Краснов Петр Николаевич - Мантык, охотник на львов

пловцовъ.

   Въ ожидан³и, когда подойдутъ баркасы для отвоза на берегъ пассажировъ, Коля, собравш³й и вынесш³й къ сходнямъ багажъ англичанъ, стоялъ у борта и смотрѣлъ въ толпѣ французовъ на смѣлую и красивую игру въ водѣ черныхъ дѣтей.

   Вдругъ подлѣ него кто-то сказалъ:

   - Смотрите, бѣлый... бѣлый... Честное слово, бѣлый.

   И другой спросилъ:

   - Гдѣ, гдѣ?..

   - Да вотъ сейчасъ неловко такъ бултыхнулся въ воду. Я сразу замѣтилъ, что это - не то. Думалъ не сорвался ли кто въ воду. Нѣтъ... плыветъ отъ парохода. Къ лодкѣ.

   - Странно... Я не вижу.

   - Да вонъ... У второй лодки влѣво, гдѣ сидитъ одинъ.

   Коля посмотрѣлъ туда, куда показывалъ его сосѣдъ. На мгновен³е увидалъ, дѣйствительно, будто бѣлое тѣло человѣка, карабкавшагося въ лодку. Онъ сейчасъ же съ головой завернулся въ бѣлый плащъ и лодка пошла къ берегу.

   - Это вамъ такъ показалось, - сказалъ тотъ, кто спорилъ съ увидавшимъ бѣлаго. - Это солнце отсвѣчиваетъ и вода отражаетъ. Вонъ и тотъ кажется бѣлымъ, а вотъ повернулся и черный. Откуда можетъ взяться тутъ бѣлый? И станетъ бѣлый тутъ плавать? Бѣлыхъ, говорятъ, акулы ѣдятъ, а черныхъ не трогаютъ.

   - Да, можетъ быть... Вы правы... Показалось.

   Коля, смотрѣвш³й, какъ удалялась отъ парохода лодка, такъ и не могъ рѣшить, сидѣлъ ли тамъ, закутавшись въ простыню, бѣлый или черный?

  

  

   Мантыкъ.... Кто могъ быть другой, кто кралъ провиз³ю подъ видомъ привидѣн³я и платилъ за украденное деньги? Дѣдушка училъ, что красть тяжк³й грѣхъ... А съ голода умирать въ угольной ямѣ, куда прокрался Мантыкъ, грузя уголь въ Марсели, - Мантыку не хотѣлось, и онъ сталъ изрѣдка, закутавшись въ бѣлый парусъ, выходить, какъ онъ про себя думалъ: - "на фуражировку"...

   "Красть - это большевизма Это куда какъ скверно. Это отвратительно... Но я заплачу... Столько - то у меня найдется".

   Мантыкъ, питаясь не каждый день, томимый голодомъ и жаждою, въ нестерпимой жарѣ, едва не задохш³йся, страдая отъ качки, на угляхъ, добрался до Джибути. Онъ дождался, когда раскрыли борта угольнаго трюма, осторожно высмотрѣлъ, что происходитъ, прислушался къ крикамъ "а ля меръ", выждалъ минуту, когда никого не было близко и бултыхнулся въ море. Безумно смѣлый планъ, разсчитанный на то, что бѣднякъ бѣдняка по глазамъ понимаетъ, что онъ въ душѣ такой же простой дикарь, какъ и тѣ, что плавали въ водѣ и его поймутъ, созрѣлъ въ его головѣ. Онъ зналъ отъ Александра Ивановича, что акулы хватаютъ бѣлыхъ. Но было не до акулъ. Да и вѣра въ чудо Бож³е, въ Его Промыселъ не угасала въ Мантыкѣ.

   - По водѣ пойду... и ничто!" - думалъ онъ, прыгая въ воду. - "Ангеломъ прикажетъ и подхватятъ меня на крылья и доставятъ куда надо".

   Прыгнулъ смѣло, окунулся въ теплую, плотную воду, выплылъ и поплылъ къ лодкѣ, что была подальше. Мантыкъ понималъ, что онъ - бѣлый, а они - черные, и что онъ примѣтенъ, и потому торопился, и плылъ, глубоко погрузившись въ воду. Быстро взобрался въ лодку, схватилъ лежавш³й на днѣ чей-то бѣлый плащъ и закутался имъ съ головою. - Увидали - пропалъ. Не увидали - ладно, нуда и такъ и этакъ выкручусь. Весело было у Мантыка на сердцѣ!

   Противъ него, на веслахъ, сидѣлъ очень худой, темнокоричневый парень лѣтъ восемнадцати. Курчавая голова была покрыта бѣлой глиной. Темное лицо улыбнулось бѣлыми зубами. Мантыкъ осмотрѣлъ худощавое сложен³е дикаря, тонк³я, точно плети, руки и худыя ноги и быстро сообразилъ: - "я сильнѣе его".

   Мантыкъ оскалилъ крѣпк³е зубы и улыбнулся самой привѣтливой улыбкой. Собралъ въ памяти всѣ слышанныя имъ въ послѣдн³е дни абиссинск³я слова и выпалилъ ими:

   - Уракатъ... негусъ негусти.. бакшишъ... {Бумага... негусу (его величеству)... дамъ на чай!}

   Досталъ изъ кармана на поясѣ золотую двадцатифранковую монету и показалъ дикарю.

   Дикарь сомал³ецъ по абиссински не зналъ. Но онъ понялъ два слова - "негусъ" и общевосточное "бакшишъ". Онъ улыбнулся и кивнулъ головою въ знакъ того, что Мантыкъ можетъ располагать имъ.

   Мантыкъ показалъ рукою на берегъ. Не на молъ, отъ котораго отчаливала бѣлая шестивесельная шлюпка агента пароходнаго общества и гдѣ готовились къ отплыт³ю больш³е катера, чтобы забрать пассажировъ и ихъ багажъ, а на песчаную полосу берега немного въ сторонѣ отъ города. Дикарь понялъ его. - Франкъ? - спросилъ онъ его. - Итали?

   Мантыкъ отрицательно покачалъ головою и сказалъ: - Арабъ

   Онъ и правда, - смуглый отъ загара, съ неотмытою и послѣ морского купанья угольною пылью, черноволосый и темноглазый, съ черными бровями походилъ на араба.

   Сомаль {На побережьи Таджурскаго залива живетъ полукочевое, негрское племя "сомали".} быстро гребъ, и пирога неслась къ берегу, гдѣ въ бѣлую пѣну съ легкимъ шипѣн³емъ разсыпались волны прилива. Голубая волна нѣжно подхватила легкую лодку и бережно поставила на песокъ. Дикарь выскочилъ въ воду, Мантыкъ послѣдовалъ его примѣру, и они вытащили лодку на берегъ и отнесли ее туда, гдѣ гряда сѣрыхъ камней и черныхъ водорослей обозначила предѣлъ приливныхъ волнъ.

   Злкрѣпивъ лодку, сомаль остановился и ожидалъ или бакшиша или дальнѣйшихъ приказан³й Мантыка. Но словарь абиссинскихъ словъ былъ исчерпанъ, и Мантыку оставалось только прибѣгнуть къ мимикѣ, къ жестамъ, поясняя ихъ просто Русскими словами, исковерканными на дик³й ладъ. И Мантыкъ началъ свою рѣчь.

   - Ты понимаешь, милый человѣкъ. Домъ... мэзонъ... Хижина... ля кабань... Понялъ? Гдѣ твои папа, мама живутъ? Ладно... Моя кушъ - кушъ хочетъ. Ъсть, страсть охота. Понялъ?

   Сомаль понялъ. Онъ показалъ рукою, что его хижина далеко. За горами. До вечера не дойти. Мантыкъ его тоже понялъ.

   - Это самое хорошее, милый человѣкъ. Пока что я безъ паспорта. Кто я?.. Подъ непр³ятность можно попасть... И тогда, адью - прощай, львы и вся моя сложная комбинац³я.

   Мантыкъ довѣрчиво опустилъ золотую монету въ руку дикаря и сказалъ.

   - Ну пойдемъ... Нечего намъ тутъ себя на берегу обнаруживать.

   Сомаль повелъ Мантыка въ обходъ города, мимо бѣдныхъ грязныхъ хижинъ, плетеныхъ изъ камыша. Онъ вошелъ въ одну изъ такихъ хижинъ и вынесъ "гомбу", тыквенную бутылку, хлѣбъ, плащъ желтосѣрой легкой матер³и и два длинныхъ легкихъ копья. Онъ далъ бутылку

   Дальше вглубь Абиссин³и живутъ въ пустынѣ дикари - "Данакили" и среди абиссинцевъ негры-земледѣльцы - "галласы".

   Мантыку и знакомъ показалъ, чтобы Мантыкъ напился. Въ "гомбѣ" было теплое козье молоко. Мантыкъ, два дня ничего не ѣвш³й, съ наслажден³емъ выпилъ половину и, неохотно отрываясь, подалъ бутылку сомалю. Но дикарь, замѣтивш³й голодное выражен³е лица Мантыка, показалъ, чтобы Мантыкъ пилъ до дна. Мантыкъ допилъ бутылку и закусилъ кисловатымъ, полусырымъ хлѣбомъ. Дикарь подалъ ему копье и пошелъ впереди, за деревню. Мантыкъ, подражая дикарю въ манерѣ носить копье, бодро пошелъ за нимъ.

   Мантыкъ шелъ босой и, съ непривычки, ему было больно ступать по горячему песку, мѣстами покрытому черными ноздреватыми камнями. Солнце нестерпимо пекло обнаженную голову. Сомаль велъ Мантыка по едва замѣтной, но, видно ему хорошо знакомой тропинкѣ, между камней и рѣдкихъ сухихъ кустовъ низкой и чахлой мимозы. Городъ съ бѣлыми домами, желѣзнодорожная насыпь, большой зеленый садъ широкимъ прямоугольникомъ раскинувш³йся въ пустынѣ, верстахъ въ четырехъ за городомъ, небольшие квадраты зеленыхъ огородовъ остались позади. Мантыкъ углублялся въ пустыню. Не такою представлялась ему Африка со львами, слонами, гиппопотамами и жираффами. Мѣстность была однообразная и унылая. Она незамѣтнымъ уклономъ поднималась отъ берега. Это была песчаная пустыня, покрытая черными камнями. Точно какое-то громадное жерло вулкана нѣкогда выбросило страшнымъ, раскаленнымъ дождемъ эти точно обгорѣвш³е камни, и покрыло ими пустыню на громадномъ протяжен³и. Кое-гдѣ пучками торчала синевато-сѣрой жесткой щеткой колючая трава. Она не скрашивала пустынности берега.

   Мантыку казалось, что тутъ никакая жизнь не возможна. Одно слово - пустыня! Но, вдругъ, изъ за камней выскочилъ, заставивъ Мантыка вздрогнуть отъ неожиданности, заяцъ и помчался, скрываясь въ складкахъ горы. Мантыкъ успѣлъ замѣтить, что онъ былъ мелк³й, красноватый и какой то, точно облѣзлый. Сомаль, приостановившись, показалъ Мантыку на пару шакаловъ. Они стояли и точно разсматривали новаго гостя пустыни. Они походили на некрупныхъ собакъ и были сѣроваты, съ грязною шерстью и стоячими волчьими ушами. Замѣтивъ, что на нихъ смотрятъ, они побѣжали сначала рысью, а потомъ волчьимъ скокомъ и скрылись, какъ и зайцы. Как³я то птицы летали вдали, а, когда стали подниматься на гору, - степной орелъ рѣялъ надъ ними. Эта неприглядная, мертвая на видъ пустыня жила своею скрытою жизнью и разгадать эту жизнь предстояло Мантыку.

   Около полудня, въ небольшой разсѣлинѣ между черныхъ скалъ, съ песчанымъ дномъ, въ тѣни отъ камней сдѣлали привалъ и Мантыкъ довѣрчиво заснулъ на пескѣ, укутавшись плащомъ - "шамою". Часа въ два пошли дальше.

   Солнце ровнымъ краснымъ шаромъ спускалось съ лиловаго неба къ ф³олетовымъ горамъ. Отъ сомаля и Мантыка по пустынѣ тянулись длинныя син³я тѣни, когда сомаль свернулъ съ тропинки и пошелъ прямо на гору.

   Едва солнце скрылось за горизонтомъ, какъ наступила вдругъ, безъ такъ привычныхъ Мантыку сумерекъ, темнота и звѣзды заиграли въ небѣ. Сомаль поднимался. За нимъ шелъ Мантыкъ. У него не было страха. Онъ вѣрилъ, что дикарь его не предастъ. Гдѣ то вдали показался костеръ. Залаяли собаки. Потянуло запахомъ гари, дыма, ладана и жилья. Еще около часа Мантыкъ, изнемогая отъ жары, усилившейся съ наступлен³емъ ночи, на подбитыхъ, израненныхъ ногахъ карабкался за сомалемъ въ гору, пока, наконецъ, не оказался на небольшой площадкѣ, мутно озаренной пламенемъ костра. Надъ костромъ висѣлъ глиняный горшокъ съ какимъ то варевомъ. Худая женщина, съ сѣдыми волосами, одѣтая въ сѣрую рубашку до пятъ, черная, похожая на вѣдьму, стояла надъ костромъ. Въ каменномъ загончикѣ толпились козы. Оттуда слышалось мѣрное журчан³е доен³я. Тамъ сидѣла молодая черная женщина. Изъ камышевой хижины вышелъ почти голый старикъ и заговорилъ съ приведшимъ Мантыка сомалемъ.

   Мантыкъ понялъ, что сомаль привелъ его въ свой домъ, и что это его "папа и мама".

   Мантыка усадили въ хижинѣ на "альгу", постель, сдѣланную изъ деревянной рамы, затянутой ремнями и накрытой воловьими сухими кожами и звѣриными шкурами. Въ круглой хижинѣ съ землянымъ поломъ чадно горѣлъ масляный ночникъ, сдѣланный изъ глины. Прѣсно пахло кислымъ молокомъ и козьею шерстью. Молодая женщина принесла Мантыку парного козьяго молока въ плоской деревянной чашкѣ, козьяго сыру и кислаго хлѣба и Мантыкъ сталъ ужинать. Старикъ и старуха молча смотрѣли на него. За грязной холщевой занавѣской пищалъ ребенокъ. Сомаль шептался на дворѣ съ молодою женщиной. Говорить со старыми было нечего: они не понимали Мантыка.

   Когда скудный ужинъ былъ оконченъ, старуха свернула какое-то тряпье и, устроивъ изъ него на "альгѣ" изголовье, показала Мантыку, что бы онъ ложился. Сама съ мужемъ ушла за занавѣску. Приведш³й Мантыка сомаль и молодая остались на дворѣ.

   Мантыкъ протянулъ усталыя ноги, закутался плащемъ "шамою", хотѣлъ обдумать, что дѣлать завтра, но смутная только мелькнула въ головѣ мысль:

   - Много ли человѣку надо, - и сонъ охватилъ его, сковавъ усталые члены. Сквозь сонъ слышалъ нѣсколько времени, какъ копошились гдѣ то куры, какъ на дворѣ часто и мѣрно жевали козы, изрѣдка вздыхая.

   Пр³открылъ глаза. Въ открытую дверь хижины глядѣла голубая ночь. Въ хижинѣ было темно. Ночникъ погасъ. Гдѣ то неподалеку визжали шакалы.

   Наступила первая ночь въ Африкѣ.

   Мантыкъ проспалъ ее крѣпчайшимъ сномъ усталаго, крѣпкаго, здороваго юноши.

  

  

   Это было отчаян³е для Мантыка. Его никакъ не понимали. Ни мимика, ни исковерканныя на "африканск³й" ладъ русск³я слова, ничто не помогало. Тщетно часами объяснялъ Мантыкъ сомалю и его старикамъ, что онъ богатый и совсѣмъ не плохой арабъ, пр³ѣхалъ охотиться на львовъ въ Абиссин³ю, что у него на складахъ пароходнаго общества лежитъ отличное ружье, но чтобы получить его надо поприличнѣе одѣться и что онъ хочетъ, чтобы ему въ этомъ помогли.

   - Ты понимаешь, - говорилъ онъ. - Шапочку этакую малиновую, или чалму надо-бы купить. Еще панталоны, рубашку, плащъ темный, шерстяной, можетъ быть, и башмаки не вредно надѣть, чтобы повѣрили, что ружье мое, и идти въ склады.

   Мантыкъ жестами показывалъ, какъ онъ надѣнетъ шапочку, рубашку, штаны, зашнуруетъ башмаки и пойдетъ въ Джибути.

   -Джибути! Джибути! понимаешь... Французское пароходное общество.

   Мантыкъ загудѣлъ, подражая пароходу: - у-у! уу! уу!

   Сомали обрадовались. Они замахали тонкими высохшими руками по направлен³ю къ морю и загудѣли, какъ

   Мантыкъ: у-у!.. уу!..

   Они показали Мантыку на солнце, на западъ, на горы, и Мантыкъ понялъ, что на закатѣ, вчера, пароходъ "Лаосъ" ушелъ дальше.

   Его ружье, значитъ, лежало въ Джибути въ длинныхъ каменныхъ пакгаузахъ, крытыхъ оцинкованнымъ желѣзомъ, а самъ Мантыкъ сидѣлъ въ горахъ и не зналъ, какъ его добыть.

   До полудня провозился Мантыкъ, толкуя съ сомалями. Онъ вспотѣлъ, измучился и проголодался. Онъ узналъ только, что молодого сомаля звали - Либэхъ, а старика - Адамъ. Скудный обѣдъ дикарей - два печеныхъ яйца, хлѣбъ и козье молоко подкрѣпили и освѣжили его.

   Послѣ обѣда онъ опять началъ толковать о своемъ дѣлѣ. На его слова всѣ весело смѣялись, точно онъ разсказывалъ как³я-то смѣшныя истор³и. Махали руками и не слушали больше. Вдругъ молодая женщина съ большими красивыми глазами на черномъ курносомъ лицѣ посмотрѣла на Мантыка, потомъ на своего мужа Либэха и что то сказала ему на гортанномъ языкѣ. Либэхъ кивнулъ головой и живо собрался въ путь.

   Онъ накинулъ плащъ, взялъ копье и, сдѣлавъ знакъ Мантыку, чтобы Мантыкъ его дожидался, быстро исчезъ между черныхъ скалъ.

   Мантыкъ въ тоскѣ лежалъ въ хижинѣ. За занавѣской работала молодая женщина и тамъ плакалъ, захлебываясь, ребенокъ. Старикъ со старухой сидѣли у хижины, въ короткой тѣни и смотрѣли на куръ и на козъ. Солнце пекло нестерпимо. Небо было прозрачное и высокое. Кругомъ были горы, вздымавш³яся причудливыми пиками и хребтами.

   Медленно шло время.

   Снизу, гдѣ росло два блѣдныхъ молочая, изъ за черныхъ скалъ послышалось негромкое пѣн³е. Шаги пѣвшихъ были не слышны, и сами они еще невидны. Какъ то сразу передъ хижиной, на песчаной площадкѣ появился Либэхъ и съ нимъ смуглый мальчикъ-арабъ, въ бѣлой длинной рубашкѣ, панталонахъ и босой.

   Либэхъ торжественно подвелъ мальчика къ Мантыку, и мальчикъ быстро заговорилъ... по-арабски.

   Но... арабъ Сеидъ-Магометъ-Оглы не понималъ по-арабски.

   - Таибъ... таибъ... таибъ {- Хорошо... хорошо... хорошо...}... - растерянно бормоталъ Мантыкъ, ничего не понимая.

   Мальчикъ посмотрѣлъ на Мантыка и вдругъ бросилъ нѣсколько словъ по французски. Какъ всѣ арабы приморскихъ городовъ онъ болталъ на многихъ языкахъ..

   Мантыкъ обрадовался и они разговорились.

   Если бы французъ сталъ слушать ихъ - онъ ихъ не понялъ бы, но они другъ друга отлично понимали.

   - Moi... fusil... chasser les lions, les tigres, les êlêphants, - говорилъ Мантыкъ, доставая изъ кожанаго мѣшечка накладную. - Comèa - impossible... Mauvais habit... brigand... Il faut acheter... Chapeau... chemise... tout... tout...

   Мантыкъ довѣрчиво показывалъ деньги арабу. Арабск³й мальчикъ показалъ на солнце.

   - Aujourd' hui trop tard, - сказалъ онъ. - Demain... soleil {Я... ружье... охотиться на львовъ, тигровъ, слоновъ... Такъ невозможно. Плохая одеженка... Разбойникъ... Надо купить... шляпу, рубашку - все.}..

   - Сегодня поздно. Завтра съ солнцемъ.

   И онъ объяснилъ, что они пойдутъ до восхода солнца въ Джибути и вмѣстѣ все сдѣлаютъ, чтобы получить по накладной вещи.

   Было совсѣмъ темно, и ароматная свѣжесть лежала въ горахъ, когда Мантыкъ, Либэхъ и мальчикъ арабъ отправились въ путь.

   Внизъ идти было легко. Мантыкъ смотрѣлъ жадными, любящими глазами, какъ раскрывались дали, какъ, когда поднялись они на небольшой хребетъ, точно вспыхнуло вдали парчевою полосою море, засинѣло, заголубѣло и загорѣлось расплавленнымъ золотомъ. Непонятно быстро, сразу, сталъ день, и солнце, точно неохотно оторвавшись отъ воды, поплыло вверхъ по поблѣднѣвшему небу.

   Онъ видѣлъ всю бухту. Онъ обошелъ стороною городъ и, вмѣстѣ съ арабомъ, прошелъ въ арабскую лавку, гдѣ на послѣдн³е золотые двадцать франковъ одѣлся, какъ арабъ. Малиновая феска прикрыла его волосы, длинная бѣлая рубашка съ синими полосками, так³е же панталоны, ерстяной черный плащъ - все было прилично и, когда въ этомъ костюмѣ, Мантыкъ со своими документами явился въ складъ, a сопровождавш³е его Либэхъ и арабченокъ подтвердили, что онъ Сеидъ Магометъ Оглы - ему сейчасъ же выдали пришедшую на его имя дорогую посылку въ ящикѣ.

   Ящикъ былъ тяжелъ и его нелегко было нести по жарѣ въ гору. Но Мантыкъ несъ его легко. Онъ несъ ружье. Свой великолѣпный штуцеръ-экспрессъ, изъ котораго онъ убьетъ двѣнадцать львовъ! Послѣ двѣнадцатаго онъ вернется домой... Можетъ быть, уже въ Росс³ю, и поѣдетъ съ этимъ испытаннымъ, знаменитымъ ружьемъ въ Сыръ-Дарьинскую область, охотиться на тигровъ... Тамъ тоже - тринадцатаго не будетъ. Будетъ ровно - двѣнадцать!

   Ящикъ краемъ тяжело давилъ плечо. Либэхъ и арабченокъ были плох³е помощники, но Мантыкъ шелъ бодро.

   Ночью, наскоро поужинавъ, не до ѣды ему было, - при свѣтѣ маслянаго ночника, передъ глазами восхищенныхъ Либэха и арабченка, Мантыкъ вскрылъ ящикъ и сталъ разворачивать и вынимать изъ синей прожированной бумаги стволы, прикладъ, цѣвье, патронную сумку, патроны, шомполъ и протирки. Все блистало, все было великолѣпно своею новизной, своимъ особеннымъ значеньемъ.

   - "Ружье... Штуцеръ!! Экспрессъ!.. Мое ружье!!!"

   Мантыкъ забылъ о снѣ, объ усталости, о голодѣ, за былъ обо всемъ на свѣтѣ. Точно плылъ онъ по воздуху, точно несся въ своемъ счаст³и надъ самою землею, и только въ самой глубинѣ, гдѣ то на самомъ днѣ его молодого, быстро бьющагося сердца трепетала благодарная молитва:

   - Господи, благодарю Тебя... Господи, какой Ты добрый и милостивый!

  

  

   Мантыкъ въ оборванныхъ штанахъ, пропитанныхъ угольною пылью, карабкающ³йся на лодку, а потомъ просящ³й крова и пищи - былъ для сомалей такой же дикарь, жалк³й и бѣдный. Помогать ему обязывалъ суровый законъ пустыни и тотъ велик³й Богъ, о Комъ зародилъ смутное понят³е въ душѣ дикаря французск³й мисс³онеръ.

   Но Мантыкъ - обладатель ружья - сразу сталъ: тэта - господинъ. Что до того, что гэта роздалъ послѣдн³я деньги. Онъ платилъ широко - по царски. И арабченокъ Али и Либэхъ это сейчасъ же оцѣнили. Они предложили себя въ распоряжен³е Мантыка.

   При помощи Али разговоръ сталъ возможенъ.

   "Toi... moi... aller... chasser"... не звучало особенно правильно грамматически, но оно открывало путь къ изучен³ю сомал³йскихъ и абиссинскихъ словъ и давало Мантыку возможность объяснить цѣли своего пр³ѣзда.

   Цѣль: охота на львовъ. Очень просто! И это не удивило никого въ хижинѣ. Человѣкъ, обладающ³й такимъ прекраснымъ ружьемъ, можетъ и долженъ охотиться на львовъ.

   - Львы принадлежатъ негусу, - сказалъ Либэхъ.

   - Я ихъ ему и отдамъ, - гордо сказалъ Мантыкъ.

   - Если черныя пантеры, - сказалъ Либэхъ, - ихъ шкуры можно продать. Очень дорого дадутъ. Богатый будешь. Тоже и за зебра. Шесть "быръ" {"Быръ" - талеръ равный старому Русскому серебряному рублю.} даютъ въ Джибути за шкуру.

   - За льва,- сказалъ Али, - негусъ въ ухо золотую цѣпочку продѣнетъ. Очень красиво.

   - Страусовыя перья тоже хорошо идутъ, - сказалъ Либэхъ.

   Теперь объ охотахъ мечтали втроемъ. У нихъ не было ни муловъ, ни верблюдовъ, ни палатокъ, ни даже продовольств³я, но было ружье и патроны, а съ этимъ вся Африка казалась имъ доступной.

   Гдѣ охотиться? Куда идти?

   Мантыкъ это зналъ точно. Подлѣ Минабеллы!.. Тамъ онъ найдетъ Колю и, если нужно, соединится съ нимъ. Если этого не будетъ настоятельно необходимо, - онъ останется въ тѣни, будетъ, какъ просила Галина, тѣмъ услужливымъ котомъ, который, какъ во снѣ, будетъ помогать Колѣ.

   Но Минабеллы не зналъ ни Либэхъ, ни Али. Никакой Минабеллы они не слыхали.

   - Абеша, - сказалъ Мантыкъ. - Въ Абиссин³и.

   - Абеша, - охотно согласился Либэхъ. - Пойдемъ на Гильдессу и Хараръ... За Хараромъ въ Данакильской пустынѣ - у хорошо! Очень богато звѣремъ... За рѣкою Авашемъ.

   - Пойдемъ за Авашъ! - смѣло сказалъ Мантыкъ и Либэхъ и Али, какъ послушные солдаты за полководцемъ, повторили за нимъ:

   - Пойдемъ за Авашъ!

   Кровь прадѣда Мантыка, уральскаго казака изъ Раимскаго укрѣплен³я подлинно текла въ Мантыкѣ. Босой, полуодѣтый, онъ шелъ смѣло впередъ, на западъ, увлекая своихъ дикихъ спутниковъ. Они ночевали на высокихъ плоскогорьяхъ, гдѣ было холодно, прямо на скалахъ, закутавшись въ свои рваные, тонк³е плащи.

   Антилопа, или маленькая козочка величиною съ зайца, съ серебристо-сѣрою спиною - абиссинск³й "дигъ-дигъ", поджаренные на кострѣ были ихъ ужинъ. Остатки мяса и шкуру Либэхъ, или Али несли въ ближайшую деревню и мѣняли на яйца, хлѣбъ и молоко.

   Первый удачный выстрѣлъ, сваливш³й на бѣгу козочку, привелъ въ восторгъ свиту Мантыка и укрѣпилъ за нимъ поклонен³е его добровольныхъ слугъ.

   Мантыкъ шелъ къ Абиссин³и, отыскивая Минабеллу и разспрашивая о ней и не теряя связи съ караваномъ, гдѣ былъ Коля.

   Пустыня оказалась не нѣмою. Въ пустынѣ все кругомъ знали. Иногда двое, трое сутокъ идетъ Мантыкъ по ней. Песокъ, чахлыя голыя мимозы, камни, молочаи.... Далеко впереди синѣютъ горы. Небо горитъ, солнце жжетъ. Нигдѣ ни души. Спустились въ ущелье... Зеленая долинка, поросшая яркой травой. Ямы съ водой. Песчаное русло пересохшаго ручья. Стада козъ и нѣсколько сомалей въ оборванныхъ плащахъ съ тонкими копьями въ рукахъ.

   И уже все извѣстно, что дѣлается въ пустынѣ на сотни верстъ.

   Изъ Джибути, стороною отъ желѣзной дороги, идетъ небольшой караванъ. Два "инглеза", одинъ "московъ" - мальчикъ, пять слугъ абиссинцевъ, двѣнадцать муловъ, два верблюда. Двѣ палатки. Идутъ, не спѣша. Охотятся... Плохая охота.... Не так³е стрѣлки, какъ ты!...

   - А львовъ стрѣляли? - быстро спрашиваетъ Мантыкъ. Его глаза горятъ. Онъ сильно взволнованъ.

   Неужели зависть?

   Сомаль пастухъ машетъ рукою.

   - Про львовъ здѣсь не слыхать. Нѣтъ... козъ, какъ вы, стрѣляютъ..

   - A гдѣ львы?

   Сомаль долго не отвѣчаетъ. Онъ точно взвѣшиваетъ отвѣтъ, точно ищетъ въ своей головѣ это мѣсто"

   - Слыхать, - говоритъ онъ, - у Лагаардина были львы... Цѣлое семейство... Недалеко отъ Минабеллы...

   Мантыкъ трепещетъ.

   И львы, и Минабелла: все вмѣстѣ. Точно львы тамъ стерегутъ драгоцѣнный кладъ дяди Пети.

   - А далеко до Лагаардина?

   - Дней десять пути....

   - Идемъ!..

  

  

   Чуть свѣтало. Жалк³й костеръ догорѣлъ. Въ каменномъ ущельи, на берегу засохшаго ручья подувалъ ледяной вѣтеръ. Проснувш³йся Мантыкъ натягивалъ на себя остатки рванаго плаща, стараясь согрѣться. Не хотѣлось вставать до солнца.

   Было то короткое время передъ восходомъ, когда уже совсѣмъ свѣтло и нѣтъ только тѣней и отъ этого все въ природѣ кажется страннымъ и нечеткимъ.

   Кто-то осторожно толкнулъ Мантыка въ плечо.

   - Шуфъ!... шуфъ!... шепчетъ ему Либэхъ... - Только, гэта, очень тихо вставай... Черныя пантеры!

   Ни сна, ни дрожи холода, какъ не бывало! Все тѣло Мантыка стало гибкимъ. Едва замѣтнымъ движен³емъ онъ схватилъ лежавшее подлѣ ружье.

   - Гдѣ?

   Либэхъ поползъ между черныхъ скалъ, Мантыкъ за нимъ. Али выползъ изъ подъ бѣлой шамы и, сидя на землѣ, протиралъ глаза.

   По ту сторону песчанаго русла вздымались отвѣсною стѣною шиферныя черныя скалы. Вдоль нихъ шелъ чуть замѣтный, узк³й карнизъ. Едва Мантыкъ просунулъ голову между камней, какъ увидалъ двухъ громадныхъ черныхъ кошекъ. Онѣ замѣтили, или почуяли человѣка. Онѣ вскочили и одна за другой легкими прыжками поскакали по карнизу вдоль шиферной стѣны.

   Въ ту же минуту солнце показалось изъза горъ. Золотой лучъ освѣтилъ черныя скалы. Мантыкъ четко увидѣлъ, какъ буромалиновымъ плюшемъ загорѣлась шерсть на кошкахъ и ярко проступили въ ея пламени черныя пятна красиваго рисунка. Грянулъ рѣзк³й выстрѣлъ. Мантыкъ, не глядя на пантеръ, привычнымъ движен³емъ откинулъ стволы и вбросилъ въ нижн³й - новый патронъ. Только тогда посмотрѣлъ впередъ.

   Бывшая впереди пантера исчезла. Бѣжавшая сзади свалилась въ песокъ русла. Она лежала, какъ мертвая. Арабченокъ Али съ крикомъ восторга скатился на песокъ русла и бросился къ пантерѣ. Но въ ту же минуту пантера, лежавшая на спинѣ, обернулась, прижалась къ землѣ и какимъ-то неровнымъ, несильнымъ прыжкомъ, страшно урча, подмяла мальчика подъ себя.

   Въ головѣ Мантыка молн³ей пронеслись воспоминан³я разсказовъ дѣдушки Селиверста Селиверстовича. Глаза налились кровью. Не помня себя, сознавая, что его долгъ спасти мальчика, не думая объ опасности самому быть схваченнымъ звѣремъ, онъ рѣзкимъ движен³емъ закинувъ ружье за плечо, бросился на пантеру, схватилъ ее за задн³я ноги и перебросилъ черезъ себя, съ силой шмякнувъ спиною о землю.

   - "Пуда два не больше въ ней", подумалъ онъ и посмотрѣлъ на пантеру и на мальчика. Пантера повела два раза судорожно ногами и затихла. Желтые глаза покрылись пеленою смерти. Али вставалъ. Онъ былъ блѣденъ, по лицу текла кровь. Пантера успѣла ему разодрать щеку и шею, но раны были не опасныя.

   Съ минуту Али стоялъ, шатаясь, потомъ понялъ, что произошло и бросился къ Мантыку. Онъ упалъ передъ нимъ на колѣни и, обнимая ноги Мантыка и плача, кричалъ, мѣшая арабск³я, французск³я и абиссинск³я слова.

   - О! гэта! Ты меня спасъ! Да благословить тебя Аллахъ!

   Мантыкъ поднялъ мальчика и повелъ его къ ямѣ, гдѣ сохранилась вода. Туда же вскорѣ пришелъ и Либэхъ. Онъ имѣлъ смущенный видъ. Онъ бѣжалъ, когда увидалъ, какъ пантера подмяла подъ себя Али.

   Мантыкъ съ Либэхомъ промыли раны Али, и Мантыкъ, разорвавъ свою рубашку, сдѣлалъ изъ нея бинты и забинтовалъ ею голову Али. Онъ никогда этого не дѣлалъ, но еще совсѣмъ маленькимъ мальчикомъ онъ видалъ, какъ бинтовали раненыхъ добровольцевъ.

   Либэхъ раздобылъ гдѣ-то крѣпк³й корявый сукъ мимозы, къ нему привязали убитую пантеру и торжественно понесли въ ближайшее абиссинское селен³е.

  

  

   Шкура пантеры, за дешево отданная шуму {Шумъ - староста деревни. Тэджъ - хмѣльное питье въ родѣ пива, мутно-желтое, приготовляемое изъ растен³я - тэллы. Инжира - хлѣбныя, круглыя лепешки, вязкаго, полусырого тѣста.} деревни Лагаардинъ, вырученныя деньги тутъ же раздѣленныя между Либэхомъ и Али - ничего - себѣ - создали Мантыку расположен³е абиссинцевъ. Въ его честь былъ устроенъ пиръ. Пришли жители окрестныхъ поселен³й, абиссинцы - помѣщики, галласы - рабы и дик³е данакили, дѣти обширной Данакильской степи. Пили пряное и хмѣльное абиссинское питье тэджъ, обильно ѣли абиссинск³я хлѣбныя лепешки изъ полусырого тѣста.- инжиру*), ѣли баранину и бар³анью печенку, весело смѣялись, скаля ослѣпительно бѣлые зубы и орали боевыя пѣсни и громче всѣхъ оралъ съ ними счастливый Мантыкъ.

   Въ концѣ пира, потрясая круглыми щитами и копьями, размахивая кривыми саблями съ широкимъ лезв³емъ, развѣвая бѣлыя шамы, топая босыми ногами и вздымая по площади пыль, танцовали воинственныя пляски, изображали бой, гонялись другъ за другомъ, припадали на колѣни, стучали мечами и саблями о щиты.

   Мактыкъ танцовалъ съ увлечен³емъ и пыломъ. Съ дикарями пустыни онъ и самъ сталъ, какъ дикарь. Съ краснымъ, потнымъ, темнымъ отъ загара лицомъ, полуголый, онъ носился среди абиссинцевъ, пьяный отъ счастья и кричалъ, какъ они, гортаннымъ голосомъ:

   - Ор³а самой гэта! Малькамъ.... Бузу малькамъ.... Маляфья!.. {Охъ, благородный господинъ! Хорошо! Очень хорошо. Отлично.}.

   А потомъ степенно сидѣлъ у костра рядомъ съ шумомъ деревни и двумя баламбарасами {Баламбарасъ - младш³й военный чинъ въ абиссинскомъ войскѣ - поручикъ по нашему.} - одинъ старый, сѣдой со слѣдами тяжелыхъ ранъ, сѣрыми рубцами проступавшими на черномъ тѣлѣ, другой молодой, гибк³й, статный, точно статуя древняго бога, и слушалъ ихъ похвалы и лесть. Онъ открылся въ припадкѣ откровенности имъ, что онъ - московъ - Русск³й.

   - Абеша хорошо знаютъ москововъ, - медленно, прикрывая ротъ шамою, говорилъ старый баламбарасъ. - Абеша любятъ москововъ и ихъ великаго бѣлаго Джонъ-Хоя... Первое за то, что, когда у насъ была война съ Итали, и было очень много раненыхъ и больныхъ по всей землѣ, велик³й Русск³й Джонъ-Хой прислалъ своихъ хакимовъ съ генераломъ Шведовымъ - и тѣ хакимы больныхъ исцѣляли, раненыхъ врачевали {Когда въ 1895 году у абиссинцевъ была война съ итальянцами, въ столицѣ Абиссин³и случайно находился Русск³й путешественникъ, бывш³й офицеръ, Харьковск³й помѣщикъ, Леонтьевъ. Онъ далъ мудрые совѣты тогдашнему негусу Менелику II, и абиссинцы подъ Адуей на голову разбили истомленное зноемъ и тяжелымъ походомъ итальянское войско. За это Менеликъ отличилъ Леонтьева, сдѣлалъ его абиссинскимъ графомъ и подарилъ ему земли.}.

   Старый баламбарасъ показалъ свои сѣрые рубцы и сказалъ:

   - Гляди... Это они меня сшили. Былъ я изрубленъ, какъ негодные мѣхи и истекалъ кровью, и хакимъ Бровцынъ меня сшилъ, вылѣчилъ и выходилъ. Да будетъ благословенно его имя! Да поможетъ ему святая Мар³амъ и святой Георг³осъ! Та знаешь Бровцына?

   Но Мантыкъ не слыхалъ про доктора Бровцына.

   - Второе..., продолжалъ, пожевавъ губами старый баламбарасъ, - московъ Леонтьевъ своими мудрыми совѣтами помогъ нашему негусу Менелику II побѣдить Итали.. И еще знавалъ я, въ дни молодости, москова Булатовича, котораго мы звали - "человѣкъ - молн³я", такъ шибко онъ ѣздилъ на лошадяхъ. Въ девять дней отъ Аддисъ-Абеба до моря... Очень былъ смѣлый на войнѣ и охотѣ человѣкъ. Онъ много убилъ слоновъ и львовъ и негусъ Менеликъ II его очень любилъ. Онъ произвелъ его въ свои офицеры. Онъ подарилъ ему золотой лемптъ и столько золотыхъ цѣпочекъ въ уши, сколько онъ убилъ львовъ, онъ украсилъ его голову львиною гривою и далъ ему круглый щитъ съ золотыми пластинками, всѣ отлич³я, как³я только можетъ имѣть воинъ абиссинецъ получилъ человѣкъ-молн³я Булатовичъ!

   Мантыкъ таялъ, изнемогалъ отъ этихъ разсказовъ. Въ молодой груди бурно колотилось сердце. И онъ будетъ, какъ "человѣкъ-молн³я". Онъ будетъ - "человѣкъ-истребитель львовъ". Въ его ушахъ цѣлыми кистями будутъ висѣть золотыя цѣпочки.

   Тогда же Русск³й Императоръ Николай II, сожалѣя о гибели многихъ раненыхъ абиссинцевъ и итальянцевъ, не имѣвшихъ никакой медицинской помощи, послалъ отрядъ Русскаго Краснаго Креста съ генераломъ Шведовымъ во главѣ. При отрядѣ былъ лихой офицеръ Л. Гв. Гусарскаго полка поручикъ Булатовичъ, онъ остался въ Абиссин³и, принялъ участ³е въ войнѣ абиссинцевъ съ галласами, поразилъ абиссинцевъ своею храбростью и особенно быстротою, съ которою онъ переносился съ одного мѣста на другое. Абиссинцы очень любили его и назвали: "человѣкъ-молн³яж

   Эта жизнь, съ вечерними бесѣдами у потухающаго костра, и полнымъ мѣсяцемъ, медленно поднимающимся изъ-за черныхъ горъ, съ серебристой дымкой тумана надъ безконечнымъ просторомъ степи плоскогорья, смолистый запахъ дымка очаговъ абиссинской деревни, эти простые черные люди - казались Мантыку такимъ прекраснымъ, вольнымъ и хорошимъ м³ромъ. Такъ легко дышалось свѣжимъ воздухомъ Африки. Такимъ маленькимъ и ничтожнымъ казался громадный, суетливый Парижъ.

   Простота москова Мантыка, его готовность всѣмъ подѣлиться, что онъ имѣлъ, разсказы Либэха о его мѣткихъ выстрѣлахъ, разсказъ Али о томъ, какъ Мантыкъ его спасъ - создали Мантыку по всей пустынѣ славу охотника необычайнаго, дѣйствительно подобнаго славному Булатовичу - "человѣку-молн³и".

   Съ этого вечера къ нему стали приходить, его стали отыскивать люди, чтобы сказать ему, какъ нѣкогда въ Сыръ-Дарьинской пустынѣ говорили киргизы о тиграхъ его прадѣду, что тамъ левъ задралъ быка, тамъ леопардъ съѣлъ козленка, и Мантыкъ спѣшилъ искать дорогого звѣря.

   Нелегко было найти и настигнуть льва въ этомъ громадномъ Африканскомъ просторѣ.

   Абиссинская деревня въ пустынѣ стояла оазисомъ. На холмѣ, въ сторонѣ круглая хижина побольше и надъ нею, на желѣзномъ шпилѣ, большое бѣлое страусовое яйцо, Это - церковь. Вокругъ нея нѣсколько банановъ мечутъ ярко зеленое пламя своихъ листьевъ-гигантовъ и изъ-за нихъ тяжелая кисть золотистыхъ плодовъ долитъ къ землѣ, свисаетъ и прячется въ листвѣ. Тропинка красной земли спускается къ деревнѣ: нѣсколькимъ хижинамъ, окруженнымъ камышевымъ тыномъ. Кругомъ поля желтой дурры, и за ними сразу степь. Зимняя трава въ степи высохла. Сух³е листья, метелки сѣмянъ перепутались, составили такую стѣну по поясъ, что черезъ нее нелегко продираться.

   Шуршитъ, шелеститъ сухая трава, пугаетъ звѣря. Мантыкъ погружался въ нее на десятки верстъ. Онъ видѣлъ въ ней чудеса Божьяго м³ра.

   На зарѣ, зоркимъ, приспособившимся къ дали глазомъ Мантыкъ увидалъ среди необъятной степи, подъ рощей мимозъ, табунъ зебръ. Головъ пятнадцать полосатыхъ лошадокъ мирно паслось подъ деревьями. Зебры тихо бродили, опустивъ головы, согнувъ шеи съ точно подстриженной ежикомъ гривою.

   Мантыкъ знакомъ руки остановилъ Либэха и Али.

   Мантыкъ легъ и, опираясь локтями, змѣею, поползъ по травѣ. Жадными глазами мѣрялъ разстоян³е до зебръ. Трава вдругъ прекратилась. Пошли пески. Мѣстность стала открытой.

   Зебры, почуявъ человѣка, перестали ѣсть. Онѣ насторожились, поднявъ головы и настремивъ уши. Розовато-сѣрая спина переходила къ серебристо - бѣлому брюху. Черныя полосы ремнями ползли по бокамъ, красили широк³е крупы. Чуть помахивали жидк³е хвосты. Онѣ точно дразнили Мантыка. Онъ поставилъ прицѣлъ и выстрѣлилъ изъ нижняго ствола.

   Одно мгновен³е зебры стояли, какъ вкопанныя. Повернули на выстрѣлъ головы и уши. Прислушались.... Потомъ легко и мягко, галопомъ..., галопомъ, поскакали по пустынѣ. Ни одна не упала, ни одна не отстала. Скрылись вдали. Точно улетѣли по воздуху.

   Мантыкъ промахнулся.

   Въ этой степи Мантыкъ видѣлъ разъ страуса, но такъ далеко, что стрѣлять было нельзя. Осторожная птица не спрятала голову подъ крыло при видѣ опасности, какъ думалъ Мантыкъ, но взмахнула короткими, отороченными чернымъ крыльями и убѣжала такъ быстро, что Мантыкъ ее сейчасъ же потерялъ изъ вида.

   Мелькнула: точно привидѣлась.

   Мантыкъ жилъ въ пустынѣ звѣриною жизнью. По звѣриной тропинкѣ онъ находилиъ звѣриный водопой, то въ какойнибудь лужѣ, то выходилъ къ шцрокой и бурно текущей среди кустовъ и деревьевъ рѣкѣ Кассаму и тамъ всласть купался. Онъ ночевалъ подъ голою мимозою, питался обжареннымъ мясомъ и засохшею въ сумкѣ инжирою, а утромъ подкрѣплялъ себя согрѣвшимся въ тыквенной бутылкѣ - "гомбѣ" - прянымъ тэджемъ, которымъ его снабжали въ деревнѣ.

   Какъ въ эти утренн³е часы онъ мечталъ о чаѣ!

   "Чай", - думалъ онъ, - "это потомъ... Потомъ.... послѣ двѣнадцатаго льва!"

   Послѣ мѣсяца такихъ скитан³й, убивъ восемь большихъ антилопъ и двухъ пестрыхъ леопардовъ, Мантыкъ, наконецъ, набрелъ на цѣлое львиное семейство и принялся слѣдить за нимъ.

   Въ деревнѣ Гадабурка ему сказали, что левъ, львица и два молодыхъ, годовалыхъ львенка наводили страхъ на жителей. Уже галласы боялись выгонять за ограду стада. Львица три дня тому назадъ схватила у самой деревни годовалаго ребенка и унесла ецо въ степь. По ночамъ отдѣльные хуторяне трепетали за своихъ козъ, и ихъ собаки, чуя страшнаго звѣря, лежали смирно и жались къ людямъ.

   Этого-то и надо было Мантыку.

   Онъ восемь дней терпѣливо слѣдилъ за звѣремъ, кружа по степи, былъ въ Минабеллѣ, видѣлъ восьмиконечный крестъ дяди Пети, зналъ, что караванъ англичанъ сюда еще не прибылъ, и, наконецъ, отыскалъ львовъ...

   Онъ былъ одинъ, безъ Либэха и Али. Онъ оставилъ ихъ возлѣ воды, а самъ цѣлую ночь при полной лунѣ слѣдилъ за львами. Изъ стада деревни Гадабурка они унесли сразу трехъ телятъ. Значитъ, ихъ было не меньше трехъ. Три льва!.. Тѣмъ лучше! Тѣмъ скорѣе онъ убьетъ двѣнадцать.

   Луна спускалась къ далекимъ горамъ и прозрачныя тѣни стали длинными и слабыми. Чуть розовѣлъ востокъ. Ни свѣтъ, ни тьма кругомъ. Мантыкъ, утомленный погоней всю ночь по свѣжимъ слѣдамъ, по кровавымъ пятнамъ, постоянно терявш³й слѣдъ, вдругъ услышалъ совсѣмъ близко отъ себя какое-то урчанье, напомнившее ему кошачье мурлыканье, только болѣе громкое и грубое.

   Оно прерывалось иногда звуками паден³я чего-то мягко-упругаго, какихъ-то прыжковъ.

   Затаивъ дыхан³е, съ ружьемъ на перевѣсъ, Мантыкъ раздвинулъ высокую траву и замеръ на мѣстѣ.

   Блѣдный разсвѣтъ загорался. Становились болѣе четкими предметы, раскрывались дали. Въ степи была неглубокая балка. Сѣрые камни торчали изъ земли. Два куста въ красныхъ ягодахъ и зеленой блестящей листвѣ росли между камней. Кругомъ трава была примята. Въ сторонѣ валялись остатки разодранной туши теленка. Громадная блѣдно-желтая львица, распростершись возлѣ камней, лежала на боку, выставивъ бѣлое косматое брюхо. Она лизала, зажмуривая глаза, лапу и это она издавала нѣжные звуки, похож³е на мурлыкан³е.

   Два львенка, уже большихъ, съ рослаго сенъбернара, съ темною молодою гривою на загривкахъ играли другъ съ другомъ, какъ котята. Одинъ, словно подстерегая другого, ло