Типография Губернского Правления, Петровский пер., д. N 17-й.
Дом Павла Ивановича Ильяшенкова считался в городе Р. аристократическим; он был выстроен на лучшей улице, имел по фасу тринадцать больших окон и чугунный подъезд; за цельными стеклами виднелись драпри, группировались экзотические растения, а из-за них сверкали дорогие вазы и столовые часы. Внутренность дома вполне согласовалась с его внешностью: паркетные полы, петербургская мебель и бронза, ковры - все было дорого и изящно. В большом зале стоял рояль, на котором по пятницам местный тапер выбивал кадрили и вальсы и увеселял р-ское общество. Назначенные дни Павел Иванович, в своем положении, считал необходимостью: они поддерживали его вес в обществе и привлекали молодежь, столь не лишнюю для отца, у которого три дочери-невесты. Кроме того, Ильяшенков любил поиграть в карты, но конечно не иначе как с тузами, что в свою очередь делает и его тузом, - титул, которого, за неимением родового, всегда добивался Павел Иванович. В городе его считали весьма состоятельным, хотя и задолжавшим, и, пожалуй, такое мнение могло казаться правдоподобным, судя по внешней обстановке: дом - полная чаша, прекрасные обеды и вечера, щегольской экипаж, роскошные туалеты жены и дочерей. К тому же всем было известно, что Ильяшенков чуть не двадцать лет состоял в числе воротил весьма крупного предприятия и женат был, хотя на некрасивой и перезрелой деве, но с солидными связями и очень порядочным приданым. Благодаря ей, Павел Иванович втерся в высший коммерческий мир и весьма скоро сделался видным финансовым деятелем. Ему повезло, и капиталы его приумножились, но сколотить крупную сумму на черный день Ильяшенков не озаботился; жуир по натуре, он любил развернуться широко: и приволокнуться иной раз, и перекинуться в полки или ландскнехт, шикнуть хорошей квартирой, тонким обедом... Павел Иванович жаждал денег, но не для того, чтобы любоваться ими и, подобно скупцу, алчно следить за постепенным увеличением капитала и с наслаждением каждодневно откладывать барыши в объемистую шкатулку - золото необходимо было ему для того, чтобы жизнь пустить широко, в волнах блестящей пыли, в одурманивающей атмосфере... И действительно хорошо пожил Павел Иванович! В настоящее время ему за шестьдесят; он уже несколько лет как вышел из предприятия, не поладив с новым режимом, но заполучив чин действительного, числился членом правления какой-то компании, куда ездить два раза в год за причитающимся ему весьма приличным гонораром, и сохранил прекрасное и доходное имение, но которое вероятно скоро пойдет с молотка, так как Ильяшенков, на закате дней своих, вовсе не намерен отказываться от тех привычек и прихотей, с которыми сроднился. "Apres moi le deluge!" философически рассуждает он, и тем только и выказывает свои заботы о семействе, что хлопочет о приискании дочерям выгодного и простоватого жениха, которого бы можно было удобно провести, сделав обладателем тленного сокровища без присовокупления нетленного. Эти родительские попечения о судьбе девиц и разделяет и супруга Павла Ивановича, экс-княжна Заозерская, сухое, имеющее сильные претензии на великосветскость, существо, недальнее и привередливое, находящееся в полном подчинении не только супруга, но и старшей дочери Софьи Павловны. Несмотря однако на залавливание предусмотрительных родителей, контингент р-ских женихов не очень-то льнет к девицам Ильяшенковым: смущает их, людей по большей части мнимо-богатых, блестящая обстановка барышень и их праздная жизнь... "Чтобы взять такую жену - нужны тысячи дохода", рассуждают они: "ее не удивишь подарком во сто рублей, не повезешь ее на извощике!" - И посещает молодежь гостеприимный дом Павла Ивановича, ест с аппетитом его тонкие обеды и ужины, танцует до упаду с хорошенькими девушками, вздыхает тоже по ним втихомолку, но от брачного вопроса сторонится и мгновенно ретируется, если как-нибудь неосторожно ступит на эту скользкую почву. А соблазн велик: Софи, старшая дочь Ильяшенковых, - прекрасивая брюнетка; лицо ее так и бросается в глаза свежестью и энергией. Овал его совершенно правилен, щеки дышат здоровьем; над верхнею губою пробивается едва заметный пушок. Вырез ноздрей и выражение черных, блестящих глаз обличают смелый, пылкий темперамент; темные, густые волосы окаймляют широкий лоб, резко отделяющийся своею белизной от яркого румянца щек. Росту она высокого, прекрасно сложена, организации крепкой; про нее невольно скажешь: "какая блестящая девушка!" Но красота Софи - чисто чувственная; она разжигает кровь, но мало действует на сердце. В ней много грации, пластичности, но недостает женственности и симпатичности. Ума бойкого и изворотливого, Софья Павловна, когда захочет, умеет хитрить и ловко подделываться под тон нужного ей человека. Она не зла, но сердце ее развращено; дурное воспитание заразило ее светскостью, а сознание своей красоты и пустая среда, в которой она привыкла вращаться, развили в ней страсть к пышности и блеску, без которых тяжело было бы ей обойтись. Софи, столь необходимая для бала, давала мало задатков для семейной жизни. Вторая дочь Юлия совершенно не похожа на сестру: она недурна: ее темно-синие глаза и общее выражение лица симпатичны, но лень и апатия проглядывают во всех ее движениях. Так вот и кажется, что ей и думать, и говорить, и переступать с ноги на ногу - все лень; редко когда она одушевится и жизнь мелькнет в ее чертах. Юлии девятнадцать лет, она блондинка, довольно полна и, подобно сестре, высока ростом. Клеопатра или Cle-Cle, меньшая дочь, - бойка, настойчива, а на счет ловкости - и проведет и выведет. Среднего роста, худенькая, с большими черными глазами и вздернутым носиком, с вечно игривой усмешкой на губах - она не столько хороша, сколько пикантна.
Представив читателю, в общих чертах, семейство Ильяшенковых, мы введем его теперь в их элегантные покои, во время утреннего приема.
У Анны Ильинишны две-три дамы и несколько мужчин. Пьют кофе. Павел Иванович, безукоризненно одетый, сановито усевшись в кресле, покуривает сигару и толкует о злобе дня с одним из местных тузов. Cle-Cle, на козетке, болтает с белокурым юношей в "смокинге" и жилете с огромным вырезом. Юлия молча глядит в окно. Возле Софьи Павловны, небрежно развалясь и поигрывая часовою цепочкой, сидит красивый молодой человек лет под тридцать с длинными русыми бакенбардами, pince-nez на носу и с большим апломбом во всей фигуре; самодовольство так и разлито по его лицу, проглядывает во всех его движениях; это русский покоритель сердец, Леонид Николаевич Огнев.
- Откуда достали вы эту прелесть? спрашивает Софи, повертывая в руках букет из белых и розовых камелий; - какие нежные и вместе с тем яркие цвета!
- Faible comparaison des lys et des robes de votre adoradle visage!
- Высокопарно уж очень! улыбнулась девушка.
- C'est triste mais c'est vrai! пожал плечами лев.
- Qu' est-ce qui est triste?
- To, что божественный образ, сводящий с ума бедных смертных, - не есть зеркало души!
- Что же, душа хуже?
- Сравнить нельзя: душа - камень, лед! Софи рассмеялась.
- Нет льда который бы не плавился?
- Ах, комично воскликнул Огнев, - я пылаю, как вулкан - и что ж je me consumes, sans meme re-chauffer la glace!
- Повысьте температуру!
- Чтобы окончательно обратиться в пепел?
- Пепел ваш соберут в урну и прольют над ним обильные слезы!
- Triste consolation!..
- Представьте себе, chere Анна Ильинишна, раздавалось в дамском углу: - какая хитрая Светляева: она только дурачит всех, рассказывая, что не ухаживает за губернаторшей... Уверяет, что до нее ей никакого нет дела, что муж ее вовсе от губернатора не зависит, что все знакомство их с губернаторским домом ограничивается визитами, а между тем посещает ее entre chien et loup, чтобы не видели!.. Мне это экономка губернаторская рассказывала... И супруг такой же: хвастается тем, что никогда не провожает на вокзал губернатора, что считает это для себя унизительным, а сам исподтишка, перед его отъездом, ездит к нему извиняться, отговариваясь то службою, то нездоровьем!
- Я наверно знаю, подхватила другая дама, - что Светляев последнюю награду себе выпросил, а между тем постоянно критикует и бранит, конечно, за глаза, губернатора!
- Я очень рада, заметила хозяйка, - что сына этой гордячки и злюки Березкиной выгнали из университета: чего-чего она про свое детище и не пела! И талантливый-то он, и чуть не будущий министр! Остальной молодежи куда до ее Гриши!.. Ну вот теперь, куда она этого прославленного гения денет!
- И осень же у нас, говорил губернский туз Павлу Ивановичу: - дожди, холод, грязь... Дороги ниже всякой критики, земские лошади еле ноги переставляют. Я на днях ездил по службе за сорок верст - думал не доеду!
- В каком уезде?
- В С-ком.
- Ну, там дорожный вопрос на последнем плане... Больше высшими матерьями гг. гласные занимаются... Да что о земстве говорить, когда у нас в городе мостовые нарочно худо содержатся, чтобы экипажным мастерам доход доставить!
- С нетерпением жду я земского собрания, восклицает белокурый юноша: - ведь это, M-lle Cleopatre, мое первое выступление на арену общественной деятельности!
- Что же речи говорить будете, тонко усмехнулась Cle-Cle.
Если придется - отчего же нет!
- Но вы разве знакомы с земским делом?
- Положим мало, но ведь это знакомство так скоро приобретается... чтением докладов, разговором со старыми земцами.
- Но ведь нужды-то населения надо знать, с бытом-то его надо познакомиться?
- Надо главное попасть в нерв, уловить настроение собрания в известную минуту и затем суметь вовремя промолчать, вовремя разгореться...
- И все это в унисон с большинством конечно?
- Почему с большинством?
- Безопаснее! прищурилась Cle-Cle.
- Вы, однако, не всегда добры бываете, Клеопатра Павловна! покачал головою юноша.
- В ваш тон впадаю!.. А вы вот что мне скажите: ораторский талант у вас есть?
- Не думаю, но говорить могу... Да ведь чтобы перекричать кого-нибудь, нужны главное смелость и настойчивость - они, поверьте, важнее таланта в настоящее время!
- Ну, а что наш enfant de la nature? интересовался Огнев.
- Кого это вы так величаете? спросила Софи.
- Как кого? удивился франт: - Mais ce gauchard d'Oscokine!
Девушка пожала плечами.
- Название не совсем верно... Впрочем, с едва заметным лукавством подхватила она, - кое-что в нем и справедливо: Осокин правдив и безыскусствен... Может быть, по этому вы зачисляете его в разряд детей природы?
- Нравственных качеств его я не изучал, проговорил Огнев, - сужу только по внешности.
- И что же дурного заметили вы в ней?
- Положительное отсутствие малейшего светского лоска... даже какое-то пренебрежение ко всему, что издавна освящено обычаями и стало как бы законом... Потом эта наивная грубость, которою он так любит рисоваться...
- Рисовки у Осокина нет и быть не может.
- В таком случае он дурно воспитан.
- Не нахожу.
- Вы, пожалуй, не найдете, что он умишком слаб?
- Вы увлекаетесь М-r Огнев!
- А вести жизнь чинуши, имея богатого дядю, - умно?
- Живет он вполне прилично: посещает театр, изредка вечера... А что не кутит, не сорит деньгами - то это вероятно не в его вкусах ... Копит, может быть! улыбнулась Софи.
- Depuis quelque temps, decidement, vous prenez son parti... и даже в ущерб своим прежним взглядам! иронически заметил лев.
- Contre vous je prendrai le parti de chacun, M-r Огнев.
- Это почему?
- По чувству справедливости
- Suis-je si injuste?
- Ужасно! La medisance-c'est votre конек !
- Et le votre... непостоянство? с сердцем спросил франт.
- Que sais-je!
Огнев хотел что-то сказать, но, заглянув в зал, поднялся с места: - Je vous quitte, не без насмешки проговорил он, - le soleil se leve... Оставляю вас с вашим драгоценным (франт подчеркнул это слово) enfant de la nature и почтительно ретируюсь... Вашу ручку!
- Не стоите... Вы - злой фат! сказала Софи, не давая руки: - У вас дар сердить людей!
- Успокойтесь! Nous en savons quelque chause! вполголоса заметил ей Огнев; - Gardez moi seulement un tout petit cain dans votre Coeur - вот все, о чем я вас прошу!.. Где нам, фантастическим наследникам, бороться с действительными! раскланялся он с Софьей Павловной, простился с девицами и засвидетельствовал свое почтение старикам Ильяшенковым.
В это время из дверей зала, несколько развалистой походкой, входил высокий, видный молодой человек лет двадцати семи, с густыми, откинутыми назад, темно-русыми волосами, открывавшими широкий, высокий лоб, с такою же коротко остриженною, окладистою бородкой и большими серыми, несколько задумчивыми глазами; это и был enfant de la nature, о котором шла речь, Орест Александрович Осокин.
Огнев, встретившись с ним, хотя и фатовато, но вежливо первый подал ему руку и сболтнул какое-то приветствие; Осокин нехотя отдал ему поклон и, мешковато подойдя к хозяйке, которая при этом как-то судорожно выпрямилась, сказал ей несколько слов. Потом раскланялся с присутствовавшими и поздоровался с Павлом Ивановичем.
- А вы, почтеннейший, совершенно нас забыли! покровительственным тоном сказал тот Осокину, протягивая ему свою пухлую руку и выпячивая грудь, - Не одобряю!
- Занят был очень, почтеннейший Павел Иванович, налег на слово "почтеннейший" молодой человек.
Его превосходительство несколько удивился подобной фамильярности.
- Чересчур уж вы усердствуете... Laissez ceci aux pauvres diables, которым кушать нечего, наставительно заметил он, - которые дорожат местом ... а вам, с вашим состоянием...
- Состояние у меня так мало, что об этом и говорить не стоит! сухо возразил Орест.
- Да, pour le moment... mais avec It1 temps... Но Ильяшенков не успел докончить фразы: к нему подлетел прощаться белокурый юноша; Осокин воспользовался этим и подошел к девицам .
Bonjou M-r Ossokine... il у a des siecles que nous ne vous avons vu! встретила его Софи.
\
- Некогда было Софья Павловна, ответил молодой человек, здороваясь с нею и ее сестрами.
- Ездили куда-нибудь?
- Да... по службе.
Орест сел, поставил цилиндр на пол и стяну л с левой руки перчатку.
- Sophie! пронзительно позвала дочь Анна Ильинишна: - reconduisez done madame, указала она на одну из собиравшихся дам , - Сделать это самой она находила излишним, так как, по светскому кодексу, гостья чином не вышла для подобной чести.
- А папа прав, заметила Осокину Клеопатра, когда Софи вышла: - хочется это вам служить!
- Без службы кушать будет нечего, Клеопатра Павловна.
- Вам-то?
- Да, мне. Что ж вы находите тут удивительного?
- А дядя разве вам не посылает? - Нет.
- Вы поссорились с ним?
- Просто не беру.
- Отчего же? крайне удивилась Cle-Cle.
- Долго рассказывать, да не хотелось бы.
- Так что, вы живете одним жалованьем?
- Доходец есть еще небольшой от усадьбы.
- И с вас довольно?
- Покамест да, а к будущему готовлюсь.
- Каким образом?
- Изучаю бухгалтерию... Хочу переменить службу: в банк поступить или на железную дорогу... Заработок больше... А то на теперешней службе, без протекции, умрешь пожалуй на сто двадцати пяти рублях в месяц!
- Понять не могу! Дядя богат, вы его единственный наследник и, вместо того, чтобы пользоваться жизнью - вы обрекаете себя на труд заурядного чиновника!
- А разве жизнь - забава?.. Разве цель жизни - только наслаждение?
- Sophie! лениво протянула, доселе молчавшая и смотревшая в окно Юлия, обращаясь к входившей сестре - вон Перепелкина идет...
- Ну что ж из этого?
- Да ничего... я так...
- Посмотри, Julie, вмешалась Анна Ильинишна, - новый на ней бурнус?
- Новый, maman... Шнурки на правом плече, а на спине розетка с кисточкой.
- Так и есть: купила! успокоилась генеральша.
- А что, maman? поинтересовалась Cle-Cle.
- Да меня мучило: купит она или нет; еще на прошлой неделе при мне его торговала. Cle-Cle улыбнулась.
- О чем это вы беседовали? спросила Софи.
- М-r Осокин сделал мне выговор за то, что я смотрю на жизнь как на забаву.
- И не думал! Бесполезная бы была бы трата времени!
- Как?!
- Я сделал только простой вывод из ваших слов.
- Что же, вы считаете меня неспособной на что-либо серьезное?
- Может быть, вы и оказались бы способной, но не при настоящей обстановке, а изменить ее для какого-нибудь дела вы не решитесь - в этом я вполне уверен. - Вон вы и мужчине советуете побольше рассеяния и поменьше труда!
Павел Иванович поднялся провожать гостя; разговор прервался на минуту.
- Дела! Да какого же дела?.. Все это одни слова! бросила Cle-Cle вызов Оресту.
- Вы думаете уж и невесть какое дело! В гувернантки идти, в библиотеке за прилавком стоять!.. Не бросайте вы, будущие барыни, ради выезда, своего ребенка на произвол няньки или гувернантки, не перемывайте в гостиной чужие косточки в то время, когда дети ваши учатся в классной, следите за тем, как развивает молодой ум учитель или учительница - довольно будет и этого. А для того, чтобы уметь следить за всем этим, надо и самой подготовиться; вот вам и дело, Клеопатра Павловна.
- Но вы сказали, что нужно бросить ту обстановку, в которой мы живем?
- Не бросить, а изменить насколько возможно, - как же иначе? Несовместима постоянная жизнь балов и визитов с чем-либо серьезным: она времени не дает даже вдуматься в себя хорошенько.
- Да, вы правы, вздохнула Софи: пустая наша, жизнь!
- Которую однако, ты очень любишь! ввернула Cle-Cle!
- Que je l'endure - не значит еще, что я ее обожаю! нахмурилась Софи; - я совсем не такая охотница до выездов, как ты полагаешь.
- Cleopatre! позвала Анна Ильинишна, хотя и не вслушивавшаяся в разговор, но заметившая несогласие сестер .-Vous etes bete, ma chere, строгим шепотом сказала она ей: - спорить с Софи при Осокине! Ступай к себе и не мешай им.
Cle-Cle надулась, но вышла, а за нею поднялась и генеральша.
- Софья Павловна, не совсем решительно спросил Орест, - откуда у вас этот букет?
- Огнев привез... N'est-ce pas qu'il est beau?
- Великолепен!.. Можно мне привезти такой же к будущему балу?
- Ces choses ne se refusent pas-merci.
- И вы дадите мне кадриль?
- Если только поеду.
- А разве это еще под сомнением?
- И под большим.
- Почему?
- А хоть бы потому что мне хочется доказать вам, что я вовсе не так дорожу выездами, как об этом думают.
- Стоит того!
- То есть vous voulez dire, что этим я ничего не докажу и вы останетесь при прежнем мнении que je suis une femme du monde et rien que cela? быстро спросила девушка.
- Нисколько!.. И откуда взяли вы, что у меня сложилось подобное мнение?
- Уверена!.. А если б вы знали, как часто приходится принуждать себя, казаться веселей, когда на душе грустно! Мы - люди подневольные, М-r Осокин, вполголоса добавила она; - нельзя судить нас так строго.
- Да помилуйте, я...
- J'ai en horreur mon education, горячась, продолжала Софи, - эту светскую выправку. Наклонности мои совершенно иные, но что делать, когда этого требуют!
Она вздохнула и печально опустила голову.
- А если я попрошу вас - вы пойдете? с некоторым волнением спросил Орест.
Софи медленно подняла глаза и выразительно взглянула на него.
- Может быть.
- Почему же не наверно?
- Это зависит не от меня, улыбнулась девушка: - у меня есть папаша и мамаша!
Раздался звонок, Ильяшенковы вернулись, а за ними, с вскрикиваниями и взвизгиваниями, ввалилось в гостиную целое семейство; Осокин взялся за шляпу и поспешил удалиться.
От Ильяшенковых Орест отправился к сестре; он каждый день заходил справляться, не приехала ли она из деревни. Подходя к дому, он увидел отворенные ворота, поднятые сторы и весьма обрадовался: с Надеждой Александровной он, в последнее время, сошелся весьма близко.
- Приехали? весело спросил он, отворившего дверь лакея.
- Как же-с, еще в обедни... К вам посылали, да не захватили.
Осокин разделся и прямо пошел во внутренние комнаты. Сестру встретил он в коридоре, бежавшею ему навстречу. Она бросилась к нему на шею и, несколько раз крепко его поцеловала.
Надежда Александровна только двумя годами была старее брата, но в ее умном выразительном лице сказывалось что-то грустное, почему ей и казалось как бы более двадцати девяти лет, которые она прожила на белом свете. Среднего роста, с темными, роскошными волосами, эффектно скрученными почти на самой маковке, гибкая и грациозная, она была очень и очень привлекательна.
- Ну что, здоров? Не скучал? обратилась она к брату.
- Что обо мне спрашивать... ты-то вот как?.. Э, постой-ка, сказал Орест, выводя сестру на свет и вглядываясь в ее лицо: - да ты никак плакала? О чем?
- Так! поспешила замять Бирюкова.
- Ну после поговорим... а теперь племянников мне подавай.
Но племянники, два здоровые мальчугана, уже бежали к дяде; Осокин перецеловал их и, сходив в переднюю, принес каждому по игрушке. Мальчуганы, в неописанной радости, схватили их и, подпрыгивая, с визгом умчались к себе.
- А Владимир Константинович где? спросил Орест, усаживаясь на диван возле сестры.
- Ты знаешь, где он может быть: или на конюшне или на псарне! Ты слышал, вероятно, что он и в городе ее завел?
- Слышал, Надя.
- Сюрприз мне приготовил... В общество охоты записался и каких-то новых собак выписал!
- Ты об этом-то, бедняжка, и плакала?
- Будешь плакать, как деньги в руках так и плывут, имения и дом заложены, а расходы не только не уменьшаются, а все растут да растут!.. Ну по нынешним ли временам собак держать! Иной раз в доме десяти рублей нет... надо же и о детях подумать, Остя!
Слезы слышались в ее голосе.
- А надоедать ему замечаниями, ты сам понимаешь, мне неловко: состояние все его, а приданая усадебка моя не Бог весть что! Да и обстроил он ее.
- В деревне-то он не обижал тебя?
- Нет... да что в том? Лучше бы он тиранил меня, чем поминутно опошливать себя в моих глазах... Уж это не жизнь, Остя, с человеком, которого не уважаешь!
Брат вздохнул и нервно провел рукою по волосам.
В это время из внутренних комнат послышался грубоватый мужской голос и, в синей венгерке опушенной мерлушкой, с арапником в руке, молодцевато вошел Бирюков. Это был полный, красивый, лет под сорок брюнет, с большими усами, поднятыми вверх, и какою то залихватскостью во всей фигуре.
- Бофрерчик! Сколько лет, сколько зим! пробасил он, протягивая к нему руки.
Осокин уклонился от объятий зятя и довольно сухо с ним поздоровался.
- Да ты никак в михлюндии обретаешься?.. Влюблен (Бирюков выговорил это в нос) что ли?
- Опять за свое! слегка покраснел молодой человек; не всем же иметь такой веселый характер: вас все смешит!
- Именно все... Смех, батенька, жизнь украшает, пищеварению способствует. Кстати, Надичка, ангелочек мой, подскочил он к жене: - вели-ка закусить подать... водочки, грибков, русачка вяленого... ну и полфлакончика прикажи захватить... И Владимир Константинович начал ластиться к Надежде Александровне.
Оресту показалось это противным.
- Ну, флакончик-то совершенно лишнее, заметил он.
- Как?! Брат приехал, да не вспрыснуть?
- Брат только предлог, чтобы самому выпить; да я и не пью.
- Напрасно: вино хорошее.
- Не по карману.
- Толкуй!. Надичка, остановил он жену: - не сердишься?
Надежда Александровна только плечами пожала.
- А если не сердишься - поцелуй! Поцелуй, ангелочек!
Бирюкова с сожалением взглянула на мужа и подставила ему щеку.
- Бархат! воскликнул тот, чмокая жену и прищуриваясь: - Лионский бархат! - Нет, какова у меня женочка? обратился он к Осокину, глядя вслед уходившей Надежде Александровне: - редкость!
- Которой вы не стоите! дополнил Орест.
- Знаю, милейший, досконально знаю!
- А знаете - так сделайтесь хоть человеком!
- А что ж я по твоему: борзой кобель, что ли?
- У вас все шутки, а Наде не до шуток!
- Да что ж я такое делаю?.. Силы небесные! Кажется, жена не может пожаловаться на то, что я стесняю ее, делаю ей сцены...
- А ваши кутежи, карты, любовницы?
- С-с! испуганно перебил его Бирюков, взглядывая на дверь: - Эк ведь ты орешь!
Молодой человек усмехнулся.
- Вы, пожалуй, воображаете, что сестра ничего не знает?
- Разве ты насплетничал, а то конечно нет.
- Глупости вы говорите, вспыхнув, возразил Осокин: - стану я такою мерзостью заниматься!
- Продолжай... я не обидчив! добродушно заметил Владимир Константинович.
- Взгляните на Надю: разве от хорошей жизни худеют?.. От душевного спокойствия бледнеют?... Неужели вы не видите, что ее гложет...
- Червь? перебил шурина Бирюков; - А знаешь что: и меня ведь он гложет... "О мой недремлющий брегет, звони, звони скорей обед!" расхохотался он.
Ореста смех этот даже передернул всего; он отвернулся и стал глядеть в окно.
Ты только, пожалуйста, - после небольшой паузы, заговорил Владимир Константинович, - не вздумай смущать жену своими разглагольствованиями.
Осокин молчал.
Баба всегда не прочь, продолжал Бирюков, - прикинуться несчастной - волю только ей дай.
- Наде прикидываться нечего, с сердцем возразил Орест: - немного она счастья видит!
Бирюков пожал плечами, засунул руки в карманы и, гуляя по комнате, стал насвистывать какой-то марш.
Прошло несколько минут. Подали закуску.
- Ну-ка, Остя, хватим! как ни в чем не бывало, пригласил шурина Владимир Константинович, наливая две огромнейшие рюмки водки, - полно дуться!
Молодой человек молча подошел к столу, отлил из своей порции половину, выпил и закусил.
- А русачка? Сам третьего дня затравил... Попробуй.
Осокин отказался.
- Если б ты видел, вдруг воодушевился Бирюков, - как Стеллька его поймала - восторг! Представь себе: подозрили мы его в кочках... в верестнячке увалился... Евлашка первый подал голос. Подъезжаю: материще лежит... лбина как у барана и уже чалый. Взбудил я его: вскочил каналья и ну чесать! Вижу зверь бывалый: с лёжки задней пазанкой дрыгнул и ухо заложил - жди значит потехи... Выпустил я его в меру (терпеть не могу, как кошек, давить!), а собаки так и рвутся на своре; Карай так тот уж скулить начал. Наконец улюлюкнул... Веришь ли: Стеллька-ну что она на вид ... сучонка дрянненькая, пальцем перешибить можно, как принялась доспевать, так вот всю внутренность мне и подворотила: золото а не собака! Не прошло и трех минут, а подлец уж и верещит: "увя, увя"... В одиночку взяла!
Владимир Константинович, по этому случаю, хлопнул третью рюмку.
- Вот на днях, продолжал он, прожевывая бутерброд, покажу я тебе псарню - теперь она еще не совсем в порядке - что за закутки! Кухня какая!... Уж получше, чем у Поземова... Пятьсот рублей ухлопал, а еще экономически строил.
Орест, не слушая зятя, отыскал свою шляпу, и шел было в соседнюю комнату.
- Куда? остановил его тот.
- С сестрой проститься.
- Да разве ты не у нас обедаешь?
- Нет.
- Что так? Все еще горчица в нос?
- Некогда.
- Ну полно, посиди... жена сейчас выйдет. Осокин сел.
- Послушай-ка, вполголоса сказал ему Бирюков, похлопывая его по ляжке: - ты будешь сегодня в клубе?
- Нет.
- Почему?
- Да что там делать?
- Жаль... Ну так вот что: скажи Наде, что ты звал меня сегодня в клуб, - ведь это тебе ничего не стоит...
- Солгать-то?
- Да тише ты... что у тебя за глотка право! - Видишь ли: мне надо... но разговор был прерван приходом Надежды Александровны.
- Тебя там спрашивают, обратилась она к мужу.
- Кто?
- Шорник... ошейники, что ли принес. Владимир Константинович вскочил и торопливо вышел из комнаты; Бирюкова, с грустною усмешкой посмотрела ему вслед.
Вот ведь, скажи ему, что Саша или Миша хорошо сегодня читали - не обрадуется, а ошейники принесли - полетел и закуску бросил.
- Один из последних могиканов! сказал Орест.
- А жаль все-таки его: Владимир - не злой человек и по-своему любит меня, но любовь его какая-то странная...
Не греет? улыбнулся брат.
Именно не греет - ты верно определил. Хотелось Осокину сказать, что любит Владимир Константинович только себя, да пересилил себя и смолчал. "Зачем отнимать последние иллюзии?" мелькнуло у него в голове.
Ты что шляпу-то в руках держишь? Не у нас разве обедаешь?
- Нет, Надя... дела, милая, много.
- Мы скоро сядем... Отобедай, голубчик, а там и иди себе с Богом. Я велю накрывать сейчас.
Оресту стало жаль сестры, и он остался. Надежда Александровна пошла распорядиться обедом, а из другой двери выбежали дети, сопровождаемые гувернанткой, двадцатилетней блондинкой, не столько хорошенькой, сколько миловидной и симпатичной. В особенности привлекали к себе ее глаза, синие, глубокие, с выражением не то мечтательности, не то какой-то затаенной грусти. Так как личность эта займет известное место в нашем рассказе, то мы считаем себя обязанными сказать о ней несколько слов.
Настасья Сергеевна Завольская была сирота; отец ее, маленький помещик и неудачный аферист, умер в бытность ее еще в институте, не оставив дочери ничего кроме родительского благословения. Настю, по выпуске, временно приютила у себя тетка, старая дева, которая и сама перебивалась кое-как, а потому и не могла быть серьезною поддержкой для племянницы. Настя не захотела быть в тягость бедной родственнице и, как ни молода была, решилась искать места компаньонки или гувернантки. Случай свел ее с Бирюковой; Завольская полюбилась ей, и Надежда Александровна взяла девушку к своим детям. Но официальное положение Насти длилось не долго: ее симпатичная натура привлекла к себе Бирюкову, и молодые женщины вскоре сошлись, как нельзя лучше.
С Осокиным Завольская была тоже на дружеской ноге; прямая, честная личность молодого человека нравилась ей. Правда, сначала образ жизни Ореста удивлял ее, заставлял предполагать в себе что-то неестественное, напускное: "странно", думалось ей, - "богатый наследник, и тянет лямку не хуже другого бедного чиновника: по вечерам даже работает!" Но, познакомившись с Осокиным ближе, она поняла, что действия его совершенно искренни, что у него есть идея, цель, которым он служит и от которых никогда не откажется. И личность молодого человека все светлее и светлее обрисовывалась в воображении девушки.
Мальчики, завидя дядю, со всех ног бросились к нему; младший, Миша, уселся к Оресту на колени, а старший, Саша, побежал за карандашом в надежде, что дядя нарисует ему лошадь или гусара. Осокин любовался Мишей и кажется на время забыл неприятное впечатление, произведенное на него Бирюковым: ребенок был действительно очень забавен и мил.
- А вы-таки поправились в деревне, заметил молодой человек Завольской, - не то что сестра.
- Забот меньше, отвечала Настя, принимая от Саши бумагу и карандаш, - Ну что тебе нарисовать: домик? Лошадку? спрашивала она ребенка.
- Ашадку, промямлил мальчуган, обнимая девушку и ласкаясь к ней; - тойко в санках, тетя... и чтобы кучер тоже бый...
- Хорошо-хорошо, согласилась Завольская, принимаясь за рисование. - Вы у нас обедаете? обратилась она к Оресту.
- Да.
- Что вы так поздно пришли? Сегодня праздник, утро свободное.
- Тетя, и деевцо наисуй... ёочку, - приставал Саша.
- И елочка будет, подожди.
- К Ильяшенковым заходил, отвечал Осокин, - давно у них не был.
- Какая красавица у них старшая! воскликнула Настя, лукаво взглядывая на Ореста.
Тот сконфузился немного.
- Да, проговорил он, поспешая заняться племянником.
Раздался звонок и, через минуту, вошел доктор, молодой еще человек, с весьма добродушным и выразительным лицом; фамилия его была Каменев. Он поздоровался с Завольской и Осокиным, приласкал детей и, потирая руки, спросил о здоровье хозяйки.
- Здорова, отвечала Настя; - с дороги только устала немного.
Ну и хорошо... молодец барыня! продолжал потирать руки и ходить по комнате Каменев; - А ваша милость? похлопал он по плечу Ореста.
- А моя милость сожалеет, что давно вас не видела!
- С радостью бы зашел, да времени все не находится: то практика, то занят.
- Когда же думаете вы держать на доктора? полюбопытствовала Завольская.
- Теперь скоро, премудрость главную осилил, улыбнулся доктор.
- Боис Якович! Тетя мне ашадку исует, похвастался Саша.
- И мне, тетя, потом наисуй, ласкаясь к девушке, потребовал Миша; - Дядя, она и мне наисует ?
- Иди-ка ко мне - я тебе нарисую, тетя занята, сказал Осокин.
Мальчик сбегал за карандашом и бумагой, и принес дяде.
- А вы, Боис Якович, умеете ашадок исовать? - поинтересовался Миша.
- Нет, дружок, не умею.
- Вы тойко екаство давать умеете?
- Только лекарство, усмехнулся доктор.
- Здравствуйте! воскликнула появившаяся вдруг Бирюкова и протянула Каменеву руку. По ее закрасневшемуся лицу и прерывавшемуся голосу видно было, что она торопилась. - Как узнали вы о нашем приезде?
- Да дворник ваш милым человеком оказался: уведомил... Ну, я и тово... с визитацией.
- Очень любезно. Надеюсь, вы довершите вашу любезность, отобедав с нами?
- Ей-Богу не могу, с едва заметным замешательством отвечал доктор: - тут у меня трудно больной есть... Резался дурак... ну я ему зашил ... боюсь, чтобы опять того... Я и то насилу урвал минуту. Ну, а вы-то как себя чувствуете?.. Пилюли принимали? Купались аккуратно?
- Все делала, да пользы что-то не вижу.
- Послушаем... я и стетоскоп захватил... Разрешите?
- Пожалуй, равнодушно согласилась хозяйка и пригласила Каменева в смежную комнату.
- Какие тут лекарства, по-французски отнесся к Насте Орест, как только Надежда Александровна и доктор вышли, - когда душа покоя не знает.
- Да, тоскует сестра ваша... Как ни старается она скрыть это, но я-то вижу!
- Мишутка! подозвал к себе сына появившийся в дверях Бирюков, - марш ко мне!
Ребенок посмотрел на отца, мгновенно взобрался на колени к дяде и положил голову на его плечо.
- Поди сюда, говорят тебе! крикнул Владимир Константинович.
Миша, крепче прежнего, прижался к Осокину и не думал сходить с коленей.
- Иди к отцу, сказал тот, ссаживая племянника; - иди же... не хорошо! уговаривал он его.
Мальчик сделал было несколько шагов, но вдруг заплакал и вернулся.
- Плакса дрянная! оприветствовал сына Бирюков. - Сашка! подозвал он старшего, - хочешь водки?
- Хочу, отвечал мальчик, подходя.
- Молодчина! потрепал его по щеке отец, налил ему полрюмки и дал выпить: ребенок закашлялся.
- Что это вы делаете? вскричала Настя, вскакивая и уводя от него Сашу.
- Ничего, пройдет! расхохотался Владимир Константинович. - На, вот, закуси, подал он сыну кусок бутерброда.
Орест только плечами пожал.
- Водка желудок укр