Чарская Лидия Алексеевна - Дикарь

="justify">   "Вот-то ломается! Вот-то ломается! Словечка в простоте не скажет!" - словами крыловской мартышки подумал Левушка, не особенно милостиво поглядывая на барышню и на вертевшегося подле неё Никса. Ему стало досадно, что Никс не заступился за Диму. И простодушный Левушка брякнул:

   - Вы раньше поговорите с Димой, может быть, он далеко не окажется таким дикарем, каким кажется вам сейчас.

   - Какой вы чудесный адвокат, Левушка! Настоящий защитник. Браво! Браво! - точно запела Лина.

   Между тем, Никс направился к Диме и, подхватив его под руку, увлек к группе молодежи.

   - Куда! Не хочу... не пойду!- вырываясь из рук брата, пятился от него Дима. Но Никс был неумолим... Прежде чем мог опомниться и прийти в себя Дима, он уже стоял посреди окружившей его молодежи и был центром всеобщего внимания.

   Братья Футуровы жали ему пальцы; застенчивый кадет Николаша, сам не зная почему, энергично тряс ему руку; оба "попугайчика" поздоровались, опустив глаза, точно совершили какую-то неловкость; Любинька Молницына спросила, почему его прозвали дикарем и, не дождавшись его ответа, залилась серебристым смехом.

   - Это ужасно смешно - дикарь!.. Ха-ха-ха-ха! Дикарь - и вы... Что общего между вами?!

   А Соня Футурова только взглянула на него своими серьезными, строгими глазами и ничего не сказала.

   Юный барон и баронесса надменно кивнули Диме головами, а Лина тотчас же затрещала:

   - Ах, как я рада вас видеть! Как бесконечно рада вас видеть, Вадим! Я жаждала говорить с вами, узнать правду о вас... Узнать, насколько верны те слухи, которые ходят про вас в городе... Но вы до сих пор были неуловимы. Ха-ха-ха!..

   Дима взглянул исподлобья на блестящую, нарядно-одетую барышню, потом обвел глазами весь кружок теснившейся вокруг него молодежи, как бы ища выхода и, не найдя его, снова потупился.

   Лина схватила его за руку и заболтала снова.

   - Правда, что говорят, будто вы отразили нападение десяти босяков?

   - Неужели только десяти? А я слышал, что целой сотни, - насмешливо поглядывая на ломавшуюся барышню, вставил Базиль Футуров.

   - И, что все они обратились в бегство, лишь только вы расправились с первым из них, - не унималась Лина.

   - И убили ядовитую змею в лесу?- проговорили "попугайчики" в один голос.

   - И дружны с какой-то Машей, нищенкой? - задала свой вопрос юная баронесса.

   - О, как это великодушно и достойно подражания! - пошутил ее брат, но шутка его вышла такой сухой и бледной, что никого не рассмешила.

   - Фи, с нищенкой? Не может быть! - опять раздался голос Лины.

   - Нет, почему же, - вмешалась в разговор Ни, - раз эта девочка хорошая...

   - Ах, вы не знаете этого народа!- с жестом презрения произнесла баронесса Тоня,- у них не может быть хороших, да кроме этого, что может быть общего между Вадимом и босячкой...

   - Совершенно верно, - подтвердил Никс, старавшийся согласовать свои мнения с мнениями баронессы.

   - Или, может быть, в этом доме вообще не принято делать различия? Ведь явился же вместе со всеми нами этот, как его... Капитон... которого мы, вероятно, должны будем занимать за столом...

   - Как? Этого бородатого неуклюжего старика посадят за один стол?- почти испуганно прошептала баронесса Тони.

   Братья Футуровы незаметно переглянулись между собою, и в глазах обоих зажглись насмешливые искорки.

   - Я воображаю, баронесса, как вам хочется иметь подле себя за столом такого интересного, видавшего не мало видов на своем веку, кавалера,- не мог отказать себе в удовольствии поддразнить девушку Базиль.

   - Нет, нет, баронесса обещала уже быть моей дамой! - поспешил ей на выручку Никс.

   - Не бойся, Тони, я сяду подле тебя с другой стороны! - неизвестно почему покраснев, промямлил Герман, взглянув на Лину и стараясь уловить, какое впечатление произвел на нее его "рыцарский" жест.

   Но Лина не обратила внимания на барона; она все еще не отставала от Вадима.

   - Вы, надеюсь, не откажетесь быть моим кавалером, господин Дикарь?..- смеясь, говорила она ему. - Не обижайтесь на это прозвище. Под этим прозвищем подразумевается непосредственность, красота, искренность. А я обожаю все это, - продолжала она напевать, играя лорнетом.

   Дима попробовал было прекратить разговор, но Лина схватила его за руку.

   - Нет, нет, теперь вы мой пленник, и я не выпущу вас ни за что! - засмеялась она, игриво ударяя его по руке лорнетом.

   - И мы не выпустим, и мы не выпустим ни за что! - затрещали в один голос сестрички "попугайчики".

   - Ни за что, ха-ха-ха! - вторила им Любинька.

   И вот постепенно образовался кружок вокруг Димы. Лина, Любинька, Зозо и Даля, барон Герман и юная баронесса Тони схватились за руки и медленно закружились вокруг мальчика, очутившегося в центре этого круга.

   - Милый Дикарь, очаровательный Дикарь, мы не выпустим вас! - продолжала напевать Лина.

   Но тут случилось нечто совсем непредвиденное.

   Дима рванулся в одну сторону. Его не пустили. Живая цепь тонких девичьих рук оказалась достаточно надежной преградой. Тогда, глянув угрюмо исподлобья, он рванулся в противоположную сторону...

   - Ни за что, ни за что! - грянуло тут в ответ на его попытку уйти.

   Смуглое лицо Димы заметно побледнело от гнева. И, прежде чем кто-либо из молодежи мог догадаться о том, что произойдет, он высоко подпрыгнул, схватившись обеими руками за плечо Германа фон Тага, и легко и ловко перепрыгнув через руки последнего и его сестрицы, выскочил из круга.

   Юный барон едва устоял на ногах.

   - Фи, как грубо! - процедил он сквозь зубы, посмотрев на Никса, - ваш брат, по-видимому, совсем не понимает шуток...

   Никс, сконфуженный за брата, бросился к Диме и произнес чуть слышно:

   - Совсем осрамился... Дикарем был, дикарем и останешься!..

   - Прошу дорогих гостей к столу! - прозвучал в эту минуту голос хозяйки.

   И вмиг все засуетилось, заволновалось в гостиной.

   - Кавалеры, приглашайте своих дам! - вторил голосу хозяйки звучный и громкий голос хозяина.

   Желая скрыться от слишком навязчивой дамы Лины, Дима поспешно юркнул за драпировку и примостился в глубокой нише окна. Отсюда ему хорошо было видно, как становились в пары гости, как кавалеры предлагали руки дамам, и как все, наконец, медленно двинулись в столовую.

  

   ГЛАВА XIV.

   Праздник продолжается...

  

   - Вы не откажетесь быть моим кавалером, Дима? Я здесь, как в лесу. Никого почти не знаю. И приглашена сюда только, благодаря сестре, постоянной посетительнице этого дома, - услышал Дима нежный, мелодичный голос.

   Перед ним была высокая рыжеволосая незнакомка, с неправильным, несколько усталым лицом и с кроткими, добрыми карими глазами.

   - О, не смотрите на меня так сурово! - всплеснув тонкими ручками, шепнула незнакомка при виде действительно нахмуренных бровей и сердитых взглядов Димы. - Право же, я сама не в лучшем положении, нежели вы!..

   Это последнее восклицание дышало такой искренностью, что Дима сразу преисполнился доверия к ней.

   - Пожалуйста, пожалуйста... - буркнул он, выступая, наконец, из своего убежища -Я... я...

   Он не договорил, потому что рыженькая незнакомка протянула ему руку и повлекла его за собою в столовую, куда уже вошли последние пары...

   И в эту самую минуту Дима вспомнил про Капитоныча.

   - Виноват, - обратился он вдруг к своей "даме".- Должен предупредить вас, что рядом с нами будет сидеть... старик... Капитоныч... отставной матрос... если вам неудобно то...

   Но рыжеволосая особа только весело рассмеялась в ответ.

   - Кто вам сказал, что я не хочу быть в обществе вашего друга? Чудной вы мальчик! Ведь Капитоныч, если не ошибаюсь, тот бравый старик в матросской куртке с медалями и крестами на груди, который вон там стоит в нерешительности у дверей. Но ведь можно только гордиться таким почтенным, заслуженным соседом!

   И новая собеседница Димы неожиданно побежала к порогу столовой, у которого, действительно, топтался в нерешительности старик, и проговорила глубоким нежным голосом:

   - Вы позволите взять вас под руку и вести вас к столу?

   Это было так неожиданно, что старик совсем растерялся в первую минуту. Но, взглянув в открытое ясное лицо незнакомки, в её приветливо светящие глаза, невольно покорился ей, принял её руку и позволил ей провести себя в столовую.

   Дима шел за ними, довольный благоприятно складывающимися обстоятельствами.

   - Ну-с, мы устроимся на "детском" конце стола, - командовала незнакомка, усаживая подле себя с одной стороны Диму, а с другой Капитоныча.

   - Ей Богу же, я не надеялась уже заручиться столь симпатичной компанией! - весело, как птичка, щебетала она. - Только кого бы еще посадить с нами?

   - Кого хотите, только не этих...- шепнул Дима, указывая глазами на барона Германа, его сестрицу и Лину.

   - Мой милый кавалер, воздержитесь! - весело рассмеялась рыженькая незнакомка. - Лучше взгляните на меня и скажите, не находите ли вы сходства между мной и Линой?

   - Сходства у вас с этой... Но почему у вас должно быть сходство с нею?

   - Да хотя бы потому, что она моя родная сестра!

   Ложка с супом, которую готовился уже поднести к своему рту Дима, со звоном упала обратно в тарелку. Весь красный, испуганно-смущенными глазами смотрел он в светящееся лицо своей соседки.

   - Сестра-а? - протянул он растерянным голосом, не желая верить собственным ушам.

   - Ну да, сестра... родная сестра... конечно. Она - Магдалина Соболева, я - Зоя или Зося, как меня называет мой муж.

   "Муж? - мысленно удивился Дима,- неужели она, такая молоденькая на вид, уже замужем."

   Та заметила впечатление, произведенное ею на юного соседа, и продолжала:

   - Ну да, разумеется. Я уже семь лет замужем, и у меня есть славный такой мальчуганчик... Мы его зовем Кроликом... Я живу зиму в провинциальном городке, а лето в имении мужа, в Царстве Польском, а сюда приехала навестить сестру и дядю Стремнинова с кузинами. И вот, как раз попала на ваш праздник вместе с сестрою.

   Пока она говорила, Дима успел придти в себя от изумления. Сделанная им неловкость рассеялась понемногу, и он уже совершенно свободно слушал Зою Федоровну Ганзевскую, как отрекомендовала себя молодая женщина своему юному соседу. Видя, что она не сердится на него нисколько за пренебрежительное отношение к её сестре, Дима совсем успокоился. Теперь оба они, и Зоя Ганзевская и Дима, прилагали совместно все старания к тому, чтобы старик Капитоныч чувствовал себя вполне свободно за столом. Они наперерыв угощали его, подкладывали ему лучшие куски на тарелку, подливали вина в рюмку. Дима менее всего обращал внимания на косые взгляды, бросаемые на него "аристократическою" частью молодого общества, к которой он причислял Германа, Тони, Лину, своего брата Никса. Остальная молодежь, особенно Ни, Левушка, братья Футуровы, Любинька и Соня, тоже всячески ухаживали за Капитонычем. Они подавали ему кушанья, хлеб, вино.

   Старик был польщен этим вниманием к нему молодежи. И даже косые взгляды Германа и Тони не портили его настроения.

   Между тем молодой барон, занимавший, как и Никс, разговорами Лину, довольно громко выражал свое недоумение по поводу присутствия за столом наравне с самыми почетными гостями какого-то простого матроса?

   - Я удивляюсь фантазии вашего папа, - говорил он таким громким шепотом, что сидевшие напротив него Капитоныч и Дима могли прекрасно, от слова до слова, слышать его. - Я удивляюсь его фантазии - приглашать за стол человека, лазившего по корабельным реям и смолившего канаты.

   - И исполнявшего черную работу на корабле, - вторила ему, презрительно щурясь, Тони.

   - Да, это очень стра-анно... Но я люблю все та-акое!..- пела Лина, и вдруг, заметя направленный на нее через стол строгий взгляд старшей сестры, сконфузилась и замолчала.

   - Ах, - пищала между тем юная баронесса, - если бы я знала, что придется очутиться в матросском обществе, то, то...

   Слова барона долетели до ушей старого Капитоныча, несмотря на гул голосов, царивший в столовой. Старик густо покраснел и, дрогнувшей рукой поставив на стол недопитую рюмку, произнес, обращаясь к Диме:

   - А что, Димушка, и впрямь мне того бы... Угостился, значит, премного благодарны за хлеб, за соль, да и на сторону... Молодые господа, вишь, обижаются. И то правда. Залетела ворона не в свои хоромы...

   - Ни за что! - вырвалось горячо и порывисто у Димы. - Если вы уйдете, Капитоныч, так и я уйду. Слышали? Так из-за стола и выпрыгну...

   - Милый ты мой! Кабы слыхал папенька покойный слова такие! - прошептал чуть не до слез растроганный старик.

   - Господа! Прошу на минуту молчания! Я хочу произнести тост за гостя, который оказал мне большую честь своим посещением сегодня,- стуча ножом о стекло граненого бокала, наполненного шампанским, и повышая свой и без того звучный голос, вдруг провозгласил на весь стол Петр Николаевич.

   И вмиг затихли, замерли голоса и смех сидевших за столом гостей.

   - Господа, - продолжал после небольшой паузы Всеволодский. - Господа! Я предлагаю выпить за одного из лучших друзей этого дома, которому семья Стоградских обязана до гробовой доски. Как заботливо он оберегал своего начальника! И однажды, во время кругосветного плавания, спас даже ему жизнь, рискуя собственной. И никогда этот человек, о котором идет речь, не гордился своими подвигами, никогда не ждал и не принимал никаких наград за все свои прекрасные поступки, объясняя их долгом службы и приказанием совести. Я рад случаю, господа, позволяющему наконец, публично, среди блестящего избранного общества, среди хороших благородных людей, выразить этому человеку мое глубокое почтение и искреннее уважение и поднять мой бокал за здоровье и долголетие старого отставного боцмана Ильи Капитоновича, ура!

   - Ура! - подхватили гости и с полными до верха бокалами шумно поднялись из-за стола и направились к старому матросу. Они чокались со стариком, пожимали ему руку и пили за его здоровье.

   Старик был польщен и сконфужен, и смущенно благодарил "господ" за оказанное ему внимание.

   Но еще больше Капитоныча был польщен Дима этим вниманием к его приятелю. Мальчик весь преобразился, глаза его горели, детски отливая улыбка не сходила у него с лица.

   - Как хорошо! Как ужасно хорошо! - лепетал он, улыбаясь все тою же своей сознательно-радостной и счастливой улыбкой.

   - Что это с вашим братом? Можно думать, что похвалы, расточаемые этому старику, касаются гораздо больше самого Вадима,- презрительно оттопыривая губки, обратилась к Никсу его соседка, баронесса Тони.

   - Скажите, пожалуйста, что особенного сделал этот матрос, что его надо так чествовать? - вторил ей её братец, щуря на Капитоныча маленькие глазки.

   - Уж не говорите! Папа иногда любит оригинальничать, - небрежно проронил Никс, пожимая плечами.

   - Я не пойду чокаться ни за что... с солдатом, - пролепетала Тони.

   - Я тоже, - отозвался её брат.

   - И напрасно, - послышался взволнованный голос Левушки.- Неужели и ты, Никс, не пойдешь? Ведь ты-то знаешь, что сделал Капитоныч! Ты же знаешь, что, когда папа вел судно во время бури и "Аспазия" начала тонуть, он приказал спустить шлюпки и разместиться в них всей команде. Сам же решил погибнуть вместе с кораблем. А Капитоныч остался с ним и спас папу, когда он был уже на краю гибели...

   Но ни Герман, ни Тони, ни Лина не слышали ничего из этой горячей речи.

   - Смотрите, смотрите, что он делает, ваш дикарь?..- прошептала Лина, прикладывая одною рукой к глазам лорнетку, а другою дергая за рукав Никса.

   - И ваша очаровательная сестрица помогает ему, кажется?- насмешливо вставил Герман.

   Лина вспыхнула.

   - Моя очаровательная сестрица отвыкла от хорошего общества в своем медвежьем углу. Эта провинция страшно дурно влияет на людей,- произнесла она надменно.

   Базиль Футуров едва удержался от смеха, а Любинька не выдержала и Фыркнула по свойственной ей смешливости. И снова все внимание молодежи сосредоточилось теперь на Диме и его соседке. Действительно, там происходило нечто достойное внимания.

   Зоя Федоровна Ганзевская, Дима и Капитоныч с оживленными и сосредоточенными лицами что-то суетливо делали под прикрытием стола. Но как ни старались они произвести задуманную ими операцию незаметно, Никс, Лина и братец с сестрицей фон Таг не могли не заметить, как с тарелки Димы исчезла сначала добрая часть рыбы, а затем с тарелки Зои Федоровны - прекрасная порция цыпленка. Наконец Зоя Федоровна протянула руку к вазе и, взяв оттуда сочное, спелое и красивое яблоко и два ренглота, передала их Диме, в то время как Капитоныч тщательно заворачивал что-то в бумагу, которую Дима достал из кармана.

   - Ба! Да это пахнет тайной, даю голову на отсечение! - протянул Герман, и его маленькие глазки загорелись любопытством.

   Между тем обед подходил к концу. После мороженого и десерта снова шумно задвигались стулья и гости направились из столовой: мужчины курить и пить кофе в кабинет хозяина, а дамы - в гостиную хозяйки.

   Петр Николаевич подхватил под руку Капитоныча и увлек его за собою в кабинет.

   Юлия Алексеевна слегка обняла за плечо Зою Федоровну и увела ее к другим дамам, разместившимся в кружок, на мягких диванах и креслах в гостиной. Уходя, Ганзевская успела шепнуть Диме:

   - Как жаль, что мне не удастся посмотреть на вашу маленькую подругу, о которой мы проболтали весь обед.

   - Ничего. Я постараюсь познакомить вас с Машей, когда немного стемнеет, и все займутся танцами,- также тихо ответил он своей новой знакомой, с которой чувствовал себя совсем свободно и хорошо, так же хорошо и свободно, как и со старым Капитонычем.

   Ганзевская кивнула своей рыжей головкой и присоединилась к остальному обществу.

   Дима же с набитыми карманами незаметно выскользнул из комнаты и бросился в сад по направлению к беседке. Если бы ему пришло в голову оглянуться назад, он бы мог увидеть, как небольшая группа молодежи, очевидно, заранее сговорившись, последовала за ним в некотором отдалении по садовой аллее.

   Впереди всех, под руку с Линой торжественно выступал барон. За этой парой шел Никс с баронессой Тони.

   Шли они не молча и темой их разговора была нищенка, подруга Димы.

   - Тсс...- шепотом удержал своих спутников Никс.- Тсс... мы уже у цели. Вот и беседка. Очевидно. девчонка уже там, потому что наш милейший Вадим скрылся в дверях. Теперь надо притаиться, а то...

   И Никс первый бросился за куст шиповника, почти у самой беседки.

  

   ГЛАВА XV.

   Праздник кончается...

  

   - Ты здесь, Маша?

   - Димушка!

   - Ты проголодалась, должно быть, бедняжка? Ну, кушай скорее... Вот я тебе принес...- И Дима спешно стал опорожнять свои карманы и раскладывать на грубо сколоченном столе беседки захваченные для маленькой подруги яства.

   Маша, сверкая загоревшимися от удовольствия глазенками, уничтожала столь редкостные для неё вещи.

   - Вкусно, ах, как вкусно! - причмокивая языком проговорила она, лукаво поглядывая на Диму. - Спасибо тебе...

   Она не договорила. Перед нею в дверях беседки показалась высокая, худая фигура барона. Из-за его спины выглядывали: Никс, Лина и Тони.

   Дима тоже сразу заметил непрошенных гостей и весь затрясся от гнева.

   - Подсматривали?.. Подсматривали? Ах, как это благородно! - глухо проронил он.

   - Ай, он драться хочет! - взвизгнула не своим голосом Тони, заметив энергичное движение Димы вперед, и первая попятилась к выходу.

   - Милый Вадим, не надо сердиться... - пела Лина. - Уверяю вас, мы не намерены были подсматривать или подслушивать. Мы просто вышли в сад и случайно очутились тут...

   Но Дима ее и не слушал даже. Стиснув кулаки, он шагнул по направлению к барону.

   - Стыдно подслушивать... Стыдно... - процедил он сквозь зубы, блеснув на него недобрым взглядом исподлобья.

   Фон Таг струсил не на шутку и стал пятиться к двери.

   - Драться с вами не стану, Вадим, я не из тех босяков...

   Он не договорил. Приближаясь к выходу, барон поскользнулся у порога и грохнулся об пол.

   Это случилось так неожиданно, что в первую минуту все застыли на месте. Но вот Маша опомнилась первая и громко и весело расхохоталась.

   - Ха-ха-ха! Чудной какой!

   - Дура! - сердито буркнул на нее, поднимаясь с пола, Герман.

   В ту же минуту к нему подскочил Дима.

   - Не смей! - крикнул он повелительно,- слышишь? Не смей! Не смей называть ее дурой... Сам...

   - Дима, опомнись, что ты говоришь? - выступил державшийся позади барышень Никс.

   - Не твое дело! Молчи! - резко оборвал его Дима.

   - Дикарь, мужлан! От такого всего можно ожидать! - говорил Никс, когда обе пары, возмущенные и негодующие, снова углубились в аллею, по направлению к дому.

   В эту минуту тихие, нежные, ласкающие звуки вальса послышались из раскрытых окон дома.

   - Танцевать, mesdames et messieurs! Танцевать! Кавалеры, приглашайте своих дам! - кричит дирижер Базиль Футуров, спеша с террасы на площадку сада. Эта площадка заранее была, по приказанию Петра Николаевича, приспособлена к танцам. Был устроен довольно прочный настил из досок, кругом мигала разноцветными огоньками гирлянда фонариков, навешанных на проволоку, а по бокам были поставлены легкие садовые диваны и кресла.

   А из открытых окон залы, где сидел за роялем приглашенный из столицы тапер, неслась нежная и красивая мелодия вальса... Эта нежная, красивая мелодия долетела и до слуха Димы и Маши, находившихся в беседке.

   - Там плясать начали... Ступай, Димушка! - проговорила Маша, грустно взглянув на своего приятеля.

   Этот грустный взгляд насквозь пронизал Вадима. Он ясно понял, как страстно хотелось сейчас его маленькому другу попасть туда, на садовую площадку и близко полюбоваться танцами.

   Самого Диму нисколько не привлекали к себе ни иллюминация, ни танцы; напротив, общество Германа, Лины и Тони, с которыми ему неизбежно пришлось бы столкнуться там, заставляли Диму предпочесть тихий приют беседки, рядом с его маленькою приятельницею. Но, видя, как яркая обстановка праздника влечет к себе девочку, Дима не рискнул лишить ее этого скромного удовольствия.

   - Знаешь, что? Пойдем... Я отведу тебя туда, где танцуют, и вызову Ни. Она попросит разрешения у Петра Николаевича и у мамы побыть тебе на вечере... Ведь нынче мой последний день дома, и они не захотят огорчить меня и не откажут в этом.

   И сказав это, Дима решительно взял за руку Машу и двинулся с нею к выходу из беседки.

   Не успели они подойти к площадке, посреди которой кружились танцующие пары, как Ни, вся сияющая, выбежала к ним навстречу.

   - Как хорошо ты сделала, что пришла, Маша! Вот умница! Вот молодец! - и, прежде нежели девочка успела опомниться, Ни подхватила ее за талию и бешено-быстро закружилась с нею, смешавшись с другими танцующими.

   Дима не умел танцевать и следил издали за танцующими парами. До его ушей долетали обрывки разговоров.

   - Он с ума сошел, иначе не притащил бы сюда эту оборванку! - негодовала Тони.

   - Ах, она в самом деле очень мила... - тянула у уха Германа танцующая с ним Лина.

   - Какая очаровательная девочка! M-elle Ни, откуда вы взяли такую прелесть? - воскликнула, окончив вальс, Ганзевская, веселившаяся не менее молодежи на этом полудетском вечере, и поймала Машу за руку, - Да ты не приятельница ли Димы, красоточка моя?

   Маша смущенно и радостно закивала головою. Её щеки и глаза разгорелись, пурпуровые губы улыбались, белые зубы сверкали, как жемчужины.

   - Ну, пойдем, моя прелесть, танцевать со мною! - весело улыбаясь, продолжала Зоя Федоровна и увлекла Машу на середину площадки.

   Бедная девочка была сегодня счастлива, как никогда. Ей казалось сейчас, что она спит и видит сон, упоительный и прекрасный. Куда-то далеко, далеко уплыло все настоящее: брань и побои Сережки, плетка дяди Савела, голод и грязь. На смену им - огни иллюминации, музыка, веселые танцы.

   Но сон этот мгновенно рассеялся.

   - Положительно, это бестактно со стороны милейшего Всеволодского-до­пускать в наше общество какую-то побирушку. Ты, как желаешь, а я слуга покорный. Минуточки больше не останусь здесь, - буркнул барон фон Таг, подойдя вплотную к сестре.

   - И я... я тоже... - рванулась за братом Тони.

   - Это они про меня... Это они про меня! - едва удерживаясь от слез,прошептала Маша, судорожно хватаясь за руку Ганзевской. - Господи, да что же это такое ! Пустите уж меня... Уж лучше я уйду, чем гостям таким уезжать...

   Зоя Федоровна, видя волнение девочки, вывела ее из круга и почти бегом побежала с нею в сторону от освещенной фонариками площадки. Здесь, в стороне, в березовой аллее, стояла скамейка. Ганзевская села на нее и усадила подле себя Машу.

   - Расскажи мне, девочка, как попала ты туда?.. - спросила она, сочувственно поглядывая в черные глаза Маши.

   - Куда попала? - не поняла Маша.

   - Да в эту артель... нищих...- произнесла Зоя Федоровна.

   Маша подняла на нее свои большие, черные глаза.

   - Как попала? Да так уж случилось... При маменьке покойной мы в углу с нею да с Серегой жили. По папертям церковным Христа ради сбирали. А там маменька померла, нас и забрали, бесприютных, и привезли сюда...

   - А до этого? До этого, Маша?

   - А до этого портняжили маменька, а тятя наш сторожем у казенных складов был. Да скоро помер тятя-то, я еще крошкой была. А там у маменьки болезнь приключилась, работать уж не могла она, И стали мы побираться Христовым именем.

   - Тяжело тебе это, Маша? Вероятно, много сочувствия и ласки прочла девочка в кротких и ласковых глазах своей собеседницы, потому что вся вспыхнула, потупилась и залилась слезами.

   Сбивчиво и нескладно, между всхлипываниями и плачем, полился горячий рассказ Маши: про Савела, и про Серегу, и про Федьку Косого, и про Семку Вихрастого. Вся боль, вся обида на них, на их грубое с нею обращение, вылились в этом бесхитростном рассказе.

   Зоя Федоровна внимательно слушала ее.

   В доброй, отзывчивой душе молодой женщины уже шевелилось желание помочь этой девочке.

   - Послушай, Маша, а что, если я возьму тебя и увезу к себе? Ты бы согласилась поселиться у меня в доме, помогать в мелкой работе? Я бы и жалованье тебе платила... Ну, что, Маша? - спросила она, обнимая девочку и глядя ей в глаза.

   С минуту та не могла произнести от волнения ни слова... Таким горячим светом, таким счастьем брызнули ей в душу эти слова. Огромная радость заполнила сердце девочки. Ей неудержимо захотелось упасть на колени перед доброй барыней и целовать её руки и обливать их слезами благодарности.

   Но вдруг внезапная мысль сверкнула в голове Маши: "А Дима? Димушка? Мой благодетель и друг, столько раз выручавший меня из беды? Как же оставить его теперь? Он так добр, согласился взять меня с собою, а я... Нет, никогда, ни за что!.."

   И, подняв глаза на свою собеседницу, Маша ответила ей твердым спокойным тоном:

   - Спасибо вам, добрая барынька... Господь вам помоги за вашу ласку, а только я... я не могу никуда уйти отсюда...

   - Но почему же? Почему? Молчание было ответом на этот вопрос, Ганзевской.

   Зоя Федоровна хотела порасспросить девочку, вывести ее на откровенность, но в этот миг вблизи раздались веселые, молодые голоса, и одновременно появились перед скамейкой Ни, Любинька, братья Футуровы и Лева.

   - Вот вы куда запропастились! А мы-то вас ищем, ищем повсюду. Вас нам положительно не хватает, вы с этой цыганочкой вносили столько оживления в танцы!- смеясь, кричал Базиль Футуров и, на правах бального дирижера, подхватил под руку Зою Федоровну и повлек ее обратно на площадку.

   Его старший брат Володя взял Машу за одну руку, за другую смуглую руку девочку подхватила Ни, и в сопровождении галопировавшего позади них Левушки, все они бросились по направлению садовой площадки.

   - Если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь, вот адрес. Смотри, не потеряй бумажку! - успела шепнуть Ганзевская и, ловко вынув свободной рукой из своего кармана какую-то бумажку, сунула ее в карман Маши, так быстро, что никто из спутников ничего не заметил.

   - Приглашайте ваших дам, кавалеры! - раздался опять громкий голос Базиля, уже успевшего очутиться снова на танцевальной площадке.

   И снова умчалась куда-то тусклая действительность из души Маши, и снова зацвела и засверкала в ней радужная, пестрая, прекрасная сказка.

   Веселый мотив кадрили рвался из окон дома, заменив собою грустные нежные звуки вальса.

   Володя Футуров, не умевший танцевать, передал Машу Николаю Стремнину. И теперь сама Маша, никогда в жизни не видевшая, как танцуют бальные танцы, потешно путала фигуры к немалой забаве своего кавалера.

   Ни, танцевавшая с Базилем, тем не менее всячески подбадривала веселившуюся от души девочку.

   - Молодец, Машута, не смущайся, все очень хорошо! - то и дело похваливала ее милая девушка.

   Дима, наблюдавший в стороне, был искренно счастлив за своего друга. При виде оживленного, разгоревшегося личика Маши, ему самому становилось как-то светлее и радостнее на душе.

   "Пусть резвится... пусть всем будет хорошо и весело, - думал он.- Я унесу завтра, счастливое, радостное воспоминание из дома"...

   Завтра? Что-то принесет ему самому это завтра? Он об этом вовсе и не думает пока.

   Сейчас он весь погрузился в созерцание танцующих и в обрывки разговоров, долетающих до него.

   Вот вертится Николаша с Машей.

   - У нас в роте кадет есть, который на пари двадцать котлет в один присест съедает, - занимает разговором свою "даму" разошедшийся в конце концов застенчивый Николаша, нимало не смущающийся её более чем скромным костюмом.

   - Ай, батюшки, да неужто ж правду? Все, как есть, так и слопает? - широко раскрывает Маша свои и без того огромные глаза.

   - Все! - от души расхохотался её искреннему недоумению Николаша.

   - Фуй! Что за выражение! - стараясь брезгливо отдернуть руку из руки случайно и без всякого, видимо, повода схватившей ее Маши, оказавшейся его соседкой, вскричал Герман фон Таг.

   И так как девочка, забыв, что случилось минут двадцать назад, и не замечая его отношения к ней, все еще пыталась удержать тонкую, баронскую руку, он окинул беглым взглядом окружающих и изо всех сил оттолкнул от себя девочку.

   Его сестра, Тони, презрительным смешком по адресу Маши одобрила этот поступок брата.

   Толчок был настолько силен, что девочка потеряла равновесие и, если бы не Николай Стремнин, успевший поддержать ее, она упала бы на землю к большому удовольствию злорадствующего барона.

   Как ни в чем не бывало, Герман и Тони понеслись было по гладкому настилу площадки, оставив девочку одну среди круга. Но едва только юный Герман фон Таг сделал несколько па, как чья-то рука тяжело опустилась на его плечо.

   Он живо обернулся и увидел пред собою искаженное гневом лицо Димы. В то же время сильным движением другой руки Стоградский вывел Германа, прежде чем тот успел опомниться и произнести хоть одно слово, из круга танцующих, и не глядя на растерянную Тони, оставшуюся без кавалера, повлек его из освещенного места в темную аллею сада.

   Высокий, худой, менее сильный, нежели Дима, Герман совсем струсил.

   - Но... это насилие... Это, Бог знает, что такое... Это... это... - бормотал он, изо всех сил стараясь вырваться из его рук.

   Но Дима не проронил ни слова в ответ на протест и только, когда они очутились совсем вдали, в тени старой, широкой, густолиственной березы, он выпустил из своей руки руку юноши и проговорил, резко отчеканивая каждое слово:

   - Если ты когда-нибудь еще осмелишься обидеть кого-нибудь, кто слабее тебя, знай, что ты будешь иметь дело со мною. А чтобы ты был уверен в том, что это не пустая угроза с моей стороны, вот тебе доказательство.

   И прежде, чем ошалевший Герман фон Таг мог опомниться, Дима повернул его лицом к освещенному кругу и дал ему легкого пинка в спину. От этого пинка юный барон сделал несколько неестественно бы­стрых скачков по аллее и, чтобы сохранить равновесие, схватился за ствол ближайшего к нему дерева.

   Тут он передохнул... Взглянувши вперед и видя приближающиеся к нему фигуры, Герман набрался вдруг храбрости. Сжав в кулак свою худощавую руку, он поднял ее над головою и погрозил этим кулаком Диме.

   - Ну, берегись, дикарь... мужлан... грубое животное... Я тебе за это отомщу...

   Но Дима только расхохотался в ответ на эти угрозы.

  

   ГЛАВА XVI.

   Когда взошло солнце...

  

   Далеко за полночь разъехались гости...

   При удаляющемся стуке последней коляски, Юлия Алексеевна Всеволодская, как подкошенная, с ослабевшими внезапно ногами, опустилась в кресло. Ей предстояло всего несколько часов провести с Димой, уезжавшим с первым пароходом. Она старалась сдерживаться весь вечер, всячески заботясь о своих гостях. Теперь, с отъездом последнего из них, она совсем потеряла силы.

   Дима, её сын, уезжает нынче! Правда, следом за ним должен пуститься в дорогу и тот добрый "ангел-хранитель", который поклялся ей оберегать его издали, подоспевать к нему в трудные минуты жизни.

   Несколько дней тому назад Юлия Алексеевна ездила в столицу познакомиться с ним, с будущим "телохранителем" Димы, как шутя называл своего старого приятеля по университету Петр Николаевич, и она осталась вполне довольна Александром Александровичем Бравиным, хотя чудаком и оригиналом, но безусловно доброжелательным и готовым на всякие жертвы человеком.

   Дима обещал писать из каждого города. Дима пошел даже дальше и, отменив свое первоначальное решение, принял на дорогу довольно порядочную сумму денег, которая давала возможность мальчику существовать без малейших лишений в первые месяцы его отлучки из дома.

   И накануне дня отъезда "телохранителю" в столицу была послана, тайно от Димы, лаконическая телеграмма:

   "Выезжает завтра первым пароходом. Не пропусти на пристани. Петр".

   А все-таки у Юлии Алексеевны болело и ныло сердце. Все-таки изнывала в страхе её душа. Как-то будет житься ему одинокому, замкнутому, такому дикому и такому милому в одно и то же время? О, бесконечно милому её материнскому сердцу! Теперь, как никогда еще, она чувствовала это.

   И пока Дима провожал Машу, ушедшую одной из последних с праздника, Юлия Алексеевна собрала всю свою семью на террасе, желая провести последние часы с Димой.

   - Но я не вижу причины такой торжественности, - шепнул Инне Никс, усталый после вечера и жаждавший возможно скорей улечься в постель.- Диме взбрела в голову нелепая фантазия рыскать по белу свету, а мы из-за этого томись и не спи ночи...

   Ни пристально взглянула на брата.

   - А я, представь себе, тоже не вижу чего-то, не вижу ни тени братской привязанности у тебя в сердце, Никс! - произнесла она несвойственным ей ледяным тоном.

   В это время сам Дима прощался с Машей по дороге в город.

   - Ну, так помни... "Ложись скорее и отдохни немного. Утром с первыми лучами солнышка собери свои вещи в узелок и выходи.

   - А ежели тебя до пристани провожать будут, Димушка? - осведомилась она...

   - Никто провожать не будет! Я уже просил об этом. Только ты-то сама помни: как можно осторожнее! А то Сережка дознается и не пустит. Донесет еще дядьке Савелу. Еще тебя вернут и прибьют, не приведи Бог!

   - Все, все сделаю, лишь бы на волю, Димушка миленький! - прошептала девочка.

   Потом они расстались, крепко пожав друг другу руки.

   Маша побежала по направлению казарм.

   Дима быстрыми шагами направился к "Озерному".

   Июньская ночь уже близилась к рассвету.

   Уже засвежело по утреннему на террасе и рельефнее стали бледные от ночного бодрствования лица. Скоро загорелось алой полосой небо. И тут как-то сразу порозовело кругом и дом, и кусты, и белые стройные стволы березок.

   Юлия Алексеевна, обняв сильные, худощавые плечи сына, все еще говорила последние напутствия.

   Дима стоял молча, с нахмуренными бровями, нелюдимый, и смущен­ный как всегда, глядел по обыкновению исподлобья.

   - Будь мужествен и тверд...- говорила сыну Всеволодская.- Будь честен и прямодушен, как и до сих пор... Береги себя... Помни, что если случится с тобою что-либо, я места себе не найду от угрызения совести, что поддалась твоему дикому желанию и отпустила тебя. И нас не забывай. Ради Бога, не забывай, Дима! Пиши из каждого города. Пиши... Когда понадобится что либо... напиши тот час же... Ведь тебя здесь... тебя здесь...

   Юлия Алексеевна не договорила и заплакала. Сначала тихо, потом громко. Слезы перешли в рыдания, рыдания в стоны. И вдруг белокурая голова молодой женщины упала на спинку кресла. Всеволодская затихла.

   - Маме дурно! Воды... капель скорее!-испуганно вскрикнула Ни и бросилась в комнаты. Её отчим и братья тоже поспешили, кто за водой, кто за лекарством.

   И вот Дима остался с глазу на глаз с бесчувственной матерью. Он оглянулся кругом. Никого не было. Тогда, быстро опустившись на колени перед креслом, мальчик обнял колени матери и на миг прижался к ним курчавой головой. Потом схватил её руки и, с неизьяснимым выражением любви и нежности, поднес их к губам. Но, заслышав приближающиеся шаги, быстро вскочил на ноги и снова с суровым, недоверчивым видом, потупился в землю.

   В этот миг брызнуло миллиардом огненных лучей солнце. И все утонуло в их золотом потоке.

   Ни, Левушка, Никс и Петр Ни­колаевич хлопотали вокруг Юлии Алексеевны с особенными встревоженными лицами. Дима, словно закаменевший, стоял на месте, все с тем же суровым бесстрастным лицом.

   - Дима! - позвала его пришедшая, наконец, в себя Всеволодская и протянула руку.