Краснов Петр Николаевич - Мантык, охотник на львов

;  онъ не видѣлъ земли, не замѣчалъ окружавшей его туманной бездны. Внизу шелъ поѣздъ - онъ его не примѣтилъ. Надъ нимъ шумѣлъ пропеллеромъ аэропланъ, онъ не слышалъ его. Плотно ощущая подъ собою деревянную дощечку стремянки, Мантыкъ накидывалъ готовый петли на канатъ и скрѣплялъ болтами, быстро работая, то клещами, то французскимъ ключомъ.

   Первая проволока была готова. Скрипя крюкомъ, поползла дальше внизъ стремянка. Мантыкъ крѣпилъ второе звено сѣти. Работа спорилась.

   Время летѣло. Саднило отъ крѣпкаго нажима на клещи руки. Лицо горѣло отъ туманной ледяной сырости.

   Мантыкъ былъ уже за серединой и начиналъ подниматься ко второй мачтѣ. Онъ пѣлъ свои любимыя пѣсни, срываясь съ одной на другую, заглушая себя стукомъ молотка, скрипомъ клещей и ключа. Отъ него золотыми нитями къ землѣ тянулись проволоки. Подъ нимъ люди-муравьи крѣпили ихъ къ пр³емникамъ. Въ трехъ мѣстахъ эта мѣдная сѣть была связана промежуточными проволоками съ заклепками.

  

   "Въ степи широкой подъ Иканомъ, -

  

   пѣлъ Мантыкъ.

  

   Насъ окружилъ коканецъ злой.

   И трое сутокъ съ басурманомъ,

   У насъ кипѣлъ кровавый бой".

  

   Онъ ловко скусилъ конецъ проволоки клещами и замахалъ рукою, чтобы его подавали дальше. Канатъ натянулся, но, или гдѣ-то заѣло на проволокѣ крюкъ, или что-нибудь вышло не ладно, но стремянка дрогнула и не пошла дальше. На мачтѣ продолжала трещать лебедка, натягивая тросъ.

   Стремянка дрожала на мѣстѣ и вдругъ канатъ лопнулъ... Освобожденная стремянка покатилась внизъ. Тросъ захлестнулъ подъ крюкъ, стремянка подпрыгнула, сорвалась съ каната и полетѣла на землю.

   ... "Ну... теперь" - мелькнуло въ головѣ Мантыка - "конецъ... Въ лепешку!.. Господи! помяни душу раба твоего Абрама"!

   Мантыкъ невольно впился руками въ канатъ съ крюкомъ лебедки, вытягивалъ его вверхъ и выпрямлялъ крюкъ. Его начало переворачивать въ воздухѣ, лицомъ внизъ и въ ту же секунду острый, рѣзк³й толчекъ, какой-то металлическ³й визгъ, раздавш³йся подлѣ рукъ, заставилъ очнуться терявшаго сознан³е Мантыка. Его больно ударило и подбросило на стремянкѣ, но онъ усидѣлъ. Стремянка, задрожавъ, остановилась. Крюкъ зацѣпилъ за переплетъ мѣдныхъ сѣтей и стремянка повисла на уже закрѣпленной Мантыкомъ сѣти.

   Внизу въ ужасѣ метались инженеры и рабоч³е.

   Нѣсколько мгновен³й никто ничего не говорилъ. Инженеры и рабоч³е застыли подъ Мантыкомъ. Онъ прочно висѣлъ теперь между проволокой антенны и землей. Первымъ нарушилъ молчан³е ужаса Мантыкъ.

   - Эй, - крикнулъ онъ внизъ... - Время завтракать... Надо меня поднять.

   Его голосъ былъ спокоенъ.

   - Какъ поднять? - спросили снизу.

   - А пустите по верхнему канату кольцо съ тросомъ. Я тросъ окручу на стремянку, вы легонько меня и поднимете.

   Свои не совсѣмъ точныя французск³я фразы Мантыкъ сопровождалъ выразительными жестами.

   Съ этой работой провозились часа два. Мантыкъ висѣлъ все это время спокойно. Онъ разодралъ въ кровь ладонь, но это его не смущало. Послѣ той вышины, на которой онъ былъ, - эта, почти половинная, казалась ему не такъ уже страшной. Крюкъ прочно захватилъ поперечныя проволоки и стремянка висѣла хотя и криво, но надежно.

   Наконецъ, стало медленно скользить надъ головою Мантыка проволочное кольцо съ продернутой въ него веревкой. Веревка подошла къ Мантыку и онъ закрѣпилъ ее на стремянкѣ.

   - Готово! - крикнулъ онъ... - Ça va!

   На второй мачтѣ застучала лебедка, наматывая канатъ. Онъ натянулся, крюкъ ослабѣлъ, и Мантыкъ ударомъ молотка сбилъ его съ сѣти. Стремянка качнулась и стала медленно подниматься къ верхнимъ канатамъ. Еще черезъ нѣсколько минутъ Мантыка подтянули къ мачтѣ и онъ сталъ спускаться на землю.

   Когда онъ коснулся ногами твердой земли, ему показалось, что онъ упадетъ. Ноги затекли и голова кружилась. Точно земля ходила подъ нимъ. Но онъ ухватился за край лѣстнички и сдѣлалъ видь, что поправляетъ ботинокъ.

   Инженеры и рабоч³е окружили его.

   - Ну какъ?.. Вы не ушиблись? Не ранены?

   - Ничего, - отвѣтилъ Мантыкъ.

   - У васъ руки въ крови.

   - Пустяки.

   Мантыкъ слизнулъ съ ладони кровь. Мантыка взяли подъ руки и повели въ казарму. Тамъ былъ приготовленъ завтракъ и вино. Инженеры были не на шутку обезпокоены случившимся. Особенно волновался старш³й изъ нихъ.

   - Это ужасно! Это ужасно! - повторялъ онъ. - Какъ могъ лопнуть стальной, испытанный канатъ?

   Мантыкъ вслушивался въ его рѣчь и, прожевывая большой кусокъ хлѣба съ масломъ и кускомъ говядины и запивая его краснымъ виномъ, сталъ объяснять на своемъ русскофранцузскомъ языкѣ. Его слушали внимательно.

   - Mais c'est très facile... Vous comprenez : -заѣло... - Мантыкъ покраснѣлъ, ища слова, - крюкъ заѣло - ni ici - ni la, - ни туда, ни сюда... А тамъ крутятъ... Ну и лопнулъ. Capoute... Mais èa n'est rien... Tout de suite prolongeons travail. Moi tout fini. Moi pas peur du tout... Это все пустяки... Ничего! {Но, очень просто. Понимаете - заѣло. Капутъ. Но это ничего. Сейчасъ продолжимъ работу. Я все кончу. Я ничего не боюсь.}.

   - Ni-tsche-vo! - повторилъ инженеръ. - Quel brave... - и сталъ объяснять Мантыку, что они ему заплатятъ за тотъ рискъ, которому онъ подвергался, за порѣзанную руку.

   Мантыкъ смутился, сталъ совсѣмъ бурымъ и, мигая маленькими глазами, сталъ говорить уже прямо по русски.

   -Да что вы, милые люди. Вотъ, ей Богу, право! Да за что платить-то! Это же всегда можетъ быть. Развѣ же я пойду куда жаловаться? Я не понимаю это. Да ну васъ...

   И заторопился кончать работу.

  

  

   Вечерѣло. Туманъ мелкою капелью спустился на землю. Стала сырою трава. Наверху открылось зеленоватое ясное небо. Надъ холмами печальная и стыдливая загоралась одинокая звѣзда.

   Мантыкъ закрѣпилъ послѣдиее звено сѣти, собралъ инструментъ и медленно сталъ спускаться сзади рабочаго со второй мачты. Стремянку сбросили внизъ. Въ серебристомъ с³ян³и яснаго вечера таинственно блестѣли натянутыя проволоки сѣти. Работа была кончена.

   Мантыка пригласили въ контору. Ему предложили росписаться въ томъ, что онъ получилъ за работу, согласно съ услов³емъ, двѣсти сорокъ франковъ по тридцати франковъ за часъ, за восемь часовъ работы, и что онъ никакихъ претенз³й къ обществу не имѣетъ. Мантыкъ бойко и привычно росписался.

   "Ну", - думалъ онъ. - "Вотъ и начало положено... А тамъ Богъ дастъ еще что подвернется. Еще наработаю".

   Онъ досталъ свой старый кожаный бумажникъ, въ которомъ возилъ хозяйск³я деньги и квитанц³и и сталъ укладывать въ него деньги. Двѣ пестрыя сотенныя и четыре голубеньк³я десятифранковки. Инженеръ подалъ Мантыку еще два большихъ лилово-розовыхъ тысячныхъ билета.

   - Пока вы работали, - сказалъ онъ, - я переговорилъ съ правлен³емъ нашего общества и оно постановило выдать вамъ за перенесенныя вами страшныя минуты награду въ двѣ тысячи франковъ.

   Двѣ тысячи франковъ! Мантыку казалось, что все это во снѣ. У него загудѣло въ ушахъ, точно Московск³е колокола подняли тамъ перезвонъ... Двѣ тысячи!... Лилово-розовыя, крѣпк³я, шуршащ³я новыя бумажки были въ его рукѣ.

   - Да за что же? - пробормоталъ Мантыкъ... - Mais èa, je vous assure - il ne faut pas... C'est sont de bêtises... {Но, увѣряю васъ - не надо. Это же пустяки.}.

   Онъ растерянно держалъ въ рукѣ бумажки, не зная, что съ ними дѣлать.

   Ну развѣ не чудо было съ нимъ?

   Инженеръ самъ сложилъ ему ассигнации и положилъ въ его бумажникъ.

   - Ça-y-est!...

   - A, èa-y-est, èa-y-est, - повторилъ Мантыкъ. - Ей-Богу, не за что... Ну - merci, beaucoup merci...

   А въ головѣ гудѣли колокола, ликующ³й хоръ пѣлъ что-то праздничное и торжественное и ногъ не чуялъ подъ собою Мантыкъ.

   Въ одинъ день онъ завоевалъ, заработалъ Африку. Въ этихъ деньгахъ было все, что было ему нужно. И ружье, и всякая охотничья справа, и билеты желѣзной дороги, и дѣдушкѣ на прожит³е. - Все свершилось такъ, какъ онъ просилъ у Бога.

   Теперь по волнамъ пойдетъ, не боясь, догонитъ Колю. "Не бойся, родная Галинка, не съѣдятъ твоего Колю львы - я буду при немъ невидимо, непримѣтно и неотступно!"

   Инженеры забрали Мантыка съ собою въ автомобиль и повезли въ Парижъ.

   Мелюнское шоссе встрѣтило ихъ душистою сыростью. Автомобильные фонари бросали призрачный свѣтъ на пестрые облѣзлые стволы платановъ, отражались въ мокромъ, черномъ, блестящемъ гудронѣ. Сух³е листья, точно живые, вспархивали отъ быстраго хода машины и летѣли, крутясь въ воздухѣ. Когда они попадали въ свѣтъ фонарей, вспыхивали желтыми, зелеными и красными прозрачными огнями. Промчались подъ желѣзнодорожнымъ в³адукомъ и прямо, прямо, какъ-то сразу надвинулись на рѣку. Потянуло рѣчною сыростью, полосами рябили въ водѣ отражен³я пароходныхъ огней.

   У каменной будки мѣняли ярлыкъ и опять неслись уже мимо высокихъ домовъ. Все ярче загорались кругомъ огни вывѣсокъ, больше становилось народа и такси, тише бѣгъ машины. Какъ - то незамѣтно они влились въ точно рѣкою текущую массу машинъ на улицѣ Риволи, и заиграли кругомъ волшебные огни электрическихъ рекламъ. Красная стрѣла, изгибаясь, вспыхивала и, какъ живая, шла, стремясь ударить въ улицу, тамъ налитая ф³олетовой огненной жидкостью с³яла дивная рамка, тамъ весь фасадъ дома горѣлъ огнями.

   На площади Этуаль Мантыкъ попросилъ его отпустить и, выйдя и оставшись одинъ, гордо пошелъ по бульвару.

   Обладатель двухъ тысячъ двухсотъ сорока франковъ!

   Онъ чувствовалъ себя милл³онеромъ. Теперь ему все можно.

   Но прежде всего къ Богу!

   Будничная вечерняя служба окончилась. Въ церкви гасили огни. Человѣкъ пять бѣдно одѣтыхъ людей стояли въ первой половинѣ, ожидая заказной панихиды. За царскими вратами было темно и, какъ та одинокая звѣздочка, что только что видѣлъ Мантыкъ, спускаясь съ мачты, - сверху, у иконы, горѣла лампада.

   Мантыкъ прошелъ влѣво, къ "своему" образу, туда, гдѣ Христосъ шелъ по водамъ, уча людей вѣрить во всемогущество Бож³е и въ силу вѣры. Онъ опустился на колѣни. Въ синей рабочей блузѣ, отсырѣвшей на воздухѣ, съ растертой въ кровь рукой, блѣдный, усталый, но счастливый, съ пылающимъ сердцемъ склонился онъ передъ Тѣмъ, Кто даровалъ ему по его молитвѣ чудо.

   Онъ не зналъ, какъ молиться. Но едва нагнулъ голову, сами собой вошли въ душу заученныя имъ отъ Селиверста Селиверстовича дивныя слова девяностаго псалма:

   - "Ангеламъ Своимъ заповѣсть о тебѣ, сохранити тя во всѣхъ путехъ твоихъ".

   - "На рукахъ возмутъ тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою".

   И точно: - Ангелы подхватили его, когда сорвалась и съ жуткимъ гуломъ полетѣла на землю стремянка.

   Мантыкъ молился дальше и видѣлъ въ каждомъ словѣ псалма великое откровен³е:

   - "На аспида и василиска наступиши, и попереши льва и зм³я"...

   Мантыкъ повторилъ про себя еще и еще разъ: - Попереши льва... льва... льва!..

   Стало такъ спокойно и ясно у него на душѣ. Будто все открылось и стало понятно. И уже зналъ, что и когда будетъ дѣлать.

   Умиленный и освѣженный, съ омытой молитвою душою Мантыкъ всталъ, перекрестился, низко поклонился Христу - онъ видѣлъ Его въ эту минуту не изображеннаго на холстѣ, но живого, все понимающаго и сочувствующаго ему, - и пошелъ изъ храма.

   Куда теперь? Къ кому отъ Бога?

   Конечно: - къ дѣдушкѣ.

  

  

   Когда Мантыкъ ѣхалъ на метро къ дѣдушкѣ, онъ обдумывалъ - сказать все сразу, или подготовить дѣдушку раньше, а потомъ, уѣзжая, извѣстить его письмомъ. Мантыкъ уже твердо рѣшилъ: - онъ завтра же съ тѣмъ же вечернимъ поѣздомъ, съ какимъ поѣхалъ Коля, и уѣдетъ.

   Дѣла было: - уйма.

   Поговорить съ дѣдушкой: - это сегодня. Завтра утромъ - ружье, припасы, намѣнять на золото деньги. Попросить у Александра Ивановича подходящую карту. "Все концы-то как³е! Улица Тюрбиго у площади Республики, гдѣ Мантыкъ видѣлъ магазинъ съ прекрасными бельг³йскими ружьями - оттуда въ Отей - это часъ одной ѣзды... Потомъ на Гаръ-де-Л³онъ... Въ полдень надо заѣхать къ Галинкѣ въ панс³онъ, потомъ... потомъ..."

   Кружилась голова. Казалось, что онъ ничего не успѣетъ сдѣлать.

   "Надо положиться на Бога. Богъ поможетъ"....

   Дѣдушка поджидалъ Мантыка со скромнымъ ужиномъ..

   - Припоздалъ, Абрамъ, - сказалъ онъ.

   - Есть, дѣдушка... Работы было много... Да вотъ что я надумалъ, дѣдушка.

   - Что, родной?

   - Ъзжу я по всякой дорогѣ и погодѣ... Другой разъ и дождь ливнемъ захватить, промочитъ, и вожу я хозяйск³я деньги, иногда и очень болын³я, квитанц³и, коносаменты, накладныя... Въ бумажникѣ и потерять легко и промокнуть могутъ зря...

   - Вѣрно, Абрамъ... Эти мнѣ ваши блузы, да портфелики, куда какъ не важная придумка.

   - Вотъ я, дѣдушка, и надумалъ, что, если бы носить это въ поясѣ подъ блузой?

   Селиверстъ Селиверстовичъ одобрительно посмотрѣлъ на Мантыка.

   - A вѣдь есть... Есть! - сказалъ онъ.

   - Что - есть, дѣдушка?

   - Да туркестанская въ тебѣ жилка. Это въ старину, въ степи, въ пустынѣ деньги такъ возили на поясѣ. Надежнѣе нельзя. У магометанъ, а особенно у горцевъ Кавказа выйти безъ пояса нельзя, неприлично считается. Это тутъ только всѣ распоясками ходятъ, а въ Аз³и, братъ, обычай строг³й. Онъ горецъ-то, скажемъ, Кавказск³й, оборванецъ, бешметишка {Нижн³й въ тал³ю сшитый однобортный кафтанъ легкой матер³и, надѣваемый горцами и кавказскими казаками подъ черкеску.} на немъ - однѣ заплаты - а поясомъ подпояшется - любо дорого...

   Значить: вотъ онъ - всегда при тебѣ поясъ. И как³е пояса дѣлывали! Ты его въ воде мочи хоть недѣлю, а онъ во внутрь себя воды не пропустить никакъ.

   - Дѣдушка, а ты такой поясъ сдѣлать сумѣешь? - ласково спроси ль Мантыкъ.

   - Не знаю, найду ли тутъ кожи подходящей.

   - А если попросить у Безхлѣбнова въ его казачьей мастерской?!

   - Славный человѣкъ Безхлѣбновъ. Душевный парень. Развѣ у него и сдѣлать тебѣ?

   - Сдѣлай милость, дѣдушка, - еще умильнѣе сказалъ Мантыкъ.

   - A сдѣлаю! - вдругъ оживился Селиверстъ Селиверстовичъ. - Ей Богу, сдѣлаю.

   - А когда?

   Мантыкъ былъ весь ласка и мольба. - Ну, когда?... Еще и подумать надо.

   - Завтра.

   - Завтра? Ишь ты какой прытк³й. Можно и погодить.

   - Самъ же ты, дѣдушка, училъ меня: - не откладывай до завтра того, что можешь сдѣлать сегодня. Годить-то и не приходится.

   Селиверстъ Селиверстовичъ внимательно и зорко посмотрѣлъ въ глаза Мантыку. Точно хотѣлъ всѣ его мысли затаенныя прочитать. А мысли Мантыка уже унеслись далеко. Онъ переплывалъ въ нихъ как³я-то широк³я африканск³я рѣки въ дѣдушкиномъ поясѣ. Крокодилы гнались за нимъ, но любовно сдѣланный дѣдушкой поясъ спасалъ его.

   - Как-кой ты сегодня у меня, - сказалъ медленно Селиверстъ Селиверстовичъ, отводя глаза отъ Мантыка.

   - Какой?! - тревожно спросилъ Мантыкъ.

   - Нѣтъ ли лихорадки у тебя? Бѣда тутъ, если лихорадка. Пропадешь съ этими французами.

   - Я, дѣдушка, совсѣмъ здоровъ.

   Но Селиверстъ Селиверстовичъ уже думалъ о другомъ.

   - Я его какъ сдѣлаю: на двухъ прочныхъ пряжечкахъ. Сошью изъ самой крѣпкой кожи и не очень широк³й, такъ въ палецъ, и желтый, подъ тѣло. А съ двухъ сторонъ непромокаемые кармашики, значитъ, - одинъ для денегъ, другой для бумагъ.

   - Дѣдушка, завтра сдѣлай.

   - Да уже сказалъ: - сдѣлаю. Если у Безхлѣбнова кожу подобную найду. Придешь - на моей на подушкѣ найдешь, если уйду уже на службу.

   Селиверстъ Селиверстовичъ опять строго испытующе посмотрѣлъ на Мантыка и сказалъ сердечнымъ голосомъ. Тепло отъ этого голоса стало на сердцѣ Мантыка.

   - Абрамъ! Ты тово... Колѣ-то не завидуй. Самый большой грѣхъ есть зависть. Нѣтъ того грѣха злѣе, какъ зависть Отъ зависти и Росс³я погибаетъ.

   - Я, дѣдушка, ничуть не завидую.

   - Ну-ну! Ничего намъ, Абрамъ, неизвѣстно, ничего невѣдомо кому, что и какъ Богъ опредѣлитъ и положитъ. Можетъ, ты его еще во сто разъ счастливѣе будешь... Тоже слугою то идти, куда какъ не сладко. Еще какой баринъ ему попадется. Жить въ чужой землѣ, никого близкого не видя, это, Абрамъ Петровичъ, - планида не яркая... Такъ ты и не думай... Не завидуй ему никакъ....

   Селиверстъ Селиверстовичъ еще разъ съ любовью посмотрѣлъ на Мантыка и сталъ собираться на свою ночную службу.

   Какъ было не сказать всего такому славному, милому дѣдушкѣ! Но Мантыкъ удержался. Едва только затихли шаги и кашель дѣдушки на лѣстницѣ, Мантыкъ положилъ на умывальникъ папку, на папку поставилъ пузырекъ съ чернилами, досталъ бумагу и конверты и сталъ писать письмо дѣдушкѣ.

   Онъ описалъ все, что случилось съ нимъ на рад³останц³и, какъ Богъ его спасъ и какъ Богъ по молитвѣ его послалъ ему цѣлое состоян³е.

   Тутъ Мантыкъ пр³остановился.

   "Да", - подумалъ онъ. - "Писать легче... Словами этого не скажешь. Стыдно станетъ".

   Снова писалъ. Писалъ свои планы, писалъ свои мечты - стать охотникомъ на львовъ, такимъ, какимъ былъ его прадѣдъ, уральск³й казакъ Мантыкъ на тигровъ.

   ..."Не сердись, родной мой дѣдушка, что уѣзжаю такъ, не простившись, Знаю! благословишь меня заочно. Помолишься за меня Богородицѣ. Такъ намъ обоимъ будетъ легче. Дальн³я проводы - лишн³я слезы. Прощай, милый, родной дѣдушка!"

   Тутъ какая - то лишняя прозрачная капля упала на листъ бумаги. Шумно высморкался Мантыкъ.

   ..."Оставляю при семъ, дѣдушка, двѣсти франокъ. Это на первый оборотъ жизни. Дальше буду посылать изъ Африки по разсмотрѣн³и тамъ всѣхъ обстоятельствъ. Сколько набью тамъ львовъ и почемъ на нихъ тамъ цѣна - не знаю. Тебя, милый дѣдушка, не забуду и пошлю, не замедливъ, посильную помочь почтою"....

   Мантыкъ покрутилъ головою и добавилъ:

   "Или черезъ банкъ - чекомъ".

   Вышло очень кругло, значительно и важно.

   Мантыкъ положилъ въ письмо деньги и заклеилъ конвертъ.

   Это письмо онъ положитъ завтра на подушку дѣдушки, когда возьметъ съ нея поясъ.

   Было уже поздно. Затихалъ внизу Парижъ. Мантыкъ справился съ часами на браслеткѣ. Шелъ второй часъ ночи...

   Мантыкъ бросился спать.

   Конечно - не спалъ. Ни утомлен³е рабочаго дня, ни пережитая опасность не могли прогнать волнен³я, вдругъ охватившаго его, не могли разсѣять заботныхъ счастливыхъ думъ.

   Счастье гнало кровь по его тѣлу. Въ комнатѣ было свѣжо, а у Мантыка лобъ намокалъ каплями пота.

   Завтра! Дождаться этого чуднаго завтра, когда снова выявятся за окномъ сѣрыя мокрыя крыши Парижа и застучитъ, загремитъ, заторгуетъ громадный городъ.

   У него будетъ ружье. Настоящее, тяжелое ружье для охоты на крупнаго звѣря.... Штуцеръ.... Нарѣзной штуцеръ!... Само слово "штуцеръ" казалось ему значительнымъ и точно приподнимало его. Не легк³я жидк³я Монтекристо, изъ которыхъ онъ стрѣлялъ на ярмаркахъ въ балаганахъ, a настоящ³й англ³йск³й штуцеръ. Это у него, у Мантыка, шоффера съ легкой кам³онетки, у котораго ничего не было, у него будетъ билетъ до Марсели... Какъ у Коли.... Билетъ, на которомъ будетъ написано: "Парижъ - Марсель, черезъ Л³онъ"... У него будетъ еще тысяча франковъ, а главное - готовый планъ, какъ все сдѣлать, какъ быть при Колѣ и при томъ такъ, чтобы Коля его не видалъ...

   Тысяча франковъ казалась ему неисчерпаемымъ богатствомъ. Съ нею проникалъ онъ на прекрасный "Лаосъ", съ нею покорялъ онъ сердца туземцевъ и находилъ въ нихъ себѣ помощниковъ и пособниковъ.

   Лишь подъ утро Мантыкъ забылся на нѣсколько часовъ сномъ и вскочилъ въ седьмомъ часу утра, до прихода дѣдушки и сталъ готовить ему чай.

   Мантыкъ вышелъ рано. Еще только отпирали магазины и лавки.

   Пахло свѣжестью ночи. Автомобильная гарь улеглась за ночь. Кое-гдѣ гремѣли желѣзными ящиками съ отбросами. Запахъ прълаго листа на бульварахъ и подлѣ садовъ смѣшивался съ запахомъ помоевъ.

   Сквозь туманъ желтое просвѣчивало солнце. Играло вспышками на мелкой волнѣ Сены. Мосты казались воздушными, дали прекрасными и влекущими.

   Мантыхъ шелъ свободный по городу и городъ казался ему совсѣмъ инымъ, чѣмъ всегда. Когда онъ спѣшилъ въ свой гаражъ, когда ѣхалъ на кам³онѣ по приказу хозяина, - онъ не видалъ города. Онъ видѣлъ ажановъ {Полицейскихъ.} въ синихъ накидкахъ, съ бѣлыми палками въ рукахъ, видѣлъ больш³е красные круги съ бѣлыми надписями - "одно направлен³е", да толчею черныхъ такси, зеленыхъ автобусовъ, громадныхъ темносинихъ автокаровъ и вагоновъ трамвая. Было не до улицъ. "Е" - этотъ пойдетъ прямо, "М" - сейчасъ повернетъ налѣво... Успѣю или не успѣю его обогнать". Какъ въ туманѣ ненужною декорац³ей былъ городъ, и Мантыкъ его не видѣлъ.

   Сейчасъ онъ разглядѣлъ его весь, и онъ показался ему прекраснымъ.

   У самой воды росли деревья. Они сбрасывали желтую листву еъ волны. На песчаномъ берегу, подъ каменной набережной стояли удильщики рыбы. Мантыкъ никогда ихъ раньше не замѣчалъ.

   Какъ ни хотѣлось ему все скорѣе сдѣлать - торопиться было не къ чему. Больш³е магазины еще были заперты.

   Мантыкъ поѣхалъ на трамваѣ.

   Все было новымъ для него въ этомъ городѣ, по которому онъ проѣздилъ цѣлыхъ два года. Все было не такимъ, какъ видѣлъ онъ, когда по воскресеньямъ гулялъ по городу съ Колей. Все было окрашено сознаньемъ свободы, улыбалось ему улыбкою его собственнаго счастья. Въ ружейномъ магазинѣ онъ долго выбиралъ ружье. Онъ пробовалъ его "прикладистость" и внушилъ уважен³е продавцу, замѣтивъ мелк³й недочетъ въ сверловкѣ ствола. Онъ остановился на прекрасномъ англ³йскомъ штуцерѣ "Экспрессъ-микстъ" о трехъ стволахъ - на дробь, картечь и пулю. Недешево обошелся ему штуцеръ - тысячу четыреста франковъ онъ отдалъ за него - но вѣдь это было главное.

   Мантыкъ приказалъ сейчасъ же отправить ружье, патроны, порохъ, пули и всю принадлежность въ Марсель, а оттуда на пароходѣ "Лаосъ" въ Джибути. Мантыку обѣщали въ шесть часовъ вечера передать накладную, по которой онъ можетъ получить все купленное въ Джибути въ складахъ пароходнаго общества.

   - На ваше имя прикажете писать накладную? - спросилъ приказчикъ.

   - Пишите на имя Сеида-Магомета-Оглы, - сказалъ Мантыкъ.

   У него уже было придумано путешествовать по пустынь - до встрѣчи съ Колей подъ этимъ именемъ. Такъ казалось ему занятнѣе.

   Мантыкъ вышелъ изъ магазина, какъ на крыльяхъ. Ноги легко несли его. Тѣло точно не имѣло вѣса. Онъ забылъ про обѣдъ, про усталось послѣ ночи безъ сна.

   У него было ружье! Настоящ³й штуцеръ - "Экспрессъ-микстъ" {Ружье съ тремя стволами - два наверху для стрѣльбы дробью и картечью безъ нарѣзовъ и трет³й нарѣзной 40-го калибра - 10 миллиметровъ (1 сантим.) для стрѣльбы пулею.} для охоты на крупнаго звѣря.

   Теперь можно и къ Галинѣ.

  

  

   Дѣвочки панс³она собирались на прогулку, когда въ воротахъ двора появился Мантыкъ. Раздались, зазвенѣли по двору радостные дѣтск³е голоса:

   - Галина! Мантыкъ!

   - Галочка, Мантыкъ пр³ѣхалъ!

   Мантыка въ панс³онѣ знали и любили. Онъ какъ-то привезъ въ тотъ городокъ ящики, сгрузилъ ихъ, и прежде чѣмъ ѣхать въ Парижъ, заѣхалъ въ панс³онъ, съ разрѣшен³я начальницы, забралъ дѣвочекъ и покаталъ ихъ по шоссе мимо лѣсовъ и полей.

   То-то было радости!

   Галина въ лиловомъ простенькомъ форменномъ платьѣ казалась блѣдной и грустной. Больш³е син³е глаза при видѣ Мантыка загорѣлись радостью.

   - Мантыкъ! - восторженно крикнула она - и въ будни!.. Какъ хорошо!.. Какъ же вы устроились?

   Галина повела Мантыка наверхъ въ церковь.

   Въ панс³онѣ за недостаткомъ мѣста не было особой пр³емной, но, когда пр³ѣзжали родители, или родственники дѣвочекъ - ихъ просили для свидан³я въ домовую церковь.

   Совсѣмъ маленькая была эта церковь. Почти квадратный залъ съ широкими окнами былъ полонъ свѣта. Некрашенные полы, простыя бѣленыя стѣны: все сверкало чистотою. Въ глубинѣ залъ былъ перегороженъ иконостасомъ. Склеенный изъ бѣлой бумаги, съ бѣдными иконами, съ росписью потолка, съ паникадилами изъ дерева и жести, съ простыми аналоями, накрытыми чистыми полотенцами, - все было сдѣлано руками самихъ дѣвочекъ и ихъ воспитательницъ - онъ производилъ неотразимое впечатлѣн³е умиленной вѣры и святости.

   Маленьк³й храмъ, храмъ игрушка, кукольный храмъ поразилъ Мантыка. Онъ почуялъ въ немъ незримое присутств³е Христа. Какъ въ томъ богатомъ и прекрасномъ храмѣ св. Александра Невскаго въ Парижѣ, гдѣ сверкали лѣпныя золоченыя колонны, гдѣ поражала красота иконъ, писанныхъ лучшими художниками, a высок³й куполъ уносилъ мысли къ небу, гдѣ были пестрые мраморные полы и куда по крутой каменной лѣстницѣ входили сквозь свѣтлую сѣнь - былъ Христосъ, такъ былъ Онъ и здѣсь, въ этомъ кукольномъ храмѣ, съ любовью созданномъ маленькими дѣтскими ручками и странно напоминавшемъ бѣдныя церкви глухихъ Русскихъ деревень.

   Мантыкъ застылъ у входа, не смѣя сѣсть на табуретку, предложенную ему Галиной.

   "Да, правду говорилъ дѣдушка, Богъ вездѣ", - подумалъ Мантыкъ и долго крестился на иконостасъ.

   Галина встала. Син³е прозрачные глаза смотрѣли на Мантыка. Въ окно широкимъ потокомъ, четырьмя золотыми столбами съ крутящимися пылинками вливались солнечные лучи и раздѣляли Мантыка отъ Галины. Черезъ нихъ золотымъ казался Мантыкъ. Онъ кончилъ креститься и обернулся къ Галинѣ. По его восторженнымъ, блестящимъ глазамъ Галина поняла, что и спрашивать ни о чемъ не надо. Ъдетъ вслѣдъ за Колей ея милый Мантыкъ. "Какъ это случилось"? - Галина не допрашивала. Она вѣрила въ чудеса. Она вѣрила въ то, что, если захочетъ Богъ, и волшебный котъ придетъ помогать ея милой мамочкѣ, какъ приходилъ къ ней во снѣ, во время болѣзни. Захотѣлъ Богъ помочь Мантыку: - ну, ѣдетъ Мантыкъ въ Африку! Чему тутъ удивляться?.. Очень даже просто!.. Почему ему и не ѣхать?..

   - Ъдете? - затаивая дыхан³е, спросила Галина. - А, когда?

   - Сегодня.

   - Какъ жаль... Нельзя проводить... Какъ Колю. - Галина скосила глаза на узкую дверь, ведшую въ церковь и тихо добавила: - будни... Онѣ не пустятъ... И мамочка не можетъ.

   - Теперь, Галина, - говорилъ Мантыкъ, - можете быть совсѣмъ спокойной за Колю. Ежели даже на него, допустимъ... ну хоть - сорокапудовый левъ набросится - можете быть спокойны, Галина, - ухвачу за хвостъ возлѣ самой кисти и оттяну того льва отъ Коли.

   Галина съ восхищен³емъ посмотрѣла на Мантыка.

   - А ружье? - тихо сказала она. - Безъ ружья нельзя... Никакъ нельзя...

   - Есть, - прошепталъ съ видомъ заговорщика, Мантыкъ. - Тысячу шестьсотъ франковъ за него отдалъ со всѣми принадлежностями.

   - Откуда столько денегъ?.. Это ужасно сколько. Не сосчитать.

   - Было у меня... Заработалъ: - двѣ тысячи двѣсти сорокъ франковъ.

   - Двѣ тысячи двѣсти сорокъ, - въ благоговѣйномъ ужасѣ сказала Галина. Эта цифра не вмѣщалась въ ея маленькой круглой головкѣ съ золотыми косами. Мамочка больше ста пятидесяти при ней не считала. Сто пятьдесятъ они платили въ гостинницѣ за двѣ недѣли.

   - Двѣ тысячи двѣсти сорокъ, это ужасно, Мантыкъ, какъ много. Что же у васъ осталось?

   - Да вотъ ружье купилъ, да билетъ до Марсели, да дѣдушкѣ мало-мало оставилъ... Двѣсти франокъ осталось.

   - Двѣсти франковъ, - задумчиво сказала Галина. - это, Мантыкъ, совсѣмъ, кажется, немного... для Африки.

   - Много ли человѣку надо, - безпечно сказалъ Мантыкъ, повторяя любимую поговорку Селиверста Селиверстовича.

   Онъ взглянулъ на часы.

   - Пора, Галиночка, - сказалъ онъ, протягивая Галинѣ свою крѣпкую, въ мозоляхъ отъ руля, руку.

   - Постойте, - серьезно сказала Галина. - Я васъ перекрещу.

   Пухлыя маленьк³я губы надулись. Стало серьезнымъ розовое лицо. Потемнѣли сосредоточенные глаза и Галина, подражая мамочкѣ, перекрестила Мантыка.

   - Не забывайте же своей Галины, Мантыкъ.

   - Первый левъ вамъ.

   - А съ послѣднимъ вы сами сюда, - по женски мило улыбнулась Галина и маленьк³я ямочки, какъ у мамочки, зарозовѣли на ея щекахъ.

   - Послѣдн³й не скоро, - сказалъ Мантыкъ. - Я хочу: - много.

   - Двѣнадцать - твердо, что-то вспоминая, сказала Галина. - Тринадцатаго, слышите: - не хочу. Не надо... фу!.. не надо, не надо тринадцатаго, - съ искаженнымъ ужасомъ воспоминан³я разсказа Селиверста Селиверстовича лицомъ, почти крикнула Галина и пошла изъ церкви. За ней пошелъ Мантыкъ.

  

  

   Онъ бѣгомъ выскочилъ за ворота панс³она. Внизъ, на площадь, вверхъ мимо осыпающихся акац³й къ станц³и. Едва поспѣлъ на поѣздъ. Дѣла все еще было много.

   Когда получилъ въ магазинѣ накладную, внимательно разглядѣлъ большой печатный листъ. Провѣрилъ номеръ ружья и съ удовольств³емъ нѣсколько разъ перечелъ заголовокъ: - "Мессажери маритимъ"... Да, это и Александръ Ивановичъ такъ говорилъ.

   Съ размѣномъ денегъ, съ поѣздкой къ писателю и длиннымъ задушевнымъ разговоромъ съ нимъ, Мантыкъ провозился до вечера и, когда онъ подходилъ къ своему дому, зналъ, что Селиверстъ Селиверстовичъ уже ушелъ въ гаражъ на службу.

   Мантыкъ осторожно пр³открылъ дверь въ номеръ съ одною узкою постелью: Селиверстъ Селиверстовичъ спалъ на ней днемъ, вернувшись со службы, Мантыкъ спалъ ночью. Зажегъ электричество. Сразу увидалъ поясъ, разложенный на подушкѣ.

   Что за чудный былъ поясъ! Крѣпк³й и мягк³й. Пряжки такъ пришиты дратвой, что гиппопотаму не оторвать. А карманчики! Съ двойной подкладкой изъ самаго крѣпкаго прожированнаго малиноваго сафьяна. Постарался милый дѣдушка!

   Мантыкъ уложилъ въ карманчики золотыя монетки и немного бумажекъ, накладную на ружье, свой паспортъ, безъ визъ - о визахъ онъ не думалъ... "Пустяки - вольный казакъ - самъ не хуже Ашинова - только побашковатѣе его буду!" - и ладонку съ родной землей, поддѣлъ поясъ подъ жилетъ, - ладно пришелся поясъ, какъ по мѣркѣ пригналъ его Селиверстъ Селиверстовичъ, - положилъ на подушку письмо, перекрестился на образъ, присѣлъ и, не оглядываясь, вышелъ изъ комнаты.

   До отхода поѣзда оставалось немного времени, а надо было заѣхать въ ресторанъ проститься съ Натальей Георг³евной и поручить ей дѣдушку.

   Въ тѣсномъ переулкѣ очень люднаго квартала за громаднымъ здан³емъ Оперы находился тотъ Русск³й ресторанъ, въ которомъ работала Наталья Георг³евна.

   Тутъ была страшная людская толчея. Только что закрыли громадные магазины "Галери Ляфайетъ" и сотни дѣвушекъ-продавщицъ запрудили узкую улицу. Мантыку пришлось задержать свой быстрый ходъ. Онъ дошелъ до стеклянной двери ресторана, раскрылъ ее и сразу оказался передъ крутою лѣстницей.

   Раздражающе пахнуло въ лицо голодному Мантыку запахомъ кушан³й и душнымъ тепломъ. Шумъ голосовъ, постукиван³е башмачковъ быстрыхъ женскихъ ногъ, звонъ посуды несся сверху. Ужинъ былъ въ разгарѣ. Ресторанъ былъ полонъ. Мантыкъ поднялся въ столовую.

   На потолкѣ прикрытыя прямоугольными матовыми стеклами ярко горѣли лампы. Стѣны были раскрашены косоугольниками въ футуристическомъ стилѣ. По серединѣ: громадный столъ, накрытый бѣлою скатертью, ломился подъ блюдами съ закусками. Сейчасъ у входа были стойки съ бутылками, а подъ ними на желѣзныхъ противняхъ лежали сладк³е пирожки. Все благоухало: - ванилью и вареньемъ, запахомъ соленаго гриба, ѣдкимъ духомъ горячаго масла. Мантыкъ едва удержалъ подкативш³я къ зубамъ слюни.

   Вдоль стѣнъ, на мягкихъ диванахъ и стульяхъ, за столиками, сидѣли ужинающ³е. Русск³й говоръ стоялъ въ ресторанѣ. Высок³й, черноволосый и черноглазый, полный, красивый человѣкъ мягко похаживалъ по столовой съ довольнымъ привѣтливымъ лицомъ.

   Худенькая дѣвушка съ льняными волосами, остриженными, какъ у мальчика, въ скобку, въ черномъ, узкомъ и короткомъ платьѣ съ передникомъ пробѣгала мимо Мантыка. Она замѣтила его растерянный видъ, пр³остановилась и звучно, по Русски, спросила:

   - Вамъ, молодой человѣкъ, что надо?

   - Могу я видѣть Наталью Георг³евну Ладогину, - сказалъ Мантыкъ, подавляя голодъ и принимая независимый видъ. - Она здѣсь служить.

   - Наташа! - крикнула въ свѣтлое пространство ресторана дѣвушка. - Тебя спрашиваютъ.

   Мантыкъ удивился. Никогда не слыхалъ онъ, чтобы такъ звали Колину мамочку.

   Наталья Георг³евна появилась изъ за прилавка въ такомъ же узкомъ черномъ платьѣ, какъ у льноволосой дѣвушки, и въ передникѣ. Мантыкъ, какъ всегда, хотѣлъ поцѣловать ея руку, но Наталья Георг³евна сильнымъ движен³емъ внизъ отдернула ее.

   - Что скажешь, Мантыкъ?

   - Наталья Георг³евна... Я сейчасъ ѣду... Ѣду въ Африку... Помогать издали Колѣ... Если что надо... передать ему.

   Голосъ Мантыка звучалъ торжественно и какъ то не подходилъ къ суетливому гулу голосовъ и звону тарелокъ ресторана. На лицѣ Натальи Георг³евны выразилось удивлен³е. Она хотѣла спросить Мантыка, но въ это время звучный женск³й голосъ изъ глубины столовой бодро крикну лъ:

   - Наташа! Два борща... двѣ отбивныя телячьи!.. Наталья Георг³евна круто повернулась, кинула на ходу Мантыку:

   - Сейчасъ, дружокъ, - и исчезла за дверью. Мантыкъ остался ждать. Онъ поглядывалъ на часы.

   Время точно отбивало ему въ виски глухими ударами... "Надо на поѣздъ... Пора... пора"...

   Мучительно хотѣлось ѣсть.

   Наталья Георг³евна прошла, неся тяжелый подносъ съ миской и блюдомъ съ котлетами. Ихъ запахъ былъ невыносимъ для Мантыка. Онъ невольно слѣдилъ, какъ Наталья Георг³евна, Колина "мамочка", чуть нагнувшись надъ столомъ, за которымъ сидѣли двое мужчинъ, наливала имъ изъ мисочки дымящуюся розовую жидкость и накладывала густую бѣлую сметану.

   Надъ нимъ стучали больш³е круглые часы, точно шептали ему вкрадчиво и хитро:

   - Тикъ... ѣсть... такъ... ѣсть...

   - Ничего, - подумалъ Мантыкъ, - терпи, казакъ!..

   Наталья Георг³евна подавала за другимъ столикомъ котлеты.

   Часы все отбивали: - "такъ... ѣсть... ѣсть... такъ!.."

   Губы у Мантыка стали влажныя, въ горлѣ спирало. Наталья Георг³евна, обтирая руки полотенцемъ, подошла къ нему.

   - Какъ же ты устроился? - спросила она.

   - Да уже такъ. Бож³имъ произволен³емъ...

   Мантыкъ заторопился.

   - Долго все это разсказывать. Дѣдушка вамъ все разъяснитъ... О дѣдушкѣ, Наталья Георг³евна, будьте добры, позаботьтесь... Не дай Богъ, если что случится.

   - Полно, Мантыкъ... Богъ милостивъ. Изъ ресторана крикнули:

   - Наташа! Три чая, шесть пирожныхъ!

   Глаза Натальи Георг³евны наполнились слезами.

   - Прощай, Мантыкъ... Колю береги... Себя тоже. Когда же ѣдешь?

   Мантыкъ бросилъ взглядъ на часы и отвѣтилъ:

   - Сейчасъ.

   Наталья Георг³евна крѣпко пожала ему руку и сказала:

   - Прощай, милый, дорогой Мантыкъ. - Она сунула ему наскоро приготовленный сверстокъ съ еще теплыми пирожками. - Это тебѣ на дорогу... Голоденъ, поди... Помни меня... Не забывай...

   И кинулась къ самовару.

   Мантыкъ проводилъ глазами Наталью Георг³евну, посмотрѣлъ, какъ скрылась она за большимъ бѣлымъ самоваромъ и сталъ спускаться внизъ.

   Сырое метро, ярко освѣщенный гулк³й вагонъ, почти пустой въ это время... Пере