Краснов Петр Николаевич - Мантык, охотник на львов

ъ еле ходитъ.

   - Селиверстъ Селиверстовичъ, - воскликнула она, - что съ вами!.. Вы больны?..

   - Да, вишь ты, дѣло то какъ обернулось. Умирать пора старику. Да видно и помирать надо, какъ псу. Песъ - сами, поди, знаете, Наталья Георг³евна, какъ смерть учуетъ, бѣжитъ отъ хозяина, ищетъ укромное мѣсто, гдѣ бы ему никому не досадить и тамъ помираетъ. Такъ и мнѣ надоть. Да гдѣ въ Вавилонѣ то здѣшнемъ мѣсто такое найдешь? Вездѣ люди.

   - Да что случилось?

   - Разсчитали меня на прошлой недѣлѣ.

   - Хорошо... Вы ѣли что нибудь?

   - Да по Туркестански, матушка, какъ бывало въ голо дныхъ походахъ на желѣзномъ пайкѣ были: - день не ѣдимъ, два погодимъ, а тамъ и опять не ѣдимъ...

   - Садитесь... Нѣтъ!.. Такъ нельзя-же!.. Я васъ устрою въ Русск³й Домъ...

   - Тамъ, матушка, ваканц³й нѣтъ. Такихъ то стариковъ, какъ я, думаете, мало что-ли въ Парижѣ. Всѣхъ призрѣвать и мѣстъ не хватитъ. Гдъ могъ - побывалъ. Помогаютъ добрые люди... Свои туркестанцы мнѣ помогли. Да только... Не это мнѣ надо... Не франки... Одинъ я, какъ перстъ. Чужой всему и всѣмъ.

   - Ну, мнѣ то вы не чужой?

   И Наталья Георг³евна, сама ничего не имѣвшая, захлопотала.

   Прежде всего она взяла въ ресторанѣ отпускъ на двѣ недѣли. Наняла подлѣ своей комнаты маленькую комнатушку и переселила въ нее Селиверста Селиверстовича. Она уложила его въ постель.

   - Вамъ, дѣдушка, отдохнуть надо, и все пройдетъ и вы опять окрѣпнете.

   - Охъ, матушка, вся бѣда то въ томъ, что мы, бѣженцы, безъ родины. Ни хворать, ни умирать права не имѣемъ. Не по средств³ямъ это нашимъ.

   - Не говорите, не говорите такъ, Селиверстъ Селиверстовичъ. Вы не имѣете права такъ говорить. Родины нѣтъ у насъ. Это правда. Но родные то люди остались и я буду вамъ, какъ родная.

   - Умирать, видно, приходится. Да я и не прочь. Жалко Абрама не увижу. Прадѣду то его, Мантыку, пять лѣтъ понадобилось, чтобы двѣнадцать тигровъ отыскать и убить. А какъ, матушка, не слыхали вы, что, львы въ Африкѣ можетъ погуще будутъ, чѣмъ тигры въ Сыръ-Дарьинской области?

   - Не умѣю вамъ сказать, дѣдушка. Постараюсь, узнаю.

   - Нѣтъ, что ужъ... Не безпокойтесь, пожалуйста. Все одно - не дожить мнѣ.

   - Полноте, Селиверстъ Селиверстовичъ.

   - Вѣрно, матушка. Кабы не Вавилонъ этотъ автомобильный, пошелъ бы я куда нибудь въ степь, да тамъ и легъ бы подъ ракитовымъ кустомъ. Хорошо тамъ умирать подъ солнцемъ. Подъ небомъ чистымъ. На землѣ святой... Господомъ благословенной..

   Селиверстъ Селиверстовичъ помолчалъ немного и сказалъ чуть слышно.

   - Земля бо еси и въ землю отъидеши!

   И опять замолчалъ. Долила тишина въ крошечномъ номерѣ подъ крышей отеля Селектъ. Чуть слышно потрескивала зажженная Натальей Георг³евной лампадка подъ образомъ Спасителя.

   За окномъ гудѣлъ, вопилъ, трещалъ, гремѣлъ, звенѣлъ и рычалъ Парижъ. Нагло въ темныхъ тучахъ ненастнаго вечера вспыхивали огни на Эйфелевой башнѣ, загорались цвѣтными гирляндами, разсыпались вѣночками, кричали злобными буквами:

   "Ситроенъ!.. Ситроенъ!"...

   Вавилонъ современный.

   Тихо дышалъ Селиверстъ Селиверстовичъ. Печальны были его сѣрые глаза, прикрытые прямыми рѣсницами.

   Голодъ, нужда и нищета надвигались на Наталью Георг³евну.

   Какъ-то вечеромъ тихо сказалъ ей Селиверстъ Селиверстовичъ, - угнетала его одна мысль.

   - Земля бо еси и въ землю отъидеши... Боюсь я, матушка, что сожгутъ мое тѣло здѣсь... Подешевше это будетъ... Гдѣ, бѣдняка неимущаго хоронить!.. Эхъ, Абрамъ! Абрамъ! Не дожили мы... До Росс³и, до Руси православной...

   Слезы заискрились на миломъ и добромъ лицѣ Натальи Георг³евны. Сердце ея разрывалось отъ бездоннаго горя, отъ безъисходной тоски...

   Послѣдн³е франки уходили. За комнаты было не заплачено. Хозяинъ грозился выгнать и ее и Селиверста Селиверстовича.

   Ну и пусть гонитъ! Куда?.. Умирать съ Селиверстомъ Селиверстовичемъ въ туннелѣ метро?

   Вавилонъ современный?!

   Селиверстъ Селиверстовичъ вздохнулъ:

   - Матушка! - прошепталъ онъ. - Почитайте мнѣ евангел³е.

   Трясется святая книга въ рукахъ у Натальи Георг³евны. Путаются страницы, когда листаетъ она ихъ. Беретъ открывшееся ей мѣсто и смотритъ на буквы... Въ глазахъ темно отъ слезъ. Радужные лучи ложатся на пожелтѣвш³е листы. Дрожитъ ея голосъ, когда читаетъ она:

   "Никто не можетъ придти ко Мнѣ, если не привлечетъ его Отецъ, пославш³й Меня, и Я воскрешу его въ послѣдн³й день"... {Ев. отъ ²оанна, Гл. 6, ст. 44.}

   "О, Господи!" - думаетъ Наталья Георг³евна, - да что же это я? Заупокойное евангел³е попалось".

   Селиверстъ Селиверстовичъ съ глубокою вѣрою, крестясь, говорить:

   - "И я воскрешу его въ послѣдн³й день"... Наталья Георг³евна листаетъ назадъ и читаетъ проникновенно, сквозь слезы:

   - Въ домѣ Отца Моего обителей много; а если бы не такъ, Я сказалъ бы вамъ: Я иду приготовить мѣсто вамъ"... {Отъ ²оанна, Гл. 14, ст. 2.}

   - Гдѣ уже мнѣ на мѣсто тамъ разсчитывать, такъ, абы приняли только, - вздыхаетъ Селиверстъ Селиверстовичъ.

   Наталья Георг³евна роняетъ книгу. Поднимаетъ ее и читаетъ, гдѣ раскрылась она, упадая.

   - "Придите ко Мнѣ всѣ труждающ³еся и обремененные, и я успокою васъ; возьмите иго Мое на себя и научитесь отъ Меня, ибо Я кротокъ и смиренъ сердцемъ, и найдете покой душамъ вашимъ; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко {Отъ Матфея, Гл. 12, ст. 28, 29 и 30.}".

   Она прерываетъ чтен³е. Страшной кажется ей тишина въ комнатѣ. Совсѣмъ не слышно дыхан³я Селиверста Селиверстовича.

   Шумитъ, гудитъ, стрѣляетъ мотоциклетками, ржаво скрипитъ тяжелыми тормозами автобусовъ, дребезжитъ кам³онетками, вопитъ гудками такси неугомонный Парижъ. Горятъ слова на Эйфелевой башнѣ - "Ситроенъ, Ситроенъ"! Давятъ, жгутъ! Все чужое и чуждое. Все мимо нужды и горя, угнѣздившихся здѣсь подъ крышей одинокаго отеля Селектъ.

   Вавилонъ современный?!. Навожден³е огненное!..

  

  

   Уже все было готово у мистера Стайнлея и Коли, чтобы ѣхать домой. Получены вещи, остававш³яся въ караванѣ мистера Брамбля, банкъ перевелъ деньги. Оставалось получить разрѣшен³е на выѣздъ и ѣхать. Врачи находили мистера Стайнлея настолько окрѣпшимъ, что не препятствовали его отъѣзду. Задержка была за бумагами для Коли.

   И вдругъ утромъ, часовъ въ одинадцать, усадебный дворъ наполнился абиссинскими ашкерами, съ ними пришелъ старикъ переводчикъ Маркъ, привели богато убраннаго, посѣдланнаго абиссинскимъ сѣдломъ, въ роскошной сбруѣ рослаго мула для Коли.

   Негусъ требовалъ москова Николая къ себѣ во дворецъ - Гэби.

   Совсѣмъ по иному въѣзжалъ теперь Коля во дворъ негусова дворца. Не входилъ, какъ двѣ недѣли тому назадъ презрѣннымъ арестантомъ, въ оковахъ, "али", преступникомъ, ожидающимъ казни. Онъ въѣзжалъ теперь, какъ какой то знатный путешественникъ на парадномъ мулѣ въ зеленой съ краснымъ юфтовой сбруѣ, украшенной мѣдными бляхами и шелковыми кистями и за нимъ молчаливо шелъ почетный конвой негусовой гвард³и.

   Высок³й стройный баламбарасъ съ темношоколаднымъ лицомъ съ тонкими чертами, при ружьѣ и саблѣ, указалъ Колѣ ѣхать не къ главному, круглому здан³ю, гдѣ его судили, <а къ одной изъ широкихъ, прямоугольныхъ, двухэтажныхъ построекъ, стоявшихъ по сторонамъ круглаго дворца.

   Это былъ малый дворецъ, гдѣ когда-то жила царица Таиту. Суровая, солдатская простота убранства поразила Колю. Простая, некрашенная деревянная лѣстница вела наверхъ. Каменныя стѣны были побѣлены известкой. По нимъ висѣли желтыя шкуры львовъ. Конвой остался внизу. Колю передали въ распоряжен³е босого старика, закутаннаго въ бѣлую съ красной полосою шаму.

   Старикъ провелъ Колю въ большую прямоугольную, въ два свѣта залу съ деревянными полами. По сторонамъ ея въ безпорядкѣ стояли разныя вещи европейскаго издѣл³я. Трехколесный большой велосипедъ съ громаднымъ переднимъ колесомъ - так³е велосипеды Коля видѣлъ только на старыхъ картинкахъ, большой запыленный земной глобусъ, мѣдная подзорная труба на треногѣ, домашн³й кинематографъ, волшебный фонарь, модель паровоза, колекц³я минераловъ въ дубовомъ ящикѣ, книги въ пестрыхъ красивыхъ переплетахъ, больш³я фотограф³и - все когда то подаренное пр³ѣзжими европейцами, посольствами и частными людьми, было составлено здѣсь и пылилось, ненужное, какъ игрушки у выросшихъ дѣтей.

   Старикъ просилъ обождать здѣсь Колю и самъ остался съ нимъ." Онъ говорилъ по русски.

   - Вотъ, - сказалъ онъ, - дарили... Особенно много дарили покойному негусу Менелику И. Да что! Не дѣти мы, чтобы въ эти игрушки играть... Такъ... пылятся... Одинъ вашъ негусъ, Джонъ-Хой Николай II зналъ, что подарить, и дарилъ не то, что ему доставляло удовольств³е подарить, а то, что было нужно подарить и что такъ радовало нашего негуса. Отъ того то такъ крѣпко всѣ мы, абиссинцы, любимъ васъ - москововъ. Вотъ и тебя негусъ не пожелалъ отпустить, не повидавшись съ тобою въ прощальной ауд³енц³и.

   - Что же дарили Русск³е государи негусу?

   - Наше знакомство съ Росс³ей началось случайно. Къ намъ пр³ѣхалъ русск³й - Леонтьевъ. Время было тяжелое. Война надвигалась на Абиссин³ю. Никогда мы не воевали съ европейцами и боялись ихъ. Это было еще тогда, когда у васъ былъ императоромъ Александръ III. Леонтьевъ подарилъ негусу Менелику II мудрые совѣты, онъ помогъ нашей побѣдѣ надъ итальянцами подъ Адуей, онъ научилъ насъ стрѣлять изъ пушекъ... А потомъ онъ доставилъ намъ ваши прекрасныя ружья и патроны... А, когда вся страна была полна ранеными и больными, и наши хакимы ничего не могли съ ними сдѣлать, вашъ Государь прислалъ къ намъ своего генерала Шведова со многими врачами, и они устроили лазареты и госпитали и вылѣчили мног³я тысячи людей. Это былъ такой подарокъ! такой подарокъ, какого друг³е намъ не дѣлали. Мы никогда этого не забудемъ. Послѣ Шведова пр³ѣхалъ вашъ посланникъ Власовъ. И опять съ нимъ пр³ѣхали врачи со своими большими знан³ями, со своими прекрасными лекарствами. Тогда такое было настроен³е, что нашъ негусъ просилъ вашего Джонъ-Хоя принять всю Абиссин³ю подъ свое управлен³е и было бы два христ³анскихъ государства, какъ два брата - старш³й и младш³й. Власовъ привезъ много подарковъ отъ вашего Государя, но то были не эти игрушки. Онъ привезъ драгоцѣнный лемптъ, сдѣланный совсѣмъ по абиссински, но такъ великолѣпно расшитый и украшенный, какъ у насъ не умѣютъ дѣлать. Привезъ круглый щитъ, весь изъ серебра, въ самоцвѣтныхъ камняхъ и съ эмалевымъ Русскимъ двуглавымъ орломъ. Онъ привезъ еще трехъствольное ружье съ золочеными стволами и еще много прекрасныхъ, дорогихъ и нужныхъ вещей. Среди нихъ были серебряные сосуды для омовенья, сдѣланные по нашимъ образцам. Царицѣ Таиту были привезены: уборъ изъ парчи, какой, разсказывали намъ, носили Русск³я царицы, еще для нея же...

   Но тутъ раскрылась дверь во внутренн³е покои и полный человѣкъ съ сѣдой бородою по пухлымъ ф³олетовымъ щекамъ сдѣлалъ знакъ старому придворному.

   - Негусъ просятъ тебя, - сказалъ старикъ и широкимъ жестомъ показалъ на дверь.

   Коля вошелъ въ небольшую чистую комнату. Въ глубинѣ на стулѣ съ высокой спинкой и налокотниками сидѣлъ негусъ.

   Въ дневномъ освѣщен³и, безъ окружен³я пестро и парадно одѣтой свитой, негусъ казался простымъ и скромнымъ. Лиловый, расшитый по краю узкимъ золоченымъ узоромъ плащъ красивыми складками драпировалъ его стройное, худощавое тѣло. Больш³е темные глаза смотрѣли на Колю съ ласковою привѣтливостью. При немъ былъ одинъ старый геразмачъ и дряхлый старикъ въ черной шерстяной шамѣ. Переводчикъ Маркъ сталъ въ сторонѣ, у окна.

   Коля отвѣсилъ низк³й поклонъ и остановился въ трехъ шагахъ отъ негуса.

   - Я радъ видѣть тебя, московъ Николай, въ другомъ положен³и и не въ качествѣ обвиняемаго, - тихо сказалъ негусъ. Онъ говорилъ такъ отчетливо, что Коля понималъ его безъ переводчика. - Я радъ, что ты въ добромъ здрав³и, и я пригласилъ тебя, чтобы пожелать тебѣ счастливаго пути.

   Коля, молча, поклонился.

   - Я разсмотрѣлъ ту бумагу, что находилась въ ящикѣ клада, зарытаго нашимъ другомъ, московомъ Петросомъ, и что адресована была на наше имя. Петросъ пишетъ намъ, что, если кладъ будетъ вырыт московомъ, который привезетъ съ собой "уракатъ" на его орденъ звѣзды Эф³оп³и 3-й степени, пожалованный ему его величествомъ Менеликомъ II, то чтобы ему передать деньги, положенныя имъ на хранен³е въ наше казначейство. Я сдѣлалъ распоряжен³е, чтобы мой казначей и хранитель сокровищъ Даджа-Бальчи, передалъ тебѣ эти деньги.

   Дряхлый старикъ въ черной шамѣ подошелъ къ Колѣ.

   Негусъ нагнулъ голову, давая понять мальчику, что ауд³енц³я окончена. Коля опять низко поклонился негусу.

   - Да хранитъ Богъ Москов³ю и да пошлетъ ей опять мудраго христ³анскаго Джонъ-Хоя, - сказалъ, улыбаясь привѣтливой улыбкой, негусъ.

   Коля вышелъ за старикомъ въ черной шамѣ.

   Старикъ повелъ его какими то каменными переходами внизъ, и тамъ, въ подвалѣ съ арками, передалъ ему мѣшокъ золотыхъ французскихъ двадцати-франковыхъ монетъ и попросилъ его расписаться въ получен³и по нынѣшнему курсу стадесяти тысячъ французскихъ франковъ.

   Съ этимъ мѣшкомъ на томъ же разукрашенномъ мулѣ Коля вернулся въ свою хижину, гдѣ его съ нетерпѣн³емъ ожидали мистеръ Стайнлей и Мар³амъ.

  

  

   Утромъ - бѣднякъ, слуга изъ милости у американца мистера Стайнлея, ничего не имѣющ³й, безпокоящ³йся за своихъ близкихъ, такихъ же нищихъ, какъ онъ самъ - послѣ полудня Коля оказался обладателемъ ста десяти тысячъ франковъ. Сумма казалась ему громадной! Пока онъ ѣхалъ отъ Гэби до берега рѣчки Хабаны, чего, чего онъ только не передумалъ, какихъ плановъ не создалъ, какихъ воздушныхъ замковъ не построилъ.

   Сто десять тысячъ!

   Да на это можно помочь и Росс³и!

   Мистеръ Стайнлей, которому все разсказалъ Коля, всѣ свои планы раскрылъ, улыбнулся.

   - Милый Коля, - сказалъ онъ. - Не стройте никогда ни своего, ни чужого; ни тѣмъ болѣе счастья своей родины на деньгахъ. Помните всегда: не въ деньгахъ сила, а въ трудѣ. Эти деньги достались вамъ лишь для того, чтобы вы могли свободно трудиться и могли бы себя приготовить для Родины, которой нужны не деньги, но сильные, честные и знающ³е люди. Сто десять тысячъ, - это вовсе не так³я больш³я деньги, на которыя все можно сдѣлать. Прежде всего вашъ долгъ Дарсонвилямъ?..

   - Половина, - сказалъ Коля. - Пятьдесятъ пять тысячъ...

   - Остается - столько же. Вы, вотъ уже пятый мѣсяцъ, какъ оставили своихъ безъ есякой поддержки.

   Коля схватился за голову.

   - Мнѣ страшно, мистеръ Стайнлей, и подумать, что съ мамочкой, Галиной и Селиверстомъ Селиверстовичемъ. Одна надежда, что Дарсонвили ихъ не оставятъ.

   - Пошлите имъ сегодня же по телеграфу десять тысячъ. Переведите вашъ долгъ Дарсонвилю черезъ банкъ и увѣдомьте его о томъ телеграммой. Остальные пошлите своимъ черезъ банкъ.

   - А Мантыку? - спросилъ Коля. Американецъ покачалъ головой.

   - Не знаете вы, Коля, Мантыка. Не возьметъ вашихъ денегъ Мантыкъ! Онъ именно тотъ золотой человѣкъ, как³е такъ нужны Росс³и. Онъ безъ денегъ пр³ѣхалъ сюда, безъ денегъ живетъ здѣсь и безъ денегъ сдѣлаетъ свое дѣло, когда призоветъ его родина. Надъ нимъ поч³етъ благодать Бож³я. Промыселъ Господн³й промышляетъ о немъ - и ему нужно въ жизни не больше, чѣмъ птицѣ лѣсной, чѣмъ полевому звѣрю.

   - Да, - сказалъ Коля. - Вы правы. Мантыкъ не возьметъ, а Селиверсту Селиверстовичу мы поможемъ.

   - И помогите не деньгами. Помните, Коля - тотъ, кто даетъ деньги - мало, что даетъ, тотъ, кто себя даетъ, кто даетъ свою любовь, свои заботы, свой трудъ, свою ласку - тотъ поступаетъ по заповѣди Христовой, тотъ истинный христ³анинъ.

   Вошла съ готовымъ обѣдомъ Мар³амъ. Мистеръ Стайнлей кивнулъ на нее головой, и Коля понялъ, какъ много имъ дала покоя и уюта въ эти тяжелые дни скромная дочь абиссинскаго геразмача, сама ничего не имѣвшая.

   Послѣ обѣда принялись за дѣла. Вмѣстѣ съ мистеромъ Стайнлеемъ поѣхали въ банкъ и все сдѣлали, какъ сказалъ американецъ. Вернувшись, сердечно простились съ милымъ Русскимъ хакимомъ, съ Мар³амъ, которая отправлялась въ Гадабурка къ отцу, и на другой день утромъ уже садились въ пыльные вагончики французской желѣзно - дорожной компан³и Шефнэ, чтобы ѣхать въ Джибути.

   Обратный путь показался сладкимъ мигомъ. Изъ окна вагона совсѣмъ по иному выглядѣла степь и пустыня. Да и то сказать! - апрѣль мѣсяцъ наступилъ. Мимозы бурно цвѣли и покрытыя нѣжнымъ пухомъ желтыхъ пушистыхъ кисточекъ, такъ благоухали, что заглушали запахъ сквернаго угля паровоза. Въ открытыя окна вагона лились ароматы пустыни, степей и лѣсовъ. Все зеленѣло и цвѣло. На маленькихъ бѣлыхъ станц³яхъ, горѣвшихъ на солнцѣ полуденнымъ зноемъ, на песчаные перроны выходили черные плотные галласы и сух³е, костлявые данакили. Первые несли въ плетеныхъ лукошкахъ печеныя яйца, инжиру и бананы, вторые протягивали бѣлыя, сѣрыя и черныя страусовыя перья, пыльныя шкуры зебровъ и леопардовъ.

   И опять стучалъ по рельсамъ поѣздъ и шелъ черезъ лѣсъ, гдѣ на вѣтвяхъ и на телефонной проволокѣ качались маленьк³я обезьянки уистити съ сѣдыми бакенбардами, гдѣ испуганно прятались въ листвѣ черныя гурезы и слышался злобный лай пав³ановъ.

   Всю ночь стояли на станц³и. Немолчно трещали цикады гдѣ то неподалеку. На абиссинскомъ хуторѣ пѣли женщины, и Колѣ казалось, что онъ слышитъ нѣжный голосъ Мар³амъ:

   - Абеба, абеба, Илиль - бихи лигаба.

   Приходили полуголые галласы, предлагали проплясать дикую "фантаз³ю" и просили денегъ у бѣлыхъ пассажировъ.

   А попозже, когда все затихло и тускло, чадя, горѣла въ разбитомъ фонарѣ керосиновая лампа, Коля сидѣлъ у окна и слушалъ далек³е звуки пустыни. До него доносился лай и вой шакаловъ и чудилось далекое, грозное рыкан³е льва.

   Тогда думалъ о Мантыкѣ.

   Гдѣ то милый Мантыкъ, ничего не боящ³йся, ибо по настоящему вѣрующ³й въ Бога?!

   Въ Джибути, въ гостинницѣ "des Arcades" мосье Альбрана, Коля жилъ въ одной комнатѣ съ мистеромъ Стайнлеемъ, какъ равный, какъ товарищъ, какъ молодой другъ американца.

   Когда пришелъ пароходъ "Наталь", - мистеръ Стайнлей для себя и для Коли занялъ каюту перваго класса.

   Пароходъ былъ небольшой и скромный. И публика на немъ была простая. Офицеры и чиновники съ женами и дѣтьми ѣхали въ отпускъ съ острова Мадагаскара. Съ ними были ихъ черные деныцики и няни, добросовѣстно возивш³яся съ маленькими французами, родившимися за экваторомъ. Въ первомъ классѣ за обѣдомъ не было обычной на большихъ пароходахъ натянутости и напыщенности,, никто не надѣвалъ фраковъ и смокинговъ и дамы были въ простыхъ платьяхъ. Французск³е офицеры въ желтоватыхъ полотняныхъ мундирахъ, тѣ, кто постарше, съ почетными боевыми нашивками и узкими пестрыми ленточками орденовъ, молодые съ короткими аксельбантами на плечѣ, рѣзвились, предвкушая радость побывать н]а Родинѣ, повидать своихъ близкихъ. Ихъ радость была понятна Колѣ, она его заражала. Не умолкая звенѣла на палубѣ гитара и то пѣлъ Коля Русск³я пѣсни французамъ, то французы пѣли свои пѣсенки подъ быстро подобранный имъ аккомпаниментъ.

   Красное море было тихое. Точно расплавленная, густая масса темносиняго металла лежало оно, и надъ нимъ стояла бѣлая пелена невысокаго тумана. Испарен³я моря были такъ сильны, что губы покрывались налетомъ соли. Всѣ пассажиры надѣли самые легк³е костюмы. На спардекѣ длиннымъ рядомъ вытянулись соломенныя кресла и качалки, и въ нихъ лежали мужчины и женщины въ сладкой истомѣ жаркаго дня. Пароходные офицеры въ бѣломъ стояли на мостикѣ свою вахту.

   Коля сидѣлъ подлѣ Стайнлея. Глухо стучали гдѣ то въ пароходныхъ нѣдрахъ машины и крутился въ масляной трубѣ громадный стальной винтъ, и вода тихо шипѣла, расходясь далекими блестящими гребнями, надъ которыми носились чайки.

   Время шло однообразно и тихо. Звонко отбивали его пароходныя "склянки", да отъ поры до времени гулкимъ рокотомъ раздавались удары гонга, сзывавш³е пассажировъ на утренн³й завтракъ, на полдникъ и на поздн³й обѣдъ.

   Въ столовой всѣ иллюминаторы были раскрыты, мѣрно шумѣли вентиляторы и тяжелая панка {Щитъ изъ матер³и, подвѣшенный надъ столомъ. Онъ колебан³емъ своимъ, какъ вѣеръ, даетъ прохладу въ зной.} тихо колебалась надъ длиннымъ столомъ, приводимая въ движен³е рослымъ негромъ. На столѣ стояли серебряныя вазы со льдомъ и каждый день подавали такъ любимое Колей мороженое.

   Одинъ день походилъ, какъ двѣ капли воды на другой. Проплыветъ пароходъ мимо одинокой пустынной розовой скалы, и она исчезнетъ, какъ какое то видѣн³е, и странная мысль поразитъ Колю: - "можетъ быть, на этой скалѣ никто, никогда не былъ"... Покажется вдали дымъ и растаетъ. Гдѣ то прошелъ пароходъ по другому курсу.

   И все повышалось приподнятое, радостное настроен³е ожидан³я счастья у Коли. И съ легкой досадой сознавалъ онъ, что правъ Будда, что ожидан³е радости лучше самой радости.

   Въ Средиземномъ морѣ, отъ европейскаго берега подувалъ легк³й вѣтерокъ и несъ как³е то несказанно прекрасные, нѣжные запахи. Офицеры и ихъ жены француженки толпились на правомъ спардекѣ и, вдыхая эти ароматы, съ тихимъ восторгомъ говорили:

   - Ah! C'est la France {Ахъ! Вотъ и Франц³я!}!..

   Море бѣжало навстрѣчу пароходу небольшими ласковыми, глубокаго синяго цвѣта, волнами, сверкавшими, какъ граненый сапфиръ. Иногда на горизонтѣ, точно шаля, покажется бѣлякъ и исчезнетъ. И опять безконечная череда синихъ волнъ, сливающихся на горизонтѣ ф³олетовой полосой съ густымъ синимъ небомъ. Вечеромъ, на западѣ, все горитъ розовымъ золотомъ и солнце медленно опускается къ морю. На бакѣ толпятся люди, ждутъ подглядѣть таинственный зеленый лучъ. Надъ солнцемъ широкимъ узоромъ, какими то громадными горами, замками, кудреватыми рощами, стоятъ золотыя облака. Солнце точно расплывается въ морѣ, разливается узкой золото-огненной полоской и исчезаетъ. Но еще долго продолжается его огневая игра на облакахъ.

   Пароходъ расцвѣчивается огнями. На палубу вынесли пьянино и звенитъ медлительное танго, а потомъ кто нибудь поетъ. Коля слушаетъ, сидя подлѣ Стайнлея въ тѣни каютной рубки, и кажется ему, что это Люси поетъ:

   - Partir - c'est mourir un peu... {Уѣхать - это отчасти умереть.}

   Но... пр³ѣхать - воскреснуть. И какъ радостно и сладко это воскресен³е!

   Уже говорили: - прошли мимо Итал³и. Миновали Сицил³ю съ таинственнымъ дымкомъ надъ Этной, и вотъ, въ одно дивно прекрасное утро, зорк³е глаза французовъ увидали на горизонтѣ, гдѣ чуть мережилъ розово-лиловый берегъ золотую точку марсельской Notre-Dame de la Garde...

   И все засуетилось, зашумѣло, загомонило и со скрипомъ начали раздвигать трюмы и бросать тяжелыя доски на палубу...

   Загудѣли гудки. Пароходъ задержалъ свой бѣгъ. Подходили къ Жол³еттъ...

  

  

   Парижск³й экспрессъ выходилъ изъ Марселя въ 7 часовъ утра и приходилъ въ Парижъ въ пять часовъ, десять минутъ утра на другой день. Коля не хотѣлъ, чтобы мамочка безпокоилась такъ рано, но не удержался, послалъ изъ Марсели телеграмму: - "выѣзжаю - семь утра". Думалъ: - не догадается мамочка посмотрѣть, когда приходитъ поѣздъ въ Парижъ.

   Коля ѣхалъ одинъ. Стайнлей остался въ Марсели. Онъ хотѣлъ пробыть весну возлѣ Ниццы, на Котъд-Азюръ, чтобы подлѣчить затронутое раной легкое.

   Въ утреннихъ, сырыхъ и влажныхъ туманахъ показался Парижъ. Пошли частые тоннели, гдѣ пахло вонючимъ дымомъ и тускло мерцали перегорѣлыя, точно усталыя электрическ³я лампочки. Потомъ мчались мимо маленькихъ домиковъ съ опущенными ставнями. Въ бѣломъ пуху стояли вишни и яблони и въ полумракѣ чуть брежжущаго разсвѣта казались особенно прекрасными. На огородахъ блистали стеклянные колпаки надъ разсадой. Люди еще не вставали. Все спало и странно пустынны были глух³я улицы предмѣст³й въ Шарантонѣ. Венсенск³й лѣсъ сквозилъ за домами, угрюмый, чуть опушенный пробивавшейся листвой, и сырой. Влетали въ туннели, ныряли подъ улицы и снова стучали по эстакадамъ и сонные дома глядѣли окнами съ опущенными шторами. Кое гдѣ сквозь занавѣски виднѣлся свѣтъ. Рабоч³е вставали.

   Какъ то вдругъ, послѣ грохота по безчисленнымъ стрѣлкамъ, пронесясь мимо длинныхъ вереницъ товарныхъ вагоновъ, мимо двухэтажныхъ вагончиковъ пригороднаго сообщен³я, просвиставъ какимъ то длиннымъ, радостно задорнымъ свистомъ, поъздъ окутался горячимъ паромъ, пахнулъ въ лицо Колѣ запахомъ горячаго масла и нефти и сразу задержалъ свой бѣгъ, вздохнулъ тормазами, и уже показались черныя, влажныя площадки, освѣщенныя фонарями, борющимися съ разсвѣтомъ, и син³я блузы съ алыми нашивками, выстраивавшихся рядами носилыциковъ. Почти не было встрѣчающихъ - и тѣмъ яснѣе и четче стали видны двѣ женщины, отъ вида которыхъ такъ сильно забилось Колино сердце, что казалось разорветъ кожу и выпрыгнетъ наружу.

   Ну, конечно, - мамочка въ черной шляпкѣ, въ своемъ старомъ поношенномъ желтомъ непромокаемомъ пальто, и - въ бѣлой шапочкѣ, принаряженная и выросшая Галина.

   Коля ихъ сразу увидалъ, a онѣ не узнали его. Могли-ли онѣ въ этомъ изящно одѣтомъ въ прекрасный сѣрый костюмъ и въ шляпу съ широкими полями молодомъ человѣкѣ съ темными усиками надъ губою, пронесшемся мимо нихъ въ окнѣ второго класса, узнать бѣднаго мальчика Колю? Онѣ искали его въ заднихъ вагонахъ третьяго класса и Коля побѣжалъ къ нимъ.

   Первая увидала его Галина. Увидала и удивилась, по крайней мѣрѣ въ ея возгласѣ:

   - Коля? - было столько же радости, сколько вопроса и недоумѣн³я.

   Коля упалъ въ объят³я мамочки. Онъ не видѣлъ ея лица и только чувствовалъ, какъ, щекоча его, били по его щекамъ ея мокрыя рѣсницы и горяч³я капли текли изъ глазъ мамочки по его подбородку. И самъ не замѣчая того, Коля плакалъ.

   - Ну вотъ... Ну вотъ, - говорила Галина и заливалась слезами.

   Но это продолжалось мгновен³е. Какое сладкое, чудное, незабываемое мгновен³е!

   Уже шли въ толпѣ пассажировъ къ желѣзнымъ загородкамъ, и, идя въ этой толпѣ, Коля спросилъ мамочку:

   - A дѣдушка Селиверстъ Селиверстовичъ?

   - Двѣ недѣли тому назадъ приказалъ долго жить. Коля снялъ шляпу и перекрестился.

   - Царство ему небесное, - печально сказала мамочка. - Ты, Коля, представить себѣ не можешь, какъ ты хорошо сдѣлалъ, пославъ мнѣ эти деньги по телеграфу. Они пришли на другой день послѣ дѣдушкиной смерти. У меня оставалось пять франковъ! Насъ гнали изъ гостинницы. Благодаря твоей посылкѣ удалось, какъ слѣдуетъ, по христ³ански, по православному, похоронить дѣдушку, въ землѣ, какъ онъ и хотѣлъ. Богъ тебя надоумилъ это сдѣлать, мой милый.

   И тутъ же рѣшили, напившись кофе, поѣхать прежде всего на могилу Селиверста Селиверстовича и тамъ помолиться.

   Дѣдушка былъ похоронепъ за городомъ, на Русскомъ кладбищѣ, недалеко отъ Русскаго дома. Его могила была рядомъ съ могилой его боевого соратника-туркестанца, генерала Калитина.

   Дорогой дубовый, восьмиконечный крестъ стоялъ на его могилѣ, и подлѣ руками казаковъ и туркестанцевъ была посажена "калинка родная". Зеленыя почки на ней опушились блѣдными листиками.

   Галина всю дорогу на кладбище, на могилѣ, гдѣ старый священникъ служилъ панихиду, и когда ѣхали обратно въ Парижъ, молчала. Но, когда въ Парижѣ они сѣли въ такси и Галина очутилась противъ Коли, она осторожно дотронулась пухлой ручкой, затянутой, какъ у взрослой, въ перчатку, до колѣна Коли и сказала просительно:

   - Коля, а Мантыкъ?.. Ты ничего не сказалъ, когда вернется Мантыкъ?..

   - Когда убьетъ двѣнадцатаго льва.

   - А это долго?

   - Не знаю. Вотъ его прадѣдъ пять лѣтъ потратилъ, что бы убить двѣнадцать тигровъ.

   - Пять лѣтъ, - задумчиво сказала Галина. - Но это ужасно, какъ долго!.. Мнѣ теперь двѣнадцать... Будетъ семнадцать... Нѣтъ, это невозможно. Цѣлая жизнь!

   - Ты сама, Галина, ему такъ назначила.

   - Ну ужъ, - сказала Галина. - А онъ такъ и послушался!.. Знаешь что? Напиши ему, что я сказала: - и пяти львовъ за глаза довольно! Пусть только скорѣе пр³ѣзжаетъ. Безъ него очень скучно.

   Галина лукаво скосила глаза на брата. Она теребила руками маленьк³й кожаный дамск³й мѣшочекъ. Широк³й ребяческ³й ротъ растянулся, на щекахъ показались "мамочкины" ямки.

   - Ахъ ты! Кокетка! - сказалъ Коля. - Туда же!.. У самой ротъ до ушей, хоть веревочкой зашей!

   Галина снизу вверхъ посмотрѣла на брата. Въ голубыхъ глазенкахъ былъ упрекъ. Подумала: - "не обидѣться-ли ей"?

   Но въ такой день нельзя было обижаться.

  

  

   Послѣ обѣда въ скромномъ, но приличномъ ресторанѣ, мамочка сказала Колѣ:

   - Мы съ Галиной поѣдемъ домой, а ты, Коля, иоѣзжай къ Дарсонвилямъ. Сегодня воскресенье - они на дачѣ. Надо тебѣ ихъ повидать, и поблагодари ихъ еще разъ за Галину, да и разсчитайся съ ними.

   Въ этотъ день мамочка умѣла читать Колины мысли.

   Въ шумной праздничной толпѣ парижанъ съ дѣтьми и собаками Коля высадился въ Вилькренѣ и, обгоняя всѣхъ, вышелъ на Парижское шоссе.

   Апрѣльск³й день былъ тепелъ, влаженъ и благоуханенъ. По блестящимъ бѣлымъ плиткамъ дороги съ мягкимъ шелестомъ неслись автомобили. Высок³е каштаны выбросили толстыя зеленыя шишки почекъ, кусты за оградами были покрыты нѣжной листвою. У закрытой кузницы чернѣла крошками угля площадка, и со вчерашняго дня пахло стылымъ дымомъ. Алымъ пламенемъ горѣлъ красный насосъ у подавателя бензиновой эссенц³и возлѣ гаража. Узкая дорожка, убитая щебнемъ была чуть сыровата, а за сквозною рѣшеткой пышно цвѣли растянутыя по трельяжамъ карликовыя груши. Абрикосъ розовыми стрѣлами метнулъ цвѣтущими прямыми вѣтками и горделиво млѣлъ на солнцѣ среди бѣло-цвѣтущихъ яблонь. Изъ за калитки дачи "Ля Фэйлле" слышались веселые голоса. Вся семья работала въ саду.

   Папа Дарсонвиль въ свѣтложелтыхъ фланелевыхъ широкихъ брюкахъ и въ рубашкѣ безъ жилета сидѣлъ на корточкахъ надъ темной клумбой и высаживалъ, въ нее цвѣточную разсаду. Шарль ему подавалъ ее изъ узкаго деревяннаго ящика, Люси, вся въ бѣломъ, подъ розовымъ зонтикомъ, одѣтая, что бы ѣхать куда то, равняла посадку.

   - Правѣе, папа, - кричала она звонко, - опять криво выйдетъ. И ближе надо. Вы очень уже рѣдко сажаете.

   Ея звонкому голосу вторили птицы.

   Что это былъ за удивительный день! Никогда Коля не слыхалъ такого дружнаго щебетанья и пѣн³я въ саду Дарсонвилей. Синицы, красношейки, славки - пересмѣшники, черные дрозды, зяблики - всѣ старались на перебой, что то разсказать, о чемъ то поспорить въ молодой листвѣ распускающихся деревьевъ и уже густыхъ распустившихся кустовъ сирени, откуда лиловыми брызгами падали крѣпк³я кисти цвѣточныхъ почекъ.

   И опять Коля подумалъ о Мантыкѣ. Да вѣдь это птицы хвалу Богу творятъ, славословятъ Господа въ Его ясномъ и тепломъ солнышкѣ, въ его нѣжащемъ вѣтеркѣ, что нѣтъ, нѣтъ да и прошумитъ молодо и весело по пушистой листвѣ и мотылькомъ завѣетъ яблочный цвѣтъ!

   На звонк³й стукъ калиточнаго замка Люси обернулась. Какъ ясныя звѣзды загорѣлись ея синесѣрые глаза. Въ нихъ - точно и небо, и океанъ, и тѣ моря, что пересѣкъ только что Коля. И какая радость! Э! Да и они безмолвно поютъ хвалу Господу, отражаютъ Его солнце, Его синее небо и на глазахъ растущую зелень.

   Секунду она стояла, вглядываясь въ Колю. Такъ мило прищурилась, будто узнала и нѣтъ. Будто обрадовалась и не повѣрила своему счастью. А потомъ побѣжала, завивъ подлѣ колѣнъ воланомъ упадающую тонкую юбку.

   Крикнула по русски:

   - Здравствуйте, Коля... Добро пожаловать!

   Милъ былъ ея не совсѣмъ правильный съ парижскимъ раскатистымъ картавлен³емъ говоръ.

   Она протянула Колѣ обѣ руки и онъ схватилъ ихъ въ какомъ то радостномъ порывѣ своими загорѣлыми руками.

   - Ой, больно, - по французски воскликнула Люси и еще крѣпче прижала тонк³е длинные пальчики къ Колинымъ ладонямъ.

   Откинулась назадъ. Вытянулись тоненьк³я ручки, напряглись у локтя, гдѣ была смуглая ямочка.

   - А ну, кто кого сильнѣе?!.

   И закружилась вмѣстѣ съ Колей по скрипящему грав³ю.

   - О, да какой вы силачъ стали! Настоящ³й русск³й медвѣдь.

   - Да будетъ вамъ! - кричалъ улыбающ³йся мосье Жоржъ. - Дайте мнѣ поглядѣть на счастливаго кладоискателя! Богачъ! Рантье!

   Онъ крѣпко пожалъ руку Колѣ, задержалъ въ пухлой рукѣ и хлопнулъ лѣвой рукой по Колиной ладони.

   Шарль поставилъ ящикъ съ разсадой на землю и обтиралъ руки платкомъ.

   - Мама! Мама! - кричала Люси, и ей вторили всѣ птицы ея сада. И Колѣ казалось, что всѣ здѣсь, и люди, и птицы, и сами цвѣты, и деревья сада бурно радовались его возвращен³ю.

   - Ну, идемте въ домъ, что ли. Разсказывайте всѣ ваши приключен³я, - сказалъ мосье Жоржъ и подъ руку повелъ Колю навстрѣчу мадамъ Терезѣ, быстро спускавшейся съ крыльца имъ навстрѣчу.

   Вечеръ. Огней не зажигали. Коля кончилъ свой длинный разсказъ. Ни онъ, ни Люси, сидящая рядомъ съ нимъ на диванѣ, не замѣчаютъ, что они давно сидятъ рука съ рукой и разогрѣлась маленькая ручка Люси въ горячей ладони Коли.

   Замѣтили это папа и мама Дарсонвили и Шарль, что стоялъ у раскрытой стеклянной двери. Замѣтили, переглянулись и улыбнулись.

   - Я въ долгу у васъ, мамзель Люси, - сказалъ Коля. - И вы позволите мнѣ вернуть вамъ все то, что вы потратили на Галину. Вонъ какой чудный костюмчикъ вы ей подарили. Настоящей парижаночкой одѣли. Любо-дорого смотрѣть!

   - A развѣ за подарки платятъ? - лукаво спросила Люси.

   Поднялись опущенныя вѣки, распахнулись густыя загнутыя вверхъ рѣсницы и изъ за нихъ голубыми огнями вспыхнули глаза.

   "Ну развѣ не звѣзды? Не Бож³я звѣзды?" И крѣпко сжалъ руку Люси Коля.

   - За подарки не платятъ, - повторила Люси.

   - Э, да что говорить! - вдругъ, вставая, сказалъ мосье Жоржъ. - Я и вашихъ денегъ, вашей то половины брать не хочу. Уже чекъ приготовилъ, что бы вернуть вамъ ваши пятьдесятъ пять тысячъ... Ну, да теперь вижу: приходится намъ заключать новую компан³ю экспорта и импорта.

   - Какую компан³ю, папа? - наивно спросила Люси и ея больш³е глаза стали совсѣмъ круглыми.

   - Жоржъ и Тереза Дарсонвиль и Николай и Люси Ладогины, - вотъ какую компан³ю! - съ веселымъ хохотомъ воскликнулъ мосье Жоржъ.

   Шарль заложилъ руки въ карманы и, глядя на Люси, смѣющимися глазами, засвисталъ "Валенс³ю {Модная послѣ войны французская пѣсенка.}".

   - И тащите-ка, мадамъ Тереза, намъ по этому случаю изъ нашего погреба шампанскаго!

   Но только мадамъ Тереза встала, какъ мосье Жоржъ передумалъ:

   - Нѣтъ, не шампанскаго, а просто муссе {Простое газированное вино, раза въ два дешевле шампанскаго.}.

   - Но, папа, ты же обѣщалъ шампанскаго, - пожимая плечиками, сказала Люси.

   - Обѣщалъ?.. Да... Но это потомъ... Годика такъ черезъ три... Пусть милыя дѣтки подрастутъ и привыкнуть другъ къ другу... А сейчасъ довольно будетъ съ васъ и муссе.

   Ошалѣвш³й отъ счастья Коля, не вѣря, что такъ просто совершается то, о чемъ онъ не позволялъ себѣ даже мечтать, кинулся въ объят³я мадамъ Терезы.

   Она прижала Колю къ груди и громко и восторженно сказала, заблиставъ черными, какъ черешни, большими глазами:

   - Ah! Les mariages se font dans les cieux! {Ахъ! Браки заключаются на небесахъ!}

  

  

   Дер. Сантени.

   Франц³я. Февраль-сентябрь 1928 г.