Никандров Николай Никандрович - Скотина

   Николай Никандров

  

   Источник: Никандров. Н. Н. Путь к женщине. Роман, повести, рассказы. Сост. и коммент. М. В. Михайловой; Вступ. ст. М. В. Михайловой, Е. В. Красиковой. - СПб.: РХГИ 2004 - 508 с.

   OCR: В. Есаулов, ноябрь 2008 г.

   С апреля по август не выпало ни одного дождя, поля и степи повыгорели. Ярового не собрали ни зерна, сена не накосили ни травинки...

   - Не то что прокормить скотину, - гу­торили между собой мужики, - а как бы этой зимой и самим не помереть с голоду!

   И каждый крестьянин, пока цена на мясо окончательно не упала, спешил прогнать свою скотину на продажу, на рынок в Еремино, и на вырученные деньги запастись для семьи на зиму хлебом.

   Основная торговля на скотском ба­заре в слободе Еремино происходила по воскресеньям; накануне же, по субботам, бывало главным образом подторжье, когда обе стороны - и продавцы скота, крестья­не, и покупатели, разные городские "заго­товители", - выведывали друг у друга силы ввиду предстоящей завтра решительной борьбы.

   На одном, более возвышенном, берегу гнилой, трясинной речонки, почти на всем своем протяжении заросшей медно-зеленым камышом, лежала самая слобода Еремино - несколько длинных улиц с одноэтажными до­мишками. А на противоположном, низмен­ном, берегу, на просторном, голом, песчаном пустыре, за которым виднелись уже крестьянские поля, приволь­но раскинулся скотский базар.

   Слободу и этот базар соединял перекинутый через речку деревянный, казалось, никогда не знавший настоящего ремонта мост - старый, ухабистый, давно лишившийся перил. В не­скольких местах продырявленный, он каждый раз лишь на ско­рую руку застилался пружинистыми прутьями лозняка, вороха­ми соломы, кучами навоза. Все это постепенно просыпалось сквозь дыры в воду и образовывало в реке под мостом, среди заболоченного камыша, сухие островки.

   Под мост, в камыш, на те островки беспрестанно бегал с базара народ - мужики, бабы. Одни бежали туда, другие - им навстречу - оттуда. Когда спускались под мост, запасались на ходу бархатистыми лопухами, а когда с довольными, повеселев­шими лицами поднимались из-под моста обратно, высказывали во всеуслышание свое одобрение:

   - Хорошо!.. Удобно для народу!..

   Чтобы попасть на базар или уехать с базара, надо было обязательно переезжать через этот мост.

   И на мосту по субботам и воскресеньям, точно во время беспорядочного отступления армии, с утра до вечера стояла шумная, непролазная толчея. Одни ехали из дома на базар, гнали на продажу скотину; другие возвращались домой, вели с базара купленных там коров, быков, овец. Встречные телеги тех и других, сцепившись в тесноте колесами, останавливались среди моста, или гурт скотины одного хозяина врезался па мосту в гурт друго­го, встречного, оба останавливались, стояли, не давали никому ни пройти ни проехать, в то время как у обоих концов моста про­должали накапливаться новые партии быков, телег, людей, все крепче и плотнее закупоривающих с двух сторон мост.

   - Дайте там до-ро-гу-у!.. - все время вместе с ругательствами неслись с одного берега и с другого встречные надрывные голоса и, подобно орудийным снарядам, в обоих направлениях дугой перелетали через реку: - Дья-во-лы-ы!..

   На самом мосту тоже не прекращалась истошная пере­крестная перебранка.

   - Чего же ты, бесово отродье, мой гурт ломаешь, правишь повозку прямо на мою скотину, не можешь обождать? - кричал со своей телеги среди моста зажатый со всех сторон громадными быками пожилой мужик с головой и лицом, сплошь покрытыми такой же золотисто-рыжей, лоснящейся шерстью, как и спины тесно окружающей его скотины.

  - А кого я буду ожидать? Тебя, рыжего черта? - нахаль­ным голосом отвечал ему из встречной повозки молодой кре­стьянин, худой, бледный, со злобным блеском глаз, с залихватски­ми черными усиками и в запыленной солдатской фуражке с красным околышем, заломленной на одно ухо.

  - Не меня должен был обождать, а мою скотину! - еще яростнее кричал первый мужик и грозил второму кнутовищем.

  - Твою скотину обождать? - переспросил второй, в сол­датской фуражке, и тоже угрожающе потряс над своей головой, как саблей, кнутовищем. - А у меня разве не скотина?

  - Ты чужую скотину барышевать гонишь, а я собствен­ную гоню продавать, последнюю!

  - "Собственную", ха-ха-ха! Видать, какая она у тебя "соб­ственная": набратая по дешевке по деревням!

   Первый мужик, в широком буром армяке, для равновесия всплеснув в воздухе руками, соскочил с облучка телеги на мост и сразу утонул в волнующемся море крупного скота.

   Второй поспешно докусал огромными кусками лунку ярко-красного арбуза, зашвырнул корку, схватил кнут и тоже спрыг­нул с телеги.

   И каждый из этих гуртовщиков, сойдя на мост, зашел в тыл своим сгрудившимся на мосту быкам, коровам, бугаям и при­нялся нещадно бить их по спинам толстыми палками, чтобы гурт своих животных протолкнуть вперед, а встречных смести с мос­та назад, на берег реки. Две палки, одна в одном месте, другая в другом, со свистом рассекая воздух, падали и падали на костя­ные хребты скотины, в то время как скотина двух разных хозяев, уткнувшись лбами друг в друга, стояла на месте, и, под влияни­ем палочных ударов, тысячепудовой тяжестью тупо напирала одна на другую, стена на стену.

   Вскоре хозяевам застрявших на мосту двух гуртов взя­лись помогать бить скотину другие гуртовщики, подходившие со своей скотиной с того и другого берега реки. У кого ломались палки, те ожесточались еще больше, хватали со своих повозок более толстые жерди и продолжали бить ими.

   И тут же, на самом въезде на мост, - среди этой давки, в августовской жаре, под палящими лучами как бы остановивше­гося солнца, в порывах горячего ветра, в перелетающих с места на место облаках песчаной пыли, в едких газах, поднимающихся от гниющей реки, в тяжелом запахе скотской испарины, в сколь­зящем всюду под ногами жидком навозе, под перебранку му­жиков и стреляющее хлопанье их бичей, под трубный рев бы ков и дребезжащее блеяние сбившихся у них под животами овец, - какие-то необыкновенные своей выносливостью люди ухитрялись самым аккуратнейшим образом подсчитывать при­бывающий на рынок скот и взимать с каждой головы в пользу волисполкома базарный сбор.

  - Гражданин, а это чья скотина? Ваша? - кричал энер­гичный молодой человек, по типу рабочий, в серой кепке, с медным значком в красном бантике на груди, и, заглядывая вперед, кончиком длинного, вроде рыболовного, прута, словно концом пальца, он ловко отсчитывал скот, поднимающийся с берега на мост. - У вас сколько всего голов? Базарное упла­тили? Почему нет? Когда "потом"? Без нашей квитанции вас все равно не пропустят: здесь проскочите - там задержат! Платите лучше здесь!

  - Товарищ, я член кооперации.

  - Это одно к одному не касается. Все равно должны платить. Закон!

   Сразу за мостом, на том берегу речушки, лежала огром­ная впадина базарной площади, точно искусственно вся окру­женная желтоватым наносным песчаным валом, с краснеющи­ми на нем редкими кустиками вербы.

   И с любого места этого песчаного вала, точно с горы, пре­красно была видна широкая панорама субботнего скотского подторжья.

   Вся впадина базара до самых краев тесно кишела - живот­ное к животному - разноцветными шевелящимися быками, буга­ями, коровами. Распряженные телеги, как и их хозяева, с великим трудом были различимы в этом пестром, небывалых размеров стаде. Только редко где отдельными точечками медленно протиски­вались сквозь море скотских лоснящихся спин маленькие людские головки,- мужские в темных картузах, женские в белых платках.

   Подторжье было в полном разгаре. Щупали скот, прицени­вались, изредка покупали, изредка продавали, но больших оконча­тельных сделок сразу не совершали, обещали завтра встретиться еще раз, когда окончательно установится цена, - боялись про­махнуться.

   - Об корове не сумлевайтесь! - возбужденно уверял хозяин своего "товара", отощалый мужичонка, кости да кожа, с реденькой бороденкой, утыканной соломинками. - Корова дюже хорошая: молошная!

   И в надетых, казалось, на голое тело бурых лохмотьях, в огрызке картуза на русых нечесаных волосах он беспокойно вертелся перед своей покупательницей и то и дело подталки­вал кнутовищем под живот привязанную за веревку свою кост­лявую коровенку, желтую, с густо занавоженными боками, от голода и усталости сонную и безразличную ко всему.

  - Когда б знать, что она молошная!.. - хныкала покупа­тельница коровы, городская мещанка, не по сезону закутанная в шаль, приехавшая из дальних мест в эти пострадавшие от неурожая края, чтобы подешевле купить.

  - Кто? Она не молошная? - бурно удивился мужичонка, состроив нужную гримасу, и опять пнул палкой в живот коро­венку, чтобы придать ей больше бодрости. - Сегодня утром мы враз ведро надоили! Она всю вашу семейству прокормит! Не будь неурожаю - ни один хозяин не вывел бы со двора прода­вать такую корову! За корову благодарить будете! Что-о? Прой­дете других посмотрите? И не надо вам никуды иттить других глядеть, берите эту, и никаких делов! Лучше этой все равно не найдете! Другую купишь - а она трехсиськая, или молоко у ней жидкое, как вода, или соленое, нельзя в рот взять! А у этой молоко густое, можно пальцем набирать, и сладкое, не надо саха­ру, и пенится, что твой фонтал!

  - А дешевле не будет? - жалостливо клянчила мещан­ка, уставясь неподвижным взглядом в занавоженный бок коро­вы, и все думала и все охала, как от удушья, боясь переплатить мужику лишнее. - Если бы подешевле...

  - За кого, за ее подешевле? - нагнулся мужичонка к самому носу покупательницы и перекосил изможденное лицо так, как будто ему под кожу вогнали иглу. - Куды же еще дешевле, когда я и так задешево вам отдаю! Больше некуда! Главная вещь, вы поглядите, скотинка какая! Прямо животная! Ее куды хошь поверни: хучь на молоко, хучь на мясо! Ее если зарезать на говядину, то она тогда вам ваши деньги возворотит и еще какой барыш даст! А шкуру вы не считаете? Одна шкура и та почти что этих денег стоит, а мясо и молоко доста­нутся вам задарма, вы вот об чем должны подумать, гражда­ночка!

   У мещанки от волнения сильно заколотилось сердце; за­ходили коленки; помутнело перед глазами. Доставать деньги из кармана? Или не спешить и окончательное решение отложить на завтра? А вдруг завтра будет хуже: покупателей окажется столько, что цена резко поднимется?

   А тут еще хозяин коровы все сыпал словами и сыпал. И какими словами!

  - Я свою корову, можно сказать, уже в окончатель­ном смысле продал. Тут одна гражданочка только что побе­жала за деньгами для меня. Но у меня нет время ждать, пока она в такой толкучке разыщет мужа и возьмет у него деньги. А, вот, кажется, она уже идет, несет мне деньги! Нет, это не она, обознался, та была в новом пальте, видать, из богатень­ких, тоже городская. Она и не торговалась, сразу дала мне мою цену.

  - Вот вы ей и продавали бы, - недоверчиво произнесла мещанка.

  - А я что сделал? Я ей и продал, - уверенно сказал мужичонка, весь нервно подергиваясь от нетерпения поскорее отделаться от коровы. - Я за свою животную не беспокоюсь, такой товар на рынке не залеживается, таких коров с первого слова берут.

  - Значит, больше не уступите?.. - стояла и плакалась мещанка.

  

  

  

  

   Кроме таких частных лиц, покупавших у мужиков дойных коров или рабочих быков лично для себя, и кроме барышников-прасолов, набиравших животных для перепродажи, на ереминском базаре закупали скотину специальные уполномоченные от разных организаций: от Красной Армии, Центросоюза, Сельскосоюза, акционерного общества "Мясо", треста "Говядина", хладобойни Наркомвнуторга и другие.

   И это про них, про уполномоченных этих организаций, сре­ди крестьян распространилась поднимающая дух легенда, что на этот раз все крупные закупщики скота получили из Москвы строгую-престрогую инструкцию: крестьян засушливых районов очень не прижимать; к качеству продаваемого скота слишком не придираться; цену на скот класть посходнее, чем дают частные прасолы; платить аккуратно и быстро, без канцелярской воло­киты; и наконец давать крестьянам хорошими, не рваными, а новенькими деньгами, какими захочет: захочет - крупными, за­хочет - мелкими... И мужики, стремившиеся сбыть скотину в Еремине, теперь рассчитывали больше всего именно на этих "закупщиков из центра" и в разговоре между собой для крат­кости называли их всех просто "Центрой".

   - Кто у тебя забрал быков?

  - Центра.

  - Чью скотину вчерась гнали с базара по шляху?

  - Центры.

   Трое таких уполномоченных "Центры" - известный всем Иван Семеныч, старый специалист по мясным заготов­кам, и двое молодых его помощников, приставленных к нему, чтобы учиться, - в субботу, с утра, в строгом порядке обходи­ли базар...

   Ивану Семенычу не было нужды подолгу останавливаться около каждой скотины. Он видел все ее достоинства и недо­статки еще издали.

  - Сколько за пару старых просишь? А этот, правый, что лежит, не хворает? А ну-ка подними его! Почему этот хромает? А у этого, левого, почему изо рта слюна? - спрашивал и спра­шивал на ходу Иван Семеныч, уверенной походкой ступая впе­реди своей молодой свиты, сам выбритый, полный, с красной шеей, в синеватом старинном купеческом картузике - ко­зырьком на глаза - и в длиннополом, тоже купеческом, черном пальто, похожий на дореволюционного лавочника.

  - Разве они старые? - обиделся на Ивана Семеныча степенный крестьянин, хозяин быков, без шапки, с прямым про­бором посреди волос на голове, с раздвоенной бородкой. - Им и по пяти годов нету!

   И чтобы развеселить пару черных, бархатных, сонно жующих быков и придать им более моложавый вид, он ловко хлобыстнул их концом длинного-предлинного змеевидного бича по спинам, сперва левого, потом правого.

   Грузные, развалистые животные, немного помедля, трудно встали - сперва передними ногами ступили только на колени, потом во весь рост, на все четыре ноги.

  - Я не об этом тебя спрашиваю, я сам вижу, сколько им годов, я спрашиваю: что ты просишь за них? - сказал Иван Семеныч, стоя уже вполоборота к мужику, готовясь идти дальше по рядам продавцов, где его приближения с волнением уже ожидали другие.

  - За пару? - переспросил у Ивана Семеныча крестья­нин и мучительно задумался, опустив голову.

   При этом он так уставился исподлобья на своих быков, словно взялся оценивать их впервые. Была еще лишь суббо­та - не торг, а подторжье, - когда ни одна душа на базаре пока не знала, какая завтра сложится последняя цена на ско­тину. И крестьянин, боясь продешевить, пыжился, кряхтел, потом вдруг трахнул такую цену, что Иван Семеныч и оба его помощ­ника только рассмеялись и пошли дальше, не желая разговари­вать с помешанным человеком.

  - А сколько вы дадите? - поспешно рванувшись за ними, закричал им вслед крестьянин с испуганным лицом. - Говори­те вашу цену!

  - А ты знаешь, почем сейчас у нас в Москве говяди­на? - приостановившись, обернулся к нему Иван Семеныч.

  - Откеда же мы могем знать? - зачесал мужик сразу под обеими подмышками. - Мы ничего не знаем. Как есть глухие. Мы только знаем, что нам приходит край и что мы долж­ны продать скотину.

  - Говоришь, ничего не знаешь? - насмешливо улыбнул­ся под козыречком натопорщенного, как картонного, картуза Иван Семеныч и переглянулся с помощниками. - Вот погоди, после обеда все узнаешь. После обеда сам приведешь своих черных ко мне на двор. Да я их тогда и не куплю: до того времени у меня денег не хватит. Ты знаешь, сколько у меня в моем загоне уже купленного сегодня скота?

   Мужика бросило в жар. Он поднял на запад худое, сухое, обветренное лицо, поглядел, высоко ли солнце, и прикинул в уме, успеет ли сегодня продать быков. Если не успеет, тогда он пропал: кормить быков ему нечем и придется гнать их сто верст обратно домой и ждать следующей субботы. А чем он будет их кормить еще целую неделю, если дома он уже стра­вил им половину соломенной крыши? Но все же даром отда­вать нельзя, надо крепко торговаться! "Центра" не соблюдает советского закона, жмет мужика!

   И он, несмотря на страшную внутреннюю борьбу, устоял на своем - ничего не уступил и отпустил от себя такого надежного покупателя, как Иван Семеныч. А потом так стра­дал, так страдал! У этого заготовителя было на редкость цен­ное качество, он был честный на расплату, не выжига, как другие.

   И остальные мужики тоже поначалу запрашивали с Ива­на Семеныча невозможные цены. И с утра до обеда заготови­тель не выторговал для своего треста ни одной головы, хотя и уверял продавцов, что все нужное ему количество скота уже вчерне приторговал.

   - После обеда сам ко мне приведешь, - повторял он каждому, уходя. - А сейчас чего нам с тобой языки даром чесать? Вижу, что все равно не продашь, дорожишься!

   Так, одинаково трудно, прошло это субботнее утро и для покупателей и для продавцов. Потом с такими же результата­ми прошел и обед...

   Но после обеда картина и настроение базара резко из­менилось. Все внезапно встревожилось, закружилось, зашумело. Всех охватила паника, словно в предвидении страшных событий.

   Все вскидывали лица в небо: солнце идет к закату!

   Мужики сорвались с мест, побросали повозки с упряжкой на баб, стариков, детей, а сами, растерянные, заметались по базару, всюду искали "Центру". Иные, с острыми, осунувшимися лицами, выбиваясь из сил, таскали при этом за собой на верев­ках тяжелых, неповоротливых, не понимающих, в чем дело, жи­вотных: кто коров, кто быков, кто страшных, с безумными гла­зами бугаев...

  - Не видали, не проходила тут Центра? - слышались всюду несчастные, павшие духом голоса.

  - Центра? Она сейчас как будто покупает в том боку базара.

  - Кто? Центра? Она сейчас почти что не берет скотину.

  - Центра? О! У ней уже кончились деньги!

   На дальнем краю площади толпа крестьян, мелких про­давцов собственного скота, поймала Ивана Семеныча, зажала его в тесное кольцо, не выпускала, со всего духа нажимала на него плечами, наперебой надсаженными голосами предлагала ему по сниженным ценам своих животных.

  - Иван Семеныч!

  - Выручай!

  - Окажи милость!

  - Забери скотину, нам пропадать с ней!

  - Избавь!

  - Спасай!

  - Одним словом, приперло!

  - Дошли! В окончательном смысле дошли!

  - Помогни, не забудем!

  - Поддержи!

  - Ты у нас тут вроде один, который могешь войтить в положению!

   Толпа росла, напирала на Ивана Семеныча все сильнее. Вот она своими животами оторвала его от земли.

   - Что вы делаете?! - не своим голосом вопил Иван Семеныч, у которого по всем карманам были распиханы десятки тысяч государственных денег. - Вы с ума посходили? - Оторванный от земли, качаясь в воздухе, как на волнах, хватался он руками за чужие горячие плечи, за мохнатые головы, пытался баланси­ровать, чтобы не опрокинуться вниз головой и не вытряхнуть из себя денег. - По очереди! Буду покупать только тогда, когда станете в очередь! - кричал и кричал он, сидящий на чужих плечах, перегибаясь корпусом, как большая кукла, то назад, то вдруг вперед и против воли поворачиваясь к публике то лицом, то вдруг уже затылком. - В чем дело? - раздавался его голос то в одну сторону, то в другую. - Не сходите с ума. У кого не куплю сейчас, у того куплю завтра или в следующий базар!

  - О-о-о!.. - загудела толпа гневным воем.

  - Чего ты мелешь? - кричали ему в ответ голоса. - Нам уже сегодня, уже сейчас кормить ее нечем, а ты болтаешь про следующий базар! Она нас зарежет!

  - Уже зарезала! Больше некуды! Бери сейчас! Разве ты не наш, не советский?

  - Граждане! - взмолился Иван Семеныч, одинокий, раз­лученный со своими помощниками, давно оттертыми толпой куда-то далеко. - Граждане! Дайте сказать!.. Если вы сейчас не отпустите меня, я прекращу покупать и уеду из Еремина... Слы­шите: я!., больше!., сегодня!., не!., покупаю!.. Вот, глядите: и ордерную книжку прячу!

   Угроза подействовала. Толпа с массовым вздохом откати­лась от "Центры". На отвислых лицах мужиков было написано отчаяние, сознание уже состоявшейся гибели, неверие в воз­можность спасения.

   Вырвавшись наконец на свободу, соединившись со свои­ми столь же истерзанными помощниками, Иван Семеныч, сопро­вождаемый хвостом растущей толпы, вышел за черту базара, за песчаный вал, в открытое поле, и образовал там, на просторе, свой несколько упорядоченный закупочный пункт. Мужики под­водили скотину - одну, две головы - и становились вместе с ней в очередь. Иван Семеныч обходил этот своеобразный фронт красавцев, рогатых великанов, и, чтобы определить степень их упитанности, ощупывал каждое животное всегда в одних и тех же четырех местах: на бедре, на ребре, внизу живота и, главное, пальцем по стенкам ямки, в которую входит основание хвоста. На закупленную скотину один помощник уполномоченного пи­сал ордера, другой по этим ордерам выдавал деньги и брал от каждого расписку в получении денег.

   Дело пошло быстро. И никакого обмана не было: за сколько продавали, столько и получали.

  - Иван Семеныч, почему же ты мою парочку пропуска­ешь, не торгуешь? Пощупал и не торгуешь, идешь дальше, разве это плохая скотинка?

  - Больно худая. Не подойдет.

  - Это худая? Помилуйте, Иван Семеныч! Если эта худая, тогда какая же жировая? Моя скотина нагулянная, она у меня два месяца по воле ходила, я на ней ничего не работал, только раз с поля посохшие стебли подсолнухов на топливо привез!

  - Вот моя вам пондравится, Иван Семеныч! - заискива­юще встречал уполномоченного у своей пары быков следую­щий крестьянин и, не зная, как делу помочь, угодливо заглядывал Ивану Семенычу в глаза, кланялся, потирая себя руками по бедрам. - Быки с оченно даже большими мясами! - расхва­ливал при этом он свой товар.

  - Какие там "мяса"! - пренебрежительно щурил глаза Иван Семеныч на усталых, понурых животных. - Сухари, сухари, а не быки. Кажется, не маленький, сам должен понимать, гляди: кожа да кости, а под кожей ничего нет, ни мяса, ни сала. Моск­ва за такую говядину нам по шеям надает... Следующий!

   Угодливое выражение на лице мужика внезапно сменя­лось колючим, злым.

   - Значит, берете только жирную? - сделал он несколько размахивающих жестов руками, - А куда же ее девать, тощую? Тощую, говорю, куда девать? И где их набраться для вас, жирных?

   Фраза понравилась и другим мужикам.

  - Да! Да! - вспыхнули в толпе возбужденные голоса. - Куда ее девать, худую? Жирная у богатеев! А казна должна иметь сочувствие к бедному люду!

  - Да, да!.. Нет, нет!.. Не стращай!.. Мы-то знаем, что гово­рим!.. Это вы тут, втроем, может, не знаете, что говорите, а мы-то знаем... А мы разве чьи?.. Не советские?.. Одни вы советские?

   Некоторые мужики после подобной перебранки, увидя, что напором ничего не возьмешь, пускались на откровенную лесть и, когда очередь доходила до них, почтительно здоровались с Иваном Семенычем за руку, сладенько, против желания, улыбались ему.

  - Как ваше здоровье, почтенный Иван Семеныч? - ува­жительно потряс руку Ивану Семенычу бородатый мужик и захихикал: - Как вам нравится наша местность, наш еремин-ский рынок? Давно приехамши?

   - Что-о? - хмурился на льстеца уполномоченный и рез­ко обрывал его разглагольствования: - Сколько просишь за своих рябых?

  - За обоих? - переводил глаза мгновенно отрезвевший мужик на пару своих пятнистых двойников. - Чтобы долго не колготиться?

  - Да.

  - Дайте за пару три сотни, вот и поладим. Без колготы.

  - Далеко, брат. Далеко до трех сотен за этих быков.

  - Совсем не далеко, Иван Семеныч. Быки дюже веские, с большими жирами. Вам объяснять не приходится, вы лучше нас видите. Таких специалистов своего дела, как вы, тут больше не найтить.

  - Полторы сотни дам.

  - За обоих?

  - Да, за обоих. И ухожу.

  - Иван Семеныч! Стойте! Прибавьте еще чудок! Еще чудочек. Только потому, что вам хочу продать, вам! Такого специ­алиста, как вы...

   По мере того как время приближалось к вечеру, мужики, мелкие продавцы собственной скотины, волновались все боль­ше, заражая тревогой друг друга. И закупщикам все труднее становилось добиваться от них порядка, соблюдения очереди...

   И напрасно счастливцы, наконец продавшие свою скотину, ,уходя, на радостях успокаивали остающихся:

   - Центра - она и завтра будет брать!

   Настроение создалось такое, что никакому утешению уже никто не верил.

   А тут еще вдруг по базару пронесся слух, что некоторые уполномоченные, работающие на Москву, внезапно прекратили покупку: несколько раз приносили им сюда срочные телеграм­мы, несколько раз письмоносцы разыскивали их по базару.

   - Где тут Шевченко? Который из вас, закупщиков, Красов? А Смилянского никто не знает? Ему тоже из Москвы срочная! Кто тут уполномоченный Торсук?

   Во всех телеграммах - и к Шевченко, и к Красову, и к Смилянскому, и к Торсуку - стояло всего только одно слово: "Мялка!" Это слово на языке деловых людей означало, что в Москве заминка с приемкой скота - затоваривание, что там "тупо" берут скотину, уже не дают обусловленную цену.

   Барышники бегали по базару растерянные, темные, сви­репые. На лицах их всех было написано все то же уничтожа­ющее слово: "Мялка"! Им, уже закупившим скот, угрожало разорение. И некоторые из них пытались было завести "част­ный разговор" с Иваном Семенычем как с наиболее крупным заготовителем, чтобы сбыть ему слишком поспешно накуплен­ную ими скотину. Но обозленные мужики всякий раз с бранью гнали их прочь от него.

  - Иван Семеныч, чем шептаться с этими барышниками, ты лучше пойди моих калмыцких пестряков погляди! - проди­рался не в очередь, и даже не замечая этого, совсем потеряв­ший голову мужик,- Вон она, моя пара, стоит - голов тридцать пройдя! Кормленые! Быки с говядинкой! Получишь благодар­ность за них! Вспомнишь меня!

  - Соблюдай очередь! Когда этих голов тридцать пройду, тогда и твоих посмотрю!

   ...Едва стало темнеть, как на скотском базаре, на всей огромной его котловине, дружно задымились костры. Безветрен­ным вечером целый лес змеевидных столбов белого дыма лени­во засверлился от земли вверх, совсем как из широкого крате­ра дотлевающего вулкана.

   Хозяева скотины варили в закопченных ведрах походную похлебку, устраиваясь на ночевку, не сходя с места, тут же на земле, вместе со своими животными.

   И в резко похолодавшем вечернем воздухе к запахам свежего навоза все сильнее и сильнее примешивались привку­сы и горьковатого дыма, и аппетитного варева на ужин.

   А через какой-нибудь час или полтора огни костров один за другим начали гаснуть, и вялых спиралей белого дыма в воздухе становилось все меньше. И вскоре на всей площа­ди базара, на месте недавнего шума наступила такая тишина, как будто здесь ничего не осталось живого. Спали и люди и скотина...

   И вдруг, прорезая устоявшуюся тишину, над всей площа­дью спящего рынка одиноким соло возносился все выше и выше могучий, страшный, полный смертельной тоски рев быка, направленный в ту сторону, куда была повернута в потемках и его красивая, с огромными рогами голова: назад, назад! - к далекому, покинутому, похоже, навсегда, дому.

  

  

  

  

   Вечерними сумерками, когда субботнее подторжье закан­чивалось, сборное стадо крупного рогатого скота, закупленного Иваном Семенычем, восемь поденщиков гнали с базара на ночевку в загон, в самую слободу Еремино.

   Иван Семеныч и его помощники, все трое, измученные горячей работой, руководили переправой своего гурта по мосту через речку.

   - Легче, легче! - кричал Иван Семеныч, делая знаки рукой. - Сзади не напирайте, сзади задерживайте скотину! А то она, как в летошний год, провалит мост и сама утонет в трясине! Передние, а вы чего смотрите? Глядите, чтобы, которая перешла мост, не разбегалась по поселку, а шла шляхом! Вон одна коровенка уже раскрыла головой зеленую калитку и забежала в чужой двор! Гоните ее оттуда!

   Вступили всем стадом в самый поселок. Пошли, гикая глотками и стреляя бичами, широкой пыльной главной улицей между двумя рядами протянувшихся вдаль однообразных, уны­лых, низеньких одноэтажных поселковых домиков, очень старых, почерневших от времени, с прогнившими насквозь деревянны­ми крылечками, с покосившимися над ними дырявыми навеса­ми, с кривыми, закрытыми по целым суткам, то от мух, то от солнца, наружными ставнями...

   Остановили сборное стадо перед "загоном", перед двумя большими, расположенными рядом пустыми дворами, арендуе­мыми трестом Ивана Семеныча "Говядина".

  - Отбейте коров от быков! - скомандовал Иван Се­меныч.

  - Иван Семеныч, и бугаев тоже отбивать от быков? - заботливо спросили поденщики, сразу несколько человек, очень довольные, что сегодня кое-что заработают.

   - Да, да, - спохватился Иван Семеныч. - И бугаев тоже!

   Поденщики, кто с бичом, кто с длинной палкой в руках, без всякого опасения, смело протискивались внутрь стада рогатых гигантов, отыскивая среди них. коров, и ударами и завывающи­ми, притворно-жестокими вскриками отбивали их еще на ули­це в отдельное стадо. Скотина, не понимая, чего от нее хотят, испуганно металась, кружилась на месте, везде натыкаясь на палки и горластые вскрики поденщиков.

   На эти неистовые, захлебывающиеся вскрики гуртовщи­ков из ближайших калиток выходили целыми семьями любопыт­ные поселковые жители.

  - Чей скот?

  - Разве не видите?

  - А! Это Ивана Семеныча! "Говядины"!

   Полагалось быков загонять в один двор, а коров и бугаев в другой, смежный. Иван Семеныч стоял в воротах первого двора с карандашом и блокнотом в руках, чтобы пересчитать быков, входивших во двор.

   Но скотина никак не шла в широко раскрытые ворота: остановилась перед ними и стояла на улице. Дикими, не своими глазами она косилась по сторонам, словно ее завлекали на бой­ню. И ни беспощадные палочные удары, ни ужасные, деланно-зверские завывания людей никак не могли сдвинуть ее с места.

   - Иван Семеныч, спрячьтесь! - посоветовал тогда один из опытных гуртовщиков, маленький худощавый старик в ветхом зипуне, подпоясанном веревкой.

   Едва Иван Семеныч вошел во двор и спрятался за половин­кой растворенных ворот, как один могучий бык отделился от всех и, наклонив огромную голову, неожиданно, легкой элегантной рысью, красиво, как на арене цирка, пробежал сквозь ворота в самую глубину двора. За ним, вначале настороженно сжимаясь, чтобы не успели откуда-нибудь из-за угла ударить палкой, еще быстрее проскакал вскачь сквозь ворота другой, потом рвану­лись туда и остальные. Быки, тесня друг друга, уже ломились в шатающиеся ворота целыми шеренгами, целыми колоннами, всей своей каменно-сбитой массой. И теперь люди изо всех сил уже старались сдерживать их, осаживать палками назад.

   - Отбивайте тех, которые сбоку, чтобы проходили в ворота не шеренгой, а гуськом, по одному, по два! - кричал со двора, прячась за воротами, Иван Семеныч. - Иначе их тут сам черт не сосчитает!

   Он стоял и хворостинкой поштучно пересчитывал прохо­дящий в ворота скот. Внутри двора, прячась от быков, делали то же самое его помощники. Для верности каждый из них вел свой отдельный счет в своем блокноте.

   Скотина, попавшая во двор, прежде чем успокоиться, мел­ким полубегом обходила все заборы двора, углы, закоулки, при­стройки и, низко опустив морды, ко всему этому очень близоруко присматривалась на ходу такими удивленно-встревоженными глазами, словно здесь каждая вещь угрожала ей смертью.

   Когда вогнали во двор последнего быка, то оказалось, что цифры у троих счетчиков получились разные: у одного не хва­тало двух быков, у другого пяти, у третьего - шесть лишних.

   - Пропускайте их по одному обратно на улицу! - приказал гонщикам с гримасами досады Иван Семеныч. - Будем снова считать! Приучайтесь считать! - обратился он к молодым помощникам. - Живую скотину, тем более разных хозяев, нелегко сосчитать!

   И он нравоучительно рассказал им несколько историй о крупных ошибках из практики даже известных московских скотогонных специалистов.

   Во второй раз у всех троих счет сошелся на одной и той же цифре.

   Потом таким же образом - по счету - загнали в смеж­ный двор и коров с бугаями. Иван Семеныч объяснил, что буга­ев бесполезно помещать отдельно от коров.

   - Посмотрите на них, на их глаза, на их шеи: эти чудовища все равно любые крепостные стены расшибут, лишь бы пробиться к самкам. А так будет спокойнее.

   В обоих дворах поставили на ночь караульных из тех же поденных гонщиков.

   - Глаз не смыкать, смотреть в оба! - готовясь к ночевке, строго приказал им Иван Семеныч. - Скотина считанная, казенная, государственная, отвечать будете, попадете под суд!

   На другой день, в воскресенье, скотину покупали за на­личный расчет только с утра. А с обеда ее брали уже в долг, под квитанции, так как все деньги у закупщиков были израсхо­дованы, а мужики настойчиво просили продолжать закупки.

   К тому же вскоре после обеда по базару пронеслась волна панического слуха, будто легендарный разбойник здеш­них саратовских мест - "Царь ночи", - одно время перенес­ший было свою деятельность в соседние области, теперь будто бы снова появился тут и уже в прошлую ночь на больших дорогах беспощадно грабил возвращающихся с ереминского подторжья и покупателей и продавцов.

   И на базаре поднялся переполох.

   И продавцы и покупатели скота, чтобы успеть засветло проскочить по опасным местам предстоящего им пути, даже не закончив начатых дел, заторопились домой и, кто на телегах, кто пешком, собравшись в большие партии, способные дать нападе­нию отпор, скачущим потоком, похожим на бегство, устремились всеми дорогами вон из Еремина.

   И к четырем часам дня базара как не бывало. На совер­шенно голой площади только тучи воронья справляли свой еже­недельный праздник, копаясь в кучах свежего, еще не остывше­го, испускающего пар скотского помета.

   В обоих дворах, арендуемых трестом Ивана Семеныча, кипела в это время своя работа. Двое поденщиков держали корову или быка за рога; третий подтачивал напильником пра­вый рог животного и ставил на нем порядковый номер; четвертый прокалывал шилом правое ухо, продевал в отверстие окро­вавленными руками проволоку, надевал на нее, как серьгу, свин­цовую пломбу и сплющивал ее особыми щипцами, с оттиском посредине серпа и молота и названия треста "Говядина". Пред­полагалось, что на скотину с такой эмблемой не каждый ночной разбойник осмелится покуситься, хотя бы он назывался даже "Царем ночи".

   Заклейменное животное, со свинцовой серьгой в правом ухе, одним из помощников Ивана Семеныча взвешивалось на трестовских весах, а другим заносилось со всеми своими лич­ными данными в сопроводительную "гуртовую ведомость".

   Сам Иван Семеныч в это время стоял на улице, на крыль­це дома, и нанимал специалистов-гонщиков надолго: гнать гур­ты закупленной им скотины через три губернии - полями, степями, лесами, четыреста пятьдесят верст, - на скотобойню главного заготовительного пункта треста.

   Несмотря на трудность работы гуртовщика, желающих наняться к Ивану Семенычу в гонщики скота собралось очень много. Тут были и крестьяне, выбитые из своих хозяйств повтор­ной жестокой засухой; и городские рабочие, неудачно приехав­шие в свои родные деревни в неурожайный год; и случайные служащие, которым благодаря разным роковым обстоятельствам никак не удавалось поступить на должность; и опытные про­фессионалы-гонщики, теперь уже старики, а в былые времена гонявшие гурты богатых купцов из конца в конец через всю Россию; и, наконец, разный непонятный русский непоседливый, бродяжеский люд. Все они пестрой, шумной, беспокойной тол­пой осаждали Ивана Семеныча, возвышавшегося среди них, как на острове, на высоком крыльце дома.

  - Ты не ври, честно скажи, ты когда-нибудь по этому пути скотину гонял? - обращаясь к кому-то в толпе, спрашивал со своего возвышения Иван Семеныч, с листом бумаги в одной руке и с карандашом - в другой.

  - А как же не гонял, Иван Семеныч! - скосил удивлен­ное лицо деревенский парень в гуще толпы. - Известно, гонял!

   И, боясь, как бы Иван Семеныч не прекратил опроса, па­рень старался ни на секунду не выходить из поля его зрения, тянулся вперед, дрожал, ожидая дальнейших вопросов.

  - Дорогу знаешь? - продолжал спрашивать Иван Се­меныч.

   А как же ее не знать? - не спускал с него отупевших от волнения глаз парень. - Известно, знаю!

   Кто-то из толпы конкурентов во весь голос насмешливо расхохотался на слова парня.

  - Не врешь? - услыхав тот хохот, спросил Иван Семеныч.

  - Нет! Зачем я буду врать!

  - Четыреста пятьдесят верст пешком пройдешь?

  - Сколько хошь пройду!

  - Ну смотри, - предупредил его Иван Семеныч и в гра­фе принятых записал: "Ухов Иван".

   В задних рядах толпы раздались иронические замечания:

  - Кто, Ванька Ухов этой путей гонял? Да он сроду нигде не гонял. И зачем ему было гонять, когда он раньше хорошо жил, своей скотины бо знат сколько держал. У него с отцом мельница водяная была. Вот когда наплакалась вся наша обчества от него! Таких людей тут нанимают, а нас - нет. Когда б знала о таких порядках Москва!

  - Кто там сзади все время болтает разную чепуху, кри­тикует меня? - уставился глазами в толпу Иван Семеныч.- Каждого расспрошу, каждый будет иметь возможность расска­зать о себе! Богатых не принимаю! Чего' же вам еще надо!

  - Иван Семеныч! - волнуясь, закричал издали молодой крестьянин. - Не ошибитесь! Вы все больше записываете ста­риков, а они не дойдут, в дороге помрут: путь длинная!

   Молодежь дружно поддержала его.

  - Напрасно молодежь нанимаете! - в свою очередь закричал из толпы старик. - Молодые - они, известное дело, прежде всего кинутся на деревню, по девкам, весь скот вам порастеряют!

  - А это как есть! - раздался довольный смех всех стариков.

  - А по-моему, Иван Семеныч, - заговорил мужик сред­них лет, с черными вихрами, закрывающими его уши, лоб, брови, и со сверкающими из-под волос дикими глазами. - По-моему, не надо брать ни очень молодых, ни очень старых. Ни те, ни другие не выдержат: ночью обязательно уснут и упустят скоти­ну. А я бы сроду не спал. Сроду!

   И мужик, сверкнув глазами, ударил себя в костлявую грудь кулаком.

   Иван Семеныч рассмеялся:

  - Так бы за тридцать суток пути ни одной ночи и не заснул?

   Ни одной!.. Нипочем!.. Потому - мне лишь бы зара­ботать!.. Заместите меня!.. Не пожалеете!..

  - Иван Семеныч! - в то же время совали уполномочен­ному в руки записки, какие-то бумаги, справки, удостоверения. - Вот мои документы даже, посмотрите!.. Вот моя членская книжка, если не верите! Вот рекомендации от нашей потребиловки!.. Вот как пишет про меня профсоюз!.. Вот бумага от сельсовета, что у меня нет никакого имущества, как есть полный бедняк!

  - Слушайте! - с трудом перебил шум голосов просите­лей Иван Семеныч. - Вас много,