Решетников Федор Михайлович - Горнорабочие

азать.

  - Спроси его, чего ко мне-то суешься с поганым рылом.

  - Ты слушай: это все от тебя зависит.

  - Ой-еченьки! какое слово сказал! как это так?

  - А так.

  И он подошел к ней и вмиг обнял ее. Елена хотела оттолкнуть его, но не могла совладать с дюжинным мужчиной. Артамонов ее целовал. Елена кое-как вырвалась, но он опять схватил ее.

  Когда она пришла в чувство, то Артамонова в избе уже не было. Она ничего не понимала, что с ней делалось...

  - Варнак! подлец! душегуб! - кричала она. Села она на лавку и давай плакать. Но слезами горю не поможешь.

  - Господи! - вскрикнула она и стала на коленки, сильно рыдая.- Господи! - и сколько горя слышалось в ее словах! - Зачем ты попускаешь такие напасти? Пропащая я теперь. Порази ты его, царица небесная! Порази ты его, Илья пророк, громом и молниею...- Больше она ничего не могла придумать. В таком положении ее застала соседка Федосья Андреевна, пожилая женщина.

  - Чтой-то с тобой, девонька?..

  Глава Х

  ПОЛОЖЕНИЕ ЕЛЕНЫ

  ... В старой слободе заговорили.

  И заговорили об таком предмете различно, как кто смыслил.

  Первой вестовщицей была Федосья Андреевна Печенкина, соседка Токменцовых, подруга Онисье Кириловне, по-заводски Пивная Бочка, потому что она варила и продавала старозаводчанам пиво и слыла за бойкую и умную бабу, выручавшую не одного человека из беды, так как она была подруга письмоводительской кухарке.

  От нее пошли суды и пересуды в каждом доме старой слободы. Женщины говорили: "Экое наказанье. Экая Оленка несчастная!" - и в то же время прибавляли: "Сам плох, так не подаст бог". Девицы охали и боялись пройти мимо токменцовского дома, точно в нем черти сидят. Одним словом, женский пол был против Елены; Елену стали перебирать и нашли в ней много худого, несмотря на то, что до сих пор Елену любили все, как хорошую знакомую. Одни говорили, что Елена гульная девка; Елена и раньше, в отсутствие матери и отца, приглашала мужчин с запрудской стороны, чему ее научила Печенкина, жившая с одним рабочим-старослободчанином и в настоящем случае прикинувшаяся святошей... Другие говорили, что Елена давно познакомилась с Плотниковым и Артамоновым. Словом, Елену считали за самую скверную девку, и в самом доме Токменцова видели какую-то язву. Мужчины, слушая баб, рассуждали иначе, потому что подобные дела им были не в диковинку... Мужчины, как мужчины, относились к этому делу так себе и на рассуждение баб говорили: "Стоит об чем толковать!.."

  - Да ведь после этого ни один парень не возьмет ее замуж! - возражали мужьям жены.

  - Все-таки не стоит говорить.

  Мужчины об этом происшествии не любили разговаривать еще потому, что они и сами не были целомудренны, когда работали в лесах и в рудниках подолгу, но, надо отдать им честь, они говорили:

  - Этому Артамонову нужно хорошую баню задать, потому, зачем он такое дело сделал, зачем Токменцова обидел! Разве можно с нами обращаться, как с собаками?

  Так прошел вечер, и молва об Елене начала проходить утром в запрудскую сторону; но до Ильи Назарыча не дошла, потому что у него на старой слободе жила глухая тетка Коропоткина, а писцы главной конторы об этом происшествии еще не знали.

  Гаврила Иваныч, возвращаясь домой, услыхал эту новость от одной женщины, - и ему этого было достаточно, чтобы придраться к дочери. Но такое дело было сверх его предположений, потому что он свято уважал законный брак, и как бы он ни был зол на жену, он никогда бы не решился завести шашни. Женщина ему сказала: "Какое с твоей-то Оленкой несчастье стряслось..." А Гаврила Иваныч думал: "Коли Плотников ее цаловал, так уж што"... И на другой день он выстегал Елену в бане, несмотря ни на какие резоны дочери и просьбы Федосьи Андреевны Печенкиной.

  Федосья Андреевна была добрая женщина. Она стала спрашивать женщин: что делать Елене в подобном случае?

  Те ничего не посоветовали ей хорошего; мужчины говорили: "Надо подать прошение исправнику, только вот Елену с Плотниковым видали. А может быть, Плотников и выхлопочет то, что Артамонова в острог посадят, потому что его сестра замужем за исправницким письмоводителем".

  Первым долгом Печенкина отправилась к кухарке письмоводителя, которой она принесла бурак пива, но письмоводителя дома не было: он вместе с исправником уехал на следствие. Кухарке Печенкина не сказала, зачем ей нужно письмоводителя. На другой день после этого она решилась идти с Еленой к управляющему - искать защиты, но удачи и тут не было.

  Защиты искать было не от кого Елене. Положение ее было очень скверное: в старой слободе все про нее говорили. Выйдет она из дома - и стыдно ей на дома глядеть, а если она взглянет, то в окне увидит непременно кого-нибудь: мальчик или девочка ползает на окне - ей кажется, что это большой; глядит ли в окно девушка - ей кажется, что она глядит для того, чтобы поглядеть на нее, на Елену...

  Прошел день после отъезда отца. Дома страшно. И думает Елена Гавриловна: отчего ей страшно? "Ведь вот и не придет Иля. Я бы посоветовалась с ним. Я бы ему много сказала..." А что бы она сказала, она и в толк не возьмет. И хочется ей, чтобы пришел Илья Назарыч, и опять думается ей: грешно!

  "Подлый этот народ - запрудские!" - думает Елена, но Илья Назарыч ей милее всех.

  "Убегу я отсюда... Здесь нельзя мне жить: все меня едят". Но опять ей думается: "Нет уж! Такие случаи не бывали в заводе", - и она называла себя дурой за то, что ей пришла в голову такая мысль. Но эта мысль с каждым часом мучила ее.

  Днем еще не так она мучилась: она работала; вечером она была свободна, а в это время соседи сидели на улице и, наслаждаясь чистым воздухом, толковали о разных разностях. Елене хочется выйти на улицу; Елену зовут на улицу девушки, а как она выйдет, когда про нее говорят всякую всячину?

  Слушает, слушает их Елена, да услышит свое имя и скажет: "А виновата ли я-то?.. Сами-то вы как живете?.."

  Глава XI

  ЕЛЕНА ХОДИТ ПО ГРИБЫ И ПО МАЛИНУ

  На четвертый день после отъезда Гаврилы Иваныча на рудник пришла к Елене тетка ее, Степанида Ивановна Шарабошина.

  - Ну, что, Елена, говорила тебе Матрена Егоровна о чем-нибудь?

  - Она, тетушка, говорила, не поедешь ли ты на покос.

  - Как не ехать? завтра чем свет ехать надо. Ну, а еще-то ничего не говорила?

  - Нет, ничего.

  - Ой, врешь!

  - Ей-богу, тетушка, ничего.

  - А я тебе скажу, што она хочет Макара женить.

  - Так мне-то што?

  - А она больно на тебя зарится, да и Макар-то тоже.

  - Вот уж, пьяница!

  - Кто нынче не пьет, Елена! На што мы, бабы, и то пьем. А Макар - парень работящий. Смотри, он всю семью кормит.

  - Так ты не сосватала ли меня?

  - А хоть бы и так. Уж я и брату говорила, - согласье дал.

  - Ой, тетушка! я ни за што не пойду за Макара замуж.

  - Это отчего так? Али ты захотела потаскушей сделаться, а?

  Елена заплакала.

  - Смотри, девка, не серди меня! Ты знай, что, кроме меня, никто тебе добра не пожелает.

  - Вот уж пожелала: за экова пьяницу сватает!

  - Давно ли ты такая разборчивая сделалась? Да ты то рассуди, безрогая ты скотина, што за тебя после экова греха никто не станет свататься. Право слово... Ну, кто тебя возьмет?

  - И не надо.

  - Мало тебя отец-то полысал.

  - И ты на меня! Хоть бы ты-то меня не грызла... Поди-ко, легко мне, экое счастье!

  Степанида Ивановна поворчала немного и послала Елену на рынок за солодом.

  Идти на рынок приходилось мимо главной конторы. Только что она поравнялась с конторой, как из нее выходит Илья Назарыч. Сердце дрогнуло у Елены. Она пошла скорее, смотря в другую сторону.

  - Елена Гавриловна! - окликнул ее Илья Назарыч. Елена идет своим чередом, не оглядываясь.

  - Елена Гавриловна!

  - Чего вам? - оглянувшись, сказала Елена и стала. Плотников подошел к ней, поклонился и подал ей руку. Она молча спрятала свою руку.

  - Что с вами сделалось? - и он взял ее правую руку, сжал крепко.

  - Ничего... Пустите!

  - Позвольте, я вас провожу!

  - Ой! што вы!

  - А батька дома?

  - Уехал на рудник, - и она, вздохнувши, задумалась

  - Вот што: пойдемте завтра по грибы.

  - С вами - это? - Она пошла, рядом с ней шел и Плотников.

  - Что же такое! Я не съем; вам веселее будет, поговорим...

  - Ой, как можно!

  - Да ведь ходят же по грибы с чужими людьми! Мы не заблудимся: я все места знаю.

  - Нельзя, Илья Назарыч: тетка на покос зовет.

  - На покос успеете: завтра суббота, завтра сходим, потом в воскресенье сходим.

  - Не знаю.

  Елена задумалась. Ей хотелось сказать Илье Назарычу, что ее хотят выдать замуж за Чуркина, да она побоялась сказать.

  - Так придете?

  - Ой, не говорите!

  Шли молча до рынка. Там Елена купила солоду, а Плотников поджидал ее у рыночных весов.

  - До свиданья, Елена Гавриловна! - сказал Плотников, когда Елена пошла домой.

  - Прощайте!

  - Так придете завтра?

  - Куда опять?

  - Да к мостику.

  - Да как я приду-то? тетка прогонит на покос.

  - Ну, я таки буду дожидаться до девяти часов.

  - А почем я эти часы-те знаю!

  Елена Гавриловна шла уже по плотине. И обидно ей сделалось, что она ничего хорошего не поговорила с Ильей Назарычем, не посоветовалась с ним. Что есть, и говорить она не умеет, а он, вишь ты, как говорит, как по-писаному. Она по грибы очень любила ходить, только в нынешнее лето очень немногие ходили по грибы, потому, во-первых, что грибов еще мало, а во-вторых, погода стояла ненастная. Теперь погода стояла хорошая, так опять черт сунул тетку на покос ехать! Все-таки любовь брала свое: ей сильно хотелось идти по грибы с ним, а не с кем-нибудь другим, и ему высказать все, что с ней сделалось, спросить у него совета... "Господи, помоги ты мне!.. Матушка-тетушка, отпусти ты меня по грибы завтра, а на покос я в воскресенье поеду с тобой... Матушка-тетушка, как я из дома уйду? пусть Ганька уж едет, а то отец пришлет за хлебом, а нас и нету-ка дома-то". Так думая, она пришла домой, а оттуда пошла к Степаниде Ивановне.

  - Смотри, Елена, завтра раньше вставай. К обеду надо на покосе быть.

  - Тетушка!

  - Чево еще? Елена замялась.

  - Возьми ты Ганьку, а то неровно отец с рудника за хлебом пошлет.

  - Не дури. Поди, спи.

  Елена ушла и думала: какую бы ей такую штуку сделать, чтобы завтра не ехать на покос. Но ничего не выдумала, и, засыпая, она думала: "Вот какая я злосчастная! Ни в чем-то мне нет счастья... Ох, уж эти родные!.." Однако утром она стала выдумывать. "Вот я возьму корову запру в огород, да и скажу - потерялась корова. Но ведь корова, пожалуй, всю капусту съест; выгнать ее в поле - придется гнать мимо теткиного дому". Вдруг ей пришла мысль загнать ее в погреб. "А если тетка вздумает за чем-нибудь идти в погреб? Скажу - ключ потеряла". Итак, подоивши корову и взявши оттуда литовку, две кринки молока, две ковриги хлеба, закрывши яму крышкой, убравши хрупкие вещи, она загнала туда корову и заперла погреб. Только что она успела это сделать, как к воротам подъехала телега, запряженная в серую лошадь. В телеге сидела Степанида Ивановна с сыном Андреем. В это время корова замычала в погребе.

  "Ах ты, проклятущая!" - подумала Елена и выбежала на улицу. В телеге лежали две литовки, в которые были вдернуты по двухаршинному черенку (палка).

  - Тетушка, корова потерялась!

  - Што ты врешь!

  - Ей-богу. Искать побежала. Вчера, как от тебя пришла, подоила, заперла в стайке, а сегодня нетука, и ворота, что есть, растворены.

  - Оказия! Да ты искала ли?

  - Везде высмотрела: и в огороде, и у соседей. На поле хочу сбегать...

  - Ну, чево ино ждать-то? - крикнул Андрей матери.

  - Молчи! Подожди ино, я парней разбужу.

  И Степанида Ивановна слезла с телеги, вошла во двор, поглядела кругом, заглянула в огород - коровы нет и пошла в избу будить ребят.

  - Я, тетушка, совсем собралась, и литовку с вечера приготовила. Думаю, стряпать нечего, подою корову, соберусь - и готова. Эдакая напасть! Надо бы скорее искать корову-то.

  Николай и Гаврила кое-как расклемались, нехотя оделись кое-как и почти полусонные сели в телегу. Когда Елена провожала тетку, корова опять замычала.

  - Штой-то ровно ваша коровенка-то? - заметила Степанида Ивановна и стала вслушиваться, но корова перестала мычать, и скоро Степанида Ивановна села в телегу. Тронулись.

  - Так ты смотри, Елена, завтра приходи непременно.

  - Ладно, тетушка.

  "Слава те, господи! Экая я счастливая", - думала Елена, как только поехала Степанида Ивановна с Андреем, Гаврилой и Николаем. Был еще шестой час утра.

  Елена очень трусила того, чтобы тетка ее по какому-нибудь случаю не воротилась назад, и поэтому медлила выпускать корову из засады. Ей не было дела до того, что корове холодно в погребе, она только об том думала, как бы ей скорей уйти к мостику, а как только она уйдет туда, так тогда ее хоть целый день ищи, если только не догадаются, куда она ушла. О том, что тетка может раздумать ехать на покос и от Чуркиной воротится назад, она теперь не думала. Раза четыре она выходила за ворота и смотрела, не едет ли тетка домой, в пятый раз сходила в переулок, посмотрела на плотину, и, удостоверившись, что тетка уехала, она выпустила мычащую корову из погреба, загнала ее в стайку и дала ей две порции корму. Потом, мучимая страхом, что тетка воротится, она надела на босые ноги ботинки, на голову платок и выскочила на улицу. Но она забыла набируху и воротилась назад. Положила она в набируху ножик, два ломтя ржаного хлеба, на которые посыпала соли, заперла сени на замок и пошла, крадучись, боясь, чтобы ее не встретили соседки. Но избежать встречи было трудно: ей попадались мужчины, шедшие из фабрик; они ничего не говорили с ней. Попалась ей старуха, погоняющая свою корову, и спросила ее:

  - Куда, девоха, покатила?

  - Корову пошла искать.

  - А набируха-то пошто у те?

  - А может, гриб найду.

  Вот прошла она плотину, завернула к фабрикам. Шла она бойко, сначала все оглядывалась, потом вздохнула свободнее и пошла тише, зная, что до мостика всего полверсты осталось. Попадались ей рабочие, конные и пешие, возвращавшиеся домой из Петровского рудника. Один из них был знакомый Елене.

  - Куда ты?

  - По грузди.

  - Гоже.

  - Отца видел?

  - Нет, не видел.

  Елена струсила, но все-таки шла краем леса. Вот она у мостика, перекинутого через лог, где течет из лесу ручеек. Тут она села. Сердце билось как-то приятно: вот он придет... Ах, как долго! Не ушел ли он?.. Долго еще просидела Елена, скучно и страшно ей сделалось. "И зачем это я, дура набитая, пошла?.. Если тетка воротится да корову увидит, да меня не застанет?" Но она не шла назад, а ждала Плотникова. Вот и он идет в коричневом халате, полы которого заткнуты за ремень, которым он опоясался, в холщовых штанах, желтой ситцевой рубахе, в сапогах, с папироской во рту. В левой руке он держит набируху.

  "Спрячусь я!" - вздумала вдруг Елена и спряталась в кусты; смешно ей сделалось.

  Плотников сел на мостик.

  - А-у! - услыхал Плотников тоненький голосок, похожий на кошачий визг. Он вздрогнул, поглядел кругом и стал смотреть на дорогу по направлению к заводу. Елене обидно даже стало, что Плотников не ищет ее.

  - Илья Назарыч! - вскричала она своим голосом. Сердце забилось сильнее, она улыбалась.

  Плотников встал, посмотрел в ту сторону, откуда послышалось восклицание, и увидал сарафан.

  - Елена! это ты?

  Елена вышла и захохотала.

  - Обманула, обманула! Ловите!! - и она убежала в лес. Плотников тоже пошел в лес. Слышно было, как хрустели сухие ветки, валежник. Плотников крикнул:

  - Елена, уу!

  - А-уу!!

  - Иди сюда-у!

  - А-уу! - Эти восклицания далеко раскатывались по лесу и гудели где-то далеко.

  Плотников шел на отклик Елены, которая была уже далеко через лог.

  "Что за глупая девчонка! - думал он. - Ну, зачем она прячется?" - и старался догнать ее.

  Илья Назарыч за это время много передумал о своей любви и о своем желании жениться на Елене. Он хорошо понимал, что Елена его любит, а это он заключал из обращения ее с ним в ее избе. Когда он проснулся на другой день после сцены в слободе и на плотине, ему вдруг пришла в голову мысль, что он уже слишком далеко зашел с своими Похождениями. Он очень много видал женщин и девиц в заводе и в городе, сравнивал тех и других и невольно задавал себе вопросы: отчего красивые запрудские девицы не нравятся ему? ведь есть и красивее Елены; но его от них как будто тошнило. Ведь есть и красивые и при том отцы их богатые, стоит только раз завлечь их - и жених; но ему не нравилось, что в них такой простоты не было, как у Елены. Перебрал он все свои мысли, все воспоминания, все слова, говоренные с нею, и пришел к тому заключению, что Елена ему лучше нравится, чем другие девицы; но он что-то находил отталкивающее в ее натуре, какой-то тяжелый туман ложился в это время на его мысли; он старался гнать прочь этот туман и только думал: она девушка славная, я одну ее люблю, - и при этом он потягивался, кровь билась сильнее, в голове чувствовался жар...

  Когда он увидал в лесу Елену, на него напала робость. Он бежал за ней, ему хотелось обнимать и целовать ее целый час, целый день; утром он думал, что ему легче достанется Елена, он смелее приступит к ней, а теперь его пробирала дрожь, он сделался не то скучный, не то злой.

  Что чувствовала Елена? Она обрадовалась, что Илья Назарыч пришел, но ей вдруг стыдно сделалось, что она одна в лесу с мужчиной, и она убежала в лес, а поди, ищи ее в лесу, где ей чуть ли не каждый пень знаком. Сперва она чувствовала, что она бог знает в каком благодатном месте находится: дышалось свободнее, петь хотелось, плясать хотелось, каждое дерево шелестило своими мохнатыми ветвями как-то любезно, пахло хорошо, муравьи ее забавляли; но потом ей вдруг сделалось грустно. "Зачем я убежала от него?.. Нет, нет... Пусть побегает, порыщет!.. Он в халате, пусть издерет его... Вот смехота-то будет..." Потом ей хотелось высказаться ему, но что она ему скажет?

  С час уже прошло так. Они все удалялись дальше в лес;

  Илья Назарыч все был позади. Наконец, она вышла на полянку, вокруг которой рос высокий сосновый и осиновый лес, солнце приветливо смотрело в это благодатное место, грело. Села Елена около лесу, спиной к солнцу, положила на землю около себя набируху, в которой было уже много грибов. Вздохнула она тяжело, задумалась, глядя в угол - в лес, стала считать деревья, задавило что-то в груди, и вдруг покатились из глаз слезы; пошли и пошли... Хочет Елена унять слезы, а они пуще и пуще идут. "Господи! - шепчет она и смотрит в небо: - го-о-споди!.. Какая я несчастная. Пожалей ты меня, пожалей тятеньку и маменьку..." Наконец, она вздрогнула, утерла ладонью мокрое лицо, стало легче... Вдруг она обернулась налево - стоит Плотников и смотрит на нее. Вскрикнула Елена от испуга, вскочила, схватила набируху и убежала в лес.

  - Елена! Елена молчит.

  - Елена-у!

  - Ну-у!

  "Господи, какая я дура... При нем-то разнюнилась!.. Чтой-то это со мной?.. Дурак! Подмечать, ишь ты..."

  Она ушла очень далеко от Плотникова, стало ей весело, и она запела, сначала едва слышно, потом громче и громче заводскую песню:

  Калинушка да с малинушкой

  Раным-рано расцвела.

  На ту пору-времечко

  Мать дочь родила (два раза).

  Споила, вскормила, -

  Замуж отдала.

  Я на свою маменьку

  Ой да осердилася;

  Я ко своей маменьке

  Три года не приду;

  На четвертый годочек

  Пташечкой прилечу (два раза).

  Сяду во зелен сад,

  Тоскою-кручиною

  Весь сад осушу,

  Слезами горючими

  Речку пропущу.

  Матушка по сеничкам похаживает,

  Невестушек-лапушек побуживает:

  Станьте вы, невестушки,

  Лапушки мои!

  Што у нас за пташечка

  По саду поет?

  Где же эта пташечка

  Причеты берет?

  Первый братец сказал:

  Пойду посмотрю.

  Другой братец сказал:

  Пойду застрелю.

  Третий братец сказал:

  Пойду приведу (два раза).

  За стол посажу.

  Стану ее нежить,

  Ласкать, цаловать:

  Это наше дитятко

  С чужой стороны.

  Эту песню она пела с таким чувством, что ничего не замечала кругом, а шла тихо, бессознательно, куда глаза глядят, кружась в лесу.

  Илья Назарыч бесился. Он не понимал, отчего Елена плачет, и, как он увидал ее, она убежала в лес, а теперь поет. "Уж догоню же я ее".

  - Елена-у!! - крикнул он громко.

  - Илька-у!! ау-у!! - откликнулась Елена.

  Илья Назарыч нагнал Елену. Она сидела около тропинки и ела хлеб. Набируха ее была полна с верхом, у Ильи Назарыча и половины не было грибов.

  - Ой-ой! Как вы халат-то отполысали! - Елена захохотала. Халат Ильи Назарыча действительно был продран во многих местах. Илья Назарыч поставил набируху на землю, рядом с набирухой Елены.

  - О-о! сколько грибов-то! Какой вы ротозей! По воронам у вас глаза-то смотрели, што ли?

  - Так что-то. Счастья нет... - И он сел рядом с ней.

  - Хлеба хочете?

  - У меня свой. - И Илья Назарыч стал есть свой кусок ржаного хлеба. Сидели молча минуты две.

  - А я какую славную кучу нашла груздей... Вот этих самых. Восемь, никак, срезала.

  - Я рыжиков много нашел.

  - Ну, уж!.. А у меня какие славные рыжики! Глядите. - И она сняла четыре больших белых гриба; в набирухе лежал пласт очень мелких рыжиков.

  - Ты зачем давеча плакала? - спросил Елену, немного погодя, Плотников.

  - Когда?

  - На полянке.

  - Уйди! Когда я плакала! я так... Много будешь знать, состаришься...

  Вдруг Илья Назарыч обнял Елену и поцеловал. Елена вырвалась, вскочила и закричала:

  - Ну, чтой-то, в самом деле, за страм! - И она, схватив палку, прибавила, чуть не плача:

  - Подойди только, лешак экой, как я те учну хлестать! Разве можно так-то?

  - Ты любишь меня?

  - Вот уж! стоит экова фармазона любить... - И она улыбнулась.

  Елена встала, взяла набируху и пошла.

  - Посидим.

  - Домой надо.

  - Да ведь дома никого нет.

  - Чего я шары-то стану продавать! - И она пошла весело и запела: "Все-то ноченьки..."

  - Елена! Я те подарок принес.

  Елена остановилась, улыбнулась и сказала:

  - Врешь! Ну, давай.

  - А поцалуешь?

  - Ой, нет! - И она отвернула лицо.

  - Возьми.

  Елена подошла к Илье Назарычу, он дал ей горсть красных пряников и четыре, конфетки.

  - Покорно благодарю, - сказала стыдливо Елена.

  Пошли. Елена шла впереди, а Плотников позади ее.

  Илья Назарыч шел злой. Ему вдруг досадно сделалось, что Елена не поцеловала его за подарок, как будто играет им. Но ему все еще хотелось достичь своей цели, иначе что же ему за польза была идти по грибы сегодня, тогда как сегодня у него была работа в конторе.

  - Што же вы назади-то идете, как нищий! - сказала вдруг Елена, обернувшись к Илье Назарычу.

  - И здесь ладно.

  - Ладно! Я не люблю, кто за мной примечает.

  - Я тоже не люблю, - сказал ядовито Илья Назарыч. Елена остановилась. Илья Назарыч пошел и не глядел на нее. Когда он поравнялся с ней, она ударила его по плечу рукой и с хохотом убежала в лес. Илья Назарыч немного повеселел и пошел было за ней в лес.

  - Догони! Ну-ко? Кто скорей бегает? - крикнула Елена, заливаясь хохотом в лесу.

  Илья Назарыч побежал за ней; долго он бежал, и, наконец, нагнавши, схватил ее за платье.

  - Вот уж теперь не отпущу.

  - Отстань!.. Илька!.. - кричала Елена, но не так громко. Лицо ее сильно покраснело, она тяжело вздыхала. Илья Назарыч обнимал Елену, она отбивалась и вырвалась. Половина грибов у нее из набирухи высыпалась.

  - Разве так играют! - сказала чуть не в слезах Елена, обидевшись баловством Плотникова.

  - Елена! если ты любишь меня, подойди, поцалуй.

  - Как же! - и Елена пошла.

  Раза четыре Елена заставляла Плотникова идти вперед, бегала от него, раза четыре он нагонял ее и обнимал, но Елена только раз дозволила ему поцеловать себя, - и то тогда, когда не могла справиться с ним. Так они дошли до мостика.

  - Пойдем завтра за малиной? - сказала вдруг у мостика Елена Плотникову.

  - Приду, приду.

  Илья Назарыч пошел вперед, а Елена далеко отстала от него. В слободе ее четыре женщины спрашивали: а што ты, Олена, на покос не пошла? По грибы так пошла...

  Рано Елена легла спать, долго она думала о нынешнем дне, сердце билось радостно, лицо горело. "Все я буду с ним ходить... Ишь, цаловаться просит! как же: на вечорку бы, - а то... А поцалую же я его!.." И она крепко обняла подушку... Так и заснула.

  На другой день Елена уже не много дичилась Ильи Назарыча. Когда оба они набрали много малины, находились вдоволь, напелись и надумались вволю, то, сойдясь вместе, сели рядом и стали закусывать.

  - Чтой-то ты прежде такой ласковой да шут был, а теперь все молчишь?

  - Невесело, Елена Гавриловна.

  - Будь ты проклятая хвастуша! Кто те по затылку-то колотит, што ли?

  - Елена! - и он обнял Елену.

  - Слышь, Илька! в последний раз говорю: ей-богу, никогда не буду с тобой ходить.

  - И не ходи, черт с тобой! - Илья Назарыч закурил папироску.

  Оба замолчали.

  - Как бы нам, Елена, видеться с тобой чаще? - спросил вдруг Илья Назарыч.

  - А по малину будем ходить.

  - А зимой?

  - Вечорки будут.

  - А если тебя замуж выдадут? Елена задумалась.

  - Ну уж, не выдадут. Ни за кого не пойду.

  - А за меня пойдешь?

  - Што дашь?

  Елена встала, пошла в малинник, за ней шел и Плотников.

  "Экая я дура, - думала она. - Зачем это я столько наболтала?" Малины было очень много, она, стоя на коленях, теребила ее с веток и бросала горстями в набируху. Лицо ее словно жгло что-то, голова как будто горела...

  - Иля-у! - крикнула она во все горло, потому что Плотников давно не кликал ее.

  - Здесь, - сказал негромко Плотников. Он был позади ее, в двух шагах. Она вздрогнула, оглянулась, он тоже оглянулся. Он и она улыбались, но видно было, что и Плотников был, как говорится, не в своей тарелке, т. е. машинально рвал малину. Вдруг Елена подвинулась к нему на коленях и, подавая крупную белую ягоду, сказала:

  - Надо?

  - Давай.

  - Нет, не хошь!

  Плотников хотел схватить ее за руку, но она не давала ее. Наконец он схватил ее руку, сжал крепко; Елена взвизгнула, наклонилась к нему, он ее обнял... Тут она вдруг подняла лицо, Илья Назарыч крепко начал целовать ее, и Елена, обняв его шею левой рукой, поцеловала его и отскочила.

  - Молчи! Иля!.. никому не говори, - и она опять стала собирать малину. Стыдно ей стало, но и весело как-то, так весело, как никогда. Теперь она не чувствовала в себе никакого горя. Опять сели, стали целоваться без принуждений. И долго они целовались; Елена чувствовала себя самой счастливою женщиной; теперь только она поняла, что эти поцелуи далеко лучше, чем на вечорках.

  - Ты, Иля, женишься на мне? - спросила она вдруг Илью Назарыча, обнимая его, смотря ему в глаза.

  - Женюсь, Леночка.

  - А бить не будешь?

  - Нет.

  И опять они целовались долго-долго. Домой Елена Гавриловна пришла веселая и долго распевала одну песню: "Што поеду ли я, молодец, в Китай-город..." Но невесело было Илье Назарычу: когда он пришел домой, отец пьяный бил своего товарища, мастера Китаева. Стал Илья Назарыч унимать его, он кинулся на него и так побил, что Илья Назарыч встал с полу с окровавленным носом и большими синяками на лице и на лбу.

  Глава XII

  ПЕТРОВСКИЙ РУДНИК

  В это время уже половина осиновцев обеих половин кончали страду. Надо заметить, что осиновцы хотя и назывались разными названиями по работам, но все они называли себя мастеровыми. Большая же часть их называлась непременными работниками. Эти непременные работники делились на два разряда: конных и пеших; конные возили дрова, уголь, руду к фабрикам и справляли другие работы; пешие работали на фабрике, в рудниках и у рудников. Конным назначалось работать 200 дней в году, пешим 125; с первого мая по первое ноября им полагалось работать половину месяца на заводе, половину на себя. Но это были только правила, на деле выходило напротив в Осиновском заводе: все зависело от управляющего, прикащиков и надзирателей. Так что Токменцов и сотни его товарищей пользовались свободой много-много месяц в году, и против этого они ничего не могли сделать, потому что прогульный день им ставился в вину, за которую их наказывали. Кроме этого, их еще стесняли и на провианте: например, Токменцову полагалось провианта четыре пуда в месяц, а давали три и два пуда; на Гаврилу, до пятнадцатилетнего возраста, - полтора пуда, а давали пуд или тридцать фунтов. И против этого осиновцы не могли ничего говорить, потому что жаловаться некому, да и за жалобу, если бы она была сделана, им пришлось бы поплатиться своей шкурой, и они все-таки не получили бы того, что бы им следовало. Поэтому положение рабочего народа было не легкое. Не все, конечно, были в таком положении. Писаря, называвшиеся тоже непременными работниками, служившие в конторе и заправлявшие делами, кроме членов конторы (которые служили по найму за хорошую плату и были больше отставные чиновники), - те, называясь мастеровыми, получали наравне с рабочими провиант. Итак, в Осиновском заводе, по-настоящему, было два класса людей: непременные работники и мастеровые, и оба назывались нижними горными чинами. Мастеровые, собственно говоря, означали мастера, т. е. не так, как понимали рабочие, что мастеровой - значит работник. Мастеровые были нарядчики, прикащики и другие должностные лица на рудниках и в фабриках, - люди, с детства не знавшие тяжелой работы. Эти люди занимались торговлей в заводе, из них были плотники, столяры, портные (впрочем, портным и сапожным ремеслом в заводе больше занимались отставные солдаты и приезжие мещане, так же как и в гостином было два купца не из осиновцев), были кузнецы, медники и тому подобные люди, и они или поставляли вместо себя рабочих, или платили за это деньги, а иные с детства пользовались особенною милостью. Мастеровые жили, конечно, гораздо лучше непременных работников, имели лучшие дома, кой-какие деньги и даже важничали над рабочими, считая себя выше их. Поэтому мастеровые составляли в заводе свой отдельный кружок, в который трудно попасть рабочему. Впрочем, мастеровые не из начальников, люди кое-как перебивающиеся своим трудом, с рабочими жили дружно, роднились, но все-таки в обращении их была какая-то натянутость. Так как мастеровые жили дома, то рабочие часто просили их о чем-нибудь, например, поработать в фабрике или у рудников за деньги, привезти дров, сена с покосу - и преимущественно помочь косить траву. Рабочие же, с своей стороны, сами услуживали мастеровым вдвойне.

  У каждого семейного осиновца, принадлежавшего Граблеву или приписанного к нему, был покос, переходивший из рода в род. Вновь, новому поколению, редко давали покос; поэтому покосы обыкновенно делились между детьми, но трава косилась сообща, и воровства почти не было, потому что за воровство товарищи расправлялись своим судом и били ужасно. Покосы большею частью находились в нерасчищенном лесу. Дрова тоже отпускались по билетам из особых делянок, и ни один рабочий не рубил леса с своей земли, а старался срубить бревешко или нарубить дров в господской даче, задобривая при этом лесных сторожей.

  Прошло уже преображенье; половина травы на покосах скошена и сложена в зароды, половина еще не скошена; одна часть осиновцев убралась на покосы, другая работает на завод, дома остались только старухи, старики да маленькие дети.

  Петровский рудник находится в 20 верстах от Осиновского завода, в пятнадцати верстах от того мостика, где встречались Елена с Плотниковым; покос же Токменцова находился в двенадцати верстах от завода; дорога к нему идет сначала небольшой просекой, а потом узенькой дорожкой, лесом, мимо старого закрытого рудника Михайловского. Когда Токменцов выехал за завод, он опомнился.

  "Совсем они меня сбили с толку. А не поеду же я на рудник!" - И он заворотил на покос, хотя у него и не было литовки с собой. Навстречу ему попадались пешие запрудчане, с литовками и без литовок.

  - На покос? - спрашивали его первые попавшиеся.

  - На покос. Одолжи, Савелии Игнатьич, литовки.

  - Да мне завтра самому надо косить.

  - Завтра отдам. А не видали ли Петрушку Фомина?

  - Он там, на покосе.

  Получивши литовку, Гаврила Иваныч поехал на покос. Покос его находился в лесу на болотистом месте, трава была большая. В таких же лесах с небольшими полянками были покосы и других рабочих, которые уже клали в копны, а потом таскали граблями в зароды. Народу кругом было человек до тридцати - мужчин, женщин и ребят, все они работали тут уже двои сутки, с раннего утра до позднего вечера. Работа кипела. Увидал Гаврила Иваныч Петра Павлыча Фомина, мастерового с запрудской стороны, занимающегося кузнечным ремеслом, давнишнего своего приятеля, с которым он каждый год косил траву. Он работал с молодой женой вдвоем.

  - Давно не видать где-то! - сказал Фомин, увидав Гаврилу Иваныча, въехавшего на чужую полянку.

  - Да вот надо бы косить, да не знаю... Не поможешь ли, Петр Павлыч?

  - Не знаю... Домой надо; двои сутки валандаюсь.

  - А где у те Анисья-то? - спросила жена Фомина.

  - В город уехала штаны продавать. Фомины захохотали.

  - Помоги, Петр Павлыч!

  - Ну, не то ладно. Давай-ка догребай с того конца. Снял Гаврила Иваныч зипун, закурил трубку и принялся за работу. Дело было привычное, грабли из рук не валились, и он живо греб сено, составляя из него кучу, стараясь скорее помочь товарищу, чтобы тот помог ему, а то если пойдет дождь, завтра Фомин уедет домой.

  Стало темно. Половина рабочих с покосу ушли домой, а половина рабочих собрались в кучу, разложили огонь на полянке, уселись вокруг огня и стали закусывать: у иных было в берестяных бураках сусло, у одной женщины был пирог с морковью, у другой пирог с свежими грибами, а Фомина дала мужу и Гавриле по куску пирога с свежим зеленым луком; потом ели малину. Высоко поднимавшееся пламя с серым густым дымом хорошо освещало смуглые лица сидящих в различных позах людей, в разноцветных одеждах, зевающих, едящих и разговаривающих. Разговоры шли дружные, брани не было, но говорили недолго: скоро улеглись, кто у огня, кто в телеге, и скоро заснули крепким сном, только одни лошади, привязанные на длинные веревки к деревам или распущенные без привязи, с боталом на шее и с путами на ногах, тихо бродили по скошенной траве и щипали ее. Утром, часа в четыре, встали все один за другим и принялись снова за работу.

  Около вечера приехала и Степанида Ивановна с Чуркиной и ребятами. Она удивилась, что застала брата на покосе, а тот удивился, что нет Елены. Но скоро успокоился. Началась опять работа и продолжалась трое суток. Гаврила Иваныч и Ганька с Шарабошиными и Чуркиными, скосив траву на своем покосе в сутки, разметали ее на ближайшей лужайке, другие и третьи сутки помогали Шарабошиной и Чуркиной, а в четвертые склали свое просохшее сено в зарод, заключавший в себе возов восемь сена. Угощения по окончании страды никакого не было; а каждый говорил: приходи же в успенье-то.

  Поехал Гаврила Иваныч домой веселый; поехали веселые Чуркины, Фомины и Шарабошины. Но о женитьбе сына Чуркиной, как во время страды, так и теперь не было и слова. Не доезжая до мостика верст пять, из перекрестной узенькой дороги выехал верхом на лошади десятник Оплатов.

  - Токменцов! на работу в рудник.

  - Ты вишь, я с покосу еду.

  - Мое это дело-то, што ли? Ишь, назначение вышло сто сорок восемь человек сегодня нагнать на рудник.

  - Што так: ведь семьдесят восемь было.

  - Приказ такой, сказано! Малолетков ведено двенадцать да подростков тридцать

  - Оказия!

  - Ишь, от управляющего, болтают, указ такой в контору вышел, штоб к успеньеву дню было непременно добыто из нашева рудника две тысячи пудов руды, а время-то сколь? - всего четыре дни; а сам знаешь, сколько шахтов-то: всего четыре. Ну, разумеется, контора с прикащиком и давай умом мутить.

  Токменцов стал было просить десятника освободить его от работы, просили и все его товарищи, но десятник только говорил: "Мне уж за Егора Шилохвостова была баня, другую, што ли? - не тебе чета, стар уж стал".

  Делать нечего, надо было идти на рудник с Ганькой, который назывался еще малолетком.

  - Ты, Степанида, лошадь-то уведи домой да скажи Олене, штобы она послезавтрее принесла мне хлеба, а то до успенья ведь не буду домой. Да смотри, штобы она тово...

  И Гаврила Иваныч пошел с Гаврилой на рудник по тропинке, по обеим сторонам которой рос березник; десятник поехал на покосы собирать народ.

  Сильно не хотелось Гавриле Иванычу идти на Петровский рудник, так не хотелось, что он готов был бог знает какие наказания принять, только бы не идти; готов был убежать. Он прежде не