Брянчанинов Анатолий Александрович - Не по торной дороге

   Завольская покраснела и, отвернувшись, поспешила скрыть свое лицо; но движение это не укрылось от Ореста.

   - И почему не хотите вы мне сдать с души хотя немного? Это облегчило бы вас, а может быть нашлись бы средства вас успокоить.

   Настя едва заметно отрицательно кивнула головой.

   - Если жизнь здесь почему-либо вам не нравится...

   - Ой, что вы! перебила его девушка; - У вашего ангела-сестры? Да разве это возможно?

   - К сожалению, все возможно на белом свете! Вы можете горячо любить сестру, быть к ней привязаны как нельзя более, и все-таки тяготиться... Да хоть бы тою же привязанностью, например!

   - Нет-нет! Этого быть не может! горячо воскликнула Завольская.

   - Однако есть же что-то такое, что вас мучит?

   - Я уже сказала вам, что нет. Молодой человек усмехнулся.

   - Той пылкостью, с которою вы защищали сестру, вы сами, того не подозревая, выдали себя.

   - Это каким же образом?

   - Вы дали мне этим понять, что я ошибся только в причине вашей грусти, но что она все-таки существует.

   - Вы делаете натяжки, Орест Александрыч.

   - Ну полноте, полноте, покачал тот головой, - не понимаю я только, для чего хитрите вы со мной? Неужели же настолько я не заслужил вашего доверия?.. Верьте мне, Настасья Сергеевна, сама сестра не примет в вас более искреннего участия! Вы ведь знаете, что я не фразер, не лжец... и если я что говорю, то всегда без задней мысли, прямо от сердца.

   - Я и не сомневалась в этом! несколько смущенно выговорила девушка.

   - А не сомневаетесь - так и платите откровенностью за откровенность, и от искреннего участия не отказывайтесь.

   Настя задумалась. В комнате было тихо и только, где-то в углу, запутавшись в паутине, жужжала и билась муха. Завольская взглянула в ту сторону.

   - Слышите, обратилась она к Осокину, - как бьется эта несчастная? Так вот и в жизни: сама не знаешь, как и когда попадешься, и лишь тогда убедишься, когда или выбьешься из сил, или увидишь, что нет возврата! - Пойдемте-ка ужинать, с напускным хладнокровием сказала она, вставая: - наши сегодня, видно, не будут.

   - Нет погодите, быстро остановил ее Осокин, - дайте сказать вам два слова.

   Девушка взглянула на него и нервно провела рукою по лбу. Голос Ореста мгновенно проник ей в душу и трепет пробежал по всем ее членам; но она смогла еще возразить ему:

   - Если вы ожидаете объяснений моей метаморфозы, то напрасно: вы его не дождетесь.

   - Почему? упавшим голосом спросил молодой человек.

   - Потому, что есть вещи, которые не повторяются и развивать которые не следует.

   Она быстро отворила дверь на балкон, вышла на веранду и, пользуясь темнотою, обмахнула несколько раз платком свое разгоревшееся лицо.

   Осокин остался в комнате и молча, под гнетом внезапно осенившей его мысли, пристально смотрел ей вслед и все глубже и глубже уходил в себя. "Неужели", с ужасом задавал он себе вопрос - "эта девушка полюбила меня? Да, да... это так ... теперь все ясно... А я-то... что я сделал? схватился он за голову; - Сам, своими руками соткал ту паутину, в которой бьется теперь эта страдалица! Вон, вон отсюда! Еще день - и я наделаю глупостей... может быть даже хуже... Я чувствую, что сам запутаюсь в этом хаосе разнообразных мыслей, ощущений... Прощай, неосуществимая мечта! словно вопль вырвалось у него из груди; - Не смею я бросить вызов року, не должен пытать подобного счастья!"

   Он вышел на балкон и, сказав Насте, что ужинать не будет, простился и ушел к себе.

  

   На другой день, только что Надежда Александровна вернулась (Каменев остался в городе) и успела переодеться, Орест объявил ей о своем отъезде. Бирюкова сначала несказанно этому удивилась и даже не поверила словам брата, но когда тот совершенно серьезно подтвердил ей о своем намерении - крайне огорчилась. Молодая женщина, в простоте сердца, и не подозревала тех мотивов, которые заставляли Осокина поступить таким образом.

   - Да ты скажи мне, приставала она: - с чего вошла тебе в голову подобная затея? Недоволен мной ты что ли, Борис досадил?.. Скажи, голубчик... не мучь.

   - Надя, дорогая! Верь, что лучше друзей, как вы все, не найти мне... И если я еду - так верно уж крайность заставляет!

   Надежда Александровна пожала плечами.

   - Какая же это крайность, Остя? Живешь ты у нас не со вчерашнего дня, и никакой необходимости уезжать не предвиделось. Не далее как вчера ты и не поминал об этом - и вдруг ... ни с того ни с сего! Ты скрываешь от меня что-то - грех тебе!

   - Надя, Надя, взял он сестру за руку, - тяжело мне, родная моя, но не могу я поступить иначе: это было бы подло, зло, отвратительно!

   - Что такое? тревожно спросила Бирюкова, - подло, зло!.. Да объяснись ты ради Бога - я ничего не понимаю.

   - Надя... хотя и тяжело мне признаваться в этом (он провел рукою по лбу), но от тебя я не скрою: я увлекся... я полюбил...

   Последние слова Орест сказал почти шепотом и наклонил голову.

   - Настю? воскликнула пораженная Надежда Александровна.

   - Да, чуть слышно проговорил Осокин. - Но это бы еще ничего, если бы несчастие обрушилось только на одного меня, но, кажется... и она также...

   - Боже мой! И ничего-то я не заметила!.. Гадкая эгоистка! Предалась своему счастию и дала созреть возле себя несчастию других! Но разве нельзя, Остя, помолчав, быстро прибавила она, - похлопотать о разводе?.. Софья Павловна, я думаю, даже очень рада будет... в особенности, если ей предложат известную сумму.

   - Об этом и думать нечего! уныло возразил Орест, в уме которого тотчас же мелькнула мысль, что хлопоты о получении развода стоят дорого, что Софья Павловна дешево свое согласие не продаст, что денег у него нет, а взять их у сестры он не согласится ни под каким видом.

   - Почему же нет? В то время, когда Владимир Константинович был жив, ты хлопотал о разводе меня с ним, а теперь для себя не хочешь и пальцем пошевелить?

   - Нельзя, Надя, коротко обрезал брат.

   - Вздор! И можно и должно. Я ведь знаю, что у тебя на уме: для развода нужны деньги, а у тебя их нет; у сестры же позаимствоваться не желаешь!

   - Позаимствоваться! Скажи лучше взять без отдачи, потому что возвратить мне будет нечем: и усадьбу продам - немного выручу, а у Софьи Павловны аппетиты большие!..

   - Не грех было бы, Остя, из того огромного состояния, что ты мне передал, взять обратно хотя часть.

   - Надя! пылко перебил ее брат; - не говори так... Не искушай меня... Деньги эти я тебе бросил... и совсем не из каких-нибудь высших целей, а просто потому, что, по моим понятиям, я не должен был брать их. Никакой тут заслуги нет, и нечего меня возвеличивать... Вчерашний вечер доказал, что я за дрянное создание... Я поступил глупо, гадко, как какой-нибудь безнравственный мальчишка!

   И Осокин передал сестре все, что в последнее время произошло между ним и Настей.

   - Позволь же мне теперь сказать несколько слов, начала Надежда Александровна, когда Орест кончил:

   - Настю ты любишь, она тебя тоже... Как же поворачивается у тебя душа губить любимое существо из-за того только, чтобы не изменить своей идее? Не эгоизм это разве?.. Вот где жестокость-то, Остя, а не в том, что, сам того не подозревая, ты увлек девушку. Подумай только: что будет с нею, когда ты уедешь? Какими горькими слезами станет она тебя оплакивать?.. Остя, Остя! Знакомо мне все это... Сродни мне те страдания, которые она теперь испытывает, те муки, которые ее ожидают!

   - Полно Надя... не терзай меня! молил ее брат; - или ты думаешь, мне не тяжело?

   У него слезы стояли в горле, и болезненно ныло и замирало сердце.

   - Почем ты знаешь, не обращая внимания на слова Ореста, продолжала Бирюкова, - что она не посягнет на свою жизнь? Отчаяние до всего доводит!.. Что ответишь ты тогда своей совести, когда она упрекнет тебя в трагическом конце Насти?.. Будет служить идее, Остя... Бери счастье, благо оно само идет в руки... Не губи себя и другое дорогое тебе существо!

   Осокин ничего не отвечал на горячую речь сестры; только еще ниже опустил голову, еще глубже задумался. Словно нож всадили ему в сердце и медленно им поворачивали то в ту, то в другую сторону.

   - Остя! окликнула его Надежда Александровна; - Родной мой! Послушайся меня хоть раз в жизни... Дай мне насладиться твоим счастьем!

   Она в слезах бросилась к нему на грудь и уговаривала его самыми нежными именами.

   Орест вскинул голову: лицо его было бледно, глаза потухли. Он нервно протянул сестре руку и крепко, несколько раз пожал ее.

   - Спасибо, Надя, за дружбу; вижу, что ты меня любишь... Но прощай, после обеда я еду.

   Он тихонько освободился от ее объятий и быстро встал; Бирюкова удержала его:

   - Постой... я совсем и забыла... Ведь ты можешь, и не платя денег Софье Павловне, потребовать развод: она на глазах всех бросила тебя и живет открыто теперь с Огневым.

   - Трудно все это доказать... они за границей... Да и шевелить эту грязь, иметь дело с подьячими - претит мне! Ведь она все-таки моя жена!

   И торопливо, не глядя на сестру, молодой человек вышел из комнаты.

   В тот же день, поздно вечером вот что происходило в спальне Надежды Александровны: хозяйка, в ночном капоте, сидела на диване грустная и расстроенная, а возле нее, прислонившись к ее плечу, молча рыдала Настя, тщетно стараясь остановить набегавшие слезы. На дворе выл ветер, дождь хлыстал в окна и, время от времени, слышались отдаленные, глухие раскаты грома.

   - Настя, друг мой, полноте, ласково говорила Бирюкова, проводя рукой по волосам девушки; - вспомните, что вы еще молоды...

   - Что тут года - они ничего не значат... Тут жизнь вся, жизнь переломилась! прерывистым голосом возражала Завольская, истерически всхлипывая.

   - Взгляните на меня, Настя: я тоже была несчастлива; но вера в лучшую жизнь поддержала меня и, слава Богу, что я не поддалась отчаянию, не сгубила себя: не видать бы мне теперешнего счастия!.. Ну успокойтесь, голубчик мой... помните: никто как Бог!

   - Ему я и снесу свое горе! Что делать мне здесь, добрая Надежда Александровна, мне, разбитой, уничтоженной, среди живых людей, у которых у всех есть цель в жизни, милые сердцу существа, которые и радуются с ними, и страдают?

   - Не все счастливы, Настя: много мучеников в числе этих живых людей! И хотя иные безропотно, другие с проклятиями, а все же несут свой крест!

   - И я возьму его, подняла голову девушка, - и понесу безропотно, но не здесь, не на людях, а вдали от них!

   - Вы хотите идти в монастырь? с глубокою печалью взглянула на нее Бирюкова.

   - Да, беззвучно проронила Настя, - я решилась.

   - Но, бедная вы моя, знаете ли вы, на что идете? Известна ли вам та жизнь, которая вас ожидает? Ведь это самоубийство!

   - Не могу я жить у вас, не могу! с сильным горловым спазмом воскликнула Завольская. - Простите... за все, что вы сделали... я...

   Сильные рыдания заглушили ее слова.

   - Понимаю я вас, Настя, сквозь слезы проговорила Надежда Александровна: - вам нельзя жить у меня... вам тяжелы будут воспоминания, разговоры о брате, сведения о нем... вы хотите разом оторваться от всего этого... Не живите у нас... мы найдем вам и место и труд... Только, ради всего на свете, не идите в монастырь!

   Она нежно поправила растрепавшиеся волосы девушки и поцеловала ее в лоб.

   - Не целуйте меня, быстро выпрямилась Завольская: - не стою я ваших ласк! Я низкая, бездушная эгоистка!

   Бирюкова удивленно взглянула на нее.

   - Да, порывисто сдвигая с лица волосы, продолжала Настя; - я не могу видеть людского счастья... ни вашего, ни чьего! Мне душу воротит отданная ласка, нужный ответ... я завидую!

   Она снова упала на грудь Надежды Александровны и истерически зарыдала.

   К утру у Насти открылась сильнейшая горячка.

  

   Пять лет прошло после описанных событий; раскидала судьба наших знакомцев по разным местам обширной России: Надежда Александровна с мужем переселилась в Москву, чтобы иметь возможность следить за обучением своих старших детей, Настя томилась в одном из уединенных монастырей сурового севера, Орест служил бухгалтером в N-ском банке. Пройдя последовательно чуть не все банковые должности, Осокин скоро выдвинулся вперед знанием дела, способностями и добросовестностью в труде; его искали, им дорожили. В описываемое нами время дела его окончательно поправились: он стоял прочно, получал прекрасное содержание, в работу втянулся. Но в душе Ореста было пусто: ничто не согревало ее, не разнообразило его сухую, трудовую жизнь. Сегодня в банке, завтра в банке, цифры и публика; публика и цифры - вот в чем проходили дни, недели, месяцы... А дома - один-одинешенек, или с тяжелыми думами о прошедшем или опять с тою же механическою работой!

   Однажды вечером, когда Осокин по обыкновению занимался у себя в кабинете, в передней раздался звонок и затем послышался стук отворяемой двери. Привыкнув к частым посещениям , Орест не обратил на это особенного внимания даже и тогда, когда до ушей его долетел шелест женского платья и вслед за тем в дверях зала вырисовалась фигура вся в черном, с опущенною вуалью. Он только вскинул глазами по направлению посетительницы, положил перо и вышел к ней. Дама склонила немного голову и сделала вид, что хочет опуститься на колени. Пораженный Осокин взял ее под руку, незнакомка откинула вуаль... Мгновенная дрожь пробежала по спине молодого человека и он невольно отступил назад: перед ним стояла Софья Павловна!

   Но не та гордая, блестящая красавица, которую читатель знал девушкой и в первый год ее замужества, а женщина уже пожившая, с утомленным взором, с болезненною бледностью в лице...

   - Вы презираете меня? приниженным тоном, вкрадчиво спросила Софи.

   - Я вас жалею! коротко отрезал Орест, успевший уже несколько оправиться от неожиданности.

   - Merci, проговорила Софья Павловна; вы великодушны... J'ai brise votre vie, j'ai traine votre nom dans la fange!.. Но будьте великодушны до конца... (она снова намеревалась опуститься на колени, но Осокин не допустил ее до этого). Я пришла к вам не как к мужу, dont je n'ose pas meme approcher, а как к доброму, сострадательному человеку... Не гоните меня... Позвольте мне приютиться в вашем доме, на положении хотя бы экономки... Je suis lasse de la vie que j'ai mene... Ради всего святого не оставляйте меня в одиночестве, не возвращайте меня dans се cloaque!

   В глазах Софи стояли слезы и в прерывающихся звуках ее голоса чувствовался горловой спазм.

   - Оставайтесь, с трудом сдерживая охватившую его жалость и отворачиваясь, ответил Орест, - но помните: общего между нами быть ничего не может!

   - Да разве смею я думать об этом! Вся жизнь моя должна проходить теперь в постоянном раскаянии, dans l'expiation de mon crime! Как на исповеди, je vons confesserai tout... это будет началом моего наказания.

   - Прошу вас не делать этого, остановил ее Осокин: - я не хочу знать вашего прошедшего... Где ваши вещи? и, взяв адрес гостиницы, пошел распорядиться.

  

   Что же сказать еще о людях, хотя и живых, но уже разбитых жизнью?.. Одно: Софье Павловне труднее будет бороться с нею, и вероятно она падет жертвою своего бессилия; Ореста же, и в самые тяжелые минуты, поддержит та высокая цель, которой он не изменяет - служение правде!

  

   Брянчанинов А. Не по торной дорожке : Повесть в двух частях. - Харьков : Тип. Губ. Правления, 1905. - 161 с.

   Оригинал здесь: Вологодская областная библиотека, http://www.booksite.ru/