Осоргин Михаил Андреевич - Старинные рассказы

   А на плитке младенца он велел высечь:

   "Не грусти, мамаша, цельный день летаю в качестве серафима".

   Дома Аполлон Андреевич записывал очередного покойника в книжечку в черном переплете с изображением мертвой головы, от которой во все стороны шло неистовое серебряное сияние; вписывал имя, а если знал - и все звания, затем день похорон, название кладбища, состояние погоды и текст эпитафии. Записав, ставил свою фамильную печать и расписывался всегда с одним и тем же, довольно замысловатым, росчерком. В конце же листочка, для каждого отдельного, писал мелко-мелко буквы "Н. И. Ч. В. Т.", что должно было означать: "Надеюсь иметь честь встретиться там". Встретиться он желал со всеми равно - независимо от того, встречался ли с ними здесь при их жизни или познакомился только после их смерти. Занеся имя в эту книжку, переписывал его и в обычный маленький поминальник, и дважды в год заказывал в церкви Николы-на-Песках панихиду по всем умершим, которых он имел случай провожать на кладбище и с которыми будет иметь честь встретиться в лучшем мире.

   Могут подумать: вот мрачная личность, вот мизантроп! Совсем напрасно: человек добрейший, вполне уравновешенный и приятный в обращении! И поесть любил Аполлон Андреевич, и мог выпить, не слишком от других отставая, конечно, соответственно возрасту. И знал наизусть некоторые задорные и вольные стишки входившего тогда в моду поэта-арапчонка Александра Пушкина. Но больше всего любил заупокойную службу, ее прекрасные слова и волнующие душу мотивы. Имея средние музыкальные способности, подсаживался дома к клавесинам, брал аккорды и хрипловатым баском напевал: "Со святыми упокой", и на словах "надгробное рыда-а-ние" растягивал "а" с дрожью в голосе, как бы прокатывая заоблачный гром по юдоли слез. Красота!

   При большой общительности знакомых имел немного; возможно, конечно, что сам их отчасти отпугивал преувеличенным интересом к их здоровью.

   - Что-й-то вы похудели, дорогой! Под ложечкой боли не чувствуете?

   - Нет, ничего.

   - У иных не заметишь. Так, ни с чего, начнет худеть, в лице бледность, легкое недомоганье, а через недельку волокут на Дорогомилово.

   Дома говорил Манефе:

   - Статского советника Пузырева встретил. Идет бодренький, а в лице что-то нездешнее. Человеку шестой десяток на второй половине, невелики года, а и моложе его, случается, помирают совсем неожиданно. Коробочку приготовила ли?

   Одной из обязанностей Манефы было делать из старой бумаги коробочки с крышкой, и делала она это очень искусно, подмазывая где надо клейстером. В такие коробочки Аполлон Андреевич собирал и рядком укладывал на ватке дохлых мух, а потом хоронил их в саду, всегда в одном и том же месте, ряд за рядом, втыкая в могилку прутик, так как креста мухам, конечно, не полагалось. Близ мушиного кладбища была скамейка, и на ней Аполлон Андреевич любил сиживать на закате в хороший день, думая о грустном.

   И вот случилось, что Аполлон Андреевич, при почтенном возрасте человек крепкий и здоровый, заболел серьезно. Была поздняя осень, дождливая, холодная, и надо думать, что он простудился, провожая к вечному упокоению незнакомого, но очень хорошего человека, соседа по улице. Вечером легкий жарок, не прошедший от малинового чаю, а к утру озноб и слабость необычные. Была принята касторка, пятки намазаны горчицей и ноги обуты в шерстяные чулки - и все-таки не легче. Был доктор, велел потеть, но как болезнь не проходила, то на третий день Аполлон Андреевич послал за знакомым гробовщиком, тем самым, у которого на вывеске было написано: "Krapu".

   С приходом его очень оживился: выпростал руки из-под одеял, потребовал бумаги и карандаш, и занялся делом с привычной обстоятельностью:

   - В длину пусти на четверть подоле, чтобы не стеснять, а главное, Прохор Петрович, вымеряй ты мне плечики. Я в плечах довольно широк, да присчитай подушку, чтобы плечи лежали на ней, дерева прямо не касаясь.

   - Будьте покойны.

   - Дерево поставь - лучший дуб, полированный, и чтобы без сучков, особенно на крышке. Лаком покроешь белым, ручки и ножки серебряные, под один штиль, а не как бывает, что ручки гладкие, а ножки с львиной лапой.

   - Это когда по дешевке...

   - Вот то-то. Потом сделай ты замок с ключом и пригони получше. Это уж моя прихоть, сам знаю зачем. Как запрете, ключик просуньте мне через малый прорез, поближе к рукам. Обязательно и ключ и весь замок серебряные, чтобы не ржавели. Деньги тебе вперед платятся, будь покоен.

   - Это что же, мы знаем!

   - Вот. И еще, Прохор Петрович, в головах на крышке одно оконце, да по бокам два других, и застекли со всей тщательностью; размер четыре вершка на три. И опять же стекла в серебряных рамочках без переплета. Понял ли?

   - Будьте покойны.

   - Буду покоен, если сделаешь все точно, как и говорю. Насчет покрова сказал: синей парчи с бахромой и кистями. Кисть ставь среднюю, большая зря тянет. Ладан, масло, всё чтобы первого сорта, от меня так и попу скажи: они иной раз такое принесут, что даже неприятно. Насчет свечей Манефа знает. А венчик, милый мой, имеется, ранее особо заказан. Теперь насчет панихид...

   Часа два наставлял, а отпустив гробовщика - закаялся, потому что в болезненном состоянии забыл многое: на лестнице половичок черный с позументом, и чтобы полотнища чистоты белоснежной и самые крепкие, и в могилу опускать осторожно, не качая, бортов не задевая. И чтобы заказанную надпись золотом по мрамору выбивали сейчас же и представили рисунок самый точный:

   - Великая будет обида, коли не успею посмотреть! Ошибку допустят либо поставят букву вкривь!

   Никогда еще так не волновался Аполлон Андреевич, заказывая гроб и давая подробные указания; да и понятно: в первый раз хлопотал о себе!

   Взволновавшись - основательно пропотел. Пропотевши - выздоровел.

   - Видно, придется погодить, Манефа. А заказ не пропадет, заказ пригодится. Оно даже и лучше: все сам проверю основательно.

   С тех пор появился у Аполлона Андреевича новый интерес: осматривать заготовленный для себя гроб, вводить некоторые изменения и поправки, дополнять упущенное из виду по болезни и спешке. Раза два в неделю заходил к гробовщику на склад, поглаживал лаковую поверхность крышки, щелкал ключом, приказывал смазать замок маслом да протереть тряпочкой все три оконца. К двум боковым придумал сделать занавесочки из легкого синего шелка, откидные, безо всяких складок; но верхнее оконце оставить свободным.

   - А ручки, Прохор Петрович, как будто тускнеют?

   - Того быть не может, Аполлон Андреевич, чистое серебро.

   - Бывает, и серебро тускнеет. Ты, в случае чего, прикажи почистить тщательно. И ручки, и ножки. И если где на лаке трещина - заново покрыть.

   По-прежнему бывая на похоронах - частенько самодовольно сравнивал... вот что значит спешка и малая заботливость! Неопытному глазу незаметно, а знающий не ошибется: и работа не так солидна, и в отделке небрежность, и нет настоящего штиля; гроб почтенный, дубовый, тяжелый, а ножки куриные - дольше месяца не выдержат.

  

  

   Торопиться, конечно, некуда, и жизнь Аполлон Андреевич любил. Единственно - хотелось ему блеснуть на собственных похоронах предусмотрительностью и настоящим вкусом. Подмечая у других разные промахи, либо записывал для памяти на календаре, либо строго внушал Манефе, чтобы, в случае чего, понаблюдала, посторонним не очень доверяя.

   Года три-четыре готовый гроб простоял без пользы. Но как все люди смертны, то, наконец, пригодилось и Аполлону Андреевичу с такой любовью отстроенное и украшенное новое жилище.

   На этот раз ошибки не вышло: подкатила болезнь тяжкая и для старика роковая. Это он понял сразу и радовался, что еще в здоровом состоянии успел подготовить все до мелочей, так что и заботиться больше не о чем. Обмоет Манефа, отпевать будет отец Гавриил от Николы-на-Песках, место давно куплено, памятник готов - и в надписи ни единой ошибки, а буквы стоят прямо.

   За два дня до смерти послал напоминание гробовщику: держать гроб в чистоте и готовности, чтобы в углах не было пыли и стекла протерты. В последний раз заметил: как будто левая передняя ножка не то чтобы покривилась, а у гвоздика шляпка непрочна - так чтобы подправили.

   И заснул навеки, с улыбкой и уверенностью, что все будет в порядке; в последнюю минуту по его лицу пробежала тень озабоченности: вот только бы дождя не случилось. Покосился потухающим взором на окно,- за окном сияло солнце,- и испустил дух спокойно.

   И действительно, погода не подгадила Аполлону Андреевичу. Утром еще был легкий туман, но к точно указанному часу солнце засияло полностью, ручки и ножки гроба ярко заблестели; опустили его на чистых ярко-белых полотнищах, бортов ямы не задевши,- а уж что увидал он в свое окошечко, и когда увидал, сейчас ли или много позже, - про то мы не знаем и допытываться не решаемся.

  

   Июль месяц на исходе. Жарища. На крылечке столик, на столике водка, холодец и огурцы. Отец Василий в полном неглиже, исправник в полной форме. Отец Василий исправнику:

   - Спечешься ты, куме, яко яблоко! Хоть фуражку сними.

   - Бесполезно, батя. Ума в голове не прибавится.

   - О чем так загрустил?

   - Загрустишь. Учился на медные пятаки, всю жизнь тянул лямку, дослужился до исправника,- а понимать ничего не могу. От его превосходительства, господина начальника губернии, наистрожайшее предписание,- а что приказывают, понять никак не возможно.

   Первая колом, вторая соколом, третья мелкой пташечкой. Холодец тает, огурцы похрустывают.

   - Вот ты, батя, в семинарии учился, все знаешь. Прочитай ты сию бумагу и смекни: о чем речь? "От его превосходительства, господина начальника Пензенской губернии, предписывается всем исправникам по получении сего же немедля представить в канцелярию его превосходительства все сведения о ФЛОРЕ вверенных им уездов, с подробным перечислением и описанием существующих и, по мере возможности, представлением образцов".

   - Не грусти, кум, дело поправимое!

   Водка на донышке, холодец исчез, огурцов на поповском огороде хватит. Надев очки, отец Василий листает "Академический календарь" со святцами:

   - Вот тебе и вся загадка! Сказано: августа 18 дня святых отец Флора и Лавра. И, поверь мне, куме: лучше передать, чем недодать! Ибо говорю тебе: Флора и Лавра неразделимо! Прикажи приставам: они соберут.

   От исправника приставам предписание: в кратчайший срок собрать по уездам Инсарскому и Саранскому всех имеющихся в наличности мужского пола Фролов и Лавров, каковых и доставить сначала в уездные города, а оттуда, по назначении к тому непременного члена присутствия, оных препроводить в губернию сего года августа осьмнадцатого дня для представления его превосходительству господину начальнику губернии.

   Приказ строгий - исполнение неукоснительное. В достопамятное царствование императора Николая Первого никаких поблажек и проволочек не допускалось: сверху придавят, внизу крякнут - все в полной исправности.

   Одно горе - страдная пора! Не везде скошено второе сено, надо убирать овсы, просится под серп рожь, в готовности стоят все яровые. Мужички ропщут, бабы ревут: в такую пору угонять работников неизвестно куда и зачем!

   У молодухи Анисьи тащат ребенка; одного его не отпустишь, груди просит, приходится самой молодухе собираться с ним в дальнюю дорогу.

   - Нашто его, маленького, прости Господи! По второму году в некруты!

   - Да ведь звать-то Лавром! Не реви, дура-баба, вернут из губернии в лучшем виде.

   Деду Фролу лет без малого сто, глаза не видят, уши не слышат, лежит на печи; такого без подводы как доставишь? И доедет ли живым?

   - Раз приказано - какой разговор! Уж там знают.

   Но пуще горе, когда берут молодого работника. Без хозяина сено выгорит, рожь осыпется. До города два дня, до губернии не меньше недели, да пока там разберутся - меньше месяца не управиться. Крестьянскому хозяйству чистое разорение!

   - Харчи-то чьи?

   Про харчи ничего в приказе не сказано, и выходит - харчи собственные. Может, по именинному делу, после в губернии вернут расходы.

   Пристава сбились с ног: укрывают мужики Фролов и Лавров, сказывают другим именем. Проверяют поголовным опросом и через церковные записи. Нелегко управиться в двух уездах за полмесяца, а приказ строг: без малейшего промедления.

   В уездном городе Саранске непременный член развесил на веревке потертый мундир для проветривания и чистит треуголку. По проверке прибывших и доставленных Фролов и Лавров хлопот не оберешься. Которые разместились по постоялым дворам, других набили в пожарный сарай, иные ночуют под звездным небом. Всего больше муки с бабами, сопровождающими малых ребят, и с ветхими старцами.

   К сроку набралось Фролов и Лавров не точным счетом по двум уездам двести человек. В путь выступили ночью, по холодку, десять телег с бабами, младенцами, стариками, скарбом, остальные пешком, непременный член впереди в дорожной кибитке, мундир и треуголка заботливо уложены в плетеную корзинку. В губернский город Пензу прибыли как раз в обрез: августа семнадцатого дня.

   И в пути учил, и по прибытии старательно наставлял мужиков:

   - Как придем, которые Фролы - станете направо, а которые Лавры - по левую руку. И ежели его превосходительство изволят спросить: "Кто, дескать, такие?" - всем миром отвечайте каждая сторона за себя: "Фролы, ваше превосходительство!" - или там: "Лавры, ваше превосходительство!" - да кланяйтесь господину начальнику губернии в пояс.

   - А чего ему нужно-то, начальнику?

   - Ничего неизвестно. Может, хочет поздравить вас с днем ангела, а может, иное что. Поклонитесь ниже - Бог даст, распустит его превосходительство по домам, долго не задержит. Вины за вами никакой такой особенной не числится.

   Ночь, как могли, переспали - и наутро явились.

  

  

   Его превосходительство пензенский губернатор Александр Алексеевич Панчулидзев - человек просвещенный и управитель отменный; недаром получил за свое управление от императора Николая Первого золотую табакерку.

   Женат его превосходительство на девице Загоскиной, дочери знаменитого писателя, Варваре Николаевне. К губернской скуке Варвара Николаевна привыкла, но, по нежной организации, страдала нервами и бессонницей. С ночи засыпала - ничего, а рано утром просыпалась с зарей - и нет больше сна! Конечно, по летнему времени жарко и душно.

   Среди других влиятельных людей Пензенский губернии отметим уездного городищенского предводителя дворянства Павла Тимофеевича Морозова, подлинного виновника предстоящего торжества. Это Павел Тимофеевич задумал собирать по губернии точные статистические сведения о флоре, и по его ходатайству начальник губернии разослал приказы подлежащим исправникам.

   Город Пенза и по тому времени был немалым: от заставы Московской до заставы Тамбовской - четыре версты с четвертью, а жителей было душ свыше двадцати тысяч, из них половина еще крестьянствовала. Было в городе заводов по три кожевенных, мыловаренных и чугуноплавильных, да табачная фабрика, да две мельницы с крупчатками. И впадала, как и сейчас впадает, под самым городом река Пенза в реку Суру; по Пензе сплавляли лес, а по Суре, в полую воду, было и судоходство.

   Нельзя сказать, чтобы губерния была очень спокойной: крестьяне в ней по тому времени частенько шевелились, а в самом городе скандалил мастеровой человек. Со всем этим его превосходительство умел хорошо справляться, но Варвара Николаевна, как женщина слабая, порой волновалась: придут бунтовщики, подожгут дом губернатора, зарубят всех топорами и косами,- и никакой гарнизон с ними не справится. В столице, в девушках, жилось куда лучше!

   К вечеру под осьмнадцатое число появились в городе неизвестные пришлые люди, по виду мирные, а кто их знает. Дойдя до заставы, расположились неподалеку на ночлег, разложили костры; две-три бабы, остальные мужики. На вопросы толково ответить не хотели, и только сказали, что завтрашние именинники.

   Сам губернатор спал бестревожно, а Варвара Николаевна проснулась совсем рано и услышала словно бы шум толпы. Дом губернатора был на горе, при доме - обширный двор, куда и выходили окна почивальни их превосходительств. Варвара Николаевна, протерев глаза кулачком, встала, подошла к окну, откинула занавес, взглянула - и ахнула: полон двор мужичья, а какой-то человек делит пришедших на два отряда, одних - направо, других - налево. Не иначе как крестьянский бунт!

   Губернаторша разбудила мужа. Его превосходительство также посмотрели в щелочку и убедились, что на дворе выстроены мужицкие отряды. Будучи, однако, смелым мужчиной, начальник губернии поспешил успокоить жену:

   - Милочка, бунтовщики являются нестройной толпой, с кольями, вилами и топорами; а эти,- сама видишь,- безо всякого оружия. Скорее всего - выборные просители, хотя ни о каких просителях мне не докладывали, и пора сейчас в деревне страдная. Мы это выясним.

   И как губернаторша ни упрашивала мужа не выходить к толпе, а лучше послать тайно за гарнизонными, как ни толковала ему, что он подвергает себя смертельной опасности, а также и ее,- убедить не могла. Губернатор наскоро умылся, приказал подать себе парадный мундир,- чтобы блеском его поразить неведомо зачем явившуюся толпу, надел шляпу с плюмажем, натянул перчатки и, обняв жену и наказав ей не беспокоиться, двинулся к выходу во двор.

   Несомненно - человек был исключительной смелости! Руководился образами героическими и примерами незабываемых подвигов. Помнил, как его величество Николай Первый выехал на площадь, полную черни шумевшей, крикнул величавым голосом: "На колени!" - и вся площадь на колени повалилась. Еще крикнул: "По домам!" - и все мещане до единого разошлись по домам, разделясь, и залегли спать очень довольные.

   Точно так выступил и пензенский губернатор. Быстрым шагом сойдя с черного крыльца прямо во двор и миновав маячившего в стороне человека в треуголке, он приблизился к выстроившимся отрядам крестьян и громким голосом спросил:

   - В чем дело? Кто такие?

   Ближний отряд довольно стройным хором ответил:

   - Фролы, ваше превосходительство!

   И поясной поклон.

   Не разобрав хорошо ответа, повернулся губернатор к остальным и снова вопросил:

   - Что такие за люди?

   - Лавры, ваше превосходительство!

   И тоже все - в пояс!

   Тут подоспел непременный член, в треуголке пирогом поперек, предстал пред начальственные очи и голосом дрожащим произнес заученную речь:

   - По собственному вашего превосходительства приказу имею честь представить вашему превосходительству Фролов и Лавров мужеского пола Инсарского и Саранского уездов Пензенской губернии!

   Начальник губернии сначала опешил, но быстро собрался с духом и голосом привычным и командирским, ручкою махнув, гаркнул:

   - Фролы и Лавры - на колени! По домам!

   Дважды приказывать не пришлось. Кинулись мужички наутек, радуясь, что столь скоро и легко избавились от начальственного гнева.

   Так рассказывает пензенская хроника.

  

  

   Климат в Пензенской губернии несколько более суров, чем можно бы ждать по географическому положению: в конце августа наступает холод.

   Столик поставлен в горнице, на столике бутылка, в бутылке - на донышке, огурцы малосольные, соленый гриб груздь.

   Отец Василий в рясе, исправник в неглиже, горестным тоном бубнит:

   - Вот ты, батя, и в семинарии учился и фи-фи-лосо-фию знаешь; а человека ты загубил.

   - Не огорчайся, куме, всяко бывает.

   - В-верно! Ошибиться всякому доступно, а только пошли я его превосходительству одних Фролов,- мог бы я и оправдаться. А Лавров-то, Лавров на к-кой черт я послал? А? А ты говоришь: лучше передать, чем недодать!

   - Груздя-то, груздя возьми!

   - Груздя я могу. А Лаврами ты, батя, загубил человека!

  

   До писательского уха, хотя бы и не имеющего времени и охоты быть слишком внимательным, все же доносятся иногда критические замечания, с которыми следует считаться. Говорят, например, что не все же было так плохо в "доброе старое время", даже в крепостную эпоху. И люди были всякие, и плохие и хорошие, и немало было такого, о чем и сейчас стоит пожалеть.

   Нет ничего справедливее! Вообще прогресс человеческой жизни, а в особенности русской, давно уже поставлен под сомнение. Что касается до внешних жизненных условий, то, вероятно, многие сочли бы за счастье отказаться от курьерских поездов, световых вывесок, воющего радио, перспективы телевидения и ежедневных выпусков бойкой газеты - лишь за право перенестись в прошлое и проехаться в тряской бричке по ухабистым российским дорогам пышными полями, незагублепными лесами, по бревенчатому мостику через рыбную речку, из именья тетеньки в поместье дядюшки, а недельку погостивши,- и обратно под кров родной, сладко поесть, хорошо отдохнуть.

   Идиллических картин можно нарисовать сколько угодно, против истины нимало не погрешив. Прекрасный материал для одной из таких картин мы находим в воспоминаниях старой помещицы о своих соседях и соседках по имению в Смоленской губернии, в частности о двудушной Параскеве Прокофьевне.

  

  

   Были помещики великодушные, малодушные и бездушные. Из малодушных мельчайшей была Параскева Прокофьевна, вдова, столбовая дворянка, малограмотная, жившая с дочерью Анютой лет пятнадцати. Если бы состояние исчислялось головами скота и количеством земли, то еще туда-сюда. Был лесок, березовая рощица (осенью белый гриб!), было поле и был очень большой старый плодовый сад, несколько запущенный, но отличный, даже довольно доходный. Была птица, три коровы, две лошаденки, козел с семейством, баран с двумя женами, вдовая свинья с поросенком и скворещник со скворцом. Был большой, правда, полуразвалившийся барский дом о семи комнатах, в двух из которых можно было жить с удобством. Для хозяйства крестьянского это было бы настоящим богатством, но помещичье богатство исчислялось крепостными душами, и вот этих душ у Параскевы Прокофьевым осталось только две: бездетные супруги Прошка с Палашкой, оба на возрасте. Остальные еще при покойном бригадире повымерли или разбежались.

   И опять-таки, если бы работать вчетвером, по-крестьянски, то и жизнь была бы достаточной и кое-что припаслось бы на черный день. Но нельзя, нехорошо столбовой дворянке работать наряду с холопами и равнять с ними родную дочь! Сама Параскева Прокофьевна проводила весь день в хлопотах, не столько в работе, сколько в суете, распоряжаясь по хозяйству, хотя без ее распоряжений оно шло бы не хуже, потому что все было просто и веками впредь установлено, но дочка воспитывалась барышней, то есть ничего не делала и делать не смела, чтобы не ронять дворянского достоинства. Читать было нечего, и Анюта в грамоте пошла не дальше мамаши; были клавесины, на которых когда-то в молодости Параскева Прокофьевна не всеми пальцами умела играть вальс, похожий и на всякий иной танец, но теперь эти клавесины могли только гудеть, если ударить коленкой в их поцарапанные бока, да сильно и всегда неожиданно потрескивали в большие морозы. Еще от прежнего величия остались две кровати, обе двуспальные, таких размеров, что на каждой могло улечься вдоль и поперек человек по восемь с немалым удобством и без взаимного беспокойства; остались перины и подушки, наваленные горой, так что взбираться на них было непросто даже с высокого табурета. Но вся остальная мебель разладилась и рассыпалась от времени, и обедали мать с дочерью на простом крестьянском некрашеном столе, сидя на самодельных стульях. И пища их была проста, от мужицкой отличаясь только обилием молочного и очень редко мясом. Больше в жилых комнатах дома ничего не было, а в нежилых хранилась картошка и гуляли мыши; наконец, в самой нежилой ухитрялись жить две души старой помещицы: Прошка с Палашкой.

   Эти две души работали день-деньской, то ли по охоте, то ли по обязанности, а главным образом потому, что не умели не работать. Прошка работал в саду, косил лужок, засевал поле, копал огород, чистил конюшню, ковал лошадей, был пахарем, садовником, конюхом, кучером, плотником, слесарем, истопником, посыльным, на все мужские руки. Палашка ходила за коровами и курами, заботилась о свинье Хавронье и козле Васе, собирала хворост и грибы, мыла полы, убирала все в доме, стирала, варила, жарила, подавала на стол, одевала барыню, причесывала барышню и равнодушно получала пощечины от той и от другой. Прошка с Палашкой для такого хозяйства были бы вполне достаточны, если бы могли работать в покое и когда нужно; но покоя от барыни и барышни было мало: принеси то да се, подай платок, подыми наперсток, замой барышнину кофточку, подштопай чулок, выглади чепчик, принеси из погреба холодной простокваши - и все как раз под руку, занятую делом настоящим и срочным.

   И хотя Прошка с Палашкой по природе своей были работниками усерднейшими, но нельзя сказать, чтобы барские глупости исполняли с охотой и без ворчанья. Палашка иногда огрызалась: "Да подождешь, барыня, дай с одним управлюсь!" За эти грубости Палашка получала шлепки и пинки, а в Прошку, тоже не всегда послушного, барыня швыряла чем доведется. И все это не со зла, а больше по обычаю и для оживления слишком уж утомительного и однообразного деревенского бытия, а также с целью воспитательной. Конечно, отучить холопов от грубости могла только розга - средство испытанное и насущно необходимое. Но нельзя же заставить Прошку лупить Палашку, а Палашку драть Прошку,- а лишь две души были у помещицы Параскевы Прокофьевны, и в том заключалась главная и основная трагедия ее отеческого и начальственного управления.

   Случаи подобного рода были в крепостное время предусмотрены законами и бытом страны. Существовал становой, обязанный драть, если его об этом просили помещики. Но становой был переобременен подобными мелкими делами и сам наезжал неохотно, и посылать за ним одного из людей, отрывая его от работы, было и накладно, и хлопотно. Положение создавалось невыносимое: люди явно грубят, своими способами барыня справиться не может, власть шатается, нервы портятся, хозяйство расстраивается - государству опасность.

   А главное: в чем же тогда отличие столбовой дворянки от любой бабы подлого сословия? Зачем тогда даны человеку, помимо собственной его души, еще души крестьянские? Параскева Прокофьевна, конечно, понимала, что без прошки-палашкиной работы она бы пропала вместе с подрастающей дочкой, и какого-нибудь зла к ним она не питала. Напротив,- для их же пользы надобно было класть их под розгу от времени до времени. И Прошка с Палашкой, конечно, понимали, что барыня есть барыня и ей не драться и не ругаться никак не возможно, но только барыня-то она не весть какая, хоть и столбовая, и могла бы не мешать им работать на свою и их пользу. Такую барыню, двудушную, в округе не уважали ни помещики, ни крестьяне.

   Однако раза два в год все же удавалось Параскеве Прокофьевне примерно наказывать Прошку с Палашкой - не за свежую провинность, а, так сказать, за истекшее время, разом за полугодовые грубости и непослушание. Обычно этого времени поджидали обе стороны: барыня ходила веселее, холопы становились задумчивы. Было это по осени и по весне, в горячее садовое время. Старый сад помещицы пользовался в округе доброй славой, и после первого Спаса у станового всегда оказывались дела поблизости. В таких случаях Параскева Прокофьевна не скупилась на водочку и закуску, выпивала и сама рюмку и вела со становым деловой разговор. Нынче хорошо уродились антоновские и коричневые, да и розмарин поспел, а каковы груши - всем известно, может быть, таких груш нигде больше и нет. Для господина станового ей ничего не жаль, Прошка отсыплет в мешок всякого сорта. Но одолженье за одолженье, и чтобы этот раз настегать Прошку с Палашкой памятным образом и за прошлое и впредь безо всякого снисхождения.

   Подумаешь: ну что за зверские нравы! А между тем, как дальше мы и увидим, было все это лишь чистейшей идиллией.

  

  

   Становому сделка подходяща, да и подход должен быть тонок! Прошка мешки насыплет,- да не подгадил бы червивыми и паданкой! Ежели же дело по весне и идет о молодых кустах, то не подсунул бы Прошка с поломанными корнями и плохих сортов! А у станового свой сад, с любовью устрояемый. Все нужно предусмотреть.

   После легкой закуски становой обедает; и уж в этот день одинаково стараются и Параскева Прокофьевна, и Палашка: стол сытный, к жирным щам пирог - объеденье! Для приличия и для формы Палашка, на стол подавая, всхлипывает и утирает подолом слезу: чует холопка грядущее наказанье! Зато помещица обходительна и весела.

   После обеда, часок заснув, приступает становой к отправлению правосудия. Первым вызывается на конюшню Прошка. Он уже заготовил для станового свежего сена - на предмет мягкого расположения. Развалившись на душистом сене, становой коротко говорит.

   - Ну, Прошка, ты уж мне не подгадь!

   - Будьте покойны!

   - Анису положил?

   - И анису; ныне анис отменный уродился.

   - Коли паданок найду, в другой раз выпорю по-настоящему. Ну, значит, с Богом, начинай.

   Прошка ложится у самой двери, сначала скулит и жалуется, потом орет благим матом:

   - Ой, матушки, ой, смертушка моя!

   Чтобы господина станового не утруждать, Прошка сам бьет по земле кнутом, взвизгивая при каждом ударе. По долголетней привычке бьет и орет, как настоящий актер, чтобы сделать барыне полное удовольствие. Становой лежит на сене, слушает, изредка пускает громко крепкое ругательство или читает Прошке мораль:

   - Будешь, сукин сын, барыни не слушаться!

   По гордости дворянской. Параскева Прокофьевна из дому не выходит, прислушивается издали. Становой работает над Прошкой с полчаса, с передышками. Утомившись, выпускает Прошку из конюшни и сам идет в горницу отдышаться, - а там уж и чай готов.

   - Можете быть покойны, сударыня,- говорит становой.- Себя не пожалел, а уж Прошка запомнит по гроб жизни!

   Скрывая удовольствие, помещица говорит:

   - Вы к ним больно уж милостивы. С него, мужика, как с гуся вода. Разве такого розгой пробьешь! Он орет, а, может, ему и не больно.

   - Как это, сударыня, может быть? У меня рука тяжелая, всем известно. Одначе, если не доверяете, извольте сами его освидетельствовать. Иные господа дворяне так и делают, которые, конечно, не столбовые...

   - Что вы, батюшка, чтобы я стала марать свою честь!

   После чаю с медом и вареньем - очередь Палашки. Если ловок Прошка, то уж Палашка - настоящий талант. Еще не войдя в конюшню, она ревет навзрыд, а в самой конюшне вопит и визжит, как недорезанная свинья, так что даже сам становой изумляется:

   - И где ты так научилась?

   Палашку, как женщину, полагается драть меньше - минут пятнадцать.

   - Уж нет хуже, как сечь бабу!

   - Да вы слезам-то ее не верьте.

   - Слезы слезами, а неудобное для мужчины занятье. Коли бы не для вас, Параскева Прокофьевна,- нипочем бы не стал!

   - А мне с ними каково! С двумя душами хлопот, как с целым народом.

   Исполнив тяжкую обязанность, становой уезжает с мешком или кустиками, которых увозит несколько поболе, чем договорился с двудушной помещицей.

   Про хитрость станового знали в округе все - и посмеивались. А мы так думаем: может быть, знала о том и сама Параскева Прокофьевна? Знала - и тоже улыбалась. Улыбались и Прошка с Палашкой. Во всяком случае, очень хотелось бы в быт доброго старого времени внести как можно больше идиллии и беззлобно вспомнить о доброй барыне, преданных ей душах и разумном и добродетельном становом.

  

   Печатаются по тексту первого и единственного книжного издания: Осоргин Мих. Повесть о некоей девице. Старинные рассказы. Таллинн, изд. "Русская книга", 1938.

  

   Впервые: Последние новости, 1934, 31 декабря, No 5030; Сегодня. Рига, 1934, 30 декабря, No 360.

  

   Овдовел царь...- Первой женой Алексея Михайловича была Мария Ильинична Милославская, от этого брака (1648) родились будущие цари Феодор и Иоанн.

   Кириллова дочь Нарышкина Наталья - Наталья Кирилловна Нарышкина (1651-1694). Воспитывалась в семье А. С. Матвеева.

   Артамон Сергеевич Матвеев (1625-1682) - дипломат. Состоял в родстве и был дружен с царем Алексеем Михайловичем. После его смерти оказался в опале и был сослан.

   Боярин Богдан Хитрово - Богдан Матвеевич Хитрово (ок. 1615-1680), ближний боярин и дворецкий Алексея Михайловича.

   Ушаков - Симон Федорович (1626-1686), русский живописец и гравер.

   Стала Наталья Нарышкина русской царицей - в 1671 г.

  

   Впервые: Последние новости, 1934, 10 июня, No 4826; Сегодня, 1934, 10 июня, No 159.

  

   Царя-Константинова монастыря... - Царено-Константинов-Еленовский мужской монастырь существовал уже в XIII в. В 1764 г, за ветхостью зданий переведен в Волосов-Николаевский монастырь.

   Исаак Сирский - отец церкви (VII в.). Оставив кафедру епископа в Ниневии, отдался аскетическим подвигам и ученым трудам (См.: Иже во святых отца нашего Аввы Исаака Сирияняна Слова Подвижнические. М. 1854. Сл. 15. С. 75).

  

   Впервые: Последние новости, 1935, 1 июля, No 5212; Сегодня, 1935, 30 июня, No 178.

  

   Балакирев Иван Алексеевич (род. 1699 г.) - доверенный слуга Петра I и Екатерины I. При императрице Анне был ее официальным шутом, с ее смертью (1740 г.) со службы уволен.

   Лакоста (Ян д'Акоста) - привезен в Россию из Гамбурга. Петр I любил вступать с ним в богословские споры и за усердную шутовскую службу пожаловал ему титул "самоедского короля", подарив ему один из безлюдных островов Финского залива.

   Голицын Михаил Алексеевич (1697-1775) - по прозвищу Квасник.

   Пьетро Мира (Педрилло) - неаполитанец, в начале царствования Анны Иоанновны прибыл в Петербург, сделался любимцем императрицы, ее постоянным карточным партнером. После ее смерти вернулся на родину.

   Еще была у государыни любимая калмычка...- Евдокия Ивановна Буженинова (ум. в 1742 г.).

   Свадьба эта была знаменита...- Состоялась 6 февраля 1740 г.

   Автор "Ледяного дома" - Иван Иванович Лажечников (1792- 1869).

  

   Впервые: Последние новости, 1935, 5 августа, No 5247; Сегодня, 1935, 4 августа, No 213.

  

   Протопоп Аввакум Петрович (1620-1682) - глава старообрядчества, идеолог раскола в православной церкви, писатель.

   Никон - (Никита Минов; 1605-1681) - русский патриарх с 1652 г.

   Филиппов пост - Рождественский.

  

   Впервые: Последние новости, 1935, 4 февраля, No 5065; Сегодня, 1935, 3 февраля, No 34; Русский вестник. Нью-Йорк, 1934, декабрь.

  

   Алексей Григорьевич Разумовский (1709-1771) - граф, генерал-фельдмаршал. С 1742 г. - морганатический супруг императрицы Елизаветы Петровны.

  

   Впервые: Последние новости, 1934, 26 ноября, No 4995; Сегодня, 1934, 26 ноября, No 327.

  

   Испанец Франциско де Толедо - с 1566 г. стал вице-королем Перу. В 1581 г. вернулся в Испанию, был посажен в тюрьму, где и умер.

   Жан Дико де Вильмен (1530-1600) - французский дипломах в ученый. Во время пребывания в Португалии научился разведению табака и перенес это растение на французскую почву. В честь Нико ботаники назвали табак именем nicotiana.

   Ричард Ченслер (? - 1556) - английский мореплаватель, положивший начало торговли России с Англией. Оставил записки о Московском государстве.

   Михаило Федорович (1596-1645) - первый царь из рода Романовых с 1613 г.

   Чехов - лекция "О вреде табака"...- сцена-монолог в одном действии. 1886 г.

   Ремизов - заветный сказ "Что есть табак?"...- В кн.: Ремизов А. М. Заветные сказы. Царь Додон. Что есть табак. Чудесный урожай. Султанский финик. Пг.: Алконост, 1920, 97 с.

   Духоборцы, штундисты, молокане, постники, беспоповцы, белопоповцы, бегуны, скопцы, имебожники, непокорники, чемреки, ветвь Старого Израиля, баптисты - религиозные секты (См.: Сахаров Ф. Литература истории и обличения русского раскола. Систематический указатель книг. Вып. 1-3. Тамбов - Спб., 1887-1900).

  

   Впервые. Последние новости, 1934, 22 июня, No 4838; Сегодня, 1934, 24 июня, No 172.

  

   Четьи Минеи - Церковные книги, содержащие жизнеописания святых в порядке празднования их памяти.

   Юнония - в римской мифологии богиня брака, материнства.

  

  

   Впервые: Последние новости, 1934, 16 июля, No 4862.

  

   Профессор Гмелин...- Иоганн Георг Гмелин (1709-1755) - натуралист, академик Петербургской Академии наук. В 1733-1743 гг. путешествовал по Сибири.

  

   Впервые: Последние новости, 1934, 27 марта, No 4751; Сегодня, 1934, 27 марта, No 86; Новая заря. Сан-Франциско, 1934, 20 апреля, No 1348.

  

   Впервые: Последние новости, 1934, 9 марта, No 4733; Сегодня, 1934, 10 марта, No 69; Новая заря, Сан-Франциско, 1934, 31 марта, No 1336.

  

   Никоном построенный Иверский монастырь...- Иверский Богородицкий Святозерский монастырь, мужской. Основан в 1653 г.

   И колокольчик, дар Валдая...- "Тройка" (1825), стихотворение Ф. Н. Глинки (1786-1880).

   Орарь (орарий) - часть дьяконского облачения, перевязь с крестами по левому плечу.

   Великий господин патриарх <...> заточен в Ферапонтов монастырь...- В 1658 г. Никон оставил патриаршество. Собор 1666 г. снял с него сан патриарха. Сослан.

  

   Впервые: Последние новости, 1934, 6 августа, No 4883.

  

   Фузей (фузея) - ружье (старин.).

  

   Впервые: Последние новости, 1934, 27 августа, No 4904; Сегодня, 1934, 27 августа, No 236.

  

   В эпоху первого раздела Польши...- Петербургскими конверсиями 1770-1790-х гг. территория Речи Посполитой была разделена между П