Достоевский Федор Михайлович - Честный вор

итого Фигнера, вероятно, уже известен вполне каждому из читателей. Об нем встречается тоже много подробностей в известном романе г-на Загоскина "Рославлев, или Русские в 1812 году".

  

   - Ну, да как же конь некормленный? Как же он служит тебе?

   - Да так, сударь, как-нибудь служит. Известно как. Конь, сударь, на войне словно живой человек; да иной конь, право, умнее нашего брата иного. Смирен, всю службу знает, всякую команду прежде тебя понимает, а в атаку лететь придется, так удила закусит, не сдержишь - и трус, словно храбрый человек, понесется. И уж коли суждено богом солдату убитым быть, так конь в то же утро за несколько часов предузнает и скажет.

   - Каким же образом?

   - А вот каким, сударь; как начнет голову к тебе оборачивать да твои ноги обнюхивать, значит, быть убитым тому. И так это верно, что ничто не спасет. Смирно стоит конь, так и бодро идешь; а начнет голову поворачивать да обнюхивать, так седок и повесит головушку. И не бывает того, чтоб в тот же день его не убили, хоть бы какой заговор против смерти с собой носил.

   - А разве носят какой-нибудь заговор против смерти?

   - Известно, сударь, как кто, всем запасаются; у иного есть, только трудно доставать. Вот, я помню, иные, еще из России не выходя, у цыганки кореньев каких-то, в ладонке зашитых, промыслили. Целых десять штук продала, брала за каждый по рублю серебром. Еще помню, у нас солдатик был один, глуповатенький и горячий, сердитый такой; его еще все дразнили потом. Покупает он у цыганки колдовство, долго торговался, отдал наконец целковый да и говорит: "Смотри, старая ведьма, хорошо, как не убьют, слава тебе, а убьют, нет тебе за обман пощады - за тридевять земель найду, голову сниму, изрублю".

   - А! так глупенек солдат-то был?

   - Глуповатенький, сударь. Куды иной конь умнее! Да ведь какой вороватый станет. Тут коня в стойло ставишь, привязываешь - забота, чтоб он не сбежал, а там, на войне, так, кажется, конь за тобой ходит да смотрит, чтоб ты как от него не сбежал. Ляжешь иной раз спать на поле, когда еще с Фигнером были, ляжешь как мертвый и коня бросишь, и всяк заснет, когда безопасно станет заснуть. Так что ж, сударь? проснешься - а конь над тобой стоит, всю ночь тебя стережет. Да ведь как иной раз... вот вы еще, сударь, говорите про коня некормленного, да он сам себе хлеб промышляет: нет травы, так иной раз всю ночь около тебя скитается, да обнюхивает, да норовит стащить, коль найдет у тебя что съестного припрятанного. Да и не то что, примером, хлеба кусок, мяса не пропустит, стащит и, как под изголовье ни подвертываешь, обнюхает, вытащит - не услышишь, словно фокусам его немец обучивал, и поминай как звали; такой смышленый! Через коня я и пропал было раз, когда подо мной его убили под Лейпцигом да в плен меня взяли.

   - А ты был в плену?

   - Как же! четыре месяца содержался. Мы ударили под Лейпцигом целым полком на орудия, которые француз вывозил из города. Два эскадрона занеслись. Одни погибли, других в полон взяли, и я тут же попал. Отвели нас, долго водили и потом посадили в сарай и караул приставили. Много нас сидело: со всех сторон нагнали и уже потом через четыре месяца назад сдали, когда об нас сам государь узнал и всех назад потребовал.

   - А что? хорошо содержали вас?

   - Да сначала ничего, как и следовало; всего вдоволь, и винная порция шла; а потом совсем почти ничего не стали давать, чуть не за морили насмерть. Не разочлись они, что ль, с припасами, господь ведает; рассчитать, что ли, некому было; может, и человека такого, чтоб рассчитать умел хорошо, меж их народом не нашлось... Чуть совсем не сгубили.

   - А с Фигнером как же вы кончили? Ведь он был убит и вся партия рассеяна?

   - Да, сударь; много тогда нашей крови пролилось. Меня самого уж не знаю как вынесло; даже не ранили. Напали на нас врасплох, поднялась тревога, пробились мы до реки, да все, как были, бух в воду! Подо мной лошадь была молодая, горячая, крепкая. Я сполз с седла, схватился за хвост и поплыл. А пули так сыпались кругом, что я в полминуты счет потерял. Да вынесло. Много наших положили; горсточка от отряда осталась. И Фигнер тут смерть нашел. И кажись, только одного шагу до берега не доплыл, как пуля его хватила в затылок, и пошел ко дну... А решительный был человек! жаль, что до Парижа не дожил.

   - Ты тоже в Париж вступал?

   - Да, сударь; тут же и нашему полку было назначено вступить; славный был день! И торжество было какое; встречали нас как! На киверах у нас лавры были. По одну сторону улицы стоял женский пол, по другую мужской, и со всех сторон цветы бросали и кричали: "Ура белому царю!" А сзади всех Бонапарт выступал и тоже: "Ура белому царю!" - кричал. А потом, как пришли во дворец, рапорт государю подал, в котором слезно ему представлял, что во всех прегрешениях раскаивается и вперед больше не будет русский народ обижать, только б за сыном его престол французский оставили. Да государь не согласился; сказал, что рад бы душою (добрый был царь, врага миловал!), да веры больше иметь нельзя - обману было много. А было ему представлено, Бонапарту, чтоб крестился он в русскую веру и по русской вере присягу дал. Да не согласился француз; верой своей не пожертвовал... На том только и разошлись. Славное, сударь, времечко было!"

   Вторым, судя по последовательности событий, должен был явиться очерк "Домовой" (Астафий, теперь уже отставной солдат, живет где-то в "петербургских углах" и работает на фабрике), третьим - "Честный вор" - воспоминания Астафия Ивановича о том, как он, находясь "без места", "тому назад года два" встретился с горемыкой, пьяницей Емелей.

   Замысел "Домового" не был осуществлен (до нас дошло в рукописи лишь его начало), и в "Отечественных записках" появились под общим заглавием "Рассказы бывалого человека. (Из записок неизвестного) " "Отставной" и "Честный вор".

   Подготавливая издание 1860 г., Достоевский объединил оба очерка под общим названием "Честный вор. (Из записок неизвестного)". При этом сокращению подверглись часть очерка "Отставной" и нравоучительный финал. Название рассказа восходит к популярной одноименной комедии-водевилю Д. Т. Ленского (1829).

   Из воспоминании друга писателя, С. Д. Яновского, известно, что у героя "Честного вора" Астафия Ивановича существовал реальный прототип: в 1847 г. "у Достоевских <...> проживал в качестве слуги отставной унтер-офицер Евстафий, имя которого Федор Михайлович отметил теплым словом в одной из своих повестей". ¹

  

   ¹ Яновский С. Д. Воспоминания о Достоевском // Рус. вестн. 1885. N 4. С. 811.

  

   Имя другого героя рассказа, Емели, упоминается в "Бедных людях"; Макар Алексеевич говорит здесь о нем: "чиновник, то есть был чиновник, а теперь уже не чиновник, потому что его от нас выключили. Он уж я и не знаю, что делает, как-то там мается" (наст. изд. Т. 1. С. 94). Возможно, что к "Рассказам бывалого человека" имел отношение другой эпизод, рассказанный в мемуарах Яновского. Последний сообщает, что летом 1847 г. получил письмо от Федора Михайловича, который был "занят сбором денег по подписке в пользу одного несчастного пропойцы, который, не имея на что выпить <...> ходит по дачам и предлагает себя посечься за деньги". ¹

  

   ¹ Там же. С. 801-802.

  

   П. В. Анненков в статье "Заметки о русской литературе прошлого года" - единственном отзыве в критике 40-х годов о "Рассказах бывалого человека" - писал, что идея рассказа "Честный вор" - "старание открыть те светлые стороны души, которые человек сохраняет на всяком месте и даже в сфере порока". Критик одобрил мысль "заставить говорить человека недалекого, но которому превосходное сердце заменяет ум и образование". "Мы, - писал Анненков, - должны быть благодарны автору за подобную попытку восстановления (réhabilitation) человеческой природы". Сцену "немого страдания бедного пьянчужки Емели" критик назвал одним из "действительно прекрасных мест в повести".²

  

   ² "Современник". 1849. N 1. Отд. 3. С. 4- 5.

  

   С. 131. Бекешь (бекеша) - теплое пальто в талию со сборками (или вообще старинное пальто).

  

   С. 133. Пенсион (франц. pension) - пенсия, денежное содержание.

  

   С. 135. Ассигнация - бумажные деньги, стоимость которых в то время была ниже, чем стоимость серебряной (или золотой) монеты того же достоинства.

  

   С. 137. Куплево (простореч.) - деньги.

  

  

   Воспроизводится по изданию: Ф.М. Достоевский. Собрание сочинений в 15 томах. Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1988. Т. 2.

   Оригинал здесь: Русская виртуальная библиотека.