Арцыбашев Михаил Петрович - Женщина, стоящая посреди, Страница 10 - Книги

v align="justify">

Луганович почти с испугом взглянул на нее.

- Нина! Зачем! - сказал он. - Этим не надо шутить!

- Я не шучу... я этого хочу... возьми меня!.. - повторила она.

Луганович вздрогнул. Выражение ее голоса было так странно, что он не

мог понять, продолжает ли она свою фразу или в самом деле...

- Ну, что же ты?.. - страстно и нетерпеливо повторила она.

Холодный пот выступил на лбу Лугановича. Он не верил своим глазам: да,

она действительно звала его, тянулась к нему, вся дрожала и горела, щеки ее

пылали, губы раскрывались в неутолимой жажде поцелуя. Это была уже не Нина и

не Нина Сергеевна, а какая-то новая, странная, дикая женщина, гетера. Какая

страшная, невыносимая красота!..

- Я шутила... не надо больше... возьми меня!..

Ему показалось, что все закружилось кругом и исчезло куда-то, осталось

одно это требующее, зовущее, грозное от страсти лицо, с пылающими щеками и

воспаленными ненасытными губами. Не помня себя, он, как зверь, кинулся к

ней.

Резкий хохот и грубый толчок в грудь отшвырнули его. Как пьяный, он

шатался и бессознательно еще тянулся к ней. Она лежала, откинувшись на

подушку, и глаза ее горели мрачным торжеством.

- Красиво!.. - отчетливо проговорила она. - Боже мой, какое вы грязное

и подлое животное!..

- Ты сумасшедшая!.. - крикнул он, почти в бреду.

- Может быть!.. А вы подлец, грязное, подлое животное!.. Вот вам!.. -

повторила она, захлебываясь от мести, грубо и вульгарно, как последняя

уличная девка. - Если бы вы знали, как мне хочется плюнуть вам в лицо!.. Вот

так, взять и плюнуть!..

Все помутилось перед Лугановичем. С минуту они дико и страшно смотрели

друг на друга, как два разъяренных зверя.

- Попробуйте!.. - хрипло сказал он.

- И плюну!.. - торжествующе повторила Нина.

Лугановичу показалось, что все это какой-то страшный бред. Неужели это

она?.. Он попытался стряхнуть с себя этот ужасный кошмар, но лицо Нины вдруг

исказилось животной злобой, губы вытянулись, и, инстинктивно предупреждая

плевок, Луганович стремительно схватил женщину за горло.

Она хрипела и билась, стараясь оторвать его руки, хотела что-то

крикнуть, но он все крепче и крепче сжимал ее полную, мягкую шею.

Волосы ее спутались диким комком, лицо посинело, меж синих губ

показались синевато-белые зубы, слюна, которую она все-таки хотела

выплюнуть, текла по подбородку, на голую грудь.

- Пустит... те!.. - наконец удалось выговорить ей уже в то время, когда

ее судорожно скорченные пальцы ослабевали и бессильно скользили с его рук.

Последний проблеск сознания молнией осветил перед Лугановичем ужасный

смысл происходящего. С внезапным безумным отвращением он выпустил ее шею,

всю покрытую темными красными пятнами, и сидел, вытаращив глаза, ничего не

понимая и не видя перед собою.

Она судорожно двигала головой, глядя на него дикими непонятными

глазами.

- Больно!.. - хрипло и слабо наконец проговорила она.

Страшная жалость, омерзение к себе, мучительная нежность потрясли

Лугановича. Он ахнул, бросился перед кроватью на колени и стал целовать

руки, плечи, бедную изуродованную шею.

- Нина, Нина!.. - бормотал он сквозь слезы, чувствуя, что это точно она

- прежняя Нина, бедная, опозоренная, несчастная.

И в эту минуту ему казалось, что всей жизнью своей он искупит прошлое.

Жена, дети-все полетело куда-то и исчезло, как не бывшее. Он любил только

ее, эту несчастную, измученную, жалкую женщину.

- Нина! Ниночка!.. Прости!..

- Уйди!.. - услышал он над собою слабый страдающий голос.

Он взглянул и увидел, что она плачет. Плачет, с широко открытыми

глазами, глядя прямо вверх перед собою. Все тело ее содрогалось, и судорожно

скорченные пальцы мяли и рвали простыни и скомканное одеяло. И эти плачущие

открытые глаза были так страшны, что вся душа его содрогнулась.

Он хотел что-то сказать, схватить ее в объятия, спрятать в самое сердце

свое, заставить забыть все, отдать ей всю жизнь свою.

- Уйди!.. - повторила Нина.

Он посмотрел на нее как безумный.

- Уйди... Уйди же!.. - крикнула она с такой мукой, с таким отчаянием,

что волосы шевельнулись у него на голове.