Писемский Алексей Феофилактович - Сергей Петрович Хозаров и Мари Ступицына

должны себя вести иначе.

  - Я люблю мою невесту, - и из этого слова можете ясно заключить, как я буду вести себя.

  Долго еще продолжалась беседа между женихом и Варварой Александровной. Брачные отношения были разобраны ими в самых мельчайших подробностях: много, конечно, Варвара Александровна, обладающая таким умом, высказала глубоких и серьезных истин; много в герой мой, тоже обладавший даром слова, сделал прекрасных замечаний; но я не решаюсь передать во всей подробности разговор их, потому что боюсь утомить читателя, и скажу только, что Хозаров отобедал у Мамиловой и уехал от нее часу в шестом. Домой заехал он на минуту для того только, чтобы, пользуясь свободою жениха, переменить свой фрак на, сюртук. Здесь, конечно, явилась к нему другой его друг - Татьяна Ивановна, и, конечно, Сергей Петрович поставил себе в обязанность и ей объявить весьма подробно о всем том, что касалось до женитьбы.

  - Вот ваше дело обделалось, слава богу, хорошо, - сказала Татьяна Ивановна грустным голосом, - а я все-таки осталась обижена; меня, может быть, не будут и в дом к себе пускать.

  - Вот пустяки, - кто из них смеет это подумать, я всех их заставлю вас уважать!

  - Нет, Сергей Петрович, это невозможно, - возразила Татьяна Ивановна.

  - А вот посмотрите, - отвечал Хозаров.

  В шесть часов он отправился на приятнейшее для него дежурство, где невеста и Катерина Архиповна ожидали его с величайшим нетерпением. Впрочем, герой мой, как следует влюбленному жениху, заехал первоначально к Люке и взял там фунтов десять различных сортов конфет. Приехав, он был непомерно мил; зная из прежних разговоров, что Катерина Архиповна очень любит грецкие орехи в сахаре, будущий зять не преминул в кондитерской отобрать для тещи штук тридцать конфет именно этого сорта; невесте были привезены целые пять фунтов и сверх того в прекрасном картоне; для Пашет и Анет у Хозарова тоже были приготовлены конфеты, но он им их не показал, а объявил, что привез им женихов, которых и держит покуда в кармане. Пашет и Анет сначала помирали со смеху, а потом приступили к нему, чтобы он показал и не держал бы несчастных женихов в кармане.

  Хозаров долго мучил любопытных двух девиц и, наконец, вынул и представил им женихов. Оказалось, что они были из красного леденца. Один из них, для Пашет, был, кажется, французский кирасир в шишаке и с руками, сложенными на груди крестообразно; для Анет же - в круглой шляпе и державший руки наподобие ферта. Кроме сего, к обоим женихам было приложено по целому фунту конфет.

  Посмеявшись и пошутив таким образом с своими belles-soeurs, Хозаров начал заниматься с невестою и вступил во все права жениха. Первоначально он увел ее в залу и, взяв за талию, начал с нею ходить взад и вперед по комнате. Разговор между ними был следующий:

  - Итак, Мари, наши желания увенчиваются успехом, - сказал Сергей Петрович, - теперь я могу вас спросить, давно ли вы меня любите?

  - Давно... постойте... это именно с того вечера, как, помните, в Ко... на вечере я танцевала с вами польку.

  - Вообразите, Мари, что значит симпатия! В этот же вечер решилась и моя участь: увидя вас, я как будто переродился; во мне вдруг явилось желание жениться, чего мне прежде и не снилось... Вся моя прошлая жизнь показалась мне так пошла, так глупа, что я возненавидел самого себя.

  - Что это значит симпатия? - спросила Мари.

  - О! Это слово имеет большое в жизни значение, - сказал Хозаров. - Симпатия значит родство душ; так что, если расторгнуть эти две души, между которыми существует симпатия, то жизнь их будет неполна; в каждой из них как будто бы будет чего-то недоставать. Возьмите этот билетик, - продолжал он, развертывая конфетный билетик, - тут написано: "Я знаю, ты мне послан богом, до гроба ты хранитель мой". Тут есть полная мысль, но разорвите его пополам: на одной половине осталось: "Я знаю, ты мне послан богом", а на другой - "до гроба ты хранитель мой". Хоть в каждой есть смысл, но неполный, - таков смысл и двух разрозненных душ, связанных симпатическим родством. - Здесь герой мой остановился, заметя, что уж чересчур забрался в отвлеченности, которые Мари совсем не понимала, да и сам он не очень ясно уразумевал то, о чем говорил.

  - Кто живет на луне? - спросила вдруг Мари. - Неужели и там есть люди? Им, я думаю, холодно.

  - Ну, Мари, этот вопрос могут решить только ученые.

  - Неужели же они знают, что там делается!.. Это очень далеко.

  - У них для этого есть трубы, в которые они наблюдают.

  - Кис, кис, кис!.. - вскрикнула Мари и, оставив жениха, бросилась к двери, в которой показался огромный рыжий кот. - Сергей Петрович, посмотрите, какие у него маленькие глазки - и какие он славные песни поет, - прибавила она, взяв кота на руки и поднося его к Хозарову, который сначала погладил кота, а потом взял его за усы и потихоньку потянул. Кот оскорбился и царапнул дерзкую руку. Хозаров отдернул. Маша покатилась со смеху. Возня с котом продолжалась около четверти часа: Мари гладила его, заставляла танцевать, подняв на задние лапки, и, наконец, повязала ему голову носовым платком, отчего у кота действительно сделалась преуморительная физиономия, так что даже Сергей Петрович расхохотался.

  После истории с котом речь зашла о новой польке-мазурке, которую Сергей Петрович уже щегольски танцевал, но невеста еще не знала. Хозаров начал ее учить, и оказалось, что Мари весьма способна и понятлива для танцевального дела: с двух - трех раз она выделывала па правильно и отчетливо. От танцев щечки ее разгорелись; шелковая мантилья спала и открыла полную, белую шею и грудь; черные глазки разгорелись еще живее, роскошные волосы, распустившиеся кудрями, падали на плечи и на лоб. Герой мой затрепетал, созерцая свою невесту, и потому, на правах жениха, посадил ее с собою на диван, обнял и начал целовать ее ручки, щечки, глазки, шейку и грудь. Мари слабо сопротивлялась. В это время через залу прошла Катерина Архиповна. Жених и невеста сконфузились.

  Катерина Архиповна ничего им не сказала, но, пройдя в другую комнату, крикнула Анет и велела той идти сидеть в зале, и если куда нужно будет выйти, то послать туда сестру. Когда Анет пришла в залу, жених и невеста сидели все еще рядом, и Хозаров держал Мари за руку. Зависть, усыпленная на время любезностью Хозарова, снова закралась в сердце девушки: с серьезным лицом уселась она на дальний стул и уставила свои глаза на оконный переплет, чтобы только не видеть счастья другой - счастья, о котором она когда-то сама мечтала.

  - Ma belle-soeur! - сказал Хозаров. - Что поделывает ваш сладкий жених?

  - Не знаю, - отвечала сухо девушка, - я его куда-то засунула.

  - А Павлы Антоновны?

  - Она своему голову скусила, - отвечала с улыбкою Анет.

  Сергей Петрович и Мари померли со смеху.

  - О mon dieu, mon dieu*, - воскликнул Хозаров, - какая же жалкая участь ваших женихов! Вы своего затеряли, а Павла Антоновна даже скусила своему голову! Не поступайте вы, Мари, со мною так жестоко, - прибавил он, обращаясь к невесте, которая, с своей стороны, ничего не отвечала и только крепко пожала жениху руку.

  ______________

  * Боже мой, боже мой (франц.).

  Пашет в самом деле жестоко распорядилась с подарком Хозарова: наследуя от папеньки прекрасный аппетит ко всему съедобному, она первоначально съела все доставшиеся на ее долю конфеты, а потом принялась и за жениха; сначала откусила ему ноги, а потом, не утерпев, покончила и всего, и последний остаток - женихову голову в шишаке, вероятно, с целью продлить наслаждение, очень долго сосала. Анет не засунула своего жениха; она его, вместе со всеми подаренными конфетами, прибрала далеко, в самый потайной свой ящик, имея в виду со временем показать их какой-нибудь задушевной приятельнице и вместе с тем рассказать, что эти конфеты подарил ей один человек, который любил ее, но теперь уже не любит, потому что умер. Нам известно, что Анет, как и папенька, любила сказать красное словцо, то есть задушевные свои мечтания выдать за действительность.

  Далее в этот вечер ничего уже не случилось более достопримечательного, кроме разве того, что Анет была сменена с своего дежурства пришедшим папенькою и потому тотчас же ушла к себе наверх. Антон Федотыч явился домой с головой, окончательно приведенною в нормальное состояние, и потому сильно трусил предстоящего ему объяснения с супругою. Увидев Хозарова, он очень обрадовался, потому что по опыту уже знал, что Катерина Архиповна в присутствии посторонних не входила в крайности и ограничивалась только тем, что разве скажет ему небольшую колкость. Увидев, что Хозаров сидит рядом с Мари и даже держит ее за руку, - он сообразил, что дело уже покончено, вследствие чего и решился перед будущим зятем немного поважничать.

  - Здравствуйте, Антон Федотыч, - сказал жених довольно фамильярно.

  - А... наше вам почтение!.. Отчего не накрывают на стол: разве не знают, что я в одиннадцать часов ужинаю? - сказал Антон Федотыч, садясь на стул. - Нет ли, Сергей Петрович, с вами сигарок? Я свои захватил все с собою и потерял портсигар дорогой.

  Хозаров подал тестю сигару, которую Антон Федотыч тотчас же и закурил.

  - Ты не давай папеньке сигар, - сказала шепотом Мари, - маменька терпеть не может, чтобы он курил, потому что он все сорит.

  Ужин Ступицыных на этот раз не походил на обычные их ужины. Катерина Архиповна распорядилась, чтобы к нему были приготовлены котлеты из телятины, и вечно жареная говядина заменена тетеркою. Кроме того, перед ужином была подана водка и потом поставлена на стол бутылка с мадерою. Антон Федотыч, разумеется, воспользовался случаем: он почти залпом выпил две рюмки водки, заставя то же сделать и Сергея Петровича. За ужином Ступицын очень боялся того, чтобы жена не начала выговаривать, но все-таки сохранил присутствие духа и, вместе с Пашетой, уничтожил большую часть каждого блюда и выпил почти полбутылки вина. Прочие ничего не ели, Хозаров пил мадеру и разговаривал с невестой, которая, вероятно от волнения, тоже пила очень много воды Катерина Архиповна и Анет были скучны.

VIII

  

  

  

   "Chere Claudine!

  Опять я давно не писала к тебе и опять по той же причине, что нечего писать. Каждый день мой есть томительное повторение вчерашнего, а вчерашние дни мои ты знаешь очень хорошо. Последнее время меня развлекала и занимала свадьба Хозарова, о которой я тебе уже писала. Наконец, они женились. Стыдно сказать, Claudine, но я любуюсь и завидую их счастью. О, как должно быть полно это счастье! Они так любят, так стоят друг друга, они восторжествовали над препятствиями, которые ставили им свет и люди. Вот уже более недели, как они обвенчаны и живут в маленьком, но прелестном домике на Гороховом поле. Я у них провожу почти целые дни. Если хочешь, они немного смешны: представь себе, целые дни целуются; но я, опять повторяю тебе, радуюсь за них; холодные светские умы, может быть, назовут это неприличным; но - боже мой! - неужели для этого несносного благоразумия мы должны приносить в жертву самые лучшие минуты нашей жизни!.. А сколько на свете людей, для которых даже и не существовало и не будет существовать этого поэтического времени! Я моим птенцам сочувствую. Для самой меня, как я ни желала, как я ни мечтала об этом, не существовало подобных минут. На самых первых порах я сама была, да и заставили меня быть, благоразумною и приличною.

  Прощай, мой друг!

  

  

  

  

  

  

  

  Твоя Barbe Мамилова".

  Вскоре за сим письмом в маленьком, но прелестном домике происходила, по крайней мере вначале, самая утешительная, самая отрадная семейная сцена. Это было вечером: Сергей Петрович Хозаров, в бархатном халате, сидел на краю мягкого дивана, на котором полулежала Марья Антоновна, склонив прекрасную головку свою на колени супруга, и дремала. Хозаров тоже полудремал. Одна только Катерина Архиповна бодрствовала и вязала чулок. Страстная мать уже переселилась к молодым и спровадила Антона Федотыча с двумя старшими дочерями в деревню.

  - Мари, а Мари! Вставай, друг мой, - сказал Хозаров, которому, видно, наскучило сидеть в положении подушки.

  Мари открыла ненадолго глаза, улыбнулась и опять задремала. Хозаров наклонился и поцеловал жену.

  - Перестаньте, Сергей Петрович, тормошить ее... что это, какой вы странный! Не дадите успокоиться, - сказала Катерина Архиповна.

  - Но что ж такое, мамаша? Я полагаю, что по вечерам спать очень вредно, - возразил Хозаров.

  - Как это вы смешно говорите: вредно! Разве вы знаете, в каком она теперь положении; может быть, ей это даже нужно; может быть, этого сама природа требует.

  - Мне самому бы, мамаша, встать хотелось.

  - Да, вот это справедливее, что вам самому скучно. Ну, это, Сергей Петрович, не большое доказательство любви.

  - Помилуйте, Катерина Архиповна, любовь доказывается не в подобных вещах.

  - К чему же вы все это говорите так громко?.. Вероятно, чтобы разбудить ее. Я этого, признаюсь, не ожидала от вас, Сергей Петрович!

  - Я не знаю, почему вам, мамаша, угодно таким образом перетолковывать мои слова.

  - Я не перетолковываю ваших слов, и очень странно, если бы я, мать, стала перетолковывать что бы то ни было... А я все очень хорошо вижу и все очень хорошо понимаю.

  - То есть вам угодно видеть и понимать все в дурную сторону.

  Катерина Архиповна хотела было возразить, но остановилась, потому что Мари проснулась и села.

  - Что ты, друг мой, видела во сне? - сказал Хозаров, беря жену за руку.

  - Ничего... снились только премиленькие черные котятки - и пресмешные: я их кормила все молоком, а они не ели.

  - Разве ты думала, друг мой, о котятках?

  - Нет, сегодня не думала.

  - Ты ужасное еще, Мари, дитя, - сказал Хозаров.

  - Сам ты дитя! Почему же я дитя?

  - Да так, мой друг, ты дитя; но только милое дитя, даже во сне видишь котят; это очень мило и наивно!

  - Сами вы наивный. Куда же ты встал?

  - Мне, друг мой, надобно съездить в клуб.

  - Вот прекрасно... не извольте ездить; я сижу дома, а он поедет в клуб - и я с тобой поеду...

  - Друг мой, это не принято.

  Катерина Архиповна, слушавшая всю эту сцену с лицом сердитым и неприятным, наконец вмешалась в разговор.

  - Я не знаю, Сергей Петрович, как вы поедете в клуб, - жена ваша не так здорова, а вы ее хотите оставить одну... тем более, что она этого не желает.

  - Но сами согласитесь, мамаша, что это странно.

  - Для вас, может быть, действительно это странно; но что же делать, если она вас любит и желает быть с вами.

  - Господи боже мой! Я сам ее люблю; но все-таки могу съездить в клуб.

  - Поезжайте!.. Кто же вас удерживает? - сказала, наконец, Мари. - Мне все равно; я и с мамашей буду сидеть.

  - Друг мой, нельзя же совершенно отказаться от общества! - возразил Хозаров.

  - Поезжай, - сказала Машет и надулась.

  - Семьянин, мне кажется, не должен и думать об обществе, - заметила резко Катерина Архиповна. - Кроме того, Сергей Петрович, чтобы ездить по клубам, для этого надобно, мне кажется, иметь деньги, а вы еще не совершенно устроили себя, у вас еще нет и экипажа, который вы даже обещались иметь.

  Хозаров ничего не отвечал на этот намек и вышел в залу, по которой начал ходить взад и вперед, задумавшись. Спустя четверть часа к нему вышла Катерина Архиповна.

  - Что же вы, Сергей Петрович, оставили вашу жену? Что вы хотите этим показать?

  - Помилуйте-с... я дома и, как следует семьянину, не уехал в клуб, - отвечал Хозаров.

  - Все равно: вы ушли от нее; вы пойдите посмотрите; она почти в истерике от ваших фарсов. Это бесчеловечно, Сергей Петрович... Зачем же вы женились, когда так любите светскую жизнь?

  Хозаров ничего не отвечал теще и пошел в гостиную, где действительно нашел жену в слезах.

  - Не плачьте, Мари! Что это за ребячество, - сказал он, садясь около нее на диван и обнимая ее.

  - А зачем же вы в клуб сбирались? Мне, я думаю, одной скучно, - отвечала Мари.

  - Ну, не извольте же плакать от всяких пустяков; я не поехал - и довольно; лучше давай в ладошки играть.

  Затем молодые начали играть в весьма занимательную игру, которую Сергей Петрович назвал в ладошки; она состояла в том, что оба они первоначально ударяли друг друга правой ладонью в правую и левой в левую; потом правой в левую и левой в правую, и, наконец, снова правой в правую, левой в левую, и так далее.

  Такого рода замысловатую игру молодые продолжали около получаса. Марье Антоновне было очень весело. Катерина Архиповна, увидев, что молодые начали заниматься игрою в ладошки, ушла в свою комнату. Хозаров первый покончил играть.

  - Ну, довольно! - сказал он.

  - Давай, Серж, еще играть.

  - Будет, милочка! Мне еще надобно с тобой поговорить о серьезном предмете. Послушай, друг мой! - начал Хозаров с мрачным выражением лица. - Катерина Архиповна очень дурно себя ведет в отношении меня: за всю мою вежливость и почтение, которое я оказываю ей на каждом шагу, она говорит мне беспрестанно колкости; да и к тому же, к чему ей мешаться в наши отношения: мы муж и жена; между нами никто не может быть судьею.

  - Она на тебя сердится, Серж. Она говорит, что ты обманщик и все неправду сказал, что у тебя есть состояние.

  - И это не ее дело, есть ли у меня состояние, или нет; она должна только отдать тебе твое и наградить тебя, как следует, - и больше ничего! Я даже полагаю, что ей гораздо было бы приличнее жить с своим семейством, чем с нами.

  - Она говорит, что ни за что этого не сделает; сама будет управлять имением и жить с нами, а нам давать две тысячи в год.

  - Вот тебе на!.. Прекрасно... бесподобно... Сама будет твоим имением управлять и нам будет выдавать по копейкам... Надзирательница какая, скажите, пожалуйста! Ты сделай милость, Мари, поговори ей, что это невозможно: я для свадьбы задолжал, и у меня ни копейки уже нет; мне нужны деньги; не без обеда же быть.

  - Я уж ей говорила, Серж, по твоей просьбе; она говорит, что все у нас будет; только деньги тебе в руки не хочет давать; она говорит, что ты ветрен еще, в один год все промотаешь.

  - О, черт возьми! Опять это не ее дело! Состояние твое - и кончено... Что же, мы так целый век и будем на маменькиных помочах ходить? Ну, у нас будут дети, тебе захочется в театр, в собрание, вздумается сделать вечер: каждый раз ходить и кланяться: "Маменька, сделайте милость, одолжите полтинничек!" Фу, черт возьми! Да из-за чего же? Из-за своего состояния! Ты, Мари, еще молода; ты, может быть, этого не понимаешь, а это будет не жизнь, а какая-то адская мука.

  - Что делать, Серж! Она очень рассердилась, что ты состоянием-то своим обманул, и на прошедшей неделе целый день плакала.

  - Что ж такое, что я, может быть, и прибавил, или, лучше сказать, что, любя тебя, скрыл, что имение мое расстроено. Катерина Архиповна сама меня обманула чрез Антона Федотыча; он у меня при посторонних людях говорил, что у тебя триста душ, тридцать тысяч, а где они?

  - Ай нет, Серж! У меня нет трехсот душ; всего только сто.

  - Ну, а денег сколько?

  - Денег, я не знаю; тебе мамаша подарила сколько-то?

  - Да что она мне подарила? Полторы тысячи; это до тридцати тысяч еще очень далеко. Стало быть, мы все неправы.

  - Да тебе кто это, Серж, говорил?.. Папаша?

  - Антон Федотыч.

  - Ну, вот видишь, он все говорит неправду. Меня сколько он раз маленькую обманывал: пойдет в город куда-нибудь: "Погоди, Мари, говорит, я принесу тебе конфет", - и воротится с пустыми руками. Я уж и знаю, но нарочно и пристану: "Дай, папаша, конфет". - "Забыл", говорит, и все каждый раз забывает, такой смешной!

  - Все-таки, Мари, мне ужасно нужны деньги. Сделай милость, поди и попроси для себя у Катерины Архиповны хоть рублей семьсот, - проговорил Хозаров.

  - А если она спросит, зачем мне деньги?

  - Ах, боже мой, зачем!.. Ну, скажи, что хочешь бедным дать.

  - Нет, не поверит! Семьсот рублей бедным, - этого много!

  - Да, это правда - неловко. Скажи просто, что ты меня очень любишь и что завтрашний день - мое рождение.

  - А разве в самом деле завтра твое рождение?

  - Кажется, завтра, - ну, так как в рождение обыкновенно дарят, то и ты скажи, что хочешь подарить мне семьсот рублей; только, смотри, непременно настаивай, чтобы деньгами; вещей мне никаких не надо. Неужели она в этих пустяках откажет!

  - Не знаю, Серж; семьсот рублей очень много; мамаша беспрестанно мне говорит, чтобы я берегла деньги, а тут скажет, что тебе на какие-нибудь пустяки дать столько денег.

  - Ну, так ты вот как, мой ангел, объясни ей: скажи, что завтрашний день мое рождение и что ты непременно хочешь подарить мне семьсот рублей, потому что я тебе признался в одном срочном долге приятелю, и скажи, что я вот третью ночь глаз не смыкаю. А я тебе скажу прямо, что я действительно имею долг, за который меня, может быть, в тюрьму посадят.

  - За что же это в тюрьму посадят?

  - За то, что я несостоятельный должник.

  - Ах, Серж, это страшно!

  - Еще бы... Но что же делать? Я тебя так любил, что готов был занять не только семьсот рублей, но даже семь тысяч, чтобы только обладать тобой. Знаешь ли ты, друг мой, что в самую нашу помолвку я был без копейки!.. Кажется, не велика беда! Это может случиться с первым богачом в мире. Я, конечно, занял эту пустячную сумму; потом получил из деревни тысячу рублей. Вот и все деньги. Желал бы я знать, где Катерина Архиповна могла найти более расчетливого зятя, который на какие-нибудь полторы тысячи рублей сыграл бы свадьбу; так нет: подобного самоотвержения не хотят даже и видеть и понимать. Пришла в голову ложная мысль, что я мот, и больше знать ничего не хотят. Чувства жалости даже не имеют и, может быть, за ничтожные семьсот рублей заставят идти в тюрьму.

  - Нет, Серж, как это возможно! Я пойду выпрошу у мамаши.

  - Сделай милость, Мари, и если ты меня любишь, то попроси Катерину Архиповну быть справедливее и великодушнее ко мне, и скажи прямо ей: "Если вы, мамаша, отдали ему меня, то неужели пожалеете каких-нибудь семисот рублей, чтобы сохранить его честь".

  Проговоря это, Хозаров обнял и страстно расцеловал жену, которая тотчас же отправилась к матери. Во время прихода Мари Катерина Архиповна была занята чем-то очень серьезным. Перед ней стояла отпертая шкатулка, и она пересматривала какие-то бумаги, очень похожие на ломбардные билеты. Услышав скрип двери, она хотела было все спрятать, но не успела.

  - Что это, мамаша, такое? - спросила Мари.

  - Ничего, мой друг, разные документы.

  - А деньги тут есть, мамаша?

  - Нет, друг мой, это все бумаги.

  - А в бумажнике что?

  - Ничего, - тоже бумаги.

  - Ах, мамаша! Зачем вы неправду говорите? Дайте мне посмотреть.

  - Зачем тебе? Тут, право, ничего нет.

  - Дайте мне, мамаша, денег; мне очень нужно семьсот рублей.

  - Тебе семьсот рублей! Для кого же это тебе?

  - Завтра Сергея Петровича рождение, и я хочу ему подарить семьсот рублей.

  - Друг мой! С чего это тебе пришло в голову? Кто же дарит деньгами и особенно мужа? Если завтра действительно день его рождения, так мы поедем и купим ему какую-нибудь вещь по твоему вкусу.

  - Нет, мамаша, пожалуйста, я не хочу дарить вещами, да и он не возьмет, у него очень много вещей, а вы дайте мне семьсот рублей.

  - Послушай, Мари, это, верно, он научил тебя, - сказала Катерина Архиповна, поняв очень хорошо, с какой стороны ее атакуют. - Я вижу, что ты любишь его, - это прекрасно; но ты пойми, друг мой, что он ветреник и тебя в глаза обманывает. Ну, скажи мне, зачем ему семьсот рублей? Квартира у вас есть, столом я распоряжаюсь, нарядов я тебе сделала, кроме того еще прибавлю; сам он одет очень прилично. Ну, зачем ему деньги? Больше незачем, как на мотовство. Ты рассуди только сама: состояние у тебя небольшое; может быть, будут у вас дети, а у него ведь ничего нет. Он нас во всем обманул. Ну, чем и на что вы будете жить? Служба бог знает еще когда будет, а ты, не видя, что называется, с его стороны ничего, станешь дарить ему по семисот на рождение.

  - Мамаша, его посадят в тюрьму!

  - Кого в тюрьму?

  - Сержа.

  - За что же в тюрьму?

  - Он занял, мамаша, семьсот рублей... все ночи теперь не спит.

  - Лжет, мой друг! Бесстыдно лжет; у него, может быть, долгу и не семьсот рублей; но и за то не посадят его в тюрьму, а деньги просто ему нужны на мотовство.

  - Да, мамаша, вам хорошо говорить, а если его посадят?

  - Не посадят, друг мой; клянусь моей честью, не посадят.

  - Нет, мамаша, вы этого сами не знаете и не понимаете. Он говорит: неужели вы пожалеете семисот, когда вы отдали ему меня?..

  - Ах, друг мой, - перебила Катерина Архиповна, вздыхая, - не отдавала я тебя, не желала я этого; богу так угодно. Не то бы было, если бы ты вышла за Ивана Борисыча: тот не стал бы тянуть деньги и сам бы еще свои употребил для твоего счастья. Ну, если он в самом деле должен, так пусть скажет: кому?

  - Он должен, мамаша, одному приятелю.

  - Ну, что же, приятелю? Не долги он, друг мой, хочет выплачивать, а ему самому нужны деньги: в клуб да по кофейням не на что ездить, ну и давай ему денег: может быть, даже и возлюбленную заведет, а жена ему приготовляй денег. Мало того, что обманул решительно во всем, еще хочет и твое состояние проматывать.

  В продолжение этого монолога у Мари навернулись на глазах слезы.

  - Друг мой Машенька, не огорчайся, не плачь, - проговорила старуха, тоже со слезами на глазах. - Я переделаю его по-своему: я не дам ему сделать тебя несчастной и заставлю его думать о семействе. Я все это предчувствовала и согласилась только потому, что видела, как ты этого желаешь. Слушайся только, друг мой, меня и, бога ради, не верь ему ни в чем. Если только мы не будем его держать в руках и будем ему давать денег, он тебя забудет и изменит тебе.

  - Он, мамаша, в самом деле какой-то странный! Или целует меня, или сбирается куда-нибудь уехать.

  - Этим ты, друг мой, не огорчайся; мужчины все таковы. Но главное дело: ему не надобно давать денег и надо заставить служить для того, чтобы он имел какое-нибудь занятие, - и я берусь это устроить; только, пожалуйста, не слушайся его и будь благоразумнее. Ну, вот хоть бы теперь: верно ведь, он тебя научил попросить у меня денег?

  - Он, мамаша!

  - Вот, видишь, - я это знала наперед; ты ему скажи, или лучше ничего не говори; я с ним за тебя поговорю.

  - Мамаша! Да отчего же он переменился ко мне?

  - Он не переменился, друг мой! Мужчины все таковы. В женихах они обыкновенно умирают от любви, а как женятся, так и начнут обманывать. Это, друг мой, ничего; его надобно заставить, чтобы он любил тебя, - и я его заставлю, потому что ни копейки не стану давать ему денег. Поверь ты мне, он опомнится и начнет слушаться и любить.

  - А что же, мамаша, я завтрашний день ему подарю?

  - Об этом ты не беспокойся. Я сама куплю приличную для него вещь, а сегодня с ним поговорю. Где он теперь, в гостиной, что ли? Ты посиди здесь, а я с ним поговорю.

  Мари осталась в кабинете, а Катерина Архиповна отправилась для объяснения с зятем.

  - Ваше завтра рождение, Сергей Петрович? - сказала она, входя в гостиную.

  - Да, кажется, что завтра, - отвечал Хозаров.

  - Вы даете, верно, вечер или что-нибудь такое для ваших знакомых?

  - Я ни о каком вечере и не думал.

  - Для чего же вам так нужны семьсот рублей?

  - Какие семьсот рублей?

  - Да такие, которые вы присылали свою жену требовать от меня.

  - Мне ваших семисот рублей никогда не было да, конечно, и не будет нужно.

  - Перестаньте, Сергей Петрович, притворяться; это еще возможно было в женихах, но не для мужа; теперь уже все ясно, и я пришла вас спросить, зачем вам так нужны семьсот рублей, за которыми вы присылали жену вашу ко мне?

  - Жены моей я к вам, Катерина Архиповна, не посылал, а если она сама знает, что мне нужны семьсот рублей, так это, я полагаю, весьма извинительно, - потому что между мужем и женою не должно быть тайны.

  - Вы должны какому-то приятелю?

  - Да-с, я должен.

  - Кому же это?

  Хозаров смутился и молчал.

  - Если уж я вам должен отвечать на это, - сказал он после нескольких минут размышления, - то извольте: человек, который обязал меня, не желает, чтобы это знали все.

  - Я, кажется, платя за вас деньги, могу же спросить, кому я должна их отдать?

  Хозаров совершенно сконфузился.

  - Если вы, мамаша, не верите, то как вам угодно; я, впрочем, кажется, и не просил у вас ваших денег.

  - Все равно, вы прислали жену вашу просить у меня денег.

  - Если жена моя желала снабдить меня деньгами, то, конечно, не вашими, а своими, которыми она, так как вышла уже из малолетства, имеет, я думаю, право располагать, как ей угодно.

  - А... так вот вы к чему все ведете, Сергей Петрович! Теперь я понимаю, - сказала Катерина Архиповна, побледнев от досады, - только этого-то с вашей стороны и недоставало. Теперь я вас узнала и поняла как нельзя лучше, - и поверьте, что себя и дочь предостерегу от ваших козней. Нет, милостивый государь, вы не думайте, что имеете дело с женщинами и потому можете, как вам угодно, обманывать. Я сама живу пятьдесят лет на свете; видала людей и, позвольте вам сказать, имею некоторые связи, которые сумеют вас ограничить.

  - Я даже не понимаю, Катерина Архиповна, к чему вы все это говорите.

  - Нет, вы очень хорошо понимаете, а также и я понимаю; но вы ошибаетесь, очень ошибаетесь в ваших расчетах, и теперь я от вас настоятельно требую объяснить мне, для какой собственно надобности вы подсылали ко мне вашу жену требовать денег?

  - Я опять вам объявляю, что не подсылал к вам жены, но я ей только открылся.

  - И вы утверждаете, что не подсылали ее ко мне?

  - Я молчу-с и предоставляю вам думать, что угодно.

  - Да, Сергей Петрович, конечно, уж лучше молчать, когда говорить нечего; можно обмануть молоденькую женщину, но я старуха.

  Последних слов Сергей Петрович уже не слыхал; он вышел из гостиной, хлопнув дверьми, прошел в свой кабинет, дверьми которого тоже хлопнул и сверх того еще их запер, и лег на диван.

  Марья Антоновна, видевшая из наугольной, что Сергей Петрович прошел к себе, хотела к нему войти, но дверь была заперта; она толкнулась раз, два, - ответа не последовало; она начала звать мужа по имени, - молчание. Несколько минут Мари простояла в раздумье, потом пошла к матери.

  - Он, мамаша, заперся, - сказала она.

  - Что ж мне, друг мой, делать, не ломать же дверь? Он, может быть, еще и не такие фарсы начнет выделывать; от него надобно всего ожидать.

  У Мари навернулись слезы.

  - Ты-то за что мучишь себя и огорчаешься, друг мой?

  - Как же, maman, если его в тюрьму посадят?

  - Ах, друг ты мой, как ты молода! Ну, где слыхано, чтобы за семьсот рублей в тюрьму посадили?

  - Мамаша, дайте мне, пожалуйста, денег.

  - Нет у меня, Маша, для этого бесстыдного человека денег.

  Мари разрыдалась. Старуха не выдержала, пошла в свою комнату и через несколько минут вернулась с пачкою ассигнаций.

  - На, Маша, возьми, это твои деньги. Он мне прямо давеча сказал, что я даже не имею права располагать твоим состоянием.

  Мари тотчас же перестала плакать, взяла деньги и поцеловала у матери руку, но зато расплакалась Катерина Архиповна.

  - Отдавай ему, мой друг, хоть все; он еще и не то будет делать; будет, может быть, тебя учить и из дому меня выгнать.

  - Нет, мамаша; он не смеет этого и думать, - возразила Мари.

  - Он все смеет думать; он на все может решиться.

  - Вы не сердитесь на него, мамаша... он, ей-богу, добрый.

  - Видела я, друг мой, и очень хорошо поняла его доброту. У него, я думаю, теперь одна мысль в голове, чтобы как-нибудь разлучить меня с тобою и захватить твое имение.

  Старуха очень расстроилась и, подобно своему зятю, ушла в свою комнату и затворилась.

  Мари тотчас же подошла к дверям мужнина кабинета и начала снова стучаться; но ответа, как и прежде, не последовало.

  - Серж! Я тебе денег принесла, поди сюда, - проговорила она. - Что ты тут сидишь один в темной комнате?

  Послышался шорох, замок щелкнул, и дверь растворилась.

  - А, это вы, Мари? Я не узнал вашего голоса, - сказал Хозаров, выходя из кабинета.

  - На деньги, я выпросила у мамаши.

  - Нет, Мари, после всех этих историй я не могу принять от тебя денег.

  - На, Серж, возьми. Куда же мне их? Я не то брошу их на пол.

  - Ты можешь их бросить, сжечь, возвратить опять своей маменьке, но только я их не могу принять.

  Говоря это, молодые входили в гостиную. Сергей Петрович сел на диван и задумался. Мари стала перед ним и обняла его голову.

  - Ну, душка, не сердись... Возьми! Мамаша так только погорячилась, она очень скупа, - и ей вот жаль денег.

  - Изволь, Мари, я возьму эти деньги, потому что хотя они и лежат у Катерины Архиповны, но все-таки твои, и она их неправильно захватила по правам матери.

  Сергей Петрович еще несколько времени беседовал с своею супругою и, по преимуществу, старался растолковать ей, что если она его любит, то не должна слушаться матери, потому что маменьки, как они ни любят своих дочерей, только вредят в семейном отношении, - и вместе с тем решительно объявил, что он с сегодняшнего дня намерен прекратить всякие сношения с Катериной Архиповной и даже не будет с ней говорить. Мари начала было просить его не делать этого, но Хозаров остался тверд в своем решении.

  Еще письмо Варвары Александровны:

  "Я расскажу тебе, chere Claudine, один смешной и грустный случай: в прошлом письме моем я тебе писала о молодых Хозаровых, и писала, что видаюсь с ними почти каждый день; но теперь мы не видимся, и знаешь ли почему? Наперед тебе предсказываю, что ты будешь смеяться до истерики: старуха-мать меня приревновала к зятю и от имени дочери своей объявила мне, что та боится моего знакомства. Она - эта молоденькая женщина - боится, что я могу нарушить ее счастье, когда я, сближаясь с ними, только и помышляла о счастье ее. Вот тебе, chere Claudine, люди! Они, видно, всегда и везде одинаковы; а знают ли эти люди, что сердце мое давно уже похоронено в могиле, что в памяти моей живет мертвец, которому я принадлежу всеми моими помыслами; но оставим мое прошедшее. Я его таю; я никому и никогда, кроме тебя, не поднимала еще с него завесы; но пусть они взглянут на мое настоящее: у меня есть муж, которого я уважаю, если не за сердце, то по крайней мере за ум; и вот эти люди поняли меня как пустую, ветреную женщину, которая готова повеситься на шею встречному и поперечному... Я искала одной чистой и благородной дружбы, а они сочли, что мне надобна интрига; но бог с ними! Досаднее всего, что из-за меня, как сказывала их горничная моей девушке, вышла между матерью, Мари и мужем целая история: укоры, слезы, истерика и тому подобное. Что мне оставалось сделать в подобном положении? В душе моей я их не обвиняю: они только поняли меня ложно. Долго я думала, долго размышляла и, наконец, решилась прервать с ними совершенно знакомство. Молодой человек, которого я и до сих пор еще люблю и уважаю, несколько раз приезжал ко мне, но я не велела его принимать; бог с ними, пусть будут они счастливы. О chere Claudine! Я теперь уже начала окончательно бояться людей.

  

  

  

  

  

  

  

   Barbe Мамилова".

IX

  Прошло еще два месяца. Сергей Петрович Хозаров, одетый в щегольскую бекешку, вошел в квартиру девицы Замшевой и прямо прошел в занимаемый хозяйкою нумер, которую застал в обыкновенных ее утренних разговорах с кухаркою.

  - Здравствуйте, почтеннейшая, - сказал, входя, мой герой.

  - Ах, Сергей Петрович! - вскрикнула хозяйка, бросившись убирать некоторые не весьма благовидные принадлежности ее туалета. - Ступай и делай так, как я тебе говорила, - прибавила она кухарке.

  Стряпуха вышла.

  Хозаров, не снимая бекешки, сел.

  - Я вами очень недоволен, почтеннейшая; зачем вы каждый день ходите к теще и просите, чтобы она заплатила вам мой долг.

  - Сергей Петрович! Нужда, видит бог, нужда! Что мне прикажете делать? Никто не платит; вы не поверите: как уехал Ферапонт Григорьич, ни с кого не получила ни копейки.

  - Это вы все не то говорите, Татьяна Ивановна. Кто вам должен? Я. Следовательно, вы и должны адресоваться ко мне.

  - Да, батюшка Сергей Петрович, я знаю, что у вас денег нет. Катерина Архиповна, как жила с вами, прямо мне сказала: "Что ты, говорит, к нему ходишь, у него полушки за душой нет".

  - Вы все говорите чушь, - возразил Хозаров. - Разве теща моя может знать, есть у меня деньги или нет?

  - Сергей Петрович, не обижайтесь на меня, а выслушайте. Я прежде к вам ходила; у самих вас всегда просила; припомните, что вы мне говорили: "Подождите, говорили, у меня теперь нет, а я у маменьки выпрошу". Ну, поэтому я к ним и адресовалась. Заплатите, отец мой, право нужда; ведь не шуточка восемьсот рублей.

  - Конечно, по вашим понятиям, восемьсот рублей ужасная сумма, но что это такое значит для мужчины? Плевок, нуль... и потому честью заверяю вас, что заплачу вам, и заплачу даже с процентами; только, бога ради, не извольте являться ни к жене моей, ни к теще за моим долгом.

  - Да где же вы, Сергей Петрович, возьмете? Теперь открытое дело, что у вас ничего нет.

  - Скажите, как вы прекрасно считаете в чужом кармане... Полноте, почтеннейшая, вздор молоть, не извольте и беспокоиться об этих пустяках.

  - Милый мой постоялец, как же мне не беспокоиться? У вас ведь, право, ничего нет. Ну, хоть бы службу какую имели или по крайней мере у меня квартировали, все бы надежда была впереди.

  - У вас, Татьяна Ивановна, может быть, нет надежды, а у меня их на миллион.

  - Нет, Сергей Петрович, не верю, нынче совсем миллионов на свете нет.

  - Есть, Татьяна Ивановна, и даже больше чем миллионы. Припомните только мои обстоятельства перед свадьбою. А?.. В каком я тогда был положении? Уж, кажется, решительно без копейки, а что же вышло потом? В один день хватил три тысячи.

  - Это случайность, Сергей Петрович.

  - Нет, почтеннейшая, вовсе не случайность. Умная вы женщина, а не совсем жизнь-то понимаете. Вспомните, где я взял денег тогда?

  - Да что припомнить? Как теперь помню, что взяли у Варвары Александровны; закладчик-то, у которого ее вещи, каждый день ходит ко мне.

  - Я не про то говорю, почтеннейшая, ходит или нет к вам этот болван закладчик; но вы решите мне один вопрос: неужели же я с этой же стороны не могу достать и теперь денег?

  - Не можете, Сергей Петрович, никаким образом не можете; тогда было другое дело, тогда вы были человек холостой.

  - А если я вам представлю доказательство? Не угодно ли взглянуть! - проговорил Хозаров и подал Татьяне Ивановне маленькую записку, которую девица Замшева хотя с трудом, но все-таки прочла.

  - Ну, уж этого дела я не знаю, это ваше дело, - сказала она.

  - Нет, вы скажите: понимаете ли тут главный смысл?