Краснов Петр Николаевич - Мантык, охотник на львов

рблюдовъ мегари... Тамъ, гдѣ былъ караванъ, тихо шуршала, выпрямляясь, примятая трава.

   Шли въ Гадабурка къ геразмачу Банти.

  

  

   Въ Гадабурка пришли уже ночью, при полной лунѣ. Ато-Уонди по телефону предупредилъ геразмача {Офицерск³е чины въ Абиссинской арм³и: баламбарасъ - младш³й офицеръ, поручикъ. Кеньазмачъ и геразмачъ - генеральск³е чины, подобно генералъ-майору и генералъ-лейтенанту.} Банти, и старый абиссинск³й генералъ, окруженный слугами, ожидалъ англичанъ.

   Въ лунномъ свѣтѣ геразмачъ Банти стоялъ, какъ изваян³е. Это былъ худощавый, высок³й старикъ съ горделивой воинской выправкой. На головѣ, торчкомъ, золотистымъ волосомъ вверхъ, былъ надѣтъ вѣнецъ изъ львиной гривы. Въ лунныхъ отблескахъ онъ казался какимъ-то с³ян³емъ. Длинная, ниже колѣнъ, черная шелковая рубашка висѣла красивыми складками. На плечи былъ накинутъ почетный лемптъ - расшитый золотомъ плащъ малиноваго бархата, висѣвш³й узкими полосами сзади, спереди и боковъ, подобно концамъ кавказскаго башлыка. Широк³й красный кожаный поясъ съ патронами туго подтягивалъ рубаху. Съ правой стороны пояса была заткнута короткая, широкая и кривая сабля въ желтыхъ кожаныхъ ножнахъ. Въ одной рукѣ старый геразмачъ держалъ отлично вычищенный, сверкающ³й стволомъ Винчестера въ другой круглый щитъ съ серебрянымъ узоромъ.

   Все убранство Банти говорило, что онъ былъ храбрый воинъ и вѣрный слуга своего негуса. Львиной гривы вѣнчикъ, боевой лемптъ, ружье и щитъ - это все были воинск³я отлич³я, подобныя европейскимъ орденамъ, крестамъ, звѣздамъ и лентамъ.

   Онъ неподвижно ожидалъ, пока мистеръ Брамбль подъѣхалъ къ нему и слѣзъ съ мула. Тогда, закрывая ротъ однимъ изъ концовъ своего богато расшитаго лемпта, онъ сказалъ:

   - Ночь коротка. Луна свѣтитъ ярко. Если хочешь сдѣлать дѣло,для котораго ты пр³ѣхалъ - сегодня все можетъ быть удачно. Надо имѣть крѣпкое сердце и твердыя руки. Инглезамъ не занимать ни того, ни другого.

   - Какъ? уже сегодня? - пробормоталъ мистеръ Брамбль.

   - Сейчасъ, - сказалъ геразмачъ Банти и знакомъ предложилъ Брамблю войти въ его хижину.

   Хижина стараго абиссинскаго начальника ничѣмъ не отличалась отъ хижинъ простыхъ абиссинцевъ. Тѣ же круглыя плетеныя изъ вѣтвей стѣны, слегка обмазанныя глиной, тотъ же земляной полъ, покрытый сухими воловьими и звѣриными шкурами, и такая же, какъ у всѣхъ альта - деревянная кровать, заплетенная сухими воловьими жилами и покрытая шкурами.

   Брамбль и Коля вошли въ хижину. Геразмачъ пригласилъ ихъ садиться на альгу. Онъ самъ сѣлъ на корточки на землѣ и хлопнулъ въ ладони.

   Въ хижинѣ, на ящикахъ стояло два глиняныхъ ночника. Желтое пламя колебалось въ нихъ, какъ пламя свѣчи и длинныя тѣни отъ геразмача, Коли и Брамбля метались по темной стѣнѣ.

   Занавѣска изъ воловьей кожи беззвучно откинулась и на ея фонѣ появилась фигура молоденькой дѣвушки. Пламя ночниковъ освѣщало ее съ обѣихъ сторонъ и бросало золотистые отблески на темно-бронзовое точеное лицо. Больш³е черные газельи глаза подъ густыми длинными рѣсницами покорно посмотрѣли на геразмача, потомъ быстрымъ любопытнымъ взглядомъ окинули мистера Брамбля и надолго остановились на Колѣ. Сѣровато-бѣлая рубашка во многихъ складкахъ красиво драпировалась на стройной дѣвушкѣ. У пояса она была стянута бѣлымъ шнуромъ, концы котораго висѣли сбоку. Все въ ней было такъ стройно, чисто и изящно, что она казалась страннымъ видѣн³емъ въ суровой хижинѣ стараго абиссинскаго вождя, между звѣриныхъ шкуръ, щитовъ, коп³й и ружей.

   Геразмачъ бросилъ ей нѣсколько словъ по-абиссински, такъ быстро, что Коля не могъ уловить ихъ смысла.

   Она сейчасъ же такъ же безшумно, какъ появилась, исчезла. Потомъ пришла снова и принесла низеньк³й столикъ съ соломенной крышкой, накрытый чистымъ бѣлымъ сквознымъ полотенцемъ. Мягко, неслышно двигаясь, гибко нагибаясь, красиво округляя руки, она разставила на столикѣ высок³е стеклянные стаканы, кувшинъ мутнаго, холоднаго, пахнущаго медомъ тэджа, нѣсколько банановъ на тарелкѣ и жестянку французскаго печенья "Альбертъ".

   - Дочь моя, - сказалъ геразмачъ Банти, съ любовною гордостью оглядывая дѣвушку. - Мар³амъ, ты можешь идти, - добавилъ онъ.

   Мар³амъ бросила взглядъ своихъ большихъ, прекрасныхъ глазъ на Колю. Точно въ полумракъ хижины скользнулъ весенн³й солнечный лучъ и пахнуло ароматомъ молодыхъ тополевыхъ почекъ.

   Геразмачъ налилъ тэджъ по стаканамъ и съ солдатскою простотою заговорилъ о дѣлѣ.

   - Левъ обложенъ давно. Триста абиссинскихъ ашкеровъ по приказу негуса стерегутъ его въ томъ мѣстѣ и не выпускаютъ никуда. Каждый шагъ льва извѣстенъ. Конечно, можно было бы устроить блокгаузъ, какъ и наказывалъ негусъ. Но это дѣло долгое и хлопотливое... Да и лѣсу кругомъ нѣтъ такого. Пришлось бы везти изъ Аддисъ-Абебы.... Надѣлали бы шуму и тогда не укараулишь льва... Сегодня вечеромъ - вотъ и часа нѣтъ до вашего, пр³ѣзда - левъ зарѣзалъ быка и унесъ его на себѣ. Мои ашкеры выслѣдили, куда онъ его положилъ. Левъ придетъ на разсвѣтѣ жрать убоину. Тамъ можно хорошо стрѣлять. Мѣсто чистое. Луна теперь до утра. У васъ, я видалъ, ружья отличныя... Хотите?

   Мистеръ Брамбль задумался.

   - Далеко отсюда? - спросилъ онъ.

   - Часъ ходьбы. Я дамъ отличнаго проводника. Многимъ ходить не надо. Напугаете.

   - Я бы взялъ своего бѣлаго слугу и одного чернаго съ вещами.

   - Всего четверо. За глаза довольно... Если не боитесь?

   - Коля, вы не боитесь? - спросилъ мистеръ Брамбль. Коля, не думая о львѣ, всталъ и, стоя, отвѣтилъ, потупляя глаза.

   - Совсѣмъ не боюсь, мистеръ Брамбль.

   - Ну, вотъ и отличное дѣло, - сказалъ англичанинъ. Коля и правда, въ эту минуту совсѣмъ не боялся льва.

   Правду сказать: - онъ не могъ себѣ ни представить льва на свободѣ, ни сообразить, что такое охота на льва. Львовъ онъ видалъ въ клѣткѣ, въ звѣринцѣ. Тамъ они не казались ему страшными. Скорѣе жалкими. Охота? Но объ охотѣ онъ зналъ только по разсказамъ дѣдушки Селиверста Селиверстовича, какъ на тигра охотился старый уральск³й казакъ Мантыкъ. Тигръ, по словамъ Селиверста Селиверстовича, былъ гораздо сильнѣе льва, и Мантыкъ билъ ихъ одинъ на одинъ изъ простого двуствольнаго, съ дула заряжающагося ружья. А у нихъ будетъ два великолѣпныхъ пулевыхъ нарѣзныхъ штуцера и у Фара четырехлинейная винтовка Гра. Нѣтъ, - левъ настолько не казался Колѣ страшнымъ, что Коля думалъ не объ охотѣ, а о томъ, какъ послѣ охоты онъ отпросится пойти въ Минабеллу.

   И Коля еще разъ повторилъ, ясными глазами глядя на мистера Брамбля:

   - Нѣтъ, мистеръ Брамбль, совсѣмъ, никакъ не боюсь.. Насъ же трое на одного льва!

   Геразмачъ усмѣхнулся, любуясь мальчикомъ, и сказалъ:

   - Храбрые люди эти московы. Очень храбрые.

   - Ну, тогда медлить нечего, -сказалъ Брамбль, - сейчасъ и пойдемъ. Приготовьте мнѣ одѣяло, пледъ, мою флягу съ ромомъ, печенье, галеты и походную аптечку. Все передайте Фарѣ. Онъ пойдетъ съ нами.

   Едва вышли - погрузились въ серебряный сумракъ. Ночь была такъ тиха, что пламя ночника, съ которымъ вышла ихъ проводить Мар³амъ, не колебалось. Потревоженныя шумомъ шаговъ и голосовъ на деревнѣ, лаяли собаки, но, когда прошли за околицу и вступили въ поля, онѣ смолкли, и тишина зимней тропической ночи окружила ихъ. Шли по дорогѣ между машилловыхъ сжатыхъ полей. Было свѣжо. Пряно, по осеннему, пахло зрѣлымъ зерномъ. Передъ Колей металась, покачиваясь, бѣлая "шама" ашкера проводника. Лунный свѣтъ иногда упадалъ на стволъ ружья, надѣтаго на лѣвое плечо, и таинственно поблескивалъ на немъ. Мягко и легко ступалъ по пыльной дорогѣ босыми пятками стройный ашкеръ.

   - Шуфъ!.. шуфъ!.. - обернулся онъ, обращая вниман³е идущихъ сзади и свернулъ съ дороги.

   Пошли по чистому. Поля машиллы и гэбса кончились. Зашуршала подъ ногами сухая трава. Точно какой-то таинственный сторожъ изъ серебристой мглы наплылъ на нихъ высок³й бѣлый муравейникъ термитовъ. Трава стала выше. Как³я-то колючки цѣпляли за Колину рубашку, пухъ облѣпихи летѣлъ передъ нимъ, попадалъ въ ноздри. Шли молча. Было слышно, какъ пыхтѣлъ тяжелый мистеръ Брамбль и чуть позвякивала фляга на Фарѣ.

   Куда-то круто спустились. Черные камни выдавались изъ земли. Мѣстность стала еще диче и глуше. Трава доходила до пояса Коли. То тутъ, то тамъ торчали казавш³еся черными высок³е молочаи. Невдалекѣ замаячили как³я-то прозрачныя тѣни. Точно сѣрыя, кружевныя облака плыли совсѣмъ низко надъ землею. Это оказались мимозы со своими голыми плоскими вершинами.

   Ашкеръ остановился, раздвинулъ траву и шопотомъ сказалъ:

   - Гэта!... здѣсь!

   Въ травѣ было примятое мѣсто, какъ бы прогалина между травъ. Нѣсколько мимозовыхъ деревьевъ обступили ее. На ней черной неясной глыбой лежала туша огромнаго быка. Приглядѣвшись, Коля разобралъ тупую бычью морду, темные рога, раздутое, вскрытое брюхо.

   - И шакаловъ нѣтъ, - прошепталъ ашкеръ. - Боятся. Непремѣнно гдѣ-нибудь недалеко... Придетъ!

   Коля такъ же шопотомъ перевелъ слова ашкера мистеру Брамблю, и тотъ подозвалъ Фару и сталъ отдавать распоряжен³я. Онъ приказалъ разстелить одѣяло такъ, чтобы самимъ быть въ тѣни, а туша быка была освѣщена и ясно видна, принялъ отъ Фары свой дорогой двуствольный штуцеръ, флягу съ ромомъ, аптечку и, отойдя въ сторону, долго съ чѣмъ-то возился.

   - Скажите ашкеру, что онъ можетъ быть свободенъ. Мы найдемъ дорогу назадъ сами. Дайте ему бакшишъ - два быра {Два талера.}... Пусть Фара тоже уйдетъ назадъ, знаете, къ муравейнику, и тамъ меня ожидаетъ. Мѣсто такое удобное, что насъ двоихъ за глаза довольно. У насъ разрывныя пули.

   Коля передалъ приказан³я мистера Брамбля. Ашкеръ и Фара удалились. Мистеръ Брамбль присѣлъ на пледѣ, Коля сѣлъ подлѣ въ травѣ.

   Осторожно вытянувъ руку на лунный лучъ, мистеръ Брамбль посмотрѣлъ на часы-браслетъ.

   - Два часа, - прошепталъ онъ. - Долго еще до разсвѣта.

   Долила ясная ночь, и тихо, неслышно шло время. Маленьк³я, перистыя облачка наплывали на луну. Розовѣли, становились серебряными, на мгновен³е закрывали луну и тогда все кругомъ темнѣло, тѣни исчезали и неясной глыбой торчала бычья туша. Потомъ вдругъ выплывали тѣни, освобождалась луна и опять сверкала круглымъ серебрянымъ дискомъ.

   Вдругъ зашуршатъ сух³я травы, и сейчасъ же затихнуть, точно скажутъ другъ другу какую-то новость.

   Страхъ сталъ закрадываться къ Колѣ. Разныя, и все тяжелыя, мысли зароились въ головѣ.

   "Онъ у исполнен³я своихъ желан³й. У цѣли своего путешеств³я. Но вѣдь такъ всегда и бываетъ, что несчаст³е приходитъ впереди счастья".

   Глядя на громаднаго быка, принесеннаго сюда львомъ, Коля вдругъ оцѣнилъ всю силу льва и понялъ, что охота на него страшно, опасна.

   Ночь была холодная. Въ своей легкой рубашкѣ Коля сталъ дрожать. Онъ не могъ опредѣлить - отъ страха, или отъ холода. Онъ боялся оглянуться на мистера Брамбля.

   Мистеръ Брамбль, не сводя своихъ глазъ черезъ больш³е круглые очки, наблюдалъ за Колей. Когда онъ замѣтилъ, какъ отъ дрожи подергивались узк³я плечи Коли, зловѣщая улыбка заиграла на его лицѣ.

   - Вамъ, Коля, страшно? - спросилъ онъ.

   - Ннѣтъ, - прошепталъ Коля.... - Хо-о-ло-дно.

   - Возьмите плэдъ и закутайтесь - сказалъ мистеръ Брамбль. - Да вотъ, выпейте-ка рому.

   Мистеръ Брамбль накинулъ на плечи Коли теплый шерстяной плэдъ и подалъ большой серебряный стаканчикъ рома.

   Душистая жидкость обожгла Колѣ ротъ и горячей волной пробѣжала по жиламъ. Дрожь прекратилась. Стало тепло и безразлично ко всему. Вѣки отяжелѣли, и Колю стало клонить ко сну.

   - Ну что? Согрѣлись? Хорошо? - смутно слышалъ онъ голосъ мистера Брамбля.

   - Да... Очень хорошо... Благодарю васъ... Но только... Мнѣ ужасно, какъ спать хочется... Не знаю почему.

   - А... да... Спать?... Что же... ложитесь пока... До разсвѣта добрыхъ три часа... Сосните... Я посижу... Я хорошо спалъ днемъ.

   Коля не могъ противиться предложен³ю. Онъ протянулся на травѣ, закутался въ плэдъ и закрылъ глаза.

   Черезъ минуту его дыхан³е стало тихимъ и ровнымъ, какъ у крѣпко спящаго человѣка.

   Набѣжавшее было на луну облачко сошло съ него. Точно живая потянулась по серебристой травѣ тѣнь отъ мимозы, захватила часть туши быка. Спускалась къ закату луна. Косматая, перебитая трава налилась серебрянымъ свѣтомъ. Глубже казалась тишина ночи.

   - Коля! - обозвалъ Брамбль. - Коля, вы спите? Дыхан³е мальчика продолжало быть такимъ же ровнымъ. Онъ крѣпко спалъ.

   Мистеръ Брамбль съ неожиданною легкостью для его полнаго тѣла поднялся со своего мѣста, подошелъ къ Колѣ и нагнулся надъ нимъ. Коля, завернувъ ноги въ плэдъ. и подложивъ подъ голову руку, спалъ крѣпкимъ сномъ. Ружье лежало подлѣ него. Мистеръ Брамбль опустился на колѣни и сталъ ощупывать грудь Коли. Коля не пошевельнулся.

  

  

   Коля проснулся отъ грознаго и короткаго львинагр рыка.

   Сонъ мгновенно покинулъ его. Онъ всталъ и сейчасъ же въ ужасѣ присѣлъ на траву.

   Луна была низко. Наступалъ коротк³й тропическ³й разсвѣтъ, и онъ съѣлъ лунныя тѣни. Онъ того все, что видѣлъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ себя Коля, казалось неяснымъ и призрачнымъ. Громадный левъ стоялъ полуоборотомъ, задомъ къ Колѣ и лапами разрывалъ брюхо быку. Длинный хвостъ съ темною кистью медленно и гибко шевелился. Иногда левъ издавалъ довольное, сытое урчан³е.

   Коля, сидя на колѣняхъ, потянулся къ ружью. Но ружья не было тамъ, гдѣ онъ его положилъ. Коля собралъ всѣ свои силы и на мгновен³е отвелъ глаза отъ льва и посмотрѣлъ туда, гдѣ долженъ былъ быть мистеръ Брамбль. Тамъ не было никого.

   Голова отказывалась соображать. Ноги стали мягкими и непослушными. Всякая мысль исчезла.

   Отъ того легкагодвижен³я, которое сдѣлалъ Коля, чтобы схватить ружье, левъ вздрогнулъ и быстро повернулся къ Колѣ. Онъ, должно быть, сейчасъ же увидалъ Колю. Онъ припалъ всѣмъ тѣломъ къ землѣ. Въ пятнадцати шагахъ отъ Коли была громадная львиная пасть. День еще блѣдный, безъ тѣней и солнечнаго блеска, уже народился. Стало свѣтло, и Коля ясно увидалъ огромные клыки, на которыхъ клочьями висѣло темное бычье мясо.

   Левъ издалъ такое рычан³е, что, казалось, воздухъ задрожалъ кругомъ. Его хвостъ сталъ съ силою бить по травѣ. Травяныя метелки летѣли вверхъ отъ этихъ ударовъ.

   Коля понялъ, что онъ пропалъ. Смутная шевельнулась мысль: - Господи, прости!.. Мама! мама!.. гдѣ ты"...

   И оборвалась.

   Левъ вдругъ поднялся на задн³я лапы. Онъ показался Колѣ въ это мгновен³е громаднымъ. Казалось, онъ закрылъ собою и небо, и мимозы, и траву... Должно быть солнце прорѣзалось въ этотъ мигъ и ослѣпило Колю. Точно какая-то невѣдомая сила отбросила льва въ сторону, и онъ упалъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него. Страшный громъ оглушилъ Колю. Все завертѣлось передъ его глазами, стало темно, и Коля потерялъ сознан³е.

   Онъ очнулся отъ ласковаго голоса. Грубоватая рука поддерживала его голову подъ затылокъ. По губамъ лился холодный тэджъ, металлическая фляга ударяла по зубамъ. Закрытые глаза были залиты золотымъ огнемъ солнечныхъ лучей. Коля слышалъ ласковыя Русск³я слова, и это было такъ необычайно, что Коля боялся открыть глаза, чтобы не разрушить ихъ очарован³я.

   - Коля!... Коль!... милый Коля... Да какъ же такъ случилось?.. Безъ ружья-то!.. Ахъ, ты сердешный... И ножа даже нѣту...

   Голосъ Мантыка.

   Коля несмѣло открылъ глаза.

   Все горѣло въ солнечномъ блескѣ. По синему небу поднимался огненный шаръ. Передъ нимъ, весь въ с³ян³и солнечныхъ лучей, въ малиновой шелковой шапочкѣ, въ бѣлой рубахѣ, перетянутой кожанымъ поясомъ, на колѣняхъ стоялъ загорѣлый, совсѣмъ черный, какъ абиссинецъ, Мантыкъ. За нимъ, распростершись на бурой отъ крови травѣ, съ большимъ ножомъ подъ лѣвой лопаткой лежалъ громадный левъ. Его глаза были закрыты и что-то мрачно суровое было въ глубокихъ складкахъ на лбу убитаго льва.

   - Мантыкъ! - тихо сказалъ, все еще не вѣря своимъ глазамъ, Коля. - Какъ же ты тутъ очутился?

   - По Божьей волѣ, - прошепталъ не менѣе Коли взволнованный Мантыкъ. - Сказано псалмопѣвцемъ Давидомъ: - "на рукахъ возмутъ тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою"... Помнишь, дѣдушка-то училъ?... "Попереши льва и зм³я!"..

   Мантыкъ горделиво оглянулся на убитаго льва и не удержался, быстро бросилъ:

   - Мой - трет³й?!...

   Коля совсѣмъ очнулся. Онъ ощупалъ себя. Свободно висѣла сѣро-желтая куртка. Пояса съ ножомъ ни на ней, нигдѣ кругомъ не было. Куртка была разстегнута. Привычнымъ, столько разъ и во снѣ и на яву повторяемымъ движен³емъ, Коля хватился за грудь. Тамъ не было маминаго мѣшечка съ драгоцѣннымъ завѣтомъ дяди Пети.

   Коля поникъ головою....

   - Мантыкъ, - сказалъ онъ тихо, точно, уже не удивляясь, что Мантыкъ оказался подлѣ него. - Мантыкъ, ты знаешь! Это онъ все сдѣлалъ!

   - Кто?

   - Англичанинъ.

   - Что сдѣлалъ?

   - Привелъ сюда, усыпилъ своимъ ромомъ.

   - Можетъ быть, еще нарочно туда подмѣшалъ чего, - быстро вставилъ Мантыкъ, - они, англичане-то, башковатые бываютъ.

   - А потомъ взялъ мое ружье, ножъ.... и бумагу,.. Но откуда онъ могъ все узнать?

   И страшное подозрѣн³е, что это мистеръ Стайнлей могъ выдать его тайну, охватило Колю. И это подозрѣн³е было хуже всего.

   Онъ всталъ. Его ноги дрожали.

   - Ты посмотри на льва, - сказалъ, не зная, какъ утѣшить своего друга, Мантыкъ.

   Онъ подошелъ ко льву и сѣлъ на него съ ружьемъ въ рукѣ.

   - Вотъ жалко, фотограф³и нѣтъ... Сняться бы... Галинѣ послать... Селиверсту Селиверстовичу....

   Коля подошелъ къ Мантыку.

   - Мантыкъ, разскажи же мнѣ, какъ ты сюда попалъ?

   - Долгая истор³я.

   - Разскажешь?

   - Непремѣнно. Дай мнѣ тебя оправить, да англичанину морду наколотить. Я этого дѣла такъ не оставлю... Я негусу извѣстенъ.. Мнѣ золотыя цѣпочки въ уши вдѣнутъ за убитыхъ-то львовъ.... Знай нашихъ!...

   - Ты знаешь, Мантыкъ, Минабелла тутъ недалеко, - улыбаясь блѣдною улыбкою сказалъ Коля.

   У него кружилась голова.

   - Да знаю же! - сказалъ Мантыкъ. - Я уже былъ тамъ.

   - А крестъ? - чуть слышно спросилъ Коля. -Видалъ и крестъ.... Стоить.

   - Знаешь... Надо спѣшить... А то англичанинъ возьметъ себѣ...

   - Будемъ спѣшить. Ты то можешь идти?

   - Попробую. Только уже очень голова что-то болитъ... И кружится.

   - Бодрись, Коля... Я теперь тебя не оставлю.

   - Спасибо, Мантыкъ!

   Коля слабою рукою пожалъ крѣпкую мозолистую руку Мантыка.

  

  

   - На, вотъ, поѣшь пока. Это подкрѣпитъ тебя, - сказалъ Мантыкъ, подавая Колѣ инжиру и кусокъ холодной вяленой баранины. Онъ усадилъ Колю на одѣялѣ, подложилъ ему сзади свою полевую сумку, а самъ, вынувъ ножъ изъ-подъ львиной лопатки, полюбовался еще нѣсколько секундъ убитымъ гигантомъ и горделиво подумалъ:

   "Есть чѣмъ похвастать... Этотъ, я думаю, не хуже будетъ Немейскаго Геркулесова льва".

   Онъ потрогалъ жесткую, какъ щетина, шерсть льва, погладилъ по спинѣ и по бокамъ и принялся за работу. Мантыкъ ловко и сноровисто рубилъ ножомъ вѣтви мимозы, рѣзалъ сухую траву и покрывалъ ими льва, чтобы никто его не трогалъ, пока онъ пойдетъ за людьми.

   Коля равнодушно и печально сидѣлъ въ томъ положен³и, еъ какомъ оставилъ его Мантыкъ. Онъ не тронулъ ни хлѣба, ни мяса. Очень былъ блѣденъ Коля, и глаза его такъ безнадежно и грустно смотрѣли куда-то въ одну точку, что Мантыку стало жалко его.

   - Ты боленъ, Коля, - сказалъ онъ, подходя къ нему. Коля отрицательно покачалъ головой.

   - Я хочу домой, - тихо и печально сказалъ онъ.

   - Домой, - протянулъ Мантыкъ и задумался Вотъ въ томъ то и бѣда, что этого слова "домой" давно не зналъ Мантыкъ. Домой - это значитъ - въ Росс³ю. Тамъ ихъ домъ. Тамъ все, что дорого и свято, тамъ могилы отца и матери, тамъ звонъ колоколовъ и тамъ тотъ сладк³й духъ Уральской степи, который Мантыкъ нигдѣ не забылъ.

   Но туда - нельзя.

   Длинная это истор³я, почему нельзя, и Мантыкъ не любилъ объ этомъ задумываться. Подрастетъ, укрѣпитъ на львахъ свою руку и тогда пойдетъ, какъ святой Георг³й Побѣдоносецъ попирать зм³я, овладѣвшаго Росс³ей.

   Ибо твердо вѣрилъ, что весь девяностый псаломъ про него написанъ.

   "И попереши льва и зм³я".

   Мантыкъ метнулъ сбоку взглядъ изъ-подъ насупленныхъ бровей на попраннаго имъ льва и снова посмотрѣлъ на Колю.

   Какой онъ жалк³й, бѣдняга!

   Домой... Это... къ мамочкѣ, къ Галинѣ, къ Селиверсту Селиверстовичу, въ крошечную комнату отеля Селектъ, гдѣ надъ Колиной койкой виситъ Государевъ портретъ, а въ углу кротко с³яетъ икона.

   Далеко!.. Ухъ, какъ далеко!.. И, не взявъ клада, не доберешься туда.

   И походнаго "дома", въ палаткѣ мистера Брамбля нѣтъ больше у Коли. Къ мистеру Брамблю теперь можно вернуться только съ сжатыми кулаками и съ проклят³ями.

   - Куда же домой? - тихо спросилъ Мантыкъ и опустился на землю подлѣ Коли.

   Коля жалкими, жалобными глазами посмотрѣлъ на Мантыка и тихо заплакалъ.

   Несказанно красивый день с³ялъ надъ ними. Золотымъ ковромъ лежала сухая трава, изумрудомъ горѣли зеленые молочаи, и, совсѣмъ сквозная, какъ сѣрое кружево, была вершина мимозы. Ея стволъ казался голубымъ. Дивный Бож³й домъ былъ кругомъ Коли. Солнце грѣло, въ воздухѣ растаялъ запахъ пороха и крови, и пряно пахло сухими цвѣтами и разогрѣтой землей. Но Колѣ такъ хотѣлось, кромѣ ласки, земли и солнца, еще человѣческой, женской, материнской, сестриной ласки. Ему надо было, чтобы его пожалѣли.

   Мантыкъ сочувствовалъ Колѣ. Мантыкъ снисходилъ къ нему и прощалъ Колину слабость. Но пожалѣть его Мантыкъ не могъ. Такъ хорошо было Мантыку въ широкомъ Африканскомъ просторѣ, въ прекрасномъ Божьемъ м³рѣ, что Мантыкъ не понималъ Коли. Вотъ онъ какой сталъ Мантыкъ! Черный и загрубѣлый, здоровый и сильный. Съ Мантыкомъ не пропадешь, не погибнешь отъ звѣря, отъ лютаго человѣка, но съ больнымъ Колей Мантыкъ самъ терялся. Чего еще Колѣ надо?

   Съ тоскою во взглядѣ Коля оглядѣлся кругомъ.

   Какъ безконечна показалась ему пустыня! Какъ далекъ его домъ съ маминой и сестриной лаской!

   Не доберешься до него... Вчера... Глубок³е темные, какъ у лѣсной газели глаза посмотрѣли на него съ сочувств³емъ и любовью. Были въ нихъ материнская ласка и сочувств³е сестры. И будто услышалъ голосъ стараго геразмача, съ любовью сказавшаго:

   "Дочь моя, Мар³амъ"...

   - Если пойти къ геразмачу Банти? - медленно, съ разстановкой растягивая слова, сказалъ Коля. - Тамъ отдохнуть... А вечеромъ въ Минабеллу... Ты геразмача Банти знаешь?..

   Конечно, Мантыкъ его зналъ. Онъ уже два раза былъ у геразмача... Да кого, вообще, онъ не зналъ въ, Абиссин³и?

   - Ладно... И я думаю, такъ будетъ лучше. И мнѣ геразмачъ поможетъ принести моего льва, раздѣлать его, да и про англичанина мы ему все разскажемъ... Есть же правда и суды въ Абиссин³и!

   - А вечеромъ.... рыть кладъ..., - слабымъ голосомъ сказалъ Коля.

   Онъ всталъ и пошатнулся. Послѣ всего пережитого ночью онъ очень былъ еще слабъ. Мантыкъ внимательно посмотрѣлъ на него и сказалъ:

   - Посмотримъ... Посмотримъ... Не уйдетъ отъ насъ кладъ.

   Геразмачъ Банти выслушалъ разсказъ Мантыка и Коли. Онъ покачалъ сѣдою головой, но ничего не сказалъ. Путаное дѣло... По разному, криво, показываютъ бѣлые люди. Кому вѣрить?

   - Будьте моими гостями...., наконецъ, сказалъ онъ.

   - За львомъ я пошлю людей, а москову Николаю, конечно, можно у меня отдохнуть.

   Колю накормили и уложили на альгу геразмача Банти. Самъ геразмачъ пошелъ распорядиться о львѣ. Мантыкъ пока остался съ Колей. Онъ разсказалъ ему всѣ свои приключен³я, странств³я и охоты, начиная съ работы на станц³и безпроволочнаго телеграфа и, кончая, тѣмъ, какъ онъ передъ разсвѣтомъ пробрался къ обложенному льву, мучимый ревнивымъ желан³емъ посмотрѣть, какъ англичанинъ и Коля будутъ его стрѣлять.

   Когда Мантыкъ кончилъ разсказъ, Коля крѣпко спалъ. Мантыкъ тихонько вышелъ изъ хижины и пошелъ въ деревню, гдѣ съ шумнымъ говоромъ собирались галласы и абиссинск³е ашкеры, чтобы идти за львомъ.

   Сначала Коля спалъ тревожнымъ, точно прозрачнымъ сномъ. Онъ спалъ и слышалъ все, что кругомъ дѣлалось. Потомъ точно навалился на него сонъ, надвинулъ мягкую шапку на уши, и завертѣлись передъ нимъ сновидѣн³я изъ далекаго, давно забытаго прошлаго.

   ...Будто проснулся онъ, - и... раннее зимнее утро. Няня, или, можетъ быть, сама мамочка, подняла стору на высокомъ шестистекольномъ окнѣ, и надъ серебряными ледяными узорами на стеклахъ голубѣетъ ясный день. Колѣ видны крыши домовъ, больш³я трубы и густой бѣлый дымъ, что валитъ къ голубому небу. Должно быть, очень холодно... Большой морозъ. На крышахъ толстымъ слоемъ лежитъ чистый бѣлый снѣгъ, и по нему извилистой дорожкой къ полукруглому слуховому окну вьется кошач³й слѣдъ. На подоконникѣ, чуть видные за ледянымъ узоромъ, громко воркуютъ больш³е сизые голуби. Ждутъ крошекъ.

   Какая большая комната! Четыре такихъ, въ какой они жили въ гостинницѣ Селектъ въ Парижѣ, помѣстятся въ ней. Въ Парижѣ такихъ большихъ свѣтлыхъ комнатъ не знаютъ Даже у Дарсонвилей не комнаты, а комнатушки. Какъ тихо кругомъ! Не гудитъ и не трещитъ, точно пулеметной пальбой мотоциклетокъ, городъ, не громыхаетъ автокарами, автобусами и кам³онами, но лежитъ въ пухломъ снѣгу тих³й и ласковый. Стоить въ городѣ Русская зима, съ морозами, съ блѣднымъ, точно сквозь дымку вдали улыбающимся солнцемъ, съ зимними радостями: - лыжами, коньками и салазками. Лыжи и коньки для большихъ - для папы съ мамой, для Коли - салазки и гора на дворѣ,

   Коля плотнѣе прижался къ звѣриной шкурѣ, служившей ему подушкой. Терпко, мѣхомъ и старой кожей, пахла шкура. Коля, не открывая глазъ, стараясь въ мысляхъ продлить свой сонъ, напрягалъ свою память, и она рисовала родныя картины далекаго милаго дѣтства.

   Тихо въ комнатѣ. Чуть загудитъ, иногда, мѣдная заслонка широкой кафельной печи. Тепло шло отъ печи, и была радость въ полыхан³и огня за желѣзной сквозной рѣшеткой. Пахнетъ сладкимъ запахомъ дымка, и съ трескомъ выскочить на мѣдный листъ красный уголекъ.

   Какой уютъ и прелесть кругомъ! Паркетный въ квадратную шашку полъ отблескиваетъ золотомъ. Это - зимнее солнце забралось черезъ крышу сосѣдняго дома и рисуетъ мутный узоръ окна на полу. Громче гулькаютъ голуби, стучатъ клювами по желѣзному поддону, а снизу доносится звукъ скребковъ по каменной панели. Дворники сгребаютъ налипш³й за ночь снѣгъ и посыпаютъ панель крѣпкимъ красно-желтымъ пескомъ.

   Въ углу, у окна, подъ образомъ Спасителя, гдѣ всегда теплится "Негасимая" лампада (ее зажгли, когда Коля родился, и съ тѣхъ поръ мама и няня поддерживали пламя такъ, чтобы оно не угасало), стоитъ маленьк³й учебный столикъ. За нимъ Коля учился. A подлѣ, прямо на полу, какое богатство! Цѣлая арм³я оловянныхъ солдатъ! Большая овальная коробка изъ берестянаго лубка и на ней ярлычекъ съ голубою надписью въ рамѣ: "Л. -Гв. Измайловск³й полкъ". Если раскрыть, на верхнемъ листочкѣ, подъ нѣжными бумажными стружками, командиръ на гнѣдомъ конѣ и знаменщикъ съ большимъ желтымъ знаменемъ съ чернымъ, по д³агонали, крестомъ и двуглавымъ орломъ посрединѣ. А съ другой стороны Государевъ вензель.

   Коля знаетъ: - папа разсказывалъ: - Крестъ на знамени это Богъ, это вѣра христ³анская, вензель Государевъ это имя государево, это царь, и двуглавый орелъ - это отечество. Изъ Москвы первопрестольной смотритъ Росс³я на западъ до самой нѣмецкой земли, на востокъ до Великаго Океана. И, когда заходить солнце въ Калишѣ, - на Великомъ Океанѣ, у города Владивостока, восходитъ оно. Вотъ какая была Императорская Росс³я, когда были въ ней Богъ и Царь!

   При этомъ воспоминан³и Коля еще тѣснѣе прижался къ шкурѣ.

   Лучше объ "этомъ" не думать. Это рѣшатъ больш³е. Какъ далеко теперь все это!

   ...Раньше всѣхъ приходила мамочка. Она сядетъ въ ногахъ у постели, и станетъ, шаля, щекотать Колю подъ подбородкомъ. Ужасно смѣшно. Но Коля будетъ притворяться спящимъ. Тогда мамочка запоетъ тихую пѣсенку....

   Коля прислушался.

   И точно, кто-то пѣлъ подлѣ него, какъ пѣла нѣкогда мамочка. По иному звучала пѣсня. Журчала и переливалась, какъ горный ручей по камнямъ. Слова были странныя, непонятныя слова.

   Но, такъ же, какъ въ дѣтствѣ мамочкина пѣсня, такъ и эта успокаивала и несла радость сознан³я, что не одинъ на свѣтѣ, что есть чья-то близкая, подлѣ, родная, любящая душа.

   Коля сталъ вслушиваться.

   Странныя грезы! Пѣсня звучала по настоящему, въ заправду. Коля разбиралъ абиссинск³я слова, что журчали и прыгали съ какимъ-то грустнымъ утѣшен³емъ. Стали веселѣе, участился ладъ пѣсни, сталъ подходить къ тѣмъ танцамъ, что видалъ Коля въ абиссинскихъ деревняхъ.

   Нѣжный, чистый женск³й голосъ, баюкая Колю, выговаривалъ:

   Абеба, абеба! Илиль бихи лигаба! Илиль,

   Иль, иль...

   Абеба, абеба!

   Илиль бихи лигаба! *).

   *) Цвѣтовъ, цвѣтовъ!

   Я приду къ тебѣ, напѣвая:

   Илиль - иль, иль.

  

   Коля открылъ глаза и приподнялся на альгѣ.

   Въ круглой хижинѣ стоялъ сумракъ. Оконъ въ ней не было. Бычачья шкура, служившая дверью, была спущена, и золотой свѣтъ струился сквозь ея щели въ хижину, едва разсѣивая мракъ. Въ ногахъ у Коли, на землѣ, сидѣла дѣвушка въ длинной бѣлой рубашкѣ. На темномъ лицѣ с³яли больш³е грустные глаза. Дѣвушка глядѣла на Колю съ жалостью и любовью и, подперевъ подбородокъ тонкими пальцами, пѣла.

   Увидавъ, что Коля открылъ глаза, она замолчала и легко, какъ козочка, вскочила и убѣжала за занавѣску. Она принесла оттуда столикъ и на немъ графинъ прозрачной влаги, стаканъ, гомбу молока, инжиру и мясо.

   Коля сталъ отламывать куски инжиры и мяса. Дѣвушка, молча, прислуживала ему.

   Мар³амъ, дочь геразмача Банти.

   Они только вчера познакомились. Они не сказали ни слова. И сейчасъ оба молчали. Но сколько было ласки, вниман³я и нѣжной любви въ каждомъ жестѣ Мар³амъ! Какъ хотѣлось ей угодить этому больному, ослабѣвшему бѣлому мальчику!

   Она рѣзала мясо тонкими ломтями и накладывала на вязкую инжиру. Она наливала молоко въ стаканъ, она подавала полотенце и чашку, чтобы Коля могъ вымыть руки. Она слѣдила за каждымъ движен³емъ Коли, стараясь угадать его желан³я.

   Кто она? мать? жена? сестра? подруга?.. Раба?

   Раба? Она два раза робко назвала Колю:

   - Гэта!... господинъ....

   Нѣтъ! Не раба! А до дна души своей усвоившая заповѣдь христ³анской любви, свободная, гордая дѣвушка, дочь стараго, заслуженнаго и всѣми уважаемаго воина, геразмача Банти.

   Она помнила слова Христа: ..."ибо алкалъ Я, и вы дали мнѣ ѣсть, жаждалъ и вы напоили меня; былъ странникомъ и вы приняли меня... "Такъ, какъ вы сдѣлали это одному изъ сихъ братьевъ Моихъ меньшихъ, то сдѣлали Мнѣ" {Евангел³е отъ Матѳея, гл. 26, ст. 35 и 40.}.

   Она дѣлала для Коли такъ, какъ сдѣлала, если бы самъ Христосъ къ ней пришелъ.

   Отъ этой ласки и любви скудный обѣдъ показался прекраснымъ. Голова перестала болѣть. Волнен³е ночи смѣнились страннымъ ощущен³емъ покоя и безразлич³я ко всему. Колю клонило ко сну. Мар³амъ угадала его желан³е. Она принесла мягкое, чистое, бѣлое тряпье и положила Колѣ подъ голову, вмѣсто звѣриной шкуры. Она уложила Колю, расшнуровала и сняла съ него башмаки и укутала бѣлою шамою съ красною широкою полосою.

   Отъ тряпья шелъ пряный восточный запахъ розоваго масла и ладана. Лежать было хорошо. Тэджъ ли такъ подѣйствовалъ, или усталость тяжелой ночи и ея волнен³я такъ повл³яли на Колю, но едва улегся онъ, положивъ щеку на мягк³я ткани, какъ сами собой закрылись глаза.

   "Абеба, абеба! Илиль

   бихи лигаба!",

   услышалъ онъ. И не зналъ - было то на яву - Мар³амъ запѣла, или такъ ему приснилось. Онъ крѣпко заснулъ.

  

  

   Коля спалъ долго. Когда крѣпость сна стала ослабѣвать, сквозь дремоту проявились звуки ночи и долго не могъ сообразить Коля, гдѣ онъ находился. Лаяли на деревнѣ собаки. Начнутъ на одномъ концѣ, затихнуть, всею стаею перебѣгутъ на другой, и залаютъ снова. Имъ издалека визгливымъ тявканьемъ отвѣчали шакалы.

   Безпокойная была ночь.

   Это безпокойство передалось Колѣ. Онъ проснулся и сѣлъ на альгѣ.

   Вдругъ смолкли собаки. Точно онѣ услышали что-то и сами стали прислушиваться. Чуть слышные мѣрные звуки и какой-то ровный топотъ шли изъ пустыни. И - пропали.

   Наступила минута полной, звенящей тишины. Не визжали шакалы и собаки молчали, должно быть, стоя на околицѣ и напряженно вглядываясь въ лунную ночь.

   Коля обулся и вышелъ изъ хижины.

   Передъ нимъ серебристая клубилась даль. Мѣсяцъ высоко висѣлъ въ небѣ. Тѣни были коротк³я. Бананы у церкви казались вылитыми изъ темнаго серебра. Мимо Коли торопливо и озабоченно бѣгали собаки. Изо всѣхъ хижинъ вылѣзали люди и прислушивались къ тому, что дѣлалось въ пустынѣ.

   И вдругъ сразу, въ разъ, топнули ноги... и, совсѣмъ не далеко, грозными басами запѣли мужск³е голоса:

   - Бурома, буру румъ си! Энъ нигадэ тальха гуйу!

   Съ визгливо грознымъ ревомъ, все приближаясь, раздался воинственный кличъ:

   - "Иухъ!... й-йу-гу-гухъ!"...

   Поющ³е были уже близко, но въ серебристомъ трепетан³и ночи никого не было видно.

   Собаки бросились впередъ. За ними за околицу села побѣжали люди. Коля остался у хижины. Онъ напряженно всматривался въ даль, сквозь широко раскрытыя ворота, и вдругъ увидалъ толпу людей. Она быстро приближалась.

   Рѣяли въ воздухѣ бѣлыя шамы. Сверкали въ лунномъ блескѣ наконечники коп³й и насѣчки на щитахъ. Черные люди шли, танцуя, топая ногами, то устремлялись впередъ съ воинственнымъ дикимъ крикомъ, били въ щиты, припадали на колѣно, останавливались и снова шли въ тактъ мѣрной, грубо звучавшей басами пѣсни.

   Они вошли въ лунный свѣтъ, стали въ немъ несказанно красивыми, не такими, какъ днемъ при солнцѣ. Коля узнавалъ ихъ.

   Справа мрачно и сурово, не принимая участ³я въ пляскѣ и пѣн³и, въ львиномъ вѣнчикѣ на головѣ и въ блистающемъ лемптѣ шелъ старый геразмачъ Банти.

   Впереди толпы, выдѣляясь своимъ все-таки, несмотря на загаръ, болѣе свѣтлымъ цвѣтомъ лица, развѣвая надъ головою бѣлой шамою, дико вскрикивая, бѣшено прыгая и танцуя, потрясая ружьемъ, носился Мантыкъ.

   Онъ увидалъ Колю и, увлекая за собою толпу абиссинцевъ, съ дикимъ крикомъ

   - Иу-йу-гу-гухъ! - бросился на него и едва не задушилъ Колю въ своихъ объят³яхъ.

   - Левъ!... Коля!... - кричалъ онъ по-Русски.. - львище-то какой?!.. Едва несутъ!... Въ восьмеромъ.

   Тутъ увидалъ Коля, что сзади танцующихъ восемь галласовъ несли привязаннаго за лапы къ крѣпкому дереву громаднаго льва.

   На площадкѣ, около хижины геразмача его положили на землю.

   Женщины принесли больш³я гомбы тэджа. Всѣ, усталые отъ пляски абиссинск³е ашкеры и галласы, и съ ними Мантыкъ стали жадно пить, а, напившись, опять стали толпою, въ родѣ шеренги, подняли копья, ударили по щитамъ и могуч³е голоса, что твой львиный рыкъ, понеслись по пустынѣ, будя дали:

   - Бурома буру румъ си, Энъ нигадэ талька гуйу!

   И громче всѣхъ пѣлъ, рѣзвѣе всѣхъ въ дикой пляскѣ носился Мантыкъ. Прыгалъ выше всѣхъ, плясалъ неутомимѣе всѣхъ и во всю глотку вопилъ воинственные крики.

   - Айгуме! айгуме!

   То кидался къ стоявшему у хижины Банти и съ крикомъ:

   - Ор³а самой гэта! - потрясалъ надъ геразмачемъ копьемъ и пожималъ руку, спокойно стоявшему, словно изваян³е, воину.

   Дикая фантаз³я продолжалась почти до утра. Во время нея опытные абиссинск³е охотники свѣжевали льва и снимали его драгоцѣнную шкуру.

   Коля долго стоялъ, глядя на дикую пляску, потомъ ушелъ в хижину и легъ на альгу. Но заснуть не могъ. Все слушалъ пѣсни, крики, топотъ ногъ пляшущихъ людей и, казалось, различалъ среди множества голосовъ лихой, задушевный, ликующ³й голосъ Мантыка.