Чарская Лидия Алексеевна - Т-а и т-а (Тайна института)

nbsp;   - И детей ее будем крестить, mesdames.

   - И замуж их выдавать.

   - Ха, ха, ха! Да нас тогда и на свете не будет! - хохочет Алеко: - третье поколение ведь это, разве одна Валерьянка будет жить еще: она так пропитана своими лекарствами, что ее и смерть не возьмет.

   - Остроумно, нечего сказать, - обижается Валя.

   - Mesdames, мы уклоняемся от цели, надо составить письмо.

   - Да, да, скорее, как можно скорее.

   Три десятка юных головок, движимых самыми благородными намерениями, склоняются над, партой Вики, за которой сама она, прикусив нижнюю губу, выводит тщательно своим ровным, мелким, словно бисер, почерком:

   "Ваше Высокопревосходительство, барон Павел Павлович..."

   Затем следует текст письма.

   Проходит целый час времени, пока, наконец, оно готово, написано и положено в конверт. Решено в следующий же прием передать его Сереже Баяну, который повезет его лично попечителю.

   И, несколько успокоенные, институтки расходятся по своим местам.

   "Биб-бом! Бим-бом"! - стонет по великопостному церковный колокол из ближайшего городского собора, и крикливо отвечают ему далекие колокола.

   По коридорам, особенно нижнему, носится запах жареной картошки, постного масла и кислой капусты. Весь пост едят постное. Говеют выпускные только на последней неделе, но учатся в посту меньше обыкновенного, повторяют пройденное раньше, составляют конспекты и программы для предстоящих экзаменов. Сами учителя относятся как будто менее строго к ответам воспитанниц за последнее время. На шестой, Вербной неделе, у выпускных заканчиваются лекции. Пасха нынче поздняя, и сейчас же после праздников начнутся выпускные испытания, те самые жуткие выпускные экзамены, которые оставят неизгладимый след в институтском аттестате. В Вербную пятницу учителя даже и не спрашивают уроков. Кое-кто из них произнесет на прощанье речь. Все они советуют готовиться как можно лучше к предстоящим экзаменам.

   Веселый, полный жизни и юмора француз был очень изумлен, когда перед ним на последнем его уроке неожиданно предстала взволнованная Золотая Рыбка:

   - Pardon, monsieur,(Извините, господин) через неделю я иду на исповедь и до тех пор вас больше не увижу, а я так виновата перед вами, - звенит стеклянный голос Тольской, и нежные щеки девушки рдеют румянцем.

   - Виноваты? В чем же дитя мое? - несказанно удивлен француз, и лицо его с рыжими бачками и карие, тоже как будто рыжие, глаза смеются.

   - Да, да, виновата. Вы мне поставили единицу, а я... я... - задыхаясь, пролепетала Золотая рыбка - взяла и выбранила вас вслед.

   - О! - восклицает француз с патетическим жестом и теми же смеющимися глазами. - О, что за ужас! Но как же, скажите, как же вы выбранили меня?

   В неописуемом волнении молчит Золотая рыбка.

   - Не могу я сказать как назвала вас, ни за что.

   Действительно, язык не поворачивается у Лиды Тольской произнести то слово, которым она наградила заочно веселого француза.

   - Лукавый попутал... - произносит она по-русски.

   - Qui? Qui? Люкав? Mais qu'est ce que c'est? (Как? Как? Но что это такое?)_, хохочет уже в голос француз.

   Учителя словесности после урока ловят в коридоре.

   - Простите нас. Мы часто вас изводили, не готовили уроков, - говорит за всех Мари Веселовская, выступая вперед.

   - Благодарю вас, - смущенно, вместо обычного "Бог простит", роняет Осколкин.

   Давясь от смеха, воспитанницы несутся обратно в класс.

   А в среду вечером идут просить прощения у высшего начальства. Генеральша целует все эти милые немного сконфуженные лнчики своих "больших девочек." Она растрогана. Она любит их всех, знает все их недостатки и достоинства каждой из этих девушек, бесконечно близких ее сердцу. Недаром же на протяжении семи слишком лет следила она за ростом этих живых цветов, таких юных и нежных.

   От "maman" идут к инспектрисе.

   - Бог простит, дети, - вместо всяких ожидаемых воспитанницами нравоучений, совсем просто говорит она

   Поднимаются в комнату Скифки.

   - Фрейлейн Брунс, простите нас. Мы так ви­новаты перед вами, - искренне срывается с уст "представительницы" Мари Веселовской.

   Немка растрогана не менее начальницы. Малиновое лицо принимает багровый оттенок. В глазах закипают слезы. Редко когда так ласково говорят с ней.

   Она кивает головой, не будучи в силах произнести ни слова.

   Вдруг струя знакомого, нестерпимо сладкого аромата доносится до ее ноздрей, и Маша Лихачева, вместе с ее неизбежным "шипром", протискивается вперед. Ее тщательно завитые кудерьки теперь развились и беспорядочными космами падают на лицо. Всегда кокетливо причесанная к лицу девушка, сейчас менее всего думает о своей внешности. Она заметно взволнована, потрясена.

   - Фрейлейн Брунс, голубушка, ангел... - говорит она, захлебываясь в своем волнении, - я прошу вас отдельно меня простить. Я так виновата перед вами, бесконечно виновата. Вы помните, я как-то спросила вас, чем кончается знаменитая Гоголевская повесть "Тарас Бульба"?

   - Да... да... Помню... - ничего не понимая, роняет немка.

   - А вы мне еще ответили тогда: "тем, что Тарас женился на Бульбе".

   - Ну, так что же? - продолжает теряться "Скифка".

   - А я еще поправила вас и сказала, что Бульба женился на Тарасе... А это все ложь: никто не женился ни Бульба на Тарасе, ни Тарас на Бульбе. Тарас Бульба это одно лицо. Понимаете? Вы русской литературы не можете знать. Вы не здешняя, вы - саксонка. А я смеялась над вами. Простите же вы меня. Я иду нынче на исповедь и прошу вашего прощения.

   - Я прощаю... Прощаю... И Бог простит, только не делай завивки, - говорит Августа Христиановна, ласково проводя рукой по всклокоченной головке Маши.

   В другой раз выпускные расхохотались бы над этим несвоевременным и несоответствующим ответом, но сейчас, примиренные успокоенные, выходят они из комнаты немки и под предводительством m-lle Оль направляются в церковь.

   Церковь вся тонет в полумраке. Освещены лампадами лишь некоторые образа.

   Институтки с молитвенниками в руках опускаются на колени, и покорные, ждут очереди исповеди. На них смотрят строгие и суровые очи угодников, кроткие - Спасителя, благие - Его Божественной Матери. И мнится им, что Неведомый, Таинственный и Прекрасный Бог незримо проходит по рядам девушек и осеняет Рукой Своей каждую склоненную над молитвенником головку...

   - Каяться надо... Каяться плакать и земные поклоны до холодного пота отбивать и молиться.. Все надо священнику поведать, все без утайки о Тайночке нашей. А то за грех и ересь покарает Господь. Не даром же Он, Благий и Грозный, наказует нас ныне.

   Это говорит Капочка Малиновская. В полутьме церкви ярко сверкают ее глаза. На бледном лице вспыхивают яркие пятна румянца. Капочка не зря напоминает подругам о наказании свыше. Как наказание Божие приняли девушки случившееся с ними неприятное событие.

   Письмо к почетному опекуну барону Гольдеру было послано с Сергеем Баяном.

   Но барона не оказалось дома, он уехал за границу и не обещал вернуться до весны. Сергей Баян оставил письмо институток у лакея и поспешил с этой вестью к сестре.

   Выпускные взволновались. Отсутствием почетного опекуна уничтожалась последняя возможность предотвратить назревавшую катастрофу. Присутствие Глаши в институтских стенах делалось с каждым днем все опаснее.

   Об этом и думает сейчас Ника. Тревожны ее глаза, неспокойно лицо. Вдруг чьи-то тонкие руки обвивают ее шею, чьи-то исступленные поцелуи сыплются на щеки, глаза и лоб.

   - Ника, Ника, простите меня, помиримся, дорогая! Неужели вы думаете, что я умышленно тогда, на Рождество, подвела вас? - и бледное взволнованное личико княжны Ратмировой, все залитое слезами, предстает перед Никой.

   Вот уже более двух месяцев как Ника Баян не встречается с княжной, не замечает ее. А между тем княжна ни в чем не виновата. Разве только в том, что "обожает" Нику.

   Последней жаль девочку. Ника слишком развита и умна, для того чтобы не понять всей глупости этого пресловутого институтского обожания; оно нелепо и смешно. И об этом она еще раз шепчет тихонько Заре, пожатием руки смягчая свои суровые слова.

   - Будем друзьями. Перейдем на "ты". Станем дружить, как Земфира и Алеко? - предлагает она. - Хочешь?

   - Хочу! Хочу! - шепчет радостно Заря и, наскоро чмокнув розовую щечку подруги, пробирается к своему отделению сквозь ряды коленопреклоненных институток.

   В этот вечер, исповедав выпускных отец Николай, представительный священник, был несказанно удивлен тем обстоятельством, что ровно тридцать пять девушек покаялись ему в одном и том же грехе: в укрывательстве некой Тайны от начальства. Но кто и что была это за Тайна, - добрый отец Николай так и не мог понять.

  

  

  

   Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!

   Как светло и радостно звучат нынче пасхальные напевы! Как праздничны и веселы эти, словно обновленные, юные личики! Как звонко и чисто звенят молодые голоса! Нета Козельская, забыв свою обычную сонливость, плавным движением руки, вооруженной металлическим камертоном, руководит хором.

   Там, в толпе молящихся, светлыми пятнами выделяются нарядные платья гостей, родственниц, начальства. Сама "maman", в новом ярко-синем шелковом платье, кажется королевой среди толпы подданных: так величаво ее лицо, ее седая голова, так стройна и представительна ее прекрасная фигура. Около нее почтительно теснятся учителя, инспектор, почетные опекуны. Только нет главного, барона Гольдера, - и при мысли об его отсутствии тревожно замирают сердечки выпускных,

   После заутрени идут разговляться. Посреди столовой накрыт длинный большой стол. Испокон веков в эту ночь в институтской столовой разговляются начальство, учителя и классные дамы. Эта столовая нынче наполовину пуста. Почти весь институт разъехался на пасхальные каникулы. Остались только старшие выпускные, да кое-кто из младших иногородних.

   За столами выпускных царит необычайное оживление. Едят кислую институтскую казенную пасху, переваренные, как камни тяжелые, крутые не в меру яйца, пересоленную ветчину и мечтают вслух о той минуте, когда можно будет подняться наверх в дортуар и разговеться "собственными", присланными из дому, яствами.

   - Христос Воскресе, mademoiselles! С праздником! - и к столу подходит всеобщий любимец инспектор. - Устали, верно? Еще бы! А поете вы прекрасно. M-lle Алферова, вот обещанный подарок для вас.

   И тут Александр Александрович протягивает вспыхнувшей до ушей девушке крохотный брелок, до последней мелочи изображающий электрическую машину.

   - Merci! Merci! (Спасибо! Спасибо!) - шепчет, приседая, в конец растерявшаяся Зина.

   Инспектор отходит с довольным лицом. Так приятно осчастливить кого-нибудь из этих милых девочек, а тем более Алферову, которая своими неусыпными заботами о физическом кабинете вполне заслужила его маленький подарок.

   - Счастливица! Счастливица! От самого Александра Александровича получила "память" - шепчут с завистью подруги.

   - Mesdam'очки, смотрите, какое оживление царит за учительским столом. Даже Цербер развеселился.

   Действительно, даже мрачный, всегда угрюмый учитель истории разошелся вовсю и был против своего обыкновения весел, остроумен и оживлен. Зоя Львовна привлекала всеобщее внимание. Она казалась прелестной в своем новом форменном синем платье с кружевной бертой (воротник), грациозно облегавшей ее плечи.

   - Дуся! Ангел! Прелесть! Ем за ваше здоровье пятое яйцо! - звонким шепотом посылает ей Золотая рыбка, отличающаяся завидным аппетитом.

   Зоя Львовна быстро встает и направляется к крайнему столу выпускных.

   - Ну, вот и отлично, все мои любимицы сгруппировались вместе, - говорит она, сияя глубокими ямками На щеках. - Вы, Ника Баян, да вы, парочка цыган, inseparables (неразлучные) Тольская с Сокольской, вы, очаровательная представительница Армении, Тамара, вы, Лихачева и вы, Козельская, - очень прошу вас всех в четверг к себе на вечер. "Maman" позволила мне устроить этот вечер и даже предложила свою квартиру для этой цели. А вы, Ника, можете позвать ваших братьев, у меня будет недостаток в кавалерах. Придете, mesdames?

   - Придем, мерси, придем, непременно!

   - Ну, смотрите же... - Веселая, сияющая, так мало похожая на других классных дам, Зоя Львовна снова отходит к своему "почетному" столу.

   В эту ночь институтки долго не ложатся. Строят планы на предстоящий четверг, спорят, волнуются. Первые лучи солнца застают еще бодрствующими выпускных.

   Черненький Алеко, вскакивая на подоконник и простирая руки к восходящему утреннему светилу, декламирует:

   - Mesdam'очки, тише! У меня голова болит; я уже мигреневым карандашом голову намазала и компресс положила, а вы кричите... - стонет Валерьянка.

   Понемногу все утихает в выпускном дортуаре. Тридцать пять юных головок приковываются к жидким казенным подушкам. Утреннее весеннее солнце, проникая сквозь белую штору, золотит все эти черненькие, русые и белокурые головки...

   Спите спокойно, милые девушки! Кто знает, не последние ли это безоблачные сны вашей юности. Пробьет час, и раскроются широко перед вами двери в настоящую жизнь. И Бог ведает, много ли таких беззаботных ночей выпадет в ней на вашу долю...

   Пасхальный четверг. Восемь часов вечера.

   В квартире maman непривычное оживление. Самой Марин Александровны нет. Ее неожиданно вызвали к почетной высокопоставленной попечительнице института. Но четыре большие нарядно обставленные комнаты maman полны сегодня смеха, шума и веселья. Кроме выпускных воспитанниц и двух братьев Баян, Зоя Львовна пригласила на чашку чая и кое-кого из своих знакомых. Пришел к сестре и доктор Дмитрий Львович Калинин.

   - Ну, как поживает наша Тайночка? - шепотом обратился он к Нике.

   Та только рукой махнула.

   - Ах, милый доктор, мы живем на вулкане, Скифка начинает догадываться и следит за нами в оба глаза.

   - Кто? - удивленно поднял он брови.

   - Скифка... Ну, Брунша, синявка наша. Неужели не знаете?

   - Ха, ха, ха... Сиречь, классная дама?

   - Ну, конечно. Наконец-то догадались.

   - Вы и Зою синявкой называете?

   - О, нет! Зоя Львовна - прелесть, само очарование! Разве есть у нее какая-нибудь черта, присущая синявкам? Смотрите, какая она дуся, ласковая, хорошенькая. И с нами как с подругами обращается.

   - Зоя, ты слышишь?.. Ты - само "очарование" и "дуся", - поймав за руку сестру, лукаво шепнул ей доктор.

   - Вот противный-то, все передает! - расхохоталась сконфуженная Ника, в то время, как Зоя Львовна улыбалась ей своей обаятельной улыбкой.

   - Но мы уклоняемся, однако, - принимая серьезный вид, произнес доктор. - Ну, что же ваша Зулуска?

   - Не Зулуска, а Скифка, милый доктор, Скифка. Представьте, ей всюду мерещатся заговоры, бунты, измены. Она наяву бредит, ими, и, как сыщик, следит теперь за нами. Кое-что проведала про Тайночку, и часа покоя буквально не видим от нее.

   - Ха, ха, ха! Это вы-то бунтовщицы, заговорщицы! - расхохотался самым искренним образом Дмитрий Львович,

   - Плохо еще то, что Бисмарк куксится, боится Тайночку у себя держать. Мы барону нашему написали, просили принять участие в Тайне, да он уехал за границу. Неизвестно когда вернется. Положение бамбуковое. Представьте: бедная, бедная девочка-сиротка, ни отца, ни матери, никого кроме тетки - и не иметь права на жизнь, на кров и пищу! И такая прелесть еще, как эта Тайночка!

   Дмитрий Львович слушал внимательно Нику и восхищался ее разгоревшимися глазками и озабоченным личиком. "Какая славная, добрая, красивая, девушка, какая нежная у нее душа!" - подумал доктор, не сводя глаз со своей собеседницы.

   И движимый невольным чувством, он взял за руку Нику и произнес ласково:

   - Доверите ли вы мне вашу Тайночку, если я придумаю способ устроить ее хорошо?

   Карие глаза Ники вспыхнули радостью.

   - Что вы хотите сделать? Что? - так и всколыхнулась всем своим существом молодая девушка.

   - Подождите, дайте мне подумать. Разрешаете?

   - Разрешаю! - тоном, преисполненным деланной важности, проронила Ника, но сердце ее забилось сильно, и новая надежда окрылила юную головку.

   "Неужели, этот милый, симпатичный доктор найдет способ помочь нашему горю?"

   В это самое время на противоположном конце стола Вова Баян уничтожал торты и конфеты наперегонки с Золотой рыбкой и оживленно болтал.

   - Нет, вообразите только, - рассказывала своему кавалеру Лида: Скифка мечется, орет, бежит за Никой. А Ника несет на руках "кузину" Таиту, которую Скифка нашла у себя в постели. Вы знаете, ту "кузину", про которую на Рождестве вам Ника рассказывала? Ну, думаю, дело плохо. Схватила аквариум, да как о пол - хлоп. Понятно, рыбки затрепетали, а тритоны тягу дали, но в общем маневр достиг цели. Скифка глаза выпучила, рот до ушей, и назад...

   - Помилуй Бог! Молодец! Хвалю! Вот это по-нашему, по-суворовски! - восторгался Вова, отправляя в рот чуть ли не десятую порцию торта.

   - Нет, а теперь-то я сама отличилась, вы знаете? Записку съела. Вы слышали?

   - Что-о-о?

   - Вот и то... Пишу секрет Нике про то, чего и вы даже, Вовочка, знать не должны и не знаете, а Скифка тут как тут. "Aber" и так далее... Покажи записку и никаких... Ну я и не будь дурочкой, хам ее в рот, пожевала и проглотила.

   - Ну?..

   - Ну и ничего. Тошнило потом немножечко. Валерьянка выручила, мятных капель дала.

   - Нет, помилуй Бог, это, шут знает, как все прекрасно! - восторгался Вова: - как жаль, что вы не наш брат кадет... А то бы мы оба вместе в Суворовский Фанагорийский полк поступили. И какой бы славный солдатенок из вас вышел, помилуй Бог!

   - Нета! Неточка! Спойте нам что-нибудь, - попросила Зоя Львовна Козельскую.

   Та сидела рядом со старшим Баян. Сергей сумел заинтересовать эту всегда сонную, апатичную девушку. Он рассказывал ей об электрической выставке, которую посетил на днях, и попутно коснулся и самого электричества. Это был конек юноши. Он любил избранную им профессию. И говорил он с захватывающим интересом, увлекаясь сам и увлекая свою собеседницу. Красавица Неточка с чудно оживившимся лицом и загоревшимися глазами ловила каждое слово молодого электротехника. Словно проснулась она, когда Зоя Львовна подошла к ней, прося ее спеть. Неохотно поднялась со своего места молодая девушка и подошла к роялю. И через минуту нежные, бархатные звуки молодого сочного сопрано задрожали и понеслись по комнате.

   Хорошо пела Неточка, и все присутствующие невольно замерли, поддаваясь обаянию этих сочных, мелодичных звуков. Точно поднялась мягкая лазоревая волна и покатила в безбрежное море... Точно засвистал соловушка в дубовой чаще, и песнь его нежной свирелью зазвенела под мохнатыми кущами деревьев... И, как бы звонкий лесной ручеек откликнулся ему в чаще. Сапфировой водной, серебристой соловьиной трелью и звоном лесного ручья разливалась несложная песенка Неты. И под звуки песни красивое одухотворенное лицо Дмитрия Львовича приблизилось к Нике.

   - Я придумал... Я нашел способ устроить вашу Тайну и выручить всех вас из беды. - услышала его голос Ника.

   - Как? Что? Но как же? Как же?

   - Да очень просто, - улыбаясь, произнес доктор, - пока не вернется из-за границы ваш барон, я продержу девочку у себя. Правда, квартирка у меня малюсенькая при госпитале, но, авось, места хватит. А денщик мой, Иван, славный парень и будет не худшей нянькой для вашей Тайночки, нежели ваш, как его... Бисмарк.

   - О, какой вы милый, доктор, и как я вас за это люблю! - вырвалось бессознательно из уст Ники, - и как вам отплатить за все это, уж и не знаю сама.

   - А я научу...

   - Научите, пожалуйста.

   - Стало быть, вы находите, что я достоин награды? - тонко улыбнулся Дмитрий Львович.

   - Конечно! Конечно!

   - В таком случае, разрешите мне приехать к вам в вашу далекую Манчжурию и сказать вашим родителям: "вот девушка, сердце которой - сокровище, и оберегать его от ударов судьбы почел бы за счастье каждый, а я больше, нежели кто-либо другой"?

   Но для этого надо, чтобы и это чуткое милое сердечко забилось сильнее для меня. Я буду терпелив. Я буду ждать. И дайте мне слово, Ника Николаевна, если вам понадобится верный друг и защитник, любящее, преданное сердце, вы позовете Дмитрия Калинина.

   Голос Дмитрия Львовича упал до шепота. Полны любви и ласки были сейчас его открытые честные глаза. В уголке у рояля их никто не слышал. Нета пела. Все присутствующие были поглощены ее пением. Даже Вовка и Золотая рыбка оставили на время свои торты и обратились в слух.

   Сердце Ники билось сильно и неровно. Ей, считавшейся еще ребенком, девочкой, в ее юные шестнадцать лет, открыл свою душу этот сильный, честный, благородный человек, брат любимой Зои Львовны, принесший все свои силы на алтарь человечества. Под звуки пения Неты, он шептал ей о том, как он узнал от сестры о их бедной сиротке Таиточке, как тронуло его ее, Никина, доброта и как он сам себе сказал:

   "Вот та, которую ждет мое сердце, та, которую я с первых лет юности бессознательно предчувствовал и любил".

   - Я не требую, - говорил он, - чтобы вы теперь же, по выходе из степ учебного заведения, дали слово соединить вашу жизнь с моей, но когда-нибудь... Когда я докажу свою преданность на деле, когда вы больше узнаете меня...

   О, как забилось сердце Ники, как, бурно заколотилось оно в груди при этих словах. Умное честное лицо Калинина дышало глубоким чувством. Открытые, смелые глаза впивались ей в душу.

   - Вы мне очень нравитесь, - смущенно пролепетала Ника, - и я уверена, что сильно и крепко могу привязаться к вам. Вы такой честный, благородный, нравственно красивый... Зоя Львовна рассказывала мне столько хорошего о вас... Каждая девушка только гордилась бы стать вашей женой. Но... Но я еще так мало знаю жизнь... Я такая глупая... Ведь у меня одни шалости в голове, детские проказы... Какая же из меня выйдет жена?!

   - Я не тороплю вас, Ника, но когда-нибудь потом... Вы позовете меня?

   - О, да, да! Ведь вы же лучший из людей, которых я встречала! - вырвалось из груди Ники так искренно и непроизвольно, что Дмитрий Львович не мог не наклониться и не поцеловать маленькую ручку, протянувшуюся к его сильной энергичной руке.

   - Ну, а теперь я бегу успокоить Ефима. Вечером в дортуаре сообщу нашим о том, что до поры до времени вы берете Таиточку к себе, - произнесла веселым шепотом Ника.

   - Жалею, что не могу сделать этого на более продолжительное время и тем заручиться вашим расположением, - заметил молодой доктор.

   - О, оно и так есть! - и с лукавым смехом девушка подбежала к столу, схватила из вазы с фруктами большую сочную грушу и, шепнув по дороге Зое Львовне, что она отнесет грушу Таите, незаметно проскользнула в коридор.

  

  

   Как пустынен и скучен кажется этот бесконечными коридор после веселого оживления, господствовавшего в квартире начальницы! Как мертво молчит после дивного, чарующего пения Неточки эта гробовая тишина!

   На лестнице, к которой медленно подходит Ника, царит полутьма. Вот и площадка, на которой ее поджидала на Рождество Сказка и где она испугалась чуть ли не до обморока тогда. Бедная Заря! Какой пустенькой и ничтожной кажется она теперь Нике. Эго глупое, смешное взаимное "обожание" так надоедает в конце концов. А дружба их не клеится как-то, очевидно, трудно дружить с девочкой другого класса. Но все равно. Теперь скоро выпуск. Недолго уже осталось. Сразу после Пасхи начнутся экзамены, а потом тридцать пять юных девушек, как птицы, вылетят на свободу. И она, Ника, в числе этих счастливиц. И улетит она на свою милую маньчжурскую границу, в страну сопок и гаоляна, в страну загадочного востока, где Нику ждет не дождется родная семья. Улетит туда Ника, а доктор Дмитрий Львович останется здесь. Они будут переписываться, общаться на расстоянии многих тысяч верст друг с другом... А потом?.. Сердце замирает в груди Ники, лицо ее вспыхивает румянцем. А потом он приедет. Они обвенчаются, и она, Ника, будет счастлива, как могут быть счастливы люди только в сказках...

   Ника так погружена в свои мысли, что не замечает, как какая-то темная тень скользит все время за ней, придерживаясь неосвещенных углов коридора. Быстро приближается девушка к знакомой двери и стучит в нее условными звуками три раза подряд.

   - Отворите, Ефим, это я! - звонким шепотом шепчет у порога сторожки Ника.

   Темная маленькая фигура замерла на минуту, спрятавшись за широкую колонну лестницы.

   Веселой птичкой впорхнула в сторожку Ника.

   - Тайна! Тайночка! Таиточка! Смотри-ка, что я тебе принесла, - и девушка с лукавым смехом прячет за спиной грушу.

   - Бабуська Ника плисля! - радостно вскрикивает Глаша и, забыв мгновенно о пестрых кубиках, из которых только что приготовилась выстроить какое-то удивительное здание, спешит с широко расставленными для объятий ручонками навстречу своей любимице.

   Но прежде, нежели заняться девочкой, Ника передает Ефиму, отложившему в минуту ее появления в сторону газету, о новости, которая, она знает твердо, успокоит старика.

   - Завтра же, завтра, Ефим, кончатся наши муки, и наша маленькая Глаша будет, как у Христа за пазухой, в квартире брата Зои Львовны, пока не пристроит ее в приют наш барон.

   К полному изумлению Ники, Ефим далеко не радуется ее сообщению. Веки его предательски краснеют, и он что-то подозрительно долго сморкается в клетчатый платок.

   - Ах ты, Господи Боже мой, как же так неожиданно, сразу? Предупредили бы заранее, барышня. Привык ведь я, ровно к родной внучке, к проказнице этой, - уныло говорит старик.

   - Да кто вам мешает навещать ее? Хоть каждую неделю ходите к Глаше, - успокаивает его Ника.

   - Каждую неделю - не каждый день, - волнуется Ефим.

   Бедный старик! Он, действительно, привык, как к родной внучке, к этой белобрысой девочке, то проказливой и шаловливой, то бесконечно ласковой, способной целыми часами просиживать с куклой подле него, пока он, Ефим, решает "политические дела" за своей газетой. И с этой самой черноглазенькой Глашуткой ему приходится расставаться теперь!

   - Вот тебе, на, получай! - и одной рукой Ника подхватывает на руки Глашу, другой протягивает девочке грушу.

   - Глуса! Глуса! - радуется малютка и острыми, как у белки, зубенками, откусывает кусок сочного и вкусного плода.

   - А ты французские фразы выучила, Тайночка?

   Глаша смотрит на свою юную "бабушку" и смущенно моргает.

   - Ну, так давай вместе учить.

   И, пристроив девочку у себя на коленях, Ника начинает ее поучать французскому языку оригинальнейшим на свете способом.

   - Ну, запоминай хорошенько Je vous prie - ты мне не ври. Je vous aime - я тебя съем...Mercie beaucoup - у меня колет в боку... Видишь, как легко запомнить. Повтори.

   - Я тебя съем, - повторяет Глаша и заливчато смеется. Смеется за ней и Ника.

   Вдруг бледное, перепуганное, искаженное ужасом лицо Ефима появляется перед ними - перед необыкновенными учительницей и ученицей.

   - Барышня, миленькая, стучат...

   "Стучат" - вот оно страшное слово! Это "стучат" полно рокового значения. Если стучат, значит, выследили, значит, узнали, в чем дело, значит, пропало все. И как бы в подтверждение этих мыслей, вихрем пронесшихся в кудрявой каштановой головке, у порога сторожки, по ту сторону двери, слышится знакомый, хорошо знакомый Нике голос:

   - Отворите сейчас же, или я позову швейцара и прикажу выломать дверь.

   - Скифка! Все погибло!.. - прошептали побледневшие губы Ники.

   Она беспомощно обвела глазами комнату. Вот постель... Не годится... Шкаф, в нем полки, - тоже, значит, не годится совсем, А сундук? Это хорошо...

   - Тайночка, милая, - бросается к перепуганной девочке Ника, - не плачь, и не кричи. Сиди и молчи, что бы ни случилось, а то будет очень худо твоей бабушке Нике, если сердитая чужая тетя узнает, что ты здесь.

   И, судорожно обняв Глашу и исступленно целуя ее, она бежит с ней к сундуку и дрожащими руками приподнимает его крышку.

   Слава Богу, он пуст! На дне его лежат только несколько пачек газет.

   Проворно опускается туда миниатюрная пятилетняя девочка. Белобрысая головка мгновенно исчезает в глубоком отверстии сундука, и крышка захлопнута, ключ повернут в замке и исчезает в кармане Ники,

   - Вы отворите мне или нет? - слышится уже окончательно рассвирепевший голос за дверью.

   Как ни в чем не бывало, спокойная, но без кровинки в лице, медленно идет к порогу сторожки Ника и отодвигает задвижку двери.

   Точно пуля, врывается в каморку Августа Христиановна. Ее лицо пышет жаром, глаза прыгают, губы дрожат.

   - Ага! Так я и знала! Опять вы здесь? Ага! Что вы делали? Впрочем, я знаю, что вы делали. Можете не отвечать. Я все видела. Я все знаю. Бунт? Заговор? Я давно слежу... Пишете записочки... Шепчетесь. О какой-то тайне говорите... И сюда ходите с тем, чтобы читать запрещенные книжки... Знаю я вас... Книжки здесь прячете у Ефима... Недаром он все газеты читает... Сторож не должен читать газет. Он - бывший солдат, а он газеты, изволите ли видеть, читает, политикой занимается... Заодно с вами со всеми. Что? Нет? Как ты смеешь говорить нет, когда я говорю да?

   Скифка буквально задохнулась от захватившего ее волнения. Схватив за руку Баян, она дергает ее изо всей силы и кричит в самое ухо девушки:

   - Куда ты спрятала книги, брошюры, запрещенную литературу? Куда, говори сейчас. Говори сейчас.

   И так как Ника стоит бледная и молчит, как мертвая, Августа Христиановна вне себя мечется по сторожке, заглядывая в каждый уголок, за ситцевую занавеску, даже под кровать. Вдруг она видит большой сундук запертый на замок. На мгновенье глаза ее останавливаются на взволнованном личике Ники, и улыбка злорадного торжества проползает по тонким губам.

   - Ага! Вот оно что! Вот ты куда прячешь принесенные сюда книги и брошюры. Понимаю... Сейчас же подавай сюда ключ, или я прикажу выломать замок.

   - Барышня, Августа Христиановна, пожалейте себя, не волнуйтесь... - лепечет не менее самой Скифки взволнованный Ефим, выступая вперед. - Никакого бунта нет, никакого заговора, никаких книжек. Верьте моему слову, барышня. Неужто ж я бы покрывать заговор стал. Я моему царю и отечеству верный слуга.

   - Открой сейчас же сундук! - не слушая его, по-прежнему наступает на Нику Скифка. - Я знаю, что ключ у тебя.

   Та молчит, бледная, подавленная с упрямо сжатыми губами, с решительной складкой на лбу. И тя­желым взглядом затравленного зверька смотрит в лицо Скифке.

   "Что хотите, делайте со мной, но ключа я не отдам", - как будто без слов говорит этот упорный, вымученный взгляд.

   - Не отдашь! - неожиданно громко взвизгивает фрейлейн Брунс, - в таком случае, если не мне, то ты передашь этот злосчастный ключ непосредственно в руки инспектрисы. - И схватив за руку Нику, Августа Христиановна, насильно тащит ее из сторожки.

   Не помнит Ника, как минует длинную лестницу и вместе со своей мучительницей поднимается во второй этаж. Видит, как во сне, длинный классный коридор, комнату инспектрисы, лицемерно сочувственное лицо Капитоши и самую Юлию Павловну в пестром турецком капоте, сидящую за чайным столом с большой чашкой в руках.

   - Что такое? Августа Христиановна, почему вы так взволнованы? Баян, вы опять напроказничали, должно быть, - скрипит голос "Ханжи", прервавшей чаепитие.

   Скифка не дает ей опомниться хорошенько и мигом обрушивается на виновницу происшествия и ее отсутствующих подруг. Слышатся снова отчаянные выкрики ее о бунте, о заговоре, о запрещенных книжках, спрятанных в сундуке, о ненадежности Ефима, о политической тайне, о ключе, которого ей не желают отдать... Она захлебывается, задыхается, не находит слов... Глаза ее прыгают и мечутся еще сильнее. Губы трясутся, побелев от гнева... Руки дрожат...

   Инспектрисе передается ее волнение. Она встает бледная, взволнованная и произносит, трепеща всем телом:

   - Это ужасно! Ужасно! Бунт, заговор в институте! Политические тайны!.. О, Боже мой, до чего дошли мы. И вы, Баян, вы, дочь своего отца, верного честного офицера? Вы, которая... На колени сейчас же... Каяться и молиться. Господь наш Небесный милостив и долготерпелив. Он простит вас, если вы назовете ваших сообщниц, если покажете спрятанные вами книги, если...

   На минуту инспектриса замолкает, захваченная волнением, потом подхватывает снова и говорит, говорит, говорит...

   А в это время Ника с тоской думает, что уже больше получаса прошло с той минуты, как она спрятала в сундук Глашу, и что, наверное, бедная девочка чувствует себя там далеко не хорошо.

   "Нотация" госпожи Гандуровой между тем все длится, длится.

   Наконец она решительно поднимается со своего места и, приказав Нике следовать за ней и пригласив за собой движением руки Августу Христиановну, идет, торжествующая и гордая, в злополучную сторожку...

   На пороге с низким поклоном ее встречает Ефим. Но Юлия Павловна как будто и не замечает его даже.

   - Вы дадите мне тотчас же ключ, - оборачиваясь к Нике говорит инспектриса.

   Последняя стоит сейчас белее своего белого передника на пороге сторожки, вся обратившаяся в слух. Что это, послышалось ей что ли? Как будто легкий стон доносится до ее ушей. Бесспорно, он исходит из сундука, этот стон, из груди спрятанной там Глаши.

   - Неужели же!? Неужели?

   Мертвенная бледность покрывает и без того бескровное сейчас личико Ники. Не помня себя, кидается она, забыв весь мир, к сундуку... Проворно вынимает ключ из кармана и трясущимися руками вставляет его в отверстие замка. Долго не повинуются ей дрожащие пальцы. Ужас сковывает душу. Сейчас только она начинает понимать, какая страшная опасность грозит маленькой девочке, пробывшей более часа в душном, как гроб, сундуке.

   Наконец-то! Повернув ключ в замке и приоткрыв крышку, Ника оборачивается назад и говорит сдавленным от волнения голосом, обращаясь к обеим наставницам:

   - Сейчас вы убедитесь, mesdemoiselles, что никакого бунта или заговора здесь не было, что мы ни в чем не виноваты, если не считать за вину наше общее желание приютить и пригреть бедную сиротку.

   С этими словами она поднимает крышку. В тот же миг отчаянный, душу потрясающий крик срывается с губ Ники и несется по нижним и верхним коридорам, заполняя собой все углы огромного мрачного здания, и Ника без чувств валится на руки подоспевшей "Скифки".

   Много дней подряд и фрейлейн Брунс и госпожа Гандурова слышали потом этот крик безнадежного отчаяния, долго звучавший в ушах у обеих, и видели перед собой искаженное ужасом лицо девушки.

   Не помня себя, кинулись они к сундуку и заглянули внутрь его. Заглянули и тотчас же отпрянули от него как ужаленные. Маленькое помертвевшее, исковерканное судорогой невероятных страданий личико глянуло на них оттуда закатившимися под лоб неживыми глазами.

   - Маленький труп! Мертвая девочка! - вырвалось с удивлением и ужасом у женщин.

   Между тем крик Ники был услышан Зоей Львовной и ее гостями на квартире начальницы. Услышали его и еще двое лиц, приобщившихся к собранию. То были вернувшаяся домой начальница и приехавший с ней высокий статный старик с седой гривой курчавых волос, с благородным лицом и совершенно белыми усами. Все они кинулись из квартиры генеральши по нижнему коридору на церковную лестницу, оттуда, как показалось им, слышался крик. Суматоха и голоса в сторожке подле мертвецкой привлекли их внимание. Maman первая заглянула туда.

   Взволнованная инспектриса, потерявшаяся классная дама, смущенный, испуганный Ефим, державший на руках бедный маленький трупик, и без чувств лежащая посреди комнаты Ника - вот какое зрелище представилось глазам нечаянных посетителей сторожки.

   - Что же это такое? Да что же это! - полными отчаяния звуками сорвалось с уст Марии Александровны.

   Барон Гольдер, седой старик с львиной головой, окинул глазами комнату и сразу понял все. Открытый сундук, встревоженные лица и это посиневшее маленькое тельце на руках сторожа сразу пояснили ему все. Только вчера вернулся он поздней ночью из-за границы, прочел письмо институток, был очень польщен их доверием и тогда же решил помочь им во что бы то ни стало и выручить их... Последнее он должен был сделать тотчас же.

   - Я вам все объясню сейчас, ваше превосходительство, - сказал он взволнованной и встревоженной начальнице; - я знаю всю историю и виноват в ней больше, нежели кто другой. Но прежде чем каяться в моей вине, я попрошу доктора - обратился он к вошедшему в эту минуту Дмитрию Львовичу - заняться малюткой и этой барышней. Может быть...

   Он не успел еще договорить своей мысли, как молодой врач был уже подле Глаши. Положив помертвевшую девочку на постель, он долго выслушивал ее, ловя хотя бы слабые признаки жизни в этом, казалось, уже погибшем маленьком существе.

   С затаенным волнением, испуганная на смерть, следила за ним группа институток, в нерешительности толпившаяся на пороге.

   Наконец, Дмитрий Львович оторвался от посиневшего безжизненного, распластанного перед ним тельца и глухо произнес:

   - Подушку с кислородом сюда... Жизнь еще теплится, хотя слабо... Надо, во что бы то ни стало, вызвать дыхание.

   Кто-то из гостей кинулся исполнять его поручение в лазарет... Кто-то бросился приводить в чувство Нику.

   Последняя долго не могла придти в себя. Наконец, карие огромные глаза девушки раскрылись, и она закричала, вся сотрясаясь от слез:

   - Я убила ее!.. Я ее убийца!.. Она задохнулась благодаря мне!..

   - Она жива, успокойтесь, ради Бога. Она жива.

   Кто сказал это? Чье энергичное мужественное лицо склонилось над Никой? Чей голос прозвучал с такой уверенностью и силой?

   - О, милый, добрый, великодушный друг! Какой тяжелый камень сняли вы с моей души! - глядя в глаза Дмитрию Львовичу, без слов, одним своим долгим признательным взором отвечала Ника.

   Брат Зои Львовны был прав. Кислород и искусственное дыхание вернули к жизни едва не задохнувшуюся насмерть Глашу. Постепенно возвращалась краска жизни в помертвевшее личика. Сильнее забилось сердце, пульс. И маленькая Тайна открыла глаза...

   - Бабуська Ника, - произнесла с первой вернувшейся к ней возможностью говорить малютка, - бабуська Ника, не сельдись. Я биля тихенькая, сиделя, как миська, и не пакаля совсем в больсом сундуке...

   - О, милая крошка. Она точно извиняется за то, что ее же чуть не убили - смеясь и плача, прошептала Ника, бросаясь обнимать свою "внучку".

   Когда все успокоилось немного, барон снова заговорил, обращаясь к начальнице, инспектрис