Чарская Лидия Алексеевна - Т-а и т-а (Тайна института)

ена, что у меня при встрече с ней долго потом голова болит, - смеялся, зная все слабости и грешки институток, Сережа Баян.

   - Ну, с Капой...

   - Это с "грехом"-то и "ересью"? Спаси меня Господь!

   - Ну, так с кем хочешь, Сережа, только с нашими танцуй. Не смей приглашать чужестранок вторых и третьих, и с пепиньерками тоже не надо танцевать, - уже волнуясь, говорила Ника.

   - Но почему, смею спросить?

   - Это будет изменой моему классу, понимаешь? Ты - мой брат и должен соблюдать наши интересы Я сама смеюсь над этим, но что делать: с волками жить - по-волчьи выть.

   - Ага, понимаю, - совсем уже расхохотался Сергей.

   - У тех есть свои собственные кавалеры, - докончила Ника.

   - Несчастные... И на них установлена "монополия". Послушай, а m-lle Чернова и Веселовская здесь?

   - Они уже танцуют. Пригласи других.

   - Жаль. Мне они нравятся больше других. Алеко и Земфира, так кажется?

   - Какая у тебя память! Ты помнишь прозвища всех наших!

   - А кто это? Какая хорошенькая. Что это она, кажется спит? - и глаза Сергея Баян, обегавшие рассеянно залу, вдруг останавливаются с насмешливым любопытством на сидящей позади них в уголке скамьи девичьей фигуре. Ему сразу бросается в глаза точеное, с правильными чертами личико, сомкнутые веки, длинные ресницы.

   - Ха-ха-ха! - смеется Ника. - Да это Спящая красавица. Разве ты не помнишь? Та самая, которая уснула раз на приеме. Все смеялись тогда... А раз она на французском уроке захрапела. Наш француз испугался, думал с ней обморок. Потащили Неточку в лазарет, а она проснулась и ничуть не сконфузилась, представь, ничуть. Такая апатичная, спокойная и сонная, совсем спящая царевна.

   - Ну постараемся разбудить вашу спящую царевну. Авось, удастся, - произнес с улыбкой Сергей и направился решительными шагами к задремавшей Неточке.

   - M-lle , позвольте вас просить на тур вальса?

   Серые глаза Неты раскрылись широко и с изумлением остановили свой взгляд на лице молодого студента.

   - Я, кажется, уснула. Вечер еще не кончился, - апатично и сонно протянула Нета.

   - Боже мой, да ведь это вы, кажется, исполняли арию Татьяны сегодня и вы же продавали билеты на концерт? - в свою очередь изумленно произнес Сергей.

   - Я. Ну, так что же?

   - Ну, как же вы можете спать? После такого прекрасного безукоризненного исполнения?

   - А разве оно было прекрасным? - не то с удивлением, не то с недоверием произнесла Козельская.

   - Нет Неточка, ты прелесть что такое! Такая непосредственность в наш век! - и Ника Баян чмокнула налету подругу. - Сергей, займи ее хорошенько. Кстати, пригласи на контрданс! - крикнула она брату, исчезая с быстротой мотылька в толпе приглашенных.

   - А мне разрешите протанцевать с вами? - услышала в тот же миг молодая девушка уже знакомый ей голос за спиной.

   - Ах, это вы, доктор! А я было потеряла вас из виду, - обрадовалась Ника, увидя перед собой красивое, веселое лицо Дмитрия Львовича.

   - Увы! Это удел всех нас простых смертных! - с деланным пафосом шутливо воскликнул тот. - Что же касается меня, то я не упускал вас из виду ни на одну минуту. Я видел, как вам расточало похвалы начальство, слышал как отзывались о вас опекуны, учителя и порадовался заодно с вами.

   - Правда? Какой вы добрый и милый - искренно сорвалось с губок Ники.

   "Если я добрый и милый, то вы - сама прелесть, - хотелось сказать молодому врачу, - и я никогда в жизни не встречал еще такой милой, славной, непосредственной девушки". Но такая фраза могла бы оказаться некорректной и противной правилам благовоспитанности, и потому Дмитрий Львович удовольствовался вопросом, обращенным к своей юной даме:

   - Вам весело сегодня, не правда ли?

   - Ужасно весело! Как никогда!

   Нике, действительно, было весело сегодня. Беззаботная радость наполняла все ее существо. Звуки кадрили, вылетающие из-под привычных быстрых пальцев тапера, поднимали настроение. Доктор был таким разговорчивым и остроумным. А только что расточаемые перед ней похвалы учителей и начальства ее искусству совсем вскружили ее каштановую головку.

   - Смотрите, смотрите, что сей сон означает? - провожая ее на место после первой фигуры, удивленно глядя куда-то вбок, обратился к Нике Дмитрий Львович.

   Девушка взглянула по тому же направлению и вспыхнула, как говорится, до корней волос.

   - Что такое? Чем она вас смутила?

   Но Ника не отвечала. Ее глаза приковались к одной точке. Лицо потеряло сразу веселое, беззаботное выражение.

   Два сине-серых глаза смотрели на нее в упор, злым взглядом, не мигая, явно негодуя и чем-то угрожая. Тонкие губы кривились в презрительную усмешку.

   - Это еще что за статуя молчания? - недоумевал Калинин.

   - Это Сказка.

   - Что-о-о-о?.. - вырвалось у него комическим басом.

   - Сказка. Ее так прозвали. Настоящее ее имя княжна Заря Ратмирова.

   - Турчанка?

   - Нет, русская...

   - Но Заря... Заря... Это пахнет Магометом

   - Ха-ха-ха! Пахнет!

   - Ну, вот вы и рассмеялись. А я уже думал, Что это "мрачная повесть"...

   - Сказка! Сказка! - хохотала уже Ника, снова приобретая свое прежнее веселое настроение.

   - Но почему она Сказка, а не новелла, не стихотворение в прозе, например? - допытывался доктор.

   - А разве вы сами не находите в ее внешности какого-то своеобразного таинственного оттенка, чего-то не от мира сего, особенного, исключительного и красивого, как сказка?

   - Воля ваша, не вижу, не вижу ничего. В вас самой, если уже на то пошло, гораздо больше сказочности, нежели в ней.

   Ника покраснела. В это время позади нее послышался явственный шепот:

   - Баян... Ника... Когда кончится кадриль, придите ко мне.

   - Хорошо, Заря.

   - Что сообщила вам ваша "пьеса"? - поинтересовался доктор Калинин.

   - Сказка же, а не пьеса, говорят вам. Она зовет меня к себе после кадрили.

   - Она вашего класса, эта беллетристика со злыми глазами?

   - Нет... ха-ха-ха... Второго.

   - Но вы дружны с ней? Подруги?

   - О, нет. Мы просто обожаем друг друга.

   - Что это значит?

   - А, вы не знаете? Я вам сейчас объясню. - И, проделав положенное второй фигурой па, Ника самым серьезным образом стала пояснять Дмитрию Львовичу, что значит на институтском языке "обожать" - подносить цветы и конфеты своему "предмету", гулять с ним парой в рекреации, писать письма на раздушенных бумажках, выписывать или выцарапывать в честь нее вензель на руке...

   - Боже, как трогательно! - вскричал патетически доктор. - Неужели же и вы, такая умница, вот с этими чудесными глазками, с этой логичной головкой также выцарапываете вензеля и подносите цветы вашей "пассии"? - смеясь, допытывался он у девушки.

   - Ну, положим, вензеля я не выцарапывала, а розы подношу... иногда, - краснея говорила Ника.

   Он не успел возразить ей, потому что музыка заиграла в эту минуту снова, и они поднялись с места для новой фигуры кадрили.

   - Вижу, Ника, что вы совсем позабыли меня. Я не спускала глаз с вашего лица, пока вы танцевали на эстраде. Я любовалась вами все время. А вы ни одного раза даже не взглянули на меня. Потом я послала Мару за вами, а вы не пришли. Еще бы, такой талант! Такая знаменитость! До вас рукой теперь не достать. Вы всех очаровали вашими танцами.

   Голос княжны Зари Ратмировой дрожит и обрывается от волнения каждую минуту. А лицо ее, всегда таинственное, теперь словно сбросило с себя маску. Она сердится. Глаза ее, так пленявшие еще недавно своей загадочностью Нику, сейчас странно округлились от гнева и стали как у птицы и губы у нее дрожат.

   Ника смотрит в это лицо, еще недавно такое обаятельное в своем спокойном молчании, а теперь потерявшее вдруг всю прелесть.

   "Совсем другая Заря... Завистливая, обыкновенная, как все... - мелькает в головке Баян. - И что я находила в ней раньше особенного?.. И эти круглые злые глаза... Да она похожа сейчас на сову... Сова, точно сова..."

   Уже давно затихла музыка. Разъехались гости. Вечер-концерт закончился. Институтки разошлись своим спальням. Все спят. Только Ника и Ратмирова притаились у коридорного окна и шепотом ведут беседу.

   - Нехорошо, Ника, нехорошо, - снова подхватывает Заря, - забыли вы меня совсем. То тайны у нас какие-то выискались, целыми днями шепчетесь со своими одноклассницами, о чем-то хлопочете, куда-то носитесь; то теперь любезничаете с этим доктором, то возитесь с какой-то невозможной девчонкой. А для меня у вас не находится ни одной свободной минуты. А я вас так люблю...

   Ника смотрит большими глазами на Ратмирову и только сейчас замечает всю деланность ее тона, всю рассчитанность и размеренность жестов и эти глаза, так нравившиеся ей раньше, а теперь горящие злым огоньком, глаза совы. Где же Сказка? Где таинственная прелесть этой самой Зари? Куда она скрылась сейчас? И как с ней скучно в сущности... Не о чем говорить. Или она молчит, или говорит о пустяках, упрекает ее, Нику.

   И непосредственная, как всегда и всюду со всеми, Ника говорит, режет правду-матку, как сказал бы про нее ее брат Вова:

   - Знаете что, Заря: не находите ли вы, что все это пресловутое обожание - один смех и пустота. Вся эта беготня друг за другом, свидания на лестницах, это - чушь и ерунда. Вот недавно вы, например, выцарапали мое имя у себя на руке. Но ведь это же смешно и ненормально. Можно любить друг друг, но зачем причинять себе боль. Зоя Львовна смеялась как-то над этими вензелями...

   - Ну, она над всеми смеется.

   - Неправда, Заря. Она - само великодушие и честность, ваша Калинина. И такая на редкость здоровая натура! Нельзя не ценить ее.

   - Ну и обожайте ее, если она вам нравится, - сердито и дерзко срывается у княжны.

   - Я никого не буду обожать, Заря. Я нахожу, что это дико и смешно. Я очень дорожу вами, но прежнее отношение наше друг к другу должно прекратиться. Это такая глупость, повторяю - вся наша беготня младших за старшими.

   - Но вы этого не находили раньше - иронизирует княжна.

   - Потому что я раньше была иная. А сегодня точно прозрела.

   - Неправда! - кричит Ратмирова и топает ногой. - Вы просто заважничали - весь институт носится с вами... До нас ли вам теперь?

   И, говоря это, она презрительно кривит губы и вскидывает на Нику злые глаза и кричит ей в упор, заметно бледнея всем своим изменившимся от гнева лицом:

   - И потом, ваша противная Тайна, как вы ее там называете, Таита, что ли отняла вас от меня совсем?

   - Что? Откуда вы знаете? Заря! Заря!

   Ноги Ники подкашиваются, и она, помимо собственной воли, опускается на подоконник.

   "Как? Их Тайна перестала быть тайной?.. Заря узнала о ней все, а заодно с ней, может быть, и весь ее класс."

   - Откуда? Каким образом вы узнали? - срывается у Ники Баян безнадежным, полным отчаяния, звуком.

   Княжна Ратмирова смотрит теперь насмешливо на свою собеседницу, точно забавляясь ее смущением. Потом она скрещивает руки на груди и злорадно говорит:

   - Да, я знаю все. Знаю, что вы, первые, прячете какую-то девочку в сторожке Ефима. Знаю, что каждую свободную минуту бегаете ее навещать. Знаю, наконец, что носятся ей обеды ежедневно. И еще больше того знаю: сегодняшний вечер ваш был устроен в ее пользу, и она сама на нем присутствовала под видом вашей маленькой родственницы, и вы все старались называть ее загадочным именем "Т-а и-та", что означает "Тайна института".

   - Боже мой, откуда вы, Заря, это знаете? Откуда? - отчаянии лепечет Ника. - Ведь никто вам этого не говорил.

   - Конечно, но вы забываете, что я очень люблю вас Ника, что я очень привязалась к вам и, увидев, что вы всячески стали избегать моей дружбы, я стала следить за вами, выследила и узнала все.

   - Какая низость!.. И это сделали вы, которую я так уважала и ценила всегда!

   - И которую вы променяли на эту глупую белобрысую девчонку... О, Ника, я ненавижу ее всей душой за то, что она так бессовестно отняла вас у меня.

   Тут Заря не выдерживает и рыдает неудержимо.

   Нике Баян немного жаль сейчас эту девушку, всегда такую сдержанную и молчаливую до сих пор. Но ей еще страшнее за участь Тайны, Ефима, Стеши. Что, если княжна Заря, рассерженная на нее, Нику, кому-нибудь расскажет о существовании Глаши? Ведь тогда все они пропали, пропали совсем...

   - Заря... Послушайте... Да не плачьте же, не плачьте, ради Бога... Вы будете молчать? Не правда ли. Никто не узнает от вас об этой маленькой девочке? Ведь не узнают, Заря?

   - За кого... вы меня... принимаете... В роду Ратмировых не было никогда предателей, - нашла в себе силы вымолвить сквозь слезы княжна. - Но вы, ведь, не лишите меня вашего общества Ника, - добавляет она робко чрез минуту.

   - Ах, Заря, только не на прежних условиях! - срывается непосредственно у Ники.

   - Нет, именно на прежних! Непременно прежних! Я хочу, чтобы все институтки знали, что красавица, умница и талант Ника Баян отвечает мне на мое обожание.

   - Нет, этого не будет... Я же говорю вам, что все это дико и глупо, Заря, - бросает Ника, возмущенная упрямством княжны.

   - Так!.. Ну, тогда не пеняйте на меня. Я ни за что не ручаюсь, если меня разозлят окончательно.

   - Какая гнусность!.. - вырывается у Ники, и с жестом негодования она отходит от княжны.

   - Никочка! Никочка! Я пошутила. Погодите. Постойте, Никочка... - слышится ей отчаянный шепот Ратмировой.

   Но Ника молчит и быстрыми шагами уходит в даль коридора. Ей не о чем больше говорить с княжной. Вся душа ее протестует и дрожит негодованием от ее угрозы. И образ молчаливой, красивой и таинственной Сказки сменяется новым, злым и так недостойно угрожавшим ей только что новым образом.

   "Нет, никогда уже после таких слов не вернусь я к тебе, Заря, - мысленно проносится в голове Ники. - Кончена дружба наша, и моя прекрасная таинственная Сказка раз и навсегда исчезла для меня".

  

  

   Как вихрь промчались рождественские каникулы в институте. Одним сплошным праздником оказались они для выпускных. Целую вереницу самых разнородных впечатлений пережили за время их институтки. Ездили в театр, костюмировались под Новый Год, устраивали елку, гадали и снова ездили всем классом в цирк. К счастью, Августа Христиановна Брунс временно, до десятого января, сдала дежурство m-lle Оль, и лишенные, таким образом, чрезмерно бдительного надзора, воспитанницы могли вздохнуть свободнее. Впрочем, до начала занятий времени оставалось уже немного; восьмого должны были съехаться институтки, проводившие рождественские каникулы дома. А теперь уже незаметно подкралось четвертое января - канун крещенского сочельника.

   - Mesdames , знаете какой сегодня день? - едва успев открыть глаза, крикнула на весь дортуар Шарадзе четвертого утром.

   - Тише, дай спать, Тамара! Что за безобразие будить народ до петухов! - послышался недовольный голос Козельской.

   - Ну, милочка, для тебя особенные петухи должны петь - послеобеденные. Ты никогда не выспишься... - засмеялся кто-то.

   - А день-то сегодня все-таки особенный, mesdam'очки. Придет нынче наша донна Севилья и принесет все, что нужно для нашей Тайночки: и белье, и шубку, и сапожки.

   - И книжку сберегательной кассы принесет, на которую мы положили вырученные от концерта деньги для нашей общей дочки, для дорогой Таиточки.

   С тех пор, как "донна Севилья" в своей записке о болезни Глаши применила таинственные буквы "Т-а и-та", за ней и все в своих записках, следуя ее примеру, вместо "Глаша" или "Тайна" стали писать "Т-а и-та", а в разговоре между собой называли Таитой же и Глашу, что должно было означать Тайна института. Особенно нравилось это имя донне Севилье.

   - В нем есть что-то испанское, - часто повторяла она.

   - Алеко, только ты не потеряй книжку. Береги, как зеницу ока. Не даром же мы тебя выбрали в казначеи, - послышался чей-то звонкий молодой голос.

   - Что такое? Кто мое имя произносит всуе!

   И всклокоченная кудрявая голова черненького Алеко с сожалением отрывается от подушки.

   - Mesdames , смотрите, солнышко! - произносит Наташа Браун и, откинув тяжелую штору, с восторгом смотрит на бледное северное январское солнце, робко заглядывающее в окно, и декламирует звонким голосом:

   - Довольно, Наташа, довольно. Лучше будем думать, как бы вечер провести поинтереснее, - остановила девушку Золотая рыбка.

   - Давайте вызывать духов, - неуверенно прозвучал голос Браун.

   - Ну, конечно, ты Надсона вызывать будешь, - засмеялась Веселовская.

   - Mesdames, увольте, - вступилась в разговор Ника, - не верю я что-то в эти общения с духами.

   - Как не веришь? Ведь об этом целые тома написаны! - возмутилась бледненькая "Невеста".

   - Ну, как хотите, а я все-таки не верю.

   - Деревня-матушка!

   - Не деревня, а Манчжурия дикая. Вот что!

   - Ха-ха-ха!

   - Оккультизм, вызывание духов - грех и ересь, - твердо решает Капочка.

   - Молчи уж ты, святоша.

   - Милая моя Камилавочка, - насмешливо-ласково говорит "Золотая рыбка", обнимая растрепанную голову Малиновской, - и нужно же было госпоже Судьбе подшутить над тобой злую шутку. Тебе следовало бы родиться мальчиком, чтобы потом сделаться священником...

   - И мы бы ходили к тебе на исповедь... А ты бы варварски терзала нас за ересь и грехи... - подхватив, продолжала под общий смех Алеко.

   - Не смейтесь, mesdames, не надо. Это так прекрасно молиться заодно со всеми верующими, иметь возможность утешать их, спасать их души. О, как это хорошо!

   Капочка оживленными глазами обвела лица всех окружающих ее девушек. И спустя минуту она с внезапным воодушевлением подхватила снова:

   - Ведь есть же женщины-адвокаты, женщины профессора, врачи... Почему бы и не быть женщинам-священникам?

   - Mesdames, вставайте скорее: Ханжа на горизонте! - пулей влетая в дортуар, крикнула Зина Алферова.

   - Господи, от Скифки избавились на недельку, так Ханжа таскается по пятам за нами! - вздыхает Шарадзе.

   - Fi donc!(Фу!) Какое выражение! - пожимает плечами Лулу Савикова.

   - Уж молчи, пожалуйста. До выражений ли тут! - огрызается Тамара.

   - Итак, вечером в клубе, когда все утихнет. Да? Согласны?

   - Согласны. Конечно, согласны...

   - Mesdam'очки, а кто из нас понесет Таиточке приданое?

   - Я!

   - Я!

   - И я!

   - Всем нельзя. Пусть самые близкие родственники идут, - командует Ника, - мать, отец, дедушка и бабушка...

   - Дорогая моя, а можно и мне, как одной из теток? - робко осведомляется Зина Алферова.

   - Тогда и все тетки, если одна, - заявляют остальные.

   - Тише, mesdames, тише. "Она" уже здесь.

   Тихо и неслышно, как-то бочком, вползает в дортуар инспектриса.

   - Опять шум, опять крики! Недурное время провождение для благовоспитанных барышень.

   - Но ведь нынче еще рождественские праздники! - поднимается чей-то протестующий голос.

   - Так, по-вашему, надо на праздниках шуметь! Ведь это только у... у... нетрезвых крестьян принято... - кривит губы Юлия Павловна.

   Где-то сдержанно фыркают.

   - У "нетрезвых крестьян". Ха-ха-ха. Она, конечно, хотела сказать - у пьяных мужиков... Лулушка, слышишь, Ханжа заразилась твоей комильфошностью, - шепчет Маша Лихачева по адресу корректной Савиковой.

   - Оставьте меня ради Бога в покое, - шепотом же злится Лулу.

   Все наскоро одеваются и под конвоем инспектрисы, вместо отсутствующей Брунс, идут на молитву.

   Снова вечер. Давно потушен свет в дортуаре. Отдежурив чужое дежурство, совсем разбитая, инспектриса идет к себе. С подобострастной улыбкой встречает ее седовласая Капитоша:

   - Слава Богу, угомонились ваши "сорванцы", барышня. Уж и денек ныне выпал!.. - говорит она, расшнуровывая ботинки своей совсем размякшей от усталости шестидесятилетней барышне.

   - Ах, Капитоша, дня не дождусь, когда вернется Фрейлейн Брунс.

   Капитоша с участием смотрит в пожелтевшее морщинистое лицо госпожи Гандуровой.

   - А знаете ли, барышня, я должна вам кое-что сообщить.

   - Что такое? - сразу подтянулась инспектриса. Да вы не волнуйтесь, ради Господа Бога, барышня, да только приметила я кое-что.

   - Что приметили? Говорите скорее, Капитоша

   - Да не ладное у нас творится что-то.

   - Ну?

   - Приметила я, что кажинный вечер барышни выпускные по очереди в сторожку наведываются.

   - Вот-вот... И я сама раз это заметила... До утреннего звонка еще ходили. Ну, я узнала причину. Они обещали, что это не повторится больше. Неужели опять? - тоскливо срывается с поблекших уст Юлии Павловны.

   - Вчера и третьего дня своими глазами видала, барышня. Вошли туда, пробыли минут десять и бегом обратно,

   - А кто? Кто? Вы не заметили, нет? Наверное, Баян.

   - И барышня Баян, и барышня Тольская, и Лихачева, и Тер-Дуярова, и Сокольская, и все.

   - Ага, отлично...

   Полон значения звучит этот возглас в уютной спальне инспектрисы. Затем она снимает при помощи Капитоши свое форменное "мундирное" платье и облачается в пестрый турецкий капот и медленно, крадучись, выходит из комнаты.

   В "клубе" нынче, в этот поздний январский вечер, происходит нечто совсем из ряду вон выходящее. На середину комнаты выдвинут небольшой столик, находящийся обыкновенно под одним из окон. Вокруг столика стоят принесенные из дортуара и умывальной комнаты табуреты. На них сидят Ника Баян, Тер-Дуярова, Тольская, Сокольская, Чернова, Веселовская, Алферова, Лихачева и Наташа Браун. Все лица внимательны и сосредоточены. Только Ника и смугленький Алеко не могут постичь всего значения торжественной минуты. Они то и дело хихикают, пересмеиваются, делают свои замечания Мари Веселовской. Наташа Браун пресерьезно уверила эту спокойную уравновешенную девушку, что в глазах у Марии есть какая-то сила, что-то такое, чего не объяснишь словами, но что, бесспорно, имеет какое-то скрытое значение, что она - "медиум".

   Сидят девушки за столом уже около получаса, положив на край его пальцы таким образом, что конец мизинца одной прикасается к мизинцу соседки. Таким образом составлена непрерывная цепь. Вызывают "духов". В данный момент ждут появления духа поэта Надсона, по совету его ярой поклонницы Наташи Браун.

   - Явись! Явись! Явись! - повторяет "невеста Надсона" - Явись - и сообщи нам, какая жизнь ждет нас там, за гранями бытия!..

   - Охота ему тоже являться и тревожить себя ради каких-то девчонок! - шепотом говорит Ника.

   - Я думаю, - соглашается с ней Чернова.

   - Но он не может не видеть, как его здесь любят, - пылко возражает Наташа и в забывчивости начинает декламировать шепотом:

   - Брось, милая, брось, лучше послушай, что за загадку я тебе скажу. Что такое: "висит зеленая и пищит?" - кричит Шарадзе.

   - Лампа! - хохочет "Золотая рыбка".

   - А зачем тогда пищит?

   - Mesdames, тише! Или духов вызывать, или шарады разгадывать, что-нибудь одно, - сердится белокурая "невеста Надсона".

   - Все равно, надо свет погасить. При свете он не пожелает явиться, - говорит Хризантема.

   - Согласны, согласны. Тушите.

   - Страшно, Mesdames, в темноте... - шепчет Маша Лихачева.

   - Тебе-то уж нечего бояться вовсе, - острит Ника; духи к тебе-то не подойдут: от тебя духами за версту пахнет. Чихать будут, а духам чихать нельзя.

   - Mesdames, я гашу свет. Сидите смирно.

   В "клубе" сразу становится темно. Только луна, плывя в далеких ночных облаках, заглядывает в комнату и бросает свои призрачные блики на лица девушек, сидящих за столом. Напряженная тишина водворяется в комнате. Чего-то сосредоточенно ждут

   Наташа Браун вперила глаза в дверь (ей почему-то кажется, что дух, как живой человек, должен войти не иначе как через дверь), и губы ее шепчут беззвучно:

   - Ты войдешь сейчас, прекрасный поэт, бледный и чернокудрый рыцарь искусства, и целый мир неведомых радостей принесешь с собой. Ты расскажешь нам, какие дивные гимны слагаешь теперь в загробном мире... Явись же, скорее, дай возможность увидеть твой кроткий образ, твой дивный лик...

   - Селедка! Не лампа, а селедка! - вдруг неожиданно раздается среди абсолютной тишины торжествующий голос Шарадзе.

   - Что такое?

   - Ну, да селедка. Висит, потому что ее повесили; зеленая, потому что ее в зеленую краску выкрасили, а пищит, - для того, чтобы труднее разгадать было.

   - Так это она про шараду... Ха-ха-ха!..

   - Mesdames, это свинство. Тут настроение нужно, а они хохочут - сердится Наташа Браун.

   - Ах, Господи! Дух под столом, кажется, за ногу меня схватил!

   - Лихачева, стыдись, такая большая и такая...

   - Глупая... Очень может быть, - беззаботно говорит Маша. - Воля ваша, скучно сидеть и ждать у моря погоды. Не очень-то любезные господа ваши духи, должна я сказать.

   - Mesdames, mesdames! Смотрите, какая красота! - и Ника Баян поднимает к верхнему, не замазанному известью стеклу окна восторженное, восхищенное личико.

   Действительно, красиво.

   Луна, бледная таинственная красавица, движется медленно среди облаков по залитой ее млечным сиянием лазури. Горы, пропасти, ущелья, башни, замки и дворцы возвышаются там за ней... И кажутся они серебряными в ее обманчивом сиянии.

   - Сейчас, я чувствую, должно совершиться нечто, - говорит Наташа Браун, и белокурая головка ее снова поворачивается в сторону двери.

   Все вздрагивают. Нервы невольно напрягаются.

   Так и есть... Тихие, едва уловимые шаги слышатся в коридоре. Кто-то словно подкрадывается в ночной тишине.

   "Он!" - бурно колотится сердце в груди Наташи.

   Все ближе, все слышнее шаги... Девушки притихли и насторожились... Даже Баян не шутит. Даже смугленький Алеко не смеется над "настроением", подруг против своего обыкновения.

   Кто-то идет... Крадется по направлению к "клубу"...Невольная жуть охватывает сердца девушек. Рук сцепленные пальцами, дрожат. А шаги все ближе и ближе... Сердца трепещут и бьются.

   - Боже мой! - срывается у кого-то подавленным звуком.

   Все явственнее, чудится, как кто-то притаился по ту сторону двери и берется за дверную ручку.

   Все бледнеют. Невольно захватывает дыханье в груди... Пересыхают мгновенно губы... Пугливым ожиданием горят глаза... Вот-вот, чудится, отворится дверь пресловутого "клуба"; войдет некто бесформенный, бестелесный, светлый, как облако, и жуткий, как мрак... Теперь ожидание достигло высшей точки напряжения. Сердца заколотились шибко-шибко у девяти взволнованных девушек.

   Дверь скрипнула и распахнулась настежь...

   И дружное испуганное "ах" вырвалось у всех девятерых.

  

  

   Белая фигура стройной институтки с маской на лице перешагнула порог клуба. И в тот же миг жалобно прозвучал высокий взволнованный голосок:

   - Зачем вы потушили огонь? Зачем сидите в темноте? Ах, как страшно!

   - Лиза! Лизанька! Ты?

   Черная маска скользит вниз, и встревоженное лицо Лизы Ивановой появляется чуть озаренное лунным светом. Лиза смотрит на юных спириток большими испуганными глазами. Спиритки - на Лизу.

   - Что за маскарад? Почему ты в маске? Что случилось? Да говори же. Говори скорей.

   Спиритический сеанс прерывается. Тревога росла. Не до вызова тени теперь, когда настоящая жизнь предъявляет свои права,

   - Mesdames, я сейчас от Таиточки, Стеша приходила и просила зайти к сестренке. Глаша все время капризничает и блажит. Я боялась быть узнанной и надела, маску. Так, думаю, не узнает Ханжа, если встретится невзначай. Слава Богу, никого не встретила. Но Таиточку не успокоила тоже. Девочка плачет, капризничает весь вечер и все зовет "бабушку Нику". Ефим с ног сбился, трясется от страху. Того и гляди плач Таиточки привлечет внимание начальства.

   - Меня она зовет, ты говоришь? Ника быстро срывается со своего места.

   - Да, да...

   - В таком случае бегу.

   - Стой, стой! Надень мою маску на всякий случай.

   - Да захвати мой платок. Давай я закутаю тебя хорошенько... Так. Теперь ты - таинственная фигура в черном, с маской на лице, ни дать ни взять, героиня какого-нибудь старинного французского романа, - смеется черненький Алеко.

   При свете луны Ника, действительно, имеет фантастический вид. В разрезах черной бархатной маски Таинственно мерцают ее глаза. Темный платок драпирует наподобие плаща всю ее тоненькую гибкую фигурку. Длинная нижняя собственная юбка темно-синего цвета, доходя до пяток, делает ее выше ростом, стройнее.

   - Прощай, прощай, и помни обо мне! - патетическим жестом поднимая руку кверху, басит она пародируя слова тени отца Гамлета, одного из лиц бессмертной шекспировской трагедии.

   - До свидания, дети мои. Иду. Если Ханжа встретится, клянусь, испугается и ударится в бегство.

   - Вне сомнения, ибо ты страшна сейчас, как смертный грех.

   - Тем лучше для меня. Тем хуже для нее. Addio. (Прощайте) Скрываюсь.

   Ника давно исчезла, а восемь оставшихся в "клубе" девушек с присоединившейся к ним девятой, Лизой, долго еще беседовали и делали предположения по поводу Глашиного беспокойства.

   - И чего она капризничает, право. Все, кажется, у нее есть: и шубка, и белье, и платье, и конфеты, и в сберегательной кассе две с половиной сотни на ее имя лежит... - резюмирует Тамара.

   - Боже, Тамара, как ты, однако, наивна, - волнуясь, замечает Золотая рыбка, - во-первых, Таиточка еще слишком мала, чтобы понять такую важную вещь, как лежащие на книжке в сберегательной кассе деньги, а во-вторых... К чему ей и шубка, и нарядное платье, когда она целыми днями сидит взаперти в своей сторожке.

   - Неправда, она гуляет.

   - Несчастная! Это она называет гулять: постоять четверть часа на пороге мертвецкой при открытой двери на крыльцо.

   - Ах! - и маленькая ладонь Шарадзе изо всей силы шлепает себя по лбу.

   - Что такое? Что с тобой?

   - Идея, mesdames, идея!

   - Новая задача или шарада, конечно? - иронизирует Золотая рыбка своим стеклянным голоском.

   - Да, если хотите, это - шарада, но такая шарада, которую не решит никто.

   - А ты решила?

   - Я решила.

   - Двенадцать тебе с плюсом за это, - и Маша Лихачева посылает армянке воздушный поцелуй.

   - Говори же, говори, Тамара! - звучат кругом голоса заинтересованных девушек.

   - Вот в чем дело, mesdames. Ведь Скифки нет в институте.

   - Нет, но это не шарада, а решенный вопрос.

   - И не будет еще с неделю по крайней мере.

   - Да, почти целую неделю.

   - А комната ее пуста.

   - Разумеется.

   - А Тайночке нашей адски надоела сторожка.

   - Надоела, понятно.

   - Так нет ведь Скифки в институте. - повторила Шарадзе.

   - Нет, что ж, из этого наконец?

   - Ну, так вот, нельзя ли временно перевести Тайночку к Скифке, предварительно наказав нашей милочке ничего не трогать. В комнате Скифки...Таиточке будет там у нее хорошо: и воздух другой и постель мягкая и простору больше. Да и мы больше времени уделять ей можем, не рискуя попасться на глаза Ханже. Что, mesdam'очки, какова моя шарада? - и Тамара сияющими глазами обвела подруг.

   - Она гениальна!

   - Молодчина, Шарадзе!

   - Умница, Тамарочка!

   - Шарадзе, браво! Бис!

   - Тер-Дуярова, придите в мои объятия, я вас расцелую! - комически приседает перед армянкой Золотая рыбка.

   - Качать Шарадзе! Качать!

   - Mesdam'очки, тише! Тише! - звучит грудной низкий голос Земфиры. - Вы так кричите, что на другом конце города слышно. Ведь сборище наше не разрешено начальством, прошу не забывать.

   Но ее никто не слушает. Тамару подхватывают на руки и качают. Ночные туфли валятся с ног армянки, она хочет их схватить, но Золотая рыбка предупреждает ее желание, подхватывает их со смехом высоко держа их над головой потрясает ими как трофеем победы и мчится с ними из "клуба" в дортуар. За ней летят, едва сдерживая готовый вырваться из груди хохот, остальные. Вся нестройная маленькая толпа несется, шаркая туфлями и шелестя нижними юбками, в дортуар.

   Едва достигнув порога умывальной, все сразу останавливаются у дверей. Зловещий, отчаянный, полный нечеловеческого ужаса крик несется откуда-то издали, со стороны нижнего коридора.

   - Что это, mesdames? Что это?

   - Ааа!.. - и со слабенькой Хризантемой делается истерический припадок.

   - Убивают кого-то... - шепчет Шарадзе, и в черных глазах армянки разливается ужас.

   - В дортуар скорее, в дортуар!

   Вся маленькая толпа испуганных девушек ринулась, дрожа, в спальню. Там царит тот же ужас. Все проснулись. Волнуясь, смущенные и испуганные, Допытываются друг у друга:

   - Кто это кричал так страшно?

   - О, Господи, что случилось внизу?!

   И с замиранием сердца прислушиваются к звукам, раздающимся вдалеке. Но ничего особенного не слышно.

   Капает по капле в бассейн вода из крана. Институт спит. И выпускные, несколько успокоившись, мало-помалу ложатся по своим постелям. Вечер подходит к концу. Начинается ночь.

   Между тем вот что произошло в то же самое время в нижнем коридоре.

   Уже за чаем Заря Ратмирова обратила всеобщее внимание своим рассеянным видом, задумчивость и тревожным выражением глаз. Когда четыре ее одноклассницы, оставшиеся на рождественские каникулы в институте, поднялись в дортуар, Заря проскользнула мимо заговорившейся с кем-то Зои Львовны дежурившей в этот день у второклассниц, и спустилась в нижний лазаретный коридор.

   Сердце девочки билось тревожно. Вот уже несколько дней, как юная княжна Заря не видит своего кумира - Нику Баян. Холодно встречают ее обычно ласковые глаза Ники, когда она, Заря, впивается взглядами в Нику на общей молитве или в зале, или в коридоре при встречах.

   "Конечно, Ника Баян - талант и красавица, конечно, она "само очарование", - придерживаясь институтского лексикона, говорит сама себе Заря, но... но... ведь ласкова же она со всеми другими и больше всех с этой глупой белобрысой девчонкой, которая отняла у нее, Зари, Никину любовь. Недаром же следит за ними изо дня в день Заря и видит, как почти ежедневно Ника прокрадывается в сторожку, где живет эта "белобрысая дрянь". Заря с ненавистью вспоминает о Глаше. Не будь ее, Ника Баян не отдала бы этой девчонке весь свой досуг и продолжала бы в свободное время бывать с ней, Зарей, княжной Зиновией Ратмировой ("Зарей" она почему-то называла себя в раннем детстве, и с тех пор это имя так и осталось за ней).

   Сегодня Заря решила подкараулить Нику на пути ее следования в сторожку и серьезно переговорить с ней обо всем. О! Она не может молчать больше. Ника измучила ее своим невниманием и презрением. И за что? За что? Серо-синие глаза Зари сверкают в полумраке лестницы, куда она спешит для встречи с Никой. Целый день она издали следила за Баян, карауля каждый шаг ее, каждое движение. Но Ника, как нарочно, не выходила из классной. Значит, она решила после чая идти навестить эту противную Глашку, о существовании которой, благодаря своему тонкому выслеживанию, узнала Заря.

   Княжна Ратмирова спустилась с лестницы и повернула в сторону лазарета. Через дверь последней хорошо видно освещенное окно Ефима, и сам он у стола с газетой в руках. Слышен тихий, "блажной" плач Глаши и уговаривания добряка-сторожа.

   "Противная... Капризная.. Скверная... Есть в ней что любить, нечего сказать!" - со злостью думает Заря, прислушиваясь к капризным всхлипываниям разбушевавшейся Глаши.

   У дверей лазарета - выступ. Заря садится на него. Из окон круглой комнаты, сквозь стеклянную дверь ее светит месяц. Причудливые блики бегают и скользят по каменному полу и белым оштукатуренным стенам. И кажется расстроенному воображению, что чья-то белая тень бродит по круглой комнате... Совсем некстати припоминается покойная Катя Софронова, лежавшая здесь до минуты отпевания, два года назад, среди кадок с тропическ