Плещеев Алексей Николаевич - Житейские сцены

ул из заднего кармана фуляр с изображением поезда по железной дороге и отер им свое чело.

   - Изволили, кажется, в соборе литургию слушать-с? - спросил он казначея.

   - Да-с, Геронтий Петрович, был-с; а вас, кажется, не было, или не досмотрел я...

   - Нет-с, я в своем приходе, у Симеона Столпника; там, знаете, попросторнее, а в соборе-то уж очень тесно, потеешь, потеешь, потом рубашку хоть выжми: какая уж тут молитва, прости господи!

   - Это точно что так-с, справедливо изволите говорить, жарконько... Я потому более в соборе, знаете, что благолепие такое, величие... ну, и поют архиерейские певчие отменно, словно ангельский клир.

   - Преосвященный служил?

   - Как же-с, преосвященный. Ведь нынче табель, разве забыть изволили?

   - Да! Так... так... Ну, а Марья Васильевна не были, видно пропочивали?

   - Она к заутрене, Геронтий Петрович, ходила. Нет, она у меня, благодаря господа, не лентяйка, нет. В страхе божием воспитана и в будни так даже иной раз ходит.

   - Именно, примерная девица. Можно в образец поставить. Ведь вот подумаешь, Василий Степаныч, дома воспитание Марья Васильевна получили, и средства-то ваши не то чтобы бог знает какие... а ведь почище нынешних-то модниц, что в пансионах образовываются, вышли-с. Вот оно что значит, как душой-то кого господь бог голубиною одарит. Да и глаз-то родительский много значит; нет, кто что ни говори о нынешнем воспитании, а родительский глаз - великое дело. Ну что проку, что по-французски научат, когда тут-то главного нет. (Капиталист показал на сердце.) По-моему, всего важнее нравственность; это первая и святая вещь.

   Геронтий Петрович вздохнул, и глаза его заслезили. У Василия Степановича тоже просияла физиономия от похвалы его Маше.

   - Не могу гневить бога, Геронтий Петрович, не могу роптать на дочь: послушная, кроткая, умница. Не потому, что я отец ее, так говорю, а и со стороны тоже, я думаю, вот хоть бы вы теперича похвалить изволили...

   - Поверьте, мой почтеннейший, поверьте, что не я один, все одинаково о Марье Васильевне отзываются, все в образец благонравия их поставляют. Я не льстец бездушный, не кружева плету, не придворный какой человек, сами знаете, трудами копейку нажил, но уж не могу умолчать. Добродетельная девица, одно слово. Нынче, Василий Степаныч, добродетель не уважается, - прибавил капиталист самым искренним, добродушным тоном: - нынче книги превыше всякой добродетели вознесли. Такой век пошел. Но мы с вами не так рассуждаем. Старого покроя люди. Ох, ох, ох! Что из этих из книг-то вычитают...

   - Это действительно, Геронтий Петрович, что нынче не такая строгость, как в старину-с.

   - Куда, почтеннейший! Вот хоть бы я теперь; холостой человек, не знаю сам, зачем на свете божьем маюсь; не знаю, кому и добытое честным трудом, в поте лица добытое, оставлю. Сирота как есть, ни роду, ни племени. (При этом глаза его не только заслезили, но и заморгали, и вся поза выразила величайшее смирение, пальцы, переплетясь, лежали на желудке, а голова склонилась набок.) Часто думаю себе: господи боже мой! Если б найти подругу, которая бы, так сказать, усладила путь жизни... Вот бы истинное-то было блаженство. Да нет; страшно все; такие девицы-то нынче пошли... всё мне не по сердцу, нет в них этого (он тихо покачал головой)... всё одни увеселения их прельщают.

   - Что же, Геронтий Петрович, если благую мысль возымели, не все же одинаковы; есть и скромные девицы.

   - Эх, милейшая душа! Где они, эти скромные? Откровенно скажу, Марью Васильевну первую и единственную вижу...

   - Вы уж слишком ее, Геронтий Петрович, изволите жаловать.

   - Я слишком? Нет, Василий Степаныч! Нет! И в писанин сказано - кесареви кесарево. Прямо, по откровенности, скажу; ведь у меня что на уме, то и на языке, не придворный человек, не политик. Прямо, прямо скажу, Василий Степаныч, что лучшей жены не желал бы, как перед богом.

   Василий Степанович сидел молча и потупясь.

   - Послушайте, глубокоуважаемый Василий Степаныч. Я, собственно, к вам в этом самом намерении и явился. Соблаговолите! Человек я, как вам небезызвестно, непьющий, состояньице кругленькое; не молод, конечно, да ведь это, смею думать, для такой благоразумной девицы служить препятствием не может. Не дряхлый же я старичишка опять какой-нибудь; благодаря бога еще в своих силах! Я, если можно так выразиться, к ним более отеческое чувство питаю... Это попрочнее будет, смею сказать, милейший Василий Степаныч, нежели теперича у какого-нибудь ферлакура кровь одна играет. А уж в каком Марья Васильевна будут удовольствии жить; я им все имущество свое предоставлю.

   Казначей совсем смутился и, не зная что отвечать, сдувал со стола пыль, которой не было.

   - Что же вы, дорогой Василий Степаныч, как на этот счет рассудите? Может быть, в чувствах Марьи Васильевны сомневаетесь; так что ж? Поговорите с ними. Я обожду, лишь бы в надежде быть.

   - Конечно, Геронтий Петрович, - начал, заикаясь, казначей: - конечно, это честь вы нам изволите делать, какой мы и ожидать не смели-с; мы, конечно, люди маленькие, темные.

   - И, полноте, милейший! и сам-то я не в парче взрос. В такой же люльке, как и вас, мамка качала, еще и похуже, пожалуй. Только, что взыскан господом.

   - Это так-с, Геронтий Петрович, но все же, можно сказать, честь неожиданная. Только уж вы меня простите великодушно. Отцовское сердце, вы знаете, какое... Я не могу, Геронтий Петрович, видит бог, не могу принуждать Маши...

   - Да кто же о принуждении и говорит, милый друг? Вы только сообщите Марье Васильевне, что вы желаете этого. Оне, вероятно, и слова не скажут в противоречие воле родительской.

   - Нет-с, Геронтий Петрович, как я теперь известен о том, что она другого любит...

   - Другого-с?

   - И как уже я и сам обязался...

   - Вот как-с! (Глаза капиталиста замигали сильнее.) Так уж Марья Васильевна просватаны-с? За кого же это, позвольте осведомиться?

   - За Шатрова, за Андрея Борисыча. Вот после Рождества и свадьба будет-с. Только письма от братца Андрей Борисыч дожидается.

   - Гм! Опоздал, значит. Что делать! Только позвольте, Василий Степаныч, что же вы в этом браке видите такого особенно выгодного?

   - Да я за выгодой не гонюсь, Геронтий Петрович; где нам! Мы люди не бог весть какие. Была бы счастлива Маша. Благо нашелся человек хороший, понравился - и слава богу.

   - Конечно-с, конечно-с, кто говорит! Только в кармане-то у него, чай, жиденько?

   - Не умрут с голоду, Геронтий Петрович; он малый-то с головой, не лентяй, не праздношатайка какой; тоже хлеб-то себе трудом добывает. Не пропадет, Геронтий Петрович.

   - Так-с, так-с. Только ведь жалованье-то им не больно крупное идет. Знаю я тоже...

   - Будет с него. К роскоши не привык, да и Маша моя тоже. Ну, братец еще у Андрея Борисыча есть, в министерстве служит, любим начальством, может, в случае, о местечке похлопотать...

   - Так это, оно выходит, вы мне карету подали?

   - Уж вы извините, Геронтий Петрович. Сами изволите знать, слово святая вещь для всякого, до кого ни доведись.

   - Ну, конечно! Не сдержите слова перед учителем, так ведь он вас с лица земли стереть может - хе, хе, хе! Вельможа! - иронически произнес Подгонялов.

   - Не в том сила, Геронтий Петрович, а для самого себя слову изменить перед богом грех.

   - Знаю, знаю. Ведь это я только так, шучу. Мое истинное почтение, Василий Степаныч. Извините, что обеспокоил.

   Подгонялов встал с своего места и откланялся. Василий Степанович пошел проводить его до передней и не мог не заметить на лице его сильного неудовольствия, как ни старался он скрыть этого за сладкою улыбкой. Но улыбка эта тотчас же исчезла, как только капиталист вышел за ворота.. Он принялся на чем свет стоит ругать казначея.

   - Ах ты, старый пес! - говорил он вслух, скрипя калошами по снегу. - Казначейское твое рыло! Каково? Карету подал! А? За учителя просватал, за оборванца, который, я чай, с семи лет в одном белье щеголяет... Да ты бы, тряпка чернильная, не только в пояс мне поклониться должен, а еще пойти да Николе свечку поставить, мошенник этакий! Отцовское сердце! Скажите! Туда же, разнежничался, барин какой! Да постой, ведь мы с Тупицыным-то закадычные, водой не разольешь; вексель-то его у меня в кармане. Еще мы найдем случай скрутить тебя, голубчик, постой! Руки-то не стоило бы об тебя марать, плюнул бы на тебя, на подошву старую, да девчонка-то больно хороша! Писаная точно! Я еще таких и не видывал. Плечики такие пухленькие, беленькие...

   И на губах Геронтия Петровича показалась снова самая сладкая улыбка. Он прервал монолог свой и предался приятным мечтам о том, как хорошо иметь госпожу Подгонялову с такими пухленькими и беленькими плечиками. Но спустя несколько минут произнес опять с прежним азартом:

   - Погоди, шельмец! Скручу, как свят бог скручу! Будет моя Машутка, будет!

  

  

   Бал у господина Тупицына удался как нельзя лучше. Весь город плясал до одышки. Дамы были в восхищении от вкуса, с каким хозяин дома убрал комнаты, от новых полек, выписанных им нарочно для этого случая из Москвы; мужчины всего более остались довольны ужином, за которым подавали такие фрикасе, что иной чиновник и во сне ничего подобного не видал. В свой черед, господин Тупицын совершенно растаял от лестной похвалы, которую изрекли уста градоначальника, когда хозяин дома провожал его до дверей передней.

   - Поздравляю, mon cher, поздравляю: вы задали такой бал... - произнес градоначальник, целуя кончики пальцев своей правой руки.

   Какой именно бал, он не договорил, но по лицу его можно было видеть, что он даже не подберет приличного эпитета для подобного бала. Хозяин, положа руку на сердце и наклоня голову несколько на сторону, тоже не находил, что сказать, и только улыбка говорила о восторженном настроении души его. Зрители были растроганы этой сценой чуть не до слез.

   Ночь после этого бала господин Тупицын провел такую, какой, по сладости чувств, его волновавших, он не проводил с самой свадьбы своей.

   Госпожа Тупицына сдержала свое слово и прислала Маше билет. Несмотря на все сопротивления, Маша, наконец, должна была уступить просьбам отца. Одевшись в белое кисейное платье и убравши свою русую головку гирляндою из голубых цветов, она отправилась тоже на бал, в возке, который выпросил для нее Шатров у жены директора гимназии. Не знаю, много ли удовольствия доставил ей этот бал, где не было ее жениха, но зато Василий Степанович находился в неизъяснимом восторге. Прижавшись где-то в уголке, он не спускал глаз с своей Маши, и если ее приглашал танцовать кто-нибудь из губернских львов, старик самодовольно поглядывал на окружающих и, казалось, старался вычитать на их лицах то восхищение, которым так полно было его собственное сердце.

   Две недели прошло после бала. В течение этих двух недель Василий Степанович заходил раза три к г. Тупицыну за распиской, но все как-то неудачно: то гости были у него, то самого его не было дома.

   В одно ноябрьское утро господин Тупицын был внезапно опечален письмом, полученным с почты. Круглое, как тарелка, лицо его, обнесенное черными густыми бакенбардами и редко принимавшее озабоченное выражение, если он не был занят государственными делами, вдруг помрачилось. Перечитав письмо раза три, от "вашего превосходительства" до "покорнейший и преданнейший слуга", он сложил его и бросил на стол, а сам принялся шагать из угла в угол по кабинету, размахивая шнурками своего великолепного халата из термаламы.

   Кабинет господина Тупицына, подобно всем кабинетам деловых людей, был завален книгами и бумагами. На шкафу с книгами стоял даже бюст Сократа.

   Путешествие по кабинету продолжалось добрых десять минут, по истечении которых господин Тупицын дернул сонетку и приказал вошедшему затем человеку в сером фраке и красном жилете попросить в кабинет барыню.

   Барыня не заставила себя долго ждать. M-me Тупицына была довольно полная дама лет тридцати восьми, с какими-то желтыми пятнами, выступавшими по лицу, впрочем, совершенно незаметными при свечах, по уверению бобровских граждан, с несколько томным выражением в глазах серого цвета, с крупными губами и немножко вздернутым носом. Старички, знавшие ее в цветущую пору жизни, говорили, что она была очень пикантна, и по секрету прибавляли, что ей вовсе не тридцать восемь лет, а сорок два года. Она вошла в белом пеньюаре, с маленьким флакончиком в руке, который она то и дело подносила к носу. Аматер со стороны женской красоты вроде моряка Жевакина не без удовольствия заметил бы приятную полноту рук, видневшихся сквозь тонкие рукава пеньюара, а также и весьма изящный выгиб шеи, несколько наклоненной вперед.

   - Qu'avez-vous, Michel? Vous paraissez agitê, {Что с вами, Мишель? Вы кажетесь взволнованным (ред.).} - спросила она, увидев облако печали на олимпийском челе супруга.

   Она была нежная жена и при виде этого облака совсем забыла неудовольствие, которое было овладело ею, когда человек, позвав ее в кабинет, отвлек от чтения Поль-Февалевых "Amours de Paris", {"Парижские любовные похождения" (ред.).} и заметьте, что она остановилась на самом интересном месте.

   Господин Тупицын продолжал ходить по комнате и только бровями указал жене на лежавшее на столе письмо, примолвив:

   - Прочти, матушка.

   - Mais au nom du ciel, {Но во имя неба (ред.).} что такое? Я не разберу этого барбульяжа... {Пачкотни, маранья (ред.).}

   - То-то, барбульяжа! - произнес господин Тупицын, и в тоне его проглядывал упрек, хотя собственно упрекать жену больше, чем самого себя, не было никакой причины. - Вот что ты заговоришь, как Лукошкино-то с молотка продадут?

   - Dieu de misêricorde! {Боже милостивый (ред.).} Как это с молотка?..

   - Так! Уж оно описано; наш поверенный, Игнатий Парфентьич, кое-как успел вымолить у председателя, чтоб отсрочить продажу. Если мы не пошлем с этою же почтой денег, все будет кончено: опекунский совет не ждет - это не лавочник какой-нибудь.

   - Ну что ж, надо послать, Michel.

   Мишель горько усмехнулся.

   - Давай, если есть, матушка, - сказал он, продолжая шагать по кабинету.

   - Как давай? Да разве у нас нет?..

   - Разве нет? Гм! Откуда же им быть-то, ты бы об этом подумала.

   - Ах, Мишель! Я готова на все, но что я могу, я женщина! Возьми мои бриллианты.

   - Ей-богу, ты, матушка, точно какое дитя пятилетнее. Возьми ее бриллианты! Какие? спрашиваю я. Брошку, что ли? Ведь, кажется, должна бы помнить, что в фермуаре давно бриллианты не существуют, а вместо бриллиантов вставлено чорт знает что. В прошедшем году, не позже, дело происходило. Нужно было обед дать в день твоих именин, ну и... еще были кое-какие обстоятельства... Мог и места лишиться, если бы не... Да я тебе все это излагал тогда же!..

   - Ах, Мишель! Я совсем потеряла голову при этом известии... j'ai tout oubliê... {Я все забыла (ред.).}

   - Да еще это не все, матушка...

   - Как! Неужели еще что-нибудь? Ах, как замирает сердце; говори скорей, Мишель!

   M-me Тупицына сделала мину, приуготовительную к слезам.

   - Донос на меня какой-то подлец сделал.

   - Quelle infamie! Une dêlation! {Какая гнусность! Донос! (ред.).} - могла только воскликнуть генеральша.

   - Одно очень важное лицо едет ревизовать губернию и преимущественно должно обратить внимание на мою часть...

   - Ну что ж? Разве в твоей части есть что-нибудь такое?

   Господин Тупицын махнул рукой, как бы желая выразить, что с бабами толковать, только время попусту тратить.

   - Эх, матушка, по-женски ты говоришь...

   - Ну что ж! - возразила, обидевшись, m-me Тупицына. - Конечно, по-женски, certainement, {Конечно (ред.).} я женщина; как же я могу иначе судить: je ne suis pas versêe dans ces sortes d'affaires. {Я не сведуща в делах этого рода (ред.).}

   - Ну, вот и прогневалась. Хоть бы ты меня пощадила! Видишь, кажется, что на мужа со всех сторон бедствия, а ты еще тут обижаться выдумала. Вот ты лучше подумай, как тут обернуться... Ведь я знаю, что у этих господ первое дело в суммы свой нос совать.

   Помолчав немного, он прибавил:

   - Донесли, что я на казенные деньги обеды даю.

   - И кто это донес, боже мой! - отозвалась m-me Тупицина, смягчившись.

   - Кто? Мало ли у меня здесь друзей, доброжелателей! Я думаю, эта шельма Сеновалов. Ему хочется на мое место попасть. С прокурором они душа в душу... А у того весь Петербург родня...

   - Что же делать, Мишель?

   - Ума не приложу! В голову точно кто кулаками стучит. И ведь, как нарочно, еще недавно взял из сумм больше тысячи целковых. Нужно было с этими мошенниками купцами разделаться, а то они ничего отпускать не хотят. Ну и бал тоже, ты сама знаешь, не дешево обошелся. Нельзя же не поддержать себя... Ездим, ездим ко всем, а самим одного бала в год не дать...

   - Верно, этот старикашка казначей проболтался, что ты у него берешь.

   - Вот еще! Смеет он! Он сам отвечает. Нет. Может быть, это людишки мерзкие подслушали... Я давно говорю, что нужно квартиру переменить... Кабинет подле самой лакейской. Вот негодяй Степка теперь к прокурору поступил. Со зла, что я ему за три месяца денег не отдал, плетет, чай, там всякий вздор, а тот и рад, это ему на руку... Ведь это настоящая салопница, баба старая, всему верит, только сплетнями и живет. Это называется прокурор! Только на пакости его и хватает.

   Господин Тупицын находился в сильном волнении.

   - Занять, во что бы то ни стало занять нужно, - приговаривал он, махая так сильно шнурками халата, что чуть не задел бедного Сократа.

   - Разве за купцами послать... Да ведь это скареды, иуды. Половиков еще сговорчивее. Да я ему и без того целые два года; должен за кучерские кафтаны и за басан к карете. Такой уж город подлый! Я думаю, во всей России подобного не най| дешь. Нет, чтобы кто подал ближнему руку, если видит его на краю бездны; еще, напротив, все норовят, как бы утопить тебя. А тоже христианами себя называют! К обедне по воскресеньям ходят!.. Когда это только господь вынесет меня из этого омута!

   - Ах! Michel, quelle idêe m'est venue! {Мишель, какая мысль мне пришла! (ред.).} К Подгонялову обратиться!

   - Нашла кого! Он и то мой вексель чуть ко взысканию не подал. Этот хуже купцов. С теми, по крайней мере, не церемонишься. Сделает борода ребенка, поедешь к нему крестить, ну, он и доволен и ждет год. А эта скотина к себе уважения требует... Как же! Нельзя! Таможню ограбил.

   - Попробуй однакоже. Может быть, нельзя ли как через губернаторшу на него подействовать; он, кажется, ее очень уважает... считает ее grande dame, {Важная дама (ред.).} - иронически прибавила m-me Тупицына. - Хороша grande dame, горничных девок в наказание около постели своей плясать заставляет! C'est impayable. {Уморительно (ред.).}

   - Он вообще к женскому полу слаб, - заметил г. Тупицын. - Ужасно безнравственное животное.

   - Ну, хочешь, я с ним пококетничаю, Мишель? Может быть, и отопрет свои сундуки.

   - Эх, матушка! Кабы ты такая теперь была, как тогда, когда я за тебя сватался, ну, другое дело. Тогда бы ты хоть кого так разнежила. А теперь мы уж с тобой старики.

   M-me Тупицына, казалось, не слышала этой фразы и, подойдя к зеркалу, охорашивалась. Видно, Александр Дюма-отец справедливо замечает, что у женщины в сердце есть всегда уголок, в котором она не стареется.

   - Ну что ж, Мишель, решаешься послать sa Подгониловым?

   - Толку-то в этом мало будет.

   - Уж предоставь мне... je me mettrai en quatre, {Я расшибусь в лепешку (ред.).} и увидишь, что сладим дело.

   - Ну, пожалуй, попытаться можно.

   - Ты меня, смотри, не ревнуй, Мишель, - прибавила m-me Тупицына с обворожительною улыбкой.

   Мишель только махнул рукой.

   М-те Тупицына вышла и вскоре отправила казачка к Подгонялову с записочкой, написанною на палевой бумажке, с кружевными à jour {Ажурными (ред.).} ободочками, вложенною в самый изящный миниатюрный конверт и запечатанною облаткой с каким-то французским девизом около летящего голубка.

   А сам г. Тупицын между тем, уперев локти в письменный стол и держа над глазами руки в виде зонтика, старался вникнуть в каждое слово лежавшего перед ним письма. В письме этом ясно значилось, что ревизор выехал уже и должен быть скоро.

   Подгонялов не замедлил явиться на зов г-жи Тупицыной. Не буду в подробности передавать читателю всех средств, употребленных светскою, образованною дамой, чтобы тронуть загрубелое сердце собственника. Мольбы, слезы, вздохи, нежные взгляды - все было пущено в ход. М-те Тупицына оделась с необыкновенным вкусом, приняла позу, какую принимают всегда героини русских повестей, изображающих высшее общество; то есть она предстала капиталисту полусидящею, полулежащею на кушетке. Бледная ручка генеральши то и дело подносила к глазам батистовый платок. В будуаре были опущены розовые шторы, отчего лицо г-жи Тупицыной казалось не так желто, как обыкновенно, и несколько моложе. С искренностью, доходившею до наивности, рассказала она капиталисту плачевные обстоятельства своего Мишеля и проболталась даже, что он взял значительную сумму из казенных денег, причем заметила, что это могло погубить казначея, а мягкое и великодушное сердце ее супруга ничьей гибели не желает. Капиталист был, действительно, тронут доводами светской дамы и хотя сначала крепко заартачился, прикинувшись лазарем, у которого хоть весь дом обыщи, ни гроша не найдешь, но потом обещал подумать и поспросить у одного знакомого, дававшего деньги в рост. От г-жи Тупицыной он прошел в кабинет ее супруга.

  

  

   - А-а-а? Добрейший Геронтий Петрович! - воскликнул Михаил Максимович Тупицын, как будто явление капиталиста было для него совершенною неожиданностью.

   - Мое всенижайшее почтение вашему превосходительству. Изволили меня требовать-с.

   - Требовать?.. Да, да!.. Видите ли, мой почтенный... вы... вы видели жену?

   - Сию секунду только от Антонины Семеновны-с.

   - Жена вам ничего не сообщала?

   - Как же-с, то есть это насчет займа-с.

   - Ну да, ну да! Выручи, голубчик Геронтий Петрович, - сказал г. Тупицын, пожимая руки капиталисту. - Хоть за мной и есть... там... но уж все вместе отдам, в самом непродолжительном времени. Вот из Петербурга должен получить месяца через три порядочный куш. Тяжба там у меня, ну, и совсем решено в мою пользу. Только теперь-то вот обернуться нечем, как рыба об лед бьюсь. Пожалуйста, выручи, Геронтий Петрович! До зарезу нужно.

   И при этом Михаил Максимович сделал известный жест, как будто перерезывает себе горло.

   - Отчего же, ваше превосходительство, и не выручить ближнего-с; это даже и долг христианский повелевает-с.

   - Я никогда, почтенный мой Геронтий Петрович, не сомневался, - произнес самым задушевным тоном г. Тупицын, - что у тебя в тысячу раз больше христианского чувства, чем во всех здешних тузах... Только на словах они все друзья... покуда их обедами кормишь.

   - Это точно бывает-с, ваше превосходительство! Нет-с, я не так... Отчего же, коли можно, отчего не извлечь из бедственного положения-с, тем более что вы не кто другой-с, ваше превосходительство.

   - Так я могу рассчитывать, почтенный Геронтий Петрович, а?

   - Постараюсь, постараюсь, ваше превосходительство. У меня в настоящее время, ей-богу, ни копейки не найдется-с, кроме разве того, что на мое скудное существование оставлено-с. Но уж я для вашего превосходительства постараюсь, все силы употреблю.

   - Постарайтесь, голубчик Геронтий Петрович! Век не забуду вашего одолжения.

   - Только изволите ли видеть, ваше превосходительств, у меня тоже к вам будет всепокорнейшая просьбица-с.

   - Что такое, что такое? - быстро спросил господин Тупицын. - Я все... изволь... что только от меня...

   - От вас, единственно от вас, ваше превосходительство, иначе бы и затруднять не осмелился.

   Михаил Максимович очень обрадовался, что и капиталист в нем имел нужду. Ему казалось, что сам бог устраивает все это так кстати.

   - Все мы, как ваше превосходительство изволили сами выразить, обязаны, по долгу христианскому, взаимно помогать друг другу. Это в писании так значится.

   - Ну да, ну да! В чем же сила?

   - Не оставьте, ваше превосходительство. В ваших руках, смею доложить-с, счастие целой жизни моей находится.

   - В моих руках?

   - В ваших, и ничьих более. В законный брак вступить имею вожделение-с.

   - Вот как! Ну что же, посватать, что ли? Или посаженым отцом быть? Изволь, изволь, Геронтий Петрович: будь у меня дочь, я бы тебе ее с руками отдал.

   - Много признателен, ваше превосходительство, - отвечал Подгонялов, низко кланяясь. - Только я не насчет того, чтобы в посаженые отцы ваше превосходительство просить-с: тут совсем иного рода казус вышел-с. Казначея Агапова изволите знать, ваше превосходительство?

   - Ну, как же! Ну...

   - Так вот его дочка-с... сильно зацепила ретивое, ваше превосходительство.

   - Ну, и прекрасно! Это доброе дело, коли ты за богатством не гонишься. Отец, чай, и во сне не видал такой партии, радешенек!

   - То-то и удивительно, ваше превосходительство, что в нем-то главная загвоздка и есть, главное-то препятствие.

   - Что-о-о! Неужели не хочет?

   - За другого, изволите видеть, просватал-с; за Шатрова, за учителя.

   - Какая глупость!

   - Истинно не могу в толк взять, ваше превосходительство, какие он при этом виды питает?

   - Странно, очень странно. Но что ж я-то тут могу? Семейные дела до меня не относятся.

   - Оно действительно, ваше превосходительство, не относятся, но опять, с другой стороны если взять, то и относятся-с.

   - То есть как же это с другой стороны? Я что-то не понимаю.

   - Да со стороны, если можно так выразиться-с, начальственной-с. Потому как вы ему теперь начальник будете, ваше превосходительство, то в вашей власти ему всегда приказать: сделай, мол, то-то; я тебе приказываю.

   - Но как же приказать дочь-то выдать? Это ни с чем несообразно, Геронтий Петрович.

   - Как несообразно, ваше превосходительство? Ведь его судьба некоторым образом вся от вас зависит. Конечно, все мы в руцех божиих, но после бога - в начальнических.

   - Конечно, я могу употребить свое влияние, положим, это так. Ну, а если не согласится, что ж я с ним буду делать? Ведь не на костре его жечь... отдай, да и только! Ведь мы не во времена инквизиции живем.

   - Жечь не жечь, ваше превосходительство; зачем жечь? А припереть его эдак хорошенечко к стенке не помешает! Осмелюсь повторить, ваше превосходительство, ведь он в вашей совершенно власти, как есть в вашей. Ведь на волоске одном висит от погибели. Если вам только благоугодно будет, можете его хоть сейчас под суд-с. И солдатом будет-с. А пятидесяти-то лет начинать лямку тянуть, оно не так-то аккуратно...

   - Да что ты мне тут поешь, Геронтий Петрович, под суд, в солдаты?.. Да за что же я его?..

   - Как за что, ваше превосходительство? Антонина Семеновна сами мне изъяснить изволили, что у него в казенных деньгах сильный недочет-с, - сказал Подгонялов, переминаясь и вертя в руках картуз.

   Господин Тупицын вытаращил глаза. Он понял, что его супруга брякнула капиталисту даже то, чего и не следовало.

   - Недочета нет, это вздор, - возразил он, сконфузясь. - Я у него брал, это так: но я надеюсь, - прибавил он с чувством собственного достоинства, - что вы не считаете этих денег пропащими.

   - Сохрани меня творец всевышний иметь подобную мысль! Как я осмелюсь, ваше превосходительство, помилуйте! Я только полагал, что, может быть, к приезду-то ревизора вы не изволите успеть пополнить-с, так как теперича нуждаетесь в капиталах; сумма тоже немаловажная-с.

   - Так если б я не пополнил, я отвечать буду, никто другой, - продолжал гордо господин Тупицын.

   - Точно так-с, конечно-с... если расписки есть у него-с.

   - Разумеется, есть.

   - А мне Антонина Семеновна выразили, что вот, мол, добрый какой казначей, без расписки дал, а его вдруг погубить теперича... Так я поэтому только и осмелился заметить...

   - Если я не дал еще расписки, так единственно потому, что не успел. Я дам, непременно дам сегодня же.

   - Это конечно-с, время не ушло. Только не лишнее ли это будет, ваше превосходительство? Во-первых-с, давать он не имел ни под каким видом права; а во-вторых, не все ли одно, что вы словесно объясните при ревизии, что деньги вами взяты, что он расписку предъявит. Впрочем, мое дело сторона-с. Так вашему превосходительству не угодно будет снизойти на мою всепокорнейшую просьбицу-с?

   - Я все-таки не взял в толк хорошенько, чего вы именно желаете?..

   - Дело простое, ваше превосходительство. Вы его только постращать при чиновниках извольте-с. Ведь это не то, что погубить, - постращать только, что если, мол, ты не найдешь денег к такому-то сроку, так я, мол, тебя под суд. Ну, а уж я тем временем дельце-то обделаю. Скажу, хочешь, Василий Степанович, выручу, отдай дочку. А не отдашь - пропадешь. Наденут амуницию.

   - Да помилуйте, как же я постращаю его, когда деньги я сам брал?

   - Да кто же это знает, ваше превосходительство, что вы изволили взять? А может, он и сам растранжирил. Ведь документа нет-с.

   - Да ведь это подлость! Ведь он мне в лицо плюнуть может!

   - Вашему-то превосходительству? Что это вы, господь с вами, ваше превосходительство, да виданное ли это дело-с! И подлости тут тоже никакой я не вижу, осмелюсь доложить... Ведь мало ли что нынче подлостью называют-с! Так на все и смотреть-с! Уж нынче век такой-с, только и смотрят - как бы тебя подлецом обозвать. Эдак, пожалуй, и жить совсем нельзя будет, если всего бояться... Ведь говорят же вот, что обеды давать, а купцам не платить по счетам тоже подлость. С просителя благодарность взять - подлость; от казны чем ни на есть пользоваться - подлость. Так много ли после этого, сами вы рассудить извольте, ваше превосходительство, честных людей на свете божием останется? А впрочем, как вашему превосходительству будет угодно, только уж и я насчет своего содействия к уплате недоимок в опекунский совет обнадежить не могу, если со стороны вашей не последует такого же желания оказать мне ничтожное одолжение.

   Капиталист произнес последние слова твердо и решительно. Прежнее унижение и подобострастие вдруг исчезли. Он говорил, как с равным. Г. Тупицын взглянул на него исподлобья и стал ходить по комнате. По физиономии его можно было догадаться, что в нем совершалась борьба.

   "И ведь дернул же чорт жену все выболтать этому мошеннику, - думал он про себя: - ну к чему было изъяснять, на что деньги. Сказала бы, что в совет нужно послать. А почему он там знает, много ли на мне недоимки".

   Но обстоятельства сильно прижали господина Тупицына, а выхода не представлялось. Он отпустил Подгонялова, сказав, что подумает.

   - Вы только это сообразите, ваше превосходительство,- заметил, откланиваясь, капиталист, - что ведь вы не вред ему, а добро некоторым образом делаете-с. Своего счастья не понимает. Да у меня его дочери такое житье будет, что и принцесса иная не отказалась бы... А за учителем она что увидит?.. Гол как сокол.

   Оставшись один, г. Тупицын долго думал. Сперва он изыскивал в уме своем все средства, как бы выйти из своего положения без помощи капиталиста. Он перебрал в памяти всех знакомых, на которых могла бы быть хоть какая-нибудь надежда. Но всем им он оказался уже должен; а многие роптали на него и даже тревожили его просьбами об уплате. Получить он ниоткуда не ждал, по крайней мере в скором времени. Тяжба у него, действительно, была в Петербурге, но в его ли пользу или в пользу противников она решится, это оставалось еще во мраке неизвестности. Круто, больно круто приходилось почтенному сановнику города Боброва. Ясно было, что патриархальность нравов и чистейшая любовь, связывавшая когда-то всех граждан этого города, начинали испаряться и уступать место общественному разладу и враждебному столкновению интересов, свирепствующих в странах цивилизованных. С одной стороны - доносчики, с другой - кредиторы. Каждый сует свой нос куда не следует, каждый подкапывается под твое спокойствие, под твое домашнее благосостояние. Плохо, очень плохо! Когда все предположения занять у знакомых оказались неосуществимыми, он приступил к основательному анализу подгоняловского проекта. Сначала проект этот до глубины души возмутил г. Тупицына. Но потом, вникая глубже в сущность дела, он нашел, что тут, действительно, не было ничего такого, особенно заслуживающего порицания. Ведь казначея только постращают. Ничего больше. А для дочери его, конечно, гораздо выгоднее быть за капиталистом, чем за каким-нибудь мальчишкой. Если она в него влюбилась, это еще не беда. Любовь - вздор. Родители сами должны делать выбор своим детям, а потворствовать романическим склонностям глупо... Родители, которые не видят, где счастие их детей, которые слабы с ними, недостойны великого названия родителей. Если б, например, у его превосходительства были дети, он бы знал, как себя держать с ними. Его бы не упрекнули в слабости. Слабость не любовь. Любовь должна быть разумна, основательна, положительна. Господину Тупицыну, по мере того как он переходил от рассуждения к рассуждению, стало даже казаться, что он делает казначею благодеяние, что играет роль провидения в отношении к нему. Ведь вся эта острастка, ведь это только комедия, ведь деньги-то все-таки господин Тупицын внесет... когда будут, конечно. А между тем устроится судьба девушки. Сам казначей, бедный старик, будет обеспечен. Он уж довольно служил, ему нужно провести эти несколько лет, что ему осталось жить, в довольстве. Решительно Михаил Максимович Тупицын будет виновником его счастья. Он сам будет его благодарить впоследствии. А для благородного сердца так неизъяснимо отрадно быть виною чужого счастья!

   Михаил Максимович утешился и даже был очень рад, что не дал еще расписки. Когда вошла в кабинет Антонина Семеновна, чтоб узнать, чем кончилось совещание с капиталистом, муж хотел было распечь ее за неуменье вести переговоры, но передумал и решился лучше предложить на ее суд предложение Подгонялова. Не без запинки, не без замирания сердца начал он излагать дело; но потом, по мере того как входил в предмет свой, речь его становилась все плавнее и плавнее и, наконец, получила даже некоторый оттенок высокого красноречия. Г-жа Тупицына любила вообще, когда хорошо говорят, в особенности когда оратором был ее супруг, и потому невольно поддалась обаянию этой речи; французские романы развили в ней любовь к хорошему слогу.

   Сказать по правде, она не совсем поняла, в чем именно состояла эссенция изложенного ее супругом, умевшим облечь свой рассказ в весьма витиеватую форму; но так как тут была замешана девушка, которой участь нужно устроить, являлось затруднительное положение, из которого нужно выбраться, и как Михаил Максимыч нарисовал даже трогательную картину старости казначея, окруженного всеми земными благами, изливающимися из сундуков капиталиста, то Антонина Семеновна осталась очень довольна, и ей показалось даже, что она читала что-то подобное у Гандракура или Фудраса.

   Получив совершенное и полное согласие супруги действовать по своему усмотрению, г. Тупицын окончательно успокоился, и нежная чета, после очень долгого и сладкого поцелуя, рассталась в том приятном расположении духа, какое овладевает человеком, внезапно избегнувшим опасности или уплатившим долги, из которых он не мог выбраться всю жизнь.

  

  

   Весть о близкой ревизии стукнула молотком в сердца чиновников, подведомственных господину Тупицыну. Все взволновалось, закопошилось, принялось судить и рядить. Молодежь, не любившая Тупицына за его частые распеканки и особенно за придирчивость к длинным волосам, которые он считал поползновением к вольнодумству, признаком буйства и непокорности, преисполнилась надежды, что кабан слетит, как они выражались. Мужи, украшенные пряжками и неразлучною с ними опытностью во всех делах административных, приняли известие с подобающим достоинством. Видали они на своем веку разных ревизоров. Сходило с рук прежде, сойдет и теперь. Казначея приезд важной особы тоже смутил сначала, но, полный неколебимой веры в строгость правил господина Тупицына, он вскоре успокоился и только на другой день осмелился снова зайти за распиской. Его почему-то не допустили к Михаилу Максимовичу.

   Между тем господин Тупицын объявил, что он намерен ревизовать сумму. Казначей был в полном убеждении, что Михаил Максимович или вынет из бокового кармана недостающие деньги, или как-нибудь так ловко сочтет, что они все окажутся налицо.

   Он обманулся. Ни того, ни другого не последовало. Господин Тупицын, недосчитавшись денег, устремил на казначея один из тех недоумевающих, вопросительных взглядов, которые для подчиненного хуже, чем для жида-контрабандиста ружейный выстрел.

   Вся физиономия господина Тупицына выразила из себя знак вопросительный. Казалось, так и хочет она сказать: что это значит, а? Отвечайте мне, что это значит, а? Немой вопрос господина Тупицына был страшнее всякого карающего слова. Чиновники с трепетом и замиранием сердца посматривали друг на друга. Казначей был бледен, как лист бумаги. Когда он заикнулся было, что его превосходительству известно, где деньги, господин Тупицын вскипел благородным негодованием и разразился потоком самых страшных укоризн. Он даже усомнился, в здравом ли уме находится казначей, и вопросительно взглянул на чиновников, которые, в свою очередь, взглянули на казначея. Заключил всю эту сцену господин Тушщын очень драматически, воззванием к своим подчиненным, прося, чтоб они сказали, считают ли его способным на похищение казенной собственности?.. Им отдавал он на суд свою совесть, ничем не запятнанную в течение тридцатипятилетней службы!

   Молодые чиновники с длинными волосами, называвшие его кабаном, хотя и очень бы желали сказать: "считаем", но, будучи храбры более в бильярдной, чем в присутствии господина Тупицына, тоже отвечали выразительным пожатием плеч и киванием головы.

   Господин Тупицын взмиловался над казначеем и приказал ему в течение недели пополнить сумму или не ждать уже от него пощады.

   Возвратился домой казначей сам не свой. Бледность, холодный пот, проступавший на лбу, выражение глубокой скорби в чертах, все это страшно встревожило бедную Машу, платившую отцу за его безграничную привязанность привязанностью не менее сильною. Первый ее вопрос был: "Не болен ли ты, отец, не напоить ли тебя горячим?" Но старик только молча покачал головой. Маша продолжала допрашивать, что с ним, но не добилась никакого положительного ответа. Он отделывался общими фразами: "так, что-то устал, долго проморили в присутствии". Нелегко было обмануть девушку; сердце говорило ей, что тут что-то не ладно. Она всматривалась в глаза старика и ясно читала в них тяжкую, мучительную думу. Зная, что он бессилен против ее ласк, она обнимала его, прижимала лицо свое к его морщинистым коричневым щекам, умоляя не скрывать от нее, что было причиной положения, в котором он находился. Старик искусственно, напряженно смеялся, приговаривая:

   - Вот пристала, дурочка, - да что ты, в самом деле, нашла во мне такого?.. Каким господь создал красавцем, такой и есть.

   Но улыбка, сопровождавшая эти слова, так не шла к ним, что больно было смотреть на нее. Она как-то судорожно подергивала губы старика. Страх и тревога все глубже и глубже закрадывались в сердце Маши... Видя, что старик решительно не поддается на ее вопросы, она хотела послать за Шатровым, в надежде, что, может быть, ему удастся лучше, чем ей, выведать, в чем дело. Но старик ушел к себе в комнату, сказав дочери, что хочет часик-другой соснуть. Оставшись одна, Маша впала в раздумье. Предположения и вероятные и несбыточные одно за другим теснились в уме ее. Не распек ли его начальник, думала она между прочим: но за что же? Кажется, они жили в ладу, и старик делал Тупицыну одолжения, на которые не всякий решится. Часто в наших догадках мы очень близко подходим к истине, а она все-таки ускользает от нас. Так было и с Машей. Но, впрочем, трудно, чтобы чистая, неопытная в знании людей душа ее могла допустить предположение о том, что случилось на самом деле с ее отцом.

   Немало передумал и старик, лежа на своей постели с закинутыми за голову обеими руками и взором, неподвижно устремленным в потолочную балку. То ему представлялось все происходившее с ним каким-то безобразным сном, и он не верил себе, точно ли это с