Златовратский Николай Николаевич - Крестьяне-присяжные

а".

   На минуту все замолчали.

   - Обманул!- прошептал Архип, замигав глазами, и вдруг как-то весь сократился еще больше.

   Шабры давно уже ушли. Пеньковцы поужинали и собирались спать. Кто-то постучал в замерзлое окно.

   - Не спите?- спросил голос с улицы.

   - Нету. Входите,- откликнулся Лука Трофи-мыч.- Что бы это такое?

   - Не в пору весть - худо,- сказал Еремей Горшок.

   В это время в избу вошли, стуча сапогами, два земляка-фабричных и наскоро помолились в угол.

   - Ну, молитесь, земляки, теперь и вы,- сказали фабричные.- Здравствуйте.

   - А что так?

   - Помер.

   Пеньковцы поднялись и перекрестились.

   - Упокой господь его душу!- произнес Лука Тро-фимыч.

   - Не удостоился, значит!- заметил Савва Про-кофьич и вдруг пришел в какое-то особенное возбуждение и стал копаться в своем углу.

   - Ему эта кончина от господа зачтется,- заключили фабричные. "

   Потом все помолчали немного и затем стали толковать о приготовлении к похоронам.

   - А вас кто известил?- спросили пеньковцы.

   - У нас там фершалок есть знакомый...

   - Проститься-то допустят ли?

   - Допустят. Этот самый фершалок нам большой благоприятель... Он нам все это честь честью устроит... Как, значит, званию вашему подобает... А то ведь там как хоронят!

   Земляки ушли поздно.

   А наутро, когда поднялись пеньковцы и стали собираться в больницу, вдруг заметили, что Савва Прокофьич не ночевал. Думали, не ушел ли он с земляками, но оказалось, что и мешка его нет. Пошли справиться у хозяина, не говорил ли он с ним. Но дворник только их же обругал, что они, не сказавшись, шляются по ночам и всякий народ к себе пускают; а после что пропадет - кляузы пойдут.

   - За ваш пятиалтынный только греха не оберешься!- оборвал он, хлопнув дверью.- Неволя одна велит вас пущать-то...

   - Ну, братцы, должно, справедливо это говорят: одна беда не ходит,- заметил Лука Трофимыч.

   - И с чего бы это он?- раздумывал вслух Еремей Горшок.- Ах, Савва, Савва!

   - А это вот все с твоих пустых слов, Еремей Гаврилыч,- ответил ему Лука,- ты все это про бегунов пророчил.

   - Ну вот!.. Ври больше!.. Ведь это только у нас разговор был... Разве от этого что может?

   - Раздумать это - дело нелегкое,- сказал угрюмо Недоуздок, сделавшийся вдруг почему-то много серьезнее и солиднее.

  

  

   До суда пеньковцы сходили попрощаться с Фомушкой.

   А на другой день схоронили Фомушку. На похороны собрано было несколько рублей с "судебного персонала" и купцов-присяжных; об этом в особенности хлопотал "мундирный молодой человек". Гроб проводили крестьяне-присяжные, к которым примкнул и купеческий сын, постоянно остривший над "судейским положением", и земляки с завода. Фомушку наскоро и попросту "уложили на вечный покой" под мягкие, пуховые сугробы городского кладбища, покрестились и кстати, тихомолком, вспомнили о Савве Прокофьиче.

   Скоро разошлись провожавшие гроб, а часа через два пошла погода, и от свежей могилы не осталось следа.

  

  

   Стоял сильный мороз, не тот освежающий мороз, который бодрит дух и тело, но тот, который зовут костоломом, при котором тяжело дышать и в костях ощущается тупая боль. Воздух был сгущен, как будто в нем плавали застывшие пары. Наступали уже су мерки, когда у одного поворота с почтового тракта на проселок остановился обоз-порожняк. Около передовой лошади собралась кучка мужиков. Одни из них вынимали из саней мешки и вскидывали на спины, другие о чем-то говорили.

   - Э, братцы,- говорил один мужик,- бог с ними!.. На их деньги не разживешься...

   - Ну, ин, коли так... и то!- сказал другой и вскочил в сани.- Все, что ли, почтенные выбрали?

   - Все. Невелико имущество,- отвечали седоки.

   - Мы как рядились, так и поплатимся. Вы этим себя не стесняйте,- сказал один из седоков, высыпая на ладонь деньги из кожаного кошеля, висевшего у него на шее.

   - Не-ету!.. Мало что там рядились!.. Это так, значит, больше для спокою... А грешить нечего! Он ведь, бог-то, видит!- резонировал первый возчик, берясь за вожжи.- А на полштоф - оно точно... Было бы не обидно... без греха... Мороз-то ведь тоже от господа, вишь какой!

   - Ну, так получите. Спасибо вам, братцы. Кабы не вы, может, и не дошли бы в целости до дому.

   - Все под богом... Счастдиво!

   - Дай бог путь!

   Так на пятнадцатый день, по отправлении в "округу", возвратились наши пеньковцы в свои родные палестины. Поправив на плечах мешки, они выступили на узкую, малонаезженную проселочную дорогу, по бокам которой тянулись неоглядною далью сугробы вплоть до "волости". Они шли торопливым шагом и молчали. Через полчаса ходьбы замигали вдали огни, на беловатом фоне снежной пустыни зачернели избы. Показалась "волость". Волостные псы приняли было с разных сторон поздних гостей громким лаем, пока первый встречный пес не учуял "своих" и, виляя хвостом, не подбежал к путникам, не обнюхал гладившую его заскорузлую ладонь и не переменил сердитого, сиплого лая на визгливое приветствие; поняли это и прочие псы и, смолкнув, снова позалезли за подворотни, как за единственную защиту этих неподкупных деревенских стражей от рыскающих в это время голодных волков.

   - Гляньте, братцы, у старшины огонь. Надоть бы по-настоящему перво-наперво в волость объявиться, а там уж и домой. Успеем еще к бабам-то,- сказал Лука Трофимыч.

   - Поздно,- заметил Бычков.

   - Поспеешь. После когда еще собираться! А теперь оправим себя перед обчеством - и конец. Благо не спит старшина-то.

   Пока они шли к волостному правлению, из изб уже выходили и смотрели, почесываясь, обыватели, поднятые с печей расходившимися было псами. Скоро на селе узнали, что кто-то прибыл в волость с новостями.

   В "волости" старшина сидел у стола, за которым что-то бойко писал волостной писарь. Старшина то громко зевал, крестил рот, то от нечего делать поправлял, поплевывая на пальцы, нагар на сальной свечке или коптил печать и делал пробы на лоскутке бумаги. Видимо, ему было очень скучно, и он не знал, как дождаться, когда писарь подсунет ему бумагу и он приложит к ней обсаленную и накопченную волостную печать, предварительно, с помощью непослушных корявых пальцев, изобразив повыше ее: "Волостной старшина Парфен Силин",- единственные слова, которые его выучил писать писарь в продолжение трех лет; больше же - при всем к чести его относящемся усердии и желании - успехов в грамоте сделать он не мог, благодушно сваливая этот неуспех на свою седину.

   - Ну-ну!- встретил весело старшина пеньковцев, очень довольный, что есть чем разогнать скуку.- Вот и пришли... Наши судьи-то!.. Ну, здорово! Садитесь. Теперь вы уж у нас в чинах-то повысились... Поди, к вам и подступу теперь нет!..

   - Полно, Парфен Силыч!.. С чего ты?- шутили пеньковцы.

   - А что? Знаем мы, брат, каково этой самой понюхать... чести-то...

   - Это верно. Ну мы, одначе, не того...

   - А что?

   - Больше смирились.

   - И то дело. И то хорошо.

   - Верь им! Как же!- сказал через засунутое между губ перо писарь.- Ты вот посмотри, как они станут поговаривать! Видали мы, что значит мужик в чести!

   - Смирились, друг, смирились. Это верно,- подтвердил Лука Трофимыч.- Не ведаем, как с другими от этой чести, а что мы, так, скажем, страх божий узнали.

   - И за то возблагодарим создателя!.. А Недоуздок как? Обуздался ли? А?.. Как ты, Петра?

   Недоуздок улыбнулся.

   - Останешься доволен... насчет узды-то,- сказал он.

   - Как можно! Петра у нас много обстоятельнее стал,- подтвердил и Лука Трофимыч.- А уж это на что лучше!

   - На что лучше!- согласился и старшина.- Ну, рассказывайте теперь - как, что... Вишь, вон уж набралась деревня-то... Тоже, живя за сугробами, новому рады.

   В правление уже, действительно, набились любопытные; все они улыбались и пристально всматривались в пеньковцев, как будто с последними должна была совершиться за две недели удивительная метаморфоза; тут же явились жены Бычкова и Еремея Горшка, так как они были из самого Пенькова.

   - Что рассказывать?- сказали присяжные.- Всего не припомнишь сразу... Разве уж помаленьку как ни то, исподволь... А что несчастия наши вам известны...

   - Да, что поделаешь!.. Все под богом! Его святая милость,- благочестиво заметил старшина, вообще большой любитель выражаться "от божественного".- Царство небесное рабу твоему Фоме!.. Себя дураками не оказали? В грязь лицом не ударили? Перед господом богом не сфальшивили?

   - Кажись бы, нет. А что насчет господа бога... так кто ему, батюшке, не грешен, царю не виноват? Вот хоть бы Савва.

   - Ну, Савва... что ж! Дело ваше было немалое... Всяко бывает!.. На каждый час не убережешься,- благодушничал старшина.

   - Приобвыкнем.

   - Это так. Раз не так, а другой - послужим...

   - Достало ли кокурок-то?- спросила Ерему Горшка его баба.- Все я оченно сумневалася.

   - А-ах, баба!- сказал старшина.- Ты бы спросила, в каких они дворцах сидели... А она - коку-рок!

   - Почем знаешь! Думается, кто ж их в палатах-то кормить станет?

   - А все ж, бабы, палаты палатами, а напредки больше пеките... Да одевайте теплее - вот что главное!

   Старшина зевнул и перекрестил рот.

   - И так... с господом! Спать, чать, хотите? А там после - обо всем прочем... Завтра вам честь будет: ко мне заходите... Завтра и об дворцах порасскажете...

   - Там честь честью, а с Саввы взыскать штрафной суммы, по требованию окружного суда, в количестве десяти рублей,- проговорил скороговоркой писарь и повернул перед старшиной бумагу.

   - Ваше дело,- заметили пеньковцы.

   - Наше дело при нас останется... А учить вас тоже нужно... Копти!- сказал он старшине, подсовывая печать.

   Пеньковцы сдали отчет и разошлись по домам.

   Прошел месяц - и все забыли о чести "судейского положения", поглощенной общинною равноправностью. Только за Саввой Прокофьичем надолго осталось прозвище "судейщика", которым окрестили его деревенские ребятишки. Поводом к этому послужило его странное поведение после бегства из округи. Он как пришел в свою деревню, так и не выходил с тех пор из избы, и, при всех убеждениях, старшина не мог его вызвать на разговор, разузнать что-либо. Ребятишки долгое время засматривали любопытно в промерзшие окна к "судейщику" и созидали по поводу его "отшельничества" разнообразные легенды. Одна из них с большою убедительностью рассказывала, как "судейщик спасается". Действительно, едва наступила весна, Савва Прокофьич пришел в первый раз в волость, чтобы выхлопотать паспорт, он отправлялся на богомолье в Соловки.

  

  

   Николай Николаевич Златовратский родился 14 (26) декабря 1845 года в г. Владимире. Его отец, Н. П. Златовратский, мелкий чиновник канцелярии губернского предводителя дворянства, был сыном бедного сельского дьякона Николо-Златовратской церкви, от названия которой, как считают, произошла фамилия писателя.

   О решающей роли революционных демократов-"шестидесятников", всей атмосферы общественной и идеологической борьбы кануна 19 февраля 1861 года в идейном и духовном формировании юного Златовратского писатель ярко и живо расскажет в своей книге "Как это было. Очерки и воспоминания из эпохи 60-х годов" (М., 1911).

   В 1864 году Н. Златовратский закончил владимирскую гимназию, одновременно сдав экзамен на звание землемера-таксатора.

   Поездки в деревню, знакомство с ее бытом и нравами, землемерская практика не только дали ому обширный фактический материал для будущего творчества, но пробудили любовь к угнетенному народу, стремление искать пути для достижения блага народного.

   В 1865 году Златовратский становится вольнослушателем словесного факультета Московского университета. Не выдержав жизненных лишений и голода, через год переезжает в Петербург и поступает в Технологический институт, надеясь получить казенную стипендию. Ведя и здесь жизнь "голодного пролетария", скитаясь "по углам", вынужден оставить мысль о высшем образовании и поступить помощником корректора в газету "Сын отечества".

   Знакомство в ранней юности с "Колоколом" Герцена, сочинениями Белинского, Добролюбова, Салтыкова-Щедрина, поэзией Кольцова и Некрасова пробудило страстный интерес Н. Златовратского к литературе, жажду творчества. В гимназии он издает школьный журнал "Наши думы и стремления", пишет стихи "по Некрасову" и "по Кольцову". Несколько юношеских стихотворений Н. Н. Златовратского опубликованы в кн.: Буш В. В. Очерки литературного народничества 70-80-х гг. Л.-М., 1931.

   В Петербурге начинается активная литературная деятельность молодого писателя. В 1866 году он дебютировал в журнале "Отечественные записки" рассказом "Чупринский мир" под псевдонимом Н. Череванин. Его рассказы и очерки часто появляются в журналах "Искра", "Будильник", "Семья и школа", в газетах "Неделя", "Новости" под псевдонимом "Маленький Щедрин" и др.

   Писатель правдиво рассказывает о своих мытарствах и невзгодах в большом городе, описывает будни служилого люда, городской бедноты, жизнь рабочих стекольных заводов ("Рассказы заводского хлопца", 1868-1870), типографских рабочих, крестьян, пришедших в столицу на заработки ("В артели", 1876), полупролетарских слоев города ("Предводитель золотой роты", 1876), сцены народного и провинциального быта, наблюдения из своей землемерской практики.

   Творческие поиски Златовратского в конце 60-х - начале 70-х гг. связаны с демократической обличительно-реалистической прозой той поры, с увлечением сатирами Салтыкова-Щедрина. Некоторые из этих произведений вошли в книгу "Маленький Щедрин. Сатирические рассказы золотого человека", Спб., 1876.

   Свое место в литературе писатель находит в 70-е годы, когда он начал систематически печататься в журнале "Отечественные записки" (где сотрудничал вплоть до его закрытия в 1884 году) и его захватила современная общественная жизнь, литературная борьба.

   "...Писательство свое, в лучшем и дорогом для меня смысле,- признавался Златовратский,- я собственно могу считать только с непечатания повести "Крестьяне-присяжные" в "Отечественных записках" в 1874 году" (Н. Н. Златовратский. Собрание сочинений. Т. 1-2. М., 1891, т. 1. От автора, с. 7). Повесть была встречена с интересом, особенно прогрессивно настроенной молодой интеллигенцией, принесла автору литературную известность.

   В течение последующих десяти лет Златовратский напечатал в этом передовом демократическом журнале все свои самые значительные крупные произведения - повесть "Золотые сердца" (1877), роман "Устои" (1878 - 1883), "Деревенский Авраам", (1878), "Очерки деревенской общины (Деревенские будни). Из дневника наблюдателя" (1879), "Кабан" (1880), "Очерки деревенского настроения. Современное обозрение" (1881), "Красный куст" (1881).

   О роли журнала в его писательской судьбе Златовратский писал Салтыкову-Щедрину в 1882 году: "Вы сами знаете, что даже то немногое, что я успел еще сделать лично, было исполнено только при неослабном участии ко мне редакции "Отечественных записок". Вез этого стороннего участия моя деятельность была бы немыслима..." (Литературное наследство. М., 1934. Т. 13-14. С. 366).

   В творчестве писателя-народника Салтыков-Щедрин высоко ценил демократизм, любовь к трудовому крестьянству, реализм в воспроизведении пореформенной действительности, особенно те произведения, в которых заключена правда о "колупаевской революции", отдававшей "освобожденного" мужика "на поток и разорение" капиталистическому хищничеству. Очерк "Красный куст. (Из истории межобщинных отношений)" он назвал "отличной вещью". Резко критиковал народнические иллюзии, веру в общинные "устои".

   Конец 70-х - начало 80-х гг.- период высокой творческой и общественной активности Н. Н. Златовратского. Он становится одним из самых популярных писателей передовой литературы своего времени. Сотрудничает в журналах "Северный вестник", "Русская мысль", "Русское богатство", "Устои", "Слово", в "Неделе", "Русских ведомостях" и др. Участвовал в создании и был избран редактором артельного народнического журнала "Русское богатство" (1880). В эти годы созданы лучшие реалистические рассказы о деревенских жителях, хранителях нравственных общинных традиций,- "Авраам", "Деревенский король Лир", "Горе старого Кабана" и др.

   Программным произведением в творчестве Н. Н. Златовратского и в народнической беллетристике стал роман "Устои. История одной деревни". Первоначально тема била воплощена в драме "Устои", которую автор назвал "опытом народной комедии". (Не опубликована, сохранилась в рукописи.)

   В романе, провозглашенном народнической критикой "величавой эпопеей борьбы старой и новой деревни" (П. Сакулин), наиболее убедительно сказались противоречия идеалов и действительности в творческих исканиях Златовратского. "Старые народники,- писал Плеханов о Златовратском и Г. Успенском,- бесстрашно описывали то, что совершалось перед ними; они не боялись и_с_т_и_н_ы ...им даже и в голову не приходило, что истина противоречит их "и_д_е_а_л_а_м" (Плеханов Г. В. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 9. С. 164).

   А. М. Горький, не принимая "слащавую романтику" Златовратского, называл "Устои" в числе замечательных произведений русской реалистической литературы, отразивших существенные черты своего времени, "волнения эпохи".

   Тема подвига, горестных судеб участников народнического движения, споры о путях развития России и месте интеллигенции в развернувшейся борьбе, стремление разночинного интеллигента к духовному единству с народом - всегда волновали писателя. С особой силой они зазвучали в повести "Золотые сердца", повестях и рассказах 80-х гг.- "Скиталец", (1881 - 1884), "Старый грешник" (1881), "Боярская дочь" (1883), "Триумф художника" (1884), "Надо торопиться" (1885), "Мои видения" (1885). "Гетман" (1888), в былине "Безумец" (1887).

   В 1883 году закончился петербургский период жизни и творчества Златовратского, писатель до конца жизни обосновался в Москве.

   В октябре 1883 года он знакомится с Л. Н. Толстым. В 1883-1891 годах, в пору, когда Златовратский переживает тяжелый духовный кризис в связи с крахом народнических иллюзии, нарастающей реакцией, писатели неоднократно встречались, переписывались, несмотря на разные взгляды на многие проблемы времени.

   В письме к Златовратскому от 20 (?) мая 1886 года Толстой одобрительно отозвался о его рассказе "Искра божия" (1886), приглашает писателя сотрудничать в "Посреднике". В издательстве "Посредник" несколькими изданиями выходили рассказы Златовратского "Искра божия", "Белый старичок", "Деревенский король Лир" (под названием "Деревенский король"),

   В 1908 году в связи с 80-летием Толстого Златовратский выступил с воспоминаниями о нем ("Два слова").

   Толстому посвящен рассказ "Мои видения", статья "Великие заветы" о значении великого писателя для русской литературы.

   В 80-90-е гг. в Москве выходят - трижды при жизни автора - собрания сочинений Н. Н. Златовратского: Сочинения. Ч. 1-3, М., 1884-1889; Собрание сочинений: В 2-х т. М., 1891; Сочинения: В 3-х т. М., 1897.

   Последнее издание (Златовратский Н. Н. Собрание сочинений. Спб., 1912-1913. Т. 1-8) автор сам редактировал, готовил к печати, но вышло оно посмертно.

   В 1884 году произведения Златовратского, широко издававшиеся и имевшие читательский успех, были запрещены к обращению в публичных и народных библиотеках. Запрет был снят лишь через двадцать пять лет.

   Революцию 1905 года Златовратский встретил с большим подъемом. В статье "Три легенды" писатель-народник приветствовал бойцов пролетариата, с их приходом ждал "воплощения царства божия на земле, созидаемого великим творчеством духа человеческой солидарности во имя братства, свободы и справедливости!.." (фрагменты включены в статью "Народничество Н. Н. Златовратского" П. Сакулина - Голос минувшего. 1913. No 1. С. 132).

   Теме рабочего класса, труду кустарей, ремесленников Златовратский посвятил в 80-90-е гг. очерк "Город рабочих" (1885), рассказ "Мечтатели" (1893). По воспоминаниям Н. Д. Телешова, "старик Златовратский любил приютить у себя талантливую молодежь из народа, из рабочих...". Многие "были обязаны ему как своим развитием, так и в дальнейшем своим участием в литературных изданиях" (Телешов Н. Записки писателя. М.: Московский рабочий, 1980. С. 107).

   В 1900-е годы Златовратский участвует в собраниях демократической русской интеллигенции "Среды", сотрудничает в журналах "Детское чтение", "Вестник воспитания", составляя обзоры, пишет критические заметки и статьи о новых книгах и журналах, занимается библиографической работой в энциклопедиях и словарях (обычно под псевдонимами).

   Литературно-критические статьи разных лет, рецензии, обзоры не включались ни в одно из четырех изданий собрания сочинений Н. Н. Златовратского, не переиздавались и в наши дни.

   Несомненный интерес представляют воспоминания Златовратского "Детские и юные годы", опубликованные в 1908-1910 годах (отдельное издание: "Как это было. Очерки и воспоминания из эпохи 60-х годов. Рассказы о детях освобождения. Детские и юные годы". М., 1911); литературные воспоминания 1895-1897 и 1910-го гг.

   В 1909 году Н. Н. Златовратский был избран почетным академиком по разряду изящной словесности.

   Писатель умер 10 (23) декабря 1911 года в Москве.

   В советский период произведения Н. Н. Златовратского переиздавались отдельными изданиями и в сборниках. Роман "Устои" (1928, 1935, 1947, 1951); "Избранные произведения" ("Крестьяне-присяжные", "Устои", "Золотые сердца"). М., 1947; "Воспоминания". М., 1956. Рассказы "Авраам" (1919, 1926), "Надо торопиться" (1919, 1955, 1961), "Сироты 305-й версты" (1955, 1961), "Рассказы" (Пг., 1919), очерк "Город рабочих" (1956), "Деревенский король Лир" (1957). Опубликована переписка Н. Н. Златовратского с Л. Н. Толстым, М. Е. Салтыковым-Щедриным.

  

  

   Впервые в журнале "Отечественные записки". 1874, No 12; 1875, No 3. Отдельным изданием - Бытовые очерки. I. H. Златовратского. Крестьяне-присяжные. Спб, 1875. Включалась во все собрания сочинений Н. Н. Златовратского.

   В советский период вошла в книгу: Златовратский Н. Н. Избранные произведения. М.: ОГИЗ, 1947. Текст печатается по этому изданию.

  

   ...лежащего в Палестине... - Палестина - здесь: равнина.

   ...состоявший ... сотским...- сотский в дореволюционной России - крестьянин, назначающийся в помощь сельской полиции.

   ...потискали ржаных кокурок...- кокура, кокурка - пресная лепешка, сдобная, иногда с творогом, ватрушка, шаньга.

   ...отябель...- бесстыжий, наглец, отчаянный, окаянный.

   В з_а_жору ... попал...- заж_о_ра - талая вода под снегом в рытвинах и ложбинах на дороге.

   ...на мамону чужую работать! - мамона, мамон - богатство, пожитки, земные сокровища.

   ...даром что мы казенные были...- государственные (казенные) крестьяне - незакрепощенные, находившиеся на казенных землях, владельцем которых было государство, а не отдельные помещики.

   ...как положенье вышло...- "Положения" 19 февраля 1861 года, законодательный акт, оформивший отмену крепостного права в России.

   Коник, конник - ларь с подъемной крышкой.

   Скуфья - остроконечная бархатная черная (фиолетовая) мягкая шапочка у православного духовенства.

   Протодьякон - старший по чину дьякон, одно из низших духовных званий.

   Фуляр - легкая и мягкая шелковая ткань; здесь: шелковый платок.

   Налой, аналой - высокий столик с покатым верхом, на который в церкви кладут иконы, книги.

   ...плетенки из суконной покромки...- плетенка - здесь: половик, сплетенный из полос сукна.

   Бурак - кузовок, коробок, корзиночка.

   Шугай, шугайчик - крестьянская короткополая кофта.

   "Кобыла" - скамья, к которой привязывали подвергаемого телесному наказанию.