Чарская Лидия Алексеевна - Дикарь

v align="justify">   Странные мысли роятся в голове мальчика. Ему кажется, что надоедливый сын короля, это - он, Дима, а король, это - Петр Николаевич, и что если он, Дима, хорошенько попросит Петра Николаевича о том же, о чем просил старого короля королевич, Всеволодский, может быть, не станет противиться.

   Разыгравшаяся фантазия идет все дальше и создает все новые узоры, один сложнее и прихотливее другого.

   Неожиданно маленькая, исхудалая ручка ложится ему на плечо, пробуждает мальчика от задумчивости.

   - Димушка, милый Димушка, - звенит над ухом Вадима слабый голосок Ни, - а как поживают наши друзья Сергей и Маша? Ты давно что-то не рассказывал о них.

   Но в следующую же минуту Ни уже раскаивается в произнесенных ею словах.

   Смуглое лицо Димы загорается как зарево. И глаза его светлеют от волнения. Как он мог забыть! Как он мог забыть данное Маше обещание? Все эти дни он не видел ни ее, ни Сережку. Сережка, чувствуя свою вину перед сестрою и боясь возмездия со стороны Димы, старается не попадаться ему на глаза. А сам Дима как будто и вовсе позабыл об этом возмездии. Но этого подлого поступка Сережки нельзя оставить без наказания. Как можно равнодушно отнестись к нему? И почему не видно Маши? Что с нею? Может быть, она считает его лгуном и пустым болтуном. Пообещал вместо отнятой кофточки принести другую, да так и ограничился одним обещанием. И вот, чтобы поправить свой поступок, он рассказывает все сестре. Ни слушает все внимательно. Её красивые серые глаза кажутся огромными на исхудалом лице.

   - Да, да,- говорит она радостно,- отнеси ей от меня другой подарочек. У меня столько вещей, совершенно мне ненужных... Открой комод, Дима... Там, налево, есть блузка с розовыми букетиками... Ее и отнеси Маше.

   - Как ты добра! О, как ты добра, Ни!..

   - Добра, а сама-то не догадалась подарить, хороша тоже... - смеется девушка, обрадованная похвалой брата.

   Диме хочется сейчас обнять сестру и от всего сердца поблагодарить ее. Но он не умеет этого сделать. Он только крепче сжимает худую руку Ни и снова опускает ее на кровать. Потом бежит к комоду, роется в нем несколько минут, вытаскивает из ящика указанную вещицу, сует ее подмышку и, кивнув головою Ни, опрометью бросается за дверь.

  

   ГЛАВА VIII.

   Неравная борьба.

  

   Дима шел со своим свертком подмышкой пустынными еще по-утреннему улицами маленького уездного городка. Все было сонно и тихо. Попадались только aфабричные рабочие, торопившиеся на заводы, да сновали небольшими группами грузчики, тянувшиеся на пристань. Дима повернул на дорогу, ведущую к церкви. Он был уверен, что найдет здесь поблизости Машу, собирающую милостыню Дима не ошибся. Подле безобразной рябой старухи с всклокоченными космами, выползающими из-под головного платка, протягивавшей за милостынею худую, корявую руку, стояла Маша. Она заметила издали приближающегося Вадима и закивала ему головой. Он помахал ей своим свертком, и она, шепнув что-то старухе, почти бегом побежала ему навстречу. Дети не виделись все последнее время и теперь очень обрадовались друг другу.

   - Вот, Ни тебе прислала,- проговорил Дима, протягивая нарядную кофточку маленькой нищенке.

   Та вся так и загорелась искренним детским восторгом.

   - Мне? Эту? Да неужто? Вправду мне? От барышни Инночки? Ах ты, Господи, радость-то какая! Лишь бы и эту не отнял Сережка!

   При этом имени Дима нахмурил брови.

   - А где он, Сережка? Мне еще кой-какие счеты с ним надо свести.

   - Ой, не надо, Димушка, ой, не было бы худо, родимый! - вдруг заволновалась Маша. - Он и то побить тебя грозился, как узнал, что ты за меня; вступиться хотел. Стал с того часа ходить кучкой, человек в шесть, в восемь. Все тебя ищет, побить собирается. "Беспременно, говорит, ему мятку задам, ништо, говорит, что он барин". Я упредить тебя хотела, да прислуга ваша меня до тебя не допустила.

   - А где он теперь?

   Маша ничего не ответила. Её лицо как-то сразу осунулось и побледнело. А глаза, устремленные куда-то в сторону, расширились, округлились от испуга.

   - Гляди, гляди, опять артелью идет,- шептала она, хватая за руку Диму и бросая беспомощные взгляды вокруг. Со стороны тихого, словно вымершего, берега реки шла небольшая группа подростков. Впереди важно выступал Сережка. Его веснушчатое лицо, окруженное огненными вихрами, казалось наглее и самоувереннее, чем когда-либо до сих нор. Он еще издали разглядел Диму и зло рассмеялся.

   - Эй ты, Аника-воин, шагай сюды, коли душа в пятки не ушла!- кричал он, приближаясь к Диме и ухарским движением заламывая набекрень свою просаленную, с оторванным козырьком, фуражку...

   - А почему бы ей уйти в пятки?- громко, но спокойно, по-видимому, откликнулся Дима.

   - А вот увидишь! Возьми на час терпения, миленький. Вишь, ты бесстрашный рыцарь какой!

   Сопровождавшие Сережку мальчишки засвистели и заулюлюкали по адресу Димы.

   - Беги, Дима, беги, миленький, покудова не поздно, - прошептала Маша, дергая за рукав своего друга.

   Но Дима только отмахнулся от неё, как от докучливой мухи, и сжав в кулаки руки, выступил вперед.

   - Что же ты издали, из-за спин своих товарищей угрожаешь? Подходи ближе, если хочешь потягаться силами со мною! - крикнул он Сережке.

   - Ишь ты какой прыткий? Не нравится, видно, ему целым и невредимым ходить! - захохотал молодой босяк и, прежде чем Дима успел опомниться, нагнулся, поднял камень и изо всей силы запустил им в Стоградского. Страшная боль в плече заставила Диму громко вскрикнуть. И в ту же минуту все пятёро босяков-подростков накинулись на него во главе с Сережкой.

   Маша закричала жалобным протяжным криком и бросилась защитить Диму. Но что могла она сделать? Убедившись, очевидно, в серьезности Димина положения, девочка кинулась к казармам, где жили артелью босяки, и крикнула во все горло:

   - Дяденька Савел! Дяденька Савел! Ратуйте! Барчонка убивают! Ратуйте! Дяденька Савел!

   Но справиться с Димой было далеко не так легко, как это казалось Сережке и его товарищам. Недаром мальчик закалил себя. Сильными, ловкими руками он задерживал и отражал сыпавшиеся на него удары. Отбросив нападавшего на него долговязого Митьку-Певуна, любимого товарища Сережки, он схватился с самим рыжим, ни мало не обращая внимания на кулаки остальных. Уже Сережка лежал поверженный на земле, как неожиданно сделанная подножка другого босяка, Федьки-Косого, свалила и самого Диму. Он хотел тотчас же вскочить снова на ноги и отразить новое дружное нападение, но четыре оборванца уже навалились на него и молотили по нему изо всей силы кулаками.

   Какие-то красные круги поплыли у Димы перед глазами. В голове зашумело и все помутилось на миг. Но страшным усилием воли Дима принудил себя удержать уходившее от него сознание и неожиданно для нападавших поднялся на ноги. Крепким ударом он отшвырнул от себя наседавшего на него Косого и уже схватился с плотным и ширококостным Семкой-Вихрастым, подростком едва ли не крупнее его самого. Вдруг громкий окрик, раздавшийся за его плечами, заставил Диму выпустить из рук Вихрастого.

   - Вадим, что это значит?

   Дима вздрогнул от неожиданности. В пылу и разгаре схватки он не заметил подскакавшей к ним пролетки, в которой сидел Всеволодский.

   Петр Николаевич ехал мимо, возвращаясь с пристани, и, еще издали приметя странно топчущуюся на месте группу, заинтересовался ею.

   Каково же было его изумление, когда он увидел в центре этой небольшой группы босяков-оборванцев своего пасынка Диму.

   - Оставь их и сейчас же садись рядом со мною! - коротко и повелительно приказал он последнему и только тут увидел разодранную одежду и окровавленное плечо Вадима.

   - Что такое? Ты ранен? Откуда кровь?- уже более встревоженным голосом спросил он мальчика.

   Но тот не мог сейчас ответить ни слова. Весь бледный, с блуждающими глазами, тяжело переводя дыхание, Дима шагнул к отчиму, поднял уже ногу на подножку экипажа и неожиданно зашатался, хватая руками воздух.

   Петр Николаевич едва успел подхватить его, посадить рядом с собою и сильными руками обнять стан мальчика.

   Дима совсем ослаб и весь как-то поник, опустился. А из раненого камнем плеча не переставала сочиться алою струйкой кровь.

   Всеволодский, встревоженный не на шутку, то и дело понукал кучера ехать скорее. Ему было сейчас бесконечно жаль мальчика, снова попавшего в беду, и в то же время новый прилив досады на Диму не мог не восстановить его против пасынка.

  

   ГЛАВА IX.

   Три брата.

  

   Прошло не мало дней, пока зажило раненое плечо у Димы и исчезли синие и багровые пятна - следы ударов, нанесенных ему Сережкиной компанией. Но на душе мальчика было светло и спокойно все это время. Смутная гордость от того, что он не побоялся схватки с впятеро сильнейшим врагом, приятно баюкала сознание Димы.

   Не желая тревожить Юлии Алексеевны, Всеволодский скрыл от неё схватку пасынка с босяками-подростками. Не знала о ней и Ни, уже находившаяся на пути к выздоровлению. Но от Никса и Левушки было трудно скрыть что-либо; ни тот, ни другой не поверили в то, что Дима упал с дерева и разбился до крови, как объяснил, по приезде домой с пострадавшим Димой, отчим.

   Все трое братьев собрались в "детской", как до сих пор еще называли в доме спальню мальчиков. Дима, позабыв по своему обыкновению, умыться и причесаться на ночь, юркнул в постель,- а Никс и Лева пристали к нему с расспросами.

   - Ну, Димушка, ну, миленький, ну, хороший ты мой, расскажи по совести, как это было?- начал Лева, успевший перескочить со своей кровати на кровать брата, в то время, как Никс, устроившись в качалке-кресле, с усердием, достойным лучшего дела, занялся чисткой ногтей.

   Дима, презрительно выпятив нижнюю губу, следил за всеми движениями старшего брата. И, не отвечая на вопросы Левушки, буркнул по адресу Никса:

   - И не надоест это тебе? Никс не замедлил ответом, продолжая свое дело:

   - Каждый человек должен следить за собою. Мама сама советовала мне держать в порядке ногти и руки. А тем более теперь, почти накануне предстоящего семейного праздника. Я рекомендовал бы и другим заняться немножечко собою. Разве ты, Дима, забыл, что через неделю-день ангела мамы, в который решено отпраздновать заодно и выздоровление Ни? Будет парадный обед, приедет Лина...

   - Лина? Вот уж не терплю этой кривляки! - непосредственно сорвалось у Димы.

   - Ну, этому я, положим, не поверю, мой милый,- тонко улыбнулся Никс,- потому что Лина не может не нравиться. Она развитая и начитанная...

   - А по-моему, напыщенная и пустая!- пробурчал в ответ Дима.

   - Ну, конечно, иного ты и не можешь о ней говорить. Ведь она на тебя не обращает никакого внимания. И смеется над всем твоим глупым поведением.

   - Смеется?- переспросил Дима.

   - Димушка! Милый! Перестань. Ведь он так только, В шутку, - обняв брата, шепнул Левушка, не терпевший никаких ссор и недоразумений.

   - Я не в шутку, нет!- продолжал Никс. - Действительно, Вадим достоин насмешек. Я только сегодня узнал, что он схватился с босяками, и не подоспей папа вовремя, они побили бы его, как последнего уличного мальчишку.

   - Что-о?!

   Никс не успел опомниться, как Дима выскочил из своей постели, перебежал комнату и, очутившись перед старшим братом, схватил его за плечи и стал трясти изо всех сил.

   - Повтори, что ты сказал, повтори!- говорил он глухо и злобно.

   Пятнадцатилетний Никс был много слабее младшего брата и никогда, к тому же, не отличался особенной храбростью.

   - Ну да... ну да! - залепетал он, меняясь в лице от страха.- Я и не отрекаюсь... не отказываюсь от своих слов... Папа действительно говорил маме, что ты приносишь им много горя и забот, что он положительно не знает, что делать с тобою.

   - Так он и говорил?

   Дима словно прокалывает насквозь Никса своим слишком пристальным, колющим взглядом. Бессознательно сильно сжимает он хрупкие плачи Никса.

   - Ай, больно!.. Да пусти же ты меня! Больно мне, говорю тебе толком! - морщась и стараясь выскользнуть из цепких рук брата, лепечет Никс.

   Дима точно просыпается после этих слов. Он смотрит на брата так, как будто видит его в первый раз, и выпускает, наконец, его плечо.

   Никс валится головою на спинку кресла, словно подкошенный тростник.

   - Грубиян... дикарь... мужик...- роняет он презрительно и брезгливо.

   Странная улыбка пробегает по лицу Димы. И через секунду он схватывает снова руки Никса и сжимает их так сильно, что Никс опять кричит:

   - Пусти, что ты? С ума сошел ты опять!

   - Я пущу тебя с условием, если ты мне скажешь, каким образом ты узнал про все это?.. Подслушал? Да? Говори! - кричит Дима, не спуская с лица брата загоревшегося взгляда.

   Лицо Никса делается багровым от бессильного гнева.

   - Какой вздорь!.. Что ты сказал? Подслушивал? Что это значит?

   - Ты лучше меня знаешь, что это значит!

   - Ну да, ну да, подслушал, если хочешь, подслушал! Проходил мимо кабинета папы и слышал, как он говорил маме: "Вадим- бич, горе, несчастье нашей семьи. С ним нет ни покоя, ни радости. Я не могу найти средства исправить его... и... и... ".

   - А мама? - хмуря темные брови, угрюмо спросил Дима.

   - Она плакала...

   - И все?

   - Чего же тебе еще?

   Лицо Димы слишком красноречиво говорит о переживаемой мальчиком душевной буре. Левушка это замечает, соскакивает с места и, перебежав комнату, с легким криком бросается ему на грудь:

   - Димушка!

   Но тот медленно отстраняет брата, наклоняется, поднимает свой брошенный на пол пиджак и начинает одеваться.

   - Куда ты? - напугано спрашивает Левушка, в то время, как Никс с растерянным видом следит за каждым движением Димы.

   - Ты, надеюсь, не выдашь меня ?- совсем иным - робким, приниженным тоном роняет Никс, раскаявшийся в своих словах, когда Дима, уже одетый, направляется к порогу комнаты.

   - Что ты наделал, Никс! Боже мой, что ты наделал, рванувшись к брату кричит Левушка.- Ах ты не знаешь Димы!.. Он такой гордый, такой...

   Левушка не договаривает, кидается ничком на свою постель и долго тяжело вздыхает.

  

   ГЛАВА X.

   Дима решается.

  

   Темные пятна играют на паркете и кажутся большими причудливыми цветами. Это ветки садовых деревьев бросают движущуюся тень на гладкий, вылощенный пол. Дима на мину ту заинтересовывается их игрою. Потом подходит к окну и смотрит: Белая ночь. Тишина. Вдали озеро, окаймленное кустарниками, резко выдающимися на фоне светлых ночных майских сумерек. Дальше огонек маяка, одинаково светящийся и в светлые и в темные ночи.

   Туда, к маяку, Дима частенько пробирается в утлой лодчонке, в гости к старому Капитонычу, отставному матросу. А с противоположной стороны темнеет лес, старый лес, с его шумом, с его грозами, птичьим хором, который дороже всяких музыкальных концертов сердцу Димы. Ужели же оставить все это и уйти туда, где будет все чуждо и незнакомо?

   Но он не долго задумывается над этим вопросом и решительно отходит от окна.

   - К вам можно, Петр Николаевич? - стучит он в дверь кабинета отчима.

   Всеволодский морщится, заслышав из-за двери это холодное обращение Димы.

   Дима никогда не называет его отцом, как другие дети его жены, и это обстоятельство каждый раз коробит Всеволодского. К тому же он так занят сейчас. Часто сидит он теперь за полночь в своем кабинете над выкладками, счетами и другими деловыми бумагами. И в эти часы ночных занятий он не любит, что бы беспокоили его. Но голос Димы так настойчив и сам мальчик, перешагнувший порог кабинета, кажется такими необычайно странным сегодня, что Петр Николаевич поневоле решается выслушать его.

   - Садись, гостем будешь, - пробует он пошутить, указывая пасынку глазами на кресло.

   Но Дима ни мало не откликается на эту шутку. Усталым движением взрослого человека опускается он на стул и поднимает на отчима серьезные, внимательные глаза.

   С минуту длится молчание, и Дима решается.

   - Петр Николаевич, - раздается его энергичный голос, - я знаю: я дурной сын, я дурной брат и дурной пасынок. Но я не могу теперь быть иным. Вы понимаете меня, я не могу перемениться, даже если бы и пожелал. Сам знаю, сколько забот и горя причиняю... И... и... вот, что я придумал: отпустите меня из дома. На год... На один только год. И, вы увидите, я вернусь другим, более желанным, более полезным вам всем. Вы знаете, конечно, сказку про странствующего королевича. Нет, не знаете? Ну, все равно. Дело в том, что пока королевич не порыскал по белу свету, он приносил только одни заботы и неприятности своему отцу-королю. А потом, узнав нужду, труд, лишения, он сделался совсем другим, он точно преобразился. Так и я хочу. Я уйду только на год и потом вернусь для того, чтобы усиленно заниматься и приготовиться в мореходные классы, как этого желал мой покойный папа.

   Что-то необъяснимо-грустное и трогательное засветилось при последних словах в глазах Димы и передалось сердцу отчима.

   Всеволодский взглянул на мальчика и не узнал его. Грубый, резкий сорванец-мальчишка как будто исчез сейчас бесследно, а вместо него перед озадаченным отчимом был другой Дима, новый, ясный, подкупающий своей энергией и искренностью. И этот новый Дима как будто стучался в душу к Всеволодскому.

   Уравновешенный, всегда спокойный и умеющий владеть собою, Петр Николаевич смутился как ребенок, так неожиданно и ново было то, что просил у него этот мальчик.

   Он долго молчал, играя костяным ножом-разрезалкой. Молчал и Дима. И только тикавший на камине маятник часов нарушал наступившую жуткую тишину.

   Наконец, отчим заговорил:

   - Насколько я понял тебя, Вадим, ты недоволен своей жизнью в моем доме. Ты жаждешь самостоятельной жизни, между тем ты еще ребенок, нуждающийся в руководстве и опеке!

   Дима быстро поднял курчавую голову.

   -У меня останется другая опека...

   - Какая, смею я спросить?

   - Опека ума и совести...

   Как значительно и просто были сказаны эти слова! Отчим взглянул на пасынка, и опять ему показалось, что он не узнает Димы.

   - И ты, кажется, - после недолгого молчания начал он снова, - исключаешь свою мать и меня из числа имеющих право заботиться о тебе в этот год отсутствия?

   - Но тогда я не достигну результатов, Петр Николаевич. Ведь если я уйду, как тот сказочный королевич, странствовать по белу свету, то я хочу, должен пережить все, что пережил он. Мне никто не должен помогать, ни вы, ни мама. Я хочу испытать все... и труд, и лишения, и нужду за этот год.

   - Так ты решительно отказываешься от моей помощи, Дима?

   - Решительно. Да.

   - И от маминой тоже?..

   - О да, конечно!

   - Но как же ты будешь жить?

   - Своим трудом. Я здоров и силен, и Бог поможет мне.

   - Ну, а если... если я и твоя мама не согласимся на твою просьбу?..

   - Тогда?.. - Что-то ярко загорелось в серых глазах Дамы. - Тогда?.. Нет, лучше не доводите меня до этого!..

   - Уйдешь, значит, без разрешения?.. Правда? - спросил отчим, без малейшего гнева взглянув на мальчика.

   - Я никогда не лгал и не лгу. Лгут одни только трусы.

   - Это очень похвально, мой друг, что ты так искренен со мною. Я, верь мне, очень и очень это ценю. Во всяком случае переговорю с твоей матерью обо всем. А теперь, пока что, спокойной ночи. Завтра мне удастся, по всей вероятности, дать тебе ответ.

   Дима поднялся со своего стула и неуклюже протянул руку отчиму. И тот крепко и дружественно сжал эти полудетские пальцы.

   Душа этого мальчика - бездонный колодец, в глубину которого проникнуть далеко не легкая задача, - подумал Петр Николаевич, когда гибкая, стройная фигура Димы скрылась за порогом кабинета.

  

   ГЛАВА XI

   В кабинете и в "детской".

  

   - Пьер...

   Зашевелилась тяжелая портьера, открылась дверь из спальни смежной с кабинетом, и на пороге появилась Юлия Алексеевна. Лицо у неё было бледное, точно испуганное. Опустившись в придвинутое ей мужем кресло, она заговорила в большом волнении:

   - Я не спала и все слышала от слова до слова, Пьёр, и поражена новой выходкой моего мальчика. И... И прости меня, даже возмущена немного твоим поступком. Как ты мог потакать его дикой фантазии? Если сам Дима молод и наивен, то мы должны помешать ему, пресечь его дикие выходки.

   Рука Всеволодского осторожно легла на руку жены. Та оборвала свою речь и вопросительно взглянула на мужа.

   - Успокойся, милая. Да, он немного дикарь, необуздан, но у него твердая воля, честная, прямая натура и глубокая правдивость. Этот маленький человек знает, чего он хочет.

   - Но он никого из нас не любит... Он бежит из родного дома...- и , не договорив, Юлия Алексеевна закрыла лицо руками.

   Всеволодский дал утихнуть порыву материнской обиды и скорби. Потом он обнял жену и привлек ее к себе.

   - Послушай, моя голубка,- начал он тихо, почти шепотом,- до сих пор твой Дима казался мне действительно сухим, эгоистичным, бессердечным... Но после сегодняшнего разговора с ним, я, точно, ближе разглядел душу этого мальчика...

   - Так что же ты хочешь, однако?.. Чтобы он все-таки ушел от нас Бог знает куда, Бог знает зачем?..

   - Я хочу только пойти навстречу решению этого мальчика. Я знаю и верю, и более всего жажду сейчас и тебе внушить уверенность, что такие, как Дима, не пропадают...

   - Но он не хочет даже принять денежной помощи от нас... Как он будет жить без неё, непривычный к труду и лишениям!

   - Он не пропадет. Я уже придумал выход. Но, положительно, его гордость нравится мне. Успокойся, Юлия, я сделаю все от меня зависящее, чтобы обстоятельства выручали мальчика в трудные для него минуты. Ты не имеешь, надеюсь, оснований не верить мне.

   - Конечно. Но мне не безынтересно, как матери, узнать в чем дело, что ждет моего сына.

   - Я предвидел этот вопрос. В таком случае, вот, смотри... Взгляни хорошенько на это лицо. Внушает ли оно тебе доверие?- и говоря это, Всеволодский отпер ключом ящик письменного стола, вынул оттуда небольшого формата фотографическую карточку и передал ее жене.

   Юлия Алексеевна внимательно взглянула на фотографию.

   - О, какое милое лицо! - вырвалось у неё помимо воли.

   Она была совершенно права. Что-то необъяснимо влекущее, выражение правды, силы и простоты отражали чуть насмешливые глаза изображенного на карточке господина. Трудно было решить сразу: молод или стар этот человек.

   Заметя впечатление, произведенное на жену этим лицом, Всеволодский спросил:

   - Ну, что же? Могла бы ты доверить этому человеку нашего Вадима?

   - О, вполне!..

   - Ну, вот, и прекрасно. Так предоставь же мне привести в исполнение мой план. А пока, в двух словах, я поделюсь им с тобою. Но помни, все, что ты услышишь сейчас от меня, должно оставаться в тайне, ради пользы Вадима.

   И Петр Николаевич, нагнувшись над креслом, в котором сидела превратившаяся вся в слух и внимание жена, стал ей объяснять свои планы.

   Было уже далеко за полночь, когда, выслушав мужа, Юлия Алексеевна, совершенно успокоенная, вышла из кабинета. Теперь, когда она дала согласие на годовую отлучку из дома сына, ее нестерпимо потянуло увидеть Диму, покидающего родной дом, и она, чуть слышно ступая, прошла в "детскую".

   Уже начинало рассветать. На востоке ярко намечалась розовая полоса утренней зари. В саду трепыхались проснувшиеся птицы и хлопотливо чирикали, готовясь к встрече наступавшего утра.

   В спальне мальчиков было светло: белая ночь глядела в окно.

   Мать приблизилась к постели старшего сына.

   Никс, даже во сне сохранял свое обычное спокойное и немного равнодушное, немного насмешливое выражение лица. Руки его были закинуты за голову.

   Юлия Алексеевна несколько минут любовалась красавцем мальчиком. Потом осторожно наклонилась над ним, перекрестила и поцеловала его в лоб. То же самое проделала она и у постели Левушки, спавшего крепким и сладким сном золотого детства. Поцеловав раскрасневшуюся горячую щеку младшего сына, она отошла от его кровати и очутилась перед Димой.

   Мальчик спал тревожным, по-видимому, сном, обуреваемый тяжелыми сновидениями. Разметав по подушке смуглые руки, он порою шевелил губами. Казалось даже, что он, моментами, что-то бормочет во сне. Его брови были нахмурены, пухлая нижняя губа оттопырена, что придавало его лицу выражение обиды. И это выражение почему-то заставило сжаться глубоким чувством жалости сердце матери. Легко и безшумно опустилась она на колени перед постелью сына и, приблизив свое лицо к смуглому, с энергичными, как у покойного капитана, чертами и строгими бровями, лицу сына, прошептала:

   - Димушка мой! Милый мой! Зачем ты уходишь, куда ты уходишь?!.

   Тихо, чуть слышно звучит грустный шепот Юлии Алексеевны. С тревогой и неясностью глядят её большие, близорукие глаза на сына. Ей хотелось обнять сильные, гибкие плечи мальчика, поцеловать смуглые, с густым, здоровым румянцем щеки, высокий, смелый лоб...

   Юлия Алексеевна склоняется все ниже и ниже над лицом сына.

   - Димушка! Милый Димушка!

   И вот, точно в ответ на не услышанные слова, преображаются сонные черты сына, и лицо его освещает милая, нежная, детская улыбка.

   В тот же миг отделяются от подушки смуглые руки мальчика и случайно, но как бы намеренно, нежно обвивают шею матери.

   - Мамочка! Мамочка! - окончательно изумив Юлию Алексеевну, раздается чуть слышный сонный лепет. И снова обессиленные руки спящего падают на подушку.

   Сердце Юлии Алексеевны затрепетало сейчас, как птица в клетке... Глаза стали влажными от слез счастья.

   - Будь благословен, Димушка! Милый ты мой! Многое тебе простится за эту бессознательную ласку.

   И, шепнув это, она также беззвучно как и появилась, вышла из "детской".

  

   ГЛАВА XII.

   Новое решение.

  

   Лес полон обычного звона, шорохов и пенья. Полдневное солнце, сквозящее своими лучами через густую зелень, кажется ярким, гигантским чудо бриллиантом.

   Диму, сидящего на пне срубленного дуба, не узнать сегодня. На нем белый фланелевый костюм, какой обыкновенно одевают для игры в теннис юные спортсмены. Лицо у него не такое, как всегда, глаза горят радостно и ярко. Вблизи раздается шорох. Это уже не обычный шорох ветвей, птиц. Явственно слышны шаги.

   - Маша! - весело кричит Дима навстречу приближающейся из-за кустов знакомой фигурке. Это, конечно, она, но все же не похожая что-то на себя. На ней легкая, белая кисейная кофточка, затканная розовыми букетиками, старенькая, поношенная, но опрятная юбка, желтые, с чуть сбитыми каблуками, сандали-туфельки. А в черную, смешную, стоящую торчком косичку вплетена розовая яркая ленточка.

   - Маша, милая, да какая ты хорошенькая нынче! - радостно вырвалось у Димы, при виде своей маленькой нарядной приятельницы.

   - Уж и не говори! Страсть боялась, чтобы Серега опять все не отнял. Под камнем в лесу хоронила все время, здесь и переодевалась даже, в кустах.

   - Да откуда же у тебя все эго, Маша?

   - Ха! Ха! Ха! Вот чудной ты, Димушка! Запамятовал разве? Все барышня Инночка подарила; с тобою же присылала. Помнишь?

   - Да... конечно, помню.

   - То-то, а то ведь ты мог и обещание свое забыть-свести меня к вам на праздник...

   - Нет, нет, Маша, как можно забыть! Я все свои обещания помню. Как сказал, так и будет. Посажу тебя в беседке у забора. Оттуда все увидеть можно...

   - Ну-ну... А я уж испугалась. Думала, напрасно я, Машка, вырядилась...

   - Не напрасно. Не только на праздник, а и за Капитонычем на маяк поедем вместе. Мама с Петром Николаевичем позволили мне пригласить нынче к обеду нашего старину.

   - Димушка, миленький, золотенький, радостный мой!.. Неужели меня на маяк возьмешь?

   - Возьму, Маша.

   - Ой! - Девочка завизжала от восторга.

   Как она была благодарна ему за те радости, которые он вносил в её жизнь, убогую впечатлениями, гнетущую, полную лишений и нужды!

   Дима казался маленькой нищенке ярким солнышком, озаряющим эту темную, беспросветную жизнь.

   Задыхаясь от радости, она ухватилась за его руку, и побежала с ним к берегу озера. Там, привязанная к небольшим мосткам пристани, мерно покачивалась маленькая лодка, купленная Петром Николаевичем специально для мальчиков Стоградских. Дима проворно отвязал ее, прыгнул в нее сам и помог перебраться Маше.

   Синее озеро ласково встретило детей. Безоблачное небо улыбалось кроткой мягкой улыбкой. Тихие всплески играющих рыб, радостно-теплые лучи полдневного не знойного солнца, мерные взмахи весел, которыми мастерски управлялся Дима, - все это волновало какую-то праздничную радость в сердцах обоих. И вдруг эта радость пропала мгновенно, сразу... Сразу потемнело лицо Маши. Дрогнули и побелели губы девочки, а огромные черные глаза зажглись тоскою.

   - А когда, Димушка, когда?- неожиданно прошептала она, взглянув на своего друга.

   Молодой Стоградский понял, что означает её вопрос, и ответил также тихо:

   - Завтра, Маша. Мы уже решили. Мама дала свое согласие.

   - Завтра?

   - Да, милая. Не горюй. Через год я вернусь, даст Бог, и снова увижусь с тобою!

   - Через год... - как эхо повторила девочка и внезапно сорвалась со своего места. От этого порывистого движения лодка сильно накренилась на бок. Дима едва успел придать равновесие легкому суденышку, схватившись руками за борт.

   - Маша, сумасшедшая этакая! - и вырвалось у него.

   Но девочка точно и не слышала этих слов. Она стояла уже на коленях перед Димой на дне лодки, обнимала своими худенькими ручонками его колени и лепетала в полном отчаянии:

   - Миленький... Димушка, родименький мой... золотенький, пригоженький, хороший. Не оставляй ты меня одну с Серегой... Ведь только и сладу с ним, что тебя он боится. До смерти изобьет он меня, как узнает, что ты ушел. Намедни и то грозился: погоди, говорит, уедет твой рыцарь, посчитаю я тебе ребра...

   Дима сурово нахмурился и резко остановил Машу:

   - Перестань... Молчи... Не реви! Дай опомниться, авось и придумаем что-либо...

   - Димушка!..

   - Молчи...

   Но она не могла молчать. Не отдавая себе отчета в том, чего просит, она умоляла его взять ее с собою в путешествие... Ей казалось, что это так же просто, как поехать в лодке на маяк, что это не сопряжено ни с какими затруднениями.

   Дима, выслушав просьбу девочки, понял, что значит эта просьба, какой обузой будет для него такая спутница, как Маша. Но оставить Машу тут - ему было жаль. Его мозг усиленно работал. Одна мысль сменялась другой. Он сдвинул назад шапку, потер лоб ладонью и вдруг ясно, светло улыбнулся, своей детской, простодушной улыбкой.

   - Ладно... хорошо... уйдем вместе!

   - Ах!- как-то судорожно вздохнула девочка, и благодарный поцелуй коснулся смуглой щеки Димы.

   Но Диме это выражение благодарности не понравилось, и он строго крикнул своей спутнице:

   - Не зевай, правь хорошенько рулем! Здесь глубокое место... Смотри!

   Обратно уже плыли втроем. На руле сидел старик Капитоныч с трубкой во рту. Он добродушно подшучивал над Димой, только что сообщившим ему о своем предстоящем путешествии.

   - Ишь, прыткий какой, скажи на милость! В кругосветное путешествие выпросился... Какой выдумщик! Линьками в былое-то время за это поучивали. А таперича не то...

   Старый Капитоныч оседлал своего любимого конька - бранил теперешние порядки, своеволие нового поколения и похваливал, по своему обыкновению, старину.

   Это был старый морской волк, бывший боцман, сослуживец покойного капитана Стоградского, не раз облагодетельствованный им, и теперь перенесший всю свою любовь на его сына, Вадима. С Димой старик виделся почти каждый день. Целые часы проводил на маяке Дима, собственноручно зажигал маячные огни и вместе с Капитонычем нередко слушал бурю, аккомпанировавшую рассказам Капитоныча о его морском прошлом, о старой службе и героях русского Флота.

   Сейчас Дима вез старика на праздник в "Озерное".

   Петр Николаевич, желая порадовать Диму в последний день пребывания его дома, пригласил на обед и старого Капитоныча. Старик был очень польщен этим приглашением. Он надел свой лучший костюм, расчесал тщательнее обыкновенного клочковатую бороду и привесил себе на грудь многочисленные, полученные им за сорокалетнюю беспорочную службу, медали и другие знаки отличия.

   - Ну, ну, старайся, миляга, а я буду нынче вроде барина, - поощрял он гребшего изо всех сил Диму.

   Но вот лодка подошла к пристани, и старик и дети вышли на берег.

   - Проходи прямо к беседке... И жди меня там, принесу тебе чего-нибудь сладкого, - успел шепнуть Маше Дима и, взяв под руку Капитоныча, провел его в дом, откуда уже слышались голоса и смех съехавшихся гостей.

  

   ГЛАВА XIII.

   Праздник начинается.

  

   В огромной гостиной Всеволодских собралось нарядное общество. Легкие, летние туалеты дам и барышень сверкали белизной. Было много военных, гражданских чиновников и штатских.

   Юлия Алексеевна просто сияла... Ни чувствовала себя прекрасно и порхала, как птичка, посреди целого букета молоденьких барышень-подростков. Никс, с видом взрослого молодого человека, помогал сестре занимать юных подруг. Толстенький, неуклюжий увалень Левушка старался не отставать от своего старшего брата. И только продолжительное отсутствие Димы несколько волновало хозяйку: "Неужели он и сегодня опоздает к обеду?" И при мысли о Диме, о его скором отъезде, Юлия Алексеевна как-то мгновенно вся тускнела и блекла. И тут же старалась утешить себя тем, что эта разлука промелькнет быстро, что Димушка вернется изменившимся к лучшему. И на фоне этой уверенности расцветали, как цветы, новые надежды в сердце матери. Она снова выслушивала со счастливой усмешкой комплименты гостей по поводу красоты и изящества Ни и Никса и добродушие Левушки.

   - Вы счастливая мать...- наперерыв льстили ей старые и молодые гости и гостьи.- Ваши дети, кроме того, и талантливы, ваш Никс прелестно играет на рояле, а Ни поет...

   - Да, немножко... но это такие пустяки, в сущности, о которых и говорить не стоит...

   - А все-таки было бы приятно послушать их...

   - А Левушка, говорят, лепит недурно, он будущий скульптор... это правда?

   Юлия Алексеевна вся так и сияла гордым материнским счастьем. Ей так приятно было слышать все эти похвалы, расточаемые её милым детям. "Но где же, однако, Дима? Почему его нет?.."

   - А где же Вадим? Его нет дома? - как бы отвечая на тревожные мысли хозяйки, спрашивает хорошенькая, лет шестнадцати, барышня, кокетливо причесанная и очень изящно одетая. Эту барышню звали Линой Соболевой. Она была богатая сирота и жила у своего дяди, здешнего мирового судьи. Подле неё вертелись две дочери судьи, Зозо и Даля Стремнины, - два "попугайчика", как их называли в городе, очень похожие одна на другую, обладавшие совершенно одинаковыми голосами, одинаковыми лицами, прическами и манерами. С ними приехал брат, кадет Николаша - высокий, плотный, румяный и очень застенчивый юноша, несмотря на свои семнадцать лет.

   Тут же находилась веселая, поминутно хохочущая, по малейшему поводу или без всякого повода, дочь доктора Молницына - Любинька и два брата Футуровы, Володя и Базиль, сыновья уездного предводителя дворянства: один студент, другой юнкер кавалерийского училища - лихой танцор и весельчак, и их молчаливая, всегда серьезная, сестра Соня; шестнадцатилетний барон Герман фон Таг, питомец немецкой школы в столице, приехавший провести лето в усадьбе своего отца, находившейся по соседству с Озерным, и его младшая сестра тринадцатилетняя Тони.

   Все окружили Никса, прося его сыграть что-нибудь.

   Никс немножко ломался, отговариваясь тем, что он не в настроении сегодня.

   - Пустяки, пустяки!.. Вы всегда играете прелестно! - закричал Базиль Футуров и, подхватив под руку Никса, увлек его к роялю. Никс опустился на табурет, изящным движением поднял руки и мягко опустил их на клавиши. Он играл довольно бойко и стройно под одобрительные замечания слушателей.

   И вот, в ту минуту, когда он с большим для его лет мастерством преодолевал весьма трудное место, в наполненную нарядным обществом залу вошли старик и юноша и незаметно примостились у крайнего окна.

   - А, Вадим, наконец-то! - весело крикнул на всю залу Петр Николаевич. - Ба! Да с ним и Капитоныч! Здорово, старина! Как вы хорошо сделали, что пожаловали к нам на праздник, Капитоныч! - дружелюбно похлопывая одною рукою по плечу старого матроса, а другою крепко пожимая его руку, благодушно приветствовал гостя хлебосольный хозяин.

   - Здравия желаем, сударь! - вытягиваясь в струнку, по-солдатски, отчеканил моряк.

   - Какой он страшный! Какой он смешной!.. И ваш папа, должно быть, его очень любит! Он поздоровался с ним за руку, - обратилась юная баронесса Тони фон Таг к Ни и Левушке, находившимся подле неё.

   - Мы все его любим; он был верным слугою и другом покойного папы,- поспешил объяснить ей Левушка,

   В это время Лина Соболева поднесла к глазам изящный черепаховый лорнет, с которым она не расставалась, уверяя всех в своей близорукости, и, лорнируя издали Диму, говорила с улыбкой подоспевшему к ней только что кончившему играть Никсу:

   - Ага, он тоже пришел, ваш дикарь-брат! Наконец-то мы удостоились его лицезреть... Надеюсь он не скроется от нас так быстро, как в прошлые разы? Приведите его, пожалуйста, Никс! Я хочу поговорить с этим замечательным Димой... Обожаю быть в обществе дикарей!

   - Вы, кажется, в самом деле воображаете встретить краснокожего, который пляшет вокруг костра и живет в вигваме? - насмешливо улыбнулся старший из братьев Футуровых, студент, обращаясь к Соболевой.

   Лина кокетливо поджала губки и ответила:

   - Не совсем так, но в этом роде.