Зелинский Фаддей Францевич - Царица вьюг (Эллины и скифы)

икажи.

   Приказываю: вызови мне княгиню Клеопатру.

   Идая развела в жаровне огонь, бросила в него разных трав, которые тотчас загорелись красным светом, и стала, беззвучно шевеля губами, произносить связывающие тело и душу причитания. Князь сам почувствовал, что его точно приковывало к тому месту, что он, даже при желании, не мог бы уйти. Кончив причитания, Идая подняла жаровню над бездной и опрокинула ее. Тотчас она вся озарилась красным светом.

   Вначале он ничего не мог разглядеть, кроме сплошного красного тумана. Мало-помалу туман стал местами плотнеть, местами разрежаться, очертания стали определеннее, - князь узнал женскую хорому своего дворца. И в ней туманные пятна качаются, переливаются. Идая продолжала беззвучно шевелить губами. Некоторые пятна слились вместе, сплотнились, составили человеческий образ, - князь узнал свою жену.

   - Клеопатра, голубушка! Взгляни на меня!

   Но княгиня стояла точно в забытьи, смотря пристально перёд собой. Затем она подняла руки, точно умоляя кого-то, стоящего перед ней.

   - Что это? На кого она смотрит? Там, перед ней, все еще реяли пятна красного тумана. Идая продолжала свои немые причитания. Опять пятна стали сливаться; наконец они вылились в стройный образ юноши в эллинском хитоне и с лихой всаднической хламидой через плечо.

   Клеопатра бросилась ему на шею и стала судорожно его целовать.

   И юноша нежно ее обнял.

   Тут князь громко вскрикнул - вернее, зарычал от нестерпимой душевной боли. Идая прекратила свои причитания, картина медленно расплылась в багровом тумане, который и сам стал постепенно угасать.

   - А, вот как ты коротаешь время моего отсутствия! Эллин! О да, конечно, он эллин, как и ты, а я - презренный скиф, варвар, нас вы привыкли даже людьми не считать. Теперь я понял, почему матушке с тобой невмоготу было. О, теперь я понял все! Прости меня, матушка... прости меня... Идая!..

   И он расплакался как ребенок. Идая положила ему руку на плечо.

   - Ты что думаешь делать, князь? Князь дико расхохотался.

   - Что делать? Вспомнить, что я варвар и скиф! Да, я варвар, но я князь, и смеяться над собой вам, эллинам, не дам!

   - Помни одно: в ее русых волосах есть один золотой, подаренный ей Герой при ее рождении. В этом волосе - волшебная сила. Помни это.

   - Волосы... да, волосы... конечно, - бормотал князь, точно не понимая того, что ему говорила Идая.

   Вблизи раздался треск, точно кто сухие ветви ломает.

   - А, приятель! Вовремя пришел, - сказала волшебница. Затем, обращаясь к князю: - Это - проводник. Иди за ним, он приведет тебя туда, где ты оставил свиту и коня. Остальное - твое дело.

   Князь в немом повиновении направился туда, где раздавался треск.

   Идая долго смотрела ему вслед: когда он исчез, она рассмеялась.

   - Спасибо, славные аргонавты! От вас, говорила бабушка, нам гибель грозит. Это мы еще увидим; пока же вы нас выручили.

   - Кто? - спросила Амага.

   - Не твое дело! - грубо ей ответила Идая. - Я совсем забыла, что ты еще здесь. Ну, идем домой.

  

   Княгиня Клеопатра все еще сидела в своей женской хороме, прижимая к себе и обнимая своих детей. Ее сердце было не на месте. Все еще звучал в ее ушах напев детской песенки, все еще витали перед ней глаза ее любимой богини, полные зловещих слез.

   - Ах, если бы отец скорее вернулся!

   Раздался топот одинокого коня.

   - Он! - радостно вскрикнула она. - Но отчего же он возвращается один, без свиты? Видно, в нетерпении опередил всех, хотел поскорее обнять... своих деток.

   Топот слышался все ближе и ближе. Княгиня вышла в главную хорому дворца.

   Конь остановился у входа; всадник с него соскочил. Дверь широко распахнулась, и князь Финей появился у порога.

   - Финей! - радостно вскрикнула Клеопатра и побежала ему навстречу. - Но что с тобой? Отчего ты такой бледный?

   Финей опять зарычал, как тогда у водопада; бросившись на жену, он схватил ее за волосы, пригнул к земле; сверкнул меч - и роскошная коса беспомощно повисла на левой руке исступленного.

   Тотчас высокий свод хоромы стал опускаться все ниже и ниже; красная роспись стен потонула в белесоватых пятнах; дверь точно съежилась и превратилась в низкое оконце, заделанное жирным полотном. Финей стоял, дико озираясь кругом.

   Клеопатра поднялась:

   - Что это, Финей? Кто меня оклеветал перед тобой?

   Эти слова вернули Финею его сознание.

   - Кто оклеветал? - спросил он с диким хохотом. - Вот кто! - и он показал рукою на свои два глаза. - Но пока они видят свет солнца, Финей им больше будет верить, чем лживой эллинской ласке! Ступай!

   И, схватив ее за руку, он увел ее из светлицы, не обращая внимания на плач своих детей. Вскоре затем он вернулся, бросился на стоявшую у стены постель, и сознание покинуло его.

   Когда он проснулся, был тусклый осенний день. У его изголовья сидела княгиня Амага; несколько поодаль стояла у кросен Идая и ткала; ее ткацкий челнок, перебегая взад и вперед между нитями основы, уныло жужжал. Весь воздух светлицы был пропитан едким запахом, знакомым ему с детства.

   - Матушка, я долго спал? Амага испытующе посмотрела на него.

   - Да, мой сын, очень долго. Мы уже думали, что ты не проснешься совсем.

   - Мы, говоришь ты. Кто это мы? И скажи, кто эта женщина там, у кросен? Как страшно сверкает игла ее челнока!

   - Игла как игла. Но как же ты не узнал собственной жены?

   - Жены? Кто моя жена?

   - Идая, дочь князя Тудала; своя, не чужая. Ты, видно, все позабыл?

   - Идая? Нет, не помню. Идаю помню. Только, что она моя жена, этого не помню. Но отчего ее игла так сверкает? Вся красная, точно раскаленная. И отчего с нее все время сочится кровь?

   - Это у тебя в глазах мутится, мой сын. Лучше постарайся еще заснуть; проснешься, будешь совсем здоров.

   - Нет, матушка, спать я теперь долго не буду. Я и то спал слишком много. И сон видел, такой чудный сон... Были у меня дети... и жена была... только не эта...

   Последние слова он прибавил шепотом, боязливо озираясь на Идаю.

   - И зачем она все время ткет? Так жалостно поет ее челнок, точно песню плача. И все кровь капает с иглы. Добежит до края направо - и капнет! Смотри, как нарастает лужа крови! Матушка, скажи ей, чтобы она перестала!

   Идая гневно швырнула челнок, и он повис на нити утока.

   Песнь прекратилась, но еще явственнее послышалось Финею: кап-кап-кап.

   Внезапно умолкшую песнь жалобы сменила другая, песнь гнева и кары. И раздалась она не в светлице, а над домом.

   - Что это? Матушка, что это? Все громче и громче - шум, треск, звон. Особенно звон - страшный, грозный, смешанный с завыванием и ревом. Финей вскочил с постели.

   - А, знаю! Матушка, это был не сон! Это она, она - Царица Вьюг!

   Шум спустился; слышно было, как трещали стропила кровли, разносимые Вьюгами. Все ниже и ниже. Вот вырвало бревно потолка - широкая волна белого света сорвалась вместе с клубящимся снегом в комнату Финея.

   Вьюги продолжали свое дело, вырывая бревна с потолка и стен.

   - Что это? - повторил Финей, весь бледный.

   - Расплата! - крикнула ему Идая со злобным смехом. - Прощай, Финей, скоро увидимся. Увидимся ли? Нет, этого не знаю; но я-то тебя увижу. Прощай!

   Сказала и исчезла.

   Вьюги, все в белых покровах, искали по всей площади разрушенного дворца. Песнь гнева опять сменилась песнью жалобы.

   - Нет ее! Нет нашей царевны, товарки Вьюг! Бедная царица!

   Но в их песнь ворвался голос, точно раскат грома:

   - Финей, Финей! Где мои внуки? Финей поднял свои испуганные глаза. За снежной завесой он разглядел на колеснице рядом с Царицей Вьюг грозный образ ее супруга, Горного Царя.

   - Финей, Финей! Где твои сыновья, мои внуки?

   Финей потупил глаза.

   - Ты, презренный отец, отдал их во власть злейшей из Гарпий, и она, проколов ткацкой иглой их ясные очи, ввергла их в подземелье над морем, недоступное для моих Вьюг!

   Финей глухо стонал.

   - Финей, Финей! Где твоя жена, моя дочь?

   - Изменница! Я наказал ее.

   - Кто тебе сказал, что она изменница?

   - Вот кто! Вот кто! - яростно продолжал Финей, указывая на свои глаза. - И пока эти свидетели видят свет дня...

   Горный Царь, спустившись с колесницы, стоял прямо над ним, осеняя его своими крыльями.

   - Пока эти клеветники-свидетели видят свет дня, моей дочери оставаться изменницей, да? Так вот же им - им и тебе!

   Он взмахнул крыльями - и черная ночь окружила Финея.

   - Час расплаты настал! Встань, старая, - крикнул он Амаге, лежавшей в его ногах. - Уведи сына в свой лесной дом над пещерой Гарпий; пусть там искупает свое и твое преступление. Будут ему милосердные люди приносить яства и вино, но немногое из многого подкрепит его тело. Гарпии будут похищать их приношения, оставляемое же отравлять своим смрадом. И все-таки голод заставит его питаться этой отвратительной снедью, невыносимой даже для тебя. Ты покинешь его, и никто, кроме его Гарпий, не будет ухаживать за слепцом. И будет он мучиться до тех пор, пока...

   Благоговейная песнь из сотни девичьих уст прервала его пророчество.

   - Слава! Слава! Слава Царице Небесной!

   Он сделал Амаге знак, чтобы она увела сына, и посмотрел вверх. На его колеснице, рядом с его женой, стояла другая женщина, выше и царственнее ростом. Белые Вьюги, подняв молитвенно свои руки, окружили колесницу и громко славили богиню.

   Та прижала к себе плачущую царицу.

   - Не предавайся отчаянию, дочь моя. Я сама благословила тебя на этот брак; но я знала, и ты знала, что путь твой покрыт терниями, что зависть и неблагодарность будут ответом людей на твои благодеяния. Но не считай разрушенным свое великое дело, не считай длительным торжество Гарпий, твоих непримиримых врагов. Будет свет, будет радость, будет любовь; пламя Паллады все-таки будет пылать в этой дикой стране. И пусть одно слово утешает тебя во все это лихолетие...

   Горный Царь, молитвенно подняв правую руку, с умилением смотрел на жену, как она доверчиво направляла свои взоры на богиню, улыбаясь ей сквозь слезы.

   - Это слово - аргонавты.

  

  

   - Теперь! Теперь или никогда!

   Темно-синяя каменная стена, преграждавшая путь чудесному кораблю, начала медленно раздвигаться; и тотчас, словно через открывающиеся стенки шлюза, в образовавшуюся расселину против бушприта стала вливаться морская волна. "Арго" чувствовала ее напор; опытный кормчий Тифис, принявший его заранее в свой расчет, приказал гребцам удерживать судно, пока стены не раздвинутся настолько, чтобы образовался достаточно широкий пролив. Когда это случилось, он дал знак своим громовым голосом, гребцы вмиг осушили весла - и "Арго" стрелой устремилась промеж уходящих стен.

   Ликующий крик пронесся по всему кораблю; но он быстро замер, лишь только гребцы убедились, как им еще далеко до выхода. Напор течения ослабевал по мере того, как обе грозные стены уходили все дальше и дальше; пришлось налечь на весла. Все аргонавты были на скамьях - Калаид, Зет, Пелей, сам Полидевк, сам Ясон; только кормчий Тифис был освобожден да певец Орфей. Он стоял под мачтой со своей волшебной кифарой в руках и пел товарищам бодрую гребецкую песню; могучая сила его голоса, его игры вливалась в мышцы гребущих. Он это замечал и нарочно ускорял ритм своей песни; влажные лопасти весел то и дело сверкали в лучах заходящего солнца, и багровые жилы разъеденных волнами черно-синих скал быстро мелькали перед взорами.

   Но вот эти скалы остановились.

   - Бодрее, друзья! - крикнул Тифис с дрожью в голосе. - Только бы нам через срединную черту перескочить; а там, как будут сдвигаться скалы, сами волны нас вынесут в открытое море.

   Все же ослабевание напора давало знать о себе: при всем усердии гребцов ход "Арго" становился все медленнее и медленнее. Орфей все пел и пел, стараясь своими бодрящими звуками заглушить беспокойство собственной души. Ему, стоявшему под мачтой, лучше прочих было видно, что темные утесы, раздвинувшись до крайних пределов, уже начали сдвигаться, а средина все еще не была достигнута.

   Быстрее и быстрее становился ритм его песни; пот градом струился с гребцов, "Арго" летела. И вот наконец желанный предел.

   - Средина! - крикнул Тифис - Теперь мы спасены!

   Но его надежда на благоприятное течение не оправдалась; напротив, появилось новое препятствие в виде сильного встречного ветра. Правда, парус был давно уже спущен, и лишь пустая косица качалась над кораблем; но сила ветра была такова, что даже борт ее чувствовал. И не одна только сила: какое-то странное, вяжущее зловоние разлилось по всему судну; у гребцов спирало грудь, они с ужасом замечали растущее утомление своих испытанных мышц.

   А темные скалы подходили все ближе и ближе; опять стали видны багровые жилы на их разъеденных боках. Жилы? Нет! Это явственно была кровь, кровь неосмотрительных смертных, некогда застигнутых здесь смыкающимися челюстями ненасытных Симплегад.

   Аргонавты все гребли и гребли, поминутно оглядываясь, скоро ли наконец выход; но им казалось, что они остановились. Да, стоит "Арго", стоит море: только стены Симплегад подходят все ближе и ближе, медленно, но неумолимо. Вот уже и выхода не видно, все потонуло в какой-то красной мути; и в то же время вяжущее зловоние становится сильнее и сильнее. Заволновалась, закопошилась красная муть; вот из нее выделяются образы - чудовищные, отвратительные, какие-то женщины с ногами птиц и с крыльями нетопырей. Они кружатся над обреченным кораблем, одна садится на бушприт, другая на косицу. Громко, как отчаяние, раздается песнь Орфея; но ее заглушает смех чудовищ.

   - А, вот вы где, Зет, Калаид, земляки, питомцы Вьюг! Поклон вам от царицы-матери! Поклон вам от сестры в подземелье! И поклон от племянников, внуков Горного Царя! Они вас не увидят, когда вы будете проплывать мимо - их глаза вытекли под иглой нашей сестры, новой жены вашего зятя.

   - Утешьтесь! - крикнула злобно вторая. - Не будете вы проплывать мимо их пещерной обители; вы здесь оставите ваши влажные следы на стенах утесов. А то, хотите, вознеситесь в воздух, попляшите с нами; в наших жарких объятиях вам слаще будет умирать, чем в ледяных тисках Симплегад!

   "Арго" стоит; реже и реже становятся взмахи весел, только обе скалы надвигаются все ближе и ближе; уже чувствуется сквозь удушливый смрад их холодное дыханье.

   - Гребите, друзья - отчаянно крикнул Тифис - Ваше усердие - наша единственная надежда.

   - Не единственная! - восторженно воскликнул Орфей. И, бросив кифару, он молитвенно поднял обе руки.

   - Госпожа, царица Олимпа! Если ты подлинно явилась Ясону и милостиво обласкала его, когда он перенес тебя через шумящий поток; если твоей волей возникла чудесная "Арго", заглядение смертных и твоя незакатная слава - о, теперь возлюби нас, Белораменная! Не дай исчадиям тьмы торжествовать победу над тобой и над нами; освободи нас от тисков сдвигающихся Симплегад!

   Молитва прозвучала и умолкла - но ее сменил внезапный крик радости, вырвавшийся из пятидесяти уст.

   Смыкающиеся стены были уже так близко, что их задевали краями своих лопастей гребцы средних скамей; но вдруг над богатырской фигурой Тифиса появилась другая, исполинская, вся утопающая в блеске своих золотых риз - аргонавты узнали свою заступницу, Царицу Небесную. Схватив могучей рукой корму корабля, она изо всей силы толкнула его по направлению к выходу. Крылатые чудовища при виде богини с жалобным писком умчались; "До свиданья!" - крикнули им вслед два юношеских голоса.

   Еще мгновенье - и "Арго" выплыла в открытое море. Богиня милостиво махнула рукой уплывавшим и исчезла в лучах заходящего солнца. И словно от движения ее руки поднялся ветер - свежий, душистый, бодрящий. Аргонавты вскочили со своих скамеек; тотчас белый парус весело повис на косице, надулся, зашумел; зашумели и зеленые волны, рассекаемые грудью устремленной "Арго".

   Но и тот и другой шум был заглушён могучей благодарственной песнью аргонавтов в честь их спасительницы, Царицы Небесной. Уже зашло солнце, мягкие лучи Селены залили палубу корабля - не смолкала лира Орфея, не смолкала ликующая песня его товарищей. Никому не хотелось на отдых; после такого чуда спать было невозможно. Мало ли ночей посвятили они веселию в те беспечные лемносские дни, пируя с Ипсипилой и ее амазонками! Ясон понял настроение своих товарищей; когда Орфей кончил песню, он велел выкатить из емкого трюма "Арго" чан душистого лемносского вина - и начался пир. Первая кратира в честь Геры, царицы Олимпа; вторая - в честь Ипсипилы и ее ласковых подруг, да за успех с золотым руном в таинственной Колхиде, да за что кто хотел... "За успех в борьбе с красными нетопырями!" - крикнуло два юношеских голоса. Но третья и последняя - опять в честь Геры-Спасительницы, супруги Зевса-Спасителя, всегдашнего владыки третьей кратиры.

   Лилось вино, лились и разговоры. Благоприятный ветер, посланный Герой, "славный товарищ", освободил аргонавтов от их гребецких тягот; даже Тифис счел возможным поручить руль своему молодому ученику Акмону и присоединиться к пирующим.

   Все были радостно возбуждены; после такого явного знака божьей милости уже никто не сомневался в конечном успехе. Но поговорить хотелось о многом. И все говорили под двойной лаской вина и удачи; но все умолкали, когда заводил речь Орфей.

   - Мы можем гордиться, друзья, слава о нас не заглохнет. Аргонавты, Колхида, золотое руно - эти слова, эти картины со всепокоряющей силой будут витать перед умами молодых, отважных пловцов, побуждая их к новым походам в неведомые моря и земли. И когда, после многих веков, пределы Атланта перестанут сдерживать мысль и волю людей в кругу старого света, когда их будут звать к себе другие земли за заповедным рубежом волн - это будут лишь новые аргонавты, и новое золотое руно будет их наградой на открытом ими материке.

   Но вы не должны думать, что вся цель и весь смысл нашего похода - чудесный клад, доставшийся колхидскому царю из рук эллинского отрока: мы больше дадим, чем получим. Вспомните о деяниях и событиях, которыми уже ознаменовалось начало нашего похода...

   Тут речь певца прервал крик молодого кормчего: "Земля!" Тифис вскочил со своего места и вперил свои зоркие глаза в туманные очертания берега, облитые светом полной луны: "Да, земля, - сказал он, садясь, - но не материк, а остров. Он весь белый, но не от лунного света; а от чего, не могу разглядеть".

   - Белый остров! - воскликнул Орфей, и его глаза загорелись пророческим блеском. - Белый остров! - повторил он медленно, погружаясь в глубокое раздумье. Никто не решился нарушить воцарившегося молчания.

   - Великие, смелые образы зашевелились в заповедной глубине моей души; не могу еще облечь их в слова. Белый остров! Вглядись в него внимательно, друг Пелей: он некогда будет тебе дороже твоей родной Эгины, дороже твоего фтиотского царства. Помните, аргонавты, как мы огибали Пе-лионский мыс, впервые выплывая в открытое море? Как вокруг нашей "Арго" зарезвились, взапуски с дельфинами, певучие дочери морского старца Нерея? Тогда впервые беспечное веселье молодости покинуло нашего товарища: запали ему в очи огненные взоры красавицы Фетиды, запала ему в душу ее звонкая песнь. Мужайся, друг! Правда, Фетида - краса выше человеческой доли, и не люди, а боги будут спорить из-за нее; но достанется она все-таки тебе. И за первой наградой последует вторая, еще более желанная: она дарует тебе сына могучее тебя, Пелид превзойдет Пелея, превзойдет всех когда-либо бывших богатырей... Туман застит взорам, едва вижу тебя, Немезида, едва вижу твою дочь, едва вижу твою страшную кару всему человеческому роду во исполнение воли Зевса и Матери-Земли... Но блеск очей Пелида победоносно сверкает из тумана, слава ему! Его начало - Фтия; его завершение - Белый остров...

   Мало-помалу смутные очертания промелькнувшего берега потонули во мгле, оставив в умах аргонавтов сознание того, чего они не замечали до тех пор: сознание чудесной быстроты, с которой мчался их корабль. Видно, благодать Геры все еще была с ними. Все это заметили, но никто не решился сообщить свое наблюдение другим: все ждали, чтобы Орфей возобновил прерванную речь.

   После краткого молчания, во время которого улеглось его волнение, он продолжал:

   - У Пелионского мыса - первое приключение, благодать коего в будущем неисповедима; на Лемносе - второе. Вы, аргонавты, беспечно сорвали цветы амазонской любви, предложенные вам царицей Ипсипилой; о ее плодах вы не думали, но боги думали именно о них, дозволяя вам этот чарующий отдых у порога Геллеспонта. Знаете вы, чем был до сих пор Лемнос?

   - Знаем, - ответил Калаид, - гнездом морских разбойников, тирренцев, они отсюда и на нашу Аттику нагрянули, усиливая смуту этой несчастной страны.

   - Он им и останется еще некоторое время, но ненадолго: в царстве Ипсипилы зародится ячейка эллинского Лемноса; оттуда мягкие нравы распространятся на весь остров. Всякий бог действует своим оружием: лемносская Афродита - чарами любовной неги, сплетая в кратковременные браки аргонавтов и лемносских амазонок. Но цель у всех одна: очеловечение человека.

   Отныне Лемнос, преддверие Геллеспонта, перестанет страшить эллинских пловцов; а помните вы, после этого второго приключенья, третье: помните грозу чужестранцев, чудовищного Амика, царя диких фракийцев на Босфоре? Это - твой незабвенный подвиг, друг Полидевк: ты в счастливом бою сразил исполина. Мы имели право убить этого насильника; но мы оставили ему жизнь, взяв с него торжественную клятву, что он и сам станет впредь гостеприимнее и научит гостеприимству своих варваров-подданных. Мы, аргонавты, не проливаем крови: мы содействуем облагорожению человечества, распространяя жизнь, а не смерть.

   И вот за третьим приключением четвертое: Симплегады и страшная опасность, грозившая нам от них. Заметили вы, друзья, то, что заметил я? Когда мы, милостью Геры, выплыли из роковой теснины - сдвинулись ли за нами утесы?

   - Нет, - воскликнул Ясон. - Правда, они быстро скрылись с очей, но пока они были видны, был виден и проход между ними. Я и то хотел спросить тебя, друг богов, что это значит.

   - Это значит, что Симплегады, побежденные нами, остановились навеки, исполняя назначенный им рок: они перестали быть засовом Понта и стали его вратами. Теперь, после аргонавтов, уже нетрудно будет эллинам пускаться в плавание по его зеленым волнам: мы открыли его для Эллады.

   Вдохновляемый внезапной мыслью, он встал: другие в недоумении последовали его примеру. Он схватил свой кубок и направился к борту судна.

   - Понт-Аксен! - возгласил он. - Угрюмое море! Довольно, суровая стихия, был ты ужасом пловцов: отныне ты будешь встречать их радушной лаской твоей сверкающей глади и твоих приветливых гаваней. Ты расцветишься белыми и алыми парусами судов, которые ты понесешь к загадочным берегам Скифии; дозволь же нам, твоим первым пловцам, первым наречь тебя именем, которое тебе дадут твои благодарные гости!

   И, выливая свой кубок в стремительно скользящие мимо корабля волны, он молитвенно закончил:

   - Будь к нам милостив, Понт-Евксин - Гостеприимное море!

   Все аргонавты вслед за ним опрокинули свои кубки, и долго еще носились над бурным шумом их радостные клики:

   - Будь милостив, Понт-Евксин!

   Луна уже склонилась к закату; на востоке слабо зарделись персты Зари. Многих одолела усталость, и они заснули, расположившись кто на палубе, кто в трюме под скамейками. Ясон с ближайшими товарищами опять наполнили свои кубки.

   - Скифия! - задумчиво продолжал Орфей. - Эллада и Скифия! Всегда я верил и теперь верю более, чем когда-либо, что нечто великое таится в соединении этих двух имен. До сих пор затвор Симплегад их отделял непреоборимой стеной, и лишь воздушные пути были открыты для редких избранников. На крылатой колеснице Триптолем перенес к скифам дары Деметры и с ними первые зачатки оседлой и достойной человека жизни; из Скифии перенес к нам вино мой учитель Дионис, а с ним и таинственное знание, впервые зародившееся в смутной, чарующей душе этого погруженного в глубокую дрему народа. Это было первое общение, дар и обратный дар; за ним последовало второе. По воздушным путям скифский Борей перенес к себе афинскую царевну Орифию, нынешнюю Царицу Вьюг далекого севера...

   Он опять замолк, пораженный внезапной мыслью, и стал беспокойно искать кого-то глазами.

   - Калаид, Зет, сыновья Царицы Вьюг! Что значили странные слова, с которыми к вам обратились эти чудовища? И кто они сами?

   Но прежде чем Бореады могли ответить, с кормы вторично раздался голос рулевого:

   - Земля!

   Тифис направился к форштевню.

   - Да, земля, - сказал он, вернувшись, - и этот раз, кажется, материк. Нас прямо туда и несет посланный Герой ветер. Пойду принять руль от ученика; пусть отдохнет.

   Когда он ушел, Орфей повторил свой вопрос.

   Эти чудовища, - ответил Калаид, - Гарпии, язва нашей страны, всегдашние противницы моей матери и ее Вьюг; но их слова мне самому непонятны. Они некогда властвовали над нашим народом; со времени прихода нашей матери они стали терять удел за уделом и под конец были оттеснены к приморской полосе. В ней они укрепились; но когда ее князь Финей женился на нашей сестре Клеопатре, можно было надеяться, что их зловонному царству и здесь наступит конец. Прощаясь с сестрой, чтобы присоединиться к вам, мы были уверены, что, вернувшись, не застанем их больше: молодая княгиня процветала, боготворимая своим мужем, благословенная мать двух отроков, таких же эллинов духом, как и мы. И меня беспокоит, что они все еще там.

   А помнишь, брат, - прибавил Зет, - наше прощание с сестрой и с племянниками? Помнишь ее грусть, их странный рассказ о встрече с Царицей Небесной, еще более странную песнь подаренной ею дудки-самогудки?

   Калаид вздрогнул:

   - Постой, постой! Слова я, конечно, забыл, но в них было жуткое сходство с насмешливым приветом Гарпий. Они принесли нам поклон от нашей сестры в подземелье - почему в подземелье?

   И от племянников, будто их очи вытекли под иглой их сестры, сестры Гарпий. Но они же говорили, что мы оставим влажный след на стенах Симплегад, и тут уже явно солгали; нечего тревожиться их бреднями.

   Ты был бы прав, если бы о том же не говорилось в вещей песне мальчиков... и о темнице их матери, и об игле какой-то чужой женщины... дай-ка припомнить.

   Подобрать парус, - крикнул Тифис с кормы. Несколько юношей бросились к канатам. Земля была уже близко: крутые, песчаные скалы, поросшие дроком и другим мелким кустарником. "Арго" несколько замедлила свой бешеный бег.

   Постой, постой! - продолжал Калаид. - Припоминаю:

  

   Ах, близок ли день?

  

   День... день... только как дальше?

   Он стал припоминать - и вдруг в изумлении вскрикнул. "Арго" как раз подплыла к желтым скалам, явственно выступавшим из предрассветного тумана, и в бодрящие волны морского воздуха стало уже вливаться душистое дыхание близкой земли - и вдруг вместе с ним заструились другие волны, волны жалостной песни с безлюдного берега:

  

   Ах, близок ли день? Пожалейте сирот:

   Не виден закат нам, не виден восход,

   С тех пор, как чужая к нам в дом забрела

   И в очи сверкнула злодейка-игла.

   - Что это? - шепнул Зет. - Скала поет?

   - Не скала, - ответил Калаид. - Они... они... Тише, опять тот же голос.

   Родимая чахнет под сводом тюрьмы,

   Отца истомили исчадия тьмы.

   Не виден закат нам, не виден восход:

   О море, земля, пожалейте сирот!

  

   - Они, несомненно, - воскликнул Калаид. - Ясон, будь другом: еще стадий направо - и откроется глубокий залив, на нем расположен, по ту сторону мыса, город Финея. Там аргонавтов ждет их пятое приключение. А мы тем временем - мы вспомним, что мы Бореады.

   С этими словами он сбросил хламиду и верхний хитон и предстал перед товарищами с парой могучих орлиных крыльев. Зет немедля последовал его примеру. Крик изумления вырвался из груди аргонавтов - кроме Ясона и Орфея никто не был посвящен в чудесную тайну.

   - Прощайте, друзья! - крикнули они, улетая. - Скоро увидимся. Посмотрим, что скрывалось в привете Гарпий!

   А "Арго" круто повернула направо мимо скал, навстречу восходящему солнцу.

  

   Княжеский совет был уже в полном сборе в большой сени городского дворца, но княгиня Идая не торопилась к нему выходить. В полном облачении, но простоволосая, она большими шагами ходила взад и вперед по своей хороме мимо какого-то женского существа отталкивающей наружности, горбатого, с платком вокруг головы.

   - Нет, Пефредо, это невыносимо, - сказала она наконец, останавливаясь. - В течение года это уже десятый заговор с целью свержения нашей власти и освобождения афинянки и ее отродья. Когда же наконец поймут эти люди, что афинские времена прошли безвозвратно? На этот раз чаша переполнилась. Мы были мягки, слишком мягки; пора...

   - Мягки? - насмешливо перебила ее горбунья. - А я-то думала, что ты оставила живыми афинянку и княжичей, чтобы держать их заложниками на случай мести Царицы Вьюг.

   - Конечно, и это имелось в виду. Но теперь это не так важно; после успеха наших сестер у Симплегад ее месть уже не так страшна. Нет, теперь пора положить всему этому предел. Заговорщиков, конечно, на кол, как и прежних; но афинянку и княжичей я сегодня же велю отравить и пронести их тела для похорон по всему городу: пусть убедятся все недовольные в бессмысленности своих мечтаний.

   Она опять зашагала по хороме; вдруг зоркая наблюдательница заметила, что ее поразила какая-то мысль; действительно, она опять остановилась.

   - Во всем этом одно для меня непонятно. Княжичи заключены в пещере отвесной приморской скалы; ее узкое отверстие заделано крепкой железной решеткой, оно доступно только крылатым Гарпиям, которые через него подают им их пищу; и никто из посторонних об этой пещере не знает. Еще надежнее место заключения бывшей княгини в подземелье под разрушенным дворцом. Как же могли эти безумцы мечтать об их освобождении?

   Горбунья загадочно улыбнулась; но прежде чем она могла ответить, в хорому вошла старшая спальница.

   - Княгиня, - сказала она, - тут стоит посланец от твоего совета.

   - Чего ему надо? - с досадой спросила Идая.

   - Совет просит тебя, если состояние твоего здоровья не дозволяет тебе выйти к нему, распустить его по домам.

   - Пусть скажет совету, что я очень тронута его заботой о моем здоровии, но что он тревожится понапрасну; меня задержали важные государственные дела, но я сейчас к нему выйду.

   - Распустить я вас распущу, - сказала она, когда спальница ушла, - притом надолго; пора покончить и с этим последним новшеством афинских времен. Дайте мне только провести мою новую меру - храм нашим Гарпиям на вершине мыса, что над городом, - а затем скатертью дорога... Но, Пефредо, ты как-то странно улыбнулась на мой вопрос; скажи, что тебе известно.

   - А вот что: все нити всех заговоров держит в своих руках одна особа, и эта особа - твоя свекровь, черная княгиня.

   - Как? Амага? Ты в этом уверена?

   - Как и в том, что я Пефредо, безобразнейшая из Гарпий.

   - А, вот как. Прекрасно, матушка-свекровушка, это по-скифски. Научилась, видно, у своего лесника пни выкорчевывать: сначала за меня против нее, затем за нее против меня. Посмотрим, однако, кто кого перехитрит. Кстати о леснике, как поживает Финей? Рад небось отдыху, который ему предоставили Гарпии. Ест вовсю?

   - Вряд ли. Он очень ослаб за последнее время. Все сидит, опершись на свой уставленный яствами стол, ничего не трогает и словно куда-то смотрит своими темными глазами. Иногда губами шевелит, словно говорит что-то кому-то.

   - А ты подслушала, что он говорит?

   - Да все одно и то же: "Радость моя, невеста моя, как люблю я тебя!"

   Идая рассмеялась.

   - Ну, и пусть любит на здоровье. Тоже жених, нечего сказать. Впрочем, он не на моей совести: пусть пеняет на своего тестя, Горного Царя... Однако пора наконец выйти к этим мудрецам. Итак, лишь только вернутся сестры, скажи им, чтобы покончили с заключенными: чем скорее, тем лучше.

   Она надела свою красную кику и направилась к выходу. У одного из преддверных столбов хоромы она заметила старуху всю в черном: согбенная, опираясь на свой посох, она с напряженным вниманием следила, казалось, за каждым движением повелительницы.

   - Ты здесь зачем, старая ведьма? Опять, видно, подслушивать пришла?

   - Пришла узнать, невестушка, не будет ли какого распоряжения от твоей милости? - льстиво ответила старуха, еще ниже сгибая свой стан.

   Изволь приходить, когда за тобой будет послано. А теперь вон, через черную дверь!

   С этими словами она прошла мимо нее, обливая ее, точно едким рассолом, гневно-презрительным взором своих колючих глаз.

   Старуха невольно подалась назад. Когда Идая прошла, она внезапно выпрямилась и стремительно метнула по направлению к ней свою правую руку, расправляя ее пальцы.

   - Все пять тебе в глаза! - прошептала она.

   После этого и она медленными шагами удалилась к указанному выходу - черной двери в задней половине дворца.

   - Я заставила вас ждать, бояре, - обратилась Идая к своему совету, - но не по моей вине: важные меры, которые я имею вам предложить, требовали подготовительных справок, совещаний и распоряжений.

   Угрюмое настроение совета не прояснилось после этих слов. "Справок, это понятно, - сказал старший боярин вполголоса, - но что касается совещаний и распоряжений, то ради них, казалось бы, и созывается совет".

   Идая насупила брови. "Погоди же, крамольник! - подумала она. - Я тебе припомню эти слова!" Все же она, точно не расслышав его замечания, продолжала, обращаясь ко всем:

   - Во-первых, тот новый заговор, о котором вы, вероятно, уже слышали. Преступники пойманы с поличным, с оружием, хранение которого запрещено, и показания моих доносчиков, а равно и некоторых из них самих, данные под пыткой, не оставили сомнения в смысле и цели их заговора. Я уже распорядилась, чтобы их казнили; надеюсь, что и вы не откажетесь подтвердить этот приговор.

   Глухой ропот послышался в совете.

   - Прости нас, матушка-княгиня, - возразил старший боярин, этот раз громко и вставая с места, - но князь-страдалец Финей предоставил боярскому совету все суды о жизни и смерти граждан.

   Уста Идаи искривились недоброй улыбкой. "Граждан! - подумала она. - Вот тоже наследие нелепых афинских времен!" - "Ты прав, боярин, - сказала она громко, - но заговорщики, стремящиеся к свержению законной власти, этим самым перестают быть гражданами и становятся врагами народа. К тому же я вам говорю, что суда здесь и не требовалось: преступники пойманы с поличным, приговор был предрешен схожими случаями в прошлом, а быстрота возмездия - лучшее средство пресечения таких же преступлений в будущем. Кто судит иначе, тот сам становится на сторону крамольников. Итак, дальнейших возражений нет?"

   Ропот продолжался, но охотников возражать действительно не было. Два-три боярина выразительно указали другим на несколько пустых мест в рядах советских кресел.

   - Приговор утвержден, - заключила Идая. - Затем второе дело. Вы знаете, что несчастный темный князь, под влиянием своей афинской жены, задумал обезобразить наш город храмами на эллинский лад в честь своих не столько скифских, сколько эллинских богов; самый пышный должен был возвышаться на приморской скале, господствующей над городом, и принять кумир родной богини этой втируши. Теперь времена другие; храмы я с вашего согласия приказала отчасти разрушить, отчасти превратить в тюрьмы, застенки и другие необходимые учреждения; что же касается нагорного, то я предлагаю достроить его, но с тем, чтобы поселить в нем могучих покровительниц нашего народа и признанной им власти, почтенных Гарпий с лесной пещеры...

   Но внезапно усилившийся ропот прервал ее слова; все говорили громко и вместе, но все во враждебном предложению духе. Тщетно княгиня стучала по полу своим княжеским посохом, тщетно пыталась она продолжать свою речь; как она ни краснела от всех этих потуг - шум не унимался.

   Вдруг ей пришел на помощь другой шум, раздававшийся сначала глухо, как отдаленный прибой, затем все явственнее и явственнее с площади и близких улиц. Но это был уже не столько шум, сколько крик - крик многих сотен голосов:

   - Аргонавты! Ясон и аргонавты!

   Румянец гнева вмиг сошел с лица Идаи: она побледнела и судорожно схватилась за сердце.

   "Аргонавты? - подумала она. - А Симплегады? Значит, они спаслись от них? Но как же могли они на своем корабле опередить моих сестер?"

   Долго ей, однако, раздумывать не пришлось; наружная дверь сени распахнулась обоими створами зараз, и вошло, сопутствуемое избранной толпой скифской молодежи, пятеро аргонавтов - оба Диоскура, Орфей, Пелей и во главе всех сияющий Ясон. Точно на гребне волны были они вынесены между рядами вскочивших со своих мест старцев к самому престолу Идаи.

   - Могучая княгиня, - начал Ясон, когда волнение улеглось, - от имени своего и своей дружины я прошу у тебя и у вас, скифские мужи, гостеприимства для краткого отдыха на нашем трудном пути к колхидскому царю Ээту.

   Так говорил, почтительно склонив голову и подняв для привета руку, прекраснейший юноша, когда-либо виденный не только в Скифии, но и в Элладе. Идая невольно залюбовалась им, его мужественно смуглыми щеками, стыдливый румянец которых красиво оттенялся русым налетом первого пуха молодости, его опущенными глазами, чары которых лишь чаялись сквозь густые ресницы, всем его стройным, упругим станом.

   - Гостеприимство, - милостиво ответила она, - дедовский обычай у скифов, и тебе не придется повторять твоей просьбы. Ты, конечно, фессалиец Ясон, сын Эсона, но кто твои товарищи?

   Ясон их назвал.

   - Вас только пять; где же остальные?

   - Кроме кормчего Тифиса с его учеником, не покидающих корабля, они в ожидании твоего решения остались у дверей твоего двора.

   Действительно, через открытые створы внушительно сверкали копья и кивали эллинские султаны.

   - Могу я узнать и их славные имена?

   Ясон перечислил присутствующих с обозначением каждого по имени, отчеству и родине; Идая, нап