Тэффи - Далекое

gn="justify">   Да, редактора я больше не видела, а вот с чучелом нам встретиться довелось и, глядя друг на друга, вспомнить былое...

  

  

  

   Меня часто спрашивают о происхождении моего псевдонима.

   Действительно - почему вдруг "Тэффи"? Что за собачья кличка? Недаром в России многие из читателей "Русского слова" давали это имя своим фоксам и левреткам.

   Почему русская женщина подписывает свои произведения каким-то англизированным словом?

   Уже если захотела взять псевдоним, так можно было выбрать что-нибудь более звонкое или, по крайней мере, с налетом идейности, как Максим Горький, Демьян Бедный, Скиталец. Это все намеки на некие поэтические страдания и располагает к себе читателя.

   Кроме того, женщины-писательницы часто выбирают себе мужской псевдоним. Это очень умно и осторожно. К дамам принято относиться с легкой усмешечкой и даже недоверием.

   - И где это она понахваталась?

   - Это, наверно, за нее муж пишет.

   Была писательница Марко Вовчок, талантливая романистка и общественная деятельница подписывалась "Вергежский", талантливая поэтесса подписывает свои критические статьи "Антон Крайний". Все это, повторяю, имеет свой raison d'etre. Умно и красиво. Но - "Тэффи" - что за ерунда?

   Так вот, хочу честно объяснить, как это все произошло.

   Происхождение этого дикого имени относится к первым шагам моей литературной деятельности. Я тогда только что напечатала два-три стихотворения, подписанные моим настоящим именем, и написала одноактную пьеску, а как надо поступить, чтобы эта пьеска попала на сцену, я совершенно не знала. Все кругом говорили, что это абсолютно невозможно, что нужно иметь связи в театральном мире и нужно иметь крупное литературное имя, иначе пьеску не только не поставят, но никогда и не прочтут.

   - Ну кому из директоров театра охота читать всякую дребедень, когда уже написан "Гамлет" и "Ревизор"? А тем более дамскую стряпню!

   Вот тут я и призадумалась.

   Прятаться за мужской псевдоним не хотелось. Малодушно и трусливо. Лучше выбрать что-нибудь непонятное, ни то ни се.

   Но - что?

   Нужно такое имя, которое принесло бы счастье. Лучше всего имя какого-нибудь дурака - дураки всегда счастливы.

   За дураками, конечно, дело не стало. Я их знавала в большом количестве. Но уж если выбирать, то что-нибудь отменное. И тут вспомнился мне один дурак, действительно отменный и вдобавок такой, которому везло, значит, самой судьбой за идеального дурака признанный.

   Звали его Степан, а домашние называли его Стэффи. Отбросив из деликатности первую букву (чтобы дурак не зазнался), я решила подписать пьеску свою "Тэффи" и, будь что будет, послала ее прямо в дирекцию Суворинского театра. Никому ни о чем не рассказывала, потому что уверена была в провале моего предприятия.

   Прошло месяца два. О пьеске своей я почти забыла и из всего затем сделала только назидательный вывод, что не всегда и дураки приносят счастье.

   И вот читаю как-то "Новое время" и вижу нечто.

   "Принята к постановке в Малом театре одноактная пьеса Тэффи "Женский вопрос".

   Первое, что я испытала, - безумный испуг.

   Второе - безграничное отчаяние.

   Я сразу вдруг поняла, что пьеска моя непроходимый вздор, что она глупа, скучна, что под псевдонимом надолго не спрячешься, что пьеса, конечно, провалится с треском и покроет меня позором на всю жизнь. И как быть, я не знала, и посоветоваться ни с кем не могла.

   И тут еще с ужасом вспомнила, что, посылая рукопись, пометила имя и адрес отправителя. Хорошо, если они там подумают, что я это по просьбе гнусного автора отослала пакет, а если догадаются, тогда что?

   Но долго раздумывать не пришлось. На другой же день почта принесла мне официальное письмо, в котором сообщалось, что пьеса моя пойдет такого-то числа, а репетиции начнутся тогда-то и я приглашалась на них присутствовать.

   Итак - все открыто. Пути к отступлению отрезаны. Я провалилась на самое дно, и так как страшнее в этом деле уже ничего не было, то можно было обдумать положение.

   Почему, собственно говоря, я решила, что пьеса так уж плоха! Если бы была плоха, ее бы не приняли. Тут, конечно, большую роль сыграло счастье моего дурака, чье имя я взяла. Подпишись я Кантом или Спинозой, наверное, пьесу бы отвергли.

   - Надо взять себя в руки и пойти на репетицию, а то они еще меня через полицию потребуют.

   Пошла.

   Режиссировал Евтихий Карпов, человек старого закала, новшеств никаких не признававший.

   - Павильончик, три двери, роль назубок и шпарь ее лицом к публике.

   Встретил он меня покровительственно.

   - Автор? Ну ладно. Садитесь и сидите тихо.

   Нужно ли прибавлять, что я сидела тихо.

   А на сцене шла репетиция. Молоденькая актриса, Гринева (я иногда встречаю ее сейчас в Париже. Она так мало изменилась, что смотрю на нее с замиранием сердца, как тогда...), Гринева играла главную роль. В руках у нее был свернутый комочком носовой платок, который она все время прижимала ко рту, - это была мода того сезона у молодых актрис.

   - Не бурчи под нос! - кричал Карпов. - Лицом к публике! Роли не знаешь! Роли не знаешь!

   - Я знаю роль! - обиженно говорила Гринева.

   - Знаешь? Ну ладно. Суфлер! Молчать! Пусть жарит без суфлера, на постном масле!

   Карпов был плохой психолог. Никакая роль в голове не удержится после такой острастки.

   "Какой ужас, какой ужас! - думала я. - Зачем я написала эту ужасную пьесу! Зачем послала ее в театр! Мучают актеров, заставляют их учить назубок придуманную мною ахинею. А потом пьеса провалится и газеты напишут: "Стыдно серьезному театру заниматься таким вздором, когда народ голодает". А потом, когда я пойду в воскресенье к бабушке завтракать, она посмотрит на меня строго и скажет: "До нас дошли слухи о твоих историях. Надеюсь, что это неверно".

   Я все-таки ходила на репетиции. Очень удивляло меня, что актеры дружелюбно со мной здороваются, - я думала, что все они должны меня ненавидеть и презирать.

   Карпов хохотал:

   - Несчастный автор чахнет и худеет с каждым днем.

   "Несчастный автор" молчал и старался не заплакать. И вот наступило неотвратимое. Наступил день спектакля.

   "Идти или не идти?"

   Решила идти, но залезть куда-нибудь в последние ряды, чтобы никто меня и не видел. Карпов ведь такой энергичный. Если пьеса провалится, он может высунуться из-за кулис и прямо закричать мне: "Пошла вон, дура!"

   Пьеску мою пристегнули к какой-то длинной и нудной четырехактной скучище начинающего автора.

   Публика зевала, скучала, посвистывала.

   И вот, после финального свиста и антракта, взвился, как говорится, занавес и затарантили мои персонажи.

   "Какой ужас! Какой срам!" - думала я.

   Но публика засмеялась раз, засмеялась два и пошла веселиться. Я живо забыла, что я автор, и хохотала вместе со всеми, когда комическая старуха Яблочкина, изображающая женщину-генерала, маршировала по сцене в мундире и играла на губах военные сигналы. Актеры вообще были хорошие и разыграли пьеску на славу.

   - Автора! - закричали из публики. - Автора!

   Как быть?

   Подняли занавес. Актеры кланялись. Показывали, что ищут автора.

   Я вскочила с места, пошла в коридор по направлению к кулисам. В это время занавес уже опустили, и я повернула назад. Но публика снова звала автора, и снова поднялся занавес, и актеры кланялись, и кто-то грозно кричал на сцене: "Да где же автор?", и я опять кинулась к кулисам, но занавес снова опустили. Продолжалась эта беготня моя по коридору до тех пор, пока кто-то лохматый (впоследствии оказалось, что это А. Р. Кугель) не схватил меня за руку и не заорал:

   - Да вот же она, черт возьми!

   Но в это время занавес, поднятый в шестой раз, опустился окончательно и публика стала расходиться.

   На другой день я в первый раз в жизни беседовала с посетившим меня журналистом. Меня интервьюировали.

   - Над чем вы сейчас работаете?

   - Я шью туфли для куклы моей племянницы...

   - Гм... вот как! А что означает ваш псевдоним?

   - Это... имя одного дур.., то есть так, фамилия.

   - А мне сказали, что это из Киплинга.

   Я спасена! Я спасена! Я спасена! Действительно, у Киплинга есть такое имя. Да, наконец, и в "Трильби" песенка такая есть:

  

   Taffy was a walesman,

   Taffy was a thief...

  

   Сразу все вспомнилось.

   - Ну да, конечно, из Киплинга!

   В газетах появился мой портрет с подписью "Taffy".

   Кончено. Отступления не было.

   Так и осталось

  

   Тэффи.