Потехин Алексей Антипович - Крестьянские дети

ось несколько мальчиков.

   Работа опять оживилась. Никитушка с улыбкой удовольствия посматривал на помочан и только похваливал, поощряя их.

   - Ах, молодцы! вот молодцы! - говорил он.- Вот спасибо!.. Дай бог здоровья... Ну, работайте, работайте: а я за остальным возом поеду.

   Но когда он съехал с пустой телегой с гумна и скрылся из вида, Семиошка вдруг остановился.

   - Это кто же тебе?.. дядя, что ли? - спросил он у Павлуши.

   - Это опекун наш...

   - Вот что!.. Ну, парень, опекун же у тебя!.. Смотри, робя, на меня.

   И Семиошка, согнувши одну ногу и вставши другой на колено, пошел по ладони, очень похоже представляя Кулявого. Он сразу заметил все ухватки Никитушки: точно так же, как он, при каждом шаге вздергивал вверх одним плечом и очень похоже подогнув левую руку, точно она была короче правой.

   Общим неудержимым хохотом разразились все дети; даже Павлуша невольно улыбнулся - но тотчас же и остановился: ему сделалось стыдно, жалко Кулявого и досадно на Семиошку.

   - Отстань, не смей представлять дядю Никиту!..- закричал он.- Перестань, говорят, Семиошка!..

   Но тот, увлеченный общим смехом, не унимался и еще поддразнивал Павлушу, который наконец вышел из себя и с полными слез глазами набежал и со всего размаха ударил Семиошку. Тот споткнулся, упал, но тотчас же вскочил и вцепился Павлушке в волосы.

   - Петрунька! - закричал Павлуша, защищаясь, насколько ставало силы,- Петрунь... не выдавай!..

   Петрушка бросился выручать друга и вцепился в Семиошку; но этот был сильнее их обоих вместе, и маленькие бойцы уже ревели, пищали и просили о помощи остальных своих однообщественников.

   - Не выдавай своих!.. Чужой!.. Ребя, не выдавай!..- слышались уже разнообразные голоса.

   Мгновенно все ребятишки сомкнулись в одну кучу, сбили с ног, смяли и тормошили Семиошку. Он сначала молча и злобно защищался и ногами, и руками, и даже зубами; но многолюдство его осилило. Скоро среди визга, писка, криков и ругательств послышались рев и жалобы Семиошки. Он уже не защищался, а только ревел, стонал и просил, чтобы его отпустили.

   "Лежачего не бьют!" - это убеждение есть даже и у русских детей: оно, видно, в крови у русского человека. Победители остановились тотчас, как услышали и поняли, что побежденный просит пощады: они перестали его бить, но не могли не побахвалиться...

   - Что, будешь ли помнить ломовских ребят?.. Что ты думал?.. С чужой деревни пришел, драться вздумал?.. Думал - мы своего в обиду дадим!.. Нет, брат, не дадим!.. Пятерых эких приводи, как умнем - не то что...

   Семиошка поднялся с земли весь растрепанный, изорванный, перепачканный в пыли, всклоченный. Он стоял, злобно озираясь и всхлипывая, отирал грязной рукой слезы на грязном лице.

   - Вон ведь вас сколько - а я один!.. Навалились, черти...- говорил он.

   - Это тебе за милостыньку и за дядю Никиту... За все!..- оправдывался Павлуша.

   - Ладно, погоди: встреться ты мне один на один - я тебе припомню... И дудки коли не дам...- говорил Семиошка, отходя.

   - И не надо... Сам не возьму... Наплевать!.. А ты помни ломовских!..

   Семиошка медленно, озираясь, уходил с гумна; но, отойдя на некоторое расстояние, остановился, начал ругаться, грозить и показывать кулаки.

   - А ты что же ушел-то?.. Что же издальки-то грозишься?..- поддразнивали его дети, смеясь.- А ты подходи! ты обещал подсобить-то, поработать хотел!.. Али сыт?.. Отведал медку?.. Сладок ли?..

   Дети провожали Семиошку похвальбами, пока он совсем скрылся из глаз; потом принялись опять за работу.

   От Кулявого, по просьбе Павлуши, мальчики сначала скрыли подробности и сказали только, что Семиошке надоело работать - и он ушел; но после работы, при угощении медом, все разболтали и даже порядком прихвастнули в описании тех истязаний, которые будто бы нанесены были ими Семиошке. Кулявый слегка только заметил, что нельзя так человека тиранить, что этак, пожалуй, можно на всю жизнь изувечить или и до смерти убить; он не мог скрыть, что заступничество за него со стороны Павлуши очень его тронуло и было ему приятно.

   - А уж горячий же и ты, Павлушка!.. Наскочишь когда - достанется и тебе досыта...- говорил Никитушка, подавая мальчику лишний кусок меда, когда прочие помочане разошлись...

   Кулявый был в очень хорошем расположении духа, как вследствии такого заявления любви к нему, так и потому, что урожай ржи оказался хорошим. С 500 снопов нахлыста-_ли почти две четверти; хотя рожь была привезена самая лучшая - с ободворицы, но хлыстали детские руки, в снопах остались еще зерна, следовательно, можно было ожидать по 4 четверика с сотни снопов - а это считается у крестьян блестящим урожаем. На ободворичной полосе с четверти посева ожидалось около 1000 снопов - следовательно, ржи должно было быть до 40 четвериков, или 5 четвертей. Положим, что на дальних полосах рожь была пореже и колосом поменьше, но все-таки, значит, рожь должна была прийти, пожалуй, больше, чем сам-четверть. Для крестьян северных губерний это считается хорошим урожаем.

   Порадовалась и Маша, когда вечером пришла с работы и Кулявый объяснил ей, что они могут надеяться получить в нынешнем году всего до десяти четвертей, или двадцать мешков ржи, по крайней мере.

   - Мешков-то пять мы посеем, а пятнадцать-то вам на весь год станет прокормиться,- говорил Кулявый,- это великая еще милость господня к вам, сиротам. Яровые-то нынче плохи, да тебе и не осилить их сжать: придется из третьего снопа, а то исполу, отдать кому из семейных, не возьмутся ли - поспрошать... Больше делать-то нечего. На помочь в жнитве надеяться нельзя: у всех жнитва-то много. Только бы бог привел с рожью-то как справиться, да обсеяться вовремя...

   - Дядюшка Никита! мне бабы сегодня говорили: "У вас, чу, вон рожь хлыщут, и мучка свеженька будет... намелете, так зови, чу, на помочь на ячмень али на овес; напеки, чу, пирогов с луком; ничего нам больше на надо... Мы-де, придем, вам, сироткам, подсобить... для бога... Хоть, чу, работы и своей довольно, да вам помочь - ровно милостыню подать... Зови, чу, когда в воскресенье: все придем, всей деревней..."

   - Так вот, Машутка, чего лучше: это благодарить бога... Все-то придут, так сразу весь поднимут - ячмень ли, овес ли; выхватят сразу... долго ли им; особливо как захотят порадеть!.. Ай да бабы! вот спасибо... Прямь, что они лучше мужиков-то, добрее... Это, Машутка, и оттого, что старанье твое большое видят...

   - Это они проговорили, что будто и с этого... Да кажись, что же?.. Я... как люди, так и я... Супротив людей еще отстаю много на полосе-то.

   - Ну, так разве твоя сила супротив людей?! Ну, да что про то и говорить?.. Дал бы только господь тебе по силе... Не через силу ли ты ломишь? смотри - не надорвися... Не болит ли где?..

   - Нету, ничего пока. В крыльцах маленько поламливает да в руках. Ну, да ведь уж это работа такая!.. Вот все бабы - и те жалуются на поясницы... Без этого нельзя...

   Никитушка пытливо взглянул на Машу - и заметил, что за последние дни жнитва она очень похудела и изменилась: стала совсем какая-то черная, щеки впали, и глаза точно ввалились.

   - Нет, ты не больно натуживайся... Ты через силу не жни... Раздышку себе давай. Ты еще с телом-то не собралась...- заботливо советовал он Маше.

   - Дядя Никита, а мне завтра жать али боронить идти? - спросил Павлуша.

   - С утра-то поди пожни, потому я поеду на мельницу: мучки поскорей вам смолоть; а ворочусь - после обеда поборонишь.

   - Да мне и немного уж осталось, разве на один уповод... Добороню, да и вплоть с Машкой жать примусь...

   Кулявый промолчал.

   - Вот, дядя Никита,- продолжал Павлуша обиженным голосом,- ты все Машку жалеешь... да хвалишь - все Машка, да Машка; а я, как ни работаю, мне никогда спасиба не скажешь и не жалеешь...

   - Да за что мне тебе спасибо-то сказывать?.. Ты - мужик, сам про себя работаешь, чай, не из-за спасиба...- отвечал Кулявый, улыбаясь.

   - Так-то так, а все ты ее одну жалеешь, а меня николи...

   - Да что тебя жалеть-то? ты поработаешь, да и подуришь: вона даве драку затеял... А она только и знает, что, не разгибая спины, жнет да жнет: небось не свяжется с ребятами драться али не станет в дудку играть...

   - Ну, так... И я ведь не за все же... Кажись, тоже работаем...

   - Да это что говорить: и ты у меня паренек стоющий, умный... Не как Семиошка... А ты вот попробуй, пожни-ка, как сестра,- изо дня в день, целую неделю, от росы до росы: вот похвалю и пожалею...

   - И прожал бы небось, кабы девка был... А кто же другую-то работу справлять станет, мужицкую-то?..

   Кулявый добродушно засмеялся.

   - Ну, спи-ка, спи, полно... мужик!.. Прощайте-ка, пока... Пора и мне домой. Ложись и ты, Машутка: время уж ведь... Слава тебе, господи,- ноне у нас денек радостный, хороший; до нового хлебца бог привел дожить... Спите с богом, детушки: завтра опять на работу...

   - Как мы Семиошку нагрели, Машутка,- страсть!..- похвастал Павлуша перед сестрой после ухода Кулявого.- Егорка как налетел, как свистанет его в бок, так он и повалился врастяжку; а Петрунька с Ванькой... как почали трепать, как почали его!.. А я все в рыло-то его, все в рыло-то... Кто за волосья, кто за что... Так и растянули... Небось взмолился!..

   - А тебе-то хорошо ли досталося?.. По чему пришлося-то?

   - Ну да уж по чему - ни по чему... хоть пущай и досталось, да и он же будет помнить ломовских робят... Да еще скоро струсил, догадался - проситься стал; а то бы, кажись, потроха его не осталось...

   - Ах, остань-ка ты, и в самом деле спи... Правда что дубцом бы тебя надо... Видно, что не умаялся день-от... Трещит, ровно сорока...

   Маша говорила тем раздражительным тоном, который появляется у людей больных, измученных физической болью и чрезмерно утомленных непосильной работой. Павлуша замолчал, натащил на голову кафтанишко, которым прикрылся, ложась спать, и хотя не возражал сестре, но думал про себя: "Вишь ты, девчонка-то что значит: поработала через силу - и раскисла совсем, заслюнявилась... Правда, где им против нас, мальчишек: не выстоять, ни боже мой!.. Пожалуй, сняться с ней хорошенько, так и я одолею, даром мал; а Петрунька... Петрунька и говорить нечего, поборет сразу!.. Мужик завсегда сильнее бабы... Правда, что на жнитве мужику супротив них не выстоять, а поди-ка - подними которая с эстоль, что дядя Никита одной здоровой рукой... Так ведь еще убогий человек, кулявый!.. А здоровый-то мужик!.." Но дальнейшие думы воинственно настроенного Павлуши были прерваны крепким сном, который мгновенно овладел им.

   Маша не была так счастлива: она долго ворочалась, потихоньку стонала, потирала ноющие руки и ноги: все ее маленькое, несложившееся еще и неокрепшее тело было не в меру утомлено и ныло от напряжения продолжительной, однообразной, не детской работы; сон не приходил к ней так скоро и не был так крепок, сладок и освежителен, как у Павлуши... Но на другой день, в обычное время, вместе с восходом солнца, она была уже на ногах и снова принималась за бесконечную крестьянскую работу, вплоть до воскресенья, которое давало возможность отдохнуть, выспаться, посидеть и полежать спокойно.

   Дни шли за днями. Полевая работа подвигалась вперед. Ржаное поле почти все было сжато и покрыто суслонами, бабками, крестами, в которые укладываются сжатые снопы до перевозки их на гумно и укладки в большие скирды. Начинали жать ячмень и овес...

   И не для крестьянского глаза весело смотреть на эти неоглядные желтые поля, покрытые щетиной сжатой соломы, усеянные как золото блестящими на солнце копнами хлеба. А как, должно быть, любо это зрелище крестьянину, который сознает, что вся эта красота - результат его труда, что каждая горсть этого хлеба собрана его руками, каждый шаг полит его потом,- что здесь, на этом поле, все его богатство, его спокойствие, обеспечение его самого и его семьи!.. И какое веселое, хорошее время настанет для крестьянина, когда он весь этот сжатый и радующий его хлеб свезет с поля к овину и сложит в скирды, в которых он уже обезопашен и от дождей, и от сырости, когда он - как говорится - "уже у рук"!..

   Но для этого нужно выждать и выбрать время, когда снопы, в стойках продуваемые ветром, пропекаемые солнышком, совершенно выстоятся, просохнут. А бывает нередко, что крестьянин, занятый другими работами, не угодит вовремя свезти с поля сжатый хлеб или помешает ненастная погода, дожди, - снопы сыреют, начинают согреваться, зерно в колосе прорастает, дает росток: это большое горе, большая потеря для землепашца. Надо тогда разбирать снопы из стоек, расставлять их на гузовья, сноп от снопа отдельно, чтобы их удобнее продувало ветром, чтобы они не сгорались и обсыхали...

   А другое дело между тем не ждет: еще не дожата и не свезена рожь, а уж поспевает и надо жать яровое, теребить лен, пора сеять озимый хлеб. В это время работа обыкновенно разделяется на мужскую и женскую: там, где нужна лошадь,- работает большей частью мужик: он сеет, пашет, боронит, свозит с поля снопы; а женщина во все это время не расстается с серпом - и работает не разгибая спины. Особенно тяжело бывает жать яровое, потому что оно растет ниже ржи; а яровой соломой крестьяне дорожат, как кормом для скота, и потому жнут ее почти под самый корень, то есть водят серпами почти вплоть по земле; разумеется, при этом и нагибаться надобно ниже. Убийственна эта работа и своим однообразием: изо дня в день, несколько недель сряду приходится стоять в одном и том же положении и двигать руками одним и тем же способом, как вчера, так и сегодня, так и завтра,- как машина без малейшего участия мысли и соображения...

   И почти вся работа, доставшаяся на долю крестьянской женщины, имеет такой, так сказать, машинный характер, где машиной является она сама... Мудрено ли и отупеть, и поглупеть, и сделаться грубой и бессердечной при такой работе? Странно ли, что крестьянская баба и выругается как мужик, и скажет грубость, и не поймет иногда простой вещи, и усталая, выбившаяся из сил, иной раз понапрасну толкнет и прибьет даже своего собственного ребенка? Не больше ли должно удивлять в крестьянской женщине всякое проявление доброты, нежности, сострадания к чужой нужде и чужому горю? А такие проявления в крестьянке являются чаще, чем в крестьянине. И по отношению к нашим сиротам - на помощь первые явились бабы.

   - Ну, Машутка,- сказали они в субботу,- припасайся! завтра придем к тебе ячмень жать... Вон уж ломаться стал... А овес-то еще постоит, ничего...

   - За неоставленье ваше благодарим покорно,- отвечала Маша, кланяясь,- только что не обессудьте: припас-то у меня больно плох... Пирогов напеку с картофелем и с луком, ну и картошки нарою - наварю; а больше-то ничего у меня нет... Варевца-то нет... Уж не обессудьте...

   - Ну-ка отстань! Чего с тебя спрашивать, по сиротству твоему!.. Не все для угощенья, надо и для бога постараться...

   Маша еще раз поклонилась, поблагодарила и побежала сказать и посоветоваться с Кулявым. Тот надоумил Машу обратиться к бабушке Офросинье - с просьбой пособить в приготовлениях к помочи. Бабушка была дома и охотно согласилась. Накануне еще началась нехитрая стряпня и продолжалась на другой день с раннего утра. Из новой муки, которую уже успел Кулявый смолоть, поставили квашню, замесили хлебы, отняли часть на пироги. Павлуше была задана работа - нарыть в огороде картофелю: он оказался уже порядочный, с Сашин кулак. Павлушка же должен был и очистить его, когда разварили. Очищенный - его заставили толочь и растирать, чтобы приготовить начинку для пирогов. Бабушка Офросинья промыслила где-то кисленицы - и варила щи; а Кулявый с утра куда-то исчез, ничего не сказавши, и явился уже в то время, как бабы стали сходиться на полосу. Он воротился веселый и довольный - и принес несколько фунтов гороху, который тотчас же велел разварить; но это было, очевидно, не все, зачем он ходил: что-то он таил до времени, не сказывал ни Маше, ни бабушке.

   - Ты вот что, Машутка,- говорил он,- ты ступай-ка на полосу, снеси околотков снопы вязать,- да и сама стань с бабами-то, жни; им охотнее с хозяйкой-то будет... А мы здесь с бабушкой управимся... А пироги испекутся, я с Павлушкой принесу - перво пополдничать до обеда-то, а обедать-то попозже будем.

   - Не огневались бы, что долго ждать-то? пожалуй, осердятся...

   - Ну, уж иди, иди... Я сам приду: там видно будет. Маша нашла баб устанавливающимися для жнитва.

   - Али и сама хочешь пожать? - встретили ее бабы.- Ну, уж полно, отдохнула бы, без тебя пожнем... Управлялась бы дома-то...

   - Там у меня бабушка Офросинья с дядей Никитой поправляются,- отвечала Маша.- Уж покорно благодарствуйте на неоставленье вашем; а мне зазорно: будете про меня работать, а я стоять да смотреть... Нет, уж дозвольте и мне... .

   - Ну, ну, становись... И то сказать: хозяйка!

   - Как же можно, девка!.. Хозяйка и есть!.. Ну, благословляйтесь, бабы...

   - Господи благослови на сиротскую прибыль...

   - Да, господи батюшка, милостивый создатель... Один он, батюшка, про всех припасает - про нас грешных...

   Серпы зашуршали по соломе. Солнышко еще было невысоко, в воздухе стояла еще утренняя прохлада и сырость: жалось скоро и весело.

   - А ну, Машутка, ну!.. Ай девонька, ай умница!.. Смотри-ка, смотри - изловчилась жать-то, ровно большая! - говорили бабы, искоса посматривая на Машу.

   - Ну, не отставай же, коли...

   И они ускоряли работу, снисходительно и ласково улыбаясь на усилия Маши не отстать от сильных и опытных жней.

   - Спина-то болит ли, Машутка? - от времени до времени спрашивали бабы, приподнимаясь, чтобы свить пояс для снопа из ржаной соломы или связать и перенести в пяток сжатый сноп.

   - Побаливает.

   - А крыльца-то ломит ли?

   - Ломит.

   - А руки-то да ноги ноют ли?

   - Ноют.

   - То-то, дурочка!..- жалостливо и ласково приговаривали бабы.- Это такая наша работка... Не до тебя доведись, малого человека, а и у нашей сестры... На веку-то ломаешь, ломаешь спину-то - кажись, уж бы работка эта в привычку: а и то иной раз - что рученьки, что спинушка, так и не слышишь! ровно не свои... Всю разломит...

   - Да, господи батюшка,- начинает опять которая-нибудь баба, радуясь работе в компании, дающей случай поговорить. - Всему-то от отца небесного свой предел положен: ты вот баба али девка - жни, земля - хлебца роди, с неба солнышко светит, дождичек идет... Всему своя обязанность, никто без дела не сидит... Курочка и та яички несет, человеку служит...

   - А червяк, бабоньки, зачем на свете живет?.. я что думала...- рассуждает другая, не переставая жать.

   - Червяк от дождя живет... Не было бы мокра в земле - не было бы и хлебца, и червя бы не было... Стало, все требуется... Все одно по одному...

   - Известно, божье дело... Премудрость!..

   Пришло время - стали жнеи поглядывать и на солнышко: это глядел их глазами желудок, начинавший заявлять аппетит. Но Кулявый не дремал и не заставил долго ждать себя. Бабы скоро увидали его - и догадались, что он вместе с Павлушей несет перехватку: легкий завтрак. Никто из них, впрочем, и вида не показал, что заметил его приближение и понял, зачем он шел; напротив, все работали еще прилежнее прежнего.

   - Бог на помочь, бабоньки!..- сказал Кулявый, подойдя.

   - Бог спасет! - отвечали бабы, не переставая жать.

   - Ну, хозяюшка,- обратился Кулявый к Маше,- не пора ли жнеюшкам-то перекусить? время-то уж не рано. Кланяйся-ка, проси!

   - Пожалуйте, не обессудьте...- проговорила Маша, кладя серп на плечо и кланяясь. Бабы тотчас же прекратили работу и стали усаживаться в кружок.

   - Машута, режь пироги-то с Павлушкой,- говорил Кулявый,- да подавай, а я вот пока подносить буду.

   И Никита, с какой-то особенной торжественностью, вынул из-за пазухи бутылку с водкой.

   - Чтой-то это? - невольно спросили бабы.

   - А это вот хозяйка молодая, для любви для вашей, для вашего неоставления, по сиротскому своему достатку, просит,- не обессудьте, хоть малость подкрепитесь...

   Маша с недоумением смотрела на Кулявого и только теперь догадалась, что скрывал и чем был так доволен опекун, придя утром: она поняла, что он ходил куда-то и на какие-то известные ему собственные средства достал водки.

   - Ай! да напрасно... чтой-то!..- говорили бабы.- Мы не из-за этого, мы для бога...

   - Не столь для того, что угостить,- с этого не напьешься,- а больше для почтения... что сделали вы сиротам экую добродетель,- продолжал Кулявый, подавая стаканчик крайней бабе.- От самого сиротского сердца... пожалуй-ка... Прими...

   - Вот так уж не чаяли, бабы!.. перед самим Христом не чаяли...- говорила баба, принимая стакан...- Впрямь, что сиротское сердце чувствует... Хоть не пью, а как не принять от сирот... Будьте здоровы... Дай бог поправляться...

   Расчет Никитушки был верен: бабы выпили по полурюмке, иные только пригубили; но все были очень довольны оказанным от сирот вниманием, поставили этот сиротский расход в большое, очень повеселели и решили, закусывая, что как-никак, а нужно постараться - и до обеда сжать сиротам весь ячмень.

   После завтрака они, очень довольные, снова весело принялись за работу; а Кулявый возвращался домой с лукавой, веселой улыбкой.

   Бабы не пошли обедать, пока не кончили всего ячменя, и за обедом были снова удивлены. Не только опять повторилось угощение водкой, но, сверх всякого ожидания, подано было два варева: щи с горохом и горох сам по себе; а в заключение - что произвело уже окончательный эффект - на стол была поставлена чашка с медом. Помочанки совсем развеселились, расхвалили Машу, обещали даже прийти помочь и на овес.

   - Вот уж больно нынче трудно! - говорили бабы,- ведь как бы сиротам не помочь! все бы выжали: да уж никак ведь не поспеваем. И своей-то работы прибыло нам, после убылых-то, да и за долги-то уж нынче больно нажимают... Известно тебе, Никита Ларивоныч, бабушка Офросинья, никак по нынешнему времени невозможно, чтобы нашему мужику управиться, не заняться у богатых,- на подати, значит... и на нужду всякую... Ну, дают - да и нажимают же... И в сенокос-то к нему прийти, и на жнитво-то не один раз кликнет... А как откажешься? нельзя, вперед приберегаешь богатого-то: свое бросаешь, да идешь... Ну, правда, и угощают хорошо, нечего сказать... Вот в то воскресенье ходили к Ивану Васильеву - так ведь что! мало, что водкой после каждого кушанья, а еще чаем поит, да все потчует: пейте да кушайте... А за обедом-то блины, да лапша с грибами, да лапша с горохом, да простой горох, каша гречневая, да каша пшенная, а после того меду подали - вот ровно у вас же, с пирогами - с пшеничными... Уж угощают!.. А ведь не в приятность!.. И деньги-то ему отдай, и рост-то, проценты эти, заработай, и помочами-то уж мучат... Мы у вас-то ровно как чувствуем, что в пользу это себе, для души поработали, и без водки без этой... А там только слывет - что помочь, а ровно подневольна барщина... Ну, покорно благодарствуй, Машутка! Никита Ларивоныч!.. ты ведь ихный настоятель-то... сиротский... Бабушка Офросинья!.. Много довольны на вашем угощенье. Надейтесь напредки, только бы бог грехам потерпел: маленечко бы, маленечко со своим управиться!.. Опять придем, подхватим... Надейтеся!..

   Этот день был праздником и для сирот: они давно не лакомились такими вкусными кушаньями, которые ели вместе с помочанами.

   Мирская помочь! - какое великое, святое ободряющее слово! какая высоконравственная, христианская форма благотворительности, выработанная русским сердцем, русской общинной жизнью!..

  

  

   Родился в семье мелкопоместного дворянина, казначея Кинешемского уездного суда Костромской губернии. Окончил Костромскую гимназию и Демидовский Ярославский лицей, где испытал влияние выдающегося русского педагога К. Д. Ушинского. Был офицером, служил чиновником особых поручений при костромском губернаторе, управлял крупными имениями в качестве доверенного лица. Хорошо знал крестьянский и провинциальный быт, участвовал в литературно-этнографической экспедиции 1856 г. Был близок А. Н. Островскому, С. В. Максимову и "молодой редакции" журнала "Москвитянин".

   Вступил на литературное поприще с повестями из крестьянской жизни "Тит Софронов Козонок", "Бурмистр", "Барыня", "Река Керженец". Очерки "Забавы и удовольствия в провинциальном городке" были напечатаны в некрасовском "Современнике" (1852). В 1853 г. опубликовал роман "Крестьянка". Эти призведения упрочили за Потехиным репутацию талантливого беллетриста демократической ориентации, знатока народной жизни.

   Но особый успех выпал на долю его народных драм "Суд людской - не божий" (1854), "Шуба овечья - душа человечья" (1854), "Чужое добро впрок не идет" (1855). Эти драмы поставили имя Потехина в ряд самых замечательных русских драматургов.

   Под влиянием общественного подъема 1860-х гг. Потехин создает обличительные пьесы "Мишура" (1858), "Отрезанный ломоть" (1865), "Вакантное место" (1859), "Виноватая" (1868). На них сочувственно отозвались Н. А. Добролюбов и Н. А. Некрасов. Против власти книжных доктрин и либерального пустословия направлен роман Потехина "Бедные дворяне" (1861), посвященный описанию трагикомических похождений "бездушного" дворянина.

   В повестях и рассказах 70-80-х гг. испытал влияние народничества, отказался от некоторого приукрашивания народного быта. Демократизм Потехина стал более аналитичен и критически заострен. Таков, например, цикл очерков "Деревенские мироеды" (1880), повесть "Хворая", рассказ "Крестьянские дети" (1881). В романах "Около денег" (1876) и "Молодые побеги" (1879) изображается развитие капитализма и возникновение рабочего движения.

   Потехин заявил о себе и как крупный театральный деятель: он участвовал в театральных реформах 1880-х гг., был управляющим драматическими труппами Петербурга и Москвы.

   В 1900 г. избран почетным академиком по разряду изящной словесности.

   Текст рассказа "Крестьянские дети" с сокращением последних двух глав, посвященных описанию фабричной жизни, печатается по изданию: Потехин А. А. Полн. собр. соч.: В 12-ти т. Спб., 1904.

  

  

   Впервые - Потехин А. А. Крестьянские дети. М., 1881.

   ¹ Бумаж_и_на - здесь в значении хлопчатобумажной ткани. По старообрядческим повериям, такая ткань считалась "нечистой".

   ² Т_о_ча - простой крестьянский холст, сотканный на ручном ткацком станке.

   ³ Долже_я_ - доска, которой заделывается сквозной паз в передней части улья.

   ⁴ Р_о_зник - здесь в значении особого, отдельного хозяйства.

   ⁵ Этот факт указывает на полное несоответствие между доходностью крестьянского хозяйства и установленным после реформы оброком.

   ⁶ Петров пост начинался на девятое воскресенье по пасхе и продолжался до 29 июня по старому стилю.