Чарская Лидия Алексеевна - Дикарь

вье, Димушка!

   И сказав это, девочка захлопотала у печки. Потом перебежала к срубу, заменяющему стол, накрыла его грубой, но чистой скатертью и, быстро вынув из старого ящика, заменяющего им посудный шкап, тарелки, ножи, вилки и большой каравай хлеба, расставила все перед Димой.

   Маша была права. Котлета удалась на славу, и Дима отдал честь искусной стряпне юной хозяйки. Когда ужин был окончен, и котелок с порцией Сережки снова водворен на "плиту", Маша подсела к окошку и, подняв на своего друга большиее, немного испуганные глаза, коротко сказала:

   -Ну, говори, что хотел. Я слушаю...

   Тогда Дима стал делится с ней своими опасениями. Здесь ей на зиму оставаться нельзя: и холодно, и сыро, и страшно. Сергей братскою заботливостью не отличается, не будет возиться с нею...

   - Как, а разве ты не возьмешь меня с собою? - испуганно чуть ли не крикнула Маша.

   - Да ведь нельзя тебе... В дружине разведчиков девочка - разве это мыслимо?

   Но вместо того, чтобы проникнуться этими вескими доводами, Маша всплеснула руками и залилась слезами.

   - Нет, нет, я не оставлю тебя. Я постараюсь не мешать вам, дружине вашей... Я стирать, чинить вашу одежду буду... обед вам готовить. Ах, Димушка, возьми ты меня с собою! Уговори ты товарищей своих, пусть меня захватят тоже. Ах, ты Господи! Не хочу я без тебя.

   Она снова закрыла лицо руками, готовая разрыдаться.

   - Маша, перестань! Да перестань же!.. Послушай, хотел я тебя к Ганзевским отправить, адреса только не знаю. Там бы тебе хорошо было, Машук.

   Знаю я адрес... - прерывает Маша. - Сама дала адрес-то... И посейчас храню при себе бумажку. Да что пользы-то, никуда я не пойду от тебя да от дружины вашей.

   - Как, и адрес есть у тебя Зои Федоровны? - обрадовался Дима.

   - Есть, говорю тебе, да что пользы в этом?

   Тут Маша упрямо поджала губы и подняла на Диму заплаканные глаза. Она была так трогательно мила и забавна в эту минуту, что у Димы не хватало духу огорчать ее.

   - Хорошо, Машута, пусть будет по-твоему. Завтра же переговорю с товарищами, и, если они согласятся тебя принять, то я...

   Дима не успел договорить начатое.

   Дверь распахнулась настежь, и вместе с порывом ветра и мелким, словно из сита сеющего дождем, в избу ворвался Сергей. Он был весь мокрый до нитки. Рыжие волосы прилипли ко лбу и вискам. Глаза блестели непривычным для него оживлением. Одежда висела лохмотьями на его загорелом, смуглом теле, обнажая мускулистые руки и грудь. И не успев снять шапки, он закричал взволнованным, срывающимся голосом:

   - Они идут! Они уже недалеко! Говорят, обошли нас оттуда, откуда их и не ждали совсем... Видимо их невидимо! Лавиной цельною так и валят, так и валят. Я был в деревню ушедши. Так там, как проведали, что они идут, так, Господи помилуй, что там сделалось! Бабы ревут, дети криком кричат, мужики телеги сейчас запрягать кинулись. А кто убежать не может, так весь свой скарб зарывать в землю стал...

   Тут Сережка остановился, чтобы перевести дух, и Дима воспользовался этим:

   - Да кто идет? Кто идет-то? Говори толком...

   - Германцы! Германцы! Сережка не договорил. Он задыхался. Глаза у него точно прыгали, точно горели.

   - Как бежал-то я! Господи помилуй, как бежал, - по лесу, да по болоту, - подхватил он через секунду снова.-Чуть не увяз, а глянь-ка на одежу: о сучья впотьмах вся изорвалась. Едва глаз не выколол. Тьма, вишь, какая, зги не видать...

   - А я только что из города. Там и не слышно про неприятеля. Никто ничего не знает, - взволнованно вставил Дима.

   - Завтра услышат, погоди, дай срок. Слыхал я, что больше к городу-то они и норовят подойти, - охрипшим голосом снова бросил Сережка.

   И вдруг, прежде чем Дима успел сообразить что-либо, Сережка слезливо залепетал, готовый чуть ли не кинуться на колени:

   - Димушка... Будь отец родной... Уж доверши свое добро. Возьми ты и меня в дружину. Ей-ей не покаешься... Я этих германцев во как выслеживать буду... Устрой ты меня, голубчик!

   Стоградский совсем смутился.

   - Постой, погоди!.. Дай опомниться... Германцы идут, говоришь? Сюда? Ничего не понимаю! Завтра, чуть свет, пойду в город. Все разузнаю хорошенько, выведаю... Тогда и о тебе поговорю с нашими дружинниками... И я уверен, что они согласятся... Сказал сделаю, ну и ладно! А теперь ужинай скорее и живо спать. Утро вечера мудренее, и если все это не пустые слухи, а правда, что тебе удалось узнать, тогда "Зоркой Дружине" придется приняться за дело сейчас же, не медля...

   -И я с вами? - опять вырвалось из груди Сергея.

   И он еще долго распространялся о том, как он будет работать, пока ел свой ужин и укладывался спать. Только далеко за полночь прекратилась восторженная болтовня Сережки, и не­приветливое жилище трех подростков погрузилось во мрак и тишину.

  

   ГЛАВА VI.

   Восемь и одна.

  

   Дима проснулся, когда солнце уже ярко глядело в крошечное оконце избы. Маша хлопотала уже по хозяйству, подогревая на керосиновой машинке утренний чай. Сергея не было. Со двора слышались бодрые, оживленные, молодые голоса.

   Недоумевающий и смущенный тем, что проспал, Дима вскочил на ноги.

   - А к тебе пришли, на дворе дожидаются, - ласково улыбнувшись и кивнув головою, сказала Маша.

   - Кто дожидается? - едва успел спросить Дима и тотчас же отступил назад.

   Широко распахнулась дверь, и на пороге появился Марк Каменев. Подле него, сверкая маленькими глазками, стоял широко улыбающийся Малыш. Из-за плеч их выглядывали братья Ставровские и Веня. И, наконец, позади их всех торчала белокурая голова Лео. Сережка юлил и суетился вокруг них.

   - Чайку горяченького! Сестреночка, распорядись. Каких нам гостей Бог принес!

   - Однако, нельзя сказать, чтобы вы очень обрадовались нам, Стоградский,- усмехаясь, произнес Марк, выступая вперед и протягивая руку все еще растерянно смотревшему Диме.

   Дима только улыбнулся в ответ, и Марк, Ставровские и Веня стали наперерыв объяснять ему неожиданность своего появления.

   - Немцы идут! Они уже в 30-ти верстах. Не сегодня-завтра в наш город нагрянут. Вчера вечером об этом узнали в пансионе. Август Карлович чуть ума не решился. Созвал нас всех, выдал наши бумаги и деньги, которые хранились у него, и приказал завтра же разъехаться по домам. Пансион он на время войны закрывает, а сам едет в Варшаву к своему брату, и увозит с собою больную мать.И вот мы, вместо того, чтобы направиться по домам, очутились все здесь, на сборном пункте. Но, конечно, мы написали домой о нашем решении.

   - Свобода, брат Стоградский, неожиданная свобода! - вдруг подхватил Малыш. - Ур-р-ра!..

   - Ур-р-ра!- вторили ему остальные мальчики, кроме Каменева.

   Марк дал товарищам накричаться, потом обратился к Диме: - А у вас все готово, Стоградский?

   - Да, взгляните, - ответил Дима и повел Каменева в тот угол, где были тщательно сложены все заготовленные для "Зоркой Дружины" вещи.

   Мальчики громко восторгались удачными покупками Димы.

   В это время Дима тихонько отвел Марка в сторону.

   - Послушайте, у меня к вам дело, Каменев, - нерешительно произнес он. - Я не могу оставить здесь тех двух подростков, которые делили со мной мое одиночество в этом лесном убежище. Но не знаю, захотите ли вы принять их...

   - Но девочка эта еще почти ребенок?

   - Да, да... и это осложняет задачу. Но она вынослива, сильна духом и телом, привыкла к невзгодам и лишениям и походная жизнь, думается мне, будет ей вполне под силу.

   - А её брат?.. Полагаетесь ли вы на него?

   - Я не хочу от вас скрывать ничего, Марк, не хочу и не смею. Прежде этот юноша не внушал мне никакого доверия, Я знаю, что он не прочь присвоить себе чужое и напасть из-за угла и на все такое... Я был дурного мнения о нем раньше, до... до вчерашнего дня.

   - А вчера?..

   - Вчера он меня привел в не­описуемый восторг своей готовностью принести хотя бы маленькую помощь родине.

   - Ну и отлично. Раз вы так полагаете, то мы охотно примем его в нашу дружину. Его и девочку. Будь по-вашему, Стоградский, вы славный, честный товарищ. Я могу решать за всех остальных, потому что мои товарищи единогласно выбрали меня старшиною нашей "Зоркой Дружины". Ну, а теперь идем к ним и порадуйте вашего приятеля и его сестру их поступлением в члены "Дружины".

   Тотчас же Марк и просиявший от удовольствия Дима присоединились к остальным.

   - Братья дружинники! - обратился Каменев к своим товарищам - я хочу вам сказать, что наша "Дружина" увеличивается еще двумя членами, из них один девочка. Ничего не имеете против?.. Согласны?..

   Минута молчания и вслед за нею дружный, радостный крик:

   - Да, да!.. Очень рады!..

   - А теперь, господа, советую обсудить ближайший план действий, -предложил опять Марк.

   - А поесть чего не изволите? - робко спросила вдруг Маша. - Должно, пришли сюда натощак?..

   - Это не помешало бы. Верно, девочка, что пришли мы сюда натощак- раздалось в ответ несколько голосов.

   Едва они успели произнести это, как Маша, Сережка и Дима бросились хлопотать с ранним завтраком.

   Запылал хворост под самодельной плитою и быстро закипела вчерашняя похлебка в кастрюле.

   Через полчаса вся компания, одетая в кожаные куртки и высокие сапо­ги, а Маша в своем темно-синем платьице, в ватной кофте и капоре, вышли из избы кузнеца.

   "Зоркая Дружина" быстро зашагала по тому направлению, где, по указанию Сережки, должны были находиться русские позиции.

   Маша задержалась на пороге случайного жилища, в котором ей пришлось провести едва ли не лучшие месяцы своей еще юной жизни. Она окинула в последний раз грустным взором стены избы и тихо зашептала:

   - Господи, спаси и помилуй нас всех....

   Потом проворно сорвалась с порога и бросилась догонять компанию.

  

   ГЛАВАVII.

   Первый подвиг.

  

   Осень. Сырое, холодное утро. Низко нависшие над землею тучи обещают разразиться частым бесконечным дождем.

   В крошечной польской деревушке, состоящей из двух десятков халуп, окруженной с трех сторон леском, а болотом с четвертой стороны, укрывается маленький передовой казачий отряд, наблюдающий за передвижением передовых частей неприятеля. Уже несколько дней стоят они здесь, дожидаясь приказания начальства двинуться вперед, но приказание почему-то замедляется.

   Крестьяне, обыватели здешней деревушки, поговаривают о том, что местность кишмя-кишит германскими разведчиками и что маленький казачий отряд отрезан от своей части.

   Сотнику Мануиленко уже несколько раз доносили об этом, но он бессилен предпринять что-либо до полу­чения приказания от своего начальства. Посылать же за ним кого-либо из своих казаков он не решался. Все люди были наперечет. Да и послать кого-либо значило бы обречь человека на верную гибель. Но и ждать больше невозможно. Не говоря уже о том, что на исходе съестные припасы для людей- и фураж тоже кончается. Весь овес давно вышел, а сена остается только на день. Крестьяне рады бы помочь казакам, да сами ничего не имеют.

   Казаки совсем приуныли. А Влас, Данилыч Мануиленко, еще не старый, с чуть седеющими усами и орлиным носом офицер, курил трубку за трубкой, шагая по крошечной халупе, которую занимал.

   С другой половине халупы ютилась сами хозяева вместе с единственным их достоянием - поросенком, которого ежедневно собирались зарезать для отряда. Этот беспокойный жилец, предчувствовавший, очевидно, свой близкий конец, наполнял все углы маленького помещения своим хрюканьем и визгом. Ему вторил крик новорожденного ребенка в люльке, жалобные причитания молодицы, только что проводившей на войну своего Яся, да бормотанье старого деда-свекра, день и ночь ругательски ругавшего германцев - виновников войны.

   Такая обстановка, в связи с гнетущими обстоятельствами, не могла содействовать хорошему расположению духа сотника Мануиленко.

   А за окнами непрерывно шел дождь; низко свешивались свинцовые тучи и зловеще насвистывал ветер.

   В халупе, несмотря на раннее утреннее время, зажгли огонь. Но от него не радостнее стало на душе сотника. Здесь, оторванный от всего мира, он не знал, что делается на русских позициях.

   Неожиданно голоса за дверью привлекли его внимание.

   - Проводи меня к сотнику, а там уже столкуемся, - убеждали незнакомцы.

   - Что там такое? Впусти, Охрименко! - крикнул Влас Данилыч, открывая дверь. И тут же отступил назад, пропуская в горницу двух юношей. Оба они были в кожаных куртках, в высоких сапогах и в солдатских фуражках, хотя без кокард. Небольшая сумка болталась за спиною у каждого.

   Сотник Мануиленко окинул взором обоих юношей.

   - Кто вы и зачем пришли? - обратился он к ним.

   Марк Великолепный шагнул вперед, в то время, как Дима остался у порога, продолжая своим взглядом исподлобья оглядывать сотника.

   - Мы члены "Зоркой Дружины", попросту, русские юные разведчики и пришли вам сказать, господин сотник, что немцы уже близко, всего в четырех верстах отсюда... Вам необходимо выехать с вашей сотней из этой деревеньки, так как втрое, а может быть и более многочисленный враг явится сюда завтра с рассветом и окружит селение.

   Влас Данилыч нахмурился и усиленно затянулся трубкой.

   - Откуда вы все это знаете?

   - Мы пробрались к самым неприятельским позициям, и нам удалось услышать, как один немецкий улан говорил другому о том, что им приказано завтра с рассветом занять эту деревню.

   - Благодарю за сообщение. Впрочем, я не знаю, что такое "Зоркая Дружина". С чьего разрешения она существует? Но пусть это нечто хорошее, полезное; однако, вы говорите о целой дружине, а я вижу - вас только двое. Где же остальные?

   - Они на дворе, вот... - указал Марк рукой на маленькое оконце.

   Офицер взглянул по указанному направлению и проворчал:

   - Кто вас там знает! Много нынче вас, юнцов-охотников, развелось. Но я вам верю, да... вполне...

   - Господин офицер, - горячо заговорил в ответ на это молчавший до сих пор Дима.- Мы не первый день стараемся приносить пользу русской армии. Мы являлись в штаб дивизии и получили вот эту бумажку...

   Говоря это, Дима достал из-за голенища сапога четвертушку бумаги- удостоверение начальника штаба дивизии, рекомендующего всем начальствующим лицам деятельность "Зоркой Дружины".

   - Это другое дело, - повеселев, буркнул сотник, - теперь смотрю на вас иначе. А то, думал... И так, уходим отсюда.

   Охрименко, урядник, услышав решение начальника, видимо, страшно обрадовался:

   - Может, по дороге овса достанем, а то измаялись кони, третий день без овса.

   Этого замечания было достаточно для тоге, чтобы Дима выступил вперед:

   - Мы снабдим вас овсом и дру­гими припасами... из соседнего фольварка, занятого вчера германцами.

   Сотник улыбнулся:

   - Вы увлекаетесь... Как можно из занятого немцами фольварка привезти что-либо?

   - Позвольте доказать вам, что мы не увлекаемся.

   - Пожалуйста, желаю вам успеха!

  

   ГЛАВА VIII.

   Мнимые цыгане.

  

   С наступлением сумерек из деревушки выехала телега. Ею правил худощавый цыганенок в лохмотьях, вооруженный короткой плеткой. В телеге сидела девочка-цыганка, а рядом с нею худой, нескладный, совсем юный цыган.

   Никто бы не узнал в последнем добросовестно преображенного Лео Клеонова. Он первый вызвался сыграть роль юноши-цыгана и послушно взгромоздился на телегу между Машей и Венею Зефтом, правившим лошадью.

   Телега подвигается по лесной дороге. Но членам "Зоркой Дружины" уже знакомы эти места. Еще несколько десятков минут и - немецкие аванпосты.

   - Надо бы спеть песню. Пусть сразу поймут, что мы не скрываемся... -шепнул своим спутникам Клеонов.

   - По цыгански-то? - испугалась Маша. - А кто их знает, цыганские песни?

   - Они поют так... Ой или, или, или, шалмаверства, шалмаверства... -неожиданно запел своим тонким голоском Веня.

   - Ой или, или, или! - затянул за Веней Лео, которому тотчас же завторила Маша.

   - Стой! Кто здесь? - почти одновременно с этим послышались немецкие слова.

   В тот же миг луч прожектора осветил местность, и перед несказанно. изумленным патрулем предстала телега с цыганским скарбом и тремя цыганятами.

   Веня уже собрался было сказать что-то в ответ по-немецки, как раздалась команда:

   - Взять их к командиру!

   - Помните, никто из нас не знает по-немецки ни слова, - успел шепнуть Лео своим спутникам, пока их вели по направлению слабо освещенного помещичьего дома, над дверьми которого было выведено углем по-немецки: "Штаб".

   - Что, шпионов привели? - посмотрел на старшего конвойного один из офицеров, наполнявших большую комнату. - Черт возьми! Цыгане, и все дети!

   - Вы откуда? - обратился тот же офицер к дрожавшим от волнения Лео, Вене и Маше.

   Но те, вместо ответа, только выпучили глаза.

   - Не понимаем, не понимаем!..- прошептал, наконец, Веня по-польски.- Мы живем в здешних местах и знаем только по-польски.

   Тогда, к удивлению членов "Зоркой Дружины", германский офицер вдруг перешел на польский язык.

   - Откуда вы? Где ваши старшие? Где русские? Вы должны были встретить их!

   - О, пан! - внезапно падая в ноги германцу, завопил Лео.- О, пан! Мы шли целым табором... были и лошади и корм. И вдруг они появилась.

   - Кто? Русские?

   - Да, да, они, они, пан! Они забрали все, а старших угнали с собой. Мы только были впереди и успели скрыться.

   К счастью членов "Зоркой Дружины", в комнате было не настолько светло, чтобы можно было разглядеть их хорошенько и открыть в них переодетых, преображенных цыган. К тому же то обстоятельство, что "цыганята" сами явились, давало немцам полное основание предполагать, что они забрели сюда, скрываясь от русских.

   - Ну, а теперь объясните, куда направились русские? - после нескольких минут молчания, обратился снова офицер к своим странным гостям.

   Тут Лео стал толково и обстоятельно докладывать ему, но какому направлению, по его мнению, должен был уйти встретившийся цыганам отряд. И указания Лео, разумеется, нисколько не соответствовали истине.

   - Так... так...-одобрительно проворчал офицер.-Ну, а теперь проваливайте ко всем чертям!

   Эти слова как будто нисколько не обрадовали юных цыган.

   - Дорогой пан! - опять завопил Лео. - Будь, пан, столь ласков и прикажи дать нам немного сена и овса на дорогу. Ведь русские все отняли...

   Просьба эта была столь трогательно выражена, что офицер немедленно согласился и отдал соответствующее приказание одному из толпившихся у дверей солдат.

  

   ГЛАВА IX.

   Обещание исполнено.

  

   Караул, стоявший на дворе и у ворот фольварка, был очень удивлен тем, что "цыганят" отпускают на все четыре стороны.

   Солдатам они с самого начала показались весьма подозрительными, и они были уверены, что случайные гости, если не подвергнутся казни за шпионство, то во всяком случае будут задержаны до выяснения всех обстоятельств, приведших их в фольварк

   Однако, распоряжение начальства коренным образом повлияло на мнение солдат. Раз начальство отпустило "цыганят" и даже приказало снабдить их припасами, следовательно, это - настоящие "цыганята", притом, видно, взявшиеся оказать германцам какую-либо услугу. В таком случае они заслуживают дружелюбного внимания к себе.

   И солдаты, бывшие на дворе, принялись всячески ухаживать за "цыганятами". О надзоре за ними и речи уже не могло быть. Сами солдаты потащили на телегу мешок с овсом и добрую охапку сена, но этим не удовольствовались "цыганята".

   Маша,пользиясь предоставленной свободой, схватила из сарая чуть ли не двухпудовый мешок с овсом, который скоро оказался в телеге. То же сделали по нескольку раз Лео и его товарищи.

   Германцы это замечали, но, добродушно настроенные к "цыганятам", не мешали.

   - На то они и цыгане, чтобы воро­вать и брать больше, чем нужно,- хохоча сказал один из солдат своим товарищам.

   Те с ним согласились и не думали препятствовать "цыганам" предаваться их "природной привычке".

   Члены "Зоркой Дружины", конечно, делали вид, что ничего не понимают и нагрузили, наконец, телегу так, что лошадь еле двинула ее с места.

   - Дело сделано, урр... - начал было Лео, когда они уже были довольно далеко от фольварка, но в тот же миг рука Маши легла на его губы.

   - Молчи! Они могут еще услышать...

   - Тссс! - вмешался также Веня. - Заворачивай налево! Здесь уже наши должны быть!..

   - Какое там! - недоверчиво пожал плечами Лео. - Ведь мы отъехали не больше версты от фольварка.

   Но в эту минуту раздалось еле слышное ржание лошадей. Маша даже уловила два русских слова.

   - Наши, никак наши! - не могла уже удержаться от радостного восклицания Маша.

   Члены "Зоркой Дружины" не ошиблись. После того, как они уехали с целью добыть фураж для казаков, Мануиленко раскаялся в том, что отпустил детей на верную гибель. Своими мыслями он поделился с урядником, от которого узнали казаки.

   Те были готовы отправиться немедленно на выручку смельчаков, но Мануиленко, разумеется, не разрешил. Он только отрядил пять человек, дав им поручение узнать, что сталось с юными храбрецами.

   С этими-то пятью казаками, старавшимся набрести на след юнцов, и столкнулись теперь члены "Зоркой Дружины".

   Если до сих пор они все еще боялись погони, то сейчас у них пропал всякий страх.

   "С нами казаки, и ничто уже не страшно", - думал Веня, повеселев и принявшись болтать с Машей.

   Если раньше дружинники плелись пешком, чтобы не увеличить груза, который и так был не по силам крестьянской лошаденке, то теперь они все трое-Маша, Веня и Лео пристроились в телеге на мешках с овсом и на сене и изо всех сил погнали лошадку.

   Задолго до рассвета вернулись юные разведчики вместе с казаками в деревушку.

   Мануиленко не спал и ждал их у дверей занимаемой им халупы.

   - Здорово, молодцы! - радостным бодрым голосом приветствовал он возвращающуюся с нагруженной телегой молодежь и казаков.

   - Здравия желаем, ваше благородие! - отвечали заодно с удальцами и юные бойскауты.

   - Доложу непременно корпусному командиру о вашей заслуге, - сияющий от радости, несколько раз повторил офицер.

   - Благодарю вас, господин сотник, от имени всех моих товарищей, - ответил Марк, как старший в "Зоркой Дружине".

   Телега была немедленно разгружена, и изголодавшиеся казацкие лошади основательно подкрепились.

   - А это для вас, господин офицер,-достала со дна телеги какой-то сверток Маша и протянула сотнику.- Утащила из-под носа у германцев.

   В свертке оказались - пирог, жареная курица и еще что-то.

   Мануиленко невольно улыбнулся и погладил по голове девочку. Он предложил закусить всем вместе, и на это предложение члены "Зоркой Дружиных не могли не согласиться. Здоровые, молодые желудки, остававшиеся впроголодь за полутора суток скитаний по лесам и болотам в поисках за неприятелем, властно заявляли о себе, и молодежь с завидным аппетитом вместе с Мануиленко мигом уничтожили захваченные припасы. А когда сырая осенняя ночь вывела не менее сырое и дождливое утро, - сотня Мануиленко и "Зоркая Дружина" были уже далеко от польской деревушки, куда с часа на час неминуемо должны были вступить враги.

  

   ГЛАВА X.

   Зоркая Дружина" действует.

  

   - Еще с полчаса ходьбы и мы у места.

   - Мне, кажется, что мы не туда идем.

   - Не может быть... В этом направлении ясно слышна была пальба.

   - Как странно, а зарево с востока.

   - Это горит какой-нибудь фольварк.

   - Ты устала, Маша? Может быть сделать привал?

   - Нет, нет! Я могу идти, не надо останавливаться из-за меня...

   Черные глаза девочки с мольбою обводят взглядом окружающих.

   Уже около двух месяцев скромно и тихо действует "Зоркая Дружина" и уже не мало пользы принесла русским передовым отрядам. Ловко крадучись по местности, кишащей неприятелем, она выслеживала расположение и направление врага, разузнавала его намерения, донося обо всем ближайшим нашим частям. Молодые добровольцы, однако, не довольствовались разведочной службой. Они несли также и санитарные обязанности: разыскивая раненых, оказывали им первую помощь и помогали добираться до перевязочных пунктов.

   Маша не отставала от своих друзей. Она научилась перевязывать раны, накладывать бинты и повязки, но для этого у неё оставалось немного времени, так как на её обязанности лежало продовольствование "Дружины" - приготовление чая, завтрака, обеда, ужина и прочего. Пользуясь коротким привалом где-нибудь в оставленных окопах или покинутой халупе, девочка, пока спали её друзья, стирала их белье или чинила им одежду. Выносливая и сильная, она не доставляла никому хлопот и пользовалась общей любовью.

   С трогательной заботливостью относились к ней члены "Дружины". Они отдавали ей лучшие куски, несли ее на руках, когда она уставала; уступали ей удобный уголок на привалах. Особенно проявляли свои заботы к ней Веня Зефт и Лео. Не было у "Зоркой Дружины" основания жалеть и о том, что приняли в свою среду Сережку. Он проявлял какую-то отчаянную смелость; не задумываясь, подползал к самым позициям неприятеля и, высмотрев и вычислив его силы, доносил куда следует. Не раз даже Марк и остальные удерживали Сережку от его безумных похождений.

   - С ума ты сошел! Или не знаешь, что германцы особенно жестоко расправляются с разведчиками?

   - А, вздор! Семи смертям не бывать, а одной не миновать! - отвечал в таком случае Сережка.

   Былого бродягу, воришку и отчаянного забияку положительно нельзя было узнать: он весь горел желанием принести как можно больше пользы своим товарищам и общему делу. Впрочем, у него было с кого брать настоящий пример.

   Теперь они пробирались туда, где с самого рассвета слышался гром пушек и высоко над вершинами леса стлались облака густого дыма. Там, как они слышали от беженцев, встреченных по дороге, уже находились германцы, происходил бой, значит есть раненые. А где есть раненые, там да­леко не лишними окажутся девять пар рук. Кстати юные дружинники, может быть, сумеют проведать что либо о дальнейших намерениях неприятеля и донести в штаб.

   - Вперед же, вперед! - командовал Марк и, окрыленные его бодрым голосом, члены маленькой, храброй дружины шагали вперед, чем дальше, тем быстрее.

  

   ГЛАВА XI.

   Несчастье

  

   Пани Зося Ганзевская с маленьким сынишкой Кроликом и сестрой Линой, приехавшей к ней из Петрограда погостить, не находила себе покоя.

   Германцы с рассветом вошли в город и так внезапно, что Зоя Федоровна или, как ее тут называли, пани Зося не успела выехать с сестрою и маленьким Колею - он же Кролик- в фольварк её мужа, чудесно укрытый в ложбине между двумя лесами и находящийся верстах в 30-ти отсюда. В фольварке пока было бы вполне безопасно.

   Но неприятель вошел с такой стремительностью в город, что ни о каком бегстве не могло быть и речи.

   Инженер Ян Павлович Ганзевский был потребован вместе с другими влиятельными жителями города в магистрат, где уже заседал германский штаб, и все утро не возвращался оттуда.

   Зоя Федоровна была в отчаянии. Лина ныла и плакала все утро, Кролик неустанно звал папу.

   По городу разъезжали германские патрули. Здесь и там слышались короткие револьверные и ружейные выстрелы.

   При каждом таком выстреле, Зоя Федоровна вздрагивала и прижимала к себе Кролика, а Лина, заламывая руки, стонала на всю квартиру.

   - Опять... Боже мой, опять! О, если бы я знала! Если бы я знала, что все так будет, разве бы я приехала сюда! Разве бы я поехала в этот ужас, в этот Содом?И что меня понесло сюда...

   Зоя Федоровна подняла свои грустные глаза на сестру.

   - Перестань, Лина... II без тебя тяжело. Я не знаю, что с Яном, и мучаюсь этой неизвестностью, а ты еще усугубляешь мои мученья своим нытьем. Хотя бы взяла пример с ребенка... Ты видишь, он держит себя молодцом. Поцелуй меня за это, Кролик, радость моя, - закончила она, протягивая руки к мальчику.

   Кролик, у которого в его темно-карих, таких же красивых глазах, как и у Зои Федоровны, стояли слезы, поспешил исполнить желание матери и, крепко обняв её шею маленькими ручонками, прильнул к её груди.

   - Но ведь папочка вернется, неправда ли, мамуля? - шепнул он ей на ухо.

   - Да, да, вернется, моя радость. Господь будет милостив к нам,- прошептала молодая мать, сжимая в своих объятьях ребенка и утешая его, но сама, однако, плохо веря в свои утешения.

   Тяжелый день стал, наконец, клониться к вечеру. Ранние ноябрьские сумерки окутывали землю.

   Служанка принесла обед и в уютной, хорошенькой квартирке Ганзевских засветилось электричество. А Яна Павловича все еще не было.

   - Обедайте без меня, я подожду Яна, - обращаясь к сестре произнесла, взволнованная до последней степени отсутствием мужа, Зоя Федоровна и стала завязывать салфетку вокруг шейки сынишки.

   Вдруг страшный удар потряс стены дома, где находилась квартира Ганзевских... За ним второй, третий... Миска с супом выпала из рук подававшей обед служанки и разбилась вдребезги. В тот же миг отчаянные крики и вопли, раздавшиеся на улице, долетели до слуха испуганного маленького семейства.

   - Боже мой! Боже мой! Мы пропали! - простонала, ломая руки, Лина.

   Но её старшая сестра не потеряла присутствия духа.

   - Гануся, - проговорила Она, обращаясь к служанке, - сбегай поскорее узнать, в чем дело.

   - Ах, что там узнавать! И без того видно, что они разрушают дома... Верно, что-то случилось...

   Лина истерически зарыдала. Кролик, по примеру тетки, тоже ударился в слезы.

   Зоя Федоровна не знала, что делать. Слезы сестры и сына приводили ее в отчаяние. Участь мужа не давала покоя. Где он? Что с ним? Не покончили ли с ним?

   Пальба все не прекращалась. Ружейные выстрелы чередовались с пушечными. Где-то поблизости со свистом и грохотом разорвался снаряд.

   Вбежала бледная, как смерть, Гануся и, захлебываясь от волнения, проговорила:

   - Германцы хотят уничтожить город, если им не выдадут тех, кто стрелял утром по ихним войскам... А кто стрелял? Никто не стрелял, о Господи! Выдумали только... А о барине ничего не слыхала... Словно и след простыл... Пани Зоя!.. Золотце мое, голубочка!.. Берите вы паныча с паненкой да ступайте в погреб... Все соседи попрятались в погребах... Дождемся там пана Яна, приведет Господь...

   - Да, да, скорее, Гануся, милая, и Бери Лину и Кролика, а я побегу... ненадолго...

   - Куда, пани дорогая? Куда?

   - К магистрату побегу... На завод... Узнать, где муж, куда они его девали?

   - Ай, пани, не ходите! Гляньте, страсти какие на улице!.. - в ужасе простонала верная служанка и, схватив за руку Зою Федоровну, подтащила ее к окну.

   То, что увидела за окном Ганзевская, заставило ее вздрогнуть от ужаса.

   Вся улица перед их домом была запружена войсками. А между ними, как стадо животных, стиснутая со всех сторон, медленно двигалась толпа арестованных обывателей.

   Неожиданно громкий, резкий стук в двери заставил Зою Федоровну рвануться от окна и схватить на руки Кролика. Кто стучит: враг или друг, она, конечно, не знала.

   Стук через минуту повторился.

   - Боже мой, не отворяй! Это германцы, Зоя! - испуганно хватаясь за руку сестры, прошептала Лина.

   И, как бы в подтверждение её слов, громкие голоса зазвучали на лестнице.

   - Откройте, или мы сломаем дверь! - разобрали перепуганные насмерть женщины немецкий окрик.

   - В погреб, пани, в погреб! - прошептала побелевшими губами Гануся,

   Но было уже поздно предпринимать что-либо.

   С треском, под тяжестью налегших на нее многих людей, соскочила с петель дверь. Дюжина пруссаков под предводительством совсем еще молоденького поручика, почти мальчика, ворвалась через прихожую в столовую.

   - Так-то вы исполняете приказание коменданта? Или вы не знаете, что каждый обыватель обязан брать известное число наших доблестных воинов в свою квартиру? - грозно нахмурив белесоватые брови, произнес молоденький поручик.

   При первом же взгляде на этого офицерика весь недавний ужас Зои Федоровны внезапно пропал. Чувство страха сменилось изумлением. Она положительно где-то видела эту высокую, жидкую фигуру, затянутую сейчас в узкий мундир, и эту белобрысую голову с маленькими глазками, осененными совершенно бесцветными ресницами, под такими же бровями. Да и весь надменно-напыщенный вид этого юного франта в уланской форме напоминал ей знакомую, где-то однажды виденную фигуру.

   - Зоя! Да ведь это барон! Молодой барон Герман фон Таг! - радостно вырвалось в тот же миг из груди Лины.

   И она, схватив болтавшийся у неё на груди лорнет, поднесла его к глазам и минуту спустя, не без кокетства, проговорила, обращаясь к поручику:

   - О, как я рада вам, барон! Я вас сразу узнала, несмотря на военную форму, которая, кстати сказать, вам очень к лицу. И вы меня тоже узнали срази, не правда ли ? Помните, мы обедали и танцевали прошлой весной в "Озерном" - имении Всеволодских? О, как я счастлива, сама судьба посылает вас сюда! Какой счастливый случай, барон, что именно вы, наш старый знакомый, а не кто-нибудь дру­гой попали на постой в нашу квартиру.

   Все это Лина выговорила залпом, не переставая кокетливо улыбаться и заглядывать в глаза молодому прусскому офицеру.

   Но эта взволнованно-радостная речь не вызвала на мало выразительном лице барона ни тени улыбки.

   - Какой я вам старый знакомый, фрейлейн? - резко прозвучал деревянный голос Германа фон Тага. - У меня не может быть, да и не желаю я иметь знакомых среди вас, русских, злейших врагов моего императора и моей страны. Я германский подданный и офицер прусской службы, фрейлейн, и ничего общего у меня с вами нет. Мы, бароны фон Таг, мой отец и я сам, с матерью и сестрою уехали из вашей страны, и с этим отъездом у нас порвалась последняя связь с Россией. Перед вами прусский офицер, который именем своего кайзера, требует всего необходимого для себя и своих подчиненных... - Но...

   Зоя Федоровна не дала произнести что-либо младшей сестре. С пылающим от волнения лицом и прыгающими губами выступила она вперед. Её кроткие глаза преобразились. Огнем гнева и негодования горели они сейчас.

   - Я удивляюсь вам, господин офицер, - произнесла она резко, смеривая взглядом с головы до ног всю несуразную фигуру франта-улана. - Вместо того, чтобы быть благодарным приютившей вас, вашего отца, и всю вашу семью так гостеприимной России, вы позволяете себе бранить ее, называть ее варварской страной, укорять в том, в чем она не виновата. Ведь никто иной, как ваш кайзер начал эту войну...

   - Довольно! - неожиданно стукнув палашом об пол, крикнул визгливо Герман. - Довольно! Замолчите, сударыня, или я сумею заставить вас замолчать. И если вы не желаете быть расстрелянной, извольте выдать тотчас же всю провизию, что имеется в доме и приготовить обед, а также отвести комнаты для меня и моих солдат.

   И грубо толкнув хозяйку дома, он совсем дерзко заключил:

   - Эй, пошевеливайтесь! Если не хотите, чтобы с вами было худо, извольте повиноваться тотчас же, шутки с нами коротки! Не то - суд и расстрел!

  

   ГЛАВА XII.

   Ночной посетитель.

  

   Пальба по городу давно умолкла... Воцарилась сравнительная тишина. И в маленькой квартирке Ганзевских настала также ночная тишина, нарушаемая только храпом германцев, расположившихся в четырех комнатах, как у себя дома. Постели хозяев, диваны и сдвинутые кресла служили им ложем.

   В распоряжении хозяев оставлена была одна прихожая, и здесь они кое-как устроились на ночь. Кролик спал на сложенном несколько раз шерстяном платке, разостланном на полу; вместо одеяла, он был прикрыт осенним пальто матери. Бедный маль­чик поминутно вздрагивал и вскрикивал во сне.

   Лина лежала на четырех стульях, сдвинутых вместе, с каким-то свертком, вместо подушек, в головах. Непривычное ложе не помешало ей заснуть крепким сном: пережитые волнения оказали свое действие. Спала и Гануся, протянувшись на полу, возле маленького паныча. Не могла только заснуть сама Зоя Федоровна.

   Зоя Федоровна глубоко задумалась, сидя в кресле, в котором решила провести эту ночь. Где Янек? Что будет завтра с нею самой, с Кроликом, Линой и с верной Ганусей,- только знает один Бог...

   Тихий, чуть слышный шорох на лестнице привлек внимание Ганзевской.

   Как ни была потрясена и взволнована молодая женщина, она не могла не различить раздавшихся и, словно, крадущихся за дверью шагов. Эта дверь была не закрыта на задвижку и лишь притворена по приказанию грозных постояльцев. И глаза Зои Федоровны с испугом и надеждой устремились на дверь.

   "Это Янек! Это возвращается он, дорогой, милый! - промелькнула в голове быстрая мысль.-Кто же, как не он, будет красться так ночью?"

   Она рванулась вперед, вся дрожа от волнения и радости.

   Дверь медленно и тихо отворилась...

   С легким криком испуга Ганзевская отступила назад.

   Порог прихожей переступил небольшого роста германский солдат, закутанный