Салиас Евгений Андреевич - Крутоярская царевна

ерь Мрацкий, почти никто не допускался. Только старик лакей Герасим имел право входить рано утром и обметать пыль со столов, где лежали кипами всякого рода бумаги.

   Помимо опекунского управления у Мрацкого были и другие дела, о которых ходили в Крутоярске только смутные слухи. Знали наверное только одно, что Мрацкий один из второстепенных членов соляного откупа.

   - Сергей Сергеевич! - выговорила женщина, входя в горницу своей особой походкой мелкими шажками и переваливаясь с боку на бок.

   - Чего еще? - отозвался Мрацкий не оборачиваясь.

   - Гонец из Самары от губернатора. Вот!..- И Анна Павловна протянула мужу большой пакет с восковой печатью.

   Глаза Мрацкого блеснули сильнее. Он взял пакет, повертел его в руках, затем, не распечатывая, бросил перед собой на стол, вскинул маленькие серые глаза на жену и выговорил:

   - Начинается!

   Анна Павловна с трудом уместилась на маленьком стуле, стоявшем неподалеку, и, уподобляясь большому забору на подпорке, глупыми глазами смотрела на мужа. Противоположность во всем со своим мужем, она и взглядом отличалась от него тем, что была, по русскому выражению, "лупоглаза...". Те же глаза передала она и старшему сыну Илье.

   - Да, сударыня,- ехидно выговорил Мрацкий,- начинается!

   - Что же такое-с?

   - А то, что всякому понятно, кроме тебя, дуры.

   - Это, Сергей Сергеевич, конечно. А вы скажите...

   - Начинается, сударыня моя, давно мною ожидаемая война, вроде вот той, что прозывают семилетней с немцами. Вот и у нас в Крутоярске начинается война и долго ли продолжится - неведомо. Может, четыре года, может, и больше, может, до совершеннолетия Нилочки и вступления во все ее права. А может, война возгорится и в несколько месяцев окончится, а кто победит - неизвестно. Надо надеяться, что Сергей Сергеевич Мрацкий! А потому, думаю, он победит, что от пушки и до перочинного ножа включительно всякое при нем оружие будет. Во всеоружии воевать будет, как сказывается!..

   Все это Мрацкий проговорил, глядя в окно, где бушевало ненастье, мелкий дождь, ветер и холодная сырость.

   - Да вы, Сергей Сергеевич, опять так все рассказали, что я, по моему малоумию, ничего не поняла. С кем же война-то? С туркой, что ли?

   Мрацкий качнул головой.

   - Что же, пожалуй, что и с туркой тоже будет, коли не с самим туркой, то с татарином... с Никишкой! Он ведь тоже полутурка. Да и неужто же ты, моя оглашенная,- мягче и почти нежно выговорил Мрацкий, глядя на жену,- неужто ты совсем не догадываешься, что это за письмо из Самары. Вот, не читая, тебе прочту. Слушай, вот что тут написано!

   И Сергей Сергеевич, положив руку на пакет, начал говорить:

   - Дорогой и достоуважаемый приятель и сосед Сергей Сергеевич! пишу вам со скорым, чтобы поведать важное дело, с коим я на сих днях буду иметь великое удовольствие побывать в Крутоярске. А приеду я к вам, чтобы совать нос туда, куда меня не спрашивают, привезу с собой своего родственника - нищего князька, которого я, ни к черту не годный губернатор, хочу пристроить, женивши на опекаемой вами богачке. Вот ты это знай заранее, обдумай и придумай какие-либо средства меня заставить отъехать "несолоно хлебавши", потому что виды у тебя у самого на царевну другие - свои собственные. Денежки Нилочки и тебе тоже нравятся, как и мне. У меня князек - дальний родственник, а у тебя Илья - родной тебе сын. Понятное дело, что ты меня примешь, как козла в огород.

   Мрацкий замолчал, а Анна Павловна, давно сидевшая с удивленным лицом, вымолвила:

   - Неужто же это он все пишет? Ведь тут и благоприличия нет никакого. Зачем же он ругается?

   Мрацкий, не отвечая, разорвал пакет, вынул письмо, прочел его и затем обернулся к жене.

   - Ну, вот, оглашенная моя, как я сказал, так и есть. Приедет он на сих днях со своим князьком сватать его. Вот и прав я, говоря, что начинается война.

   Наступило молчание, после которого Анна Павловна тем же своим добродушно-глупым голосом спросила:

   - Как же нам быть-то, Сергей Сергеевич?

   - А что?

   - Да Илья-то...

   - Ну, так что ж?

   - Да как же, говорю, быть-то? Ведь за двух замуж не выйдешь! Коли она пойдет за этого князя, Илья-то наш при чем же останется?

   - С носом останется, голубушка!

   - А вы не допущайте, все в вашей воле.

   - Вот я и буду не допущать. Оттого война и будет. Но мне бы хотелось, чтобы Нилочка действовала, сама отказала, а не то, что мне ее пугать да против нее идти. Это своим чередом после будет, когда навернется другой какой... А их теперь, женихов, посмотри, тьма будет! Так один за другим и посыпятся! Всяк знает, что ей скоро семнадцать лет.

   Мрацкий помолчал, подумал и наконец выговорил:

   - Ты, Анна Павловна, теперь чаще ходи к этому дьяволу Марьяшке и сиди с ней, и в любви изъясняйся. Говори ей, что не ныне завтра наш Илья отправится на вторичную службу в Петербург.

   - Зачем же ему ехать?! - ахнула женщина.

   - Ох, оглашенная, да никуда Илья не поедет, а ты ей-то сказывай это. Если она заговорит что-нибудь насчет наших видов на Нилочку, так ты говори, что это давно оставлено. Поняла?

   - Поняла-с...

   - Ну, а потом будь добра и приветлива с Никишкой и так ему обиняком сказывай, что коли у него денег мало, коли понадобятся когда, да отец не дает, то чтобы у тебя попросил. А ты тогда приди ко мне да возьми. Сколько бы Стенька Разин ни попросил, я ему всегда дам. Спешить надо, а то он все вертится, вертится, а все еще не свертелся! Надо ему помочь шею себе свернуть. Ну, постой, еще что? Да... Где Аксютка, буфетчикова внучка, красавица-то ваша крутоярская?

   - Ее, Сергей Сергеевич, на огороды послали за что-то, картофель рыть, а кончит - на скотный двор пошлют.

   - За что же это?

   - А уж не знаю...

   - Кто же это распорядился?

   - Да вы же, Сергей Сергеевич.

   - Полно врать! Я-то - я, да я этого не знал и не знаю... Кто-нибудь из холопов подвел. Прикажи тотчас ее в дом опять взять, да выряди ее и никакой работы ей не давай, слышишь? Будь ты на что-нибудь годна, полно спать-то! - вдруг возвысил голос Мрацкий.- Ведь нельзя век свой храпеть! Теперь времена, видишь, какие подошли... Встряхнись, будь хозяйкой! Поняла?

   - Поняла-с...

   - Поняла-с, поняла-с! А сама сидишь - спишь! Приодень Аксютку, чтобы была совсем франтиха, и балуй на все лады. А как только приедет сынок Марьяшкин, так сейчас отрядить Аксютку к нему в услужение по части белья, что ли, чтобы она так при нем и состояла. Ну, вот, это пока все. Первое расположение войск перед цитаделью. Только не напутай, помни! Первое - с Марьяшкой любезничай и уверяй ее, как бы хорошо было Нилочке выйти замуж за князя, а второе - Илье пора уезжать на службу... Третье - Никишке деньги обещай и приходи за ними ко мне. Четвертое - Аксютку к Борьке, когда приедет, приставь... Не спутаешь?

   - Зачем, Сергей Сергеевич?

   - А затем, что ты - дура! - вдруг воскликнул Мрацкий,- Ну, ступай! Пришли через полчаса за ответом губернатору. Ну, а завтра я с Ждановым и с Марьяшкой буду совет семейный держать насчет князька. Да, думал я, а не ожидал, что так скоро будет начало военных действий. Думал, еще годик пройдет, ан вон оно сразу!.. И князек паршивый полез, и Борька из Питера не ныне завтра явится, да и Никишка, черт, вот уж месяц не буянит и трезвый ходит... Все напасти! Черт бы их всех драл! А тут еще двести возов соли пропало в пути! Ведь при этаких обстоятельствах голову-то бы надо иметь саженную, чтобы в ней все уместилось, а она у меня вон она... крошечная!

   - Зато она у вас, Сергей Сергеевич, о семи пядей во лбу.

   - Это ты откуда же выудила? Не сама же придумала?

   - Все так сказывают, что вы - умнеющий человек.

   - Да, около них, дураков, пожалуй, что и умен, а вот для самого себя кажусь иногда чистый дурак... Ну, уходи! - кончил Мрацкий, махнув на жену рукой.

  

  

   В тот же день во всем доме было всем уже известно, что губернатор с родственником князем собираются в Крутоярск со сватовством. Известие почти никого не удивило, так как князя Льгова давно уже считали почти самым лучшим претендентом на руку царевны.

   Но, однако, все чуяли, что дело просто не обойдется. Может быть, Нилочка сразу изъявит свое согласие, но ей, по несовершеннолетию, рассуждать не дадут, решат за нее ее судьбу. Покорится она - и все обойдется мирно и тихо, а не покорится - будет дым коромыслом в Крутоярске. Война, о которой говорил Мрацкий, чуялась всем.

   В тот же вечер Мрацкий послал сказать своему товарищу по опекунскому управлению, а затем и главной нянюшке Марьяне Игнатьевне, что просит обоих пожаловать к нему утром для совещания.

   Мрацкий всегда поступал так и сносился со всеми, как если бы жил не в одном и том же доме, а в другом городе. Иногда случалось ему даже писать Жданову из левого крыла дома в правый и просить письменного ответа.

   Жданов заставлял писать ответ какого-нибудь писаря и только подписывался длинною подписью: "прапорщик лейб-гвардии Ее Императорского Величества Петр Иванов, сын Жданов". Иногда подпись эта бывала длиннее коротенького ответа: "Беспременно буду" или: "Как пожелаете".

   Посланный Мрацкого принес ответ, что Петр Иванович - на охоте за зайцами вместе с Никифором Петровичем, а Марьяна Игнатьевна обещалась быть.

   - Когда же будут обратно с поля? - спросил Мрацкий.

   - Ночью или на заре, сказывают, велели себя ждать,

   - Хорошо, если приедет трезвый,- пробурчал Мрацкий,- а то отлагай дело, пока не проспится!

   Петр Иванович Жданов, второй опекун, но не в действительности, а только ради формальности, был очень удобным товарищем по опекунству для Мрацкого.

   Петр Иванович не вмешивался буквально ни во что уже много лет и только давал свою длинную подпись на самых важных бумагах. Он не пользовался никаким значением, не пользовался даже и видимым уважением обитателей Крутоярска.

   С ним обращались все запанибрата, даже писаря опекунской канцелярии грубили ему, и иногда Жданов принужден был жаловаться на них Мрацкому.

   Произошло это потому, что Жданов был чрезвычайно добродушный и беспечный человек. При этом у него было две страсти: охота и вино. Большую часть времени он был навеселе: никогда не пьян совершенно, но редко и в нормальном состоянии.

   Будучи страстным охотником, он иногда отлучался из Крутоярска на неделю и более в дальние болота. При нем был целый штат охотников - всякого рода разношерстный народ. Тут были и нахлебники, и писаря канцелярии, и дворовые, и крестьяне, и настоящие пройдохи, являвшиеся в Крутоярск к барину Жданову с коротким объяснением:

   - Я тоже охотник! Дозвольте быть при вас.

   Однажды один из самозваных гостей даже обокралЖданова: свел отличную собаку и стащил пару дорогих пистолетов. Насколько Мрацкий был занят разного рода делами, жил с постоянными планами и проектами, один другого хитрее, настолько Жданов был вечно свободен, праздный и веселый, но при этом постоянно витавший мыслями в поднебесье.

   Жданов был, сам того не зная, поэт и музыкант в душе. Он страстно любил слушать и петь народные песни и бренчать на балалайке и немножко на гитаре. Тайком от всех Жданов сочинял сам песни и певал их на привалах во время охоты своим соратникам, т. е. своей шайке прихлебателей-охотников.

   Ни разу никому не пришло на ум, что песни, петые Ждановым,- его собственного сочинения.

   Все удивлялись только, откуда Жданов достает их. Иным совершенно искренно казалось, что они эту песню уже слышали где-то, когда-то, готовы были поклясться, что они песню знали, да забыли.

   И этим наивно подтверждалось то обстоятельство, что песни Жданова были чистые, неподдельные народные песни. И Жданов сам не знал, что, может быть, лет сто спустя после него, будет петься на Руси его песнь и про нее скажут, что ее "сложил русский народ".

   Одно странное, непостижимое обстоятельство было загадкой. Все песни сочинения веселого и беспечного холостяка были грустны и тоскливы. Иногда в иной выражалась глубокая скорбь обо всем в мире. Одна песня, звавшаяся "Ох, неволя, неволюшка!", в которой повествовалось о жизни и приключениях крепостного парня, заеденнего помещиком и миром, часто вызывала слезы на глазах его товарищей по болотам и лесам.

   Разумеется, сочинитель этой песни за всю свою жизнь пальцем не тронул ни одного из крепостных холопов. Он понимал отлично и оправдывал, как кругом него порют и бьют, и в солдаты сдают, и в Сибирь ссылают разных рабов, но сам ни разу в жизни не сделал никого несчастным.

   И вот именно невидимая музыка в душе пожилого холостяка заставляла его так относиться к последнему писарю, к последнему дворовому, если он только был его товарищем по охоте, что все в Крутоярске относились к нему как к равному и, следовательно, часто грубили ему.

   Жданов всю жизнь избегал женщин и смотрел на брак так же, как другой смотрит на поступление в монастырь. Жениться значило для него - заживо похоронить себя. Однако раз в жизни холостяк отдал сердечную дань.

   Будучи по делам в маленьком городке почти на границе крымского ханства, он из жалости купил на базаре девчонку-караимку, болезненную и некрасивую, продававшуюся "на побегушки", т. е. как прислуга. Девчонке было всего 14 лет. Жданов купил ее с целью перепродать или подарить, но с тем, чтобы она попала к добрым людям. Таких долго не находилось, и, не зная, куда девать свою покупку, он оставил ее на время у себя в доме в помощь своей стряпухе... А затем как бы забыл о ней...

   Прошло года три, и Жданов, как-то однажды вернувшись с охоты, вдруг заметил, что караимка оправилась и стала очень недурна собой. В этот день на 17-летней девушке было новое красное платье и она бросилась ему в глаза поневоле.

   Не будь красного платья, Жданов, может быть, еще долго не заметил бы преображения некрасивой девчонки в красивую девушку.

   И он стал замечать ее чаще... т. е. обращать на нее внимание. Караимка оказалась скромной и очень не глупой, затем оказалась доброй, затем привязчивой, чувствительной ко всякой ласке.

   Как-то вдруг однажды к вечеру Жданов, болтавший с девушкой о пустяках, заметил, что она "чудно" смотрит на него. Он испугался ее глаз... Он именно от таких женских взглядов всегда бегал еще смолоду. Жданов решил скорее продать караимку, чтобы сбыть с рук от "греха".

   Но когда наступил час, условленный с соседом для продажи, случилось целое происшествие.

   Караимка собралась топиться, предпочитая смерть разлуке с своим добрым и ласковым барином...

   Разумеется, она осталась в доме и перестала быть на кухне.

   Чрез два года у нее родился ребенок, названный по дню рождения Никифором, но еще чрез год после вторых родов и мать, и мертворожденная девочка были похоронены вместе.

   После потери единственного любившего его существа Жданов снова по-старому избегал всех женщин на свете.

  

  

   На следующий день уже после полудня Мрацкий ожидал в маленькой гостиной своего товарища-опекуна и главную мамушку. Он вышел из своей рабочей горницы, так как в ней никогда никого не принимал.

   Расхаживая тихими шагами по гостиной, в ожидании приглашенных им на совещание, Мрацкий раздумывал, очевидно, о чем-то веселом или забавном, так как изредка ухмылялся, то самодовольно, то презрительно. Наконец он подошел к окну, остановился и начал шептать вслух:

   - Три мышеловки самые настоящие! На каждую мышку по одной! И в каждой мышеловочке по кусочку говядинки... Вся сила в том, хорошо ли наложены крючочки, хлопнут ли дверки, когда мои мышата глупые будут дергать говядину. Да, будет ли удача? Сомнение берет. Ну, да это хорошее дело. Как меня возьмет раздумье, сомнение, опасение за свой разум и за свою ловкость, так всегда удача пущая бывает. Относительно головореза Никишки бояться нечего. Он за сто рублей миллион продаст и после только разочтет, что потерял. Опасаться надо князька и Борьки. А уж для Никишки третья мышеловка так про всякий случай заготовлена. Господи помилуй, когда подумаешь, что все дело в этой тощей выдре Марьяне! Околей она за это время, была бы Нилочка одна на свете, приставил бы я к ней другую мамку, и были бы обе у меня в кармане. И был бы мой Илья крутоярским помещиком. За все эти одиннадцать или двенадцать лет не было ни одного случая Марьяну похерить! Вот, сказывают, теперь в Оренбурге бунтуют разная татарва и казаки, какой-то беглый каторжник выдает себя за покойного императора Петра Федоровича. На руку бывает это умным людям в их делах. Недаром пословица сказывает: "В мутной воде легче рыбу поймать". Да, кабы замутилось тут вокруг нас все, я бы в этой мути Нилочку как раз бы в невестки выудил себе.

   Мечтания и шепот Мрацкого были прерваны скрипом отворяемой двери. Он обернулся. В горницу вошла Марьяна Игнатьевна.

   Несмотря на жизнь под одной кровлей, Мрацкий и Щепина виделись изредка. Теперь уже дней десять не видели они друг друга. Дня три или четыре назад Мрацкий видел Марьяну Игнатьевну только из окна, когда она гуляла по дорожкам сада со своей питомицей.

   - Здравствуйте! Как поживаете? - любезно выговорил Мрацкий.

   - Ничего, слава богу! - отозвалась Щепина.

   - Присядьте, Петр Иванович сейчас, вероятно, придет. Надо нам, Марьяна Игнатьевна, побеседовать о важном деле. Вы ведь тоже, так сказать, третий опекун.

   Они сели к столу. Мрацкий вздохнул притворно и выговорил:

   - Да, обуза немалая - чужого ребенка опекать! Что ни сделаешь в его пользу, люди переиначут, добро злом сочтут, участие - корыстолюбием, строгость - притеснением. Да, тяжелое дело! А то еще и вором чужого имущества поставят. Вот как меня теперь! Опять стали говорить, что я - грабитель, разоряю Кошевую, а сам наживаюсь. Я чай, слышали, что с неделю назад в Самаре на бале предводителя про меня было сказано,

   - Слышала, Сергей Сергеевич. Что вы покупаете новую вотчину в Рязани, что ли, в Пензе.

   - Ну, да-с.

   - Так ведь это же правда! - вымолвила сухо Марьяна Игнатьевна.

   - Правда, матушка, я не скрываю, но извольте узнать - на какие деньги! Соль мне дает эти деньги, откуп дает, а не доходы крутоярские.

   - Это, Сергей Сергеевич, никому не известно, какие деньги идут в ваш карман. Они не меченые. Кабы на каждом рубле стояла надпись "Нилочкин", тогда бы можно было разобраться. А то ведь рубль-то - все рубль. Что заработанный, что уворованный - он все один и тот же светляк целковый.

   Мрацкий ничего не ответил. Подобные разговоры изредка, раза два в году, бывали между ним и Щепиной. Никогда эта женщина, наподобие других, не избегала прямых ответов, не скрывала своей мысли.

   Она сама никогда не говорила людям, которых не любила, прямо и резко своего невыгодного для них мнения, но, когда ее вызывали на разговор вопросом, она отвечала прямо, что думала.

   Мрацкий понял, что если он начнет оправдываться, то Щепина прямо скажет ему: "Уверена я, что все рубли - Нилочкины".

   - Когда ждете к себе дорогого сынка, Бориса Андреевича? - произнес Мрацкий приветливо, чтобы переменить разговор.

   - Вскорости жду.

   - Не надолго?

   - Уж не знаю, право... Желалось бы мне подольше его поглядеть, а там - как начальство.

   - Полагаю я, что и Нилочка теперь с вами радуется - ждет не дождется Бориса Андреевича?

   - Да, радуется...

   - Ведь она его любит, обожает не меньше вас. Он ей, так сказать, брат родной.

   И при этом Мрацкий ехидно глянул своими проницательными и злыми глазами в строго-хододное лицо Щепиной.

   - Да, конечно,- отозвалась Марьяна Игнатьевна.- Вместе росли, что брат с сестрой - как же не любить!

   - Да, да... Именно братнина и сестрина любовь. Душа в душу ведь они жили, вместе игрывали, дрались, мирились, целовались... Борис Андреевич для Нилочки - самый близкий человек... Думаю, приглянись кто ей, первому вашему сынку поведает свою тайну... Прежде вас ему поведает, что сестра брату.

   В словах Мрацкого, по-видимому, не было ничего, кроме приятного для главной мамушки, а между тем Щепина, несмотря на умение сдерживать себя, умение составлять выражение лица, какое ей хотелось, все-таки теперь не сдержалась,- брови ее сдвинулись, в глазах виднелся гнев. И это заставило Мрацкого подумать про себя: "Умная баба, а в этом дура! Думает, никому не ведомо! Чисто как тетерька, сунула голову в траву, а сама вся наружи и думает, что коли сама ничего не видит, так и ее не видно".

   Мрацкий снова собрался заговорить что-то ехидное, судя по новому выражению, которое появилось на его лице, но в эту минуту дверь отворилась и вошел довольно высокий, плотный человек с сильной сединой в коротко остриженных волосах. Полное лицо было красновато, большие, добродушные, серые глаза смотрели сонно или были опухши. На нем было русское платье, кафтан, шальвары и высокие сапоги.

   Это был Жданов, вернувшийся поздно с охоты, только что проснувшийся и поспешивший на приглашение товарища по опекунству. Он поздоровался с Мрацким и Щепиной, потом торопливо сел тоже к столу и, поглядев на них, начал улыбаться. Лицо его говорило:

   "Ну, вот и я! Звали, беседуйте, я сейчас подмахну, если не рукой, так разумом. Что ни предложите, я сейчас готов с большим удовольствием".

   И в эту минуту Жданов думал:

   "Эх, остынет там все! Разогретое потом ешь!"

   - С хорошим полем поздравить можно? - спросил Мрацкий.

   - Да-с, да-с! - оживился Жданов.- Некуда девать! Две дюжины зайцев отправил в Самару, в подарок куму, две дюжины к вам, на кухню доставили, да еще две или три распределили по дому. Нынче к вечеру во всяком-то крутоярском жителе в животе кусочек зайца будет!

   - Нехорошо это, Петр Иванович! - усмехнулея Мрацкий.- Сказывают, заячье мясо есть не надо.

   - Почему так?

   - Сказывают, много его есть не надо. Трусливость в человеке от заячьего мяса распространяется. Сказывают, ешь человек всякий день зайца, то к концу года будет совсем ледащий... Трус, хуже малого ребенка.

   - И, что вы! Полноте! - серьезно отозвался Жданов.- И сколько же я зайцев в год-то съем. Мое любимое блюдо! А ведь вот, кажется, не трус.

   Мрацкий усмехнулся и подумал: "Хорош пример выискал!"

  

  

   После паузы Мрацкий, переменив голос, невколько важно произнес, оглядывая гостей:

   - Вот-с, просил я вас, Петр Иванович, и вас, Марьяна Игнатьевна, на совещание опекунское первейшей важности. Распространяться не буду, сами сейчас уразумеете, в чем дело. Позвольте вам прочесть письмо, иолученное мною вчера от губернатора.

   Мрацкий достал из бокового кармана бумагу и прочел ее вслух медленно и внятно. Затем он сложил листок, положил его в карман и вопросительно взглянул сначала на мамушку, а потом на опекуна.

   И тот и другая молчали.

   - Ну-с, что ж скажете?

   - Да, что же-с... ничего-с! - весело отозвался Жданов.

   Мрацкий перевел глаза на Щепину.

   - И я тоже, Сергей Сергеевич, ничего сказать не могу... Послушаю прежде, что вы скажете.

   - Извольте! Мое мнение будет такое-с, что князь Льгов жених завидный для всякой девицы, и, как бы Нилочка ни была богата, все-таки для нее это пара. Будет она княгиня Льгова, а ей при ее богатстве и при ее красоте только титулования не хватает. Князь - человек доброго нрава, тихий, любезный и неглупый, хорошим хозяином тоже будет. Чего же лучше желать?..

   Говоря это, Мрацкий не спускал глаз с Щепиной, и, несмотря на старание той не выдать себя, он все-таки заметил в лице ее полное изумление и внутренно улыбнулся.

   - Стало быть, Сергей Сергеевич, если Нилочка скажет, что князь ей по сердцу, то и вы согласны будете? - спросила Щепина.

   - Конечно-с, а вы разве не будете согласны?

   - Что ж мне! Мне счастие моей Нилочки всего дороже. Коли ее счастие в замужестве с князем, так и господь благослови! Только мало я этого князя знаю... какой он такой, совсем не знаю... может, злой!..

   - Что вы! - воскликнул Мрацкий.- Добрейшей души человек!

   - Сказывали тоже - сильно зашибал он, кутил, безобразничал в столицах, а теперь в Самаре тихоней прикинулся.

   - Вздор все! Пустое, Марьяна Игнатьевна. И какой же молодой человек живет монахом? Женится - остепенится!

   Щепина ничего не ответила и с озабоченным лицом наклонилась над столом.

   - Ну, а вы, Петр Иванович, как скажете? - обратился Мрацкий к товарищу.

   - Я что же-с... Я ничего-с... Только, позвольте доложить, ведь если Нилочка выйдет замуж, то мы-то с вами сейчас, стало быть, отсюда вон? Нас сейчас, опекунов-то, побоку?

   - Понятное дело, Петр Иванович! Да ведь не век же нам девицу опекать! Все равно - будет совершеннолетняя, мы должны подобру-поздорову убираться. Двумя, тремя годами раньше или позже,- не все ли равно.

   Жданов ничего не ответил и протяжно вздохнул. Веселое и оживленное лицо его стало сразу печально.

   - Не нравится вам это, Петр Иванович?

   - Как же, помилуйте, нравится? - вдруг упавшим голосом выговорил добродушный холостяк. - Как же это будет нравиться? У вас, Сергей Сергеевич, состояние большущее! Вы вон все вотчины покупаете, а я-то ведь, извините, месяц тому назад даже дедовы золотые часы в Самару послал продавать. Выйду я из опекунов, что же мне делать? К иному богатому барину в доезжачие, что ли, наниматься?

   - Кто же виноват, Петр Иванович? Сами вы состояние протрубили на охоте. Не вы одни! Сколько на Руси дворян в таком положении. Ездил в поле с собаками, трубил, трубил, да все и протрубил.

   - Нечего было, Сергей Сергеевич, протрубливать, извините. Я сюда прибыл,- у меня, почитай, ничего не было, как и у вас. А вот теперь, извольте видеть, через каких-нибудь одиннадцать с лишком годочков, вы-то - богач, а я-то - нищий! Вы поездом целым, цугом, с обозом и с поклажей выедете отсюда прямо к себе в какую вотчину не хуже крутоярской. А я-то суму за плечи, лапти на ноги - и по миру. Будь у меня еще сын на службе, а то у меня приемыш, да и тот служит только утробе.

   - Позвольте, Петр Иванович,- строго выговорил Мрацкий.- Из ваших слов выходит все та же клевета, ходящая в губернии, насчет моего грабительства. Позвольте, вы такой же опекун, как и я, все бумаги подписываете. Кто другой может на меня напраслину взводить, а вы - уж извините! Коли я воровал, так и вы воровали. Только я сберегал и сберег, а вы финтили и все профинтили. Коли вы себя почитаете вором,- ну, так я промолчу.

   - Я, Сергей Сергеевич,- глухо выговорил Жданов, сильнее покраснев в лице,- чужой полушки никогда не присвоил и на том свете господу богу в этом смело ответ дам.

   - Господь бог, Петр Иванович, в денежные расчеты людские входить не станет. Но все это не к делу. Я вас прошу выразить ваше мнение насчет сватовства князя и знать наперед, что вы ответите.

   - Что же мне отвечать? Что я ни ответь, все равно мои слова ни значения, ни пользы иметь не будут. Вы желаете, чтобы Нилочка была княгиней Льговой? Кажется мне это очень сомнительным и необъяснимым; но это ваше дело. А вот Марьяна Игнатьевна и совсем молчит, ничего не сказывает.

   - Мне нечего сказать,- вдруг выпрямляясь, вымолвила Щепина.- Я, признаюсь, тоже удивляюсь. Не думала я, что Сергей Сергеевич согласится Нилочку так рано замуж выдавать, да еще за первого посватавшегося за нее молодца. Подумаешь, князей-то больше и нет на свете! Не он - так другой через год-два навернется получше. Я в этом деле, скажу прямо, действовать не стану ни против князя, ни за него. И Нилочке тоже ничего советовать не буду,- как она хочет.

   - Так-таки ни слова и не скажете? - спросил Мрацкий.

   Щепина молчала.

   - Нехорошо это, Марьяна Игнатьевна! Вы для Неонилы Кошевой все одно что родная мать. Вы отвечаете перед богом за ее счастие. Вы должны теперь этого князя разобрать по ниточкам и, в случае какая ниточка окажется вам сомнительной, сейчас нам скажите и питомице скажите. И если ниточка эта грозит будущему счастию вашей питомицы, то вы не должны соглашаться, должны упорствовать.

   - Из всего этого выходит, Сергей Сергеевич, что вы желаете со своих плеч свалить дело на мои плечи, желаете, чтобы отказ произошел от меня или от Нилочки с моих слов и советов. А иначе и понять ничего невозможно!

   - И так, и не так, Марьяна Игнатьевна! Я ничего особенного против князя Льгова не имею и готов дать свое согласие, бросить управление опекунское и уезжать из Крутоярска. Но если вы найдете князя женихом неподходящим, то я тоже настаивать не стану и соглашусь с вами. И мы будем ждать другого жениха.

   - И всего бы лучше ждать! - жалостливо выговорил Жданов.- Право, лучше... Неужто уж другого-то и нету? Ведь вот и вы, Сергей Сергеевич, и вы, Марьяна Игнатьевна, знаете, что есть другие женихи... Знаете тоже, и про кого я сказываю...

   - Это все, любезный товарищ, крутоярские пересуды бабьи. Уж если есть, так один жених, а не два!..

   И Мрацкий вскинул ехидные глаза на Щепину.

   - Уж если есть жених, так действительно один... настоящий,- выговорила Щепина,- но не самый подходящий, не самый вероятный, потому что Нилочка за него не пойдет... Она лучше в монастырь пойдет!

   Мрацкий, умевший сдерживать себя, вдруг задвигался на месте, лицо его на мгновение исказилось от прилива гнева, и он выговорил, слегка поперхнувшись:

   - Все девицы монастырями стращают, а их скрути, прихлопни да хоть за козла выдавай!

   - Это, это не про Нилочку сказать! Таковое с ней приключиться не может,- глухо проговорила Щепина.- У Нилочки - я! А пока я жива, царапинки на ее пальчике никто не причинит, а не только что прихлопывать да крутить.

   - Да и никто и не собирается, Марьяна Игнатьевна, успокойтесь! - рассмеялся Мрацкий ехидно.- Полагать надо так, что у Нилочки столько женихов, что в конце концов ни одного не останется! Перегрызутся все вокруг нее, друг друга пожрут - и останется она одна-одинехонька.

   Наступило молчание. Очевидно, все было сказано - и прямо, и намеками, и более не о чем было рассуждать.

   Первый прервал молчание Жданов.

   - Так как же-с, чем порешили?

   - Да, собственно говоря, ничем. Будет губернатор с князем через три-четыре дня, будут свататься. Я буду свое согласие выражать. Вот Марьяна Игнатьевна свое несогласие по одной причине, а вы, Петр Иванович, свое несогласие - по другой причине. И причины эти, коим подобной у меня нету, совершенно законные: вам жаль опекунского места и деваться некуда, а у Марьяны Игнатьевны, может быть, другой какой жених на примете. Так ли, иначе ли, а вы двое будете против меня одного, ну, стало быть, князь и отъедет восвояси с арбузом в руках.

  

  

   Вскоре яблоко раздора упало среди Крутоярска. Борьба началась. Через четыре дня после опекунского совещания во всей усадьбе было волнение и почти смятение среди всех ее обитателей. Обыденная жизнь Крутоярска, как и во всякой глуши провинции, шла настолько тихо, что малейшая новость или какое-либо маленькое приключение поднимали на ноги всех. А теперь в усадьбе было целое событие.

   В доме, в комнатах, предназначаемых для приезжих гостей, остановились: отставной лейтенант корабельного флота Зверев и губернаторский родственник князь Льгов.

   Появление Зверева было нечаянностью. Прежний опекун, когда-то отставленный благодаря клеветническому доносу, никогда не бывал с тех пор в Крутоярске. Теперь он явился в тот же дом, где когда-то был в продолжение двух лет главным лицом и полным хозяином.

   Оказалось, что губернатор, интересовавшийся судьбой своего родственника, предпочел вместо себя послать своего хорошего приятеля - местного помещика.

   Добродушный человек, уже старый, коварно удаленный когда-то от опекунства, и не думал мстить новым опекунам. Но теперь, когда молодой человек, князь Льгов, собрался предложить руку и сердце крутоярской царевне, Зверев, зная хорошо, что за человек Мрацкий, с удовольствием взял на себя роль свата и покровителя молодого князя.

   И Зверев, и князь явились в качестве простых гостей, заявив, что они заехали по дороге на один день. Так требовали приличия. Все знали цель прибытия их, но прямо высказывать это не считалось возможным.

   Переодевшись с дороги, оба гостя отправились с посещением в левое крыло дома, к самому главному опекуну, и, просидев у него с четверть часа, беседовали обо всем на свете, кроме самой сути дела, по которому приехали.

   Затем они посетили Жданова и у него просидели несколько больше, благодаря тому, что Жданов и Зверев были, пожалуй, одного поля ягоды: один во время оно, другой теперь - страстные охотники и оба - люди прямодушные и добрые.

   Затем гости, спустя час, направились посетить помещицу крутоярскую.

   Прием гостей был совершенно официальный. Нилочка, одетая в парадное платье, вышла в итальянскую гостиную с ее оригинальными окнами, с золотисто-голубой мебелью, и села под большой портрет во весь рост покойной императрицы Елизаветы. Вместе с Нилочкой в темном, тоже парадном платье вышла Марьяна Игнатьевна. За нею пять прежних наставниц, а ныне именовавшихся штатными барынями.

   Нилочка села на большой диван почти по его средине. Марьяна Игнатьевна поместилась на кресле около дивана. За нею на простых стульях сели штатные барыни. Все были по левую руку от барышни-помещицы. Направо несколько больших кресел остались свободными. Женщины довольно долго молча сидели в ожидании опекунов и гостей. Наконец, после почти двадцати минут ожидания, всем им стало очевидно, что нечто должно было совершиться и задержать визит приезжих.

   Нилочка переглянулась уже несколько раз с своей старшей мамушкой, как бы спрашивая ее, что значит замедление. Наконец раздался вдали, в большой зале, звук шагов, затем снова все стихло и снова наступило гробовое молчание.

   - Что ж это, Маяня? - вымолвила Нилочка.

   - Непонятно, да и неблагоприлично! - отозвалась сухо Марьяна Игнатьевна. И, обернувшись к одной из штатных барынь, она прибавила: - Лукерья Ивановна, пойди, голубушка, скажи Сергею Сергеевичу - ждать нам или раздеваться?

   Но едва только самая старая из всех штатных барынь двинулась с своего стула, как в зале раздался звук шагов нескольких человек, а через несколько мгновений в дверях из анненской гостиной в итальянскую показался Зверев и князь Льгов, а за ними - оба опекуна.

   Марьяна Игнатьевна зорко и быстро окинула пытливым взглядом все четыре лица и подумала:

   "Поспорили, должно, чуть не до драки!"

   Действительно, все лица, за исключением лишь Жданова, были как-то странно оживлены. Зверев смотрел строго, но как добрый негодующий человек. Молодой князь имел несколько озадаченный вид. Мрацкий, вошедший с опущенными глазами, был бы любопытнее всех для всякого человека, увидавшего его в первый раз.

   В иные минуты Мрацкий был именно любопытен тем, что лицо его не имело буквально никакого выражения. Оно ничего не говорило. Оно представлялось как бы под занавеской или под густым вуалем. И только одни крутоярские обитатели знали по опыту, что когда у Сергея Сергеевича лицо "деревянное" или "мертвецкое", то в эти-то минуты его и опасайся.

   Гости раскланялись и сели по правую руку от хозяйки, а около них поместились и оба опекуна.

   Зверев заговорил первый, что заехал в гости вместе со своим юным другом по дороге в Сызрань. Затем Зверев напомнил Нилочке, что давно, когда она была еще крошкой, он был ее опекуном.

   - Я знаю, почти, могу сказать, помню,- отозвалась Нилочка.

   - Ну, помнить-то вряд вы можете, вам было тогда очень немного... годка четыре. А вот Марьяна Игнатьевна, конечно, меня не забыла.

   Щепина улыбнулась и, не глядя ни на кого, ответила:

   - Еще бы не помнить! Мы с вами, Фома Фомич, дружно жили.

   - Дружно, дружно,- быстро отозвался Зверев и прибавил: - Спасибо вам за то, что вы мое имя и отчество не забыли.

   И Зверев заговорил с Щепиной, спрашивая про разных лиц из крепостных людей, которые в те времена были в Крутоярске. Оказалось, что многих из стариков уже не было на свете.

   В ту же самую минуту князь заговорил с Нилочкой, спросив, давно ли она последний раз ездила за грибами в лес. При первом же вопросе своем молодой князь таким проницательным и в то же время влюбленным взором посмотрел на Нилочку, что девушка закраснелась немного при первом же своем ответе.

   Князь, высокий и стройный молодой человек, был не столько красив собой, сколько пригож. Большие, добрые, карие глаза, небольшой, как-то добродушно вздернутый нос, красивые губы с мягкой ласковой улыбкой и наконец приветливый вкрадчивый голос. Несмотря на свою гражданскую службу, князь носил мундир Измайловского полка, который, конечно, красил его.

   И Нилочка, и князь оживленно разговорились о грибах, о том, что за лето было как-то особенно много мухоморов, о том, что опенки - грибы хорошие, но скоро прискучивают, оскомину набивают.

   На основании этого разговора молодые люди пришли к убеждению, вполне несомненному и ясно выраженному с обеих сторон, что они сильно нравятся друг другу и, конечно, оба готовы венчаться хоть сейчас же.

   Нилочка, видевшая князя уже не в первый раз, давно, в долгие скучные вечера, мечтала о князе, иногда видела его во сне. Это был единственный человек в настоящее время, за которого крутоярская царевна пошла бы замуж, как говорится, с руками и с ногами.

   Князь, первый раз явившийся когда-то в Крутоярске, приехал познакомиться с богатой невестой, так как искал приданое, чтобы пристроиться. Но с первого же раза девушка настолько понравилась ему, что он был бы способен жениться на ней, если бы у ней было и самое маленькое состояние.

   Побывав несколько раз после того в Крутоярске, он не каждый раз мог видеть Нилочку. Опекуны принимали его неприязненно, в особенности, конечно, Мрацкий. Однако за каждое свое посещение князь уезжал из Крутоярска под впечатлением, что он нравится Кошевой.

   Теперь в один миг, благодаря беседе о мухоморах и опенках, он вдруг как-то особенно ясно увидал, что он не только нравится, а пожалуй, и любим девушкой.

   Лицо князя Льгова сразу оживилось, стало еще приветливее и красивее. Он начал красно говорить о Петербурге, куда недавно ездил, и стал доказывать Нилочке, что ей бы следовало тоже побывать на берегах Невы и даже в качестве крупной русской помещицы-дворянки представиться монархине.

   Князь вдруг обернулся к обоим опекунам и прибавил:

   - Вот вам, господа опекатели и воспитатели, следовало бы свозить Неонилу Аркадьевну в обе столицы. Путешествие было бы и высокоприятное, и назидательное.

   - На ум как-то не приходило! - выпалил наивно Жданов и при этом даже рот разинул, как бы сам себе удивляясь.

   - Юной девице-сироте не полагается по свету мыкаться зря! - сухо выговорил Мрацкий.

   - Ради любопытства и самопросвещения,- начал было князь, но Мрацкий пер