Чарская Лидия Алексеевна - Княжна Джаваха

sp;В этот день, ознаменованный приехавшей к нам незнакомой мне до сих пор бабушкой, я, по ее настоянию, была в первый раз в жизни оставлена без сладкого. В тот же вечер ревела и я не менее моего двоюродного братца, насплетничавшего на меня бабушке, - ревела не от горя, досады и обиды, а от тайного предчувствия лишения свободы, которою я так чудесно умела до сих пор пользоваться.

  - Барбалэ, о Барбалэ, зачем они приехали? - рыдала я, зарывая голову в грязный передник всегда мне сочувствующей старой служанки.

  - Успокойся, княжна-козочка, успокойся, джаным-светик, ни одна роза не расцветет без воли Господа, - успокаивала меня добрая грузинка, гладя мои черные косы и утирая мои слезы грубыми, заскорузлыми от работы руками.

  - Лучше бы они не приезжали - ни бабушка, ни этот трусишка! - продолжала я жаловаться.

  - Тише, тише, - пугливо озиралась она, - услышит батоно-князь, плохо будет: прогонят старую Барбалэ. Тише, ненаглядная джаным! Пойдем-ка лучше слушать соловьев!

  Но соловьев я слушать не хотела, а не желая подводить своими слезами Барбалэ - мою утешительницу, я пошла в конюшню, где тихим, ласковым ржанием встретил меня мой верный Шалый.

  - Милый Шалый... светик мой... звезда очей моих, - перешла я на мой родной язык, богатый причитаниями, - зачем они приехали? Кончатся теперь наши красные дни... Не позволят нам с тобой скакать, Шалый, и пугать татарчат и армянок. Закатилось наше солнышко красное!

  И я припадала головой к шее моего вороного и, цепляясь за его гриву, целовала его и плакала навзрыд, как только умеет плакать одиннадцатилетняя полудикая девочка.

  И Шалый, казалось, понимал горе своей госпожи. Он махал хвостом, тряс гривой и смотрел на меня добрыми, прекрасными глазами...

  

  

  

  

  Глава III

  

  

   Два героя. Абрек. Моя фантазия

  Бабушка с Юлико приехали надолго, кажется, навсегда. Бабушка поселилась наверху, в комнатах мамы. Эти дорогие для меня комнаты, куда я входила со смерти деды не иначе как с чувством сладкой тоски, стали мне теперь вдруг ненавистными. Каждое утро я и Юлико отправлялись туда, чтобы приветствовать бабушку с добрым утром. Она целовала нас в лоб - своего любимчика-внука, однако, гораздо нежнее и продолжительнее, нежели меня, - и потом отпускала нас играть.

  Из Гори приходила русская учительница, дававшая нам уроки - мне и Юлико. Мой кузен оказывался куда умнее меня. Но я ему не завидовала: теперь мне это было безразлично. Моя свобода, мои чудесные дни миновали, и ко всему остальному я относилась безразлично.

  С бабушкой приехало пять человек прислуги. Седой горец, как я узнала, был нукер* покойного деда и провел вместе с ним не один поход. Этот нукер, родом из Кабарды, бывший чем-то между дворецким и конторщиком в доме бабушки, сразу удостоился моего расположения. Между ним и папиным Михако установился род постоянных междоусобий по поводу вероисповеданий, храбрости, выносливости грузин и горцев - словом, они спорили обо всем, о чем можно было только спорить, благо предметов для спора находилось немало.

  ______________

  * Нукер - слуга.

  Михако знал, что старый нукер был родом из мюридов* - воинов грозного Шамиля, но, увлеченный львиною храбростью моего деда и образцовыми правилами русских солдат, ушел от своих и на глазах самого Шамиля предался русским.

  ______________

  * Фанатики-горцы, окружавшие Шамиля.

  Правда, он не дрался со своими, но сопровождал деда во всех его походах и был отличен не раз самим главнокомандующим, князем Барятинским.

  Я любила до безумия рассказы старого Брагима и с этою целью не раз подговаривала Михако подзадорить нукера. Тот не заставлял себя долго просить для потехи "княжны-джаным", своей любимицы.

  - А что, батоно, - начинал Михако, лукаво подмигивая мне глазом, - ведь, слышно, ваш Шамиль большой хвастун был?

  - Нет, ага* (они во время самых горячих споров иначе не величали друг друга), не говори так: Шамиль был великий вождь, и не было такого другого вождя у мюридов.

  ______________

  * Господин по-горски.

  - Да что же он, сам-то уськал, уськал свой народ, травил его исламом, а как попался, так сам же с повинной пришел к нашему вождю. Ведь, небось, не бросился в пропасть, как в плен его взяли? Нет, привел-таки своих жен и сыновей, и внуков и сдал их на русское милосердие.

  - Не говори, ага, того, чего не знаешь, - сурово останавливал Брагим. - Наши долго бились... долго осаждали... Неприступное то было гнездо... На самой вершине гор засел вождь мюридов... В этой борьбе убили моего князя-орла... А мы все шли, все поднимались... В то время два ангела бились в небесах у Аллаха, белый и черный... Белый победил... и сбросил черного в бездну... Задрожали горы, а с ними и гнездо великого Шамиля. И понял гордый старец волю Аллаха и открыл ворота крепости и вывел жен и детей своих... Я был рядом, за камнем белого вождя. Я видел, как белый вождь принял из рук Шамиля его саблю... кривую, длинную, изрубившую на своем веку немало урусов.

  - Вот то-то и скверно, что он отдал саблю, батоно, лучше бы он себя самого этой саблей, - и Михако хладнокровно показывал рукой воображаемое движение сабли вокруг своей шеи.

  Брагим недовольно крутил бритой головою. Он не одобрял втайне поступка Шамиля, но не хотел предавать своего бывшего вождя на суд уруса-грузина.

  - Скажи, батоно, - начинал снова Михако, дав немного остыть старому нукеру от его воинского задора, - кто по-твоему скорее в рай попадет: наши или ваши?

  - Аллах не делит людей на племена... У него только светлые и темные духи.

  - А воины, мюридские или урусы, наследуют землю Магомета?

  - Все храбрые, без различия племен и сословий: и уздени, и беки*, и вожди, и простые джигиты, все они одинаково дороги Магомету, - отвечал невозмутимо старик, сверкая из-под седых бровей своими юношески быстрыми глазами.

  ______________

  * Князья.

  Я до страсти любила такие разговоры, особенно когда Брагим воодушевлялся и раскрывал передо мною дивные и страшные картины боя там, в далеких горных теснинах, среди стремнин и обрывов, под дикий шум горных потоков, смешанный с оглушительной пушечной пальбой и стонами раненых.

  Я видела точно в тумане страшные крутизны, усыпанные, как мухами, нашими солдатами, лезущими на приступ... Их встречают градом пуль, лезвием шашек, криками "Алла!", "Алла!". И вот гнездо разрушено. Грозный вождь делается смиренным пленником и слезно молит о свободе. И белый и темный вождь долго смотрят друг другу в очи... Страшен и непроницаем этот взгляд... Тысячи русских и столько же горцев ждут решения. И что-то дрогнуло в сердце русского героя при виде пленного кавказского орла. Ему обещана милость устами князя, - обещано милосердие Белого Царя.

  Хорошо это! дивно хорошо! И никогда раз видевший не забудет этой картины. А он ее видел - счастливец Брагим! О, как я ему завидовала!..

  Кроме Брагима, с бабушкою приехала еще старая горничная, приветствовавшая меня в саду в первый день приезда. Ее звали Анной. С нею был ее внук Андро, маленький слабоумный камердинер Юлико, потом девушка Родам, взятая в помощь Анне, и еще молодой кучер и наездник, быстроглазый горец Абрек.

  Отца я за это время видела мало. У него начиналась усиленная стрельба в полку, и он целые дни проводил там.

  Прежде, бывало, я поджидала его за садом у спуска и берегу Куры, но бабушка нашла неприличными для сиятельной княжны мои одинокие прогулки, и они постепенно прекратились. С Шалым, к моей великой радости, я могла не расставаться. Правда, за мною теперь постоянно ездил Абрек или вечно задумчивый, блаженный Андро, но они мне не мешали. Ведь и раньше на более продолжительные прогулки меня не отпускали без Михако. Но Михако терпеть не мог подобных поездок, потому что уставал в достаточной мере за домашними работами и к тряске в седле не питал особого влечения.

  Зато Абрек умел и любил ездить. Он показал мне такие места в окрестностях Гори, о существовании которых я не имела ни малейшего понятия.

  - Откуда ты все это знаешь, Абрек? - удивлялась я: - ведь ты не был ни в Алазани, ни в Кахетии.

  - Иок*, - смеялся он в ответ, блестя своими белыми, как сахар, и крепкими зубами, - иок! не был.

  ______________

  * Нет - по-горски.

  - Откуда же ты знаешь? - приставала я.

  - Абрек все знает. От моря до моря все знает. - И он прищелкивал языком и улыбался еще шире, отчего лицо его получало хищное и лукавое выражение.

  В нем было что-то лживое. Но я любила его за отчаянную храбрость, за то, что он всюду поспешал, как птица, на своем быстроногом коне, забивавшем порой своей ловкостью и скоростью моего Шалого.

  Бесстрашный и смелый на диво был этот Абрек.

  Он выучил меня шутя джигитовке, потихоньку от бабушки, и когда я на всем скаку коня поднимала воткнутый в землю дагестанский кинжалик, он одобрительно кивал головою и, прищелкивая языком, кричал мне:

  - Хорошо! молодец! джигит будешь!

  Я дорожила этими похвалами и гордилась ими.

  Абрек был в моем понятии настоящим типом молодца-джигита.

  С ним я выучилась всем тайнам искусства верховой езды и джигитовки и вскоре ничуть не уступала в ловкости своему учителю.

  - Абрек! - кричала я в восторге от какой-либо новой ловкой проделки, - где ты выучился всему этому?

  Он только смеялся в ответ.

  - Горец должен быть ловким и смелым, а не то это будет баба-осетинка*, либо... - и тут он значительно подмигивал по направлению нашего дома, - либо княжич Юлико.

  ______________

  * Осетины - презираемое между горцами племя.

  Если б бабушка услышала его слова, то, наверное бы, и дня не продержала под своей кровлей.

  С Юлико у меня установились самые неприязненные отношения. Я не могла выносить его надменного вида, его женственно-нарядных костюмов, ни его "по-девчонски" причесанной кудрявой головы.

  "О, этот уж не будет никогда джигитом!" - тайно злорадствовала я, встречая его на прогулке в саду, где он чинно выступал по утоптанным дорожкам, боясь запачкать свои щегольские ботинки, и прибавляла вслух, смеясь ему прямо в лицо:

  - Княжич Юлико! а где же твои няньки? - Он злился и бежал жаловаться бабушке. Меня оставляли в наказание без пирожного, но это нимало не огорчало меня и на следующий день я выдумывала новые способы раздразнить моего двоюродного брата.

  - Что с тобой, Нина? - как-то раз серьезно и строго спросил меня отец, застав меня и Юлико в самом горячем споре, - что с тобой, я не узнаю тебя! Ты забываешь обычай своей родины и оскорбляешь гостя в своем доме! Нехорошо, Нина! Что бы сказала твоя мама, если б видела тебя такою.

  - О папа! - могла только выговорить я, задыхаясь от сухих рыданий, надрывавших мою грудь, и бросилась бежать со всех ног, чтобы не дать торжествовать Юлико.

  О, как я его ненавидела! Вся моя детская душа собрала, казалось, изо всех тайников ее все злобные чувства гнева, обиды и презрения, чтобы вылить их на голову злополучного княжича.

  - Барбалэ, я не могу, я не могу больше, - задыхаясь, говорила я моей поверенной, - я убегу отсюда, Барбалэ.

  - Что ты? Христос и святая Нина, твоя покровительница, да будут над тобою! - шептала старуха и крестила меня своей заскорузлой рукою.

  - Да ты понимаешь ли, что они внесли сюда горе, раздор и злобу! Ведь они сделали меня такою! Ведь разве я похожа на прежнюю княжну Нину!

  - Эх, княжна-джаным, у всякого свое горе! - тяжело вздыхала Барбалэ.

  Я понимала ее молчаливую тоску.

  Дело в том, что с тех пор, как приехала бабушка со своим штатом, все заботы по дому и хозяйству, лежавшие на ней, перешли к Анне, горничной княгини. Теперь не Барбалэ, а Анна или хорошенькая Родам бегала по комнатам, звеня ключами, приготовляя стол для обедов и завтраков или разливая по кувшинам сладкое и легкое грузинское вино. Я видела, как даже осунулась Барбалэ и уже не отходила от плиты, точно боясь потерять свои последние хозяйственные обязанности.

  - Бедная Барбалэ! Бедная старушка! - растроганно говорила я, гладя с любовью ее загорелые щеки.

  - Бедная княжна, бедная джаным! Бедная сиротка! - вторила мне она, и мы обнимались крепко и горячо, как родные.

  Как-то раз бабушка, всевидящая и вездесущая, услышала наши жалобы и прислала за мною Родам.

  - Пожалуйте, княжна, княгиня просит, - лукаво улыбаясь, объявила мне она.

  Я не любила Родам за ее чрезмерную привязанность к моему врагу Юлико, с которым она, взапуски с Андро, нянчилась, как с коронованным принцем. Я передернула плечами (эту привычку я переняла от отца) и стала медленно подниматься в комнаты бабушки.

  Она меня встретила, красная, как пион, забыв в своем волнении все величие, достойное княгини, происходившей родом от самого Богдана IV, и, измерив всю меня враждебным взглядом, визгливо закричала:

  - Так вот оно что, внучка! Вы бегаете жаловаться на меня судомойкам и кухаркам... на меня - на вашу бабушку, желающую вам только добра и пользы! Чем я вам не угодила, позвольте спросить, чем? Тем ли, что я прилагаю все мои старания, чтобы из скверного, необузданного мальчишки сделать хоть сколько-нибудь приличную барышню?.. Юлико сказал мне, что ты продолжаешь дразнить его, гадкая девчонка! Предупреждаю, если это будет продолжаться, я отниму у тебя лошадь и велю запрягать ее в фаэтон для Юлико, а ты будешь сидеть до тех пор дома, пока осенью я не отвезу тебя в институт!

  Слова бабушки как громом меня поразили... Мне казалось, что земля уходит из-под моих ног!

  Институт... возможность потерять Шалого и в конце концов жалобы, вечные жалобы этого противного Юлико...

  - Нет... нет... ни за что не расстанусь с Шалым и не поеду в институт... Ведь не повезут же меня туда связанную в самом деле! А Юлико я ненавижу и никогда не перестану изводить его...

  Так рассуждала я, и в голове моей зрели планы один другого замысловатее, как бы досадить ненавистному мальчишке.

  Я вышла, шатаясь, из комнаты.

  Моя злоба к Юлико разгоралась все сильнее и сильнее...

  Мне живо стали представляться картины одна другой несообразнее, но полные огня и красок, на которые способно только пылкое воображение молоденькой южанки. Мне казалось, что я - могущественная из королев, веду непримиримую войну с моим родственником, тоже королем, Юлико. Мы бьемся долго, бьемся насмерть... Мои воины оказывают чудеса храбрости... Враги побеждены... Король их - мой пленник... Он стоит передо мною, весь закапанный кровью, со связанными за спиной руками, испуганный насмерть тем, что его ожидает. А его ожидает смерть. Этого требуют мои воины...

  - Князь Юлико... то есть король (поправляю я себя мысленно), знаете ли вы, что будет с вами?

  Он бледнеет, ноги его дрожат и подкашиваются... Он на коленях предо мною униженно молит о пощаде.

  - Вы должны умереть, ваше величество, - говорю я (в такую минуту я не могу называть его иначе, и потом он, в моем воображении, был храбр и дрался, как лев).

  Он поднимает ко мне бледное и прекрасное лицо... (Непременно прекрасное... Юлико, король моей фантазии, не может обладать длинным носом и мышиными глазками настоящего Юлико.) Я читаю в его лице смертельный ужас.

  Тогда я сзываю моих воинов звуком серебряного рога, такого именно, какой бывает только у героев и вождей, и говорю им:

  - Я, ваша королева, прошу у вас милости для этого царственного пленника... Я отдаю вам за его жизнь все мои сокровища! Вы должны, вопреки обычаю предков, пощадить его!

  И вожди и воины, пораженные моим великодушием, высоко поднимают меня на щите, как это делалось у древних народов, и молодой пленный король склоняется к моим ногам, целуя мои одежды.

  - Вот как я тебе отомстила, Юлико! - кричу я ему и, забыв действительность, бегу, как безумная, по чинаровой аллее.

  Мои щеки горят... Разметавшиеся косы хлещут меня по спине... Я натыкаюсь на Абрека, седлающего Шалого...

  - Скорей, скорей, едем, Абрек! - кричу я в исступлении.

  Но вдруг взгляд мой замечает ненавистную маленькую фигуру, приютившуюся в тени каштана, и я бросаю новое оскорбление Юлико - не королю воображаемой сказки, а настоящему Юлико с длинным носом и мышиными глазками:

  - Слушай, князь-девчонка, если ты еще раз осмелишься сплетничать на меня бабушке, то я затопчу тебя копытами моего Шалого! Слышишь?

  И вихрем уношусь в горы...

  

  

  

  

  Глава IV

  

  

   Бэлла. Неожиданная радость

  - Нина! княжна-джаным! Сердце мое!

  - Бэлла-радость!

  - Золотая Нина!

  - Бэлла! Бэллочка! Драгоценная.

  Весь этот поток нежных имен вылился сразу с бурными поцелуями и горячими объятиями у ворот нашего сада, где стояли две чистокровные горные лошадки и два джигита в праздничных нарядах. В одном я узнала дедушку Магомета; другой, молоденький, быстроглазый, оказался моей хорошенькой теткой, сестрой покойной деды, Бэллой, дочерью Хаджи-Магомета-Брека. Хотя моя тетка была старше меня лет на 6 или на 7, но мы были с нею закадычными друзьями. Бэлла редко бывала в Гори, и потому ее громадные черные глаза так и сияли жадным любопытством.

  - Золотая моя джаным, хорошенькая, изумрудная моя, яхонтовая... - тянула она своим певучим голоском, и смеялась и целовала меня, и звенела запястьями под голубым, золотом шитым бешметом.

  - А мы ехали... долго... ехали... все горами... горами... останавливались только у духанов*, а ночевали в аулах... - рассказывала она, поминутно пересыпая свою речь веселым, детски-беспечным смехом.

  ______________

  * Духан - кабачок, харчевня.

  - Как же ты без чадры*, Бэлла? - удивилась я, зная, что дед Магомет строго придерживается обычаев горцев.

  ______________

  * Обычай татарок скрывать лицо чадрою.

  - Тсс! - лукаво погрозила она пальцем и покосилась на отца, дружески обнимающегося с подоспевшим папой. - Чадра под бешметом... Здесь урусы, а ваши женщины не прячутся под чадрою... Я в гостях у урусов.

  - Молодец Бэлла! Ай да дикая козочка, - рассмеялся мой отец и повел дорогих гостей к дому.

  - А у нас новость, - шепотом сообщала я моему другу. - Приехала чужая бабушка... такая важная и сердитая... А с нею брат... двоюродный... Такой кудрявый... вот увидишь, и злющий, как голодный волчонок.

  - Голодный волчонок! - подхватила Бэлла и громко, раскатисто рассмеялась.

  На крыльце нежданных гостей встретила бабушка со своим неизменным Юлико.

  - Здравствуй, Хаджи-Магомет, добро пожаловать, - насколько могла любезнее, приветствовала она деда, своего давнишнего врага.

  - Здравствуй, княгиня, - сурово, без улыбки ответил старик, не любивший ее за ее чрезвычайную кичливость.

  - Здравствуй, госпожа! - прозвучал звонко голосок Бэллы, и смеющееся, полное своеобразной прелести личике предстало перед старухой.

  - Эта хорошенькая девушка - твоя дочь ага-Магомет? - обратилась бабушка к гостю.

  Тот молча кивнул головою.

  - Ты счастлив должен быть, ага, имея такую прекрасную дочь!.. - желая довершить любезность, продолжала бабушка.

  - Будь благословенна Аллахом, госпожа, за твою доброту, - сурово произнес старик и остановил ласковый и грустный взгляд на дочери.

  "Верно, он вспомнил деду", - подумала я и не ошиблась.

  - У меня была и другая дочь, такая же прекрасная и добрая, но волею Аллаха она в раю... - тихо произнес он.

  Всем стало грустно... Всем вспомнилась моя милая, незабвенная красавица-мать.

  - А вот это внук мой, княжич Юлико, - не без тайной гордости произнесла бабушка, выдвигая вперед своего любимца.

  И вдруг веселое личико моей молоденькой тетки сморщилось от спеха, и задрожали, и запрыгали на ее груди звонкие золотые монисты и ожерелья.

  Она без церемонии трогала пальцами бархатный костюмчик моего кузена, его отложной воротничок, его длинные, как у девочки, кудри и хохотала до упаду.

  - Косы девушки... шальвары мальчика... ай да джигит! - кричала она, не стесняясь, между бешеными приступами хохота.

  Мы с отцом не могли не улыбнуться, смотря на эту веселую и живую дикарку.

  - Перестань, Бэлла! - строго прикрикнул дед, видя, что старая княгиня начинает краснеть от приступа досады и сам виновник этого смеха не знает, куда деться от смущения.

  Смех прекратился, но Бэлла долго не могла успокоиться. Много позднее, с возрастающим хохотом, говорила мне:

  - Я думала, это кукла... а он живой, настоящий... Джигитом будет.

  И мы обе, и тетка и племянница, полные веселья и жизненного задора, умирали со смеху.

  - Знаешь, зачем я приехала? джанночка, светик мой! - говорила мне она, увлекая меня на наше любимое место - под ветви густолиственной чинары, и быстро продолжала, не дожидаясь моего ответа: - Ведь Бэлла, не простая Бэлла, Бэлла счастливая... под хорошей звездой родилась... Бэлла замуж идет за узденя... за богатого... всего много будет... и табун будет... и стадо будет... и золото... все!

  - Бэллочка! - воскликнула я в ужасе, - ты замуж! Да ведь ты маленькая!

  - Маленькая!.. - засмеялась она неудержимым смехом. - Так что ж? Мне лет много... Еще весна... и еще весна... и еще... три весны и еще... и Бэлла-старуха... и никто не женится на Бэлле... даже самый старый пастух...

  - Да как же, Бэллочка, я-то? - чуть не с плачем вырвалось у меня.

  - У-у, глупая джанночка! Ты моя подруга будешь, самая близкая... Сестра будешь... На свадьбе моей лезгинку плясать будешь. У-у, красавица моя, лань быстроглазая! душечка!

  И она опять целовала меня крепко и восторгалась мною с живостью и горячностью ее азиатской натуры.

  Мне ужасно странным казалось, что крошка-Бэлла, семнадцатилетняя девушка, подруга моих детских игр, сорванец и веселая шалунья, выходит замуж. Я боялась лишиться моей бойкой черноглазой подруги, но желание присутствовать на ее свадьбе, плясать удалую лезгинку, которую я исполняла в совершенстве, а главное - возможность уехать на несколько дней в горы, где я не была ни разу со дня смерти деды и где меня видели в последний раз маленьким шестилетним ребенком - вот что меня обрадовало! И, не отдавая себе отчета в том - будет ли или не будет счастлива Бэлла, захваченная мыслью о предстоящих мне удовольствиях, я запрыгала и закружилась, хлопая в ладоши, вокруг моей хорошенькой приятельницы.

  - Ай, Бэлла, ты княгиня будешь... настоящая княгиня! Ваше сиятельство...

  И мы снова обнимались и хохотали, приводя бабушку в негодование нашими дикими проявлениями восторга.

  - А когда же мы поедем? - приставала я к отцу за обедом, лукаво переглядываясь с сидящей против меня Бэллой.

  - Завтра я отпущу вас с Юлико... Дедушка Магомет, - обратился отец к своему тестю, - ты возьмешь с собою маленького княжича?

  - В доме старого Магомета рады гостям! - ласково ответил мой дед. - А разве княгиня побрезгует моим гостеприимством?

  Но бабушка с любезной благодарностью отклонила предложение.

  - Стара я уже для таких поездок, - сказала она, - а Юлико пусть едет, - добавила она милостиво. - Только я не отпущу его без старой Анны. А ты, Георгий, не поедешь в горы?.. - обратилась она к отцу.

  Но у отца были постоянные занятия. Войска перебирались в лагерь, и он не мог отлучиться надолго от своего полка.

  - Я пришлю тебе мой подарок, Бэлла, - ласково обратился отец к затуманившейся на минуту свояченице.

  Они были большими друзьями, и молодой горянке очень хотелось видеть его на своей свадьбе.

  Напоминание о подарке, однако, живо прогнало печаль с ее милого личика, и она уже громко смеялась и, хлопая в ладоши, рассказывала, какая она будет знатная, богатая узденьша.

  - Барбалэ, на заре мы уезжаем... Прощай! - кричала я, с шумом распахивая дверь каморки Барбалэ, - уезжаем все, деда, Бэлла, Анна, я и Юлико.

  - Анна? и она уезжает? - встрепенулась моя старушка.

  - И Анна! и Анна! Ты можешь одна подавать на стол твоему князю, печь лобии* и мариновать персики. Анна уезжает, радуйся, моя Барбалэ!

  ______________

  * Любимое грузинское кушанье.

  И возвестив любимой служанке столь радостную для нее весть, я уже мчалась дальше по следам Бэллы, крича во все горло: "Завтра на заре мы уезжаем".

  - Михако, миленький, ты хорошенечко присматривай за Шалым, - упрашивала я нашего денщика. - Пожалуйста, Михако.

  - Будьте покойны, княжна, - успокаивал он меня, гладя лоснящуюся спину моего вороного.

  - Я уезжаю завтра с дедой, - обратилась я к Родам, тщательно разглаживавшей кружевные воротнички Юлико. - Прощай, Родам, я уезжаю надолго.

  Нельзя сказать, чтобы девушка приняла с особенной печалью эту новость.

  Вечером того же дня я, уходя спать, завернула в кабинет отца. Он лежал на тахте со своей неизменной трубкой в зубах.

  - Папа! - тихо сказала я, - завтра мы уезжаем. Ты прости мне, папа, мои стычки с Юлико, но я его так ненавижу!

  - За что, Нина? - спросил отец.

  - Ах, не знаю, право... - ответила я. - Кажется, за все, за важность, за чванство, за трусость... ну, словом, за все, за все.

  - И ты думаешь, мне это приятно, девочка? - И в голосе моего отца послышались непривычные для моего уха нотки грусти.

  - Папочка, - пылко вырвалось у меня, - я знаю, я - дурная, злая девчонка, но зачем они приехали! Без них было так хорошо!

  - Тише! что ты, глупенькая! - и отец зажал мне рот рукою, которую я покрыла горячими, бурными поцелуями.

  - Ну, что мне делать с тобою, буйная ты моя, непобедная головушка? - улыбнулся как-то грустно отец и добавил тихо: - Там-то, в гостях, веди себя, по крайней мере, хорошенько. Я спрошу по приезде дедушку.

  - О, да! - убежденно вырвалось у меня, - я обещаю тебе это, отец! - И поцеловав его еще раз, я птичкой выпорхнула из комнаты.

  В этот вечер мы долго слушали соловья с Бэллой. Потом, обнявшись, пошли в комнату, где спали в эту ночь вдвоем на широкой тахте.

  Молоденькая татарка сбросила с ног красные сафьяновые туфельки и долго молилась, повернувшись лицом к востоку. Ее лицо было серьезно и важно и мало походило на лицо той Бэллы, которая с криком и визгом гонялась за мной по аллеям сада.

  - Слава Аллаху и Магомету - Пророку его! - вырывался по временам из груди ее молитвенный шепот.

  Глядя на мою подругу, встала на молитву и я.

  - Господи, - с тоской повторяла я, - помоги Ты мне, Господи, поменьше обижать Юлико и побольше радовать папу!

  

  

  

  

  Глава V

  

  

  В дороге. Аул Бестуди. Свадьба Бэллы

  Мы выехали на заре... Еще задолго до восхода у ворот стояла почтовая коляска, куда Родам, Абрек и Андро переносили всевозможные узелки и тюрички с пожитками и провизией. Бабушка напутствовала на крыльце Юлико:

  - Ты помни, милый, что настоящий князь должен держать себя с достоинством, - говорила она. - Веди же себя в чужом ауле, как подобает тебе по твоему происхождению.

  И она перекрестила его несколько раз и поцеловала с материнскою нежностью.

  - Прощайте, бабушка. - подошла я к ней.

  - Прощай, - сухо кивнула она мне и протянула руку для поцелуя. - Не обижай Юлико... Веди себя прилично...

  - Я уже обещала это моему отцу! - не без гордости заявила я и, еще раз повиснув на папиной шее, шепнула ему, пока он целовал меня в "свои звездочки", как называл он мои глаза в минуту особой нежности: - Слышишь? я обещала это тебе и постараюсь сдержать мое обещание.

  Бэлла занесла ногу в стремя и глядела на дедушку Магомета, готовая повиноваться по одному его взгляду. Она с дедой ни за что не хотели сесть в коляску и решили сопровождать нас всю дорогу верхом. Со мной в экипаж сели Анна и Юлико. Абрек поместился на козлах вместе с ямщиком-татарином. Нарядный и изнеженный, как всегда, Юлико полулежал на пестрых подушках тахты, взятых из дому. Ему хотелось спать, и он поминутно жмурился на появляющийся из-за гор багровый диск солнца.

  - Ну, храни вас Бог! - осенил отец широким крестным знамением коляску, провожая меня долгим любящим взглядом...

  Лошади тронулись...

  Горы и скалы, пастбища и поля, засеянные кукурузой, замелькали перед нами. Мы ехали по долине Куры и любовались ее плавным течением. Изредка на пути попадались нам развалины крепости и замков.

  К вечеру мы остановились переменить лошадей и отдохнуть в духане, прежде чем вступить за черту в горы. Духан стоял у подошвы горы, весь почти скрытый под навесом исполинской скалы... Хозяин духана, старый армянин, принял нас как важных путешественников и гостеприимно открыл нам двери духана. Нам отвели самую лучшую комнату с громадным бухаром*, в котором жарился на угольках ароматичный кусок баранины. Вкусный шашлык**, соленый квели***, легкое грузинское вино, заедаемое лавашами**** - все было вмиг уничтожено проголодавшимися желудками.

  ______________

  * Камин.

  ** Восточное кушанье из баранины.

  *** Местный сыр.

  **** Лепешки, заменяющие хлеб.

  - Ночь мы проведем в горах, - заявил деда Магомет, чем привел меня в неописуемый восторг.

  - А там нет разбойников? - тревожно спросил задремавший было у камина княжич.

  - Душманы* всюду... Душманами кишат горы, - со смехом воскликнула Бэлла, но, заметив растерянный вид Юлико, сразу осеклась.

  ______________

  * Горные разбойники.

  Я же, помня обещание, данное отцу, старалась ничем не дразнить трусливого мальчика.

  На свежих горных лошадках мы бойко въехали в горы. Я удивлялась только выносливости коней деды и Бэллы, которые неустанно ступали под ними своей быстрой иноходью. Мне хотелось спать, но картина горной ночи была до того заманчиво-прекрасна, что я глядела на нее, не отрываясь и забывая о сне. Палевый диск месяца обливал горы бледно-золотистым дрожащим светом. Внизу бежали потоки, шумя и волнуясь, точно спеша на званый праздник... По краям дороги зияли пропасти, страшные и непроницаемые... Часто-часто среди ночной тишины обрывался камень от уступа и падал с оглушительным стоном в жадные объятия бездны... Юлико вздрагивал от страха и с испугом открывал слипшиеся глаза... Он пугался шума горных потоков и поминутно вскрикивал при падении небольших обвалов и хватал то меня, то Анну за руку.

  Между тем мы поднимались все выше и выше в горы, теперь уже вдоль течения быстрой Арагвы. Миновав ее, мы начали углубляться в страну горцев.

  Я уснула, убаюканная мирным позвякиванием наших бубенчиков, в первый раз чувствуя себя свободной от нравоучений и поминутных выговоров бабушки...

  Проснулась я во время остановки у нового духана. Подле меня спала Бэлла. Нимало не уставшая от проведенной в седле ночи, она села в коляску по настоянию деды. Княжич Юлико прикорнул белокурой головкою к плечу старой Анны и также спал.

  А солнце уже поднялось высоко и озолотило скаты гор, покрытые зеленью и лесом...

  Мы ехали теперь по узкой тропинке на самом краю Ущелья. Я взглянула вниз, свесившись через край коляски, и тотчас же зажмурила глаза, испугавшись зияющей пасти черной бездны.

  - Деда! - тихонько окликнула я старика, ехавшего за нами и ведшего на поводу коня Бэллы, - скоро Бестуди?

  Он тихо засмеялся в ответ:

  - Скоро захотела, торопиться некуда - успеем!

  - Возьми меня на седло, деда! - попросила я, и старик, любивший меня, пожалуй, не меньше своей Бэллы, протянул свои сильные руки и, перебросив меня через кузов коляски, опустил на седло Бэллиной лошади.

  - Берегись, джаным, предайся воле коня и сиди спокойно, - сказал он, красноречиво косясь на пропасть.

  - Я не боюсь! - не без тайной гордости воскликнула я.

  И действительно, я больше не ощущала страха.

  Целый день ехала я по краю горной стремнины, точно вросшая в седло моего коня... Иногда я понукала его легким движением каблучка и ужасно радовалась, когда дед Магомет оглядывался назад и обнимал всю мою маленькую фигурку ободряющим и в то же время любующимся взглядом.

  Вдруг я заметила горного тура, выбежавшего на самый край пропасти.

  - Ах, - успела только крикнуть я, - смотрите!

  Но тур повел своими круглыми глазами и, увидя приближающуюся кучку людей, скрылся за уступом.

  Нам попадались навстречу целые стада серн, прелестных и грациозных, с умными глазами и гибкими членами. Они разбегались при нашем приближении, пугливые и дикие, с ветвистыми рогами.

  Проведя еще ночь под кровлей горного духана, мы, наконец, к вечеру подъехали к аулу Беджит.

  Я первая заметила его белеющие сакли и радостно закричала приветствие, подхваченное горным эхом и разбудившее все еще сонного Юлико.

  Еще немного - и миновав Беджит с его большими и богатыми саклями и высокою мечетью*, мы выехали в лесистую долину и стали снова подниматься к аулу Бестуди, прилепившемуся своими саклями к горным склонам.

  ______________

  * Мусульманский храм.

  Вот полуразвалившиеся бойницы крепости, вот кривая улица, ведущая к дому деда... По ней двенадцать лет тому назад русский воин и князь увозил, пользуясь покровом ночи, неоцененную добычу - красавицу-горянку.

  Я вспомнила этот аул при первом же взгляде, несмотря на то, что была здесь очень маленькой девочкой.

  Нас встретил старый наиб*, весь затканный серебром, с дорогим оружием у пояса. Наиб приветствовал деда с благополучным возвращением.

  ______________

  * Старшина селения.

  - Моя внучка - княжна Джаваха-оглы-Джамата, - представил он меня наибу.

  - Приветствую дочь русского бека* в моем ауле, - величаво и торжественно произнес старик.

  ______________

  * Князя.

  - Это отец моего жениха, - успела мне шепнуть Бэлла. - Он тоже бек, наиб нашего аула. Он важный ага... А я буду женою его сына, - не без гордости произнесла она.

  - И тоже будешь тогда важная! - засмеялась я.

  - Глупая джанночка! - расхохоталась Бэлла. - А вот и наша сакля*. Помнишь?

  ______________

  * Домик горцев.

  Коляска остановилась у большой сакли деда, приютившейся на самом краю аула, под навесом скалы, созданным самой природой, словно позаботившейся об охранении ее плоской кровли от горных дождей.

  - Вот мое царство! - и с этими словами Бэлла ввела нас под свою кровлю.

  В первой комнате, устланной коврами и увешанной по стенам оружием, стояли низенькие тахты и лежали на коврах подушки. Комната эта называлась "кунацкой". Здесь деда принимал гостей, здесь пировали лезгины своего и чужих аулов.

  Комнатка Бэллы, маленькая, уютная, с ходом на кровлю, была тоже сплошь устлана коврами. Юлико рассматривал всю обстановку сакли любопытными глазами. Он даже на минуту оживился от своей сонливости и, войдя на кровлю, свесившуюся над бездной и охраняемую горной скалою, сказал:

  - Здесь точно в сказке! Я вам завидую, Бэлла!

  Она, конечно, не поняла, чему он завидует, но рассмеялась по обыкновению своим заразительным смехом.

  Между тем со всего аула бежали маленькие горяне и горянки к сакле Хаджи-Магомета. Они с нескрываемым любопытством горных зверьков оглядывали нас, трогали наше платье и, бесцеремонно указывая на нас пальцами, твердили на своем наречии:

  - Не хорошо... Смешные...

  Им странным казались наши скромные, по их мнению, одежды без серебряных украшений и позументов. Даже бархатная курточка Юлико не производила на них никакого впечатления в сравнении с их пестрыми атласными бешметами.

  - Глупые маленькие дикари! - обидчиво произнес Юлико, когда Бэлла перевела нам наивный лепет юного татарского населения. А они, раскрыв свои черные газельи глазки, лепетали что-то оживленно и скоро, удивляясь, чему сердится этот смешной, беленький мальчик.

  Вечером я заснула на открытом воздухе, на плоской кровле, где хорошенькая Бэлла сушила виноград и дыни...

  Уже горы окунулись во мрак ночи, уже мулла прокричал свою вечернюю молитву с крыши минарета*, когда прямо на мою низенькую, почти в уровень с полом постель прыгнул кто-то с ловкостью горной газели.

  ______________

  * Башня на мечети.

  - Спишь, радость? - услышала я шепот моей шалуньи-тетки.

  - Нет еще! а что?

  - Хочешь, покажу моего жениха, молодого князя? Он у отца в кунацкой... Иди за мной.

  И, не дожидаясь моего ответа, Бэлла, ловкая и быстрая, как кошка, стала спускаться по крутой лестнице. Через минуту мы уже прильнули к окну кунацкой... Там было много народу, все седые большею частью, важные лезгины. Был тут и старый бек - наиб аула, встретивший нас по приезде. Между всеми этими старыми, убеленными мудрыми сединами людьми, ярко выделялся стройный и тоненький, совсем юный, почти ребенок, джигит.

  - Это и есть мой Израил! - шепнула мне Бэлла.

  - Красивый мальчик! - убежденно заметила я. - Зачем они собрались, Бэлла?

  - Тсс! Тише, глупенькая... Услышат - беда будет. Сегодня один с отцом вносят моему отцу калым*... Сегодня калым, через три дня свадьба... Продали Бэллу... "Прощай, свобода!" - скажет Бэлла... - грустно заключила оба.

  ______________

  * Выкуп. По обычаю горцев, жених дает деньги за невесту.

  - А разве ты не хочешь выйти за Израила? - заинтересовалась я.

  - Страшно, джаным: у Израила мать есть, сестра есть... и еще сестра... много сестер... На всех угодить надо... Страшно... А, да что уж, - неожиданно прибавила она и вдруг залилась раскатистым смехом, - свадьба будет, новый бешмет будет, барана зажарят, палить будут, джигитовка... Славно! И все для Бэллы!.. Ну, айда, бежим, а то заметят! - и мы с гиканьем и смехом отпрянули от окна и бросились к себе, разбудив по дороге заворчавшую Анну и Юлико.

  Через три дня была свадьба...

  Она с утра сидела в сакле на своей половине, где старая лезгинка, ее дальняя родственница, убирала и плела