Чарская Лидия Алексеевна - Большая душа

не придал этому никакого значения. Почему-то и старшие, и дети, и прислуга решили, что Анастасия Арсеньевна, уезжая нынче с утра в город, захватила с собой и своего любимца Доди, что бывало и раньше.

   Доди не хватились, желуди были спрятаны в надежном месте у Аси, ей пришлось открыть "желудевый секрет". Оставалось только отобрать Доди у противного Жоржа, и дело, как говорится, будет в шляпе.

   - Дося, пора. Никак ты заснула, легкомысленное ты созданье!

   Соня-Наоборт уже успела одеться и стояла теперь перед Досей, тряся ее за плечо. Дося вскочила, порывисто хватая со стула свою одежду.

   - Не суетись, хуже будет. Вот твое платье, - командовала Соня-Наоборот. - Я понимаю, как тебе трудно сейчас, ведь сама я, пока лежала, всю руку исщипала себе, чтобы не заснуть. Синяков завтра не обобраться будет. Ну, готова? Идем!

   Она взяла за руку Досю и шмыгнула вместе с нею к крайнему окошку, завешенному синей шторой.

   - Только осторожнее, ради Бога. Прежде всего садись на подоконник за шторой, как только я раскрою окно. И сразу же хватай ближайший сук рябины руками. Он претолстый и выдержит не только нас с тобой, но и все наше отделение, ей-Богу! А под ногами ты сейчас же почувствуешь выступ другого сломанного сучка. Ниже есть еще один. Рядом же, налево, выступ крыши заднего кухонного крыльца. К этой крыше приставлена переносная лестница, до самого слухового окошка доходит; попадешь на нее, и дело сделано, смело спускайся вниз.

   Все это было произнесено быстрым, прерывистым и чуть слышным шепотом в то время, как проворные руки Сони открывали окошко.

   - Ну, вот и готово. С Богом теперь!

   Досе, уже сидевшей на подоконнике за спущенной темной шторой, оставалось теперь спустить ноги за окошко и протянуть к ближайшему рябиновому суку руки.

   Кругом царила полная тишина. Воспитанницы, по-видимому, уже успели заснуть, уставши за день. Кто-то громко всхрапывал. Кто-то лепетал неразборчиво во сне. Благодаря спущенной тяжелой шторе свежий ночной воздух не достигал спящих.

   А луна, красиво освещавшая заоблачные вершины, лила свой волшебный свет и на старую рябину, казавшуюся теперь каким-то серебряным сказочным великаном в этих призрачных лучах месяца, и на тихий, словно зачарованный сад.

   - Ни ветерка. Тихо. И светло как! День - да и только! - восторгалась Соня-Наоборот, первая соскальзывая с окошка. Уцепившись обеими руками за толстый сук рябины, она повисла на миг в воздухе и усиленно заработала ногами, ища опоры.

   - Если сорвемся - не беда... Всего от земли две сажени только, а внизу куча мусора, ни за что не ушибемся, мягко! - срывалось в виде утешения с губ девочки.

   А Дося в это время, забыв обо всем в мире, с восхищением смотрела в небо.

   Сколько звезд! Как они искрятся, дрожат и точно смеются. А облака! Точно волшебные замки и дворцы красавицы-феи разбросаны они по далекому небу... И фантазия ее уже заработала с присущей ей горячностью. Но голос Сони-Наоборот, успевшей добраться до навеса черного крыльца и теперь благополучно достигшей приставленной к нему лестницы, прервал Досины грезы:

   - Скорее же, что ты там прохлаждаешься так долго? Слезай!

   И размечтавшейся было девочке оставалось только последовать примеру подруги.

   И вот они обе на земле, в саду.

   Калитка заперта на ключ. Но Соня-Наоборот знает отлично, как можно уйти из сада и без помощи калитки. Позади дома, в одном месте сада, два прута старой решетки давно отсутствуют. Разумеется, взрослого человека такая лазейка не пропустит, но они, две худенькие девочки, при некотором усилии протиснутся в нее несомненно.

   Еще несколько минут, и они подле ограды.

   Теперь остаются самые пустяки. Добежать до дубовой аллеи, сделать по ней несколько десятков шагов, и они очутятся у бартемьевской дачи.

   - Какая ночь! Какая ночь! - восхищенно шепчет по дороге Дося.

   - Гляди себе под ноги лучше. Чего уж там, не то редьку закопаешь. А то совсем как наша Марочка Райская: - Ах, голубое небо! Ах, горы! Ах, Иртыш! Ах да ах! Курица кудахчет, да и только. Или уж, если не можешь удержаться от восторга, любуйся здешней природой, земной. Это хоть не опасно - нос останется неразбитым. Да разве здесь менее красиво, чем там, наверху?

   Соня-Наоборот говорила правду.

   Тихо, не шевелясь, стояли, словно зачарованные волшебницей-ночью, кусты и деревья, казавшиеся серебряными в лунном свете. А там, в просвете их, намечалась широкая полоса реки, казавшаяся плавленой рудой, с лунной дорожкой посередине нее.

   Плескалась близко у берега рыба, и какая-то ночная птица кричала в кустах, и только ее голос и нарушал тишину лунной сентябрьской ночи.

  

   - Ага, пришли-таки! Не побоялись? Ну, честь и хвала вам. Что и говорить - храбрые девицы. Смерть люблю храбрых. Честное слово! А теперь рассказывайте, как вам удалось удрать?

   Жоржик Бартемьев стоял у калитки своей дачи, держа на руках Доди.

   При виде девочек белый шпиц рванулся и с радостным лаем бросился к ним навстречу.

   - Додька! Дрянь ты этакая! Ну постой же, задам и тебе трепку, будешь знать, как у меня удирать! - говорила Соня-Наоборот и, наклонившись к Доди, незаметно чмокнула шпица в голову. Соня-Наоборот терпеть не могла сентиментальностей.

   А Дося в это время спешила удовлетворить любопытство Жоржика.

   Как они выбрались из дома? Да очень просто! Из окна мезонина, на рябину, с рябины на крышу черного крыльца, а с крыши на лестницу, оттуда в сад. Из сада же через лазейку в аллею и - честь имеем кланяться! - не без некоторой хвастливой нотки заключила свой рассказ девочка.

   - Молодцы! Ей-Богу же, молодцы! - восторгался Жоржик. - Рябина, окно, крыша, лестница - целое приключение, нет, право же, я в восхищении и завидую вашей храбрости.

   - Но только если за эту храбрость нам придется расплачиваться, мы вас, будьте спокойны, не очень-то поблагодарим, - буркнула Соня-Наоборот, на этот раз без злости, польщенная похвалами Жоржа.

   - Неужто вы не надеетесь вернуться благополучно? - уже встревоженным тоном осведомился мальчик. - Право, мне было бы крайне горько, если бы...

   - Об этом раньше надо было подумать, сняв голову, по волосам нечего плакать, - оборвала его Соня. - А попадемся, не заплачем, не бойтесь. Нам это не впервые, - и для большего эффекта произнесенной ею фразы Соня-Наоборот неожиданно свистнула тем мастерски удачным свистом, которому позавидовал бы любой мальчишка с улицы. Этот лихой свист окончательно победил Жоржика и расположил его в пользу его недавнего врага.

   - Вот вы как умеете! - произнес он восхищенно. - Нет, положительно, вы обе должны быть также прекрасными товарищами. Вы - не то, что брат Саша, увалень и недотрога, с которым ни поиграть, ни пошалить нельзя вволю: всего-то он остерегается, всего боится. Нет, вы - совсем другое дело, наш брат, мужчина, честное слово! И так же, как он, свистеть умеете? - неожиданно обратился он к Досе.

   - Нет еще, не умею, - с сожалением произнесла та.

   - Не беда! Я ее выучу. За этим дело не постоит, - подхватила Соня-Наоборот решительным тоном и тут же прибавила озабоченно: - Однако нам пора все-таки. Еще хватятся... Ведь окно дортуара осталось открытым... Чего доброго, наши неженки завтра поднимутся с флюсами, насморками, кашлями и прочими прелестями. Бежим-ка обратно, Дося.

   - Стойте, - сказал Жорж. Ну, хотите, будем друзьями с этого вечера? По рукам, что ли?

   И он протянул свою маленькую бронзовую еще от летнего загара руку.

   Соня-Наоборот первая пожала руку мальчугана.

   - Что ж! Я не злопамятна и против нашей дружбы ничего не имею.

   - И я тоже, - улыбнулась Дося.

   - А только как же мы дружить-то будем, когда ни поиграть вместе, ни поболтать с вами нам не придется? Ни нас к вам не пустят, ни вы к нам не можете прийти, в пансион.

   - А уж это мое дело будет похлопотать и устроить, - снова оживился Жорж. - Во-первых, в будущем месяце мое рождение будет. И я попрошу пап* вместо подарка пригласить в гости все старшее отделение вашего пансиона, благо, наши знакомы с вашей начальницей и, кажется, даже как-то обменялись с нею визитами. А потом, пап* обещал нам устроить зимой большую гору и каток в саду. И непременно надо будет упросить его дать разрешение пользоваться им и всем вам.

   - Вот и будем и с гор кататься вместе, и на коньках тоже. Расчудесное дело, право.

   - А пожалуй, что и совсем недурно придумано! - согласилась Дося.

   - Чего уж лучше, - вырвалось у Сони-Наоборот. - Ну, а пока что все-таки прощайте.

   Она с самым решительным видом повернулась и почти бегом пустилась в обратный путь, унося с собой на руках Доди.

   Дося побежала за нею.

   Девочки довольно далеко отбежали от "розовой дачи". Вот и знакомая решетка их пансионского сада... Еще минута, другая - и они дома.

   - Слава Богу, без приключений! - вырвалось у Доси, и тут же она внезапно остановилась. По проезжей дороге парка, которую они только что готовились перебежать, навстречу им катилась коляска. При ярком сиянии месяца девочки сразу узнали лошадей и экипаж Анастасии Арсеньевны Зариной.

   Не оставалось никаких сомнений в том, это возвращалась из гостей сама бабуся. Дося и Соня-Наоборот переглянулись.

   - Бежим! - вырвалось у обеих сразу. Но едва лишь успели девочки сделать несколько шагов, как новый возглас испуга вырвался у обеих, и Соня-Наоборот первая остановилась посреди дороги, беспомощно разведя руками.

   - Доди! Доди! Ах ты горе! Подвела нас таки противная собачонка!

   Действительно, Доди со своей естественной всему молодому собачьему племени стремительностью неожиданно выскользнул из рук державшей его Сони, очевидно, чуя приближение хозяйки, и кинулся навстречу экипажу.

   - Доди, Доди, назад! Назад! Тебя раздавят, глупая собачонка, - позабывшись, во весь голос крикнула Дося и кинулась вслед за шпицем.

  

   - Откуда так поздно? Почему еще не спите? А где же m-lle Алиса и все остальные?

   Экипаж стоял в десяти шагах от девочек, а Анастасия Арсеньевна направлялась к ним, на ходу забрасывая их тревожными вопросами, в то время как вероломный Доди выражал свои собачьи восторги возвратившейся, наконец, хозяйке.

   Но Дося и Соня-Наоборот молчали. Растерянные и смущенные, стояли они перед Зариной, не произнося ни слова. И это молчание больше всяких слов сказало Анастасии Арсеньевне.

   - Вы, кажется, ушли без спроса? - сдвигая брови, строго осведомилась она.

   Тут Соня-Наоборот не выдержала, бросилась к Анастасии Арсеньевне, схватила ее за обе руки и, сжимая их, заговорила в страшном волнении, быстро-быстро:

   - Бабуся... Милая, дорогая бабуся! Хорошая наша! Выслушайте нас, прежде чем рассердиться. Вы же знаете, что Соня-Наоборот вам никогда не солжет, потому что Соня-Наоборот шалунья, сорвиголова, но лгать не умеет вовсе! Золотая бабуся, добрая! Ну да, мы ушли, убежали попросту на часок из дома. Но, ей-Богу же, не ради шалости. И не ради злого умысла, отнюдь нет! Клянусь вам в этом, бабуся. Вы только выслушайте меня, и вы поймете сами, что мы с Досей не могли иначе поступить.

   Анастасия Арсеньева выслушала Соню внимательно, посмотрела в ее поднятое к ней все освещенное лунным сиянием лицо, в горящие неподдельной искренностью глаза и после минутной паузы сказала:

   - Я слушаю тебя. Знаю, что не лжешь. Рассказывай, Соня.

   И вот началась горячая, правдивая исповедь. Ни одного слова лжи не было в ней. То, что забывала сказать Соня-Наоборот, вставляла в ее бесхитростный рассказ Дося Оврагина. История с желудями. Их назначение. Исчезновение Доди. Встреча с мальчиками Бартемьевыми. Ночная экспедиция через окошко при благосклонном участии рябины - ничто, ничто не было забыто девочками. Рассказано было все. Только несколько смягчен, в силу "правила товарищества", строго выполняемого в пансионе, в передаче, не совсем благовидный поступок Жоржа, ради которого они и попали впросак.

   Однако Анастасия Арсеньевна менее всего, по-видимому, обратила внимание на участие во всей этой истории Жоржа Бартемьева, ее мысли были заняты другим.

   - Ты кончила? Больше нечего рассказывать, надеюсь? - когда, наконец, замолкла Соня-Наоборот, обратилась к ней снова Зарина.

   Молчаливый кивок головы был ответом.

   - Я не буду говорить вам, дети, о том, как дурно вы поступили, и как ваш поступок огорчил меня, - произнесла после короткой паузы Анастасия Арсеньевна, - как огорчит он, несомненно, m-lle Алису и Асю и всех ваших более благоразумных подруг. И вот, чтобы не давать и другим переживать далеко не приятные минуты, которые я сама переживаю сейчас, я предлагаю вам ничего не говорить ни m-lle Алисе, ни девочкам о том, что произошло с вами. Чистое и сердечное ваше признание уже смягчает вашу вину. И то наказание, которого вы обе заслуживаете, будет уменьшено насколько возможно, благодаря той же правдивости вашей. Ну, а теперь скажите сами, чего вы заслужили обе? Какое наказание должна я наложить на вас? - обратилась снова Зарина к притихшим девочкам.

   - Конечно, самое строгое, бабуся, - искренне вырвалось у Доси.

   - Самое строгое, это - оставление без отпуска на четыре воскресенья, так, кажется, если не ошибаюсь?

   - Да, бабуся, - замирающим голосом ответила на этот раз Дося, в то время как ее маленькое сердечко забило тревогу.

   - Хорошо. Стало быть, ты останешься без отпуска, Дося. Но не на месяц, а ввиду чистосердечного твоего покаяния на одно воскресенье только. Если же m-lle Алиса и девочки спросят, почему ты не идешь в воскресенье с Асею к ним, можешь сказать всем им, что на это им ответит сама бабуся. Надеюсь, ты хорошо поняла меня, Дося?

   - Поняла, бабуся, - и белокурая головка поникла. И вдруг она живо поднялась снова. Девочка вспомнила:

   - А желуди, бабуся, а желуди? Ведь Дарья Васильевна Дубякина на целую неделю останется без кофе в том случае, если я не попаду домой в этот отпуск.

   Неуловимая улыбка скользнула по лицу Зариной. Подумав немного, она сказала:

   - Об этом не беспокойся, Дося. Завтра, до молитвы, принеси мне твои желуди в кабинет и напиши записку, кому их послать. И я отошлю их в это же воскресенье. Таким образом, твое отсутствие не отразится на удобствах других. Надеюсь, это устроит тебя.

   - Благодарю, бабуся!

   "Бедный Веня! Никакие желуди и никакие записки не заменят ему моего присутствия", - со вздохом подумала Дося.

   Соня-Наоборот во все время короткой беседы вопросительно смотрела на Зарину. Наконец, не выдержав, спросила:

   - А какое же наказание вы наложите на меня, бабуся? Ведь мне не к кому ходить в отпуск, и воскресенья я и так провожу в пансионе.

   И снова внимательный взгляд Анастасии Арсеньевны обратился к ее любимице.

   - Вот что, Соня, - сказала она, немного подумав. - Первого же удовольствия, первого большого, особенно приятного для тебя развлечения, которое представится вам, девочкам, в ближайшем будущем, ты добровольно лишишь себя, не говоря никому об этом ни слова. Ты откажешься от такого удовольствия добровольно по обоюдному молчаливому согласию со мной. Слышишь, Соня?

   - Слышу, бабуся. Вы ангел, и я обожаю вас!

   - А теперь ступайте спать, девочки. И помните, чтобы ничего подобного у вас не происходило больше.

   - Нет, нет, бабуся! - вырвалось у обеих приятельниц, и они вместе с Анастасией Арсеньевной направились в дом.

  

   - Сегодня воскресенье, и я увижу Досю, - проснувшись ранним сентябрьским утром, весело сказал Веня и вскочил с дивана.

   Дарья Васильевна еще спала за ширмой, похрапывая во сне. Чтобы не будить мачеху, мальчик на цыпочках пробрался в кухню и занялся самоваром.

   Радостное настроение заставило его особенно быстро одеться нынче, вымыться и напиться чаю, пока Дарья Васильевна, замученная взятой на дом работой, продолжала мирно спать.

   Она проснулась только тогда, когда Веня надевал уже пальто и фуражку.

   - Я к Зариным, мамаша, сегодня Дося придет.

   - Да ведь когда придет-то Дося? В десять утра, небось, не раньше, а сейчас только восемь. Куда ж ты так рано, голубчик?

   - Ничего, подожду у них. Юрий Львович позволил мне всегда дожидаться у них Досю. И Матреше, кстати, пособлю в работе. Может быть, ей надо сухари потолочь к котлетам или капусту нарубить к пирогу, а то в лавочку сбегать. Юрий Львович, наверное, уйдет в девять. К десяти у него репетиция оркестра начинается, он заранее уходит. Ну, я пойду, мамаша. Вы не беспокойтесь, ключ я с собой возьму, а у вас другой останется.

   - Ступай. И обедать не придешь нынче?

   - Как желаете, мамаша. Если вам одной не очень весело, так я к обеду вернусь.

   - Ишь ты, какой добренький, право! Коли не очень весело мне одной обедать, так он, видите ли, вернется. Ну да Бог с тобой уж! Ступай себе и обедай у своих Зариных! Чего уж там! Не больно-то тебе весело, видать, со старухой-матерью. Небось, с товарками-однолетками куда веселее. Ступай себе, Венюшка, я не в обиде на тебя.

   - Я вам желудей принесу, мамаша, оттуда. Желудевый кофе молоть будем завтра. А то вы без кофе, поди, за целую-то неделю соскучились, мамаша? - снова оживился Веня. - А Дося беспременно обещала желудей набрать у них в парке и вам принести.

   - Ладно уж, ладно. Ишь, желудями задабривает. Ступай себе. Вижу, что не терпится.

   И правда, не терпелось Вене. Он выбежал из квартиры, сбежал с лестницы и очутился во дворе.

   - Лиза, здравствуй. Куда это, в лавку? А сегодня Дося в отпуск придет, - заявил он, не переставая радостно улыбаться столкнувшейся с ним лицом к лицу во дворе Лизе.

   - Знаю. Ведь нынче воскресенье. Эку новость тоже сказал, - усмехнулась та.

   - Сеня, а Сеня! Сегодня Дося придет, знаешь, до вечера с нами пробудет, - крикнул Веня прачкиному сынишке Сене, игравшему во дворе.

   - Ты что ж это так рано, Венечка? Юрий Львович на свою репертицию еще не уходил, - встретила мальчика толстенькая румяная Матреша, пожилая служанка, жившая в доме Зариных еще при покойных родителях Юрия и Аси.

   Но, видя, как сконфузился мальчик, поспешила успокоить его со свойственным ей добродушием:

   - Ай хорошо, что пришел пораньше, Венюшка, мне, по крайности, пособишь по хозяйству. Ведь барышни наши явятся нынче, так надо, чтобы все было за первый сорт, к сроку.

   Наконец, встал Юрий Львович и, узнав, что пришел Веня, позвал его пить кофе.

   - Ты посиди до прихода наших у меня в кабинете, я тебе книжный шкаф открою. Можешь книги почитать; у меня весь Майн Рид и Жюль Верн есть. Бери и читай, Веня, - ласково предложил Зарин мальчику.

   - Благодарю вас, но мне нынче и в кухне дело найдется - Матрене Демьяновне пособить надо, - застенчиво ответил тот.

   - Ну, как знаешь. Девочки, верно, в двенадцать приедут, не раньше, а я вернусь в три, к обеду. Пока что до свиданья, Веня.

   Юрий Львович внимательно оглядел маленького горбуна. С каждой встречей с Веней молодой Зарин все сильнее привязывался к этому кроткому и деликатному мальчику, так стоически относившемуся к своему убожеству.

   "Редкий ребенок. И подумать только, как несправедлива была судьба, дав этой хрустально чистой душе искалеченную оболочку", - подумал уже не в первый раз Юрий Львович, пожимая на прощанье руку маленького горбуна.

   Он ушел, а Веня остался ожидать прихода Доси и Аси.

   Прежде всего он сбегал в лавку по поручению Матреши; потом помог нашинковать капусту к пирогу. Затем мыл и перетирал чайную посуду и, исполнив всю эту работу, взглянул на часы и, к своему огорчению, увидел, что ждать девочек придется еще не менее часа.

   Веня прошел в кабинет Юрия Львовича. Он любил эту комнату, с большой восточной тахтой, заменявшей музыканту кровать, с изящным небольшим пианино у стены, с массою нотных тетрадей в папках на этажерке и на пюпитре для скрипки, с большим книжным шкафом, оставшимся в наследство Юрию от отца.

   Веня подошел к шкафу, открыл его и полюбовался немного красивыми переплетами расставленных по его полкам книг. Но они мало интересовали сейчас мальчика.

   Он любил больше, когда читают, нежели читать самому. И особенно, когда читала Дося. Голосок Доси звучал, как музыка, в ушах Вени... Совсем, совсем как музыка! Ну, как скрипка Юрия Львовича, например, или как аккомпанемент Аси, которым та сопровождала часто игру своего брата на скрипке.

   Веня подошел к пианино и опустился на круглый табурет, стоявший перед ним. Уже не раз он перебирал клавиши инструмента, наигрывая по слуху те несложные песенки, которые знал с детства, наигрывал одной рукой, одним пальцем даже, не имея ни малейшего понятия о нотах. Иногда выходило так складно, что сам Веня заслушивался. Особенно хорошо получался романс "Вчера я растворил темницу воздушной пленнице моей".

   Он и сейчас вспомнил об этом романсе и стал тихонько по слуху подбирать его, потом принялся за другой. Сыграл недавно слышанный им мотив баркаролы, который тоже играл Юрий Львович.

   "А наши все не идут, - невольно проносилось тем временем в голове мальчика, - уж скорей бы шли, право".

   И он, чтобы скоротать время, продолжал наигрывать песенки и романсы.

   "Вот так смеется Дося, когда ей очень весело", - с улыбкой мысленно произнес горбунок и бойко забарабанил в скрипичном ключе по клавиатуре пианино. Получилось нечто вроде трелей, похожих по звуку на серебряный колокольчик.

   "А так вот громовые раскаты слышатся перед грозою, - переходя на басы и беря несколько правильных величавых аккордов, продолжал свою несложную импровизацию Веня. - А это дождик идет осенний, холодный, скучный такой!" - и он быстро-быстро ударил несколько раз по рояльным клавишам. Потом снова взял несколько аккордов одной рукой, неумело и неправильно держа на клавиатуре руку.

   "Это Веня горюет по Досе, когда Дося долго не приходит к нему".

   Несколько печальных нот меланхолически пропело под неловкими детскими пальцами. Но верный и чуткий слух маленького горбуна не допустил ни одного фальшивого звука. Создавалась какая-то нехитрая, совсем простенькая и наивная мелодия, и тем не менее мелодия все-таки, вылетавшая из-под нетвердых, робких пальцев, не имевших понятия о музыкальной технике. Наигрывая таким образом, Веня, со свойственной ему мечтательностью, уже улетал от действительности все дальше и дальше, воплощая свои грезы в звуках, робко извлекаемых им из инструмента.

   Дося не идет. Веня плачет, грустя и тоскуя. Но вот приходит добрая волшебница и говорит Вене...

   Тут клавиши под робкими пальцами звучат тихо-тихо, чуть слышно.

   "Не плачь, мой мальчик, - говорит добрая фея, - я знаю: ты плачешь не столько потому, что не идет твоя маленькая подруга, а потому, что ты сам - бедный, жалкий калека-горбун. Ты чувствуешь себя уродцем среди других детей и подле красавицы Доси. Ну совсем так, как чувствовал себя гадкий утенок из сказки Андерсена. Но погоди, придет время, и я сделаю тебя большим, сильным, могучим лебедем, таким же, как они, стройным и прекрасным".

   Опять аккорды. Красивые, стройные аккорды. Эти новые звуки вырывают из недр инструмента его дрожащие, неопытные пальцы.

   Теперь щеки Вени горят. Глаза сверкают.

   А аккорды звучат один за другим так красиво, так торжественно, так звучно. Что это такое? Не белые ли гордые лебеди поют это, уносясь высоко в поднебесье, или певуче вздыхают внизу тростники на реке? Или, может быть, ветерок шуршит в кустах сада? Или звучит чей-то смех? Не Дося ли это смеется опять, проказница Дося?

   Он так увлекся своими аккордами, маленький горбун, что весь мир отодвинулся от него куда-то далеко-далеко. И все, кроме звуков, кроме этих певучих аккордов, перестало для него существовать.

   Прозвучал звонок из прихожей - Веня не расслышал его. Пробежала из кухни открывать дверь Матреша - и ее шагов не услышал мальчик. Кто-то вошел в комнату и остановился у порога. Но Веня не почувствовал присутствия другого человека здесь, в комнате. И только когда Юрий Львович подошел к пианино и, наклонившись к мальчику, спросил его:

   - Когда ты научился так играть, Веня?

   Веня растерянно ахнул, отнял руки от клавиш, вскочил с табурета и, весь красный и смущенный, пролепетал:

   - Простите, извините меня. Это так вырвалось. Я нечаянно. Больше не буду. Никогда не буду больше.

   - Нет, будешь, мой мальчик. Непременно будешь, - кладя ему руку на плечо, прервал этот прерывистый лепет Юрий, - и играть будешь, должен учиться играть. Но не один, а со мной. Ну да, со мной, что ты так удивленно на меня смотришь? Я хочу, чтобы ты занимался музыкой, мальчик, брал уроки, ну хотя бы у меня, на первых порах, а потом, Бог даст, и у настоящего учителя, потому что ты обладаешь редким, по-видимому, музыкальным слухом и чуткостью, мой друг, и было бы грешно закапывать в землю то и другое. А теперь скажи мне, что ты играл?

   Что мог ответить Юрию Львовичу на этот вопрос Веня? Разве он знал, что играли его пальцы? Ведь эти звуки диктовали его грезы, его детские яркие мечты. Сама душа его как будто нашептывала ему эти звуки.

   Он все еще стоял, смущенный и сконфуженный, перед Юрием Львовичем, потирая руки, не зная, что ответить музыканту, в то время как вся душа мальчика радостно всколыхнулась под впечатлением его слов.

   Да неужели же это правда? Неужели, и он, Веня, достоин того, чтобы брать уроки у Юрия Львовича? Так у него, у жалкого горбуна, есть музыкальные слух и чутье, как говорит Юрий Львович! Так, значит, не совсем обидела судьба его, бедного Веню?

   А Юрий между тем продолжал, глядя на мальчика так, точно впервые увидел его:

   - Это удивительно, право; чтобы импровизировать так, как ты сейчас импровизировал, не зная ни одной ноты, не имея понятия о музыкальной технике, надо или обладать настоящею искрой Божией, то есть носить в душе зародыши недюжинного таланта, или... или я ровно ничего не понимаю в вопросах искусства, - волнуясь, заключил свою речь молодой музыкант.

   Потом он тут же присел перед пианино и стал, ударяя по клавишам, называть одну за другою ноты Вене.

   Затем, достав толстую тетрадь - "Музыкальную школу" - и показав мальчику нотные знаки, ключи, пояснил ему их значение на клавиатуре.

   - Я буду заниматься с тобою каждое утро до моего ухода на репетицию в оркестр. Я надеюсь, я уверен, что мои труды увенчаются успехом, и когда-нибудь маленький Вениамин Дубякин сделается знаменитым музыкантом. А? Что ты скажешь на это, малыш?

   И опять слова Зарина подняли бурю восторга в душе Вени, и он сияющими глазами смотрел на своего будущего учителя, не имея сил произнести ни слова.

   - Как, уже половина второго? Давайте же скорее обедать, Матреша... Наши не придут сегодня, а я совсем позабыл предупредить об этом вас с Веней. Да и немудрено, впрочем. Открытие, сделанное мною сегодня, совсем околдовало меня.

   Счастливое до этой минуты лицо маленького горбуна вдруг вытянулось и побледнело. Все радостное оживление вмиг покинуло Веню.

   - Как не придут? - испуганно и растерянно проговорил мальчик.

   - Увы! Сегодня, действительно, дружок, не придется тебе повидать ни Асю, ни Досю. Я забыл тебе сказать, что нынче у нас отменили репетицию оркестра, и я, воспользовавшись этим, проехал на конке прямо на острова. Хотелось самому привезти домой сестру и Досю. Но бабушка по какой-то причине не отпустила Досю, а Ася, не пожелав оставить подругу в праздник одну, осталась добровольно без отпуска, заодно с нею. Вместо них обеих я привез тебе какой-то пакет довольно внушительных размеров и письмо, по поручению Доси. Получай его, кстати, а пакет захватишь, когда пойдешь домой, я оставил его в передней.

   С этими словами Юрий вынул из кармана письмо и передал его Вене. Мальчик взглянул на конверт и сразу же узнал крупные неровные каракульки Доси, увенчанные несколькими кляксами. На вырванном, очевидно, из учебной тетради листе бумаги тем же корявым Досиным почерком стояло:

   "Милый Веня. По некоторым причинам я не могу прийти сегодня. И Ася тоже не придет, потому что ей жаль меня одну оставить. Посылаем тебе желуди для кофе, собранные мною и Соней-Наоборот для твоей мамы, и, пожалуйста, не удивляйся, что письмо это написано без ошибок - его Ася поправляла. Почему я не могу прийти сегодня - это секрет, но тебе я скажу его, конечно, в следующее воскресенье. Твоя Дося".

   "Мне очень грустно нынче, Веничка, потому что я не увижу тебя".

   Веня прочел письмо, и прекрасные, как небо, голубые глаза ребенка затуманились слезами.

   "Дося не придет, не придет из-за какого-то "секрета". Досе грустно. Она скучает. Бедная, милая Дося". Мальчик еще и еще раз прочитал разбегающиеся строки, в то время как тяжелое, горькое чувство нарастало в его душе. Он так мечтал провести этот день с милой, доброй Досей.

   Видя расстроенное лицо маленького гостя, Юрий Львович поспешил к нему на помощь.

   - Полно же кукситься, Веня, - бодро и весело обратился он к горбуну. - Будь же мужчиной. Охота тебе малодушествовать из-за таких пустяков, право! Ну не пришли наши девицы в это воскресенье, придут в следующее. Это ли настоящее горе, из-за которого можно терять мужество и вешать нос на квинту? Ты думаешь, что мне самому приятно отсутствие твоего шаловливого друга, проказницы Доси? Ведь наш дом ожил с тех пор, как у нас поселилась эта Дося. Поживем увидим, а пока пообедаем, чем Бог послал. Пирог, кажется, давно готов у Матреши. А пообедав, давай-ка займемся серьезно музыкой. Чего нам время даром терять! До вечера я свободен и весь в твоем распоряжении. Хочешь?

   Еще бы не хотеть. Затуманенные, было, грустью глаза Вени снова засияли. Музыка! Его будут учить музыке. Да неужели же это счастье выпало на его долю? Неужели же он, маленький, жалкий уродец, будет скоро в состоянии извлекать из клавиш инструмента настоящие, стройные звуки, которым он выучится по нотам?

   И он таким сияющим, таким благодарным взглядом посмотрел в лицо Юрию Львовичу, что тот не мог не протянуть ему руки с ласковой сочувствующей улыбкой и сказал, крепко пожимая маленькие пальцы горбуна:

   - Я приложу все усилия, я сделаю все, что могу, чтобы из тебя вышел истинный музыкант!..

  

   - И вот, девицы, моя тетка приказала двум горничным одевать меня к балу. На меня надели дивное белое шелковое платье с оборками, манж-курт, а мою тонкую талию облегал чудесный розовый пояс. На ногах моих красовались дорогие, шелковые же, розовые чулки и туфли, с золотыми пряжками, осыпанными бриллиантами. А мои вьющиеся крупными локонами кудри были схвачены розовым бантом a la chinoise, и на бант maman приколола бриллиантовую звезду тоже.

   Зизи Баранович, по-видимому, сама увлекалась своим собственным рассказом. Ее лицо разгорелось, глаза заблестели. Она сопровождала быстрой жестикуляцией каждое слово. Вокруг нее толпились девочки старшего отделения пансиона Зариной, внимательно слушая каждое ее слово.

   Стояло пасмурное дождливое октябрьское ненастье. Оголившиеся деревья качали пустыми ветками. Ветер проносился по парку. Голодные вороны метались в саду с громким протяжным карканьем. Было сыро, холодно. Уже с двух часов дня в пансионе зажгли газовые лампы. Девочки, собравшись после обеда в классной, лишенные прогулки из-за непогоды, при огне почувствовали себя как-то уютнее, веселее. Пользуясь оставшимся до послеобеденных уроков временем, они собрались группой вокруг одной из парт и занялись своим любимым занятием: рассказами про "свое", "домашнее". Обыкновенно рассказывала каждая по очереди и про то, конечно, что более всего интересовало самое рассказчицу.

   Особенным мастерством рассказчицы отличалась Зизи Баранович, у которой всегда находилось в запасе неисчерпаемое количество тем. Правда, неискренность рассказов Зизи бросалась в глаза, но девочки слушали рассказчицу, кто - стесняясь уличить Зину, а кто - из нежелания заводить "историю", как называли между собою всякие ссоры пансионерки. Зато Эмилиия Шталь, единственная преклонявшаяся перед несуществующими качествами Зиночки Баранович, восторженно ловила каждое слово Зины, принимая его за чистую монету.

   Миля Шталь за четыре с лишним года своего пребывания в пансионе самым искренним образом привязалась к Зизи Баранович. Зизи казалась Миле и умницей, и красавицей, и воплощенным ангелом. И она громко твердила об этом всем и каждому.

   Но остальные пансионерки недолюбливали обеих: Милю - за ее старанье "выказаться" перед старшими с самой выгодной для себя стороны. И, кроме того, как-то не верили в бескорыстие ее привязанности к Зине: "Наша Милечка, конечно, не перестанет никогда дружить с Зизи. Ведь Зизи богатенькая и столько всегда гостинцев приносит из отпуска", - говорили между собою девочки.

   А Зизи недолюбливали за ее хвастливость и задорный тон.

   Однако нынче, скуки ради, девочки собрались послушать Зизи, приехавшую только нынче утром из отпуска.

   Накануне, в воскресенье, родители Зины Баранович устраивали вечер, и теперь об этом вечере рассказывала с упоеньем Зина, немилосердно преувеличивая и искажая факты.

   Девочки, однако, слушали внимательно рассказчицу, не перебивая ее; только, когда дело коснулось золотых пряжек с бриллиантами, Маша Попова не выдержала и первая буркнула своим низким голосом себе под нос:

   - Как это - золотые пряжки с бриллиантами? Что ты сочиняешь? Такие пряжки только одни царицы носят!

   Зизи живо обернулась к Маше и, прищурив глаза, высокомерным взглядом окинула ее.

   - Может быть, носят царицы, но дочери знатных богатых людей тоже такие драгоценные вещи надевать могут, - процедила она сквозь зубы.

   - Ну, понятно же, - подхватила ее слова и Миля Шталь. - Почему же Зиночке не надеть таких драгоценных пряжек, если ее родители могут дарить их ей?

   - Да потому, во-первых, что это - басни, - неожиданно вмешалась Соня-Наоборот, - и Зизи опять "заливает" без стеснения. А вы и уши развесили. Никогда не поверю, чтобы четырнадцатилетней девочке нацепили на ноги золотые с бриллиантами пряжки. Ерунда! Либо пряжки эти поддельные, либо милейшая Зизиша подвирает самым настоящим образом.

   - Пожалуйста! И ничего-то я не подвираю, - обиделась Зина. - А если не хочешь слушать, не мешай другим, - сердито закончила она.

   Но Соня-Нарборот была не из тех, кто смущается сердитых слов и злых взглядов.

   - И не буду слушать. Уши вянут, слушать подобную чепуху.

   - А не чепуха то, что твоя милейшая Досенька рассказывает про разных фей да про колдунов, да принцесс зачарованных?

   И Зизи теперь уже с вызовом дерзко взглянула на Досю, стоявшую подле Аси тут же. Но тут уже Ася Зарина выступила вперед.

   - Нет, уж ты Досю оставь в покое, Зина, благо, она тебя не трогает. А ее сказки - это же сама прелесть! И Дося умеет их рассказывать мастерски. Мы самые старшие из вас - я и Марина Райская, - и то мы заслушиваемся иной раз, когда рассказывает Дося.

   - Это правда, - произнесла со своим обычным рассеянным видом Марина.

   - Да, да, - с живостью подхватила хорошенькая, хрупкая, как южный цветок, нежная Рита, - Марочка права. Дося Оврагина рассказывает всегда такие интересные сказки.

   И черные глаза Риты вспыхнули ярким огоньком.

   Зизи презрительно пожала плечами.

   - Может быть, но такие сказки могут быть интересны только для малышей, вроде Риты Поповой, Сони-Наоборот и компании, а взрослым барышням они не могут быть интересны.

   - То-то ты, взрослая барышня, и слушаешь их разиня рот, когда начинает рассказывать Дося, - расхохоталась Соня-Наоборот.

   - Фи, какие грубые выражения! "Разиня рот", "заливаешь". Где ты воспитывалась, Соня? - деланым тоном обратилась к Соне-Наоборот Зина.

   - В пансионе нашего ангела-бабуси, вот где воспитывалась, - отрезала ей в ответ бойкая девочка, - и, надеюсь, ты не посмеешь упрекнуть бабусю в неумении воспитывать нас, "аристократическая" ты барышня.

   На это Зизи не нашлась, что ответить.

   - Мадемуазель, - обратилась она к ближайшим слушательницам, - кто хочет знать дальше про наш вечер-бал, тому я буду рассказывать.

   - Только все-таки прими мой совет - не слишком привирай, Зизи, - засмеялась Соня.

   - Я с вами не разговариваю, Кудрявцева, оставьте меня в покое, - окончательно рассердилась Зина.

   - Посмотрим, как ты не будешь разговаривать и на уроке Ольги Федоровны. Не забудь, нынче классная письменная работа по математике. Как бы не пришлось обратиться ко мне!

   - Не обращусь, будьте покойны.

   И Зизи резко повернула к Соне-Наоборот спину.

   - Итак, девицы, кто из вас хочет слушать дальше про вчерашний бал? - снова обратилась она к окружавшим ее девочкам.

   - Ах, Зиночка, рассказывай, пожалуйста. Это так интересно! - с искренним восхищением вырвалось у Мили.

   - Да, да, рассказывай, - в один голос проговорили две сестрички Павлиновы, Надя и Люба, готовые слушать с утра до вечера самые нелепые росказни, всякие небылицы.

   - Пожалуй, и я еще послушаю, - прогудела своим забавным баском Маша Попова, - только уж заранее говорю: если заврешься, остановлю снова, церемониться не стану.

   Но Зина даже не удостоила ее взглядом, делая вид, что не слышит ее слов, и с торжественным видом продолжала:

   - И вот, девицы, в восемь часов моя тетка вошла в мою комнату и повела меня в бальную залу. Когда мы вошли, музыка грянула полонез. Ко мне подлетел мой кузен, Поль Баранович, камер-паж, дирижировавший балом. Он обвил рукой мою тонкую...

   - Тонкую, как ствол столетнего дуба, талию, - подхватила неожиданно словно из-под земли выросшая перед рассказчицей Соня-Наоборот и, смешно выпучивая глаза, продолжала под взрыв хохота Маши Поповой и Доси:

   - И мы понеслись под звуки вальса. А кругом нас звучал замирающий шопот восторга. "О, какая прелестная пара, - шептали присутствующие. - Она соединяет в себе легкость косолапого медведя с изящной грацией гиппопотама".

   - Стыдно говорить такие глупости! - сердито поблескивая маленькими глазками, сказала Миля, уязвленная за подругу, в то время как Зизи не могла произнести ни слова.

   Неизвестно, чем окончилась бы эта сцена, если бы в классную старшего отделения не вошла в этот миг m-lle Алиса Бонэ и не заявила во всеуслышанье.

   - Занимайте ваши места, дети, Ольга Федоровна сейчас придет давать урок арифметики. Райская, вы дежурная нынче? Раздайте же листки для письменной работы. Vite, vite, cheres amies.

  

   Маленькая, очень подвижная и еще молоденькая, недавняя курсистка педагогических курсов, Ольга Федоровна Репнина вошла в класс с небольшим изящным портфелем под мышкой.

   - Здравствуйте, дети, у нас сегодня, кажется, письменная работа? Вы об этом хотите мне сказать, не правда ли, Марина Райская?

   Близорукие глаза Мары были устремлены в окошко, за которым угасал дождливый октябрьский день. И мысли Мары были далеко. В ее воображении рисовались иные, красивые, картины:

   "Белые дома родного Тобольска. Быстрые, студеные воды Иртыша. Убегающие вдаль родные горы. Никогда, никогда, кажется, не привыкнет она, Мара, к дождливому скучному Петербургу! Здесь нет ни привольных ласковых гор, ни любимого Иртыша с его пароходами, барками и лодочками, ни ледяной жестокой, но прекрасной зимы. Здесь есть другая река, правда, красавица Нева. Но разве она ей, Маре, родная? И приволья здесь нет такого, как дома. Да, ей грустно, грустно до слез, что вот уже четыре года, как ей, Маре, со старушкой-бабушкой, подругой бабуси, пришлось переселиться сюда, в чужой, душный, густо заселенный Петербург"