Брянчанинов Анатолий Александрович - Не по торной дороге

щения Леонида Николаевича: она и прежде не очень-то долюбливала этого господина, а теперь, когда семейное горе и материальные заботы поглотили все внимание молодой женщины, чужой человек, с своими светскими любезностями, был положительно ей в тягость. Очень неприятно удивилась она когда, на другой день после бала в собрании, Огнев, приехавший, как она думала, только с утренним визитом, по просьбе Бирюкова, остался у них обедать, а вечером уселся с ним в карты. Довольно сухо обошлась она с гостем и, когда тот уехал, спросила мужа: "с чего вдруг завязалась у них такая дружба?"

   - Славный он парень, отвечал Владимир Константинович - таких здесь не много. Поневоле будешь дорожить подобным знакомством.

   - Он и прежде бывал у нас, но ты не оставлял его на целый день? возразила Надежда Александровна.

   - Бывал!.. Разве в несколько визитов можно узнать человека?

   - А, так ты его теперь узнал?

   - Да.

   - Где же это вы сошлись так?

   - В собрании; я целый почти вечер проболтал с ним и скажу тебе: такого милого, деликатного и благородного малого я еще не встречал!

   - Играли на бильярде?

   - Играли.

   - И конечно он проиграл? насмешливо спросила Бирюкова.

   - Почему же конечно?

   - Да потому что проигрывающие всегда нам милее выигрывающих!

   - Бог с тобою, Надя! Ты все стараешься, как бы мне шпильку впустить! Ну что мог он проиграть мне? Десять-пятнадцать рублей! Какая подумаешь уйма денег! Для меня, который по десяти тысяч в вечер спускал!

   - Когда же это было? Я что-то не помню!

   - А когда в гусарах служил... Пришлют, бывало, двадцать-тридцать тысяч - ну и живешь неделю-другую - дым коромыслом!

   - Нолик-то откинь - вернее будет!

   - Ты думаешь, я лгу? Вот тебе честнейшее слово, что правда!.. Да и для чего мне лгать?

   Милейший Владимир Константинович говорил совершеннейшую правду: лгать нужды ему никакой действительно не было, тем более, что супруга его уже давно отвыкла верить ему на слово, но он до такой степени изолгался, что и сам не замечал удалений своих от истины и действовал в этом случае совершенно механически, с невинностью младенца.

   На другой и третий день повторилась та же сцена: как стукнуло восемь часов - раздался звонок, явился Огнев, и Бирюков уселся с ним в пикет. Надежда Александровна не вышла; напрасно супруг посылал за нею, сам бегал упрашивать ее - Бирюкова отговорилась мигренью и легла в постель. Утром Владимир Константинович выразил жене свое неудовольствие.

   - Помилуй, Владимир, ведь это несносно: каждый день чужой человек.

   - Ангельчик ты мой, да ты пойми, какую он мне пользу приносит: играя с ним, я не только не проиграю столько, сколько в клубе, а еще выиграю может быть... Такого благороднейшего игрока, как Огнев, я и не видывал!

   - Почему же ты не играешь у него? пожала плечами Бирюкова.

   - Нельзя, дружочек: он говорит, что в его квартире что-то переделывают - принять негде.

   - Ну, хоть в кабинете усаживайтесь, а то, право, это и меня и детей стесняет... им и побегать негде.

   На этом пока и порешили; новые друзья завладели кабинетом, а зал и гостиную предоставили в распоряжение Надежды Александровны.

   Все это происходило в отсутствие Осокина: по делам службы ему пришлось отправиться в уезд на несколько дней. Когда он вернулся, две вещи неприятно поразили его: короткость, с которою держал себя Огнев в доме Бирюковых, и крайне печальное, измученное лицо сестры. Встревоженный не на шутку, он на время позабыл и свою любовь и поручение, данное им Надежде Александровне, а хлопотал только о том, как бы узнать причину такой внезапной перемены в здоровье Бирюковой. Он обратился к ней с расспросами, но ничего не добился: сестра объявила, что здорова, что в семейной жизни ее, кроме посещений Огнева, нового ничего не произошло и вообще как-то старалась замять разговор о своей болезни. Неудовлетворенный, Орест полетел к Каменеву.

   - Перемены к худшему я, того, не заметил, отвечал врач, - душевное расстройство, вероятно.

   Все это показалось Осокину очень странным, и он решился наблюдать; появление Огнева в доме сестры крайне интриговало молодого человека.

   Между тем Надежда Александровна не забыла о поручении брата: она заезжала к Ильяшенковым, и случай доставил ей возможность переговорить с Софи наедине. Не вдаваясь в подробности и не высказывая того, что она посвящена в тайну брата, молодая женщина выведала кой-что от девушки и тотчас же заметила склонность ее к Оресту; обнаруженное же в разговоре ее с братом, неудовольствие Бирюкова объяснила себе светскою щепетильностью девушки и желанием ее вызвать молодого человека, подобным маневром, на объяснение. В этом смысле она и передала Оресту свои наблюдения.

   - Бояться тебе нечего, закончила она: - ступай к Ильяшенковым и, если ты уже решился, пользуйся первым удобным случаем и откровенничай.

   - И ты ручаешься за успех?

   - Уверена!

   - А на счет Перепелкиной?

   - Она-то и будет предлогом: уверяя Софи в непричастии к этому делу, тебе трудно будет скрыть то обстоятельство, вследствие которого вмешалась тетка.... Ты его не скрывай... оно и будет твоей исходной точкой.

   Пока брат с сестрой советовались, в доме Ильяшенковых шли разные толки. Посещение Перепелкиной, таинственная беседа ее с господами при закрытых дверях, затем визит Бирюковой не укрылись от внимания прислуги. Девичья, всегда чуткая до разных новостей, сразу провидела во всем случившемся что-то особенное, а приказ, отданный Павлом Ивановичем камердинеру, принимать Ореста во всякое время, убедил всех, что дело пахнет свадьбой и что которая-нибудь из барышень скоро сделается госпожой Осокиной. Поднялись споры: сначала о том, на долю которой из девиц выпадет этот счастливый жребий, а потом о наружности жениха и его состоянии. Павел Иванович и Анна Ильинишна также не были чужды тому напряженному состоянию, которое силою обстоятельств овладело их внутренними комнатами. Сановитый генерал и его аристократическая супруга начинали уже беспокоиться о том, что бы это значило, что вот прошло уже несколько дней, как Перепелкина закинула им такой крючок, а дело не из короба ни в короб; даже и жених показаться не думает!.. Наконец, в один прекрасный вечер, опасения их рассеялись: раздался звонок и Осокин, собственной персоной, вошел в гостиную Ильяшенковых.

   На счастье молодого человека хозяева были не одни: два чиновные старца увеселяли их игрой в винт Юлия и Cle-Cle вышивали в пяльцах, а Софья Павловна в зале разливала чай. Такого удобного случая Орест и ожидать не мог; он поспешил им воспользоваться и, наскоро отделавшись в гостиной, подсел к Софи. - Что вас давно не видно? спросила девушка.

   - Я уезжал по службе...

   - Сестра ваша была у нас, пристально взглянула Софи на молодого человека; тот немного сконфузился. -Je trouve qu'elle a maigri votre soeur.

   - Она не совсем здорова. Софи отпустила чай.

   - Хотите? предложила она стакан Осокину. Тот поблагодарил и, боясь чтобы девицы своим приходом не помешали ему объясниться, решился прямо приступить к делу.

   - Я исполнил ваше приказание, Софья Павловна, не совсем твердо выговорил он.

   - Какое? с прекрасно разыгранным изумлением спросила девушка.

   - Я навел справки, доказывающие мою невинность... по делу г-жи Перепелкиной.

   - А!

   - Мою взбалмошную тетку интересовало ваше мнение обо мне; она и поручила Перепелкиной узнать его... Та же, Бог весть с чего, позволила себе...

   - С чего же ваша тетка, улыбнувшись, перебила его Софи, - так интересуется мною и моими мнениями?

   - Может быть, благоприятным ответом она думала доставить мне удовольствие, несмело ответил Орест.

   - Вот как! протянула Ильяшенкова, и легкий румянец заиграл на ее щеках; - Я и не знала, что вы дорожите моим мнением!

   - Софи! Еще чашечку, влетела Cle-Cle, - я выпью ее здесь, вдруг надумалась она, быстро взглянув на сестру и Осокина, и уселась около самовара.

   Орест был готов побить ее в эту минуту.

   - Vous etes en compote ce soir? обратилась Cle-Cle к молодому человеку.

   - Из чего вы это заключаете?

   - Вы точно чем-то недовольны. Может быть.

   - Можно узнать чем?

   - Нет нельзя.

   - Tiens Cle-Cle, сказала Софи, передавая сестра чашку. - Что вы не курите? спросила она Осокина.

   Молодой человек закурил. Разговор не клеился.

   - Decidement M-r Огнев est d'une impertinence! воскликнула Cle-Cle: - как целую неделю носу не показать?

   Фамилия Огнева неприятно кольнула Ореста; он нетерпеливо ждал, что скажет Софи.

   - Il nous bande assurement, равнодушно заметила Софи, поймав напряженный взгляд молодого человека; - Опять какая-нибудь муха укусила!

   - За что же ему гневаться, вмешался Осокин, - в собрании вы были с ним так любезны...

   - Да, сначала... но потом мы поссорились.

   - Можно узнать причину?

   - Я сказала ему, что не уважаю его материальных взглядов, его ничегонеделания и страсти к приобретению благ земных.

   Cle-Cle! показалась в дверях Юлия, - Пойдем же, кончим.

   Клеопатра допила чашку и, к великому удовольствию Ореста, ушла в гостиную.

   - Вы отпустили мне мое прегрешение, Софья Павловна? свернул молодой человек на прежнюю тему.

   - Как же было не отпустить? Вы убедили меня в своей невиновности et apres tout je ne suis pas rancuneuse.

   - Так что я могу задать вам маленький вопрос?

   - Говорите.

   - То, чего не узнала Перепелкина, вы мне скажете?

   - Мои opinion sur vous?

   - Да.

   - А оно очень вас интересует! усмехнулась девушка.

   - Очень.

   - Мнения о вас я самого лучшего.

   Орест вспыхнул и, в порыве радости, поцеловал руку Софи; та смутилась немного и с беспокойством огляделась по сторонам.

   - Merci, прошептал молодой человек.

   - За что же? удивилась девушка.

   На этом разговор оборвался; чай отпили, и Софья Павловна отправилась в гостиную (В ее расчеты не входила слишком быстрая экспансивность). Осокин посидел около часа, но убедясь, что tete a tete продолжения иметь не будет, откланялся и побежал к сестре сообщить о случившемся,

  

   Леонид Николаевич, верный своей цели возбудить ревность Софьи Павловны, неустанно продолжал посещать Бирюковых. Но другая неделя приходила уже к концу, а он все-таки не замечал сильного, как он ожидал, проявления неудовольствия со стороны M-lle Ильяшенковой. Они встречались в обществе, говорили друг с другом, и ничто не показывало, что Софья Павловна сердита на него за его ухаживание (Огнев конечно позаботился уже о том, чтобы протрубить знакомым Ильяшенковых о своей будто бы новой страсти) или желает привлечь его снова на свою сторону. Родители, и те показывали вид, как будто игнорируют редкое посещение Леонида Николаевича; одна только Cle-Cle заметила ему однажды, что он забыл их, но и то сказано это было как-то вскользь, в виде светской любезности.

   Надежда Александровна, как мы видели, очень недолюбливала р-ского льва; она постоянно избегала его и редко выходила из своей комнаты, когда Огнев являлся к ним в дом. Сначала подобная тактика сердила избалованного Леонида Николаевича, но потом прирожденная самонадеянность стала напевать ему другое: "избегает - следовательно, боится, а боится - значит, неравнодушна ко мне" и, заинтересовавшись легкой, как он думал, и не лишенной пикантности победой, Огнев позабыл на время коварную Софью Павловну. Бирюкова, как дама светская, не захотела понятно облечь свое неблаговоление к Леониду Николаевичу в грубую форму; избегая его, она все-таки изредка принимала его. К этому побуждали ее с одной стороны нежелание показать самонадеянному донжуану, что она боится его, а с другой неотвязчивые приставания Владимира Константиновича не третировать друга его "en canaille". Подчиняясь этим двум стимулам, Бирюкова находила уже совершенно излишним занимать непрошенного гостя, быть любезной или насиловать свое расположение духа; вот почему, в разговорах с Огневым, она по большей части была скучна, молчалива и рассеянна. Леонид Николаевич, считавший себя "irresistible", не преминул тотчас истолковать все эти симптомы в свою пользу и бесповоротно решил, что Надежда Александровна сильно увлеклась им, и что только сознание долга и женская стыдливость мешают ей высказаться. Одно обстоятельство еще более укрепило его в этой мысли: раз, как-то перед обедом, Огнев встретился с Каменевым почти у самого крыльца Бирюковых, и они вошли вместе. Хозяйка, здороваясь с молодыми людьми, почему-то покраснела и как бы на минуту смешалась; это заметил Огнев и тотчас же заключил, что смущение Надежды Александровны произошло от свидания с ним при постороннем человеке и что она втайне негодует на незваного посетителя. Убедившись в непогрешимости своей проницательности, Леонид Николаевич не устоял против малодушного желания съездить к Ильяшенковым и, ловко бросив Софье Павловне несколько прозрачных намеков на отношения свои к Бирюковой, порисоваться перед девушкой своей новой удачей и пренебрежением к прекрасным глазкам своего недавнего кумира. Но визит Огнева почти не произвел впечатления: слова молодого человека укололи только светское самолюбие Софи, не подействовав нисколько на ее душевный строй: у нее был уже свой план, окончательно обдуманный, свой путь, на который она уже вступила.

   Перемена в сестре крайне озабочивала Ореста; как ни был он занят своим делом и как, вследствие этого, не наблюдал плохо, но, бывая постоянно у Бирюковых, не мог не заметить, что в доме у них творится что-то неладное, и что многое от него укрывают. Дружба Владимира Константиновича с Огневым, его частые визиты, нервное и грустное расположение духа сестры - все это наводило его на многие и тяжелые размышления. Осокин начинал уже предполагать, не влюбилась ли Надежда Александровна в Огнева, и насчет этого ему очень хотелось порасспросить ее, но сестра заметно уклонялась от задушевных разговоров и даже, в последнее время, перестала говорить с братом о его собственной любви. Оставалась одна Настя; но пытать ее молодой человек находил неудобным и неделикатным и даже оскорбительным для Надежды Александровны.

   Между тем Леонид Николаевич, следуя своему неизменному правилу "ковать железо пока горячо" и, вполне рассчитывая на победу, решился воспользоваться первым подходящим случаем, чтобы в конец разрушить слабое, по его мнению, сердце Бирюковой. Случай этот вскоре представился. Не застав однажды Владимира Константиновича дома, Огнев получил от швейцара записку, в которой Бирюкова просила дождаться его возвращения. Леонид Николаевич снял шубу и прошел в кабинет. Надежде Александровне доложили, и она, не сочтя приличным оставлять гостя одного, вышла к нему. Эту вежливость хозяйки Огнев перетолковал, конечно, по-своему и, просияв от восторга, обратился к ней с следующими словами:

   - Чему, Надежда Александровна, обязан я тем, что вы приняли меня в отсутствие Владимира Константиновича?

   - Его записке, Леонид Николаевич; я не сочла себя вправе манкировать обязанностями хозяйки.

   - Вы так все это время были неблагосклонны ко мне, что мне простительно было задать вам этот вопрос.

   - В чем же вы заметили мою неблагосклонность? усмехнулась молодая женщина.

   - Во всем... А между тем, я, кажется, ничем не заслужил ее: кроме горячей преданности и глубокого уважения к вам...

   - С чего, скажите пожалуйста, перебила гостя Бирюкова, - пришло вам вдруг в голову признаваться мне в своих чувствах?

   - В печальной жизни вашей, Надежда Александровна, истинные друзья далеко не лишнее... и если сердце, готовое идти за вами в огонь и в воду...

   - Пожалуйста никуда не ходите, насмешливо остановила его хозяйка, - ждите лучше мужа и садитесь в пикет!

   Франта слегка передернуло, - он начинал уже злиться; но идти прямо напролом - не решался: с Бирюковой губернский лев держался осторожно.

   - Не думал я, чтобы искренние слова мои были приняты с такой иронией!

   - А как же иначе? Вы, Бог весть с чего, говорите нелепости о моей жизни, предлагаете свое сердце, когда я в нем не нуждаюсь, - согласитесь, что ведь это смешно, Леонид Николаевич!

   - Вы жестки ко мне... но как бы вы меня не поняли - я решился открыть вам тайну, которую до сих пор скрывал даже от самого себя.

   Молодая женщина взглянула на гостя с удивлением.

   - Вы, кажется, совсем уже заговорились, сказала она, не спуская с него глаз.

   Огнев не вытерпел и впал в обычную дерзость.

   - Некоторое время можно скрывать чувства, продолжал он, - но потом они неминуемо должны обнаружиться... Еще несколько месяцев тому назад я думал, что неспособен любить, но теперь убедился в противном: я люблю всеми силами души - и в этом чувстве для меня и жизнь и смерть!

   Последние слова Леонид Николаевич произнес как то особенно театрально.

   - Ну и поздравляю! с холодной усмешкой, спокойно сказала Бирюкова, хотя лицо ее передергивало, и она нервно кусала губы.

   - Может быть, не с чем, Надежда Александровна! с напускной грустью заметил Огнев; - Может быть, взамен блаженства, меня ожидают вечные терзания, может быть, та женщина, которую я боготворю, ответит мне одним презрением!

   - А, так вы находите, что есть за что?

   - Надежда Александровна! порывисто вскочил франт; - Неужели вы не догадываетесь, что эта женщина - вы, что я вас люблю!

   Бирюкова вдруг побледнела, потом вспыхнула; но ни единым словом не изменила себе и, с ледяным спокойствием, взяв со стола колокольчик, позвонила. Огнев вытаращил глаза. Вошел лакей.

   - Стакан воды Леониду Николаевичу, с едва заметным волнением приказала она, и, не взглянув на гостя, вышла из кабинета.

   "А, дьявол тебя возьми!" в бессильной злобе прохрипел одураченный лев и, делать нечего, выпил принесенную воду.

  

   О поступке Огнева было тотчас же передано Надеждой Александровной брату и мужу. Орест очень обрадовался, что подозрения его, на счет отношения сестры к губернскому франту, рушились таким блестящим образом, но вместе с тем его крайне взбесила манера, с которою принял это известие Владимир Константинович. Бирюков никак не хотел поварить, чтобы его друг, благовоспитанный Леонид Николаевич, мог решиться на подобную дерзость и всю эту историю отнес к расстроенному воображению жены, которой во что бы то ни стало хотелось выжить Огнева из их дома, в ущерб его, бедного супруга, спокойствию. Но на этот раз Надежда Александровна, поддерживаемая братом, настояла таки на своем: она объявила мужу, что если он находит приличным принимать, после подобного поступка, г. Огнева, - то она ни в каком случае не может и не желает этого допустить, и если негодяй этот явится к ним в дом - она немедленно переселится к брату и объявит родным о невозможности жить с подобным мужем. Бирюков, сильно рассчитывавший на поправление своих запутанных дел весьма вероятной подачкой Ореста, при получении будущего наследства, моментально смолк и, скрепя сердце, вынужден был передать Огневу решение Надежды Александровны, конечно, всячески постаравшись позолотить эту горькую для самолюбия франта пилюлю.

   Все эти передряги естественно не могли не влиять на здоровье Бирюковой, тем более, что супруг ее день ото дня все более и более расширял круг своих неблаговидных деяний.

   Раз как-то вечером, вскоре после происшествия с Огневым, Осокин сидел в спальне Надежды Александровны; ей в этот день что-то особенно не поздоровилось, и она легла в постель. Бирюков с самого утра уехал на охоту, Настя была у детей, и брат с сестрой оставались одни. Больная была очень грустна и изредка нервно всхлипывала.

   - Ну могу ли я чувствовать к этому человеку что-либо кроме презрения? продолжала она начатый разговор; - Ты помнишь, как он вел себя в прошлой истории... самолюбьишка-то даже нет! Теперь тайком с этим мерзавцем видится! Что же это за мужчина, который за честь жены не только не может - не хочет даже вступиться! А его последний поступок... рассказывать-то даже гадко!

   - Что такое? спросил Орест.

   - Третьего дня получила я с почты тысячу с чем-то рублей; из этих денег пятьсот надо было тотчас уплатить процентов по закладной, а на остальные надо жить три месяца. Я заперла их в шкатулку и ключ положила к себе в карман; сегодня иду за деньгами - шкатулка отворена и пуста: супруг мой деньги вытащил и все дочиста проиграл вчера в карты!

   Она не выдержала и заплакала.

   - Чем теперь проценты платить?.. Чем жить? заговорила она, помолчав; - А низость-то какая!

   - Кому он проиграл... Огневу? спросил Осокин.

   - Говорит, что нет... В клубе кому-то... Пристал сегодня ко мне с разными ласками (ты знаешь его манеру), чтобы я выпросила у дяди тысяч хоть пять на уплату долгов - я конечно отказала и он, чтобы утешиться, уехал на охоту!

   - Надо, однако, Надя, выйти каким-нибудь образом из этого положения... Пятьсот рублей, на уплату процентов, я смогу найти, но ведь необходимо подумать, на что жить... Бриллианты твои целы?

   - Давно пропали в залоге! махнула рукой Бирюкова.

   - А твоя усадебка в какой сумме заложена?

   - В пяти тысячах.

   - Когда срок платежа процентов?

   - На днях; вот из этих пятисот рублей, которые Владимир Константинович проиграл, надо было и за Грязи внести.

   Орест размышлял.

   - Вот что, Надя, после небольшой паузы сказал он: - на твоего мужа рассчитывать нечего: служить он не способен, да и не хочет, а постоянно перевертываясь, вы дойдете до нищеты; надо на что-нибудь решиться.

   - Да на что же, Остя?

   - Брось все и переезжай в Грязи... Денег на время я тебе достану, а ты сейчас же переговори с Татьяной Львовной, и затем обратись к дяде... Он любит тетку... И я с ней поговорю...

   - Но ведь это разрыв, Остя!

   - Пожалуй... А что же придумать другое?

   - Страшно! закрыв лицо руками, содрогнулась Бирюкова.

   - А перспектива нищенства, чахотки - не страшна?

   - Стыдно просить... да вряд ли дядя и даст.

   - Попытаться необходимо: время не терпит. Ты - не я; я трудиться могу, а ты связана детьми, и ничего заработать не можешь. Ну, не удастся у дяди - можно будет Владимира Константиновича в опеку взять...

   - Скандал! ужаснулась Надежда Александровна.

   - Хуже скандал будет, когда все у вас продадут, и ты с детьми вынуждена будешь руку протягивать.

   - О Боже мой! простонала бедная женщина, бросаясь брату на шею; - Помоги, Остя, родной мой! залилась она слезами.

   - Полно... успокойся... Бог милостив. Устроим как-нибудь, утешал ее Орест; - денег я достану... хоть из -под земли вырою! Только не плачь... для детей поберегись...

   - Ох, детки, детки! воплем вырвалось у Бирюковой и, распустив руки, она упала на подушку. Из стесненной груди вылетало несколько хриплых стонов, по всему телу пробежала судорога, другая, третья - и больная разразилась вдруг сильным истерическим плачем.

   Орест совершенно растерялся; он впервые присутствовал при подобной сцене. Бледный, как полотно, бросился он на колени перед сестрой, целовал ее руки, называл самыми нежными именами; потом схватил стоявшую в стакане воду и начал брызгать ею в лицо больной. Надежда Александровна сделала движение рукой, как бы отмахиваясь, но припадок не прекращался. Осокин, весь дрожа, отыскал колокольчик и начал звонить изо всех сил... Вбежала горничная.

   - Настасью Сергеевну сюда! крикнул он охрипшим голосом, - Да капель, что ли, каких!

   - Господи, что это такое? бросился он на встречу Завольской.

   Та поспешно отыскала спирт, капли и стала хлопотать около Бирюковой.

   - Я за Каменевым съезжу, вполголоса предложил Орест.

   Настя одобрительно качнула головой.

   - Не надо! хотя слабо, но настойчиво сказала больная, - проходит...

   - Все бы лучше, заметил брат.

   - Нет! с небольшим раздражением возразила Надежда Александровна; - Настя, милая, дайте мне воды.

   Осокин подал.

   - Merci! Теперь почти прошло... слабость одна... Я постараюсь уснуть. Остя, заезжай через часок.

   - Я здесь останусь, Надя, с Настасьей Сергеевной посижу.

   - Ну, хорошо. Что дети, спят?

   - Уже с полчаса как уложили.

   Осокин вышел, а через несколько минут явилась и Завольская.

   - Как вы встревожены, воскликнула она, вглядываясь в его бледное лицо, - не хотите ли чего-нибудь?

   - Нет, благодарю... я уже воды выпил... О Боже мой! всплеснул он руками, тяжело опускаясь на диван; - Счастье еще, что около нее есть такое доброе сердце, как ваше!

   Он вдруг схватил руку девушки и крепко, несколько раз, пожал ее; яркий румянец вспыхнул на щеках Завольской.

   - За мою бедную сестру! с чувством проговорил он.

   Слезы блеснули в глазах девушки.

   - Вы... добрее меня! тихо сказала она, стараясь скрыть свое смущение. Но молодой человек не расслышал этих слов: подперши голову руками, он думал тяжелую, скорбную думу.

   - Орест Александрович, после паузы, несмело начала Завольская, - извините, что я вас побеспокою...

   - Чем? быстро повернулся к ней Осокин.

   - ...Я ведь к вам на днях собиралась...

   - Ко мне? изумился Орест.

   - Да; мне надо переговорить с вами, просить вашего совета, а здесь, вы сами знаете, это почти невозможно; вот только сегодня выдался такой случай.

   - Да что такое?

   - Помогите мне в деле, которое для меня крайне тяжело, а для сестры вашей, смею думать, имеет некоторое значение.

   - Господи! встревожился Осокин, - Еще! Говорите ради Бога!

   - Вы знаете, как привязана я к Надежде Александровне... да оно и не могло быть иначе, потому что сестра ваша действительно чудная женщина: из наемницы она сделала меня членом семейства, своим другом; такие вещи нами, чернорабочими, не забываются! Их ценят и помнят до гробовой доски!.. Представьте же себе, как тяжело решиться мне, сознательно, сделать неприятность Надежде Александровне! И в теперешнее время, когда она страдает, когда я знаю, что присутствие мое в ее доме было бы не лишним. А между тем обстоятельства сложились так , что я не могу поступить иначе - и чем скорее тем лучше!

   Молодой человек в недоумении глядел на Настю.

   - Вы хотите покинуть сестру? воскликнул он.

   - Не хочу, а должна.

   - Должны?! (Осокин задумался) - Владимир Константинович? вдруг догадался он.

   Завольская утвердительно кивнула головой.

   - Господи! вскричал взбешенный Орест; - И суда нет на такого негодяя!

   - Самое трудное - скрывать от Надежды Александровны настоящую причину отъезда, а самое тяжелое - быть заподозренной в бессердечии и неблагодарности. Ну, да вы понимаете мое незавидное положение!

   - Понимаю, Настасья Сергеевна... Но понимаю и то, что сестра, расставшись с вами, лишится единственной опоры...

   - Что же делать? Научите меня ради Бога!

   - Возможности нет вам оставаться здесь?

   - Нет... По крайней мере, при теперешнем положении дел.

   - Куда хотели вы ехать?

   - Я рассчитывала на вас, на доброту вашу, краснея, проронила девушка.

   - И прекрасно сделали, потому что для вас я готов сделать все от меня зависящее.

   Завольская еще более покраснела

   - Место я постараюсь вам найти, но как уладить ваш отъезд, чтобы сестре и вам это было бы не так тяжело?.. Вот что: сегодня же я напишу некоторым из моих знакомых, а вы сделайте милость, пообождите немного и не начинайте ничего без моего ведома: сдается мне, что может быть дело обойдется и без вашего отъезда.

   - Это невозможно, Орест Александрыч!

   - Ну, там увидим!.. Так так?

   - Благодарю Вас... от всего сердца!

   Она робко протянула ему свою дрожавшую руку.

   - Отныне будут у меня две заботы, улыбнулся Осокин, пожимая руку девушки: - устроить, по возможности лучше, сестру и вас.

   Из спальни раздался звонок и сначала Настя, а потом и Орест вошли к Надежде Александровне.

  

   Зима описываемого нами года стала быстро и прочно; на другой же день, после первого снега, дорогу укатали, и образовалась отличнейшая первопутка. M-me Соханская, великая, как нам известно, охотница до всевозможных parties de plaisir, смутила молодежь, та, в свою очередь, знакомых дам и девиц - и первый пикник был решен. Сначала думали устроить его по подписке, но один из местных богачей, князь Сильванский, старый холостяк, пригласил общество в свою подгородную усадьбу и обещал повеселить дорогих гостей. Ильяшенковы, понятно, были тоже из участвовавших; Осокин добыл тройку и предложил ее девицам. Предложение было принято и любезный кавалер, как водится, приглашен был в спутники. Старики Ильяшенковы с Юлией должны были ехать в своих санях, а Софи и Cle-Cle с Орестом.

   Владимир Константинович, несмотря на то, что проигрался в пух, снарядил прекрасную тройку и чуть не сплошь разукрасил ее разноцветными кокардами и бантами. Крупный разговор, который имели с ним жена и Осокин, по поводу последней его проделки, как и следовало ожидать, скользнул по нем даже не рассердивши его и он, со свойственною его натуре дряблостью, не обращая внимания на то, что и Надежда Александровна и шурин явно показывали ему полнейшее пренебрежение, на другой же день после болезни жены стал ухаживать за нею и униженно молить о прощении, Бирюкова, чтобы отвязаться, дала поцеловать ему руку, но от предложения участвовать в пикнике наотрез отказалась. Просьбы брата также не подействовали на нее, и только благодаря авторитету Каменева, объявившему о необходимости развлечься, Надежда Александровна согласилась, пригласив доктора сопутствовать ей в предстоявшей прогулке.

   В назначенный день, около часу, все общество собралось в зале дворянского дома; дамам был предложен чай и кофе, мужчинам легкая закуска; обо всем этом позаботился любезный предводитель. Потом расселись в сани, и поезд из десятка-другого экипажей, при веселом смехе и оживленной болтовне, гремя бубенчиками, тронулся в путь. День был морозный, ясный; солнце ярко светило с голубовато-бледного, безоблачного неба, и лучи его искрились по молодому, чистому снегу мириадами алмазных точек. Подъехав к заставе, колокольчики отвязали; передняя тройка прибавила ходу, следующие последовали ее примеру, и вся вереница саней, со звоном и шумом, блестя наборной сбруей и лакированными дугами, осыпаемая снежною пылью, быстро помчалась вперед.

   Софи и Cle-Cle сидели рядом, Осокин напротив; молодой человек не сводил глаз с оживленного, раскрасневшегося лица Софи, с ее стройной фигуры, закутанной в изящную бархатную шубку. Какой-то смелой, захватывающей за сердце, красотой блистала девушка и как мизерна казалась Оресту сидевшая рядом с ней Cle-Cle, маленькая, сухонькая, с ежившаяся от мороза, с лицом спрятанным в муфту! Ни разу еще до сих пор не производила Софи такого полного впечатления на молодого человека, ни разу не чувствовал он в себе такого сильного прилива страсти как в настоящие минуты; теперь, окруженная этою безграничною ширью, на этой лихой тройке, осыпаемая снегом, с внезапно пробудившеюся удалью в сверкавших глазах, Софи казалась ему во сто раз прелестнее, чем в душной зале, в каком-нибудь эфирном платье, в обществе млеющих пред нею кавалеров. И страстно хотелось Осокину преклониться пред этой поражающей красотой и вымолить хотя теплое слово, ничтожную ласку...

   - Как жаль, что нельзя выехать из ряда! воскликнула Софи.

   - А что? спросил Орест.

   - Ужасно люблю сильные ощущения! Мне кажется, что тройка наша не довольно скоро подвигается.

   - Вас захватываете быстрая езда?

   - Да; в этом бешеном беге, как то вольнее дышится!

   - Обгоняй! крикнул Осокин ямщику и шепнул ему что-то на ухо. Тот живо подобрал вожжи и, ловко объехав несколько передних саней, лихо вылетел вперед и понесся действительно сломя голову.

   - Чудо как хорошо! весело вскричала Софи.

   Не понимаю, пробормотала Cle-Cle, отнимая от лица муфту; - что тут чудного? Ветер режет лицо, лошади осыпают снегом... А на вас рассердятся, после небольшой паузы, заметила она Оресту.

   - За что?

   - За то, что вы нарушили светскую вежливость и едете впереди даже губернатора, распорядителя праздника.

   - Ах, Боже мой, перебила сестру Софи, - не ехать же нам шагом потому только, что у его превосходительства лошади плетутся нога за ногу!

   - Пошел! крикнул ямщику Осокин. - Доехав до усадьбы, мы дождемся губернатора, Клеопатра Павловна, и пропустим его вперед, успокойтесь.

   - Невежливости вашей мы все-таки этим не поправим, сказала Cle-Cle и поторопилась уткнуть нос в муфту.

   Вдали показалась усадьба Сильванского; на горе, боковым фасадом упираясь в крутой берег реки, стоял большой каменный дом, в средневековом стиле, с башнями по углам, и целым верхним этажом, залитым огнями, выглядывал из-за слегка посеребренного первым морозцем сада, живописно спускавшегося по отлогостям горы. Длинная березовая аллея вела к дому. Подъехав к ней, Орест велел ямщику остановиться; уже темнело, и бледноватый серп луны все яснее и яснее проступал на густевшей синеве ночного неба; мороз крепчал, и едва заметный ветерок начинал заигрывать в верхушках старинных берез, по временам сдувая с ветвей мелкие снежные блестки. В ожидании отставших, ямщик сошел с козел, осмотрел лошадей, от которых пар так и валил, и начал топтаться на месте, постукивая одной ногой о другую. Осокин закурил папиросу.

   - Merci, Орест Александрович, вы доставили мне большое удовольствие, сказала ему Софи: - давно я так хорошо не каталась.

   Орест просиял.

   - Зато Клеопатре Павловне я, кажется, не угодил? улыбнулся он.

   - Совершенно! ответила Cle-Cle; впрочем, у вас нет таланта, угождать всякому.

   - Отсутствие подобного таланта - достоинство, по-моему, подхватила Софи: - это значит только, что M-r Осокин неспособен быть и нашим и вашим!

   - Положительно не могу... и очень рад, что вы, Софья Павловна, меня так поняли!

   Поезд приблизился, и ямщик Ореста, пропустив вперед половину саней, въехал в ряд. Несколько любопытных взглядов, в том числе Леонида Николаевича и Соханской, брошено было на Осокина и его спутниц, многое множество предположений родилось в головках дам и девиц. Но вот мелькнули мимо путешественников белые каменные ворота и из-за угла блеснул яркий свет громадного рефлектора, освещавшего подъезд. Первые сани остановились и два лакея, во фраках и белых жилетах, отстегнув полсть, высадили губернатора и избранную им даму, М-me Соханскую; за губернатором стали опоражниваться и другие экипажи. Гости входили в большие сени, из которых направо и налево приготовлены были дамские и мужские уборные. Представительный Сильванский принимал гостей на верхней площадке парадной лестницы, ярко освещенной и уставленной экзотическими растениями. Бальная зала горела огнями и на украшенной зеленью и цветами эстраде стоял оркестр , капельмейстер которого, с смычком в руке в ожидании сигнала, не спускал глаз с дверей небольшой круглой аванзалы, где собирались приехавшие. Но вот хозяин подал руку губернаторше... капельмейстерский смычок рассек воздух, грянул польский - и гости попарно стали входить в зал; затем начались танцы.

   Первый вальс и предобеденную кадриль Орест танцевал с Софи; давно уже не помнил он себя до такой степени счастливым. Софи была любезна, весела и, скажем от себя, действительно увлечена в этот вечер молодым человеком. Когда начали шестую фигуру, Осокин попросил у нее позволения сесть за обедом рядом с ней и, получив разрешение, просто растаял от восторга. Но счастие его достигло крайних пределов, когда М-r Огнев, безуспешно рисовавшийся перед Софи в течение всей кадрили, по окончании ее подлетел к Ильяшенковой с любезностями и разными сетованиями: Софья Павловна так холодно приняла светского льва, так сухо отказалась танцевать с ним, что тот, с перекошенным от досады лицом, из приличия пробормотал что-то невнятное и полетел к Катерине Ивановне.

   - У них опять на лад пошло! пожаловался он.

   - Вижу и удивляюсь вашей навязчивости.

   - Хочу расстроить свадьбу! Генеральша рассмеялась.

   - Чему же вы смеетесь, Ketty? He вы ли сами наболтали разных разностей Перепелкиной, с целью поселить раздор между Софи и Осокиным?

   - Это правда, но вы видите результат: полное соглашение! Я сделала это, желая угодить вам и вроде пробы - не более... А ваши пресловутые пробуждения ревности и самолюбия - к чему привели они? К полному фиаско?.. De grace, заметив его желание оправдаться, перебила его молодая женщина, - n'allez pas me debitter des mensonges - я ведь им не поварю... Вспомните лучше, что говорила я вам в самом начале: пусть женятся, а там...

   - Но уступить дорогу какому-нибудь Осокину!

   - Ce "какой-нибудь" aura les poches pleines, cher ami, tandis que vous...

   Катерина Ивановна печально развела руками. Франт бесился.

   - Que faire, chou-chou, утешала его Соханская, - il aura le bouton et vous la rose - так видно судьбе угодно!

   - Хоть бы этот проклятый процесс поскорее выиграть!

   - Ах! комично вздохнула Соханская; - хотя бы эти проклятые двести тысяч мне поскорее выиграть!

   Огнев зло посмотрел на нее.

   Не сердитесь... Бросьте все это до времени, а затем мы сообща будем действовать et je vous jure que l'affaire marchera toute seule... Я ведь тоже имею свои причины насолить Осокину.

   Пока шел этот разговор, Орест, совершенно довольный и счастливый, бродил в ожидании обеда по парадным комнатам княжеского дома, приглядывался к карточным столам и совершенно нечаянно добрался до зимнего сада. Белый матовый свет мягко лился из его растворенных дверей, сглаживая резкие контуры темно зеленых пальм, громадных лавров и миндальных дерев и широколистных арумов. Посреди галереи, из большого, изящно убранного ноздреватым камнем и ползучими растениями, аквариума бил фонтан, мелкою пылью осыпавший свесившиеся по сторонам ветви апельсинных и померанцевых деревьев. Из-за групп зелени сквозили белые шары ламп, а по углам сада, перед чугунными диванчиками, стояли небольшие мраморные столики. Все было тихо; бальный шум доносился сюда лишь в виде неясного гула и только слабо журчал фонтан, равномерно роняя в бассейн свои светлые, прозрачные капли. Осокин сел на стоявшую в нише скамейку и погрузился в мечты: "вот бы куда привести Софи, в этот таинственный полусвет, под благоухающую сень этих чудных растений, и под мягкий ропот этой падающей воды отдать ей свое сердце навсегда, на всю жизнь!.. О, как чудно прозвучали бы мне, в этом райском уголке, слова любви с ее дорогих для меня уст!

   И, как бы в ответ на грезы Ореста, из пр