Верещагин Василий Васильевич - Литератор

орее!

   - Здесь он, здесь, только я сам не знаю, где именно... Не бойтесь, он здоров, то есть нет, он ранен, но легко, ей-богу, легко!.. Хочу навестить его, знаете, Михаил Дмитриевич просил непременно... только вы не беспокойтесь. Вы знаете, ведь турецкая армия положила оружие пред Михаилом Дмитриевичем - Вессель-паша прислал ему шпагу... Какой клинок!.. Впрочем, где же вам это знать, я и забыл ведь, что я первый с этим известием... Да, да, надобно поискать! - заговорил он в ответ на нетерпеливое движение девушки.- Где тут бараки?

   Не долго думая, женщины потащили его, по хорошо знакомым уже им улицам, к баракам.

   В первом же офицерском помещении, на койке только что умершего перед тем майора, положен был Верховцев.

   Он был в глубоком забытьи. В ногах, на кровати, сидел, ожидая прихода больного в сознание, молодой стрелковый офицерик, шибко сконфузившийся при появлении Наташи и Надежды Ивановны.

   До прихода дам он сидел в жалостном настроении, с одной стороны, жалея боевого товарища, с другой - боясь ответственности за долгое отсутствие из батальона; к тому же он недоумевал, какой принести ответ о раненом своему начальству, давшему такой положительный наказ. Увидев хорошенькую девушку, подошедшую к кровати, он быстро вскочил и еще быстрее улетучился из барака, так что, когда фельдшер захотел указать на него приступившим к расспросам дамам, как на очевидца всего того, что произошло с раненым, его уже и след простыл.

   Сергей Иванович открыл через некоторое время глаза, но скоро снова закрыл их, даже не обратив внимания на пришедших, по-видимому, не признавши их.

   Доктор, на вопрос Надежды Ивановны о том, в каком положении рана, увидевши, с каким боязливым интересом молодая девушка - родственница, невеста?- ожидала его определения, скомкал свой ответ в несколько неясных фраз: "Есть надежда, что поправится, лихорадки пока нет... после увидим".

   Надежда Ивановна и Наташа изъявили желание перенести раненого в более спокойное место, туда, где они занимались с больными, в госпиталь, расположенный в женском монастыре, и доктор, усталый-преусталый от работы над начинавшими уже прибывать ранеными, тотчас дал свое согласие на это.

   Таранов, внутренне мучившийся за своего приятеля, тяжесть положения которого ясно видел, чтобы не показать перед дамами своего беспокойства, стал усиленно суетиться и распоряжаться: достал чистые носилки, обещал людям на водку, если понесут в ногу и не будут встряхивать больного, а по улицам, как власть имеющий, расчищал дорогу, что было не легко, потому что она была вся запружена пешими, конными и повозками. В здании монастыря "дикий человек", как его называл Скобелев, в сущности же добрый и бравый, пустил в ход авторитет своего патрона для придания важности и значения своему товарищу, что, пожалуй, было лишнее, так как "сестрицы" были тут у себя дома и все, что можно было сделать для более покойного помещения больного, исполнили.

   Сергея поместили очень хорошо вместе с одним офицером генерального штаба; на пол постлали войлоков, войлоком же велели обить стучавшую дверь,- это последнее уже прямо по настоянию предупредительного Таранова, со слезами на глазах простившегося с барынями и с все еще не приходившим в себя другом своим.

   Сестры по-прежнему стали дежурить около больного: Наташа днем, Надежда Ивановна по ночам.

   Первую же ночь, почти всю напролет, тете пришлось пробиться около раненого, которому было нехорошо: пульс был очень част, в сердце сказывался беспорядок, сознание временами затемнялось... рана, видимо, вступала в какой-то нехороший период развития. Сергей был часто в забытьи, но в сознании, серьезен и как-то мало сообщителен; на вопросы отвечал "да" или "нет" и только раз выговорил доктору, осведомившемуся о том, как он себя чувствует:

   - Начинаю слышать какую-то глухую тяжесть, должно быть, конец...

   Он не обмолвился ни одним интимным словом с Наташею, даже в часы, когда товарищ его по комнате спал и девушка с замиранием сердца ждала хотя нескольких, хотя одного ласкового слова. Она приходила в отчаяние от его безучастного взгляда, часто подолгу устремленного на нее, как на чужую,- сердце ее холодело от этого металлического взора.

   Только раз ей показалось, что, когда она дотронулась до его руки, чтобы пощупать пульс, он тихо пожал ей пальцы, но так ничего и не промолвил. А как бы ей хотелось расспросить его о том, что он чувствует, где у него больше болит!

   Наказ доктора был ясен и положителен: "Никакого возбуждения!" - особенно ввиду возможности сотрясения головного мозга,- не вызывать больного на разговоры, и она не решалась спрашивать его ни о чем, так как последствия всякого напряжения мысли могли быть очень печальны.

   - Это шок,- объяснил молодой доктор Наташе, удрученной особенно бесстрастием и равнодушием Сергея Ивановича,- состояние, которое иногда следует за травматическими повреждениями. Нервная система ведь не у всякого относится одинаково к одним и тем же раздражениям, к тому же душевное состояние в момент поражения имеет не мало значения.

   - Но что же это значит, доктор, что он смотрит и как будто не видит, не узнает?

   - Сущность этого состояния заключается в необыкновенно сильном раздражении нервной системы, после которого она уже относится почти безразлично к новым раздражениям... Мысль его и все психические отправления черезвычайно вялы, отсюда то, что вас смущает.

   На вторую ночь, когда Надежда Ивановна, как когда-то в Бухаресте, дремала около подушки больного, он тихо окликнул ее.

   - Что вам, душа моя?

   - Я скоро умру.

   - Полноте, душа моя, даст бог... на все его святая воля...

   - Возьмите бумаги, запишите... как тогда... помните?

   Надежда Ивановна принесла перо и бумаги, но видела плохо от застилавших глаза ее слез.

   "Мое единственное желание,- тихо, с расстановкой, но довольно твердо продиктовал Сергей,- состоит в том, чтобы остающееся после меня имущество... было употреблено на дело устройства школ... на моей родине. Поручаю это дело заботливости друзей моих... Владимира Половцева и Наталии Ган..."

   - Согласится ли она?- тихо спросил он Надежду Ивановну, которая только кивнула головой, так как душившие слезы совсем отняли у нее голос.

   - Что касается той особы, о которой... помните ли?.. я уже распорядился...- проговорил Сергей, делая последнее усилие.

   К утру Верховцеву сделалось видимо хуже.

   - Если это шок,- наедине советовалась Надежда Ивановна со старшим доктором Пожарным, перевидавшим много ран на своем еще не старом веку и особенно в эту кампанию,- если это шок, то ведь он может пройти... можно ли иметь надежду?

   - Надежды покидать никогда не следует,- ответил тот,- но кто вам сказал, что это шок?

   - Мы слышали, здесь говорили...

   - Шок совсем не то. В данном случаем мы имеем дело с "септизэмией", или гнилостным воспалением брюшины. Вы видите эту подавленность, безучастие к окружающему, тусклые глаза, подернутые как бы легким флером,- больной не просит ни есть, ни пить, так ведь?

   - Да, он ничего не требует, только по нашему настоянию проглотил немного бульона.

   - Ну, да, вот видите, обратите внимание на сухие, потрескавшиеся губы, сильно обложенный язык...

   - Но ведь он ни на что теперь не жалуется, доктор.

   - Это-то и дурно, нервная деятельность его тихо угасает...

   - Значит, рана очень опасна?

   - Сама по себе - нет, бывают и хуже; но вследствие дурных условий она загрязнилась или дорогою, или от пули, которая могла затащить с собою клочья платья, белья... Меня беспокоит температура его,- он сгорает. Кроме того, возможно, что есть сотрясение мозга.

   - Сказать правду, доктор, с первого взгляда он поразил меня своим осунувшимся лицом и каким-то темно-желтым цветом... Скажите правду, доктор, есть ли надежда или ждать...

   - Повторяю вам, что надежды не надобно терять,- у него крепкий организм,- ответил доктор, стараясь не глядеть в глаза тетушке и делая вид, что ему пора идти к другим больным.- Может быть, в борьбе с септическим или заразным началом организм победит...- и доктор прописал к мускусу, дававшемуся внутрь, еще подкожные впрыскивания эфира, для поддержания падавшей деятельности сердца.

   Надежда Ивановна поняла, но поостереглась сообщить свои опасения Наташе, как-то застывшей в страхе и ожидании всего худшего.

  

  

   Володин начальник князь***, переезжая в Казанлык, остановился на время в Габрове, где он должен был осмотреть лазареты и сделать кое-какие распоряжения. Одно из первых посещений было в монастырский госпиталь, где он пробыл довольно долго в беседе с ранеными и докторами.

   Там лежал между прочим и полковник Перепелкин, начальник штаба Скобелева, один из лучших офицеров армии, раненный в спину, в то время как он вместе с неуязвимым генералом рекогносцировал дорогу спуска с гор.

   Его светлость долго говорил с ним, а потом хотел посетить и Верховцева, но доктор заметил, что раненый находится в крайней степени опасности, так что всякое возбуждение может привести прямо к "концу".

   Владимир переехал в Габрово за своим начальством, более чем когда-нибудь занятый мыслью о том, что теперь уже скоро, не далее как завтра, увидит своего бывшего приятеля и, наконец, сведет с ним счеты: без задора, но и без слабости, потребует от него объяснения побуждений, заставивших его нарушить самые элементарные правила дружбы - отбить у него невесту.

   Полковник Воллон, бывший при обходе госпиталя и встретивший потом Половцева, спросил мимоходом, видел ли он своего приятеля Верховцева?

   - Нет, не видал,- ответил Владимир, покрасневший от волнения при этом вопросе,- разве он здесь?

   - Здесь, умирает...

   Володе показалось, что он ослышался.

   - Что такое? Кто умирает?- переспросил он.

   - Сергей Верховцев умирает, говорю тебе.

   - Где? Ты видел его?

   - Нет, не видал. Его светлость хотел войти, но его не впустили. Я спрашивал доктора, есть ли надежда,- он ответил, что ни "малейшей", больше часу, говорит, не проживет, так что если ты хочешь застать его в живых - поторопись!

   Владимир схватил фуражку и опрометью бросился на улицу.

   О! как жалки, как ничтожны показались ему теперь его счеты с Сергеем! "Неужели он умер? неужели я его не застану в живых?"

   Он - не застал.

   Сергей лежал с спокойным величием неостывшего еще трупа молодого, красивого человека, осмысленно жившего, браво умершего и как будто не расставшегося еще с мыслями, наверное, не злобными, наполнявшими его голову при жизни. Едва заметная ироническая улыбка как будто блуждала на губах почившего, и лицо показалось Владимиру таким привлекательным, каким, может быть, оно никогда не было при жизни.

   Около тела сидела, нагнувшись, молодая девушка, в которой, раньше чем она подняла голову, Владимир узнал Наташу. Когда она взглянула на него, Половцев чуть не вскрикнул,- до того ее личико изменилось: оно осунулось и похорошело, в то же время глаза расширились, блестели лихорадочно,- видно, много пережила и перечувствовала она за то время, пока сначала строилось, а потом разрушалось ее счастье.

   Владимир заплакал; он крепко поцеловал рано надломившегося товарища и, вглядываясь в дорогие черты чуть-чуть улыбавшегося лица - такая знакомая улыбка!- мысленно извинился за все дурные предположения и намерения, долго не выходившие у него из головы.

   На вопрос, с которым Владимир обратился к Наташе, девушке было так трудно, по-видимому, отвечать, что он не настаивал и стал расспрашивать подошедшую Надежду Ивановну, прямо обнявшую его и откровенно выплакавшую на его груди горе своей Наталочки.

   - Как это случилось? Как же я не слышал об этом раньше? Мы узнали только, что турецкая армия положила оружие,- быстро стал расспрашивать Володя тетушку в углу комнаты.

   Потом он стал расспрашивать о Наташе: как она это переносит - как она похудела!

   - Я ведь знаю, что они близко... сдружились за это время... Что делать?.. Вам необходимо скорее уехать отсюда домой, дорогая Надежда Ивановна,- чем скорее, тем лучше. Расстояние, время умалят, сгладят потерю...

   - Да, милый Владимир Васильевич, уехать, уехать! Помогите мне уговорить ее! У нас не было еще с нею разговора об этом,- все случилось так неожиданно,- но она способна еще остаться, совсем убить себя... Конечно, я могу употребить власть, заставить ее послушаться, но ведь я всегда избегала этого, да и, сказать вам правду, душа моя, боюсь прибегнуть к этому теперь - она на себя не похожа.

   - Конечно, конечно,- ответил Владимир, и они решили, что сейчас он уйдет, но затем, сказавшись по начальству, придет скоро снова и поможет уговорить Наталочку уехать в Россию тотчас же после похорон Сергея Ивановича.

   Против ожидания девушка не выказала сопротивления и выслушала, не прерывая, все, что сказал Владимир в пользу немедленного отъезда; не прерывала его и тогда, когда он говорил о своем сочувствии ее горю.

   Они похоронили Сергея на другой же день, просто и скромно, на общем кладбище.

   Владимир, получив разрешение князя остаться в Габрове на сутки, чтобы проводить до могилы тело своего приятеля, торопился выпроводить барынь из зараженного города еще при себе. Он говорил, что не будет покоен, пока не посадит их в дорожный экипаж.

   Перед отъездом он еще раз просил Наташу, когда-то его Наталочку, не думать теперь ни о чем, кроме своего покоя и здоровья.

   - Она так много поработала, принесла столько жертв своим ближним, что имеет право на покой и ... на счастье,- прибавил он, едва сдерживая слезы.

   Надежда Ивановна умилилась, слушая Владимира: "Милый молодой человек, золотая душа!" - шептала она и решила сделать все от нее зависящее, чтобы загладить рану его сердца и снова сблизить молодых людей.

   Наташа, с своей стороны, очень серьезно слушала пожелания Владимира, и можно было думать, что она хорошо понимает, ценит его дружбу, может быть, даже не теряет надежду на счастье...

   Они простились хорошими приятелями и горячо, со слезами на глазах, пожали друг другу руки. Кто знает, однако, к кому относились ее слезы?

   События на театре войны шли быстро. Главная квартира перешла в Казанлык, откуда сначала кавалерия с Докторовым и Струковым, а потом и пехота со Скобелевым выступила по дороге к Адрианополю.

   Скоро было получено известие о том, что Струков встретил и отправил к главнокомандующему турецких послов, Намика и Сервера пашей, для переговоров о мире.

   Потом стало известно, что тот же бравый генерал занял с отрядом кавалерии Адрианополь.

   Молодежь в штабе не утерпела, чтобы не подшутить над почтенными пашами, чересчур торговавшимися с нами и искренно уверявшими наших дипломатов, что те не должны быть слишком требовательны, так как в Адрианополе войска наши встретят новую Плевну. Когда один раз ночью пришло известие о занятии города передовым кавалерийским отрядом, пашей нарочно тотчас же разбудили для того, чтобы поздравить со сдачею этой второй Плевны. Бедные паши чуть не заплакали.

   Для Владимира были как-то смутны и все эти события, и то, что происходило в его внутренней жизни. С одной стороны, сожалел он о потере своего товарища и друга, с другой - все происшедшее было уж очень горько и для сердца его, и для самолюбия.

   Самолюбие, впрочем, начало утешаться тем, что, по всей вероятности, Наташа увлеклась не столько собственно Сергеем, сколько его положением одинокого, беспомощного, страдающего,- ведь женщины любят самих себя в лице тех, которым они оказывают помощь. Значит, дело тут было не в предпочтении ему Верховцева, а чисто в сострадании к больному, раненому.

   Также и сердцу делалось легче от размышления о том, что памятные ему слова сказаны были Наташею не столько потому, что она решила окончательно соединить свою судьбу с его, Владимира, судьбою, сколько выразить свою привязанность ему, уезжавшему тогда на войну, казавшемуся ей героем, жертвою... Это ведь натурально! Так что в тогдашней близости их многое было не досказано и нарушение этой близости, наверное, не могло быть названо неверностью,- измены не было.

   К тому же нельзя было не видеть, что она держала себя теперь совсем не как виноватая в чем-нибудь, кому-нибудь изменившая, а как ни в чем не повинная, честная девушка, открыто оплакивающая свое горе. Вот Надежда Ивановна скорее как бы заискивала в нем, будто сознавала за собою что-то неладное, но и ее винить нельзя, так как ей, конечно, не под силу направлять побуждения сердца такой независимой девушки, как Наташа.

   Словом, Владимир, умягченный неожиданною смертью друга, сам собою, без всякого постороннего заступничества, совершенно выгородил Наташу, Сергея и даже Надежду Ивановну и признал во всем несправедливым себя, а свое намерение мстить за обиду, на три четверти созданную его воображением, прямо ребяческим.

   Этому полному примирению со всеми помогло и то обстоятельство, что Наталочка еще похорошела за последнее время; красота ее расцвела, развернулась за дни ее счастья, дни любви к Сергею, хотя Владимир относил перемену совсем к другому, именно к ее трауру, к черному платью, которое, казалось ему, поразительно шло к ней.

   "Она никогда не была хороша так, как в эти два последние дня,- черное к ней положительно идет!" - и он представлял себе эффект появления Наталочки в черном бархатном платье в Петербурге...

   Неужели, однако, он в самом деле думал жениться на ней?

   А почему бы нет? Ведь эта глупая история с Сергеем никому не известна, и девушка теперь больше, чем когда-нибудь, оценит его любовь и поймет его великодушие; нет сомнения, что теперь она ответит полною, беспредельною взаимностью. Тщеславие при этом подсказывало, что красота Наташи непременно будет замечена в столице, и воображение рисовало самые блестящие успехи с нею в обществе.

   Он опять сравнил Наталочку с тою светскою барышней, которая намекала на свое приданое и свою привязанность, так же как и на готовность выйти за него замуж, и сравнение выходило опять в пользу первой; правда, Наташа не так богата, как та, но, во-первых, и у Наташи, с имением тетки, кругленькое приданое; во-вторых, за нее все остальное: способности, ум, красота и неиспорченность; нет уменья жить и держать себя в свете, но ведь это пустяки, это само собою придет с годами и привычкою.

   Владимир уверен был, что ко времени приезда его в деревню, по окончании кампании, и ко времени свидания с Наташею мимолетная смута в хорошенькой головке ее пройдет и отношения их сделаются еще более искренними, чем были до отъезда его в армию.

   Письмо Надежды Ивановны из Систова уведомило о том, что они благополучно выезжают из этого города, направляясь в Бухарест, где, по всей вероятности, останутся некоторое время, чтоб отдохнуть и развлечься как от дороги, так и от тяжести пережитого.

   О Наташе она писала, что, не будучи больна, девушка выказывает признаки не то усталости, не то маленького недомогания, вернее, и того, и другого вместе. Надежда Ивановна не объясняла, чем именно проявляется это недомогание, упоминала лишь о вялости и легких головных болях и выражала сожаление о том, что Володя не с ними,- наверное, он развлек бы свою "кузиночку", отвлек бы ее от печальных мыслей, вроде того, что для нее все кончено, что ей надобно ждать теперь только смерти и т. п.

   Тетушка передавала ему поклон Наташи и еще - по ее настойчивому требованию - "желание Владимиру быть счастливым и ее дурно не поминать".

   Надежда Ивановна сделала приписочку, что ей стоило усилия исполнить последний каприз племянницы, но не послушать ее она не решилась, ввиду маленькой нервности девушки.

   От себя почтенная дама подчеркивала выражение надежды видеть Владимира у себя в деревне в возможно скором времени.

   Молодому человеку тем приятнее были этот намек и это приглашение, что они как нельзя более согласовались с его собственным, бесповоротно принятым решением. Нетерпеливее прежнего стал он ждать теперь конца кампании и возможности получить отпуск. Так как письмо Надежды Ивановны немножко обеспокоило его, то мысль, сказавшись больным, сейчас поехать провожать развинтившуюся Наталку не раз приходила ему в голову, но сознание служебного долга брало верх и прогоняло малодушное намерение.

   Когда главная квартира перешла в Сан-Стефано и переговоры о мире стали подвигаться, Володя начал считать дни, остающиеся до отъезда. "Терпение, терпение!- приходилось ему говорить себе,- ждать уже не долго!" - и действительно, ждать пришлось не долго.

   Новое письмо от Надежды Ивановны, на этот раз с черною печатью.

   Половцев так и замер. Он долго не решался вскрыть конверт, потому что содержание письма было для него и так ясно. Желание знать подробности заставило, наконец, прочесть его.

   Наташа умерла в Бухаресте от тифа, зачатки которого, надобно думать, таились в ней уже несколько дней,- так, по крайней мере, сказали доктора, те самые, с которыми она вместе занималась прежде в госпитале Бранковано.

   В болезни она часто много бредила, но перед самой смертью пришла в сознание и еще раз попросила "передать Володе Половцеву ее последний поклон и пожелание счастья", а также просьбу "не сердиться на нее".

   Надежда Ивановна заканчивала письмо обычною фразой выражения доверия к Провидению: "Да будет во всем его святая воля - и волос не спадет с головы нашей без воли его!"

  

  

   Володя женился на той самой светской барышне, которой он нравился и которая не ненравилась ему. Наташу он вспоминает только про себя, потому что молодая жена относится не совсем хладнокровно к памяти "об этой девочке": от кого-то как-то слышала она про романтическую историю за Дунаем и о ранней любви своего мужа к героине этой истории.

   Надежда Ивановна вся ушла в дела благотворительности, в память своей Наталочки. В перстне на ее руке морфин, от употребления которого она отвыкла на театре войны, заменен теперь маленькой прядью мягких белокурых волос, над которыми она почасту и подолгу плачет.

  

  

   Впервые - Русская мысль. 1894. Кн. 1-3. Отдельное издание: Художник В. В. Верещагин. Литератор: Повесть. М., 1894. Тогда же была переведена на немецкий язык и под названием "Der Kriegscorrespondent" вышла без пропусков, имеющихся в русском оригинале. Печатается по отдельному русскому изданию 1894 г.

   ...с врагом на Дунае...- В начале русско-турецкой войны 1877-1878 гг. линия фронта проходила по р. Дунай. ...разговаривал не только с животинами, но и оглоблями и постромками...- Реминисценция из "Мертвых душ" Н. В. Гоголя (гл. III). ...смягчение нравов эмансипациею... т. е. отменой крепостного права. ...наволока...- пойменный луг, низменный берег. Осман Нури-паша (1832-1900) - турецкий маршал, во время войны 1877-1878 гг. командовал войсками в Плевне. ...генерал Скобелев - Михаил Дмитриевич Скобелев (1843-1882), генерал от инфантерии, участник Хивинского похода (1873), подавления Кокандского восстания (1873-1876), Ахалтекинской экспедиции (1880-1881). Командовал отрядом под Плевной, дивизией в сражении под Шипкой - Шейново. Близкий знакомый В. В. Верещагина. Генерал Гурко - Иосиф Владимирович Гурко (1828-1901), во время войны 1877-1878 гг. во главе передового отряда совершил поход в Забалканье, командовал отрядом гвардии под Плевной, с 1894 г.- генерал-фельдмаршал. ...девушке в девятнадцать лет и эта шапка приставала - перефраз пушкинской строки из "Руслана и Людмилы" ("А девушке в семнадцать лет какая шапка не пристанет".) Крымская кампания - война 1853-1856 гг., закончившаяся поражением России и Парижским миром 1856 г. ...новый штурм плевненских укреплений...- Плевна штурмовалась четырежды. Третий штурм проходил 30 августа 1877 г., в день именин Александра II. ...пажеский корпус...- закрытое военное учебное заведение для детей дворянской аристократии, основанное в 1795 г. ...кроки местности...- чертеж участка местности, отражающий важнейшие ее элементы, выполненный при глазомерной съемке. ...Старик Скобелев...- генерал Дмитрий Иванович Скобелев, отец М. Д. Скобелева. ...поручик Грин...- военный агент США, сообщивший Александру II о неудаче третьего штурма Плевны. ...генерал Глотов...- имеется в виду генерал А. Д. Зотов, об этом случае рассказывается в "Наивностях" (см. с. 218). ...картины, достойные кисти Сальватора Розы.- Сальватор Роза (1615-1673), знаменитый итальянский живописец. ...тело его оставалось на поле битвы.- В этом эпизоде отразилась гибель брата В. В. Верещагина - Сергея. У Сергея ...ранено бедро... куски белья...- Описание раны героя соответствует характеру ранения, полученного самим В. В. Верещагиным на Шипке. Об этом рассказывается в "Очерках, набросках, воспоминаниях" (см. с. 176). Морфин сделался... потребностью...- также автобиографический момент, связанный с тяжело протекавшим выздоровлением Верещагина после ранения. "Шестая великая держава", газета Times...- ежедневная английская газета "Таймс" - "Времена", основанная в 1785 г. в Лондоне. ...случай по поводу... путешествия по Персидской границе - происшествие, случившееся с самим В. В. Верещагиным. ...старик Тургенев... успокаивал его...- автобиографический момент: случай, подобный описываемому, произошел с самим Верещагиным, пытавшимся опубликовать свой первый рассказ в одном из журналов. ...сдача Плевны...- Плевна была сдана 28 ноября 1877 г. Дорога, по которой шли пленные... одно сплошное кладбище.- Ужасная картина, которую наблюдал В. В. Верещагин, надолго захватила его сознание (см. "Реализм"), отражена в полотне "Дорога военнопленных (Дорога в Плевну)" (1878-1879). ...накануне Шейновского боя...- 27-28 декабря 1877 г. русские войска под командованием Ф. Ф. Раевского, М. Д. Скобелева и Н. И. Святополк-Мирского окружили корпус турецкого генерала Вессель-паши, который вынужден был сдаться. Адрианополь - город в Турции, современное название Эдирне.