Мид-Смит Элизабет - Школьная королева

div align="justify">   - Это самая таинственная вещь на свете, - сказала Томасина.

   - Особенно странным мне кажется то, что твой двоюродный брат Джек прислал телеграмму, - призналась Маргарита. - Ты не думаешь, что он должен был бы, написав об этом, прислать назад твое письмо? Нам бы очень помогло, если бы у нас в руках было это письмо.

   - Да, я тоже не подумала об этом, - сказала Елизавета. - Какая чудесная мысль, Маргарита!

   - Можно было бы сейчас телеграфировать ему, - подсказала Маргарита.

   Но бледное личико Китти побледнело еще больше.

   - Но этого нельзя делать, - произнесла она. - Вы совсем не знаете моего папу. Если он узнает, что меня в чем-то обвиняют, то не оставит меня в школе и на час. Я готова скорее вынести незаслуженное наказание, чем так взволновать папу.

   - Но телеграмму можно послать прямо твоему двоюродному брату.

   - Папа узнает.

   - Если ты невиновна, то должна послать за письмом, - сказала Томасина.

   В голосе ее прозвучала неприятная нота, от которой Китти даже вздрогнула.

  

  

  

   Многое из того, что произошло, было мучительно для Китти: тяжелый разговор с фрейлинами и статс-дамами, их предположения, намек Томасины Осборн на то, что Китти совершила проступок, настойчивость Маргариты Лэнгтон, желавшей, чтобы Джек переслал полученное письмо. От всего этого у бедной девочки разболелась голова, и она еле сознавала, что делала и отвечала. Наконец фрейлины и статс-дамы окружили свою несчастную, опозоренную королеву.

   Взгляд Китти был таким трогательным, он мог бы смягчить самое жестокое сердце.

   - Я хочу попросить только одного, - сказала она.

   - Чего, дорогая? - спросила Клотильда.

   В это время Клотильда была большим утешением для Китти. В ней было что-то сильное, американское; она была так самостоятельна и, по-видимому, так привязалась к Китти, что и девочка становилась сильнее в ее присутствии.

   - Что ты хочешь сказать, Китти О'Донован? - переспросила Клотильда. - Говори, что бы это ни было! По твоему лицу я догадываюсь, что ты хочешь сказать что-то смелое. И я буду только еще больше уважать тебя за это.

   - Это не смелость, а слабость, Кло, - произнесла бедная Китти. - Я устала, смертельно устала, так что не знаю, что делаю; мне страшно хочется пойти в комнату дорогой Елизаветы, лечь на ее софу и уснуть. Ты сделаешь для меня, что надо. Все это ужасно, но я ничего больше не могу сказать. Если бы со мной разговаривали до второго пришествия, я повторяла бы одно и то же: "Я никогда, никогда не писала этого письма". Вот все, что я могу сказать.

   Клотильда посмотрела на девочек.

   - Анжелика, ты ничего больше не хочешь сказать королеве мая?

   - Нет, ничего, - ответила Анжелика. - Мне кажется, что ее можно только пожалеть, и мне очень, очень жаль ее.

   - А ты, Томасина, добавишь что-то? - продолжала Клотильда.

   - Считаю, что она немного упряма. Глупо настаивать на своей невиновности, когда знаешь, что будет доказано противное.

   - А ты, леди Мария? - сказала Клотильда, отворачиваясь с презрительным жестом от Томасины.

   - Я? Я желаю верить всем сердцем, всей душой, что Китти не виновата, - сказала леди Мария.

   - Но все же не думаешь этого, - улыбнулась Томасина.

   - Я не уверена, не уверена, - призналась маленькая леди Мария, - но страшно хочу увериться.

   - А ты, Маргарита?

   - Я сильно склоняюсь к мысли, что тут есть какой-то обман, - ответила Маргарита, - и вижу выход в том, чтобы достать это письмо. Никак не могу понять, почему Китти так хлопочет, чтобы письмо не было прислано сюда. Это сильно говорит против нее.

   - Нисколько, - сказала Клотильда, в глубине души сознавая, что это правда. - Вы знаете, на каком основании она делает это. Вам никогда не доводилось встречать такого ирландца, как О'Донован; он не вынес бы мысли, что его дочь могут обвинить в таком поступке.

   - Ну, может быть, - сказала Маргарита, - но вот настоящее положение дел: ты, Елизавета, ты, Клотильда, и вы, мисс Хонебен, - вы все на стороне Китти и считаете ее невиновной, хотя у вас нет для этого никаких оснований.

   - Я не говорила, что у меня нет оснований, - прервала ее Клотильда.

   - Все равно. Остальные не могут представить оснований, а ты не хочешь сказать.

   - Я не стану говорить, пока не буду уверена, - ответила Клотильда.

   - Итак, три на стороне Китти, а четыре против нее. Я хотела бы быть за нее, если бы могла. Сама Китти уничтожает этот шанс, отказываясь написать письмо домой. Анжелика - ну, она смотрит на это, как француженка. Она считает Китти невиновной, но думает, что и о проступке-то не стоит говорить, - усмехнулась Маргарита, глядя на Анжелику. - Леди Мария очень хотела бы считать Китти невиновной, но не может. Томасина... она верит в виновность Китти. А теперь иди, Китти, спать.

   - Пойдем ко мне, дорогая, - позвала Елизавета.

   Она провела усталую девочку в свою уютную гостиную, которая, если бы все шло как следует, принадлежала бы королеве мая.

   - Ну, Китти, я остаюсь здесь не для того, чтобы ты плакала, - сказала Елизавета, - ты и так уже столько плакала... Я сделаю все, что можно, чтобы помочь тебе выйти из этого ужасного положения, а ты должна быть мужественной и стоять на своем. Ты не виновата, милая, я знаю это. Я вполне доверяю Клотильде. Она напала на след. Не имею ни малейшего понятия о том, куда он ведет; но у Клотильды есть какая-то нить, и нам лучше всего оставить ее в покое. Что касается других в твоей свите, то их мнение не имеет важного значения, за исключением того, как оно повлияет на всех девочек школы. Теперь приляг на софу... Да ты совсем холодная!

   - Я... я почти не завтракала сегодня, - сказала Китти.

   - Правда, бедняжка! Я видела, что ты смотрела на Мэри Купп и не дотронулась до еды.

   - Мэри получила письмо, - сказала Китти. - Вероятно, о брате. Как-то его здоровье, Елизавета?

   - Право, не знаю, дорогая моя, и не особенно забочусь. Я так искренне презираю Мэри Купп, что никто из ее близких не интересует меня. Укройся хорошенько, чтобы согреться. Я вернусь через несколько минут.

   Вскоре дверь в комнату отворилась; вошла, однако, не Елизавета, а мисс Хонебен.

   - Клотильда Фокстил прислала за Елизаветой, - объяснила она, - и Елизавета не может прийти к тебе, милая. Не знаю, в чем дело. Вероятно, случилось что-то важное. Елизавета просила меня принести тебе еды и проследить, чтобы ты поела. Мы не хотим, чтобы ты захворала, и потому ты должна есть. Сядь поудобнее, выпей вкусного горячего какао, поешь хлеба с маслом, а я посижу с тобой. Поговорим о чем-нибудь, только приятном.

   - Как вы добры ко мне, мисс Хонебен.

   - Да иначе и быть не может, - ответила мисс Хонебен. - Ну вот и хорошо, теперь румянец вернется на твои бледные щеки. Расскажи мне что-нибудь про ваше поместье, Китти, опиши твой дом. Мне всегда так хотелось увидеть старинный ирландский замок, такой, как у вас.

   - Да, - сказала девочка. - Некоторые части замка существуют более пятисот лет. Часть, в которой мы живем, сравнительно новая. Есть старая башня, на нее с трудом можно подняться: лестница такая ветхая. А пол наверху!.. Если бы вы знали, как нам с Джеком бывает трудно пробежать с одного конца зала до другого. Мы знаем все хорошие половицы и перепрыгиваем с одной на другую. Это так весело! Мы больше всего любим бальный зал. Хотите, расскажу, что мы сделали однажды вечером?

   - Да, дорогая, расскажи мне.

   - Джеку пришло в голову, что должен появиться банши. Вы, конечно, знаете, что это такое, мисс Хонебен?

   - Я слышала, что у вас, ирландцев из почтенных семей, всегда бывает какой-нибудь призрак, который и называется банши.

   - Конечно. Он всегда появляется перед смертью, принимая различный вид: то является старой, высохшей женщиной, то ребенком, а иногда прекрасной девушкой с волосами, падающими ниже талии.

   - И вы просидели однажды целую ночь в ожидании призрака? Ну и храбры же вы.

   - Можно мне рассказать вам? - спросила Китти. Ее личико просветлело, печальное выражение почти исчезло с него.

   - Можешь, милая; я очень охотно послушаю тебя.

   - В Лондоне живет дядя Нед, брат отца, он был очень болен. Это не отец Джека. Отец Джека был дядя Роулей. А дядя Нед не был женат. Однажды утром папа получил письмо, где говорилось, что его брат не проживет и суток. Папа был страшно расстроен и провел весь день в своей комнате с опущенными шторами. Джек и я уговаривали его, как только могли, но он не хотел поднять шторы. Мы сказали: к чему опускать шторы, если мы пока не знаем, что дядя Нед у мер; но он и слышать нас не хотел. Он говорил, что уверен: брат его умер, а если дух какого-нибудь О'Донована станет расхаживать по старому замку, где не опущены шторы в связи со смертью, он будет опозорен навеки. Мы видели, что папа непреклонен. Джек вышел из комнаты, потом, как бы случайно, принес местную газету и разные иллюстрированные издания и положил их на стол; потом опять ушел, принес бутылку виски, бисквиты и большой кувшин воды, развел огонь в камине. После этого он сказал, что папа хорошо устроен, и мы можем заняться своими делами.

   - Чрезвычайно интересно, Китти, - улыбнулась мисс Хонебен. - А что у вас были за дела?

   - О, мисс Хонебен, вы не знаете, что это значит для ирландских детей - для мальчика и девочки: нам так хотелось взглянуть на призрак. В нашей семье он всегда является в виде семнадцатилетней девушки. Конечно, лицо у нее очень неясное. Никто не может хорошенько разглядеть ее, но она так красива и грациозна! Волосы у нее удивительные, падают ниже колен. Мы были очень заинтригованы; Джек говорил, что если дядя Нед умрет даже не в эту ночь, а в следующую, то наш призрак, наверное, придет в замок печалиться.

   Потом мы стали обдумывать, где он может появиться. Джек предположил, что, вернее всего, в самой старинной части дома - там, где очень старый бальный зал с шатающимся полом.

   Мы сговорились провести там ночь и очень волновались. И что же?! Взяв потихоньку из кладовой большой кусок пирога с мясом, пирожные со сливками и другие вкусные вещи, около десяти часов вечера мы прокрались в бальный зал, сели в уголке и положили ужин рядом с собой. Так сидели, держась за руки и крепко прижавшись друг к другу. Сначала мы молчали, потому что немного боялись; но через некоторое время Джек расхохотался. Я спросила:

   - Джек, чему ты смеешься? - а он сказал:

   - Ничему, ничему... - и заговорил очень тихо, печальным тоном, как любят призраки. Ну мы ждали, ждали, а никто не появлялся, и мне стало холодно. Джек потрогал мою руку, сказал, что я дрожу и, наверное, простужусь насмерть. Он сказал, что призрак, вероятно, не появится до тех пор, пока луна не поднимется высоко, тогда свет ее проникнет в разбитое окно. Конечно, я знала, что он прав. Джек предложил принести мне большую меховую шубу, а себе меховое пальто отца, чтобы нам укутаться хорошенько. Потом он сказал:

   - Мне не нужно спрашивать тебя, Китти, не боишься ли ты, потому что О'Донованы никогда ничего не боятся.

   Конечно, я сказала, что не боюсь.

   - Только не заставляй меня дожидаться слишком долго, Джек, - прибавила я.

   Он обещал и убежал. Я рассчитывала, что он вернется минуть через десять. Прошло минуть пять; я сидела, скорчившись в углу, как вдруг услышала какой-то шум: сердце у меня забилось так, что я думала, будто оно разорвется; потом в окне мелькнула какая-то тень и я увидела - это истинная правда! - что в окно заглядывает какая-то высокая фигура с массой распущенных по спине волос; она издала тихий стон, самый ужасный звук, какой только можно себе представить, и... и я попробовала заглянуть ей в лицо, но увидела только какое-то темное пятно; она снова застонала, а я громко, страшно закричала. Мне было стыдно самой себя, но я не могла сдержаться: мне было так страшно. Как только я закричала - как вы думаете, что случилось? Окно распахнулось, фигура вскочила в комнату и пошла прямо ко мне.

   - Прочь! Ради Бога, прочь! - крикнула я. Тут я услышала голос Джека; оказалось, что это он. Ну не дурно ли это было с его стороны? Он сделал так нарочно, не мог устоять от искушения. Как я рассердилась! Но в то же время почувствовала облегчение. А Джек просил меня простить его, целовал, обнимал. Никакого призрака и не было, все это Джек придумал, чтобы испугать меня.

   - Должна сказать, что это было очень жестоко с его стороны, - заметила мисс Хонебен неодобрительным тоном.

   Но Китти не позволила сказать и слова неодобрения про своего любимого двоюродного брата.

   - Это было так похоже на мальчика-ирландца, - заступилась она, - все они таковы. Они любят проказы.

   - А твой дядя умер, милая?

   - Нет. Выздоровел. На следующее утро мы получили хорошие известия, шторы подняли. Мы не сказали ничего папе о том, что поджидали призрака в бальном зале.

   Мисс Хонебен встала.

   - Благодарю тебя Китти, - сказала она. - Ты очень хорошо рассказала мне эту историю, а теперь ложись и засыпай. Сегодня ничего больше не случится, и нам остается только верить и молиться, чтобы Бог пролил свет на это дело.

   Пока мисс Хонебен слушала рассказ Китти о призраке, Клотильда и Елизавета вели серьезный разговор в комнате Клотильды.

   - Садись, Елизавета, - предложила Клотильда, - мне нужно сказать тебе кое-что очень важное.

   - Что такое? Не думаю, чтобы ты могла чем-нибудь успокоить меня, Клотильда. Видишь, даже среди нас есть те, кто против нее; значит, эти четыре девочки могут оказать влияние на остальных. Что можем сделать мы, три, против них?

   - Будь их хоть сорок, мы можем, в конце концов, одержать победу, - заявила Клотильда. - Слушай меня, Елизавета, я расскажу тебе, что случилось. Ты знаешь, как я стала подозрительна после моего разговора с Мэри Дов.

   - Знаю, - ответила Елизавета, - но это ни к чему не привело.

   - Мэри Дов подкупили, чтобы она не рассказывала.

   - Если это и так, то она ничего не скажет, - заметила Елизавета, - а если не скажет, то мы ничего не можем сделать для Китти. Я не вижу другого исхода для бедной Китти, как перенести осуждение. Эти четыре девочки уже теперь восстановят школу против нее. Припомни, какую силу имеет Генриетта и как она ненавидит Китти; вспомни, какую силу представляют, вернее, начинают представлять собой три сестры Купп! А потом Мэри Дов. В настоящее время в школе есть большая партия против нашей маленькой Китти и в пользу этой ужасной Генриетты.

   - Позволь мне сказать, - попросила Клотильда. - Ты знаешь мою идею. Она пришла мне в голову, как только я серьезно обдумала это дело. Тут есть какой-то обман. Китти не писала этого письма. Между тем письмо было написано; значит, кто-нибудь да написал его. Теперь нам остается узнать, кто именно. Мои мысли сосредоточились на Мэри Дов и на Мэри Купп; но у меня не было раньше никаких доказательств ни против одной из них. Теперь, мне кажется, у меня есть доказательства.

   - О чем ты, Клотильда?

   - Сейчас скажу. Ты знаешь, как девочки Купп привязаны к своему брату Полю?

   - Да.

   - Ну так вот, сегодня утром пришло письмо от Поля к Мэри. Разве ты не заметила, как взволновалась Мэри, когда получила это письмо?

   - Я не особенно смотрела на нее, - отмахнулась Елизавета.

   - Ты менее проницательна, чем я, дорогая Бетти, - заметила Клотильда. - А я несколько раз внимательно поглядывала на нее и поняла, между прочим, что письмо сильно расстроило ее и что она не решалась прочесть его в присутствии других учениц. Ее сестры, Матильда и Джени, были очень рассержены, так как считают, что их брат Поль принадлежит также и им. Как бы то ни было, маленькая Джени просила, умоляла Мэри открыть письмо и сказать, что написано в нем. Мэри отказалась. Я заметила, что Мэри взглянула на бедную Китти и при этом сильно побледнела, как будто что-то в выражении лица Китти причинило ей боль.

   Я вышла из дома, чтобы посидеть в кустах рощи и подумать немного. Я медленно шла по лужайке, когда увидела трех сестер Купп; по-видимому, они разговаривали о письме, полученном Мэри, потому что были в хорошем настроении - очевидно, полученные ими новости были отличными. Я не обратила на это особого внимания. Должна признаться, что эти девочки не нравятся мне. Я прошла на опушку, прислонилась к стволу дерева среди кустов и задумалась. Потом я услышала шаги. Кого же увидела? Мэри! Мэри, совсем одну. Она стояла на маленькой поляне. Сначала я была уверена, что она должна видеть меня, однако этого не случилось. Я вспомнила потом, что на мне зеленое платье, как раз под цвет листьев, так что оно сделало меня незаметной. Я находилась на некотором расстоянии от Мэри, но не так уж далеко: я слышала ее и видела каждое ее движение.

   Она казалась очень взволнованной; право, лицо ее было страшно трогательно. Через некоторое время она простонала так, как будто у нее разрывалось сердце, вынула из кармана какое-то письмо и прочла его медленно, медленно, раза два-три, потом разорвала. Она разорвала его на мелкие, мелкие клочки, собрала их на ладони одной руки, а другой захватила листья дикого щавеля и вырвала его с корнем из земли. Она спрятала клочки письма в образовавшуюся ямку, снова посадила кустик, утоптала землю, стала на колени и привела в порядок все вокруг. Бедная девочка! Потом она упала на землю и стала плакать. Она плакала очень жалобно: рыдания как будто с трудом вырывались из ее груди; наконец, она уснула, измученная горем. Я была рада этому, потому что мне не хотелось, чтобы она видела меня; я ушла домой. Она так и не знает, что я видела, как она разорвала письмо и спрятала клочки. Ну, дорогая Елизавета, я запомнила место, несколько минут тому назад выкопала разорванное письмо - вот оно у меня здесь, в платке. Мы должны во что бы то ни стало узнать его содержание и понять, какая странная причина заставила Мэри Купп разорвать его. Нам предстоит трудная работа.

   - Какая? - сказала Елизавета.

   - Надо сложить эти клочки. - Она разложила на столе кусочки письма. - Будь осторожна, Елизавета, не смахни как-нибудь. Видишь, это письмо написано на заграничной бумаге, к тому же эти клочки немного запачканы землей. Трудно будет сложить это письмо.

   - Трудно? - повторила Елизавета. - Ты хочешь сказать - невозможно, Кло. Этого нельзя сделать.

   - Это надо сделать, - возразила Клотильда решительным тоном.

   - Можешь ты это сделать, дорогая Кло?

   - Очень бы желала; но это займет слишком много времени и я не очень искусна в таких делах. Вот что я придумала. Нельзя ли отложить решение дня на два? Я думаю, что мой папа уже в Лондоне. Мама, я знаю, остановилась в отеле "Ритц", и я могу телеграфировать ей, чтобы узнать, приехал ли папа. Его ждут в Англии. Я поеду в Лондон с этим разорванным письмом и передам его Джемсу Томасу Фокстилу.

   - Дорогая моя, милая Кло! Что может сделать твой отец с этими клочками бумаги? Ведь некоторые из них величиной не больше почтовой марки.

   - Увидишь, увидишь, - сказала Клотильда. - Дело нелегкое. Я вполне уверена, что Мэри Купп не стала бы рвать письма своего драгоценного брата, если бы в нем не было того, что не должны знать в школе. Послушай, Елизавета. Прежде всего нам надо убедиться, что письмо написано Полем Куппом. Я почти уверена в этом, но мы должны знать точно. Что если бы ты вышла на несколько минут в сад, встретилась бы с Джени или Матильдой и спросила, как бы случайно, не получили ли они сегодня утром письма с вестями о Поле? Ты можешь сделать это так, чтобы не возбудить ни малейшего подозрения и не заставить насторожиться Мэри. Видишь ли, я уверена, что несчастная девочка - только орудие в руках Генриетты! О, как я ненавижу Генриетту! Мэри - во власти Генриетты. Нужно освободить ее, бедняжку. Пойди, Елизавета, и узнай, что можешь.

   - Пойду, - согласилась Елизавета, чрезвычайно взволнованная.

   Она ушла. Через несколько минут Клотильда из окна своей комнаты увидела, как она переходила лужайку своей медленной, величественной походкой. На мягкой траве сидели Матильда и Джени. Они оживленно болтали. Джени подняла личико. У нее были красивые голубые глаза. Из трех сестер только ее можно было назвать хорошенькой.

   - Я не спросила тебя сегодня, как здоровье брата, Джени? - произнесла Елизавета ласково.

   Восторженная улыбка мелькнула на личике Джени.

   - Благодарю тебя, Бетти. Ему гораздо, гораздо лучше. Разве ты не слышала?

   - Нет, милая, ничего не слышала. Стыдно, что не подумала и не спросила. Есть у вас известия о нем?

   - Да, есть. Мэри получила от него утром чудесное письмо. Он пишет сам и говорит, что ему гораздо лучше. Ты знаешь, он теперь в Швейцарии. Он думает, что совсем выздоровеет. Не чудесно ли это?

   - Да, чудесно. Я так рада за тебя, Джени.

   - Надеюсь, что ты рада за нас обеих, - сказала Матильда.

   - Понятно, Матильда. Я рада за обеих вас.

   - Он написал письмо Мэри, хотя старшая-то я, - подчеркнула Матильда. - Мэри была очень мила с нами. Миссис Шервуд пришла к нам и сказала, что каждая из нас может написать ответ Полю. Мы написали, то есть написала я. Смешно, что Мэри не захотела писать сама ни одного словечка. Она усадила нас и продиктовала очень хорошее письмо Полю. Знаешь, Елизавета, ведь нам надо быть очень осторожными. Мы не могли написать ни слова о большом волнении в школе, потому что нельзя огорчать Поля.

   - Разве он огорчился бы за девочку, которую никогда не видел? - спросила Елизавета.

   Джени опять взглянула на нее с милым, кротким выражением.

   - Видно, что ты ничего не знаешь про нашего Поля, - ответила она. - Нет никого в печали, в горе, кого не утешил бы Поль. Он самый лучший, самый сострадательный мальчик в мире. Он так жалел бы Китти, если бы знал, что случилось с ней! Так сильно жалел бы!

   - Даже если бы знал, что она виновата? - уточнила Елизавета.

   - Я думаю, еще больше! Но очень трудно было бы заставить Поля поверить, что такая девочка, как наша Китти, может быть виноватой. Знаешь, Елизавета, - до сих пор это как-то не приходило мне на ум: у Китти и Поля есть что-то общее в глазах. У него такое же трогательное выражение, как у Китти.

   - Очень благодарна вам, дорогие. Я рада, что ваша сестра Мэри получила такое хорошее письмо. Конечно, вы все прочли его?

   Джени рассмеялась.

   - Право, не читали. Станет Мэри показывать кому-нибудь письмо Поля!

   - Мы думали, что хоть это-то письмо она прочтет нам, - с обидой произнесла Матильда. - Мы просили ее прочитать, но она не захотела. С Мэри иногда бывает очень трудно сладить. - Сестра вздохнула.

   Елизавета сказала девочкам еще несколько ласковых слов и вернулась в дом.

   - Ну, Кло, - сказала она, входя в спальню подруги, - совершенно верно: письмо, которое Мэри Купп разорвала и зарыла, было от ее брата Поля. Не знаю, может ли оно пролить свет на дело Китти, но, бесспорно, нельзя сомневаться, от кого она получила это письмо. Я видела ее сестер, и они рассказали мне об этом. И что писали ответ; Мэри диктовала письмо, а Матильда писала его. Говорили они еще, что им надо быть очень осторожными и не упоминать ни словом о Китти, потому что это расстроило бы Поля. По их словам, он очень чувствителен. Итак, Клотильда, как ты думаешь? Стоит ли нам хлопотать из-за этих клочков бумаги?

   - Очень стоит, - решительно проговорила Клотильда. - Нет ни малейшего сомнения в том, что Мэри Купп, бедная маленькая преступница, была в полном отчаянии, когда рвала свое драгоценное письмо. Зарыв клочки, она бросилась на землю и зарыдала! Да, Бетти: в этом письме есть что-то, что может выдать ее. Теперь я решилась и намерена действовать.

   - Как?

   - Прежде всего я пойду повидать миссис Шервуд.

   - Хорошо, дорогая. Но, Клотильда, ради Бога, не затягивай этого несчастного дела! Оно перевернуло вверх дном всю школу, разбивает сердце Китти.

   - Это так, - согласилась Клотильда. - Но надо дать Китти возможность оправдаться.

   Через несколько минут Клотильда стояла уже в комнате начальницы. Она изложила все дело очень коротко. Миссис Шервуд слушала ее с вниманием и затем сказала очень серьезно:

   - Ты знаешь, милая, что, по правилам, связывающим королеву мая с ее подданными, я не имею никакого влияния в этом ужасном деле. Я даже не спрашиваю, насколько оно продвинулось и когда закончится. Я ничего не спрашиваю. Я жду и смотрю. Надеюсь, что вы, несмотря на вашу молодость, не будете несправедливы. Надеюсь также, что чувство любви к Китти не подействует настолько, чтобы защищать виновную. На вас возложена громадная ответственность. Вы ни в коем случае не должны уклоняться от нее.

   - Мы и не собираемся уклоняться, - заверила Клотильда. - Единственный шанс для Китти заключается в том, чтобы мы доказали существование обмана. Я надеюсь пролить свет на это некрасивое дело посредством клочков письма, которые у меня в платке. Я хочу поехать в Лондон повидаться с моим отцом, чтобы попросить его восстановить письмо; потом мы с Елизаветой хотим сказать другим фрейлинам и статс-дамам, что желаем отложить дело Китти на несколько дней. Я прошу у вас позволения исполнить мой план.

   - Не могу отказать тебе в этом, дорогая.

   - А пока позвольте послать телеграмму моей матери в Лондон.

   - Конечно.

   - Могу я написать ее сейчас же, здесь, миссис Шервуд?

   - Можешь, Клотильда.

   Клотильда написала несколько слов, и телеграмму сразу же отнесли в почтовое отделение. Через два часа пришел ответ от миссис Фокстил: "Твой отец приехал сегодня утром в восемь часов. Приезжай к нам завтра непременно".

   Клотильда побежала вниз, к миссис Шервуд.

   - Могу я поехать завтра в Лондон на весь день? - спросила она. - Отец хочет меня видеть. Он только что приехал из Нью-Йорка. Можно мне ехать?

   Этот вопрос был задан открыто, в присутствии нескольких девочек. Генриетта и Мэри Купп стояли вблизи; последняя и не подозревала, что именно с ней связана поездка в Лондон. Миссис Шервуд сказала ласково:

   - Конечно можешь, если тебе хочется, Клотильда.

   Все быстро устроилось. Клотильда послала ответную телеграмму, что приедет в отель "Ритц" завтра в полдень, потом она подошла к Елизавете, мисс Хонебен и маленькой леди Марии.

   - Это кажется мне очень странным, - сказала леди Мария. - Значит, тебя не будет целый день, Клотильда; а я думала, что завтра начнут собирать мнения о Китти и решится вопрос о ее виновности или невиновности.

   - Мне жаль, но я не могу остаться; мой папа проехал через весь бурный океан! - воскликнула Клотильда. - Придется отложить дальнейшие расследования до следующего дня.

   - Да, это важно, чтобы наша Кло повидала своего отца, - подчеркнула Елизавета.

   - Как ты, должно быть, рада, Клотильда, - заметила мисс Хонебен.

   - Да, я прыгала бы от радости, если бы не Китти, - призналась Клотильда.

   Она сговорилась с Елизаветой, что они не будут упоминать о настоящей причине ее поездки в Лондон. Эту ночь Клотильда почти не спала, как, впрочем, и Елизавета. Никогда в жизни Елизавета не чувствовала себя такой несчастной. Все это было ужасно и превращало их чудесную школу в обитель печали. На невинную девочку (Елизавета была вполне уверена в ее невиновности) возвели ложное обвинение, от которого, казалось, не было никакой возможности ее избавить. Что делать?

   Елизавета мало верила в то, что Клотильда считала таким важным, - в разорванное письмо, вынутое ею из-под корней кустика дикого щавеля.

   Рано утром Клотильда отправилась в город и вскоре приехала в отель "Ритц". Мистер и миссис Фокстил были в восторге, увидев свою дорогую дочку. Сам Фокстил вертел ее во все стороны, оглядывал с головы до ног.

   - Право, Кло, я полагаю, что со временем ты будешь красивой, славной женщиной.

   - Надеюсь, папа. Я не была бы твоей дочерью, если бы это было не так.

   - Скажите, пожалуйста, что за самомнение у этой девочки! - вскрикнул миллионер, ударяя дочь по плечу. - Она думает, что будет такой же, как я. - И он весело показывал своей жене на дочь. - Какова, какова!

   - Может быть, она будет и лучше тебя, Джемс Томас, - ответила жена, - как знать? А лицо у нее доброе, открытое.

   - Надеюсь, что и останется таким, - заметил миллионер. - Вот что я скажу тебе, Клотильда Фокстил. Я богатый человек. Но я честен, да - честен и прям. Каждый пенни, каждый фартинг, что я имею, приобретены честным путем. Я мог бы быть еще богаче, если бы прибегал к нечистым средствам, как это делают некоторые; но это не нравится ни мне, ни твоей матери, да, я думаю, и тебе самой, Клотильда Фокстил.

   - Конечно, не нравится, папа! Вот именно потому, что ты такой чудесный, я и приехала просить тебя помочь мне в беде.

   - О! В беде?! - воскликнул миллионер. - Не сделала ли ты чего-нибудь недостойного, Клотильда? Если это так, то будь ты хоть двадцать раз моей дочерью, я...

   - Папа, я ничего дурного не сделала, - уверила отца Клотильда. - Тебе нечего тревожиться обо мне. Беда-то не моя. Я хочу рассказать вам, папа и мама, чтобы вы помогли мне.

   - Да это, право, очень интересно, деточка, - проговорила американка, присев ближе к дочке и кладя руку на ее плечо. - Ты напоминаешь мне давно прошедшее время, Кло, когда твой отец еще не нажил своего богатства. Бывало, я выжимаю белье в прачечной, а ты сидишь терпеливо, с таким же важным видом. Это было, когда мы держали прачечную. Помнишь это, Кло? Ну, девочка сидит, бывало, неподвижно, словно маленькая статуя, если мы обещаем ей рассказать потом какую-нибудь хорошенькую историю.

   На этот раз Клотильда рассказала родителям историю - и так хорошо, как только может она. Она не колебалась, а приступила прямо к сути дела. Описывая Китти, Кло говорила так горячо, что миссис Фокстил плакала.

   Наконец дочь перешла к тому, как Мэри получила письмо за завтраком и не хотела при всех читать его. А потом она разорвала и зарыла письмо брата в лесу.

   - Когда представился удобный случай, - объяснила Клотильда, - я пошла в лес, вырыла клочки письма и в платке привезла их к тебе, папа, умнейшему человеку в Нью-Йорке, Джемсу Томасу Фокстилу. Ты должен сложить их и найти в них смысл.

   - Это чрезвычайно трогательная история, - после глубокого вздоха произнесла миссис Фокстил. - Мне кажется, я никогда не слышала ничего, что так сильно затронуло бы мое сердце. А ты, Джемс Томас?

   - Не помню, чтобы слышал, - ответил Фокстил, - и в особенности, как рассказала ее Кло. А ведь Клотильда Фокстил умеет объяснить дело, не правда ли, жена?

   - Она же твоя дочь, Джемс Томас. Как же ей не суметь.

   - Более чем вероятно, что содержание этого письма перевернет все прежние предположения, - заметил Фокстил. - Я горжусь тобой, дочка. Ты настоящая Фокстил! И вот что я скажу: нам нужно непременно спасти невинную девочку.

   - Что ты думаешь сделать, папа?

   - Пойду ненадолго в парк, чтобы все обдумать.

   Фокстил расхаживал под деревьями, когда почувствовал, что кто-то крепко схватил его за руку. Он обернулся.

   - Вот уж кого никак не ожидал встретить. Что вы тут делаете, Самюэль Джон Мак-Карти?

   Тот, к кому он обратился, был необыкновенно толстым; с красным лицом, глубоко сидевшими черными глазами, немного вздернутым носом, с густыми всклокоченными усами и бородой. Седые волосы в изобилии росли на его голове. Одет он был довольно бедно.

   - Вот неожиданная радость! - сказал Мак-Карти. - Откуда это вы выскочили, мистер Фокстил?

   - Из Нью-Йорка, - ответил Фокстил.

   - Ну а я только что приехал из Калифорнии, чтобы повидать старую Англию. Если все будет хорошо, завтра отправлюсь в Ирландию; а до тех пор вздумал прогуляться и никак не ожидал, что встречу здесь кого-нибудь из прежних товарищей. Очень рад видеть тебя, Фокстил, хотя, может быть, теперь ты и не захочешь обратить внимание на меня.

   - Вы действительно не стоите внимания, мистер Мак-Карти, если говорите так, - сказал Фокстил. - Пожалуйста, без глупостей, дружище. Ты именно тот человек, которого мне надо. В настоящую минуту, если бы пришлось выбирать из всех людей в Лондоне, я выбрал бы именно тебя. Присядем на эту скамью, и чтобы я не слышал больше никаких глупостей.

   Мак-Карти рассмеялся.

   - Ты остался все таким же, старый товарищ. Помнишь, как каток в прачечной испортился и нам с тобой приходилось вытягивать простыни и скатерти?

   - Многое я помню из того, что нам приходилось делать вместе, - сказал Фокстил.

   - Прошло это время, - продолжал Мак-Карти, - но я никогда не забуду его.

   - И я также, - произнес в ответ Фокстил.

   - А скажи мне, как малышка? - спросил Мак-Карти. - Сидит она, бывало, сидит - и ни слова; а заговоришь с ней, отвечает так тихо и мило: "Я жду здесь, мистер Мак-Карти, и буду сидеть здесь, потому что мама расскажет мне что-нибудь вечером, а сейчас я жду, пока она стирает". Умница такая была! Не встречал больше таких и, вероятно, уж не встречу. Жива она, Фокстил, или Бог взял ее в лучший мир? Моих он взял одного за другим! Я одинокий человек и не такой богатый, как ты, хотя, благодаря Богу, имею достаточно, даже с излишком.

   - Послушай, Мак-Карти, хочешь оказать услугу маленькой девочке, которая сидела, бывало, так тихо и не двигалась, несмотря на все твои соблазны?

   - Хочу ли я оказать услугу? Ну еще бы!

   - Тогда выслушай меня.

   - Значит, девочка жива и здорова?

   - Жива и здорова! - воскликнул Фокстил. - Она лучшая, честнейшая девочка во владениях короля и в благословенных Штатах. На свете нет другой такой, как она, нет подобной ей. Да, она здорова; а характер у нее чудесный: она-то уж никогда не отвернется от старого друга; она остра, как иголка, и может видеть сквозь каменную стену. Да, с Клотильдой Фокстил надо быть осторожным. Ну а теперь выслушай мой рассказ.

   И он передал рассказ, с которым Клотильда Фокстил явилась в Лондон, чтобы посоветоваться со своими родителями. Самюэль Джон Мак-Карти слушал, и щеки его становились все краснее и краснее, а черные глаза горели все ярче и ярче.

   - Нечего и говорить, - вздохнул Фокстил, - что бедная девочка-ирландка не виновата так же, как моя Клотильда, и тут есть какой-то обман. Вот Клотильда и хочет выявить этот обман, для чего нам надо сложить клочки письма.

   Мак-Карти ударил своей большой рукой по колену и сказал:

   - Боже мой! Бедная маленькая девочка! Если надо спасти ее, то спасу я. Дайте мне сутки и эти клочки. И не будь я Самюэль Джон Мак-Карти, если я не сложу этого письма! Мне приходилось делать это несколько раз и удачно - надеюсь, что удастся и теперь.

   - Нельзя терять ни минуты, - сказал Фокстил. - Пойдем ко мне. Увидишь своими глазами мою девочку, и она отдаст тебе ценные клочки.

   Мак-Карти кивнул в знак согласия.

  

  

  

   Для Мэри Купп осознание своей вины было особенно тяжело, потому что у нее не было даже возможности поговорить с подругой о своем тяжком грехе - Генриетта не знала истины и уверенно распространяла в школе свое дурное влияние: постепенно девочки, одна за другой, начинали считать Китти виновной. Сделать это было не очень трудно, потому что все обыкновенные девушки похожи на овец в стаде, повинующихся своему пастуху.

   Мэри чувствовала себя очень несчастной. Она была в таком нервном состоянии! Как только она ложилась спать, перед ней являлось славное, благородное лицо Поля, а потом ей виделось печальное лицо Китти, так похожее на лицо Поля, - и в глазах обоих она читала упрек. Ей казалось также, что она поступила очень низко, порвав и зарыв письмо.

   Клотильда Фокстил уехала в Лондон, и суд над Китти был отложен. Клотильду ожидали назад вечером, и на следующий день школьницы должны были высказать свои мнения.

   В ночь, когда уехала Клотильда, Мэри не могла уснуть. Ночь была очень теплая для этого времени года. С юга надвигалась гроза: в окне уже мелькала молния, а вдали слышались раскаты грома. Мэри лежала в постели с широко раскрытыми глазами. Она никогда прежде не боялась грозы, теперь же ей было страшно, а еще она чувствовала себя одинокой. Сестры мирно спали рядом с ней. Мэри приподнялась на локте и взглянула в лицо Джени. Молния осветила личико девочки: на губах ее играла улыбка; очевидно, она была счастлива и ничего не боялась. Мэри обернулась и взглянула на Матильду - та была спокойна во сне. Мэри сильно беспокоилась, что хорошие вести от Поля могут вдруг смениться печальными. Она слышала однажды, как одна старая служанка говорила, что в чахотке больному становится гораздо легче перед смертью. Как последняя вспышка свечи, которая затем угасает. Мэри несказанно жалела, что в приливе трусости зарыла в землю письмо дорогого Поля. Как могла она расстаться с ним? Как могла выпустить из рук такую драгоценность?

   И Мэри приняла решение. Она выйдет сейчас же из дома и пойдет в чащу. Она помнила место, где зарыла письмо. Надо вырвать кустик щавеля, собрать клочки бумаги и принести их домой. Она спрячет их между своими самыми драгоценными вещами и когда-нибудь склеит их. Она хочет сейчас же иметь их, иметь то, до чего дотрагивались его руки; она увидит обрывки слов, обращенных к ней. И тогда она снова будет счастлива.

   Девочка соскользнула с постели, наскоро оделась, прокралась по спящему дому и вышла на воздух. Бедная Мэри была близка к тому состоянию, когда всякие правила имеют мало значения или вовсе не имеют его. Она побежала по лужайке. Гроза приближалась, но дождя еще не было, только горячий воздух дул ей в лицо. Поднявшийся легкий ветер гнал навстречу массу листьев. Она бежала все быстрее и быстрее. Как темно, как ужасно было в лесу! Лишь только Мэри вбежала в лес, она вспомнила: опасно быть там в грозу. Но она дошла до такого нервного возбуждения, что ничего уже не боялась, а хотела только во что бы то ни стало добыть клочки письма. Яркая молния осветила то место, где торчал кустик щавеля; она вырвала его, нагнулась и дрожащими руками стала искать клочки бумаги. Сверкнула новая молния, и стало ясно: маленькая могила, куда Мэри схоронила письмо, оказалась совершенно пустой. В ней не осталось ни клочка бумаги!

   Раздался оглушительный удар грома; девочка в ужасе повернулась и побежала через лес к дому. Она промокла до нитки, прежде чем успела добраться до крыльца.

   Мэри вошла в комнату, таща за собой плащ, с которого струилась вода. Сестры ее проснулись и сидели на постелях, бледные от ужаса.

   - Мэри, Мэри! - вскрикнули они в один голос. - Где ты была?

   - Не говорите об этом, - с трудом ответила девочка. - Было так жарко, что я не могла уснуть: мне необходимо было выйти на воздух... Я так несчастна.

   -