Чарская Лидия Алексеевна - Княжна Джаваха

р?

  - Нет, не знаю... Неужели ага-Бекир, ваш вождь и начальник, может интересоваться нищим сазандаром? - надменно ответил тот.

  - Слушай же, - снова произнес, не сводя с меня горящих глаз, Абрек, - это не сазандар, а дочь моего врага - русского генерала князя Джаваха-оглы-Джамата.

  И, сказав это, он внезапно умолк, торжествующе обводя взглядом все собрание.

  Настала зловещая тишина, такая тишина, что слышно было, как летучая мышь шелестела крыльями, да капли дождя гулко падали на размякший грунт.

  - Так это правда? - спросил тот, которого называли ага-Бекиром, и мрачное лицо его еще больше нахмурилось.

  - Не веришь! - рассмеялся Абрек и, неожиданно приблизившись ко мне, сорвал с моей головы папаху.

  Пышные косы, прижатые крепко сидевшей на них шапкой, упали с темени и двумя черными змейками спустились вдоль стана.

  В ту же минуту громкий и веселый смех нарушил тишину.

  - Ай да мальчишка! Вот так сазандар! - хохотали душманы, оглядывая меня насмешливыми и зоркими глазами.

  Между тем Абрек приблизился ко мне. Его лицо сияло какой-то сатанинской радостью:

  - Слышишь ты, княжна Нина Джаваха! Я узнал тебя... скажи же этому аге, моему начальнику, что Абрек говорит правду...

  - Абрек говорит правду, - точно во сне пролепетала я, - Абрек говорит правду. Я - княжна Джаваха.

  - Тем лучше, - вмешался ага-Бекир, - если ты дочь русского генерала, - мы сорвем с него большой выкуп.

  - Выкуп? - прервал его Абрек, и лицо его перекосилось от бешенства. - Нет!.. Не вычеканили еще тех туманов, какими можно выкупить мою пленницу!.. У меня старые счеты с этой девчонкой.

  И, обратившись ко мне, он проговорил торжественно:

  - Помнишь ли ты, княжна, как ради драгоценностей старой княгини выдала ты верного слугу? Помнишь, как при всех назвала Абрека и предала его позору? Тогда он поклялся отомстить! Помнишь ты этот красный рубец на моей щеке? помнишь ли, княжна Нина?

  Я молчала. Он был страшен. Перекошенное от бешенства лицо не носило ни малейшего следа сожаления.

  - Мне страшно! - прошептала я и закрыла лицо руками. - Не смотри так на меня, Абрек, мне страшно!

  - Страшно, - прокричал он в бешенстве, - теперь страшно? А не страшно было выдавать Абрека?.. Я говорил - попомню, и пришел час!..

  - Полно, Абрек, пугать ребенка, - вмешался молодой статный горец, странно похожий на ага-Бекира. - Уж не думаешь ли ты сражаться с детьми?

  - Молчи, Магома, - сказал Абрек, - не суйся туда, где тебя не спрашивают! Абрек большой слуга ага-Бекира. Абрек привозит своему начальнику и золото, и ткани, и драгоценности. Теперь Абрек привез ага-Бекиру коня, такого коня, какого давно хотел ага... Абрек чуть не попал в тюрьму из-за жалкой девчонки, Абрека ударили нагайкой... и кто же - презренный урус, грузин! Сегодня Абрек увел коня от своего недруга... Никто не заметил, все искали пропавшую девчонку... Свадьбу не пировали... вина не пили... бросились в горы догонять ребенка... Абрек пробрался в конюшню и взял коня. Никто не видел, креме Андро... Да он блажной... одержим шайтаном... если и видел, то не скажет, а скажет, - Абрек уже далеко... что пользы? Бери коня, ага-Бекир, и награждай по обещанью верного слугу.

  - Чем наградить тебя, Абрек? - спросил вождь душманов. - Бери деньги, вещи, что хочешь.

  - Ничего не надо, ага! Одного хочу: отдай девчонку...

  Я вздрогнула, зловещее лицо горца приводило меня в смертельный ужас... Он мог замучить и убить меня безнаказанно... Горы свято хранили тайны своих душманов...

  Мое сердце уже больше не замирало. Оно было сковано тем ледяным ужасом, который трудно описать.

  Моя жизнь зависела от ответа Бекира. Он стоял лицом к костру и, казалось, боролся. Богатый выкуп, очевидно, прельщал его, но в то же время он не хотел отступиться от слова, данного Абреку в присутствии своих подчиненных: он должен был сдержать это слово. Оттого-то лицо его носило следы борьбы и нерешительности.

  - Брат, - снова вмешался в разговор юный и стройный Магома, - брат, неужели ты не вступишься за бедного ребенка?

  Неожиданное вмешательство юноши погубило меня.

  - Магома! - важно начал Бекир, - законами Корана запрещается младшим учить старших. Ты еще не воин, а ребенок. Помни... в Кабарде не нарушают данного слова... А мы оба с тобой, Магома, родом из Кабарды!

  Потом, повернувшись в сторону моего врага, он сказал:

  - Абрек, пленница - твоя.

  - Харрабаджа!* - безумно крикнул Абрек, и его воинственный крик далеко раскатился зловещим эхо по горным теснинам. - Харрабаджа! Велик Аллах и Магомет, пророк его... Будь благословен на мудром решении, ага-Бекир!.. Теперь я насыщусь вполне моим мщением!.. Князь горийский попомнит, как он оскорбил вольного сына гор. Князь горийский - завтра же найдет в саду труп своей дочери! Харрабаджа!

  ______________

  * Воинственный, восторженный крик у горцев.

  Я помертвела... ужас сковал мои члены... Не помню, что было дальше... Пламя костра разрасталось все больше и больше и принимало чудовищные размеры... Казалось, точно горы сдвинулись надо мною, и я лечу в бездну...

  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  Когда я пришла в себя, та же темная ночь стояла над окрестностями. Дождь перестал, но тучи еще не открывали неба. Костер потухал и тлеющие уголья, вспыхивая по временам, озаряли спящие фигуры душманов...

  Все мои члены ныли... Я хотела расправить их и не могла поднять руки. К ужасу моему, я поняла, что была связана...

  Страх перед близостью смерти холодил мои жилы. Запоздалое раскаяние в моем нелепом бегстве больно сосало мне сердце...

  ""Завтра князь горийский найдет в своем саду труп своей дочери!!" - переливалось на тысячу ладов в моих ушах. - Завтра меня не будет! Ангел смерти прошел так близко, что его крыло едва не задело меня... Завтра оно меня накроет... Завтра я буду трупом... Мой бедный отец останется одиноким... И на горийском кладбище поднимется еще новый холмик... Живая я ушла с моей родины, мертвую судьба возвращает меня ей. Темный Ангел близко!.."

  И никогда жизнь не казалась мне такой прекрасной, как теперь!.. Теперь, на краю могилы, я искренне раскаивалась в том, что сделала...

  Бедный отец! бедный папа! ты не скажешь больше "чеми потара, сакварело" твоей маленькой Нине! Ты не услышишь больше никогда смеха твоей дочурки!

  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  Уголья в костре еще раз вспыхнули и погасли... В ту же минуту странный шорох раздался вблизи меня...

  "Это Абрек! - в смертной тоске подумала я. - Абрек идет покончить со мною..."

  И странно: близкая смерть теперь уже не пугала меня. Я видела, как умирала мама, Юлико. В этом не было ничего страшного... Страшно только ожидание, а там... вечный покой. Это часто повторял дедушка Магомет; я вспомнила теперь его слова...

  И я приготовилась и ждала... Вот кто-то приблизился ко мне... Маленькая серебристая лента, должно быть, лезвие кинжала, мелькнула в воздухе и... и в это самое время, когда я ожидала, что настал мой последний час, мои руки и ноги были внезапно освобождены от режущих их веревок, и кто-то сильный поднял меня на воздух и понес.

  Опять отчаянный страх - не перед смертью, нет, а от неведения того, что хотят делать со мною, - сковал мою маленькую душу. Я не могла кричать... я задыхалась. Легкий стон вырвался из моей груди... но в ту же минуту на губы мои легла чья-то сильная рука и сжала мне рот, так что я не могла крикнуть... Где-то близко-близко послышалось конное ржание. Внезапно те же руки опустили меня на что-то твердое... Потом я ясно почувствовала, как меня привязали к седлу лошади, как обмотали повода туго-туго вокруг моих кистей... В эту самую минуту луна выглянула из-за тучи и осветила стоящего передо мною человека...

  Это был Магома... А сама я сидела на спине моего Шалого... Верный конь тихо ржал и все его тело подергивалось дрожью нетерпения...

  Безумная радость охватила меня... Я не умру под ударом Абрековой шашки! Магома избавил меня от смерти! Магома спас меня!

  Что его заставило пойти против брата? Отвращение ли к крови или юношеская доброта, - но он избавил меня от смерти, от гибели...

  - Ну, теперь, айда, - тихо зашептал он, - от быстроты коня зависит спасение!.. (Нагонят - убьют!..

  Сказав это, Магома изо всей силы ударил Шалого нагайкой. Благородный конь, незнакомый до сих пор с таким приемом, рванулся, встал на дыбы и... понесся вперед, как безумный... Я не успела оглянуться назад, ни даже кивнуть в знак благодарности моему спасителю. Шалый, точно сознавая смертельную опасность, несся, как вихрь.

  Гроза утихала... Отдаленные раскаты грома изредка нарушали торжественное безмолвие гор...

  В моей душе тоже постепенно стихала гроза ужасов, потрясших ее так внезапно. Прямо надо мною темнел полог ночного неба... Я подняла к нему взор и самая горячая, самая жаркая молитва вырвалась из моего детского сердца и понеслась к престолу Всевышнего...

  

  

  

  

  Глава XIII

  

  

  

   Снова дома. Две клятвы

  Луна пряталась и выходила снова, и снова пряталась за тучу, а Шалый все несся и несся вперед... Кругом, темнея, высились великаны-горы, точно призраки исполинских духов. Я скакала без мысли, без чувства... Голова моя не работала... Мне теперь не было ни страшно, ни жутко... Ужасное волнение сменилось полнейшим равнодушием... Сердце молчало... мозг тоже... Странная сонливость овладевала мной... Я уже начала склоняться к шее лошади, борясь последними силами с нежеланной дремотой, как вдруг совсем близко от меня прозвучали копыта коня.

  - Погоня! - вихрем пронеслось в моем мозгу и я конвульсивно сжала ногами бока Шалого. Но погоня настигала... Вот она ближе... ближе... вот уже ясно слышится храп передовой лошади. Я зажмуриваю глаза. "Сейчас смерть... - реет в моей голове быстрая мысль... - Стоило Магоме спасать меня, для того чтобы судьба снова толкнула меня в холодные объятия смерти!"

  - Ну, Шалый, ну, милый, скорее, скорее!.. - понукала и моего любимца, и он скакал так, как может только скакать волшебный конь в какой-нибудь сказке...

  И все-таки не в его власти было спасти свою маленькую госпожу!.. Страшный всадник настигал меня!.. Его лошадь шла теперь вровень с моей. Он, я видела ясно, заглядывал на меня сбоку и вдруг, поравнявшись со мною, внезапно вскрикнул:

  - Матушка! Княжна! Стойте, ведь свои же... Это я - Михако... Еле признал... Стойте!..

  Вмиг все застлалось перед моими глазами розовым туманом. Будто ночь минула, будто солнечный свет одолел тьму... Я смеялась и рыдала, как безумная... Мне вторило далекое эхо гор: словно горные духи выказывали мне свое сочувствие.

  Михако схватил поводья и остановил Шалого... Минута... и я уже была у него в седле... Нас окружали папины казаки, разосланные на поиски за мною... Я видела при свете месяца их загорелые радостные лица. Михако плакал от счастья вместе со мною... Потом, будучи не в силах одолеть подступившей дремоты, я обняла грубо солдатскую шею Михако и... заснула...

  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  Сон мой длился долго... Я слышала, однако, сквозь него, как мы ехали все быстрее и быстрее. Голова моя горела, как в огне, тело ныло... Я слышала, как мы выехали на берег, как шумела вода...

  - Это Кура... - подсказывал мне сон, - значит, уже близко, значит, я уже скоро-скоро увижу папу!..

  Вот мы поднимаемся в гору, вот опускаемся... еще... еще немного... и заскрипели ворота... забегали люди, что-то красное сверкнуло мне в глаза сквозь смежившиеся веки. Это огни... Слышны голоса, топот... Чей-то крик - не то отчаянный, не то радостный... Это Барбале, я узнаю ее голос... Потом кто-то торопливо бежит по аллее, и я слышу мучительно-вопрошающий, полный страдания голос:

  - Где она? Жива ли?

  Я делаю невероятное усилие и открываю глаза. Их почти ослепляет свет. Но все-таки я отлично вижу его. Он протягивает руки... Его лицо полно невыразимого счастья.

  - Папа! - отчаянно кричу я и, рыдая, бьюсь на его груди.

  - Дитя мое! дорогое мое дитя! - шепчет он между поцелуями и слезами и, предшествуемый людьми, несет меня в дом.

  Он сам раздевает меня, не подпуская Барбале, кладет в постель и вдруг из груди его рвется не то стон, не то мольба, полная отчаяния:

  - Скажи мне! поклянись мне, что никогда, никогда больше ты этого не сделаешь!

  Я только наклоняю голову в ответ, потому что слезы давят мне горло и не дают произнести слова.

  - Нет, нет, - говорю я, наконец, - никогда, клянусь тебе дедой, отец, никогда!

  Он видит глаза, красноречиво устремленные на портрет той, которую мы оба так любили, - на портрет моей дорогой матери - и вдруг, простерев к ней руки, он говорит глубоким, за душу хватающим голосом:

  - А я клянусь тебе, Нина, что никогда другой деды не будет у тебя! Поняла ли ты меня, малютка?..

  О, да, я поняла его, я поняла моего доброго, великодушного отца! Я поняла, что он догадался о причине моего бегства и решил искупить ее.

  - А теперь расскажи мне все, - попросил он меня, - расскажи!

  И я тотчас же исполнила желание моего дорогого. Все без утайки поведала я ему. Его глаза мрачно горели, когда дошла очередь до поступка Абрека.

  - Ему не будет пощады, - проговорил он сквозь зубы и порывисто нежно обнял меня, как бы желая вознаградить этой лаской за все пережитые мною страхи.

  - А Магома, папа! ведь если полиция поймает душманов, - они пощадят Магому?

  - Ну, разумеется, дитя мое!.. Я сам буду хлопотать за твоего спасителя... А теперь усни... закрой свои глазки...

  И ни одного упрека, ни одного, за все те мученья... которые я доставила ему. Сколько ласки, сколько любви, сколько нежности!.. О, мой отец, мой дорогой отец, мой любимый!.. Чем только искупить мне мою вину перед тобою, мой необдуманный поступок?.. И я бранила себя и целовала его руки, эти нежные руки, гладившие мои щеки, мокрые от детских, сладостных слез...

  Я уснула в эту ночь примиренная, радостная, счастливая...

  

  

  

  

  Глава XIV

  

  

  

   В путь-дорогу

  Дни не шли, а бежали... Я замечала, что со времени моего побега из дому все как-то иначе стали относиться ко мне. Бабушка не бранилась, как бывало раньше, хотя недружелюбно поглядывала на меня. Расстроившаяся свадьба папы не давала ей покою. В этом она винила меня одну. Прислуга смотрела на меня теперь, как на взрослую. Барбале подолгу заглядывалась на меня не то с сожалением, не то с грустью. Я не могла понять, что это означало... Отец разговаривал со мною серьезно, не как с ребенком, с одиннадцатилетней девочкой, а как бы со взрослой девушкой.

  - Ты мой друг, Нина, самый преданный и верный, - говорил он.

  - Я твой друг, папа, и люблю тебя больше всего в мире, - пылко восклицала я.

  Жизнь снова улыбалась мне, как в сказке... Исчезло малейшее облачко с моего горизонта, и счастье, полное и радостное, воцарилось в доме.

  Но счастье не бывает продолжительно. Жизнь - не сказка, в которой розовые феи с золотыми посохами создают в один миг дворцы и замки для своих златокудрых принцесс...

  Так бывает только в сказке. В жизни - иное...

  Папа приехал как-то расстроенный и встревоженный из полка.

  - Княжна дома? - послышался его взволнованный голос.

  - Я здесь, папочка-радость! - крикнула я и повисла у него на шее.

  - Нина-джаночка, я должен потолковать с тобою серьезно, - проговорил он.

  Мы прошли в его кабинет и я, как вполне благовоспитанная девочка, уселась на тахте, сложила на коленях руки и приготовилась слушать.

  - Дитя мое, - начал он, - тебе 11 лет. Через 5-6 лет ты будешь взрослая барышня. Настала пора серьезно заняться учением. Ты должна быть хорошо воспитана и образована. Тебе предстоит бывать в обществе, вращаться в лучших кругах... А чему ты здесь выучишься? Разве только верховой езде и джигитовке, которые знаешь и так в совершенстве. Ты сама понимаешь, что для княжны Джавахи этого недостаточно... А дальше что, Нина? Бабушка не хочет заняться твоим воспитанием, да она скоро оставляет Гори, мне же по службе придется теперь чаще отлучаться из дому. Сегодня в полку я получил об этом приказ. Оставлять тебя на попечение гувернанток и прислуги я не желал бы... У меня не было бы тогда ни одной спокойной минуты... И вот что я придумал, джаночка... не пугайся только, здесь нет ничего страшного... Я придумал отдать тебя в институт в Петербурге. Отправив тебя туда, я буду спокоен, зная, что ты находишься под опекою опытных людей... Там у тебя будет много подруг, много девочек одного возраста с тобою... К тому же начальница института, княгиня Б., сестра моего товарища и моя старинная приятельница... Она полюбит тебя, как родную... Зиму будешь проводить там, лето дома... Согласна ли ты на это, детка?

  Согласна ли была я? Согласна ли теперь, когда малейшее его желание стало для меня законом! Да и потом, я твердо сознавала всю неизбежность подобного решения. Мне самой хотелось учиться... Я слишком мало знала для своих лет, а мой пытливый, всем интересующийся ум - жаждал знания.

  - Да, папочка, - твердо произнесла я, - ты хорошо придумал... только... пиши мне почаще и бери в Гори каждое лето...

  Он обнял меня и обещал исполнить все мои желания.

  С этого же дня поднялась сутолока и возня в доме. Мы должны были уехать через месяц... Барбале плакала, Михако смотрел мне в глаза, даже бабушкины слуги сочувственно покачивали головами, глядя на меня. С отцом я была неразлучна... Мы ездили в горы, упиваясь нашим одиночеством, и наговаривались вдоволь во время этих чудесных прогулок.

  А дни не шли, а летели... Как-то раз папа принес мне свежую новость. Шайку душманов окружили в горах и всех переловили. Они сидят в тюрьме и скоро их будут судить.

  - А Магома? - вырвалось у меня.

  - Магома будет свободен: я сам докажу его невинность, - успокоил меня отец.

  Слова папы оправдались. Их судили и предали законной каре.

  Магому освободили.

  Он пришел к нам на следующий день и попросил вызвать отца.

  Это было накануне нашего отъезда в далекую северную столицу. При виде нас он почтительно, по татарскому обычаю, приложил руку ко лбу и груди и весь бледный прошептал в волнении:

  - Ага, будь добрым ко мне и возьми меня к себе... Магома будет тебе верным слугою.

  - Как, Магома, разве ты не вернешься в Кабарду? - удивился отец.

  - Нет, ага... Отроком ушел я оттуда и по желанию брата стал его помощником... Аллах видит, как тяжело мне было это... Ни одного пальца не обагрил Магома кровью... Теперь же мне нельзя вернуться в Кабарду... я освобожден, другие в тюрьме... может быть их уже казнили... С каким же лицом вернусь я один на родину?.. Скажут - не уберег брата...

  - Твой брат был вождем душманов, Магома.

  - Знаю, ага! но разве в Кабарде смотрят так же, как в Кахетии и Имеретии, на это дело? Там разбой - удаль, честь джигита... Его не осудят на родине. Им гордятся... а вот я...

  - Что же ты хочешь, Магома? Я дал тебе, что мог, за спасенье дочери... Но ты вернул мне деньги обратно. Что ты хочешь? Для тебя все сделаю, что могу, - ласково говорил отец.

  - Хочу, ага, служить тебе... и русскому царю, - сказал он просто, и глаза его с мольбою остановились на отце.

  Отец, тронутый горячим порывом молодого кабардинца, обнял его и обещал исполнить его желание. Магома остался у нас помогать Михако до его определения в полк...

  Наступил день отъезда.

  Коляска стояла у крыльца. Барбале громко причитывала в кухне. Отец хмурился и молчал.

  Я обежала весь дом и сад, спустилась к Куре, поднялась на гору, поклонилась дорогим могилкам и в десятый раз побежала в конюшню.

  - Прощай, Шалый, прощай, мой верный друг! - шептала я, целуя лоснящуюся шею моего верного коня.

  - Корми его хорошенько, - сказала я Михако, - чтоб будущее лето, к моему возвращению, вот у него какие бока были! Слышишь?

  - Будьте покойны, княжна-матушка, будете довольны! - отвечал он, а у самого слезы стояли в глазах и подергивались губы.

  К бабушке я пошла проститься тихо и чинно, но без всякого волнения. Единственное лицо на родине, которое я не жалела оставить, была бабушка. Зато с Барбале, благословившей меня образком святой Нины, с Родам, Анной, Михако и Брагимом я целовалась так искренне и крепко, что у меня распухли губы.

  Я не плакала... Мою грудь теснило от слез, но они не выливались наружу.

  - Прощай, Магома, прощай, мой спаситель, - улыбнулась я сквозь туман, застилавший зрение...

  - Храни тебя Аллах, добрая госпожа!

  Мы уже сели в коляску, когда впереди нас поднялось облако пыли и внезапно предстала верхом пред нами на лошади тоненькая баронесса в черной амазонке с длинным вуалем, окутывавшим белым облаком всю ее изящную фигуру.

  - Я хотела проводить вас, Нина, и пожелать вам всего, всего лучшего, - запыхавшись от быстрой езды, произнесла она, и потом, подъехав с моей стороны к коляске, быстро наклонилась, крепко обняла меня и прошептала смущенно: - и попросить вас, чтобы вы не сердились на меня и твердо верили, что я осталась вашим другом!

  Сказав это, она исчезла снова так же быстро, как явилась. Уже издали раздался ее слабый окрик:

  - Добрый путь, Нина, до свиданья!

  Коляска тронулась... Провожавшие замахали платками... Кто-то заплакал... кто-то прокричал напутствие с именем Аллаха... Августовское утро смеялось доверчиво и ясно... Аромат спелых плодов насыщал воздух. В голубом пространстве купался улыбающийся Гори...

  Прежняя жизнь кончилась, начиналась новая - лучшая или худшая, - не знаю.

* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

В ИНСТИТУТЕ

  

  

  

  

  Глава I

  

  

  В каменной клетке. Неожиданные враги

  Я никогда не забуду того, что обещала... Я постараюсь быть доброй и прилежной...

  - Правда ли, Нина?

  - Разве я лгала тебе когда-нибудь, отец?

  - Прости, голубка... Пора...

  - Пора...

  Мы стояли в светло освещенной небольшой приемной института, куда отец сегодня привез меня впервые.

  Мы были не одни. Высокая, седая женщина, казавшаяся мне настоящей королевой, присутствовала при нашем разговоре. Она стесняла нас. Я видела, что папе хотелось сказать мне еще много, но он молчал, потому что высокая женщина была тут, и отец не мог быть при ней тем чудесным, добрым и нежным, каким бывал в Гори.

  - Итак, княгиня, - обратился он к начальнице, - я поручаю вам мое сокровище. Будьте снисходительны к ней... Это немного странный, но чрезвычайно чуткий ребенок... Она требует особенного ухода... Мы, южане, совсем иные люди, чем вы!

  - Не беспокойтесь, князь, я лично позабочусь о вашей прелестной дочери, - произнесла высокая женщина и нежно погладила меня по щеке.

  - Ну, пора!

  Отец решительно поднялся с места, пристегнул шашку и крепко обнял меня. Я повисла у него на груди.

  - До завтра, папа?

  - До завтра, крошка... если княгиня позволит.

  - О! - поторопилась успокоить его начальница, - для князя Джаваха наши двери открыты во всякое время!

  Отец поклонился молча, еще раз поцеловал меня и, сказав: "До завтра", - быстро вышел из комнаты.

  Я смотрела ему вслед - и сердце мое ныло... Я знала, что он приедет завтра, и послезавтра, и каждый день будет навещать меня, пока я не привыкну, но я расставалась с ним впервые среди чужой и новой обстановки.

  Мой переезд от Тифлиса до Петербурга по железной дороге мало занимал меня. Вся душа моя рвалась назад, в пленительный Гори, в мое родное, покинутое гнездышко.

  Около самого Петербурга я словно очнулась... Меня поразило серое, точно хмурящееся небо, на котором скупо светило северное солнце, и воздух без аромата роз и азалий, и чахлые деревья, и голые поля с пожелтевшею травою...

  Когда я вышла из вагона, мое сердце забилось сильно, сильно... Серое небо плакало... Дождик моросил по крышам больших домов. Люди, в резиновых плащах, под зонтиками, показались мне скучными, некрасивыми - мне, привыкшей к ярким и живописным нарядам нашей страны...

  Нас отвезли в лучшую гостиницу, где, несмотря на всю роскошь и удобство, я не могла уснуть от поминутного грохота колес под окнами.

  Когда на следующий вечер папа отвез меня в институт и сдал на руки величественно-ласковой начальнице, я даже как будто чуть-чуть обрадовалась тому, что не буду видеть промозглого петербургского дня, не буду слышать грохота экипажей под окнами нашего номера... И я невольно высказала мои мысли вслух...

  - Ну, и отлично! - обрадовался, в свою очередь, отец. - Ты умная девочка и не будешь слишком скучать... Ведь учиться необходимо, дитя... да и потом - семь лет институтской жизни пролетят так быстро, что ты и не заметишь.

  Семь лет!.. Боже мой, семь лет!.. Через семь лет мои черные косы дорастут до земли, и Шалый ослабеет от старости, а бедная Барбале, наверное, будет уже совсем седая!.. Семь лет!

  - Пойдем, дитя мое, я познакомлю тебя с подругами, - прервала мои размышления начальница. - Ты увидишь, как тебе хорошо и весело будет расти и учиться с другими девочками.

  Длинные коридоры потянулись передо мною. Всюду горели газовые рожки, ярко освещающие белые стены под мрамор, чисто отполированный паркетный пол и попадавшиеся мне по временам небольшие, в форменных зеленых платьях и белых передниках, фигурки институток. Они приседали перед начальницей робко и почтительно, опустив глаза, и спешили дальше.

  Наконец, мы поднялись по широкой, застланной коврами лестнице и вступили в так называемый верхний коридор, где находились классы. Моя спутница вошла со мною в комнату, над дверью которой по черной доске было выведено крупным белым шрифтом: 7-й класс.

  В тот же миг точно пчелиный рой оглушил меня своим жужжаньем. Но это продолжалось лишь секунду. Девочки, учившие вслух уроки, болтавшие и смеявшиеся с подругами, мигом смолкли при входе начальницы. Они все вскочили со своих мест и, приседая, приблизились к нам. Между ними находилась маленькая, толстенькая дама в синем платье.

  - Дети! - торжественно произнесла княгиня и слегка выдвинула меня вперед, - вот вам новая подруга, княжна Нина Джаваха-оглы-Джамата. Полюбите ее. Она приехала с далекого Кавказа и скучает по своей родине. Постарайтесь развлечь и успокоить ее.

  Затем, обращаясь ко мне, начальница прибавила с ободряющей улыбкой:

  - Ну, вот видишь, крошка, сколько веселых маленьких девочек! Верь мне, тебе не будет с ними скучно.

  Классная дама в синем форменном платье приблизилась ко мне и протянула руку.

  - Guten Abend, mein Kind!* - сказала она.

  ______________

  * Добрый вечер, дитя мое! (нем.)

  Я говорила по-немецки и занималась этим языком последний год с моей учительницей, но все-таки я сконфузилась почему-то и смущенно смотрела в полненькое, добродушно-улыбающееся лицо классной дамы.

  Maman - так называли институтки начальницу - еще раз взглянула на меня и ободряюще кивнула головою. Потом, не желая, вероятно, мешать началу моего знакомства с товарками, крепко меня поцеловала, перекрестила и вышла из класса. За нею последовала и классная дама.

  Опять поднялся шум, визг, беснование. Толпа девочек окружила меня со всех сторон, смеясь и забрасывая вопросами: "Кто ты? откуда? кто твои родители?"

  Одна из них, самая шаловливая, пригнула на скамейку и оттуда запищала пронзительным голоском:

  - Новенькая, новенькая, новенькая!

  Другой понравились мои косы, и она бесцеремонно потянула их к себе. Я невольно пошатнулась и села.

  - Как тебя зовут? - подскочила ко мне бойкая девочка с шустрым личиком и во все стороны торчавшими вихрами.

  - Нина, - отвечала я просто.

  - Нина, слышите ли вы! вот так ответ! У тебя нет фамилии, что ли? Слышите, mesdames'очки, ее зовут Нина, и учителя будут ее называть "г-жа Нина"... ха, ха, ха!.. - расхохоталась девочка.

  - Ха, ха, ха! - вторили ей остальные.

  Я не понимала, что тут смешного в том, что мое имя Нина.

  - Ну-с, г-жа Нина, - не унималась шалунья, - а отец твой кто?

  - Мой отец, - не без гордости ответила я, - известный по всему Кавказу генерал. Его имя князь ага Джаваха-оглы-Джамата.

  - Как? как? Повтори.

  - Ага Джаваха-оглы-Джамата, - повторила я, не замечая насмешки, блеснувшей в бойких глазках девочки.

  - Джамата-татата!.. Вот так фамилия! - отчаянно захохотала шалунья.

  Ей вторили остальные.

  Вся кровь бросилась мне в лицо... Как? они смеют издеваться над именем, прогремевшим от Алазани до самого аула Гуниба! Над именем, покрытым боевою славой! Геройским именем, отличенным самим русским царем!.. О, это было слишком!.. Точно крылья выросли за моей спиною и придали мне силу. Я гордо выпрямилась.

  - Слушайте вы, глупые девочки, - едва владея собою, произнесла я запальчиво, - не смейте смеяться над тем, чего вы не поймете никогда... А если еще раз кто-нибудь из вас осмелится переврать умышленно хоть одну букву в моей фамилии, я тотчас же отправлюсь к начальнице и пожалуюсь на шалунью.

  - Ах, ты... - взбеленилась на меня девочка с вихрами. - Фискалка!

  - Что?.. - злобно наступила я на нее, не поняв незнакомого слова, но смутно чувствуя в нем какое-то оскорбление.

  - Фискалка, - пискнула за нею вторая, третья, четвертая, и вся ватага расходившихся девочек запрыгала и заскакала вокруг меня.

  - Фискалка!.. фискалка!.. злючка!.. злючка! фискалка!

  Я зажала уши, чтоб ничего не слышать... Мое сердце болезненно ныло.

  "Что я им сделала? - мучительно сверлило мой мозг, - за что они мучают и терзают меня? Неужели не найдется ни одной доброй души среди них, которая бы заступилась за меня?.."

  Увы! - ни одной... Вокруг меня были только недружелюбные лица, к сердитые возгласы и крики раздавались в группе.

  Вдруг дверь отворилась, и вошла классная дама...

  Пронзительный звонок возвестил час вечернего чая. Поднялся невообразимый шум, суматоха. Девочки торопливо становились в пары. Я же осталась, не двигаясь, на прежнем месте.

  - Komm, mein Kind, her*, - услышала я оклик классной дамы и пошла на ее зов.

  ______________

  * Пойди сюда, дитя мое (нем.).

  - Вот твоя пара, иди с нею.

  И она подвела меня к высокой девочке, недружелюбно поглядывавшей на меня из-под белобрысых бровей.

  Пары двинулись... Я заметила, что воспитанницы идут под руку, и, нерешительно подвинувшись к моей соседке, протянула ей руку. Но она отскочила от меня как ужаленная и резко произнесла:

  - Пожалуйста, не лезь... Я ненавижу фискалок.

  Я поняла, что класс объявил мне войну. И мне стало невыразимо грустно.

  - Новенькая!.. новенькая!.. - слышалось всюду между старшими и младшими классами, одинаково одетыми в зеленые камлотовые платья, белые передники и рукавчики наподобие трубочек, прикрепленных повыше локтя.

  Столовая - большая, длинная комната, куда мы спустились по лестнице, - была уставлена двумя рядами столов, образующими широкий проход посредине.

  Нам роздали кружки с коричневой жидкостью, очень мало похожей на чай, и порционные булки из невкусного пресного теста. Я не дотронулась ни до того, ни до другого.

  - Ты татарка? - внезапно раздалось с дальнего конца стола, и та же бойкая девочка, изводившая меня в классе, не дождавшись моего ответа, насмешливо фыркнула в салфетку.

  - Mesdam'oчки, - продолжала она сквозь смех, обращаясь к подругам, - она, наверное, татарка, а татарская религия запрещает есть свинину... Ты можешь радоваться, Иванова, - добавила она в сторону белокурой маленькой толстушки, - каждый раз, как будут подавать свиные котлеты, Джаваха отдаст тебе свою порцию.

  Все девочки захихикали... Та, которую называли Ивановой, подняла голову и произнесла по адресу первой шалуньи:

  - А ты будешь смотреть и облизываться.

  - Больше тебе ничего не запрещено твоей религией? - вмешалась в разговор хорошенькая миниатюрная девочка, удивительно похожая на белокурых ангелов, изображаемых на картинках, - а то я очень люблю пирожные...

  И опять смех, обидный, мучительный. Я решила молчать и завтра же упросить папу взять меня отсюда куда-нибудь в другое место, в другой институт.

  После долгой вечерней молитвы мы поднялись в четвертый этаж и вошли в дортуар.

  Длинная, как и столовая, комната с выстроенными рядами постелями, примыкающими изголовьями одна к другой, была освещена газовыми рожками. Между кроватями было небольшое пространство, где помещались ночные шкапики и табуреты.

  Fraulein Геринг, или Кис-Кис, как называли институтки классную даму, ласково указала мне мое место.

  Судьба решительно восстала против меня: в головах моих помещалась постель злой девочки с ангельским личиком, а рядом со мною была постель шустрой Бельской - моего главного гонителя и врага.

  Делать было нечего, и я твердо решила все стерпеть безропотно...

  Между тем вокруг меня кишмя кишела жизнь. Сняв свои неуклюжие зеленые платья, воспитанницы очутились в коротеньких нижних юбочках и белых кофточках, а на голове их красовались смешные чепчики, похожие на колпачки гномов, странно старившие и безобразившие юные личики.

  Я прошла вместе с другими в умывальную. Там было еще шумнее. Девочки, обнаженные до поясницы, мылись так усердно жесткими перчатками из люфы, что спины их напоминали цветом спелые помидоры.

  - Душка, не брызгайся! - слышалось в одном конце умывальни.

  - Кира Дергунова, одолжи твою губку, - неслось с другого конца.

  Кира протягивала губку, выжимая ее по дороге как бы нечаянно на спину соседки... Крик... визг... беготня. В углу около комода с выдвинутою из него постелью для прислуги высокая, стройная, не по годам серьезная Варюша Чикунина, прозванная за свое пение Соловушкой, стоя, расчесывала свои длинные шелковистые косы и пела вполголоса:

  

   Ах, ты, Русь моя,

  

   Русь привольная...

  Девочка с таким нежным голоском и мечтательными глазами не могла быть злою, по моему мнению, и потому я смело подошла к ней и спросила:

  - Не знаете ли, за что меня здесь возненавидели?

  Она внезапно оборвала песню и вскинула на меня удивленные глаза.

  Я повторила вопрос.

  Но в ту же минуту к нам подскочила рыженькая воспитанница с удивительно белым личиком и дерзко крикнула мне в лицо:

  - Потому, что ты хотела на нас жаловаться, а мы ненавидим фискалок.

  - Но если вы оскорбляете меня!.. Княжна Джаваха не прощает оскорблений, - надменно ответила я.

  - Ха-ха-ха! - рассмеялась Краснушка, как называли подруги рыженькую девочку, - скажите, как важно!.. Княжна Джаваха! Да вы знаете ли, mesdam'очки, что на Кавказе у них все князья. У кого есть два барана - тот и князь.

  - Тише, Запольская. И не стыдно тебе обижать новенькую, - вмешалась незаметно подошедшая Fraulein Геринг и тотчас же добавила, хлопнув в ладоши:

  - Schlafen, Kinder, schlafen!*

  ______________

  * Спать, дети, спать! (нем.)

  Вся ватага девочек направилась в спальню. В умывальной остались я и певунья Чикунина. Она робко оглянулась кругом и, увидя, что мы одни, быстро заговорила:

  - Вы не обращайте внимания на них, у нас принято "травить новеньких"... Глупые девочки, потом они отстанут, когда вы привыкнете...

  - Я никогда не привыкну здесь, - с трудом сдерживая слезы, ответила я, - завтра же я попрошу папу взять меня отсюда и поместить в другой институт...

  - И напрасно! - прервала меня Чикунина, быстро доплетая тяжелую косу, - напрасно!.. В другом институте повторится то же самое... нельзя же в третий поступать... да и там то же... Тут, по крайней мере, maman - дуся, а там, в остальных, Бог весть какая. Вот сестра мне пишет из N-ского института, чем их там кормят... ужас!..

  - Ваша светлость, - неожиданно произнесла точно из-под земли выползшая Бельская, - Fraulein послала меня звать спать вашу светлость. Имею честь довести сие до сведения вашей светлости, - и она отвесила мне насмешливо-почтительный реверанс.

  Я вспыхнула до корней волос.

  - Это ничего, - успокаивала меня моя новая знакомая, - стерпите уж как-нибудь... а там они сами увидят свою глупость, сами придут к вам с повинной. И потом, видите ли, княжна, у вас... вы не рассердитесь на мою откровенность?

  - Нет, нет, - поспешила я ответить.

  - Видите ли, у вас такой вид, будто вы куда лучше и выше всех нас... Вы титулованная, богатая девочка, генеральская дочка... а мы все проще... Это и без того все видят и знают. Не надо подчеркивать, знаете... Ах да, я не умею говорить! вы меня, пожалуй, не поймете, обидитесь... - неожиданно оборвала она и вздохнула.

  - Нет, нет, напротив, говорите, пожалуйста, - поспешила я ее успокоить.

  - Ну вот... они и злятся... а вы бы попроще с ними...

  - Schlafen, Kinder, schlafen! - еще раз окликнула нас Fraulein.

  Как только мы вошли в спальню, девушка-служанка уменьшила свет в газовых рожках, и дортуар утонул в полумраке. Наступила тишина. Изредка только раздавался где-нибудь задавленный шепот, да с легким шумом передвигалась попавшаяся под руку табуретка. Поминутно то на одной, то на другой постели поднимались небольшие детские фигурки, укутанные до пояса в синие нанковые одеяла и, сложив на груди руки, набожно молились, кладя поклоны. Классная дама, тихо ступая, ходила по узким пространствам между рядами кроватей, "переулкам", как их называли в институте, и наконец, пожелав нам доброй ночи, исчезла за дверью своей комнаты, помещавшейся подле дортуара.

  Лишь только затихли ее осторожные шаги, Бельская поднялась на локте со своей подушки и произнесла звонким шепотом на всю спальню:

  - Тише, mesdam'очки, а то вы мешаете спать ее светлости, с