Чарская Лидия Алексеевна - Гимназистки (Рассказы)

ку злыми, завистливыми глазами. Конечно, получить единицу ей, Саше, совсем не новость, но все же как-никак совестно подавать учителю белый, чистый, без единой строчки на нем, листик! Вот если бы...

   - Махровая! - неожиданно чуть слышным шепотом обратилась к Нине Саша. - Послушайте... Сфинкс, если бы вы захотели мне немного помочь...

   Махровая подняла голову и взглянула на Сашу так, точно ее только что разбудили от долгого, крепкого сна:

   - Что?

   - Помогите, умоляю, написать сочинение, Сфинкс!

   - Помочь нельзя... Дайте я напишу за вас, а вы перепишете...

   - Как, все сочинение?

   - Так ведь иного выхода нет!

   - Спасибо вам, голубушка! Никогда не забуду!

   Сфинкс откладывает свой, наполовину исписанный, листок в сторону, незаметно вынимает из парты новый и пишет, пишет...

   Саша Роговцева тревожно следит за тонкой, холеной, с отшлифованными, как зеркало, ногтями, рукой своей соседки. Рука Сфинкса летает, как птица. Полстраницы готово... Три четверти... Вся! Теперь только перевернуть и на другой стороне дописать немного. Роговцева считается слабой ученицей, она на дурном счету. Ее классная работа не должна быть слишком длинной, а то не поверят, что она, Саша, писала ее сама. И выражения должны быть самые незамысловатые, простые. Ну, вот и готово! Готово как раз в ту самую минуту, когда учитель, господин Шталь, начинает беспокоиться на кафедре, находя очень подозрительным бездельное верчение пера в пальцах Роговцевой.

   - Вот! Переписывайте скорее!

   И Нина незаметно подсовывает соседке написанный ее бисерными буквами листок. Саша, красная, как рак, рассыпается в благодарностях.

   - Уж и не знаю, чем отплатить вам, Сфинкс!

   - Не требую награды! - шутливо отвечает словами Шиллеровской "Перчатки" девочка, и ее загадочные, длинные, как у египтянки, глаза смеются.

   Роговцева с лихорадочной поспешностью принимается за переписку.

   До звонка, возвещающего окончание урока, остается двадцать минут, если верить никелевым часикам, пришпиленным на фартук. Слава Богу, что надзирательница вышла из класса! А сам Шталь занялся проверкой уже поданных двумя лучшими ученицами готовых работ. Только бы успеть! Только бы докончить!

   Сфинкс тоже торопится. Но без малейшего признака волнения и суеты. Начало ее работы вышло весьма и весьма недурно, а что не придется довести до конца... Что делать!

   Звонок. Сфинкс медленно дописывает последнюю фразу о гении Шиллера, о бессмертных трудах этого великого человека. Господин Шталь ходит по классу и отбирает листки.

   У красной, как пион, Саши поставлена последняя точка. Она успела переписать все до конца.

   - Благодарю вас, - обращается она с сияющей улыбкой к Махровой, - вы спасли меня, Сфинкс!

   Та смотрит на нее глубоким серьезным взором.

   - Как жаль, - говорит она, отчеканивая каждое слово, - как жаль, что оправданием вашему спасению служат ложь и обман!

   - Что?

   - Ну да, ведь мы преисправно обманули господина Шталя... А разве это красиво?

   Лицо Саши вспыхивает горячим румянцем.

   - Ах, Боже мой! - окончательно теряясь, лепечет она... - Но ведь... но ведь все же так делают, кто не может, кто... - и совсем уже смущенная и потерянная, она смолкает с потупленными глазами.

   - Хотите я буду заниматься с вами по немецкому языку? Тогда вам не придется пользоваться подобного рода услугами, - неожиданно предлагает своей соседке Сфинкс.

   Саша смутилась от неожиданности. Хотела отказаться, но подумала и тихонько прошептала:

   - Да, если это вас не затруднит!

   - В таком случае приходите завтра ко мне, от 5 до 6 часов я свободна. Мой адрес: Морская, 8, квартира князя N. И мы вместе приготовим следующий немецкий урок.

  

  

   Теперь уже не завидовали Сфинксу. Теперь предметом зависти являлась Саша Роговцева. Еще бы! Махровая, сама богачка Махровая, пригласила ее к себе! Сама неподражаемая Нина Махровая, которая приезжает всегда на уроки в таком прекрасном собственном экипаже с англичанкой и одевается с таким изяществом и элегантной простотой! Сам загадочный Сфинкс!

   На Сашу Роговцеву стали смотреть с невольным почтением, несмотря на то, что она была худшей в классе ученицей и не выходила из двоек и единиц.

   Саша Роговцева проникнет в роскошный дом, где живет Нина, увидит обстановку, окружающую Махровую, приподнимет, так сказать, завесу личной жизни таинственного, загадочного Сфинкса. Счастливица! Счастливица! Как можно было не завидовать ей! Сама Саша ходила с сияющим лицом, как именинница, и, отводя в переменки между уроками ту или другую из подруг, подолгу шушукалась с нею на тему о предстоящем ей визите к Махровой.

   - Наверное, князь ей дядя или дед, - импровизировала Саша, - и обожает нашу. А наша как сыр в масле катается у него! Уж если лошади у нее такие и экипаж, так уж и комнаты, верно, - мое почтение! И лакеи в штиблетах и в красных кафтанах, и целая половина княжеского дома, по всей вероятности, отведена для нее. Наверное, обеды из десяти блюд кушает, а спит под атласным одеялом!

   - Ну конечно, - поддакивала слушательница, - и ты, Саша, счастливица - увидишь все это!

   - Увижу - да! Потом приду и все вам расскажу, ничего не забуду, - великодушно обещала Роговцева, чтобы хоть немного утешить своих подруг.

   На следующий же день Саша, вернувшись из гимназии домой, тщательно вымылась, вычистила зубы, аккуратно заплела свои густые волосы в две тугие, аккуратные косички и уже готовилась попросить у матери свое лучшее, сшитое ей к причастию прошлой весной голубое кашемировое платье, чтобы ради такого торжественного случая облечься в него. Но мать Саши, измученная хлопотами, работой и заботами о своей многочисленной семье болезненная женщина, раздраженно прикрикнула на дочь:

   - Да что ты? Ума рехнулась, девушка, что ли?! Дам я тебе лучшее платье по гостям трепать! Что к причастию-то тогда наденешь? Неужели опять новое шить?

   - Да ведь куда я иду, мама, вы поймите, - ухватилась за последнее средство Саша, - ведь в княжеский дом, к самой Нине Махровой иду!

   - Да хоть к самому министру, матушка! Не будет тебе платья, и баста! - окончательно вышла из себя Сашина мать. - Скажите на милость! Отец в поте лица работает за слесарным станком, чтобы ребятам дать образование мало-мальски, а эта... под потолок выросла, а ума не нажила! Дай ей, видите ли, лучшее платье по улицам трепать в будни! Очень хороша дочка! Заботливая, нечего и сказать! Не ожидала от тебя этого, Саша! - и на глазах, уставшей за день до полусмерти в трудах и работе Роговцевой заблестели слезинки.

   Саша скрепя сердце подчинилась такому обороту дела. Бороться, она знала, было бы бесполезно. Мать, добрая и чуткая по натуре женщина, была, однако, тверда как камень, где надо было отстаивать интересы семьи. Роговцевы были бедны. Слесарное ремесло давало немного, а тут еще хотелось во что бы то ни стало вывести в люди ребятишек, гимназистку Сашу и реалиста Митюшу, здорового, способного мальчугана лет десяти. Жили, как говорится, в обрез, отказывая себе во всем, откладывая на воспитание ребят по копейкам. Немудрено поэтому, что малейшее проявление невнимания к тяжелой трудовой обстановке со стороны этих последних раздражало старших.

   Саша ушла из дома чуть-чуть надутая за то, что мать не дала ей возможности приодеться соответственно ее визиту.

   "Княжеский дом - это не шутка! Небось, у горничной там платье лучше моего и сапоги, наверное, без заплаток", - мысленно рассуждала девочка, шагая по длинному ряду улиц и переулков.

   Но вот и княжеский дом. Красивый щегольской особняк. Львы у подъезда. Швейцар у двери в парадной ливрее.

   - Вам к кому? - не совсем любезно осведомляется он, бросив подозрительный взгляд на более чем скромный костюм Саши.

   - Мне вашу барышню надо повидать... Она звала меня сегодня, - трепещущим голосом, оробев, проронила девочка.

   - Княжну? Ее сиятельство княжна выехали только что с мисс Финч на танцкласс к графине Ростовской, - отчеканил еще с большей важностью швейцар.

   - Но как же... ведь она сама мне говорила вчера... чтобы я пришла сегодня к пяти... Готовить немецкие уроки с ней вместе, - шептала, путаясь, окончательно смущенная Саша. Швейцар пожал плечами.

   - Не могу знать, - произнес он равнодушно, - их сиятельство выехамши и...

   - И пропустите, пожалуйста, ко мне мою подругу, Федор! - услышала внезапно Саша знакомый голос за своими плечами. Она живо обернулась, подняла голову и увидела на верхних ступенях широкой, крытой коврами лестницы Сфинкса.

   Та была в своем обычном коричневом платье и черном форменном фартуке, в своем каждодневном гимназическом костюме, который поражал всегда всех ее товарок своей изящной и красивой простотой.

   - Здравствуйте, здравствуйте, Роговцева! - приветливо кивая головой, кричала она сверху. - Очень хорошо сделали, что пришли! Поднимайтесь ко мне скорей. Федор, снимите с барышни пальто, - приказала она швейцару таким тоном, от которого лицо важного человека в ливрее перекосило на сторону, но ослушаться которого он все-таки не посмел.

   Через минуту ветхое, подбитое рыбьим мехом, как говорится, пальтишко Саши висело в великолепном княжеском вестибюле, а сама Саша стремительно взбежала по отлогим ступеням на площадку лестницы, откуда навстречу ей сияли загадочные глаза Сфинкса.

  

   - А я думала, что вас нет дома.

   - Но почему же? Ведь я сама назначила вам этот час.

   - Но... но... этот важный швейцар сказал, что вы уехали на танцкласс к какой-то графине. Он сказал: княжна у...

   - Ха-ха-ха! С каких это пор вы произвели меня в княжны?

   И Нина Махровая засмеялась тем милым, тихим смехом, который придавал столько очарования всему ее изящному существу.

   Потом, посмотрев на растерянное и смущенное лицо Саши, расхохоталась снова.

   - Ага, понимаю, - между взрывами смеха говорила она, - вы считали, что ее сиятельство княжна и я - это... это одно и то же...

   - Да! - чистосердечно призналась Саша, - я думала, что князь N ваш дядя или дедушка, и поэтому прислуга называет вас княжной.

   - Нет, нет, милая Роговцева! Уверяю вас, вы ошиблись! Однако пойдем ко мне, здесь болтать совсем неудобно. Идем.

   Она взяла Сашу под руку и повела по целому ряду комнат, обставленных с такой роскошью, с таким богатством и вкусом, что у бедной дочери слесаря глаза разбежались при виде всей этой пышной обстановки. Зеркала во всю стену, тяжелое бархатное драпри, картины в золоченых рамах, роскошная мебель, мягкие, как пух, ковры, гобелены, статуэтки, всевозможные затейливые столики, бра на стенах, хрустальные люстры и целая масса дорогих безделушек! Все это поражало на каждом шагу скромную гимназистку-гостью.

   За двумя тремя гостиными следовал длинный зал, сверкающий своей белизной, мраморными колоннами, венецианскими зеркалами, козетками и стульями вдоль стен, с двумя роялями по углам комнаты.

   Потом столовая в русском стиле с огромным буфетом в виде крестьянской избы с вышитыми полотенцами, навешанными по стенам, с резным столом, стульями, табуретами, похожими на красивые игрушки. Рядом с этой комнатой находилась японская гостиная вся в ширмочках, изящных пуфах, диванчиках и веерах, а за ней начинался длинный коридор с многочисленными дверями по обе его стороны - справа и слева.

   - Здесь комната княжны Киры, здесь наша классная, а здесь мой уголок, - предупредительно пояснила Махровая своей гостье и открыла какую-то дверь.

   Саша Роговцева поторопилась закрыть глаза. Ей хотелось сразу открыть их тогда, когда она будет там, в этой комнате, убранной, должно быть, с той же сказочной роскошью, с какою убрана вся княжеская квартира, в той самой комнате, куда мечтала попасть каждая из ее гимназисток - подруг.

   И что же?

   Она увидела очень светлую, очень просторную спальню в два окна со скромной узенькой постелью в одном углу, с книжным шкафом в другом, небольшой уголок, занятый простою мебелью с кожаной обивкой. Круглый умывальник безукоризненной чистоты и письменный стол у окошка с простыми тюлевыми занавесками и синей шторой.

   - Вот и мой уголок... Нравится вам? Не правда ли, здесь очень уютно? Присаживайтесь сюда, к столу, и будьте как дома! - самым радушным образом с любезной улыбкой обратилась Нина к своей гостье... Но, посмотрев на лицо последней и увидя широко раскрытый рот и изумленно вытаращенные глаза Саши, она не могла снова не рассмеяться.

   - Что вы? Что вас так удивляет, а? - допытывалась она.

   Но Саша долго не могла ничего ответить, пока не пришла в себя от изумления. Наконец она собралась с духом и произнесла, смущенно краснея под чуть-чуть насмешливым взглядом своей подруги.

   - Знаете... Махровая... Вы., вы... ах, пожалуйста, простите меня... но, но у нас говорили про вас такое... такое... Ну, словом, что вы живете как сказочная принцесса в заколдованном замке... Что вас окружает такая роскошь и что вы купаетесь в ней... И про вашу комнату у нас целые легенды ходят... Говорят, что убранство ее...

   - Замок фей? Не правда ли? Да-с, - с тем же безобидным смехом подхватила Сфинкс последнюю фразу Саши.

   - Ну да, - согласилась Роговцева все так же смущенно.

   И мне завидуют все? Не правда ли? Да? - зеленовато-серые глаза Сфинкса сощурились и точно потемнели. - Наверное, говорят: богачка-аристократка, на собственных лошадях ездит, учителя к ней репетировать уроки ходят, англичанка в доме живет. Ведь так, да?

   - Да! - призналась Саша, совсем уничтоженная сметливостью подруги.

   - Ну так знайте же, Роговцева, что ничего этого нет и в помине. Я окружена роскошью, это правда, но я далеко не купаюсь в ней. Слушайте только: мой опекун князь N. взял меня в этот дом три года тому назад, когда умер мой отец (мать я потеряла давно, в раннем детстве). Приехала я сюда совсем глупенькой провинциалкой и, разумеется, прежде всего испугалась всей этой роскоши, всех этих прекрасных, на ваш и неуютно-огромных, на мой взгляд, комнат, где, казалось, жутко было даже громко говорить.

   Княжна Кира - моего возраста и учится дома. Она несколько капризна и раздражительна, как всякий избалованный с детства ребенок. Меня же эта девочка полюбила как родную сестру с первой встречи и требовала, чтобы я, если не училась бы с ней, то хоть присутствовала бы на ее уроках. Было решено, что я поступлю в гимназию, так как суммы, оставленной мне покойным отцом, было слишком мало для того, чтобы впоследствии я могла бы жить без собственного заработка. Приходилось подумать о будущем: готовиться в учительницы или в гувернантки. А без гимназического аттестата этого достичь нельзя. Присутствуя на уроках языков Киры, я научилась прекрасно болтать по-французски, немецки и английски. К тому же мисс Финч, Кирина англичанка, провожая каждое утро Киру в художественную школу, где девочка берет уроки живописи среди других великосветских девиц, берет и меня с собой, чтобы завезти в гимназию, и не отказывается по дороге побеседовать со мной, а это дает такую прекрасную практику языка!

   Живу же я в такой скромной комнате, несмотря на горячие протесты моего опекуна и его дочери, так как не хочу окружать себя той роскошью, которой впоследствии буду лишена и к которой очень скоро, к сожалению, привыкает каждая молоденькая особа. Единственная роскошь, которую я себе позволяю - это мои изящные платья и обувь, но и то только ради княжны Киры... Не хочется смущать девочку перед ее гостьями, светскими подругами, чересчур уж скромным нарядом, неподходящим к тону этого дома. Ну вот видите теперь, Роговцева, как вы все жестоко ошибались на мой счет! И ошибались тем более, не зная, что в самом недалеком будущем я, должно быть, может, скорее, чем кто-либо из нашего класса, познакомлюсь со скромной долей труженицы...

   - Но почему же? Ведь в доме князя вас так любят.

   - Да, но я им всем чужая и не могу жить на чужой счет. Денег же, оставленных папой, едва хватит на мое образование, на жизнь в доме опекуна, на мой стол, костюмы... словом, на мои расходы, а там я должна буду искать себе место гувернантки или давать уроки... Понимаете меня, Роговцева? Чтобы не пользоваться даром услугами князя и княжны. Ну а теперь давайте-ка возьмемся за наши немецкие уроки - мы и так пропустили больше четверти часа с нашей болтовней!

   И говоря это, Нина взяла книжку, положила ее перед собой и стала громким, внятным голосом читать немецкий урок.

  

  

  

   Как она, Неточка Ларионова, вошла в класс, каким многозначительным взглядом окинула ближайших соседок по партам - они уже поняли, что с их подругой Неточкой случилось нечто.

   И лицо Неточки, маленькое, курносенькое, с бисеринками веснушек под глазами, у носа и на щеках, говорило за то, что нечто необычайное творилось с его владелицей.

   На обычной молитве перед занятиями Неточка не могла стоять спокойно, на уроке геометрии тоже, так что учитель Федор Павлович Сабелин два раза окликнул ее, приглашая внимательнее слушать поясняемую им теорему.

   Наконец кончился бесконечный первый урок! Небольшой пятиминутный перерыв - и Неточка уже сидит за следующим часом французского языка.

   Преподаватель французского принес сегодня классные сочинения и раздал их гимназисткам, делая соответствующие замечания каждой из них. Ах, что значит французское сочинение перед тем, что переживает сейчас Неточка! Положительно ничего не значит перед ее, Неточкиной, тайной!

   О, эта тайна!

   Из-за нее, из-за этой тайны, бедняжка Неточка не спала целую ночь! От счастья, конечно. Из-за нее со вчерашнего дня не знает покоя, из-за нее же получила замечание от Пифагора, как называют у них в гимназии преподавателя математических наук.

   И что это за ужасно неприятное состояние - хранить в себе тайну и не иметь возможности поделиться ею с кем-нибудь из подруг! Ах, ужасно! Ужасно!

   Неточка волнуется. Неточка сама не своя. В голове ее шумит вследствие бессонной ночи, в ушах позванивает. Руки Неточки холодны, как лед, а щеки пылают, как печка.

   Нет! Нет! Положительно невозможно больше хранить тайну в себе! Это выше сил, данных Творцом, человеку! Это такая пытка, такая...

   И почему бы ей, Неточке, не поделиться с кем бы то ни было из подруг этой ее тайной?! С Катей Щелкуниной, например. Она такая тихая, такая молчаливая! Эта уже не предаст, не выдаст. Эта умеет держать язычок за зубами! Или Ида Крамер, например, тоже не из болтушек и такая поэтичная! Ида поймет ее, Неточку, еще лучше всякой другой, пожалуй. А то, может быть, сообщить Зое?.. Зоя - сама прелесть. Зоя молчалива, как могила. И Зоя сидит рядом с Неточкой, считается одной из близких ей из класса. Ну конечно, лучше всего открыть тайну Зое Стояновой! Лучше всего!

   И недолго думая, Неточка склоняет голову набок и тихонько, чуть слышно, шепчет:

   - Зоя! Зоя! Приди в следующую перемену к "крану" в коридор. Слышишь, Зоя! Мне надо переговорить с тобой, посоветоваться насчет одной тайны. Ну понимаешь? Придешь?

   - Угу! - кратко соглашается Зоя, хотя мысль ее целиком сейчас в классном журнале, где учитель только что начертал ей, Зое, за сочинение некую цифру, а какую - Зоя не успела как следует проследить.

  

  

   Звонок только что возвестил окончание урока. В классе обычная суета. Пока длится перерыв, здесь открываются форточки, а гимназистки в это время прогуливаются в зале и в коридоре. У крана или, вернее, у фильтра с кипяченой водой стоит Неточка, прибежавшая сюда гораздо раньше Зои, и ждет подругу.

   Неточка, волнуется. И чего она только копается там, эта Зоя!

   Несносная какая - того и гляди кончится перерыв, погонят их всех снова в класс, и не успеет она, пожалуй, сообщить ей свою тайну.

   Но вот показалась высокая фигура Стояновой в коридоре. Наконец-то!

   Неточка с такой стремительностью кидается навстречу Зое, что чуть не сшибает с ног подвернувшуюся ей по пути тоненькую "первушку".

   - Что вы толкаетесь? Такая большая! - ворчливо шипит "первушка" и делает по адресу Неточки злое-презлое лицо...

   Но Неточка ничего и никого не видит и не слышит в эти минуты. Никого, кроме Зои. Неточка сама не своя. Она хватает за руку подругу, увлекает ее в самый дальний угол коридора и шепчет голосом, прерывающимся от волнения:

   - Я должна сообщить тебе тайну, Зоя, большую-большую тайну!

   - Ну?

   Неточка хотела было обидеться на равнодушие Зои, но вовремя вспомнила, что обижаться, собственно говоря, не стоит. Ведь в сущности Зоя не знает всей важности ее тайны и, стало быть, не может так же горячо относиться к ней, как сама Неточка. Стало быть, Зоя не виновата ни в чем.

   - Слушай, Зоя! - голос Неточки предательски дрожит. - Ты дашь мне клятву, что не скажешь ни одной душе то, что узнаешь от меня сейчас, сию минуту?

   - Ну не скажу. А дальше-то что?

   "Ах, Боже мой, что за тон!"

   Тон отнюдь не соответствует важности момента! Эта Зоя способна заморозить всякий высокий порыв, веточка возмущена, но отступить она уже не может. Взяв Зою за руку, приблизив к ее уху свое разгоряченное лицо, Неточка шепчет:

   - Я, Зоя... я... Я сочинила стихи, Зоя!

   - Ну и что же?

   Этот вопрос способен превратить Неточку в соляной столб, в какой была превращена некогда жена библейского Лота.

   Ах, Боже мой! Вот этого она, конечно, никогда, никогда не ожидала. Нет, эта Зоя какое-то бесчувственное, холодное существо! Поэзии в ней столько же, сколько в гимназическом стороже Архипе. Ни чуточки поэзии... Ни-ни!

   С обиженным видом и растерзанным сердцем Неточка продолжает:

   - Я написала стихи. Понимаешь, я сама вчера вечером написала! Хочешь, я тебе их прочту?

   - Ну, - соглашается Зоя и лезет в карман за карамелькой.

   - Не хочешь ли? - предупредительно предлагает она Неточке леденец.

   Удивительно странная эта Зоя! Не может понять самой простой, самой обыкновенной вещи, что когда автор собирается читать стихи, он меньше всего думает о карамелях! Однако Неточка делает над собою усилие и, воздержавшись от упрека, готового сорваться с языка, вынимает из-за лифа платья тщательно сложенную бумажку и читает неестественным голосом, нараспев скандируя строфы:

   Я молода, но жизнь моя - море безбрежное,

   Бурливое, темное, ало-мятежное.

   В нем мечутся звезды, зеленые, синие, красные,

   В нем розы цветут в глубинах гневно-властные.

   В нем чайки летают, летают певучие...

   И волны гуляют такие могучие...

   - Могучие... - еще раз протягивает для чего-то Неточка. Потом поднимает на подругу торжествующий взгляд: - Что? Хорошо?

   Зоя молчит с минуту. Только слышно аппетитное хрустение карамельки на зубах.

   - Непонятно что-то, - говорит после паузы Зоя, - чайки не поют, во-первых, а кричат... Потом, скажи на милость, какие это ты видела красные и синие звезды?.. Да еще в море! А еще скажи, пожалуйста, почему ало-мятежное море? Алое-то почему?

   - Ах, это декадентские стихи! Так нынче пишут! - ужасно волнуется Неточка. - Ты страшно отсталая, Зоя, если не понимаешь этого! Да!

   И разобиженная вконец, махнув рукой на свою "непоэтичную подругу", Неточка отошла от Зои, решив в душе, что совсем не следовало делиться с ней тайной.

   На уроке русского языка, пока учитель объяснял о сентиментализме произведений Карамзина, Неточка тихонько вытащила свой таинственный листок и снова читала, едва заметно шевеля губами: "Я молода, но жизнь моя море безбрежное... бурливое, темное, ало-мятежное..."

   Она так увлеклась произведением своей случайной музы, что совсем не заметила, как преподаватель сразу оборвал свою лекцию о Карамзине, встал с кафедры и подошел почти вплотную к ее парте.

   Очнулась она только тогда, когда услышала зловещую фразу над своим ухом:

   - Госпожа Ларионова, потрудитесь отдать мне то, чем вы заняты сейчас, так некстати, за уроком!

   Неточка обомлела.

   Отдать листок, открыть тайну! О! Ни за что! Ни за что!

   - Пожалуйте! - рука учителя настойчиво протягивалась к ней.

   Классная дама спешила к нему на помощь. Нечего делать, пришлось покориться и отдать листок. А через минуту в классе уже звучало: "Я молода, но жизнь моя море безбрежное..." И так далее, и так далее, и так далее... И о красных и синих звездах, и о гневно-властных розах, и о певучих чайках, словом, все, все до самого конца!

   Ах, что переживала бедная Неточка в эти минуты!

   И уж разумеется, теперь ей совсем не нравились ее декадентские стихи. В передаче учителя они выходили такие сырые, плоские, худые... Совсем, совсем скверные стихи...

   Ах, как она страдала, Неточка! Как страдала! Но что было хуже всего - это когда учитель, отложив злополучный листок в сторону, обратился к ней с плохо замаскированной иронией:

   - Госпожа Ларионова, очевидно, совсем забыла, что слово "безбрежные" пишется через "е", а не через "ъ", а слово "певчие" как раз наоборот. Очень грубые ошибки. Обратите на них внимание! С такими ошибками стыдно переходить в четвертый класс, m-lle! И он окинул Неточку убийственным, уничтожающим взглядом.

   Ах, как это было совестно! Неточке хотелось провалиться сквозь землю, и она внутренне клялась никогда в жизни не писать стихов...

   Бедная Неточка! Бедная Неточка!

  

  

  

   По тому уже, как быстро вызванная карета "скорой помощи" увозила девочку, было решено, что ее положение опасно.

   Кондуктор и вагоновожатый с волнением поясняли публике и полиции, что никто из них не был виноват в несчастье. Девочка появилась на пути так быстро, что никак нельзя было остановить вагон. Полицейский просил расходиться. Публика с ужасом смотрела на ярко-красные капли крови, оставшиеся на мостовой.

   Женщина в ситцевом платье рыдала тут же, держа за руки крошечного мальчика, который с испуганными вытаращенными глазенками поглядывал исподлобья на всех, ежеминутно готовый разреветься благим матом.

   А карета увозила девочку, истекающую кровью... Трамвай наскочил на нее, отбросил в сторону, и она разбила голову о железные рельсы электрической дороги...

   Девочка казалась мертвой. Но она не умерла. Это был глубокий обморок, и только. В операционной комнате городской больницы ее уже ждали доктора в белых фартуках, сестра милосердия, фельдшерицы.

   Сначала ей срезали ее пышные темные кудри, потом зашили глубокие порезы, наложили швы... Забинтовали раны...

   - Девочка будет жить! - сказал старший доктор, делавший операцию.

   И ее унесли в палату, ослабевшую, бледную, как смерть.

  

  

   Такой шумной рекреации еще никогда не было в гимназии. Никогда еще так не шумели, не кричали и не суетились гимназистки среднего, пятого, класса, как в этот раз! Впрочем, "пятым" было отчего волноваться, шуметь и кричать!

   Про ужасный случай узнали только сейчас. Классная дама только что объявила им всем, этим юным девочкам, о катастрофе, происшедшей с их подругой по классу. В кратких словах сообщила она о том, как Налю Курманову едва не раздавил трамвай. Но, к счастью, Наля жива и будет жить, если верить словам доктора.

   Необъятный ужас воцарился в классе. Многие рыдали навзрыд при этом известии. Наля! Всегда веселая, бойкая, шаловливая проказница Чаля попала под трамвай!

   Начались предположения...

   - Она, наверное, шалила на улице по своему обыкновению, прыгала по рельсам! Иначе каким образом могло случиться несчастье?!

   Говорили все сразу, хором, делали всевозможные догадки, фантазируя, волнуясь.

   - Ну конечно, шалунья Наля нашалила и теперь!

   - Бедняжка! Бедняжка! Какое несчастье! Но, слава Богу, что еще жива и выздоровеет. На целую жизнь, однако, теперь уже ей останется урок!

   Так рассуждали девочки всем классом. И только одна ближайшая подруга Нали, Васочка Митрофанова, заливаясь слезами, твердила:

   - Нет, нет! Это не шалость! Нет... Я знаю наверное... Она, Наля, дала мне слово... Раз навсегда слово дала не шалить на улицах, вести себя тихо и пристойно... И... я знаю Налю... Она шалунья... Но она честная и слово свое сдержит! Сдержит! Всегда! - и Васочка взволнованно смолкла, не будучи в состоянии говорить.

   Девочки покачивали головами. Им как-то не верилось, что шалунья Наля могла не шалить...

   - Да, положим, она дала, слово... Но разве это уж так нечестно - не сдержать слово, а особенно такой шаловливой, горячей девочке, как Наля? Разумеется, ошибается Васочка и...

   - Но как, однако, жестоко поплатилась за свои шалости бедняжка Наля! Ей, такой веселенькой и подвижной, куда как невесело, должно быть, лежать в скучной больничной палате!

   - Надо ее навестить! Непременно навестить в ближайший же прием, в воскресенье, - было решено всем классом.

   Бедная Наля! Скорей бы поправиться бедняжке! Этого искренне и горячо желали все девочки своей бедной маленькой подруге.

  

  

   К Нале, однако, не пустили в воскресенье. Налю нельзя было видеть, она была слишком слаба.

   Попали в больницу девочки в следующий затем праздник.

   Их собрался весь класс. Но пропустили только пять человек, "маленькую депутацию", как пошутил встретивший их доктор.

   - Видеть стольких подруг сразу было бы очень утомительно для больной, - решил он, ласково улыбаясь детям.

   Нечего делать, отправились пять избранных и в числе их Васса, конечно. Остальные остались в вестибюле ждать возвращения подруг.

   Вскоре внимание девочек невольно привлекла просто одетая, в ситцевом платье, женщина с большеглазым мальчиком на коленях. Женщина, очевидно, тоже ждала в швейцарской и горячо рассказывала стоявшей перед ней больничной сиделке со слезами на глазах:

   - Вот, матушка моя, кажинный день хожу, добиться не могу толку. Все один ответ: "Завтра пустим к больной... А то ты опять плачешь, нынче ее расстроишь только". Да как же, милая ты моя, мне не плакать-то! Да я без слез этого самого вспомнить-то не могу! Подумай только, голубушка моя: идем мы это с Митюшкой по тротувару, а он, негодный этакий, как вырвется, как побежит! Улицу, видишь ты, перебежать хотел, игрушку у продавца на той стороне увидал... А трамвай-то этот... чудище-то это, прости Господи, из-за угла как махнет да на Митюшку! У меня сердце так и упало... И спасти нельзя. Извозчики дорогу преградили, не поспеть. Гляжу: а из-под земли ровно выскочила барышня, маленькая такая, в черном передничке, по всему видать, емназистка! Как схватит Митюшку за плечи, как с рельсов-то оттолкнет, а сама-то отскочить не успела... Налетел это трамвай, опрокинул, откинул ее на сажень, поди... Упала сердешная, головка на рельсы... вся в кровь... Чуть не до смерти убилась... Ну, сейчас это полиция, народ. Карету, значит, вызвали! Увезли ее, сердешную, сюды, в больницу! Ах ты, Господи Боже! Который день хожу, в ногах валяюсь у всех здешних, прошу повидать мне моего ангела, спасительницу моего Митюши! Поблагодарить ее. Ведь кабы не она - не видать мне мальчонку, насмерть бы задавило его!..

   Женщина заплакала снова, вытирая кончиками головного платка обильно струившиеся слезы.

   Гимназистки переглядывались между собой.

   - Это она о Нале! Наверное, о Нале... - послышался сдержанный шепот в их толпе.

   В это время пятеро депутаток вернулись из палаты. Васочка шла впереди всех. Ее глаза сияли. На лице было счастливое, праздничное выражение. Взволнованная и радостная, она очутилась в толпе подруг и, поглядывая на всех блестевшими глазами, заговорила, волнуясь:

   - Ага! Что! Ага! И не думала она шалить тогда, Наля! И нисколько она не шалила, а только, только... Если бы вы только знали, что рассказала нам только что ее мама... Она сидит у Нали сейчас. Наля ребенка спасла, мальчика, от трамвая, а сама... Ах, если бы знали только!

   - Мы знаем! Все знаем - отозвались смущенные голоса девочек, вот она, эта женщина, рассказывала сейчас про Налю... Все... все... мы были не правы. Да, мы были не правы, думая, что она... она...

   Хорошая она! Славная, самоотверженная! • перебивая подруг, снова восторженно вскричала Васса, и еще ярче заблестели ее счастливые глаза.

  

  

   Наля поправилась и снова появилась в классе. Ей устроили шумную встречу, когда она впервые пришла в гимназию после болезни. Девочки на перемене обступили Налю, искали ее дружбы, не отходили от нее, стараясь предупредить ее малейшее желание.

   Васса менее всех выражала свой восторг, свою радость... Васса не умела красноречиво говорить, шумно восторгаться, но Наля и без слов понимала, насколько ее скромная юная подружка крепче всех других любит ее...

  

  

   Рано утром приходила чухонка-молочница и настойчиво просила денег. За последние два месяца ей не платили. Потом, от имени управляющего домом, старший дворник требовал освободить квартиру в трехдневный срок. Этому было в последний раз заплачено в июле, а теперь, слава Богу, был уже октябрь на дворе. Других бы выселили давным-давно, но еще жило в памяти Старшего приятное воспоминание о тех днях, когда старушка Филатова вместе с мужем, капитаном в отставке, и с внучкой Верой занимали квартиру N 45, в четыре большие комнаты с двумя ходами, и тогда на долю Старшего выпадало немало полтинников на чаи. Из уважения к печальному положению капитанши Старший ждал квартирных денег, пока мог, и управляющий тоже. Но и управляющий, и Старший наконец почувствовали необходимость выселить Филатовых из крошечной квартирки в одну комнату и кухню, где-то на третьем дворе, куда они обе переехали после смерти капитана.

   Верочка была в отчаянии. Бабушка лежала уже неделю с жесточайшим приступом ревматизма, денег не было ни копейки в доме, а тут... извольте в трехдневный срок освободить квартиру!.. И как назло, до получения бабушкиной пенсии остается еще целая неделя! Да и велика ли пенсия! Тридцать пять рублей шестьдесят две копейки! Одна квартира стоит двадцать, с дровами, правда, но с другой стороны, как можно питаться, одеваться, ездить на конках в продолжение целого месяца на ничтожную сумму в 15 рублей?! А тут еще этот долг за три месяца за квартиру, и молочница, и булочник, и лавка! Главное лавка! В последний раз, когда Верочка бегала туда за хлебом и картофелем (за все это время хлеб и картофель составляли самую существенную пищу бабушки и внучки), приказчик из мелочной с ехидной усмешечкой обратился к ней, Верочке, со словами: "А за вами, барышня, значится изрядный должок", заставив вспыхнуть до ушей бедную Верочку.

   И здесь должок! И там тоже. Всюду! Всюду! Если б Верочка была старше и не училась в гимназии (какое счастье еще, что за примерное прилежание ее в прошлом году освободили от платы за ученье!), о, она сумела бы найти выход! Она давала бы уроки, брала бы переписку на дом, выучилась бы печатать на пишущей машинке, а сейчас...

   Сейчас Верочка бессильна. Есть от чего прийти в отчаяние и горько-горько плакать по ночам, уткнувшись лицом в подушку!

  

  

   - Верочка! Ты уже уходишь?

   - Да, бабушка!

   - В гимназию, дружочек?

   - Да!

   Верочка не умеет лгать и целует бабушку, стараясь избежать тревожно обращенного на нее взгляда старушки.

   - Если пожелаете кофе, я поставила в духовку. Нарочно затопила плиту с шести часов, чтобы тепленький выпили. Картошку тоже сварила, бабушка... Захотите кушать - не ждите меня! Хлеб на столе под тарелкой. До свиданья, бабушка! Господь с вами!

   - До свиданья, пчелка-хлопотуша моя!

   Бабушка крестит Верочку, Верочка - бабушку. Это уж у них так заведено с тех пор, как осиротели они со смерти дедушки, обе - девочка и старушка. Раньше дедушка крестил бабушку. Теперь дедушки нет. Он спит последним непробудным сном на Смоленском кладбище, и его трогательную обязанность Верочка взяла на себя.

   - До свиданья, милая бабушка!

   - До свиданья, деточка моя!

   Старушка Филатова с трудом поднимается с постели, идет в кухню, морщась от боли в ногах, чтобы запереть входную дверь за внучкой. Исполнив это, она еще стоит с минуту, прислушиваясь к тому, как постукивают по каменным ступенькам лестницы знакомые Верочкины каблучки.

   - Господь с нею! Господь с нею! - лепечет бабушка, и ее теперь всегда печальные старческие глаза слезятся. Потом она внимательным, долгим взором окидывает окружающую обстановку. Бедный, тесный, но все еще милый уголок!

   - Через три дня выселяться надо, а куда и с чем?! - с тоской шепчут ее губы. - Господь Милосердный, каково-то все это отразится на Верочке?! Боже мой! Боже мой! Будь милостив к ней...

   Глаза бабушки обращаются к висевшему в углу киоту (единственное сокровище, оставшееся от прежней жизни), и она продолжает молиться за Верочку. За себя ей, бабушке, нечего молиться. Ей немного надо. Угол в богадельне, койка и все. Ее песенка спета. А вот Верочка... Верочка... С трудом старуха опускается на колени. Больные ноги что-то плохо сгибаются в суставах.

   - Верочку только спаси, Господи! - молит она Всевышнего, - Верочку! Она такая чуткая, добрая, кроткая! Помилуй ее, Матерь Божия! Царица Небесная, помилуй ее!

  

  

   Верочка шагает быстро по мокрым от дождя тротуарам. Дождик хлещет вовсю, а галош у нее нет. Неприятно получить насморк и кашель к дополнению всего. Не хочется мочить ног. Верочка старается ступать на пальцы. Меньше шансов, таким образом, промочить ступни. Зонтик у Верочки старенький, дырявый и плохо предохраняет от дождя. Но все-таки нельзя без него. Фетр на шляпке намокнет, и без того вылинявшая от времени шляпа станет уже совсем безобразной. Верочка шагает быстро, как скороход. Сначала ей холодно в ее летней жакетке (осенней у нее нет), потом мало-помалу быстрая ходьба делает свое дело, и Верочка согревается на славу. Теперь, когда отогрелась немного, можно пойти и потише. Ведь не в гимназию спешит...

   Да, не в гимназию... А бабушка-то и не подозревает. Нехорошо, что она, Верочка, обманула свою старушку! Очень нехорошо. Но... а вдруг бы она сказала бабушке, а там бы ничего не вышло. Даром бы обнадежила только. Нет, нет! Пожалуй, так и лучше! Предостерегать бабушку от лишних волнений. Конечно, так. Проходя мимо думы, Верочка взглянула на часы. Без четверти девять! Успею как раз вовремя. Надо прибавить ходу.

   И она снова зашагала быстрее, вся маленькая, тоненькая, с толстой белокурой косою, свитой на затылке, и большими задумчивыми серыми глазами на бледном, худеньком, совсем еще детском лице. Через пять минут Верочка осторожным робким звонком давала знать о своем приходе у дверей первого этажа большого богатого дома на Караванной. Толстая, в ситцевом платье, с заспанным лицом прислуга в грязном переднике открыла ей.