| Главная » Книги |
Арцыбашев Михаил Петрович - Женщина, стоящая посреди, Страница 2
Арцыбашев Михаил Петрович - Женщина, стоящая посреди сказала тихо, но внятно, с расчетом быть услышанной:
- Хорошенькая!..
В ее устах эта похвала почему-то оскорбила Нину.
Луганович что-то ответил, и дама засмеялась так, точно ее пощекотали.
И сразу Нина почувствовала себя такой простенькой и жалкой, что едва не
заплакала. Но вместо того она расхохоталась, неестественно закинула голову и
прошла, будто не заметив поклона.
Коля Вязовкин что-то проблеял, но Нина не расслышала. Лицо ее горело,
глаза потемнели и смотрели прямо перед собою, полные такой жгучей ненависти,
что казались чужими на ее нежном молодом лице.
- Что за странная фантазия в деревне одеваться точно на каком-нибудь
модном курорте!.. - презрительно сказала она, вся дрожа от злобы и
отвращения. - Терпеть не могу этих толстых, старых, грязных баб!..
Она произнесла эту фразу так неожиданно грубо, что Коля даже
сконфузился.
Нина заметила и мучительно покраснела.
- Мне сегодня удивительно весело, Коля, - сказала она, судорожно хватая его под руку, и вдруг слезы выступили у
нее на глазах.
- Нина Сергеевна, Нина Сергеевна, что с вами?.. - засуетился Коля,
почему-то изо всех сил вырывая у нее свою руку и сам того не замечая.
Нина мокрыми глазами, с беспредельным отчаянием взглянула на него,
увидела его растерянное, испуганное, сострадающее, но все-таки баранье лицо,
истерически захохотала и стала тормошить его.
- Какой вы смешной, Коля!.. У меня просто нервы расстроились! Это
пустяки... Ну чего же вы надулись, как мышь на крупу?.. Побежим!.. Догоняйте
меня... ну!..
Она побежала, чтобы скрыть слезы, которых уже не могла удержать, а Коля
Вязовкин растерянно и неуклюже бежал за ней вприпрыжку, и лицо у него было
глупое, как у барана, неожиданно наткнувшегося на новые ворота.
IV
Верстах в трех от дачи строили железную дорогу, и по вечерам из-за леса
были слышны пронзительные свистки паровоза и короткое уханье паровых баб,
заколачивающих сваи. Инженеры, которые строили дорогу, жили на дачах.
Их было трое: один - старый, женатый и скучный человек, другой - совсем
мальчик, похожий на студента, и третий - щеголеватый, весьма красивый и
самоуверенный господин, который часто бывал в дачном парке, ухаживал за
всеми дамами, ужинал на веранде ресторана и при этом всегда выпивал бутылку
шампанского какой-то особенной марки.
Старый инженер ни на кого не обращал внимания и говорил только о
постройке, молодой - ходил в косоворотке, увлекаясь пропагандой среди своих
рабочих, а тот, который ужинал с шампанским, очень быстро перезнакомился со
всеми дачниками, играл в лаун-теннис и думал, казалось, только о женщинах.
Поговаривали, что он живет с той красивой артисткой, которая ни с кем не
знакомится, играет в лаун-теннис с голыми ногами и у которой сестра
гимназистка. Однако передавали друг другу и еще несколько пикантных историй
в связи с самыми разнообразными именами, вплоть до какой-то горничной
земского начальника. Но все эти толки только придавали господину Высоцкому
особое обаяние в глазах дачных дам.
Когда Луганович так обидел Нину и она бежала по лесу с Колей
Вязовкиным, заплаканная, сверкающая гневом и обидой, инженер встретил ее и
проводил глазами.
"Красивая девка!.." - сказал он себе, когда женская фигурка, с
развевающимся за плечами легким шарфом, скрылась в лесу. Потом прищурился,
подумал и медленно направился в парк, где встретился с Лугановичем и его
дамой.
Несмотря на явное неудовольствие и даже какую-то тревогу дамы, он
сейчас же присоединился к ним, познакомился с Лугановичем и стал ядовито
подшучивать над его дамой.
Она злилась, Луганович петушился, но Высоцкий смотрел на него
спокойными, наглыми, предостерегающими глазами, и ей не оставалось ничего
другого, как притвориться, что принимает все это за милые шутки. В конце
концов она, однако, не выдержала и ушла, сославшись на головную боль.
- Раиса Владимировна, - крикнул ей вдогонку инженер, - я к вам зайду
вечерком... можно?..
Досада и страх выразились на ее красивом лице, но она все-таки успела
обжечь Лугановича таинственным взглядом, ясно говорившим: до другого раза!..
Инженер сразу изменился. Он дружески подхватил Лугановича под руку и
заговорил таким тоном, точно они были старыми приятелями, превосходно
понимающими друг друга.
Сначала студент был настороже, но инженер был так мил, так остроумно
высмеивал дачные нравы и дачных дам, что Луганович, которому немного льстило
внимание элегантного инженера, не выдержал и развеселился.
В конце концов они очутились на веранде ресторана, и перед ними
появилась обычная бутылка шампанского.
Было уже поздно, и тихо наплывала теплая летняя ночь. Над вершинами
сосен засверкали звезды. В аллеях парка только кое-где, под неяркими
электрическими фонариками, еще виднелись группы дачников. Доносились мужские
голоса и женский смех. На балконах дач, сквозь темную листву, заблестели
огоньки. Лес потемнел и сдвинулся кругом.
Инженер и Луганович говорили, конечно, о женщинах.
Это так обычно, что когда собираются мужчины, то они говорят о
женщинах. Они могут говорить о чем угодно - об искусстве, о политике, о науке
и религии - но их беседа никогда не будет так напряженна и остра, как тогда,
когда слово "женщина" не сходит с языка. Она как будто стоит перед ними -
непременно нагая, непременно молодая и красивая, непременно любовница.
Где-то, забытые, теряются матери, жены и сестры - скучные женщины будней, и
поперек всего фона пестрой жизни распростерто обнаженное женское тело. И на
это желанное тело, с той странной злобой, которую рождает
неудовлетворенность, летят плевки, похожие на поцелуи, и поцелуи, похожие на
плевки.
- Мы все прекрасно знаем, - говорил инженер, - что никто из нас не
питает ни малейшего уважения к женщине... Мы все считаем их развратными,
лживыми и доступными. Мужчина презирает женщину, но преследует ее как
совершеннейшее орудие наслаждения, пока она молода и хороша. Когда же она
состарилась, ее вид не возбуждает ничего, кроме скуки, в лучшем
случае - какого-то забавного почтения, как к отставной любовнице. Это уже -
пенсия инвалиду!.. Все те прекрасные слова о женщине, которые мы читаем на
страницах либеральных газет и поэтических произведений, ни для кого не
обязательны в личной жизни!..
Когда мы восхищаемся тургеневским ароматом чистых девушек, мы, в
действительности, только вдыхаем запах свежего женского тела.
Женщина-товарищ нам не только не нужна, но даже враждебна, ибо конечная
мечта мужчины - женщина-раба, покорная ласкам и не стесняющая его свободу ни
в чем. Чистые девушки дороги нам только тем, что их еще можно лишить
невинности. Первое наше стремление при соприкосновении с невинной девушкой -
развратить ее. Ничто так не увлекает мужчину, как физическое и моральное
насилие над женщиной, борьба с ее стыдом, дикарская грубость захвата. И кто
знает, не это ли, в конце концов, и нравится женщине. Пока мы молоды и
наивны, мы часто боимся оскорбить женщину, играем в благородство, а она
фатально ускользает от нас в руки более грубого и смелого.
Луганович быстро посмотрел на инженера. Ему показалось, что Высоцкий
намекает на него и Нину. Не было ни малейшего основания подозревать это,
потому что девушка даже не была знакома с инженером, но смутная ревность
сейчас же шевельнулась в Лугановиче, и вдруг с поразительной
убедительностью студент почувствовал, как был глуп тогда, на обрыве, уступив
сопротивлению Нины. Он немедленно дал себе слово в другой раз быть
настойчивее и не отступать даже перед насилием.
Инженер не заметил ничего и продолжал, видимо сам увлекаясь пряным
содержанием своей речи. Слово "женщина" он произносил как-то особенно, с
таким оттенком, точно из всех человеческих слов только это одно было ему
понятно до конца.
- Беспомощность женщины, которую насилуют, вовсе не вызывает в нас
жалости и негодования... Она только возбуждает нас. Когда в газетной хронике
мы читаем об изнасиловании беззащитной девушки толпою каких-нибудь
хулиганов, мы только из лицемерия возмущаемся, а на самом деле жаждем
подробностей и мучительно завидуем, что нас не было в этой толпе, хотя бы в
качестве зрителя... О, если бы не существовало каторги!.. Если бы сегодня
отменили всякую кару за
изнасилование, завтра к вечеру во всем мире не осталось бы
неизнасилованной женщины. Их ловили бы повсюду, в лесах, в салонах, в
комнатах для прислуги, в дортуарах пансионов, в классах гимназий и в
монастырских кельях... Ибо для чего же нам нужна женщина?.. Неужели вы
думаете, юноша, что мы не обошлись бы без нее в наших искусствах, войнах,
науках и работах?.. Солдаты, депутаты, рабочие, литераторы, философы разве
нуждаются в помощи женщины?.. Отнимите у нее орудие наслаждения, и женщина
станет для нас только лишним ртом.
- Отчасти вы, может быть, и правы, - нерешительно возразил Луганович,
оглушенный этим потоком цинизма, - но мне кажется, что в сфере, например,
искусства...
- Это вы об актрисах?.. - спросил инженер. - Оставьте!.. Попробуйте
выпустить некрасивую женщину на сцену или написать пьесу, в которой нет
специально любовной роли для женщины!.. Нет, женщина в искусстве только
возбудитель, и больше ничего!..
- Женщина-мать?
- Ах, юноша... - насмешливо вздохнул инженер, - давайте называть вещи
их собственными именами: что такое мать?.. Аппарат для высиживания и
кормления, кормилица и нянька!.. Зачем произносить это слово с таким
пафосом, когда слово "отец" произносится так просто?.. Я никогда не видел,
чтобы мужчина гордился тем, что носит в себе зародыши миллионов жизней, а
почему, скажите, пожалуйста, эта роль менее почтенна? Клянусь честью, что
беременная женщина не возбуждает во мне больше благоговения, чем виновный в
этом мужчина!..
Луганович невольно вспомнил свою мать - женщину легкомысленную и с
тяжелым характером, но почувствовал какую-то неловкость и с легкой запинкой
возразил:
- Не все матери только аппарат, как вы выражаетесь... Должно быть, у
вас никогда не было матери...
Высоцкий взглянул на него с таким комическим удивлением, что студент
покраснел и разозлился.
- Я говорю не в буквальном смысле, конечно... Но вы, вероятно, рано
лишились матери или...
- О нет... - спокойно перебил инженер, - моя матушка жива и до сих пор,
и уверяю вас, я питаю к ней самую искреннюю нежность... Но это ужасно
по-обывательски - думать, что если человек пришел к каким-нибудь выводам, то
непременно по причинам личного свойства. Точно в выводах разума нельзя идти
даже против собственного чувства! Мать моя решительно ничего не сделала
такого, что могло бы меня разочаровать в матерях вообще. Напротив, она очень
любила меня и была превосходной нянькой.
- Только нянькой?
- А чем ей быть?
- Мать может быть воспитательницей, другом...
- Другом, конечно, может быть, но какая же это заслуга - быть другом
чьим бы то ни было, а тем более - своего собственного щенка!.. Любая
свинья - друг своего поросенка!.. А насчет воспитания, так вы это лучше
оставьте: человек воспитывается не нравоучениями своих родителей, а всей
окружающей обстановкой. И если бы мы отчетливо представляли себе, как
ничтожно мала роль женщины в мировой культуре, нам бы стало ясно, что
мать-воспитательница не может идти дальше азбуки, да и то сочиненной
мужчиной.
- Ну, знаете, - возразил Луганович, - с такими взглядами должно быть и
противно и скучно жить!.. Если вы так презираете женщин...
- Кто вам сказал, что я ее презираю?.. Я только ставлю ее на то место,
которое ей принадлежит по праву и способностям.
- Хорошее место, нечего сказать!.. - возмутился Луганович.
- Самое для нее подходящее: место любовницы. Луганович только плечами
пожал.
- Да, - заговорил инженер, помолчав, - я знаю, что в нашем
добродетельном обществе - ведь наше общество страшно добродетельно, - в нашем
высоконравственном обществе принято относиться с презрением к тому, кто в
женщине видит прежде всего женщину. Мы называем таких людей развратниками и глубоко убеждены, что,
во-первых, это одно и то же, а во-вторых, что сладострастник это какое-то
грубое животное, лишенное чувств красоты и добра, какая-то живая грязь,
пятнающая человечество!.. А между тем все великие произведения человеческого
искусства созданы именно величайшими сладострастниками... Да оно и понятно:
нет жизни более красочной, захватывающей и полной, чем жизнь
сладострастника!..
- Ну!.. - пробормотал Луганович.
- Конечно!.. Ведь это только тупые, бездарные мещане, всю жизнь свою до
тошноты развратничающие с одной своей законной половиной, представляют себе
душу сладострастника как темный и грязный лупанарий. А на самом деле это -
таинственный сад, где растут ядовитые, но прекрасные цветы!.. Сладострастник
это мечтатель, жаждущий вечной молодости, вечной красоты и наслаждения...
Его не удовлетворяет одна женщина, потому что он стремится впитать в себя
всю мировую женственность. Он брезгливо уходит от женщины будней, с ее
привычным апатичным актом самки, с пеленками, кухней, дрязгами и сплетнями,
к женщине, которая еще только жрица на празднике жизни!.. Каждый раз,
встречая женщину молодую и прекрасную, он с новой силой переживает безумие
влюбленности. Он живет в вечном подъеме, его жизнь полна исканиями, он не
знает скуки, томления духа и пустоты... Женщина заполняет для него весь мир.
Он бесконечно изощряется в восприятии женщины: для него брюнетка, блондинка,
страстная, холодная, худая и полная, хищная и безвольная, умная и наивная,
грубая самка и нежный ребенок, весна и осень женщины, все это - бесконечные
оттенки, аккорды прекраснейшей симфонии, сказка вечной влюбленности!..
Вспомните, что один из величайших пророков населил рай гуриями, а другой,
еще более великий, не осудил женщину, взятую в прелюбодеянии!..
Луганович с нескрываемым изумлением посмотрел на инженера, не понимая,
шутит он или говорит серьезно. В конце концов, это бесконечное повторение
пряного слова "женщина" возбуждало и его. С каждым эпитетом,
произносимым инженером, новый образ женщины вставал перед молодым человеком
и все образы сплелись в какой-то сладострастный танец, проносясь перед ним с
рассыпанными по обнаженным плечам волосами, с пьяными от желания глазами, с
гибкими руками, протянутыми для объятий и ласк.
Студент невольно вспомнил все свои еще столь немногие встречи с
женщинами, и ему стало завидно и стыдно, что он так неопытен в этом мире,
где инженер, видимо, знал все. Если бы в эту минуту Высоцкий спросил о числе
его любовниц, Луганович не мог бы назвать те два-три имени, которые с
гордостью хранил в памяти, а солгал бы, как хвастливый мальчишка. Солгал бы,
прежде чем успел бы оценить свою ложь.
Но инженер ничего не спросил. Он посмотрел на Лугановича странно
прозрачными глазами и неожиданно сказал деланно равнодушным тоном:
- Кстати, кто эта барышня, с которой вы часто гуляете в парке... Такая
высокая, с шарфом?.. Познакомьте меня с ней.
От неожиданности Луганович даже вздрогнул. В связи со всем тем, что
говорил инженер, было что-то оскорбительное в этой просьбе. Но взгляд
инженера был так ясен, показаться наивным мальчиком было выше сил
Лугановича, и студент, стараясь казаться равнодушным, ответил:
- А, с Ниной?.. Что же, с удовольствием!..
Впоследствии он старался не вспоминать, что в эту минуту едва не сказал
вместо Нина - Нинка, и не мог скрыть хвастливой усмешки счастливого
любовника.
- Значит, познакомите?.. Слово?.. - настаивал инженер.
- Конечно, почему же нет?.. - тем же тоном ответил Луганович.
И ему стало так стыдно, точно он совершил какое-то предательство.
Как будто только этого и надо было инженеру. Высоцкий встал, потянулся
и лениво пробормотал:
- Вот и прекрасно. Мне давно хотелось. А теперь пора нам и по домам.
Поздно.
Он крепко постучал палкой по столу и крикнул подбежавшему лакею:
- За мной.
Потом, не глядя, небрежно протянул руку.
- Так-то юноша!.. Ну, до приятного!.. Покойной ночи. Кланяйтесь
Ниночке.
Несколько мгновений Луганович растерянно смотрел в спину инженера,
медленно спускавшегося по ступенькам в темноту парка. Студент не мог бы
объяснить, что случилось, но вся кровь прилила у него к голове. Совершенно
внезапное бешенство овладело им, и вне себя, еще сам не зная зачем,
Луганович кинулся за инженером.
Он догнал Высоцкого на главной аллее, ведущей к выходу из парка. Везде
уже были потушены огни, но здесь, на широкой просеке, мощенной беловатым
кирпичом, было светлее, и при бледном отблеске звезд лицо инженера
показалось странно бледным, а борода чернее сажи.
- А, это вы? В чем дело?.. - небрежно спросил он, приостанавливаясь
только вполоборота к Лугановичу.
И, как будто угадав, что делалось в душе студента, с непостижимой
наглостью подхватил его под руку и, не давая сказать ни слова, проговорил:
- А та дамочка ничего!.. Та, черная, с прошивочками... Очень
любопытная дама!.. Рекомендую. Рекомендую и завидую. Искренно завидую! Огонь
баба!..
Сбитый с толку Луганович невольно широко и польщенно осклабился.
Инженер взглянул ему прямо в глаза и прибавил:
- А Ниночка ваша и того лучше!.. Молодец, юноша: не зеваете!.. Да так и
надо: что им смотреть...
Высоцкий в упор произнес страшно грубое и грязное слово, захохотал,
подмигнул с самым приятельским видом, крепко тряхнул локоть Лугановича и
быстро пошел прочь.
Луганович, окончательно растерявшись, остался на месте.
Из темноты неожиданно донесся голос инженера: - Ах да... насчет
шампанского не беспокойтесь!.. Я всегда плачу сам. Покойной ночи!.. Не
забудьте о Ниночке!..
Луганович вздрогнул, как от удара, вспыхнул, сжал кулаки и опрометью
устремился за инженером, но того уже нигде не было видно. Может быть, он
свернул в боковую аллею, но впоследствии Луганович готов был поклясться, что
Высоцкий просто спрятался где-нибудь в тени.
V
Вверху беззвучно и торопливо искрились звезды. Они мигали и шевелились,
как живые, наполняя необъятный простор вечным движением. На земле же были
тишина и сон. Белые домики дач смутно белели под деревьями. Мрак проступал
меж стволами сосен и полз на бледные поляны, где недвижно никли сонные травы
и цветы; воздух был пряный и душный.
От выпитого шампанского и недавнего возбуждения у Лугановича кружилась
голова и беспокойно стучало сердце. Поглощенный своими мыслями, студент уже
часа два бродил в этом ночном царстве, и все казалось ему странным, точно он
видел ночь в первый раз.
Невольно сторожко всматриваясь в темноту под деревьями, где чудились
какие-то присевшие подстерегающие тени, Луганович думал об инженере, а шаги
его звонко скрипели по деревянным мосткам, проложенным вдоль дач и белевшим
во мраке.
"Как он смел так говорить о Нине?.. - думал Луганович. - За кого он
принимал меня? За такого же мерзавца, как и он сам, или за глупого
мальчишку?.. Негодяй!.. Даже не потрудился скрывать своих намерений!.."
Эти намерения цинично представлялись Лугановичу и были так ярки; он
уже видел Нину, такую чистую и нежную, в объятиях инженера, похожего на
козлоногого чернобородого сатира. Кулаки Лугановича инстинктивно сжимались. Студент вспомнил слова инженера о том, что
молодые мужчины часто из глупого благородства уступают женщин другим, более
наглым, и почувствовал себя именно таким глупым рыцарем. Как будет инженер
смеяться над ним, если овладеет Ниной!.. Злоба и ревность овладели
Лугановичем, и, отлично сознавая, что, во всяком случае, этой ночью ничего
быть не может, он все-таки повернулся и почти побежал к даче, где жила
девушка.
Сердце сильно билось у него в груди, когда через решетчатый забор он
увидел пустынный двор, знакомую аллейку тоненьких сосенок и темное запертое
крыльцо дачи.
Ни одного огонька не было в слепых окнах. Полная тишина, в которой тихо
бродил сон, стояла кругом. Как зачарованные, неподвижно замерли тоненькие
елочки, а через поляну навевал мрак темный, жуткий бор.
Луганович тихонько обошел кругом дачи, вышел на дорогу в поле и долго
стоял на углу, глядя в далекие, уходящие во мрак луга и широкое звездное
небо. Чувство глубокого одиночества охватило его, и вдруг до боли захотелось
женской ласки. Он представил себе Нину, как она спит сейчас, свернувшись
клубочком и рассыпав по подушке свои светлые пушистые волосы, и жажда
близости заставила его задрожать.
"Милая!.." - подумал Луганович со страстным порывом, и ему захотелось
вслух произнести ее имя.
Но кругом была такая тишина, что слова не шли с языка.
- Нина!.. Ниночка!.. - наконец со страшным усилием невнятно выдавил из
себя Луганович и сам вздрогнул от своего голоса, таким странно громким и
незнакомым показался он в тишине и неподвижности ночи.
Студент даже оглянулся невольно, но все было пусто и тихо и загадочно
чернели окна кругом запертой дачи.
Он уже собирался двинуться назад, в обход дома, как вдруг что-то
зашуршало, злобно заворчало и гавкнуло над самым ухом. Подкравшаяся со двора соседней дачи, невидимая в
темноте собака залилась оглушительным глупым лаем.
- О, черт!.. - вздрогнул Луганович, чувствуя, как мурашки побежали по
спине.
Собака кидалась на забор, рычала и захлебывалась от злости.
- Пшла ты, проклятая!.. - сквозь зубы цыкнул студент и замахнулся,
испугавшись, что этот лай перебудит всех в доме.
Собака даже взвизгнула от злости и кинулась с такой силой, что забор
затрещал. Лай ее, казалось, действительно был способен разбудить целое
кладбище.
Луганович на цыпочках отбежал в сторону и пошел прочь, но проклятая
собака и не думала успокоиться. Лугановичу послышались сонные голоса. Собака
залилась еще пуще.
"Недоставало еще, чтобы меня за вора приняли!.." - подумал студент и
ускорил шаги, уже не по мосткам, а прямо по мягкой росистой траве.
Еще долго издали доносился заливистый лай собаки, которая, очевидно,
все еще чуяла его. Наконец все затихло, и Луганович вздохнул спокойно.
- Вот проклятая собака!..
Он оглянулся кругом и заметил, что стало светлее.
Летняя ночь быстро шла к концу. Близился рассвет. Где-то далеко, на
деревне, звенящим и тоскливым криком откликнулся петух.
"Скоро и утро", - подумал Луганович, и ему стало странно, что он
пробродил, сам не зная зачем, целую ночь.
Но когда он подумал, что надо идти спать, прежнее смутное желание снова
поднялось. Стало жаль чего-то, что могло бы быть и не было. И сквозь
нежность к Нине, которая вдруг охватила его, пробилась животная досада:
- Неужели она не понимает, как нужна мне... А как могло бы быть
хорошо!..
Сладкая истома прошла по всему телу при этой мысли, и внезапно
Луганович вспомнил другую женщину:
- Ах, если бы...
Он представил себе Раису Владимировну, с ее черными подрисованными
глазами, яркими губами, такую смелую, откровенную и доступную. Только одно
мгновение было противно ее порочный образ ставить рядом с милой, чистой
Ниной, но потом пришла темненькая юркая мысль:
"Сама и виновата!.. Чего ж она капризничала!.."
Луганович постоял, охваченный неожиданными дерзкими соображениями.
Странная улыбка трусливо бродила по его губам. Пришедшая в голову мысль
пугала его самого и казалась совершенно дикой.
"А вдруг?.." мелькало у него в голове.
И еще не веря себе, Луганович нерешительно повернул и пошел к даче, где
жила Раиса Владимировна.
VI
Должно быть, где-то за лесом уже светало, потому что стволы сосен
явственно выступили из мрака и промежутки между ними посерели.
На стенах дачи лежал синеватый свет. На дворе побелела трава, и
откуда-то потянуло резким ветерком. Звезды как будто углубились в синеву
побледневшего неба.
Луганович стоял перед калиткой и чутко прислушивался. Глаза у него
вдруг стали зорки, слух тонок, движения быстры и ловки.
Он все еще не верил тому, что хотел сделать. Было страшно и стыдно, и
казалось, что это совершенно невозможно. А вдруг она вовсе и не думала
ничего подобного, и выйдет глупо и скверно?..
Но темное желание было уже сильнее голоса рассудка. Нина вдруг вылетела
у него из головы, и навязчивое невыносимое представление о большом мягком
теле и черных бесстыдных глазах одно стояло перед ним.
Чувствуя, как сладко ноет и слабеет у него под коленками, Луганович
отворил калитку, на цыпочках
пробежал весь двор и, как вор, юркнул за угол дома. Ему казалось, что
со всех сторон видят и следят за ним. Сердце безумно колотилось.
По эту сторону дачи был садик, окруженный молодой фруктовой посадкой.
За обвитым хмелем плетнем шли какие-то пустыри и огороды, а еще дальше
виднелась холодная белая полоса утреннего тумана над рекой. Было как-то
особенно пусто и светло.
На стене странно и неожиданно чернело открытое окно.
- Я всегда сплю с открытым окном!.. - вспомнил Луганович лукавый
женский голос, в котором звучал откровенный и циничный намек.
Голова у него закружилась. Луганович подкрался к самому окну и
прислушался. В комнате было тихо и темно, но студенту послышалось мерное
дыхание. Может быть, это просто шумело у него в ушах.
- Раиса Владимировна!.. - прерывающимся шепотом проговорил он.
Никто не ответил, только какая-то птица шелохнулась на верхушке дерева.
- Раиса Владимировна!.. - громче повторил Луганович и облизал вдруг
пересохшие губы. Что-то шевельнулось в комнате и затихло.
- Раиса Владимировна!.. - в третий раз позвал студент почти громко. Он
уже не владел собою и был готов на все.
Шорох послышался сильнее, и сонный женский шепот что-то спросил из
темноты. Луганович почувствовал, что от слабости у него подгибаются ноги. Он
уже не видел ничего, кроме черного четырехугольника окна.
И вдруг мрак в окне заколебался: что-то белое выплыло в нем, и из
темноты выступило красивое, странно бледное при неверном свете утра женское
лицо с черными глазами и черными распущенными волосами.
Она с испугом смотрела на Лугановича, и студент ответил ей кривой
нелепой улыбкой.
- Кто это?.. - спросила Раиса Владими 
| |
| Просмотров: 377 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры