Неизвестные Авторы - Русские повести 15-18 веков

построена сказка о мудрой деве. Изображая конфликт между княгиней-крестьянкой и боярами, он поднимается до широких обобщений в описании мятежа бояр.

   Построение всей второй части повести на любовной интриге, осложненной изображением феодальной борьбы, бесспорно является вершиной новаторства автора. Трактовка любви как. человеческого чувства, без всякой мотивировки ее возникновения вмешательством злой дьявольской воли, любви как личного чувства, осложненного социальным конфликтом, - является чуть ли не единственным примером в повествовательной литературе древней Руси. Мы видим, как в повести она органически вырастает из фольклорной традиции.

   Но в "Повести о Петре и Февронии" есть и другая традиция. Она ясно проступает в заключительной части повести, где рассказывается о последних годах жизни Петра и Февронии и о смерти их. По содержанию и стилю эта часть повести на первый взгляд настолько отличается от остального текста, что ее можно принять за дописанные позже страницы. Такое мнение о ней и было высказано в научной литературе в последние годы. Но это, конечно, не так. В замысел автора повести входило изобразить жизнь героев с юных лет до смерти. Жизнь героев, которые для автора являлись идеалом в общественном и личном смысле, могла закончиться, согласно его мировоззрению, только благочестивыми и добродетельными делами и праведной смертью. Все, что нужно было ему для заключительных эпизодов повести, он мог найти в обильной традиции русской житийной литературы. Он и обратился к ней, обнаружив прекрасное понимание специфически агиографической образности. Но он писал не житие, а повесть, и поэтому не подчинил свое изложение крайне условному, холодному и монотонному стилю русской агиографии второй половины XV века.

   Автор повести последовательно проводит своих героев через ряд этапов: юность- зрелость - старость. И всякий раз, сохраняя внутреннее единство образов, а иногда и нарушая его, он раскрывает новые душевные качества своих героев.

   Юность - это встреча героев в селе Ласково и состязание их в мудрости. Петр и Феврония, как они зарисованы в этом эпизоде, близко стоят к сказочным образам. Даже фразеологически этот эпизод очень близок сказке. Автор мастерски владеет всеми приемами фольклорной изобразительности. Без психологической углубленности, чисто внешними средствами (иносказательные изречения, невыполнимые требования) он создает образы героев повести, как и в сказке, противопоставляя друг другу умную, находчивую девушку, дочь бедных родителей, посредственному, не лишенному лукавства и сословных предрассудков юноше, наследнику княжеского престола. Он как бы не замечает, что образ князя, как он дан в этом эпизоде, несколько противоречит тому героическому облику князя, который уже нарисован выше, в первой части повести.

   Годы зрелости героев - это годы их правления Муромом до изгнания и после изгнания. Сюжет этой части повести повторяет сюжет сказки. Сохраняется здесь и основная идея сказки и легенды: мудрость достойна уважения, она основа личного счастья и общественного порядка. И еще одна особенность Февронии, как она изображается в легенде, намеренно подчеркивается писателем: княгиня - человек, наделенный даром провидения, для нее доступны дела, стоящие за пределами реальности, чудеса. Во всем же остальном автор повести выходит из круга сказочных и легендарных представлений, которые, очевидно, не охватывали всего строя личных чувств и общественных отношений, как они представлялись ему. Он рисует образ Февронии, любящей умной жены и незлобивой княгини. Как бы оттеняя ее высокие душевные качества, он показывает и князя Петра - мягкого, всегда колеблющегося в своих решениях человека, но с хорошей моральной основой, с годами приобретающего все более и более просветленный облик. И были князь и княгиня, говорит автор повести, "ко всем людем, под их властию сущим, аки чадолюбивии отец и мати". Этой патриархальностью отношений между правителями и подданными больше всего дорожит писатель. Показав боярский мятеж и гибельные последствия его, он вкладывает в уста бояр раболепные слова раскаяния: "Ныне же с всеми домы своими раби ваю есмы, и хощем, и любим, и молим, да не оставита нас, раб своих!"

   Идеальная жизнь и мудрое правление княжеством, с точки зрения автора, заслуживают ореола святости. Он и украшает им своих героев в последние моменты их жизни. Это третий аспект, в котором автор повести показывает Петра и Февронию. Но это не было основной задачей его труда, и поэтому здесь он предельно лаконичен. В этой части повести он окончательно покидает свой фольклорный источник. Он обнаруживает осведомленность в агиографическом мастерстве, но все же и на последних страницах повести не подчиняет свое изложение житийной манере письма.

   Лучшие страницы "Повести о Петре и Февронии", крайне сложной и противоречивой по своему идейному смыслу, подсказаны автору исторической действительностью и богатым источником литературы его времени - фольклором. Являясь в известной мере выразителем демократических идей конца XV века, он в своей творческой работе опирался на местные муромо-рязан-ские народно-поэтические произведения именно потому, что они были родственны ему по своей демократической направленности. Но под его пером историческое прошлое Муромо-Рязанского княжества получило более конкретное и глубокое освещение, чем в фольклоре: он показал образы прошлого, как они могли рисоваться человеку, очень близко стоявшему к уходящей с исторической сцены удельной Руси. И вместе с тем на легендарно-историческом материале он поставил политические и социальные вопросы, волновавшие передовых людей конца XV века.

  

   "Повесть о Петре и Февронии Муромских" печатается по тексту, опубликованному М. О. Скрипилем в "Трудах Отдела древнерусской литературы", изд. Академии наук СССР, т. VII, 1949, стр. 225-246, по списку XVI века Гос. Исторического музея, Хлудов. No 147, лл. 405 об. - 425, без предисловия и заключительной похвалы, приписанных позднее.

  

   Стр. 108. Муром - один из древнейших русских городов, центр Муромского удельного княжества; в 1392 г. московский великий князь Василий I Дмитриевич присоединил его по ханскому ярлыку к Москве,

   ...самодержствуя благоверный князь... именем Павел. - Павел - имя вымышленное. Возможно, народная легенда наделила этим именем муромского князя Владимира Юрьевича (княжил в конце XII - первых годах XIII вв.).

   Смерть моя есть от Петрова плеча, от Агрикова меча. - Агрик, или Агрика - сказочный богатырь, побеждавший исполинов и чудовищ. За свою жизнь он собрал несметное количество оружия, среди которого было копье, сделанное из громовой стрелы, и непобедимый меч-кладенец.

   Стр. 109. ...имяше же у себе приснаго брата, князя именем Петра... - Петр также не значится в роду муромских князей. Предполагают, что его историческим прототипом был князь Давид Юрьевич (ум. в 1228 г.). младший брат Владимира Юрьевича, княживший после него в Муроме и перед смертью постригшийся в монахи под именем Петра (в повести наоборот - Петр получает в иночестве имя Давида). Давид Юрьевич был женат на Февронии - как и в повести, в иночестве Евфросинии.

   Стр. 112. ...князь Петр по брате своем един самодержец... - Давид Юрьевич получил Муромское княжество в 1204 г., после смерти Владимира Юрьевича.

  

  

   Зерно фабулы одной из ранних московских повестей - повести о Луке Колочском - хорошо известно по ряду русских летописей - Ермолинской, Софийской I, Русскому хронографу, Псковской, Симеоновской, Воскресенской и др. Но в развитом своем виде повесть представлена только Степенной книгой и Никоновской летописью, да отдельно - многочисленными списками XVI-XIX веков. Изучение этого материала легко обнаруживает время образования повести в ее полном виде. Образование ее нельзя отодвинуть дальше первой половины XVI века. Точно так же становится ясным и то, что многочисленные списки повести ведут свое начало от текста Степенной книги, время от времени незначительно изменяя его.

   Варианты повести, сохраненные Степенной книгой и Никоновской летописью, происходят от более древнего, неизвестного нам текста. При этом вариант повести, известный по Никоновской летописи, далеко отступает от первоначального вида повести в стилистическом отношении, хорошо сохраняя ее фабулу. Степенная же книга дает в общем старый текст повести, но там, где речь идет о можайском князе Андрее Дмитриевиче, мы наталкиваемся на явную переработку первоначального текста в целях возвеличения Андрея Дмитриевича - родственника великих князей Московских.

   В основе сюжета "Повести о Луке Колочском" лежит устное сказание о явлении в 1413 году иконы на Колоче, в 25 верстах от Можайска, где в это время был князем родственник московских князей Андрей Дмитриевич.

   Легенды о явлении икон и их чудесах были известны на Руси издавна. Так, еще в XIII веке было написано сказание об иконе, принесенной Андреем Боголюбским из Киева, позже названной Владимирской. За время с XIII по XVI век из Византии и Афона на Русь был перенесен ряд икон греческого письма (Пименовская 1381 г., Коневская 1393 г. и др.), окруженных в местах их прежнего пребывания благочестивыми легендами. Эти легенды в устном или письменном виде переходили на новую почву вместе с иконами. Переводные сказания давали образчики жанра, но содержанием для русских сказаний было богатое историческое прошлое Руси и окружающая действительность. Эпизоды местной героической борьбы с татарами Золотой Орды, Казанского царства и Крыма, частью уже подвергшиеся народно-поэтической обработке, освоение новых земель, местное церковное и монастырское строительство и чем-либо замечательные факты из жизни удельного князя составляют основное содержание сказаний о явлениях и чудесах икон. Поэтому-то в них, даже в поздних редакциях, сохранилось так много любопытных исторических, этнографических и географических сведений о различных местах и областях древней Руси.

   Большинство из них долгое время сохранялось в устной традиции и имело местное значение. Но по мере роста Москвы как политического центра всей Русской земли, местно прославляемые иконы привлекают к себе внимание княжеской и церковной власти Москвы, а сказания о них-московских книжников. Иконы, давно приобретшие на местах патрональное значение, переносятся в Москву, и Москва задерживает их на десятилетия или же навсегда. Так, Владимирская икона (по преданию, принадлежавшая императору Феодосию Младшему), очевидно как символ великокняжеской святыни, в 1395 году навсегда переносится в Москву, и с ней связывается ряд сказаний о крупнейших событиях в жизни Москвы XV-XVI веков. Смоленская икона (по преданию, принадлежавшая императору Константину Порфирородному) попадает в Москву в конце XIV века, и только в 1456 году Василий Темный, по просьбе Смоленска, разрешил возвратить ее, после совета с митрополитом и боярами. Особенно заметна эта концентрация местно чтимых икон в церквах и монастырях Москвы в XVl веке: в 1567 году переносится в Москву великоустюжская икона Благовещения, в 1571 году из покоренного Новгорода - так называемая "Иерусалимская", и т. д. Конечно, в условиях Московского государства той поры это обстоятельство имело определенное политическое значение.

   Сказания о явлении икон как повествовательный жанр получили в XVI веке уже совершенно законченный вид, со своей особой композиционной схемой, основными образами и поэтической фразеологией. Если в сказаниях об иконах старших по времени - Владимирской, Тихвинской, Николы Зарайского и др. - авторы рассказывают о чудесном переходе иконы из Византии на Русь, то теперь явление икон описывается совсем иначе. Их обычно находят в лесу - в ветвях сосны, дуба ("на древе стоящу") - или у корня дерева, или в поле и на лугу в траве. Они привлекают к себе внимание лучами света, исходящими от них; эти лучи сплетаются в виде моста, по которому можно перейти реку. Иконы нередко не даются в руки обыкновенному смертному ("но простолюдину не дается, точию епископу со священным причтом") и обычно настойчиво возвращаются на место своего явления, что истолковывается как повеление на этом именно месте построить храм. Находят их князья во время охоты или епископы во время поездки по епархии. Их памяти посвящаются церкви, престолы которых делают на пнях деревьев, на которых иконы были обнаружены, а на досках из стволов этих деревьев пишут иконы. Чудесный путник, подобный тени или призраку, проносящий икону через город или посещающий место ее явления, - излюбленный персонаж этих легенд.

   По своему содержанию и поэтическому стилю этот жанр стоит на грани церковной легенды и светской историко-бытовой повести, так как, несмотря на всю легендарность содержания произведений этого рода, историческая и географическая рамка событий и бытовые картины весьма нередки в них. Иногда же легендарный элемент совсем отступает на второй план перед историческими и бытовыми реалиями, и, кроме идеальных житийного характера князей и святителей, появляются "простолюдины" и "земледельцы", не лишенные обычных (очень часто даже отрицательных) человеческих черт и действующие в реальной бытовой обстановке. К числу таких произведений относятся сказания о Луке Колочском.

   В сказании о Луке Колочском, наряду с прославлением одного из отпрысков великих московских князей - Андрея Дмитриевича Можайского, рассказывается о широко распространенном в древней Руси явлении - постройке церкви или монастыря на собранные суммы. Когда в княжеской или монастырской казне не хватало средств для церковного или монастырского строительства, приходилось прибегать к благотворительности населения. Доживший до нового времени тип "прошаки" на построение храма, так талантливо описанный С. В. Максимовым в очерках "Бродячая Русь Христа ради", был широко известен на Руси уже в XIV-ХУвеках. Но это обычное для древней Руси явление дано в сказании о Колочской иконе в сопровождении ряда таких красочных бытовых деталей, которые далеко уводят повествование от церковной жизни. С исключительным реализмом нарисован образ "земледельца проста поселянина Луки", который настолько обогащается за счет "чудес" найденной им иконы, что начинает соперничать в силе и богатстве со своим князем.

   Самая ранняя летописная запись о событии, послужившем канвою для "Повести о Луке Колочском", сохранилась в Ермолинской летописи.

   Сравнивая Софийскую летописную запись с Ермолинской, легко установить, что в последней мы имеем простое сокращение первоначального текста. Обе эти записи свидетельствуют о том, что в своде 1423 года нашла отражение обычная легенда о явлении иконы. Никакого особого смысла в эту легенду пока что не вкладывалось. То же самое наблюдается и во всех тех летописях, которые возникли на основе Софийской летописи.

   Но составитель Русского хронографа 1442 года уже сильно изменяет легенду о явлении иконы на Колоче. Его внимание привлекает не столько самый факт явления иконы, сколько те события, которые вокруг этого разыгрались. В Русском хронографе легенда записана в следующем виде:

   "В лето 6921 явишася чюдеса от иконы пречистыя Богородицы за 20 верст от града Можайска. И поиде с нею Лука к Можайску, и срете его князь Андрей Дмитриевич и весь народ со кресты. И оттуле поиде и в прочая грады, и сретаху его князи и боляре с честию и со многими дары. И от сих обогатев зело и суклонися в житие неполезно, корчемствоваше и продаяше цельбы, еже творя святая богородица пречистым своим образом. И сего ради подвиже на него Андрея Дмитриевича: и взять у него икону и ею обойма и того имением постави монастырь во имя святыя Богородица Колочской и икону постави в нем, иже и до сего дни чюдеса творит".

   Здесь уже намечены не только сюжет, но и образы и взаимоотношения действующих лиц в том направлении, в котором они получат потом свое дальнейшее развитие в распространенных редакциях повести в XVI веке в составе Никоновской летописи и Степенной книги. Внимание составителя Русского хронографа уже привлекает к себе образ Андрея Дмитриевича, брата великого князя Московского Василия Дмитриевича. Весь смысл легенды теперь, в 40-е годы XV века, становится иным. Ее задача - обрисовать Андрея Дмитриевича как благочестивого устроителя своего княжества. Лука же превращен в человека, который "уклонился в житие неполезно, корчемствоваше и продаяше целбы".

  

   "Повесть о Луке Колочском" печатается по списку XVI века Гос. Исторического музея No 1110 (Синод. VI), публикуемому впервые.

  

   Стр. 116. ...великому князю Василию Дмитриевичу. - Речь идет о Василии I Дмитриевиче (1371-1425), московском великом князе (1389-1425), старшем сыне Дмитрия Донского, занявшем великокняжеский стол по его духовному завещанию.

   ...во области брата его князя Андрея Дмитриевича в пределах града Можайска. - Андрей Дмитриевич (1382-1432) - третий сын Дмитрия Донского - получил от отца в удел Можайск, Верею и другие города. За время своего удельного княжения - верный союзник старшего брата, а впоследствии и сына его, Василия Темного.

   Стр. 117. Преосвященный Фотий - митрополит киевский и всея Руси (1408-1431), родом грек из Пелопоннеса. Поставленный константинопольским патриархом во главе русской церкви после смерти митрополита Киприана (1406), он прибыл в Москву в 1410 г., где и оставался до конца жизни (1431). Сторонник объединительной политики московских великих князей, Фотий после смерти Василия Дмитриевича поддерживал также его малолетнего сына Василия, провозглашенного великим князем, и таким образом от имени церкви одобрил новый московский порядок прямого престолонаследия. Фотию принадлежит инициатива в составлении так называемого Владимирского полихрона - первого общерусского летописного свода (1423), созданного на московской основе, в отличие от Киприановского свода 1392 г., где в значительной мере сказывалось тяготение к Литве.

   Монастырь Колоческий - иначе Колоцкий, или Колочевско-Успенско-Можайский, основанный в начале XV в. на берегу притока реки Москвы - Колоче, в 25 верстах к западу от Можайска. В 1812 г. генерал Коновницын, ведя арьергардные бои, задержал под его стенами французские войска и дал тем самым возможность укрепить бородинские позиции. Почитаемая монастырская икона богородицы носила название Колоцкой.

  

  

   Небольшая по размеру, но интересная по своему содержанию повесть о Тимофее Владимирском крепко связана с древнерусским бытом и историей. Встречающиеся в ней упоминания о некоторых исторических лицах (о великом князе Иване Васильевиче и митрополите Филиппе) позволяют отнести ее возникновение к определенной эпохе в жизни Русского государства. Она написана на грани XV-XVI веков, в княжение великого князя Московского Ивана III.

   Иван III, вступив на великокняжеский московский престол в 1462 году, продолжает объединительную политику своих предшественников. В 1478 году он наносит окончательный удар новгородской самостоятельности; в 1485 году присоединяет "Москве Тверское княжество; вскоре после этого часть Рязанского княжества также переходит к Ивану III по завещанию одного из рязанских князей. К концу княжения Ивана III образование единого национального Русского государства становится совершившимся фактом.

   Опираясь на поддержку церкви, дворянства и посадского населения, Иван III высоко поднимает авторитет великокняжеской власти как внутри государства, так и в международных отношениях и связях. Русское государство при Иване III завязывает дипломатические отношения и обмен посольствами с Римом, Венецией, германским "цесарем", Турцией, Персией и другими странами. Во внешней политике Иван III проявляет осторожность, хитрость, предусмотрительность, и в то же время - смелость и решительность. При нем резко изменяется политика по отношению к Золотой Орде и другим татарским ханствам: Иван III уже не ездит в Орду и отказывается платить дань татарам, а в 1480 году Русское государство окончательно освобождается от татарского ига.

   Но, кроме Золотой Орды, у Москвы был и другой враг - Казанское ханство. Казанское ханство являлось серьезной угрозой для восточных окраин молодого Русского государства. Казанские татары во время своих набегов опустошали долину Волги и доходили по притокам Волги до Вятки и Устюга. Вятчане и устюжане в свою очередь нападали на земли казанских татар. Прекращение этой непрерывной войны на восточных границах Руси становилось большой государственной задачей. Борьба с казанскими татарами оказывалась частью общей борьбы за объединение русских земель. Но для Ивана III было ясно и более широкое значение борьбы с Казанью. Казань привлекала его своим удобным географическим положением: завоевание Казани не только дало бы возможность прекратить постоянные военные столкновения с татарами и расширить территорию Московского княжества, но и открыло бы путь к низовью Волги, к Каспийскому морю, что диктовалось возросшими торговыми интересами Москвы. Поход Ивана III под Казань в 1467 году был его первым крупным походом, но закончился он неудачно.

   Прошло немного лет, и уже к 80-м годам XV века положение Казанского ханства значительно ухудшилось. Ослабление Золотой Орды сказалось и на военной мощи Казанского ханства, так как теперь оно потеряло своего главного союзника. В 1487 году под Казань вновь была отправлена большая московская рать. Русские осадили город и после долгой осады помогли занять ханский престол Мухаммед Эмину, придерживавшемуся московской ориентации. Вмешательство Ивана III во внутреннюю жизнь Казанского ханства усилило враждебное отношение к Москве среди феодальной знати Казани. Это привело к еще более частым набегам казанских татар на московские владения. Ивану III, не покорившему Казани, приходилось вести по отношению к ней особо осторожную политику, приобретая себе сторонников внутри самого Казанского ханства.

   Фабула "Повести о Тимофее Владимирском" становится вполне понятной и объяснимой только на фоне этой конкретной исторической обстановки. В отношении хронологии ее развязка лучше всего соотносится со временем между 1467 и 1473 годами, то есть с первым неудачным походом Ивана III на Казань и смертью митрополита Филиппа I. Повесть отражает, таким образом, очень сложный и напряженный момент во взаимоотношениях Москвы и Казанского ханства. В связи с этим она отличается ярко выраженной политической направленностью. Прощение Тимофея князем и митрополитом несомненно свидетельствует об этой направленности. За внешне религиозной мотивировкой решения князя и митрополита открывается подлинное значение этого решения, как определенного политического акта, согласного с общей политикой Москвы по отношению к Казанскому ханству в 60-70 годах XV века. Пресвитер Тимофей, совершив преступление, оставляет семью и тайно, переодевшись "в воинскую одежду", бежит "на чюжую страну в поганскую землю татарскую, в Казань". Следовательно, Тимофеи рассчитывает, что в Казани он окажется недоступным для русских властей. Здесь он отрекается от христианства, "босурманскую злую срачинскую веру прият" и переходит на службу к казанскому царю, очевидно выдавая себя за воина, "и воивода в Казани храбр. И часто его посылаше царь с татары своими воевати страну отечества его, русския земли християн". Таким образом, над ним тяготеют преступления, подсудные и духовному и светскому суду. Поэтому-то он и просит отпускную грамоту за "двема печатьми" - печатью митрополита и князя. И митрополит и князь прощают Тимофея: "и наказавше, звати его, чтоб ехал к Москве безо всякия боязни, и да будет честен службе великому князю". Во всем этом - живые черты быта и истории XV века, осторожной и трезвой политики Ивана III в эпоху, когда Казань еще сохраняет свою самостоятельность.

   Неизвестно, лег ли в основу фабулы "Повести о Тимофее Владимирском" конкретный, имевший место в жизни случай, или сам автор создал фабулу повести, преследуя свои особые цели. Но важно то, что фабула повести оказалась достаточно емкой для того, чтобы автор мог поставить ряд интересовавших его вопросов. Он прежде всего декларативно заявляет о своем намерении показать, как даже исключительный грешник путем покаяния может "в первое (первоначальное) благочестие" возвратиться. Попутно с художественным показом этого на судьбе своего героя автор повести ясно обнаруживает свой интерес и свое отношение к одному из важнейших вопросов своего времени - к вопросу о "восточной" политике Русского государства последней четверти XV века.

   Нам сейчас очень трудно определить, какой из поднятых автором повести вопросов стоял на первом плане в его собственном сознании. Но то, как развивается фабула повести, как настойчиво автор подчеркивает, что преступление Тимофея не исчерпывается святотатством, а является преступлением и против государства - государственной изменой, свидетельствует, что основная идея повести выходит за круг морально-религиозных представлений ее автора. Поступок князя приобретал в глазах автора повести значение политического акта. Чудесное явление Тимофея после смерти во сне отроку с извещением, что он, Тимофей, "приях от бога прощение грехов своих", божественным авторитетом подкрепляет правильность решения князя и отражает положительную оценку этого решения автором повести. Пред нами ясно обрисовывается лицо автора повести как человека, сумевшего ориентироваться в сложной политической ситуации своего времени, правильно понявшего политику Ивана III в отношении Казанского ханства и оправдывавшего ее.

   Характерная для автора манера решения вопросов политических в рамках религиозно-легендарного сюжета не является чем-то исключительным для своего времени. Наоборот, эта манера была обычной для определенного, довольно широкого круга произведений литературы XV века, которым, нам кажется, позволительно было бы присвоить наименование легендарно-политических сказаний.

   Широко известные в древней Руси легендарно-политические сказания по своей тематике обычно связаны с какими-либо значительными моментами политической жизни северо-восточных русских княжеств и областей XV - начала XVI века. Иногда они идут по свежим следам исторических событий. Но чаще всего они отражают более позднее осмысление события, изменение взглядов на него, переоценку его, когда яснее становится значение события в исторических судьбах народа. В легендарно-политических сказаниях нередко находило свое выражение тенденциозное освещение межобластных споров. В них отражалась оппозиция объединительной политике Москвы, оппозиция для XV - начала XVI века обычно уже запоздалая и бессильная, но все еще свидетельствующая о некоторой взбудораженности настроений местных общественных сил. Они же, наконец, являлись излюбленным средством в руках московских писателей XV - начала XVI века в утверждении московской идеологии.

   И по своему идейному содержанию и по своей художественной манере повесть о Тимофее Владимирском примыкает к этой группе произведений. Ее основная идея состоит в оправдании политического курса единого национального Русского государства в одном из важнейших вопросов времени. Для нее характерно обращение к легенде как к одному из элементов художественно-изобразительной системы. Но во многом повесть о Тимофее Владимирском уже отходит от легендарно-политических сказаний, круг ее идейно-художественных задач несколько шире, чем в произведениях этого жанра.

   Герой как личность со своим индивидуальным характером, особенности которого сказываются на его поступках и на его судьбе, - вот то новое, что с особой выразительностью обнаруживается в повести. Тимофей - порывистый, несдержанный, крайне эмоциональный - в самом себе хранит возможность той необычной участи, которая постигает его. От первого преступления до смерти от радостного волнения Тимофей предстает перед нами как цельная личность, как определенный характер. В этом отношении "Повесть о Тимофее Владимирском" сближается с некоторыми другими произведениями XV - начала XVI века, особенно же с "Повестью о Петре, царевиче ордынском" и "Повестью о Луке Колочском", развитие фабулы которых также определяется основными особенностями характеров их главных героев.

  

   "Повесть о Тимофее Владимирском" печатается по списку конца XVII века Гос. Исторического музея, Барсов., No 2134, лл. 215 об. - 226 об., публикуемому впервые. В этой же редакции повесть была издана ранее М. О. Скрипилем в "Трудах Отдела древнерусской литературы", изд. Академии наук СССР, т. VIII, стр. 300-304, по списку Гос. Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, Q. XVII, No 199.

  

   Стр. 119. ...в княжение царя и великого князя Иванна Василиевича Московского и всея Росии... - Имеется в виду Иван III Васильевич (1440- 1505), великий князь московский (1462-1505). Настойчиво борясь за создание централизованного Русского государства, он присоединил к Москве Великий Новгород с его землями (1478), Тверское великое княжество (1485), Вятскую землю (1489), многие западные русские области с Черниговом, Стародубом, Новгород-Северским, Путивлем и другими городами (1494), а также сделал зависимыми Псков и Рязанское великое княжество. Как единовластный правитель большинства русских земель, Иван III стал в ряде случаев титуловать себя великим князем "всея Руси" и даже царем, хотя и не был официально "венчан" на царство.

   Филипп - митрополит московский и всея Руси (ум. в 1473 г.). До возведения на митрополичью кафедру (1464) был суздальским епископом. В своей деятельности полностью поддерживал внешнюю и внутреннюю политику Ивана III.

   ...в поганскую землю татарскую, в Казань. - Казанское царство образовалось в районе Среднего Поволжья в результате распада Золотой Орды. Его возникновение относится ко второй четверти XV века и приписывается изгнанному из Золотой Орды хану Улу Мухаммеду, сын которого, Махмутек, в 1445 г. сделал Казань столицей нового ханства. Казанские татары совершали опустошительные набеги на русские земли и даже доходили до Москвы. В 1467-1469 гг. Иван III предпринял несколько походов на Казань, но овладеть крепостью не смог. Только после свержения ига Золотой Орды (1480) Казань была взята русскими войсками (1487), и на ханский престол возведен сторонник сближения с Москвою Мухаммед Эмин. Казанское ханство прекратило свое существование в 1552 г., после взятия его столицы войсками Ивана IV.

  

  

   "Повесть о прихожении Стефана Батория на град Псков" написана, по-видимому, в 80-х годах XVI века. По своей идейной направленности и художественным достоинствам она с полным правом может быть отнесена к лучшим произведениям древнерусской литературы на историческую тему. "Повесть" - яркий патриотический памятник, в котором воплотилась великая идея национального единства Русского государства и запечатлелся героический подвиг наших предков в борьбе с иноземными захватчиками.

   Материалом для "Повести" послужили события из истории Ливонской войны 1558-1583 годов, во время которой Русское государство, кровно заинтересованное в расширении экономических и культурных связей со странами Западной Европы, вело напряженную борьбу с Польшей, Литвой, Швецией и Ливонским орденом за выход к Балтийскому морю.

   Автор "Повести" не затрагивает сложных политических и экономических причин, вызвавших Ливонскую войну, и не ставит своею целью описать весь ход ее. В центре его внимания событие решающего значения, определившее исход войны, - пятимесячная героическая оборона Пскова в 1581-1582 годах от войск польского короля Стефана Батория. Разрабатывая этот сюжет, автор берет, однако, исходной датой не 1581, а 1577 год, значительно расширив этим границы своего повествования. В результате произведение оказалось обрамленным двумя знаменательными эпизодами. Оно открывается описанием победоносного похода Ивана IV в южную Ливонию, начатого из Пскова в 1577 году, и завершается ликованием по поводу ухода Баториевых войск "ото града Пскова со студом многим и с великим позором" в 1582 году. Остальные события в этих хронологических пределах также неизменно связываются со Псковом. Автор, таким образом, отвел Пскову главную композиционно-организующую роль, и "Повесть" благодаря этому приобрела идейную целостность и литературную завершенность.

   Стягивая к "славному и богоспасаемому граду Пскову" как к центру все нити повествования, автор-пскович не замыкается, однако, в узком кругу местных, собственно псковских интересов. Его горизонт значительно шире. Он изображает и оценивает исторические события с общерусской точки зрения. Псков в его глазах только одна из многих составных частей органически единого Русского государства, неотъемлемая "вотчина" московского великого князя и самодержца всей Руси; богатство и красота Пскова - это богатство и красота всей Русской земли; святыни его - святыни общенациональные; забота о его защите от врагов - дело всенародное; беспримерный ратный подвиг псковичей - это показатель мужества, стойкости и патриотической самоотверженности всех русских людей. Псков, таким образом, приобрел в "Повести" значение широкого типического обобщения, в котором выразилась национальная сущность Русского государства в тот период его исторического развития, когда фактически уже была изжита феодальная раздробленность и вполне сформировалась русская народность.

   Описание исторических событий, непосредственно предшествовавших осаде Пскова Баторием, имеет в "Повести" характер экспозиционный. Эта особенность построения произведения свидетельствует о том, что автор превосходно чувствовал жанровую природу исторического повествования. Развернутая экспозиция "Повести" позволила ему сделать завязку логически оправданной и стянуть события в единый драматический узел. Она давала возможность создать широкий исторический фон, который был необходим прежде всего потому, что в основе сюжетного конфликта "Повести" лежали непримиримые противоречия крупного международного масштаба. Последнее обстоятельство, в свою очередь, потребовало от автора прямолинейного противопоставления борющихся сил, контрастной группировки образов и соответствующих художественных средств для их. характеристики, политической и эстетической оценки.

   Резко распределяя свет и тень, автор концентрирует борющиеся силы на противоположных полюсах. На одном из них - чужеземные захватчики. Они "много зла сотворяют" не только порубежным русским городам, но собираются даже идти походом "на Великий Новоград, паче же и преболе же на славный и богоспасаемый град Псков", чтобы там "панствовати". На Другом - русские патриоты. Они храбро и мужественно бьются с врагами в Полоцке, Соколе и "во окрестных градех" и клятвенно обещают "за град Псков битися с литвою до смерти безо всякой хитрости". Воинствующим главарем первых выступает польско-литовский король Стефан Баторий, руководителем и вдохновителем вторых является "царь и великий князь Иван Васильевич, всея Руси самодержец".

   "Повесть" поэтому не случайно начинается хвалебной характеристикой Ивана IV прежде всего как мудрого правителя земли Русской, который крепко обороняет ее "от окольных... неверных царей и кралей и всяких начальник". В изображении автора Иван IV - талантливый полководец, осуществивший справедливый Ливонский поход "в отмщение" за бесчинства "вифлян-ския земли немцев" в пограничных русских владениях. Умело руководя военными действиями, он беспощаден к сопротивляющимся и милостив к покорившимся. Русский царь верит клятвам "курлянских немец", разрешает им "на старых местах жити", а впоследствии сильно гневается, когда они вероломно нарушили свои клятвы. Услышав про "татебное звериное устремление" Стефана Батория, он всемерно заботится об обороне Русской земли, но готов вести и мирные переговоры с королем, чтобы не допустить кровопролития. Узнав о падении Полоцка и Сокола, а затем о намерении Батория идти на Великие Луки, он объят "великою кручиною", но в то же время принимает энергичные меры для защиты главных городов "полунощной страны" своего государства, в первую очередь Пскова. Иван IV посылает туда лучших своих воевод с большим войском, "наказует их", "како всякими крепостьми утвердити" стены и с врагами "бой учинити по чину", а после неустанно следит за "градоукреплением". Когда же огромное войско Батория двинулось на Псков, он в своих грамотах призывает псковичей "мужественно во осаде быти и до последней смерти невозвратно с литвою... битися".

   Иван IV предстает перед читателем в ореоле благочестия, чуть ли не святости. Молитва - неизменный его спутник. Перед выступлением в Ливонию царь в соборной церкви Пскова слезно просит бога о даровании победы над "неверный своя враги" и дает многие обеты "святым местом". После успешного похода он вновь посещает псковские обители и, припадая "на мрамор помоста церковного", "благодарные слезы проливает, богу... многорадостно сплетенные хвалы возсылающе". В дни Баториева "прихожения" царь с христианским смирением воспринимает вести о трагической судьбе порубежных русских городов и, вновь "слезами... свое царское лицо омокаше", умильно молит бога спасти Псков.

   Наделяя Ивана IV всеми качествами идеального монарха-христианина, автор рассматривает его государственную деятельность в свете политических и религиозных тенденций своего времени. В идеологическом осмыслении "Повести" Русская земля - средоточие и оплот истинного христианства, а "всея Русии самодержец" - помазанник божий, "первопрестольный хрестьянский Царь во все четыре конца вселенный"; православная вера - основа национального единства и духовной силы русского народа, а "благоверный и христолюбивый государь" - верный ее хранитель; борьба народа за свою национальную независимость - это прежде всего защита православия, а царь - самый первый за веру стоятель и грозный отомститель "врагом божиим".

   Иван IV в изображении "Повести" пользуется по праву неограниченной властью, полным доверием и поддержкой всех живущих "под его царскою высокою десницею". Духовенство благословляет его на бранные подвиги, призывает верующих быть преданными царю и вместе с ними молится о ниспослании ему победы над неверными. Бояре и воеводы, "яко истинии раби", "вседушевно" и "всесердечно" служат своему государю. Ратные люди ревностно исполняют его повеления и, не щадя жизни, защищают города его царской вотчины. Весь народ русский славит "велехвального победителя", когда царь возвращается из Ливонии, и ни единым словом не осуждает его за военные неудачи последующих лет: вторжение Батория в русские владения "Повесть" объясняет "попущением божиим, грех ради наших". Когда грозная опасность нависла над Псковом, бояре и воеводы, войско и "псковичи от мала до велика", а также все "избегшиеся" в город люди дважды целуют крест на верность "своему государю" и готовятся "на подвиг неослабно и безо всякого размышления".

   Прославляя истинных патриотов земли Русской, "Повесть" гневно бичует перебежчиков в лагерь врага - князя Андрея Курбского "с товарыщи". Эти, по словам автора, "российского нашего государя изменники", замыслившие "воздвигнута ков" на него, являются прямыми виновниками "сверипого" Баториева нашествия. Это они, "богомерские христоненависцы", охотно становятся "молебниками" за трусливых курляндских клятвопреступников. Именно эти предатели родины склоняют польского короля к "брани" с российским царем. "Сий же всегорделивый, - сообщает "Повесть", - совет их радостно приемлет: бе бо и сам той литовский краль Степан... рад бе всегда кровопролитью и начинания бранем".

   Стефан Баторий в "Повести" подчеркнуто противопоставлен идеализированной личности Ивана IV. Он наделен только отрицательными качествами, которые нарочито доведены до гиперболических размеров. Польский король именуется не иначе, как "лютый варвар", "агарянин", "неистовый зверь". Он в разных вариациях уподобляется "неутолимому аспиду", который отрыгает "сверипый змеиный яд от своея несытыя утробы". Он, по словам автора, устремляется на Псков, "яко лев ревий", или "яко из великих пещер лютый великий змей", или "яко дивий вепрь ис пустыни". Королевские же "извышние" гетманы в изображении "Повести" - "начальные волки по кровопролитию", их подручные - "мертвотрупоядательные псы", а все Баториево войско - "аспиды", "змеи", "скорпеи".

   В этой характеристике Стефана Батория и его войска, как и при изображении Ивана IV, решающую роль сыграла церковно-книжная традиция. Образ польского короля - злодея и мучителя - автор создает в хорошо знакомой читателю агиографической манере, в привычных ему очертаниях и красках. Этот образ - во вступительной части "Повести" схематичный до условности, отрицательный до прямолинейности - призван был, несомненно, внушить читателю одно главное чувство - чувство острой ненависти к иноземным захватчикам, посягающим на свободу и независимость родной земли. В основе эстетической оценки автора лежит трезвая мысль, опирающаяся на живые факты действительности. "Повесть" верно отражает сущность агрессивной политики Стефана Батория. Автор имел все основания негодовать по поводу его притязаний на русские земли, вплоть до Пскова и Великого Новгорода "со всеми приделы",- именно таковы были планы польского короля. Автор справедлив, говоря о любви врагов к "бранем" и возмущаясь издевательствами над русскими послами, - мирные переговоры никак не входили тогда в намерения Батория. Автор верно передает существо грамот и "воззвательных листов" польского короля к своим гетманам и "во многие страны и языки" - в основном такими были цели, задачи и главные пружины задуманных грабительских походов на Русь. Не преувеличивает он и тогда, когда подчеркивает надменность, спесь, бахвальство и жестокость Баториева воинства - польские паны отнюдь не отличались скромностью и человеколюбием.

   О событиях, предшествовавших осаде Пскова, "Повесть" сообщает довольно кратко. Однако, перемежая их с молитвен-, ными отступлениями и пространными лирическими излияниями, автор не спеша подводит читателя к главной теме своего повествования. Вступительная часть "Повести" завершается выразительной картиной, как бы подчеркивающей близкое начало грозных событий. Стефан Баторий в своем стремительном движении подошел к Острову и по городу "из наряда уже бьет". В Пскове бояре и воеводы, вооружив всю Окольную стену "людьми и наряды", "уготовились" против "государева недруга". С твердой верой в правоту своего "чесного дела" ждут псковичи часа смертных испытаний. В их руках судьба всей Русской земли.

   "От полуденыя страны богохранимого града Пскова дым темен: литовская сила и на черность псковския белыя каменныя твердыя стены предпослася, ея же ни вся Литовская земля очернити не может", - так приподнято-торжественно, с чувством патриотической гордости за "превеликий град" русский начинает автор свой рассказ о том, как на реку Череху, в пяти верстах от Пскова, вышли передовые отряды Батория. В городе загудел осадный колокол. За рекой Великой, по приказу воевод, запылали посады - "да некогда врагом жилище будет". Вот уже у стен Пскова появились головные неприятельские полки. Однако смелая вылазка псковичей заставляет их спасаться "беготворным образом". Враги больше не смеют "приступити" к городу. Вскоре к Пскову подошел сам Стефан Баторий "со всеми своими многими силами". "Всячески умом распаляшеся", он приказал своему войску "объехати и осадити" город.

   Повествуя о героической обороне Пскова, автор стремится с наибольшей полнотой и выразительностью воссоздать живую цепь исторических событий и прославить беспримерный подвиг псковичей. Его рассказ хронологически последователен и исторически фактичен. В то же время он подчеркнуто эмоционален, овеян героикой борьбы и согрет горячим патриотическим чувством.

   Центральное место в "Повести" посвящено "первому и большому приступу". Это ее самые яркие и волнующие страницы. Здесь все эпизоды - от подготовки войск Батория к решительному штурму и до "литовского от града бежания" - описаны искусною рукою. Передавая быстро развивающиеся события, автор избирает местом действия то подступы к стенам Пскова, где "лютии градоемцы" короля, "яко кроты", роют "великие борозды", то переносит его в "Покровский угол" у Свиных ворот, где "уготовились" против врагов ратные люди, где псковичи возводят укрепления, священнослужители совершают молебствия и держат совет бояре и воеводы, то показывает королевский стан, где Баторий со своими "первосоветниками" и "избранными дворянами" уже заранее торжествует победу, то - псковскую соборную церковь, где "с плачем, со слезами и с воплями" идут моления "об избавлении града". Но главное место событий - городские стены и башни, куда в проломы "напорне и дерзостне" устремляется "бесчисленная сила литовская" и где "изрядне и мужественне" сражаются с нею отважные псковские воины. "И бе, - передает автор крайнюю ожесточенность боя,- яко гром велик и шум мног и крик несказанен от множества обоиво войска, и от пушечнаго звуку, и от ручничного обоих войска стрелянья, и от воинского крика".

   С большой силой показывает "Повесть" массовый героизм защитников города. Бессменно бьются с врагами ратные люди. Плечом к плечу с ними - простые горожане. Они "камением литву побивающее", "горящею водою поливающе", "огни зажигающе, и на них мечюще". В решительные минуты на помощь сражающимся приходят и черноризцы - до "монашества" "искуснии воины", и женщины, которые оказывают воинским людям "великое пособие". Одни из них наравне с мужчинами бьются с оружием в руках, другие подносят камни воинам, а третьи поят водою истомившихся от жажды раненых ("дню же тогда зело от солнечных луч жаростну бяше").

   Однако одержанную всеми "вкупе" победу автор связывает прежде всего с именем "государевых бояр и воевод". "Повесть" неизменно выдвигает их на первый план во всех событиях и наделяет всеми возможными доблестями. Военачальники Пскова еще до штурма создают надежные укрепления и разгадывают "литовские умышления", во время боя они воодушевляют своих воинов и во главе их "безотступно" бьются с врагами, а после бегства Баториева воинства "мудроучительные наказуют" псковичей быть и впредь стойкими и мужественными. При описании последующих событий главная роль бояр и воевод еще более подчерк