу отого высокаго, святого чувства съ бездушностью, съ ядовитымъ эгоизмомъ. Что за польза поднимать закулисныя тайны семействъ, для того, чтобы безвременно отнимать у людей, еще не замѣченныхъ рокомъ, еще счастливыхъ невѣдѣн³емъ, ихъ теплыя вѣрован³я, ихъ свѣтлыя надежды? Для чего говорить имъ, что иногда тамъ, гдѣ они видятъ образцы домашняго счастья, кажется, ничѣмъ ненарушаемаго, всегда такъ отраднаго сердцу - тамъ подъ пр³ятною улыбкою скрываются кровавыя слезы и въ мертвой тишинѣ ночей разыгрываются драмы, отъ которыхъ при одномъ разсказѣ леденѣетъ кровь и которымъ, право, порой, позавидовала бы современная французская литература.

   Какъ бы то ни было. Зинаида К* сдѣлалась женой полковника. Она повиновалась волѣ отца безъ всякаго сопротивлен³я: она была въ такихъ лѣтахъ, въ которыхъ живутъ только настоящею минутою и увлекаются обольстительной радугой свѣтскихъ игрушекъ. Къ полковнику она не имѣла отвращен³я, и этого было довольно. Сердце ея еще не умѣло биться, она еще не восчувствовала самой себя; она была цвѣткомъ, только еще пророчившимъ роскошное развит³е. И все прекрасное, посѣянное въ ней воспитан³емъ, и все высокое, дарованное ей свыше, должно было развиться тогда, когда уже заботливость людей опутала ее неразрываемыми цѣпями. Углубясь впервые въ самое себя, она ужаснулась: свобода ея далеко отлетѣла въ свою родину - небо... и она даже не видала отлета ея!..

   По желан³ю мужа Зинаида должна была явиться въ общество. Этотъ скелетъ, обвѣшанный мишурою и побрякушками, прннялъ ее въ свои ледяныя объят³я. Здѣсь готовился ей второй ударъ: розовые листки ея воображен³я сжимались отъ холода, блекли и постепенно облетали. На двадцатомъ году она успѣла испытать многое. Но прелесть жизни еще не такъ скоро оставляетъ насъ: ея черную сторону мы начинаемъ видѣть вполнѣ гораздо позже. Сначала грустныя, тяжк³я минуты идутъ рука объ руку съ минутами отраднаго забвен³я, чистой радости. Въ двадцатыхъ годахъ еще для насъ большая часть сторонъ жизни неразгаданныхъ, темныхъ, а потому привлекательныхъ; еще много развлечен³й, еще много надеждъ. Опытъ не вдругъ, а постепенно, съ истинно злодѣйскимъ наслажден³емъ вырываетъ эти надежды одна за другою.

   Женщина въ эти лѣта, несмотря на испытан³я, несмотря на душевную боль, еще легка и воздушна какъ Пери, еще радужна какъ бабочка. Она часто порхаетъ въ залахъ съ беззаботною радостью, забывая о тяготѣ своего положен³я. Такова была двадцатилѣтняя Зинаида. Люди, толпами окружая ее и любуясь ею, думали: "о, какъ она счастлива!" Они не знали, эти люди, что сторожило ее за дверьми бала. Толпа привыкла смотрѣть на одну только наружность... такова всегда и вездѣ толпа!

   Къ числу этой толпы принадлежалъ и молодой Горинъ, хотя онъ имѣлъ все право выйти изъ толпы и по своему уму, и по своому образован³ю, и по своей наружности. Правда, онъ и выходилъ изъ толпы, какъ человѣпъ свѣтск³й, но упорно вертѣлся въ кругу ея, какъ человѣкъ... Несмотря на это, тотъ, кто слѣдилъ людей и общество наблюдательными глазами, вѣрно подмѣтилъ бы въ Горинѣ что-то такое, много говорившее въ его пользу. Въ его рѣчахъ, покрытыхъ блестящимъ лакомъ свѣтскости, порой проявлялась природная энерг³я, блестки души. Въ его глазахъ изрѣдка блестѣла поэтическая молн³я, страстное одушевлен³е. Да! онъ понималъ прекрасное, въ немъ тлѣлась искра божественности, того, что отличаетъ человѣка отъ тысячи людей; но эту искру надобно было отрыть въ пеплѣ ничтожности. Вмѣсто того, чтобы съ высокимъ самоотвержен³емъ посвятить жизнь свою человѣчеству, онъ безжалостно истрачивалъ ее въ гостнныхъ. Онъ чувствовалъ пустоту своего положен³я, хотѣлъ управлять самъ собою и между тѣмъ преклонялся предъ волею другихъ. Сегодня рѣшался онъ выѣхать изъ Петербурга, удалиться отъ развлечен³й, уединиться въ самого себя, продолжать образован³е, начатое съ успѣхомъ; а завтра уже забывалъ объ этой мысли, примѣрялъ новы³й фракъ, вертѣлся передъ зеркаломъ, перемѣнялъ прическу, безпечно насвистывалъ ар³и изъ "Донъ-Жуана".

   Рожденный быть чѣмъ-нибудь, онъ добровольно дѣлался ничѣмъ, незамѣчаемо запутывался въ общественныхъ мелочахъ и даже иногда доходилъ до того, что гордился своимъ фракомъ, выписаннымъ изъ Парижа, и своимъ короткимъ знакомствомъ съ молодежью высшаго петербургскаго круга.

   День уходилъ за днемъ, здоровье и состоян³е Горина разстраивались. Театры, балы, раздольные обѣды, оргическ³е ужины - это была цѣпь его жизни. Въ двадцать три года онъ уже скучалъ, сквозь дремоту мечталъ о любви въ обществѣ, потомъ смѣялся надъ самимъ собою и говорилъ, что въ наше время любовь можетъ существовать въ однихъ только романахъ. Но это не была обдуманная мысль, а такъ - фраза, слова, произнесенныя отъ нечего дѣлать, за трубкой табаку, въ эластическихъ креслахъ... Порой палящая мысль о трудѣ и наукѣ еще пробѣгала по немъ, и онъ вздрагивалъ: но эта мыслъ была мимолетнѣе зарницы въ черную августовскую ночь.

   Было уже около полугода, какъ онъ сошелся съ полковникомъ и сталъ посѣщать его домъ. Въ Зинаидѣ нравилисъ ему, какъ онъ признавался самъ: миловидное личико и манеры хорошаго тона. Но онъ готовъ былъ раздѣлять мнѣн³е княгини М* и замѣчан³е графини Б*, что Зинаида слишкомъ натуральна, слишкомъ наивна и что эта наивность часто переходитъ въ простоту. Вотъ до чего Горинъ увлекался свѣтскостью! Онъ готовъ былъ соглашаться съ самымъ нелѣпымъ мнѣн³емъ, лишь бы оно было произнесено словами аристократки.

   Можетъ быть, все это покажется очень страннымъ нѣкоторымъ изъ моихъ читателей; но тотъ, кто живалъ въ Петербургѣ, видалъ и наблюдалъ общество, тотъ не станотъ сомнѣваться въ существован³и Гориныхъ.

   Так³я лица, къ сожалѣн³ю, не рѣдко встрѣчаются въ петербургскихъ гостиныхъ... И кто знаетъ, сколько блестящихъ надеждъ погубили эти гостиныя?..

   Зннанда въ первое время знакомства съ Горинымъ причисляла его къ разряду этихъ существъ, которыя отличаютч³я только важною дипломатическою осанкою въ двадцать лѣгь, желтыми лайковыми перчатками. богатыми тросточками въ рукахъ, круглыми бакенбардами и вычурными рѣчами; которыя стыдятся знакомствъ съ людьми не ихъ тона, хоть будь эти люди надѣлены всеобъемлющимъ умомъ Гёте; которыя, самодовольно прогуливаясь подъ руку съ какимъ-нибудь княземъ, краснѣютъ до ушей, если имъ попадется навстрѣчу и поклонится человѣкъ, не посѣщающ³й высшихъ обществъ...

   Зинаида подмѣтила этихъ безхарактерныхъ, жалкихъ куколъ общества и, какъ женщина, проникнутая высокими, благородными чувствован³ями, презирала ихъ. Она съ холодною вѣжливостью обращалась съ Горинымъ и избѣгала случаевъ сближаться съ нимъ. Зато полковникъ былъ отъ него безъ ума, возымѣлъ къ нему безпредѣльную довѣренность, ставилъ его въ образецъ всѣмъ молодымъ людямъ и разиня ротъ выслушивалъ каждое его слово. Скоро Горинъ сдѣлался необходимою вещью для полковника, какъ щегольск³е матовые эполеты для его мундира, какъ зыбк³й, роскошный, бѣлый султанъ для его трехугольной шляпы.

   Однажды, въ началѣ длиннаго декабрьскаго вечера, полковникъ привелъ Горина въ будуаръ жены своей. Она сидѣла на низенькомъ эластическомъ диванѣ, работы Гамбса, облокотясь одною рукою о столъ; между ея нѣжными бѣлыми пальчиками струились и ниспадали длинныя, томные локоны. На столѣ передъ диваномъ стоялъ небольшой броизовыйиподсвѣчникъ, и въ безпорядкѣ лежали гравюры къ издан³ю Байрона, снятыя съ прелестныхъ картинъ братьевъ Жоанно. Видно было, что Зинаида, только за минуту передъ тѣмъ, разсматривала эти гравюры и погасила свѣчу. Напротивъ дивана на мраморной доскѣ камина стояла алебастровая ваза съ томившимся свѣтомъ внутри.

   Этотъ свѣтъ слабо, но привлекательно разливался по комнатѣ, будто поэтическ³й свѣтъ луны. Онъ тонко посеребрялъ тысячи изящныхъ бездѣлокъ и вмѣстѣ съ тѣмъ необходимыхъ принадлежностей будуара. Онъ бросалъ свои блѣдные лучи на очаровательное лицо Зинаиды.

   Она обратилась къ вошедшему мужу и легкимъ наклонен³емъ головы отвѣчала на поклонъ Горина...

   Полковникъ началъ разсказывать, чрозвычайно важнымъ тономъ, о какомъ-то пустомъ происшеств³и, случившемся въ то время въ городѣ, и безпрестанно посматривалъ на своего пр³ятеля, будто желая получить отъ него одобрен³е за искусство разсказа.

   Зинаида старалась казаться вниательною, но мысли ея были далеко... И могли ли занимать эту женщину пошлые разсказы, анекдоты, дурно сплетенные отъ праздности, которые ежеминутно бѣгаютъ по городу, безпрестанно обновляются и служатъ пищею толпѣ?

   Горинъ стоялъ, прислонясь къ доскѣ камина.

   Утромъ этого дня онъ получилъ одно непр³ятное извѣст³е, которое было очень близко къ нему. Это извѣст³е заставило его притти въ себя, задуматься, даже вздохнуть о ничтожности своей жизни. Такъ справедливо то, что только въ горьк³я минуты человѣкъ вполнѣ сознаетъ самого себя, съ стѣсненнымъ сердцемъ развертываегь передъ собою свитокъ своего прошедшаго и дѣлается собственнымъ, иногда неумолимымъ судьею. Въ эти только минуты онъ возносится надъ вседневными мелочами, окружающими его, и чувствуетъ свое высокое назначен³е.

   О, какъ великъ, какъ гордъ, какъ прекрасенъ человѣкь въ эти минуты! Будто орелъ, онъ величаво возносится духомъ, онъ смѣло говоритъ:

  

   Туда бъ, въ заоблачную келью,

   Въ сосѣдство Бога скрыться мнѣ!

  

   Смотрите на человѣка и любуйтесь имъ въ эти минуты... Онѣ мимолетны... Вдохновен³е вспыхиваетъ какъ молн³я, исчезаетъ какъ падающая звѣзда...

   Зинаида, выслушавъ длинный разсказъ мужа и разсѣянно перебирая листки гравюръ, спросила его о чемъ-то. Это былъ одинъ изъ тѣхъ вопросовъ, которые часто предлагаютъ жеищины для того, чтобы замѣстить нѣсколькими словами проможутокъ молчанья, вовсе не заботясь объ отвѣтѣ. Потомъ, можетъ быть, удивленная тѣмъ, что Горинъ, всегда разсыпавш³йся въ рѣчахъ, еще не произнесъ ни слова, она обернулась къ камину, у котораго стоялъ молодой человѣкъ: блѣднѣе обыкновеннаго казался онъ въ полусвѣтѣ комнаты: грусть придавала невыразимую привлекательность лицу его; въ его глазахъ выражалась душа, въ его положен³и не было этой вынужденной картинности фата; онъ весь былъ проникнутъ мысл³ю, весь озаренъ чувствомъ.

   Зинаида не вѣрила глазамъ своимъ: она не хотѣла вдругъ, безотчетно поддаться ихъ обману и пристальнѣй стала вглядываться въ Горина. Но чѣмъ болѣе смотрѣла она на него, тѣмъ болѣе открывала въ немъ привлекательности. Боже мой! думала она, неужели это тотъ Горинъ, который безпрестанно вертится какъ флюгеръ по движен³ю вѣтра, который съ тономъ педантства и безчувственности разлагаетъ теоретически всѣ чувства на длину мазурки или французской кадрили, неужели это тотъ ходяч³й адресъ-календарь князей и графовъ, камергеровъ и камеръ-юнкеровъ?

   - Ты сегодня въ самомъ несносномъ расположен³и духа, Валер³анъ!- воскликнулъ полковникъ, подходя къ Горину и ударивъ его по плечу.- Что съ тобой? Куда дѣвалась твоя обычная любезность? Вотъ ужъ полчаса, какъ ты въ будуарѣ женщины, и еще не вымолвилъ слова.

   - Для чего же мнѣ было перебивать тебя? я слушалъ! - равнодушно отвѣчалъ тотъ.

   Полковникъ пр³ятно улыбнулся.

   - Нѣтъ, это что-нибудь да значитъ,- продолжалъ онъ... - Какая-нибудь тайна! Я тебя оставлю одного съ Зинаидой... Мнѣ надо кой-куда съѣздить. Надѣюсь, что ты будешь любезнѣе и не дашь ей почувствовать моего отсутств³я.

   - Ты, кажется, никуда не хотѣлъ выѣзжатъ сегодня?- замѣтила Зинаида, глядя на мужа съ такимъ выражен³емь, будто просила его остаться.

   - Я тотчасъ ворочусь,- произнесъ онъ, пожавъ ей руку и выходя изъ комнаты.

   Здѣсь, можетъ быть, кстати будетъ замѣтить, что уже болѣе года прошло, какъ полковникъ былъ женатъ на Зинаидѣ: его любовь продолжалась недолго; онъ сталъ смотрѣть на жену, какъ на необходимую принадлежность своей квартиры.

   И гдѣ же ему было оцѣнить эту женщину? Надобно имѣть сердце, чтобы понять другое сердце, надобно чувствовать въ себѣ душу, чтобы почувствовать ее въ другомъ существѣ. Для человѣка, понимающаго любовь, для человѣка, вполнѣ любящаго, цѣлый м³ръ заключается въ очахъ избранной имъ женщины; потому что въ этихъ очахъ отражается душа ея, потому что эти очи - языкъ сердца.

   Полковникъ зналъ, что люди могутъ влюбляться, потому что онъ самъ былъ влюбленъ. Въ этихъ двухъ словахъ: "любить женщину" для него заключался особенный смыслъ. Часто слыхали, какъ полковникъ, съ важностью человѣка ученаго, говаривалъ, что онъ матер³алистъ.

   Самое любимое препровожден³е времени его были карты. Въ картахъ онъ былъ истиннымъ артистомъ. Во время игры онъ забывалъ всѣхъ и все. Въ картахъ заключалась его жизнь, его надежды, его настоящее и будущее. На картахъ разыгрывались его фантаз³и, развивались мысли. Небольшое вл³ян³е, которое имѣла Зинаида на мужа въ первое время послѣ брака, съ каждымъ днемъ уменьшалось. Полковникъ скучалъ оставаться наединѣ съ нею, хотя еще старался скрывать это отъ другихъ. Городская молодежь говорила, будто онъ мало измѣнилъ привычкамъ своей холостой жизни. Но на слухи, распускаемые молодежью, не всегда можно положиться...

   Вотъ почему онъ такъ равнодушно оставлялъ ее наединѣ съ молодымъ человѣкомъ, раздушеннымъ и ловкимъ, любезнымъ и образованнымъ.

   Когда полковникъ вышелъ изъ комнаты, Зинаида, проводивъ его глазами, съ лицомъ свѣтлымъ улыбкою, или, вѣрнѣе съ лицомъ, выражавшимъ желан³е улыбнуться, обратилась къ Горину.

   - Въ самомъ дѣлѣ,- произнесла она,- я замѣчаю въ васъ необыкновенну³о перемѣну...

   - Вы угадали,- отвѣчалъ онъ, не двигаясь съ мѣста и будто говоря съ самимъ собою.

   Она посмотрѣла на него значительно.

   - Мнѣ наскучило общество,- продолжалъ онъ голосомъ, завѣрявшимъ въ истинѣ словъ его; - я думалъ найти въ обществѣ жизнь, облеченную въ мысль и чувство; вмѣсго того я увидѣлъ, что оно трупъ, только разукрашенный нарядными тряпками.

   Зинаидѣ странно было слышать такое горькое замѣчан³е объ обществѣ изъ устъ человѣка, для котораго, казалось, все заключалось въ одномъ обществѣ. Могла ли она въ нарядномъ попугаѣ, какимъ до сихъ поръ считала Горина, подозрѣвать мысль и наблюдательность? Замѣчан³е это глубоко заронилось въ душу ея, потому что въ голосѣ его была раздражительность чувства, потому что въ выражен³и лица его была убѣдительность истины. Къ тому же, она хорошо поняла слова молодого человѣка, потому что эти слова были выжжены и на ея сердцѣ. Она впервые узнала, что такое сочувств³е; она догадалась, чего недоставало ей въ жизни; она нашла то, чего такъ давно и напрасно искала. Это была одна изъ счастливыхъ минутъ ея. Лицо Зинаиды загорѣлось румянцемъ, она была плѣнительнѣе и ненагляднѣе, чѣмъ когда-нибудь.

   - Неужели вы въ самомъ дѣлѣ такъ думаете объ обществѣ?- спросила она послѣ нѣсколькихъ минутъ молчан³я, глядя на Горина, съ этимъ невиннымъ любопытствомъ ребенка, которое не можетъ не нравиться.

   - Я бы желалъ думать иначе,- отвѣчалъ онъ,- но для этого надобно сбросить пять лѣтъ опытности, пять лѣтъ ежедневныхъ наблюден³й, которыя, право, не легко доставались мнѣ.

   - А теперь, когда опытъ и наблюден³я съ вами, когда вы извѣдали ничтожность, пустоту общества, для чего же вы все еще въ кругу его и, кажется, съ такимъ самодовольств³емъ?

   Онъ улыбнулся.

   - Потому что человѣку дана здѣсь одна отрада, безъ которой существован³е его было бы тяжко; эта отрада - надежда. Кто знаетъ, можетъ быть, я встрѣчу въ обществѣ существо, которое пойметъ, отличитъ меня отъ толпы?.. Вѣдь мы всѣ живемъ будущимъ...

   - И развѣ до сихъ поръ я напрасно былъ въ обществѣ, когда въ немъ встрѣтилъ васъ?

   Произнеся на вѣтеръ эту одну изъ тысячи свѣтскихъ любезностей, такъ нещадно расточающихся въ гостиныхъ, Горинъ бросилъ на Зинанду проницательный взглядъ...

   Она сидѣла съ поникнутою головкой и одной рукой прихотливо дергала бахрому голубого платочка, который былъ небрежно накинутъ на ея бѣлую мраморную грудь; другая рука ея, опираясь о диванъ, рисовалась на темной шелковой ткани.

   Нѣсколько минутъ въ комнатѣ слышался однозвучный стукъ маятника огромныхъ бронзовыхъ часовъ, стоявшихъ на пьедесталѣ.

   Когда Горинъ выходилъ изъ будуара, было за половину двѣнадцатаго. Ни онъ, ни она не замѣтили, какъ пролетѣло время... Онъ былъ плѣненъ ея свѣтлою, ангельскою наружностью, довѣр³емъ ея младенческаго сердца; она, удивленная, была въ восторгѣ отъ его образованнаго ума, отъ его поэтической души.

   Она давно составила въ мысляхъ своихъ идеалъ мужчины. И вотъ теперь этотъ идеалъ такъ неожиданно явился передъ нею изъ-за отуманенныхъ очерковъ фантаз³и; онъ, казалось, переходилъ въ образъ вещественный, изъ мечты въ жизнь...

   Съ этого вечера Горинъ замѣтилъ, можетъ быть, слишкомъ рѣзкую перемѣну въ обращен³и съ нимъ Зинаиды. Свѣтлицк³й открылъ ему ея задушевную тайну, которую она боялась открыть даже самой себѣ, но которую тщетно старалась скрыть отъ людей.

   И участь этой женщины, и участь этого ангела рѣшалась съ такою дерзостью въ чаду вина, въ безумствѣ опьянѣн³я, въ грязныхъ развалинахъ орг³и!..

  

   На другой день послѣ этого буйнаго обѣда, который я только очеркнулъ вначалѣ, избавляя читателей отъ слишкомъ рѣзкихъ и ненужныхъ подробностей, часовъ въ одиннадцать утра, Горинъ лежалъ въ огромныхъ эластическихъ креслахъ, игравшихъ самую важную роль въ его затѣйливомъ кабинетѣ. Так³я кресла - необходимая вещь для свѣтскаго человѣка: взлелѣянный нѣгою, въ нихъ покоится онъ, утомясь мятежною игро³о страстей, уставъ отъ неизбѣжныхъ своихъ обязанностей. Съ картинною небрежностью прислонивъ свою голову къ подушкѣ этихъ креселъ, такъ удобно падающихъ назадъ, онъ лѣниво развортываетъ въ памяти своей прошедш³й день; собираетъ свои отборныя фразы, разбросанныя въ продолжен³е этого дг³я; взвѣшиваетъ эффектъ, произведенный ими, самодоволыю улыбается, прихотливо пускаетъ изъ своей длннной трубки огромные клубы дыма. Въ этихъ креслахъ истинно свѣтск³й человѣкъ - эгоистъ болѣе чѣмъ когда нибудь. Разнѣживая только свою физическую жизнь, окружая только свое тѣло роскошью удобствъ, онъ невольно грубѣетъ, онъ, не замѣчая, притупляетъ свои чувствован³я, уничтожаетъ высокую часть самого себя. Въ самомъ дѣлѣ, человѣкъ, соблазнительно, покойно развалишн³йся въ такихъ креслахъ, съ ногами, свѣсившимися на богатый коверъ, съ огромнымъ янтаремъ у рта, вдыхающ³й въ себя чары ароматическихъ испарен³й; человѣкъ, въ воображен³и котораго мелькаютъ разноцвѣтныя, плѣнительныя гирлянды женщинъ, огромныя мраморныя залы, освѣщенныя тысячами огней, ложи перваго яруса во французскомъ спектаклѣ, заказные обѣды у Дюме - не счастливѣйш³й ли это человѣкъ въ м³рѣ? Скажите, когда, и кстати ли, или низко ли ему думать о людяхъ, лишенныхъ всего этого, можетъ быть, со слезами вырабатывающихъ себѣ кусокъ хлѣба?

   Знаетъ ли онъ о существован³и такихъ людей? Можетъ ли онъ имѣть въ нихъ участ³е? Понимаетъ ли онъ, что такое значитъ на языкѣ человѣческомъ горе? О, это слово, вѣрно,