Зелинский Фаддей Францевич - Царица вьюг (Эллины и скифы)

ряженно внимавшая его перечню, вздохнула свободнее.

   "Тех, значит, между ними нет, - подумала она, - видно, Гарпии сделали если не все, то хоть главное. Но как же все-таки могли они их опередить?" - Затем, обращаясь к Ясону, она продолжала тем же милостивым голосом:

   - Привет и от меня Ясону и его смелой дружине. Вы уже убедились, что вы не чужие для нас: молва - великая волшебница, ее не задерживают ни снежные Родопские горы, ни стальная стена Симплегад. А раз вы пожаловали к нам, мы вас так скоро не отпустим. Мои бояре почтут за честь принять в своем доме цвет эллинской молодежи; а предводителя - милости просим в наш княжеский дворец. Надеюсь, - и она значительно улыбнулась, - что вам у нас понравится не меньше, чем у лемносской царицы.

   - Прости, княгиня, но наши желания не идут так далеко. Нас зовет наш подвиг; и мы даже не хотели бы останавливаться раньше самой Колхиды. А поэтому мы просим тебя только, чтобы ты разрешила нам закупить на рынке твоего города припасы для столь далекого плавания.

   Тут только он поднял глаза; по их холодному блеску Идая поняла, что дальнейшие просьбы были бы напрасны, что пред ней не друг, а лишь почтительный враг. Опять вздохнула она, но этот раз уже не облегченно.

   - Кому предложено было большее, тому не отказывают в меньшем, - ответила она. - Идите, друзья, пользуйтесь всем, чем наш рынок богат; а когда по счастливом свершении вашего подвига вы будете у себя на родине вспоминать скифскую княгиню Идаю - судите о ней не по тому, что она вам дала, а по тому, чего вы не пожелали принять.

   После этих слов она отвернулась и старалась уже более не смотреть на Ясона. "Проклятое волшебство эллинской прелести! - сказала она про себя. - Опутало ты Горного Царя, опутало князя Финея; вот и меня едва не заставило забыть о задаче моей жизни. И поделом мне: отвергнута! Ну что ж, тем лучше: враги так враги. Так и запомним..."

   Ясон с товарищами молча поклонились княгине, затем старцам и, напутствуемые их доброжелательными прощальными словами, проследовали к выходу: оттуда они всей толпой направились к площади. Рядом с Ясоном шел веселый пересмешник Кастор.

   - Поздравляю с новым успехом, - сказал он Ясону, - Очень жалею, что Колхидой правит царь, а не царица; не то - мы могли бы считать, что золотое руно уже сверкает в заповедном ларе нашей "Арго".

   - Не торопись жалеть, - подхватил шедший за ним его брат Полидевк. - И у царей бывают царицы и царевны. И если за этим дело стало...

   - А в ожидании твоих царевен, - продолжал Кастор, - вот еще победа: видишь, там у перекрестка? Правда - она не первой молодости и красоты, но вида царственного. Посмотри, как она пожирает глазами нашего Ясона.

   - А за ним и тебя, мой брат! - ответил Полидевк.

   - О Горгоны почтеннее! И меня... А теперь и Пелея... Да чего ей от нас надо?

   Действительно, черная старуха впивалась своими жадными глазами в каждого из попарно проходивших аргонавтов; когда прошла последняя пара, она всплеснула руками и в отчаянии стала себя ударять по голове.

   - Убиты, убиты! Последняя надежда погибла!

   Ясон вернулся к ней.

   - Не скажешь ли ты нам, почтенная чужестранка, кто ты и почему наше шествие тебя смущает?

   - Скажу, но тебе одному. Отойдем в сторону.

   Разговор был продолжителен; когда он кончился, Ясон сказал своим:

   - Нет нужды всем идти на площадь; пусть пойдут пятеро, а мы, остальные, вернемся к "Арго". А ее возьмем с собой, но по возможности незаметно, чтобы та, - он указал на дворец, - преждевременно не узнала.

  

   Полуденная летняя тишина. Замерли в сонной недвижности бледные, прозрачные облака, виднеющиеся там и сям среди яркой синевы неба; повисли в усталой немоте листья тополя, освежающего своею тенью поникшее тело темного князя. Только водопад, низвергаясь в бездну, поет свою неумолчную грозную песнь про тягу всего горнего в долы, во всеприемлющее лоно Матери-Земли. Но темный князь, годы проведший под своим тополем, этой песни уже не слышит; вернее, он слышит в ней и сквозь нее другие звуки, недоступные слуху зрячих людей.

   Внезапный шепот по соседству с ним заставил его поднять голову.

   - Это ты, Зорбад?

   - Да, государь, это я; принес тебе твой обед. Но я вижу, ты еще и завтрака не тронул?

   - Не тронул, мой верный, как не трону и обеда. Время еды для меня прошло.

   Тут только лесник заметил странную перемену, происшедшую с князем - по-видимому, за ночь: в предрассветном тумане он ничего заметить не мог, когда он, отправляясь в лес, неслышно поставил обычный завтрак перед своим погруженным в глубокий сон господином. Теперь же он ясно увидел тихую радость, сияющую на его разъясненном челе, в бодрой напряженности его впалых щек, в легкой улыбке его бледных губ.

   - Что с тобой, государь? Неужели тебе удалось увидеть приятный сон среди безумного воя этой бурной ночи? И кто бы мог думать, что за ней последует такой ясный день!

   - Нет, Зорбад, лучше сна. Ты говоришь про бурю; но знаешь ли ты, что ее вызвало? О, мой дорогой, Царица Вьюг меня посетила в эту ночь. Она принесла мне прощение моего великого греха; сегодня, сказала она, наступит день искупления и чудес. И вот почему время еды для меня прошло... Помнишь, когда эти страшилища еще были здесь - ты принесешь мне, бывало, мой обед, но не успею я проглотить первого куска, как они, нагрянув, расхитят принесенное, а остальное отравят таким зловонием, что дыхание спирает. И все-таки гложущий голод заставлял меня есть эту отвратительную снедь, есть до тошноты, но не до сытости. А теперь - как приятно ласкает меня этот запах ржаного хлеба, свежего меда, в котором как бы растворилось летнее солнце, стольких овощей и плодов. Можно бы поесть вволю - страшилищ нет. А сердце другим занято...

   Он схватил Зорбада за руку.

   - Ты не слышишь, мой друг, но я слышу. Они уже там, среди развалин моего сельского дворца. Я слышу лязг их ломов, выламывающих камни подземного свода... Но кто мог им указать место, в котором я, безумец, заключил свою радость? Не иначе, как моя родная мать; она одна, кроме этой язвы, знала о нем. И она была виновна, и она должна искупить свой грех. Бог в помощь, матушка! Бог в помощь, доблестные друзья!.. А! Что за грохот? Это ключевой камень обрушился. Теперь сноп света врывается в подземелье, слепит глаза моей страдалице. Вот она поднимается по плетеной лестнице; ее поддерживают. И наверное, ее первый вопрос: где мои дети? И вероятно, второй: где мой муж? Она всегда была добра... так добра...

   Радостная улыбка исчезла внезапно с его уст; слезы градом катились с его темных очей, он принялся бешено ударять себя в голову и грудь.

   - О, я знаю все, все сказала мне Царица Вьюг. Это был ее брат, один из двух крылатых Бореадов. И они оба теперь здесь, приехали с аргонавтами. Я слышал взмахи их крыльев, нелегко было найти надбрежную пещеру, много раз пролетали они взад и вперед, пока не открыли ее. И теперь я слышу удары камня, которым они стараются пробить железную решетку. Долго приходится бить, чередуясь у узкого отверстия. А там, в глубине пещеры, две ясные головки... ясные волосы, ясные щеки, только ясных очей не видно: они вытекли под иглой этой...

   Зорбад схватил князя за руки, видя, что припадок бешенства готов повториться; тот мало-помалу успокоился, и опять на его лице отразилось напряжение радостного слушания - слушания того, чего никто, кроме него, слышать не мог.

   - Тише! Лес шумит. Это их шаги по сухим листьям и бурелому.

   Он умолк, все следя далекие звуки, ему одному слышные. Порой леснику казалось, что он вздремнул: так был он недвижен, опершись головой на руки. Но изредка он прерывал молчание, тихо шевелились его губы: "Вот умолкает шум шагов; видно, переходят болотистый Скретов луг". Затем, после долгого немого внимания: "Вот плеск весел послышался; это - переправа через Дуницу... Что это? Стук копыт о каменную почву и скрип колес? А, понимаю: взяли для нее подводу у перевозчика. Не могла, знать, при всей охоте совершить весь путь пешком, после долгого заключения... Стук прекратился, только шум слышен: это - Кречетова поляна. Теперь уж недалеко... И скрип и шум: это уже лес, наш лес... О сердце, сердце, еще немного..."

   Теперь и лесник уже слышал шум в лесу. Опять схватил он за руку своего господина, медленно поднявшегося со своего места; ему трудно было держаться на ногах, исхудалому от голода, а теперь и колени дрожали под ним, и он весь трясся, как в лихорадке. Он прислонился к тополю, невольно простирая свободную руку по направлению к лесу.

   Шум слышался все ближе и ближе. Вдруг кто-то крикнул: "Вот он! Вот он! Смотри, княгиня, он здесь!"

   Повозка остановилась. Финей бросился ей навстречу - и упал на колени перед своей женой, ловя руками край ее ризы, чтобы поднести его к своим устам.

   - И радость и горе, - сказал Ясон Финею, когда первое волнение супругов улеглось. - Мы привели тебе твою жену, князь Финей, но мы же приносим тебе последний привет твоей матери.

   Тут только Финей заметил, что Амаги среди пришедших не было. Он удивился.

   - Не хотела: "Я слишком виновата перед ним и хочу искупить свою вину. Подвал нашего дворца, темница моей снохи, пусть будет мне и затвором и могилою; я его уже не покину. Не приносите мне пищи; я все равно ничего не трону. Передайте моему сыну мой последний привет, и, если он хочет сократить мою муку, пусть громко скажет: "Матушка, прощаю тебя". Тогда мой дух мирно покинет мое исстрадавшееся тело. И ты, моя дочь, вели покрыть высоким княжеским курганом это место греха и скорби и справить скифскую тризну по мне. Старину вы этим схороните и откроете простор для новых, для ваших перемен".

   Финей побледнел. "Что делать, боги, что делать? Могу ли я отказать ей в упокоении, которого она требует, и продлить до бесконечности ее муку? Но могу ли я также исполнить ее волю, не становясь матереубийцей?"

   - Я и сам не решаюсь дать тебе совет, князь Финей, - ответил Ясон. - Но среди нас есть любимец богов, дух которого проник в запретные для смертного тайники истины и добра; согласен ли ты совершить то, что прикажет тебе Орфей?

   Финей некоторое время промолчал.

   - Орфей! - сказал он наконец. - Ты ученик нашего Диониса, в тебе слилась эллинская мудрость со скифскою; я уверен, что, следуя твоему совету, я не омрачу дня искупления новым грехом. Скажи мне, что должен я делать.

   - Твои опасения напрасны, князь Финей, - ответил вопрошаемый. - Не убийцей твоей матери будешь ты, а ее спасителем и единственным исцелителем ее зол. Ты должен немедленно исполнить ее волю.

   Финей обратился к своему далекому двору и громко и твердо произнес:

   - Матушка, прощаю тебя.

   Все присутствующие подняли правые руки в том же направлении. Наступило долгое, гробовое молчание.

   - Орфей был прав, - сказал наконец князь, - в глубоком благодарном вздохе-улетела ее душа. И видно, вещей была она в этот последний день своей жизни, что поручила погребение и тризну тебе, Клеопатра, а не мне.

   - Ты понимаешь ее волю?

   - Погоди спрашивать; знай одно: сегодня день чудес. И дай мне полюбоваться тобой... так, как это в моей власти.

   Он стоял перед ней; его руки коснулись - последовательно ее рук, плеч, лица, волос. Он радостно вскрикнул:

   - Отросли! Возвращен чудесный дар богини! Но почему, Клеопатра, не использовала ты вернувшейся силы своего волшебства, чтобы освободить себя? Свод твоей тюрьмы не устоял бы против той, которая вознесла потолки наших хором и обратила в роскошный цветник наш зловонный двор!

   - Теперь я тебе отвечу: погоди спрашивать. Скоро сам увидишь причину; да, увидишь, - прибавила она с ударением. - Но что с тобой?

   Действительно, Финей как бы не слышал ее слов; он опять весь был погружен в какое-то таинственное слушание.

   - Летят! - воскликнул он. - Летят тяжелыми взмахами, не такими, как прежде. Видно, у каждого по ноше в руках. О, день чудес! Скоро они будут среди нас...

   Он прижал руки к сердцу. Клеопатра тоже почувствовала, что силы ее оставляют.

   - А теперь, Финей, я отвечу на твой вопрос. Ты хотел знать, почему я не освободила себя сама? Моя волшебная сила была ограничена. Богиня, даруя мне золотой волос, даровала мне в нем определенное число желаний. И когда он отрос, у меня оставалось только одно. И я сказала себе: этим единственным желанием будет зрение моих детей и моего мужа. О, призри, Белораменная, на мою тоску и нужду!

   Она подняла руки для молитвы и затем опустила их на обоих своих сыновей - на их головы, чела, очи. Когда она отняла их, юноши вскрикнули и, в свою очередь, закрыли глаза руками. Потом они зарыли их в складках ее платья.

   - Мы видим, матушка, видим твою черную ризу, только ее, но и это такое блаженство. Дай привыкнуть.

   Поддерживая их и поддерживаемая ими, Клеопатра обратилась к мужу. Вторично она подняла руки.

   - Финей, козни предательской иглы уничтожены: богиня вернула зрение моим сыновьям. Познай и ты теперь ее могущество в моем исцеляющем прикосновении.

   Но Финей отступил:

   - Нет, Клеопатра, теперь и я отвечу на твой вопрос.

   Ответить ему, однако, не пришлось; ответил за него другой. В шуме водопада послышался голос, точно выходящий из заливаемой им скалы, и этот голос явственно произнес слова:

   - Финей! Ты готов?

   Финей преклонил голову и молитвенно поднял руки по направлению к водопаду; Клеопатра побледнела. Но аргонавты, стоявшие поодаль от обрыва, не расслышали таинственного голоса; их внимание было поглощено другим явлением, показавшимся над верхушками возвышавшегося против них леса. Он внезапно озарился каким-то красным сиянием.

   - Что это? Лес горит?

   - Нет, - ответил Ясон, - это та красная муть с Симплегад. Видно, придется здесь завести с ней более тесное знакомство.

   Действительно, это были Гарпии, только теперь возвращавшиеся с неудачного налета к своей всегдашней жертве. В один миг они покрыли своими красными телами поляну Финея, расхитили лежавшие на столе яства - и удушливое зловоние, распространившееся тотчас повсюду, показало всем, что и вторая часть их задачи была ими исполнена как следует. В своем бешенстве они, казалось, даже не заметили, что Финея за столом не было, пока одна из них его не открыла.

   - Вот он! Вот он! И афинянка с ним, и княжичи тоже. Видно, пока нас не было, заговор удался. Ну постойте, рано вам торжествовать победу. Вперед, Гарпии!

   Еще мгновение - и они растерзали бы княжескую семью. Но к своему ужасу они внезапно увидели между собой и ею два сверкающих меча.

   - Назад, богомерзкие! А, вы еще не знаете Бореадов!

   Отчаянный крик раздался из красного тумана, в котором копошились чудовища; он поднялся на воздух и стал быстро удаляться в том же направлении, за ним Бореады, с ясными орлиными крыльями, с ясными мечами. Но не успели присутствующие опомниться, как место красного тумана занял белый - поднялась внезапная метель, в глазах зарябило, точно от снегового бурана. Но это был не снег: среди белых крыльев кружились, под звон ветров, белые лепестки роз и левкоев.

   - Это Вьюги! - радостно крикнула Клеопатра. - Резвые подруги моего детства! Добро пожаловать, родные!

   - Да, это мы! - ответил голос из белой метели. - Поклон тебе от царицы нашей, матери твоей; она и сама приедет, нас вперед послала. Живо, сестры! Устроим облаву, чтобы ни одна из этих летучих мышей не могла вырваться! Половина от нас вперед, за Бореадами! А другая здесь останется - исполнять приказание другой Матери, царицы наших царей.

   И белое облако разорвалось пополам. Одна половина полетела вслед за исчезающей на краю кругозора красной мутью, другая пуще прежнего зарезвилась, закружилась. Все исчезло в опьяняющем вихре белых лепестков; не видно было отдельных образов, только голоса то там, то здесь вырывались из благовонной метели.

   - Клеопатра, ветроногая Бореада! В последний раз вспомни свое детство, попляши с нами, подругами твоими!

   - Клеопатра, почтенная княгиня! В последний раз постели ложе твоему мужу!

   - Плексипп, Пандион, витязи молодые! Покажите, что и в вас течет кровь Борея, Горного Царя! К нам, в наш буйный хоровод!

   Аргонавты невольно подались назад, предоставив всю поляну перед обрывом кружащейся рати Вьюг. Точно в тумане вырисовывался перед ними образ Финея: он все еще молился, окруженный белым сиянием. Внезапно он предстал перед ними во всей отчетливости один, на краю обрыва: метель потянулась к бездне, заволакивая водопад. Но это продолжалось недолго; только успели они оглянуться - и белая рать со звоном умчалась обратно; рядом с Финеем, все еще молящимся, стояла Клеопатра с детьми. Все стало по-прежнему, только теперь всякий шум прекратился, наступило полное, и жуткое, и благоговейное молчание. Волны водопада застыли наверху, над осушенною скалою; в скале показалась широкая пещера, а в ней - ложе, все покрытое мягким ковром из белых роз и левкоев.

   И вторично раздался тот же голос - этот раз уже явственно из пещеры:

   - Финей! Ты готов? Молящийся опустил руки.

   - Жена, дети, - сказал он тихо, - мне было даровано лишь краткое свидание с вами. Вы слышите - меня требует властная царица, Мать-Земля. Не нужно мне более телесное зрение - я им злоупотребил некогда, когда увидел то, чего не мог понять, увидел здесь же, в пене и тумане этого самого водопада, как порождение его пещеры, пещеры Гарпий. О слепец! Я не знал тогда, что здесь под фатой водопада ее второй выход и что злые Гарпии послали мне колдовские образы, которые смутили меня.

   Слава богам, все к лучшему теперь. Их волю мне поведала в последнюю ночь твоя мать, Клеопатра, - Царица Вьюг. Моя обитель отныне здесь, в очищенной и освященной, навеки скрытой от взоров смертных пещере. И вещим станет отныне шум этого умолкшего на мгновение водопада. Мою весть, весть просветленного божьей благодатью духа, услышат люди в нем. Я более не Финей, не слабый, близорукий скифский князь с его благими порывами, запечатленными проклятием несвершимости. В горниле страданий я впитал в себя все то, что скользило по моей душе, - все, чему ты меня учила, чарующая гостья из обетованной страны, благовестница очеловечения человечества в вечной природности, красоте и свободе. Таковым спускаюсь я в недра моей родной земли, чтобы и она прониклась этим знанием. Я более не Финей; я - зерно, опущенное под поверхность земли, условие и залог ее будущего урожая.

   Родные мои, друзья мои, Гарпий более нет - они не вернутся в нашу страну. Но время среди своих бесчисленных порождений не замедлит родить и новые силы, которые ополчатся, Клеопатра, против дела твоего и твоей благословенной матери; они заглушат его, если не найдут отпора себе в силах самой земли...

   - Финей, Клеопатра, берегитесь, - крикнул вдруг Ясон, указывая на укутанную в покрывало фигуру женщины, мелькнувшую из-за дерева.

   Но оба супруга, погруженные в великие откровения будущего, не расслышали его голоса; расслышала его таинственная фигура и поспешила скрыться в сумраке леса.

   - Жена, дети, - продолжал Финей, - держитесь вашего прежнего верного пути; достройте храмы, начатые в мое правление. Не вечно будут они стоять - но вечен тот дух, который заставит людей воздвигнуть их вновь. Вот то учение, которое они услышат в годину сомнений здесь, у вещего обрыва, в шуме Финеева водопада...

   - Финей! Час настал! - в третий раз воззвал тот же голос. И мгновенно белая пещера озарилась аметистовым сиянием: ее наполнил величавый женский образ, медленно выплывающий из ее темной глубины. Финей быстро простился с женой и детьми и верными шагами, точно зрячий, направился к краю обрыва. Все невольно последовали за ним - Клеопатра, сыновья, аргонавты. Вот он на краю - вот поднимает руки для последней молитвы - вот бросается в бездну. Но образ величавой жены подхватывает его и бережно укладывает, точно сонного ребенка, на мягкой постели из белых роз и левкоев.

   Все подняли правые руки для последнего привета.

   - Прости, герой Финей!

   - Прости, герой Финей! - воззвал пророк аргонавтов. - Живи в недрах родной земли бессмертным духом грядущих возрождений!

   Но резкий крик: "Этому не быть!" - нарушил воцарившееся благоговейное настроение. Та таинственная фигура, которую Ясон перед тем заметил на опушке леса, решительно выбежала на поляну. Она сбросила свое покрывало - присутствующие узнали Идаю.

   - Этому не быть! - повторила она, направляясь к краю обрыва. - Последняя из Гарпий не отдаст вам их заветной пещеры. Я разрушу ваши чары; как я при жизни стояла зримо и незримо рядом с ним, противясь эллинскому наваждению, так и во всю вечность я буду заглушать его внушения. Где он, там и я; и мы еще посмотрим, чей голос будет явственней звучать в шуме вещего водопада.

   Внезапно она, расправила пару огромных, красных нетопырьих крыльев и бросилась в бездну по направлению к озаренной аметистовым сиянием пещере. Но в то же время и высокий вал, возвышавшийся и клокотавший на вершине скалы - ринулся туда же: он обрушился всей своей тяжестью на ее крылья, прорвал их и увлек ее самое в бездонную пропасть. Еще мгновение - и голубая пещера исчезла за сверкающей ризой устремленных волн, и опять зазвучала неумолчная, грозная песнь водопада про тягу всего горнего в долы, во всеприемлющее лоно Матери-Земли.

  

   Солнце уже готово было погрузиться в багровую купель Евксина; его угасающие лучи заливали розовато-фиолетовым сиянием приморскую песчаную гору, от белых колонн недостроенного храма, венчавшего ее вершину, до бурых, плоских утесов берега. Среди этих утесов тихо качалась "Арго", еще прикрепленная ко дну своим якорем, а к суше своим причалом, но уже со спущенными сходнями и - ввиду открытого места - с поднятою мачтою. А берег был уставлен столами, креслами, стульями, скамьями. Здесь гремел пир - прощальный пир скифских бояр и аргонавтов. Давал его сам Горный Царь, занявший со своей царицей верхний стол; у стола рядом сидела княгиня Клеопатра, сияющая счастьем и красотой, имея по обе руки своих сыновей. Далее сидели попарно за каждым столом по скифу и по эллину. Прислуживали гостям резвые Вьюги, променявшие перед тем на узорчатые наряды свои обычные белые покровы.

   - Не по-нашему, - подумал, качая головой, молодой Акмон, ученик Тифиса, видя перед собой вместо обычного наполненного кубка - пустой, а рядом с ним по кувшину вина и воды. Налив себе вина, он пригубил его.

   - У, крепость какая! Боюсь, трех мер будет мало.

   Он намешал себе по своему вкусу, - но, к его удивлению, его белобородый сосед, наполнив свой кубок одним вином, залпом осушил его со словами:

   - Счастливо княгине Клеопатре!

   - Счастливо ей! - сказал и Акмон, осушая свой. Затем, обращаясь с улыбкой к своему соседу: - Крепки, однако, головы у вас, отец мой. Я пятью мерами воды разбавил свое вино.

   - Хорошо, что хоть этим взяли, - засмеялся скиф, - а то после этого правления даже стыдно было вам показать наш стольный град. Ну, авось, при княгине Клеопатре иначе будет; как вернетесь, пожалуй, и не узнаете нас... Впрочем, - продолжал он, - мне это вдвойне извинительно: я, старый, кончаю по-старому, да к тому же вот уже более суток, как ни один глоток не проходил сквозь ограду моих зубов, и не за трапезой готовился я провести эту ночь, а на колу.

   - Это что такое?

   Скиф описал ему подробно способ казни, грустно улыбаясь ужасу эллина.

   - Аполлон Отвратитель! - воскликнул юноша. - И это обычай у вас?

   - Нет, мой сын, с сегодняшнего дня уже не обычай. Это Идая сочла нужным воскресить старинный ужас, упраздненный с первых же дней правления просветленного князя Финея: для острастки, как она говорила. Острастка, как же! С каждым разом возрастало число заговорщиков против ее кровожадной власти; даже нам, старцам, невмоготу стало, когда замучили наших сыновей. Ничего, справили им теперь славную тризну; а пока, - прибавил он, наливая себе новый кубок чистого вина, - счастливо аргонавтам, и да здравствует эллино-скифская дружба!

   - На все времена, - восторженно крикнул Акмон, принимая протянутую ему руку старца. - Но как же вам все-таки удалось спастись?

   - Да все благодаря вам. Уже собрались сажать нас на кол; красная ведьма Пефредо руководила казнью. Вдруг вбегает, весь запыхавшись, лесник Зорбад. "Приостановите казнь, - кричит, - власть Гарпий свергнута, Клеопатра и княжичи свободны!" - "Лжет он! - рявкнула Пефредо. - Самого сажайте на кол!" - "Сажайте, коли лгу". Воины, однако, оторопели: а что, если правда? Как ни горячилась ведьма, а решено было послать ходока к водопаду. Тот скоро вернулся и еще больше рассказал: и про блаженную кончину страдальца-князя, и про безумную смерть Идаи. Тут воины бросились на Пефредо, связали ее и, сложив колья в костер, на нем же ее и сожгли. А нас подняли на свои щиты и в торжественном шествии принесли сюда - ты помнишь всеобщие ликования? Да и сам небось кричал не хуже других... Чу! Да что это? Память ли звенит в ушах, или новые ликования? Да, новые: у тебя, мой сын, глаза молодые, скажи, что там творится?

   Заходящее солнце освещало теперь только недостроенный храм, реявший розовым маревом над темной горой; но над ним явственно горели две новые звезды, подвижные звезды, а за ними тянулось длинное белое облако.

   - Да это наши! - крикнул Акмон, признав сверкающие мечи Бореадов. - Наши, а за ними, видно, и ваши, Вьюги небесные в их белых покровах. Да вот уже спускаются.

   Действительно, не прошло и минуты, как Калаид и Зет уже склонили свои мечи перед Горным Царем.

   - Радуйся, отец, радуйся, матушка! Подвиг, для которого ты нас родила, завершен.

   - Расскажите, как было все.

   - Гнали мы их перед собой, гнали широкой облавой; ни одной не удалось пробраться через ряды наших Вьюг. Все на запад, на запад, поверх дремучих лесов и сверкающих рек, пониже облаков небесных. Наконец - это было над островом среди желтых волн реки; такой широкой я еще не видал - наконец они изнемогли и с жалобным визгом спустились. Мы уже занесли над ними мечи - вдруг мне припомнились слова нашего пророка Орфея: "Мы, аргонавты, не проливаем крови". Нет, думаю, пусть наши мечи останутся чистыми и теперь. Взяли мы с них крепкую клятву, что они, пока жив будет мир, не покинут своего острова, и повернули обратно.

   Царь и царица обняли своих сыновей.

   - Но почему, матушка, - спросил бойкий Зет, - я вижу между вами пустой престол, да еще такой роскошный? Если он для нас, то и места мало и чести много.

   - Ты прав, мой сын, - рассмеялась царица, - он не для вас; а для кого, это вы в свое время сами увидите. А вы садитесь к сестре и пейте за здоровье новой княгини, по скифскому или по эллинскому обычаю, это как вам самим будет угодно.

   Среди сверкающего полуночного неба, над слабо мреющими колоннами недостроенного храма блеснула новая звезда: блеснула и стала медленно спускаться по склону темной горы до того места, где аргонавты пировали со скифами под ласковыми очами Горного Царя и Царицы Вьюг. Здесь, войдя в полосу багрового света факелов и лучин, она предстала взорам пирующих величавой женщиной в золотых ризах и заняла престол между царем и царицей.

   Аргонавты узнали свою всегдашнюю покровительницу.

   - Слава Гере! Слава Царице Небесной! - раздалось из пятидесяти уст, повторили их крик Вьюги, повторили и скифы; долго не смолкающий гул восторженных голосов стоял над береговой поляной.

   - Спасибо, друзья! - милостиво ответила богиня. - Вернитесь к своему веселью, к последнему кубку перед разлукой. А вы, шалуньи Вьюги, послушайте меня: я видела только что стаю белых голубиц-Плеяд. Они летят с берегов океана к моему супругу - Царю Олимпийскому. Их путь лежит через Симплегады; там до сих пор сдвигающиеся горы исправно убивали одну из их стаи с ее дарами. Теперь, благодаря мне и аргонавтам, их лёт безопасен. Пусть же они принесут мне сюда спасенную долю.

   Вьюги умчались в указанном направлении; богиня окинула пирующую толпу своими ясными взорами и остановила их на юных сыновьях Клеопатры.

   - Плексипп, Пандион, приблизьтесь сюда... Плексипп, где дудка-самогудка, которую я тебе дала?

   Юноша оторопел:

   - Богиня, так это была ты?

   - Ты угадал; где же дудка?

   Юноша сунул руку под хитон - и еще больше испугался; на простой мочалке беспомощно качался простой кусок бересты.

   - Испортил, видно? Вот что значит плясать в хороводе Вьюг.

   Но из глаз Плексиппа брызнули слезы.

   - Да что ты плачешь? Ты уже не дитя; на что тебе дудка?

   - Богиня, да ведь это был твой подарок.

   - Всякий дар по времени; не бойся, я утешу тебя. А теперь к тебе, друг Ясон, мое слово.

   Ясон подошел к царскому столу, приветственно подняв правую руку.

   - А ты сберег мой дар? Цела ли "Арго" со всей ее дружиной?

   - Нет, богиня, не цела. На Пропонтиде мы послали за водой младшего из аргонавтов, красавца Гиласа; он пошел и не вернулся. Думаем, что местные нимфы-Наяды, влюбившись в него, увлекли его к себе на дно родника. Не вынес потери своего молодого друга могучий Геракл. Опостылел ему после нее наш поход. Он остался там, и поныне, я думаю, кликами "Гилас!" оглашаются берега Пропонтиды. А на скамьях "Арго" два пустых места, и в ее борту две пустых уключины.

   - Этого быть не должно: вам пристойно будет предстать в полном составе пред очи колхидского царя... Борей, Орифия! Согласны вы отпустить ваших внуков в славный поход? Плексипп, Пандион! Хотите стать аргонавтами?

   Крик радости вырвался из груди обоих юношей.

   - Мы - аргонавты! Слышишь, матушка? Мы - аргонавты! Да здравствует кровь Борея! Четыре Бореада среди цвета эллинской молодежи!

   Но Клеопатра всплеснула руками:

   - Опять разлука! Не успела насладиться вами - и снова вас теряю!

   - Не бойся, Клеопатра, - стала ее утешать богиня, - ты увидишь своих сыновей покрытыми новою, неувядаемою славою - и некогда аргонавты воссядут на княжеском престоле приморской Скифии. А чтобы ты была вполне спокойна - Плексипп, Пандион! Я хочу вас вознаградить за потерю вашей детской игрушки.

   Она дала каждому по золотому рогу на золотой перевязи.

   - В минуту опасности, на суше и на море, стоит вам заиграть в подаренный мною рог - исполнение не замедлит. Итак, Ясон, прими от меня двух новый бойцов твоей дружины!

   Ясон протянул руку обоим юношам; те с жаром ее схватили.

   - А от меня, Ясон, - прибавил Борей, - прими обещание для Эллады. Я по-скифски, - он любовно посмотрел на жену, - вырвал жемчужину из роскошного ожерелья ее жен; но теперь, благодаря долголетнему общению с ней, дух эллинского благозакония захватил и меня, и я чувствую себя должником перед ее родиной. Останусь я им на много лет; но все же уплачу свой долг по-царски. Скажи своим землякам, когда в еще отдаленные дни волна варварства двинется с востока, чтобы захлестнуть эллинское благозаконие и эллинскую свободу - зять афинских царей с его Вьюгами разобьет эту волну. И тогда подножие Ардетта, омраченное ныне памятью о похищении Орифии, украсится алтарем в честь ее похитителя.

   Ясон в немом благоговении преклонил голову и отошел с обоими юношами к столу Клеопатры. Та, улыбаясь сквозь слезы, бросилась обнимать своих сыновей одного за другим.

   Друзья-бояре, советники мои верные! Вы видите, я теперь одна - и без мужа и без сыновей. Только на вас и надеюсь. Не оставляйте меня! Будем вместе править страной в законности и любви!

   Не оставим, матушка-княгиня, не оставим! Жизни не жалели для тебя - и совета не пожалеем!

   Никто не, сидел: охваченные торжественным настроением предстоящей разлуки все - и скифы и аргонавты - с кубками в руках теснились вокруг царского и княжеского столов. Вдруг в высоте опять раздался знакомый всем звон: взорам смотрящих представилась точно летящая золотая паутинка, окруженная белым облаком. Она все приближалась; вскоре из нее выделилось семь слабо мерцающих звездочек.

   - Прилетели! - сказала богиня. - Это Плеяды с Зевсова сада на берегах океана.

   Действительно, вскоре к ней подлетело семь белоснежных голубиц; Вьюги, исполнив свою задачу, удалились к товаркам. У каждой голубки с шеи свешивалась плетеночка на золотой нитке. Богиня, осмотрев всех, обратилась к одной:

   - Тебе, Стеропа, - сказала она, - предстояло погибнуть от сдвига Симплегад; заплати же за свое спасение. А перед твоим повелителем отвечу я.

   Она сняла с нее плетеночку и вынула содержимое - пузырек из горного хрусталя. Тут новая звезда загорелась в ее руках, и перед ее багровым блеском померкли светочи и лампады пира. Она вылила содержимое в свой кубок - и волна неземного благоухания прошла по рядам гостей.

   - Орифия, помнишь ты свою предсвадебную беседу с Горным Царем среди Вьюг на делосском корабле? Ты знала, что идешь на подвиг, а не на счастье; знала, что неблагодарность облагодетельствованного тобой народа будет наградой за благодеяние; и все-таки ты пошла. Это было по-эллински. Другие народы страдают каждый за себя: но страдания Эллады - искупление человечества. Предсказание исполнилось: ты испытала муку и в том, что есть для женщины самого болезненного и для царицы самого святого: твоя любимая дочь стала жертвой темных сил, и они же разрушили дело твоей жизни. Сегодняшний день вернул тебе и дочь, и плоды твоих трудов; но это было лишь восстановлением, а не наградой. Боги благодарны; награду ты получишь от меня.

   Она поднесла кубок к ее устам.

   - Царевна афинская, Царица Вьюг, прими наш высший дар, напиток бессмертия. Ты заснешь - в последний раз заснешь смертной дочерью Праксифеи. А проснешься в неувядаемой молодости божественной супругой бога северных ветров.

   Орифия припала к коленям своей повелительницы и осушила протянутый ей кубок; вслед за тем она склонила голову на ее лоно, и необорный сон смежил ее веки.

   Тем временем белые колонны недостроенного храма озарились серебристым сиянием; вскоре затем из-за противоположного им рубежа темных волн выплыла уже слегка ущербная, но все еще яркая луна.

   Для аргонавтов это был знак к отплытию. Началось движение, но без шума; послышались прощальные возгласы, но вполголоса: все уважали сон прекрасной царицы.

   Старый скифский боярин нехотя отпускал молодого Акмона.

   - Полюбился ты мне, молодец, - сказал он, приветливо глядя на него. - Молод годами, речами стар: уж такова, видно, ваша Эллада... Так как ты сказал: "На все времена"?

   - Да, отец, на все времена! - с жаром ответил Акмон.

   - Ну, так помни же!

   С этими словами он отстегнул свой меч, крепкий меч из халибийской стали с золотой рукояткой, и опоясал им юношу.

   - Аргонавтам я обязан его возвращением, - прибавил он, - пусть же он красуется отныне на аргонавте!

   Юноша покраснел от радости, но в то же время и от смущения. "Чем отплачу я богатому боярину, - подумал он, - я, бедный элевсинский гражданин?" Но он быстро поборол свое смущение.

   - Позволь и мне, отец, оставить тебе на память дар, хотя и невзрачный с виду, но великой и благодатной силы.

   Он добыл из-под своего хитона складень из многих тонких кедровых дощечек; все они были покрыты убористым письмом.

   - Часто, - пояснил он, - в ясные ночи, когда другие аргонавты гребли, а Орфей бодрил их своими песнями, я, склонясь на свое кормчее весло, записывал его вещие слова. Тебе я их даю, отец; ты же их береги. Ты узнаешь из них возникновение этого мира, узнаешь происхождение и смысл нашей жизни, узнаешь и судьбу, ожидающую вашу родину. О ней Орфей много и любовно пел - он, ученик и пророк вашего и нашего Диониса.

   Скиф задумчиво смотрел на протянутый ему дар.

   - Не больно я боек разбирать ваши мудреные эллинские письмена; но это ничего. Спасибо тебе: внуки разберут. Им многое будет понятно, чего уже не одолеть их старому деду... Постой, мне пришла мысль.

   Не выпуская руки юноши, он подошел к группе бояр и быстро обменялся с ними несколькими словами на скифском языке; те, видимо, одобрили его мысль. Затем он обратился к княгине Клеопатре и получил ее согласие, хотя и не без некоторого колебания. После этого, сопровождаемый ими, он подошел к престолу богини.

   - Гера Олимпийская, Царица Небесная! - сказал он ей. - В первый раз объявилась ты скифскому народу, приняв участие в его трапезе; позволь же просить тебя отныне занять прочное место среди нас твоим божественным естеством, позволь посвятить тебе этот пока недостроенный храм на горе, возвышающейся над нашим взморьем, и пусть лучи твоей милости зальют его так же ярко, как его теперь заливают белые лучи твоей сестры, царицы ночей.

   Богиня ласково улыбнулась.

   - Я принимаю ваше приглашение, скифские мужи, - ответила она, - верьте, Царица Небесная и ныне и во все времена будет милостивой заступницей вашей страны и вашего народа. Но мне неуместно обитать в храме, заложенном с мыслью о другой. Нет, друзья: мне вы выстроите новый храм на вашей городской площади, против здания вашего совета: это будет тогда, когда аргонавты вернутся и привезут вам обратно ваших княжичей. А этот предоставим его первоначальному назначению: пусть в нем обитает покровительница богозданной родины вашей царицы и вашей княгини, Дева-Паллада. Для меня она любимейшая изо всех богинь, и дело у нас общее: мы обе ведем человечество к величию - величию воли и величию мысли. Пусть же отныне храм Девы на Девьем мысе напоминает пловцам, что и среди скифов живет благозаконие и человечность!

   Скифы молча склонили головы.

   - Я рада, - продолжала Белораменная, - что моя побывка у вас увенчалась таким достойным, торжественным действием; хочу, чтобы оно еще более скрепило узы между вами и вашими друзьями в любимом городе Паллады. Пусть же песнь в честь ее покроет ваши прощальные приветствия!.. Плексипп, Пандион! Вы знаете гимн покойного деда вашей матери, богоугодного царя Пандиона Афинского?

   - Еще бы! - ответили юноши. - Это была первая песнь, которой нас научила она.

   - Спойте же его на прощание... Ее же не бойтесь разбудить: она от волшебного сна раньше времени не проснется, но сквозь сон услышит вашу песнь.

   И юноши запели, спускаясь с прочими аргонавтами все ниже и ниже по направлению к качающейся на волнах "Арго":

  

   Грозную дщерь громовержца восславим,

   Смертных владыки, бессмертных отца!

   Взоры к престолу Всевышней направим, -

   К мысли предвечной направим сердца!

   Правды и милости ты нам начало,

   Ты возрастила нам жниво из жнив;

   Узами дружбы ты граждан связала,

   В прах произвола ярмо обратив.

   Святость закона познайте, народы;

   Чарам любви покорись, человек.

   Славьтесь, Афины, отчизна свободы!

   Славься, Паллада, из века во век!

  

   Последние слова прозвучали уже с борта корабля. Причал был отвязан, сходни и якорь подняты; Ясон хотел уже приказать гребцам отправиться каждому к своему веслу, но княжичи уговорили его вместо этого повесить парус. Аргонавты, освобожденные от гребной службы, всеми голосами подхватили Пандионову песнь; княжичи стали сопровождать ее игрой на своих золотых рогах.

   Едва их звуки достигли материка, как среди Вьюг, окружавших полукольцом свою спящую царицу, началось беспокойное движение.