Нефедов Филипп Диомидович - Крестьянское горе

ыскакивали огненные языки и словно дразнили кого... Вверху, над самым пожаром, кружились голуби и не знали, куда лететь; они долго кружились, все белые и облитые ярким светом: то скроются, пропадут из глаз за облаком дыма, то опять покажутся и заблестят, засияют в поднебесье. А в озаренной пожаром улице все пустынно, все безмолвно... Одни собаки, взрывая под собою землю, поднимут на пожар головы и завоют. На противоположной стороне виднелись в куче ребятишки, с немым ужасом глядевшие на страшную картину деревенского бедствия. Как привидения, местами восставали перед огнем старческие фигуры, в бессилии размахивая дряхлыми руками...

   Но вот деревня стала наполняться живыми людьми. На помощь со всех сторон бежал и скакал народ. Поднялся крик, вой, стон... Ребятишки, заслыша баб, тоже принялись реветь. Все бегали, суетились и ничего не делали.

   - Купину, купину!* - закричал рыжий мужик, к избе которого огонь начинал уж подступать.

   - Тащите мученика Трифона! - слышались голоса.

   Терентий Захарыч, Степан и другие парни кинулись по избам таскать имущество. Бабы вынесли иконы: неопалимую купину и мученика Трифона. Они тихо рыдали и молились вслух:

   - Трифон-мученик... Матушка купина!.. Помилуй нас, купина!.. Угодник божий Трифон!.. Купина преподобная!.. Антипий, зубной исцелитель!.. Господи!..

   Мужики уж больше не бегали и не суетились; они молча стояли и глядели, как пламя разрушает их богатство - избы.

   Еремей Пахомыч в качестве старосты напрасно возвышал свой голос:

   - Што ж вы, православные, стоите? Спасайте именье-то!

   Никто ни слова.

   - Што же? Али и для себя нет охоты постараться?

   - Да што тут стараться-то,- отвечали мужики, - домов мы не спасем, а прочее-то што!..

   - Матушка купина! Чудотворец Трифон... отврати... Ангел-хранитель... Честная купина!.. Никола... Трифон! - молились бабы и глотали катившиеся по лицу слезы.

   Вдруг дядя Егор, взглянув на свою уже объятую пламенем избу, страшным голосом вскрикнул:

   - Батюшки! Ведь у меня в избе-то ребятишки!

   Всколыхнулись все от голоса дяди Егора. Мужики кинулись в разные стороны, закричали, замахали неистово руками - и только...

   - Родимые, болезные,- умолял прерывающимся голосом Егор,- спасите! Погибнут. Сгорят!..

   Мужики из кожи лезли вон, стараясь помочь грозившей беде: они еще пуще стали кричать, заметались из стороны в сторону и даже впопыхах опрокинули бабу с мучеником Трифоном...

   - Ай! - взвизгнула баба.

   - Спасай, робя, спасай проворней!

   Кто-то притащил кочергу, выброшенную из избы, другой лестницу, третий ведро с водой...

   - Ну, лезь! - раздались голоса, когда лестницу приставили к избе.

   - Лезь! Да как ты полезешь? - говорил мужик, стоявший у лестницы.- Чай, тамотка огонь: поди, спалит всего!

   - Ах, леший! Много тебя спалит: обожжет малость какую, и все!

   - Ладно! Полезай-ка сам, коли есть охота.

   Дядя Егор стоял как одеревенелый и не понимал, что около него происходит. Однако при последнем слове он пришел в себя.

   - Господи! - простонал мужик и повалился на землю.

   Явился Степан. Узнав, в чем дело, он вырвал у Еремея Пахомыча топор, бросился к лестнице, проворно взобрался, вышиб раму и пропал в окне. Минуты через две Степан снова показался в дыму, держа в охапке мальчика и девочку.

   - Примите! - крикнул он.

   К нему на помощь явился Василий. Сдав ребятишек, Степан опять исчез. Между тем крыша на избе давно прогорела, сгнивший потолок не вынес тяжести и обрушился. Густой дым так и повалил из прошибленного окна.

   С покоса притащилась жена Егора. Поглядев на кучку ребятишек, стоящих особо от больших, она с неимоверной быстротой проскользнула сквозь толпу, кинулась к лестнице и хотела уже лезть. Но тут выискались смелые мужики, которые оттащили ее и указали на спасенных детей. Мать и дети радостно и с плачем кинулись друг к другу.

   - Мамка!

   - Сердечные вы мои... Живы!

   Пожар не утихал. Уж половину деревни обхватило огнем, пламя так и рвало, так и метало. Народ сгрудился перед Егоровой избой и ждал, когда вылезет на волю Степка. Из прошибленного окна по-прежнему валил густой черный дым. Степан не показывался.

   - Што он там замешкался? - послышалось в толпе.

   - Эй, Степ, а Степ! - начали звать мужики.- Пора!.. Вылезай!.. Сгоришь ведь, черт ты эдакой!..

   Но Степан не вылезал. В толпе опять заговорили:

   - Пропал, видно!

   - Задохся парень!

   Постояли еще, поглядели и махнули все рукой.

   - Царство небесное! - проговорили наконец мужики и принялись креститься.

   - Примите святыню! - раздался вдруг голос из окна, и затем в дыму показалась фигура Степана. Одной рукой парень закрывал глаза, а другой придерживал две иконы. Мужики встрепенулись.

   - Вот так Степка! - шептал кто-то в толпе, ошеломленный ужасами пожара.

   Обгоревшие избы обрушивались. Пожар кончился: огонь дошел до широкого переулка и остановился на крайней избе.

   Тут неожиданно раздался скрип телеги, и перед глазами всей деревни явилась пожарная волостная труба, которую везли на одной высокой и до невероятности чахлой лошади. Как только въехала пожарная команда в деревню, десятский, стоявший у трубы, во весь голос грянул:

   - Воды! Живо у меня!

   - Опоздал Никифорыч, опоздал! - заговорили мужики.

   - Ничего! Мы свое всегда успеем сделать,- с необыкновенной торопливостью кричал Никифорыч, расправляя закорузлую пожарную кишку своими еще более закорузлыми руками.- Воды! Воды подавай... Идолы!

  

  

   Горько плакалась на судьбу свою Матрена; лежала она на потоптанной траве и громко жаловалась:

   - Ох-ох, житье наше бесталанное!.. Куда мы головушку свою денем?.. Ничего, ничего-то у нас нетути! Ох, горькие мы, горькие!..

   От крестьянских изб остались одни головешки, которые продолжали еще дымиться, да кое-где стояли наполовину уцелевшие печи, казавшиеся такими печальными да тоскливыми... Место, где прошел огонь, превратилось в черный пустырь. Везде лежала раскиданная движимость, состоящая из разного тряпья, решет, кадок, икон с нераспознаваемыми на них ликами святых и пр. Бабы разбирались в этом добре и выли. Мужики столпились около пожарной трубы.

   - Не спала, не видела, как снег на голову, беда пришла,- убивалась Матрена.- Ох, што нам теперича делать!

   Она хотела встать, но опять повалилась, села, прижала к коленям голову и все-то жаловалась и не знала, как помочь лютой своей беде.

   Иван Потапыч подошел к жене. Его рябое лицо, и без того худое, вовсе теперь осунулось и вытянулось, жиденькая бороденка висела сосульками, а на щеках не пропали еще пятна от недавних слез. Он зашел спереди Матрены и остановился; в руках у него была мутовка*. Долго стоял рябой перед женою оплакивавшей свою злую судьбу; наконец собрался он с силами и заговорил:

   - Матрена... Матрешь, полно!.. Ну што реветь-то, дура?.. Будет!

   Слова мужа еще подлили горечи.

   - Ох, господи! - надсаживалась Матрена.- Белянушка, голубушка! Придешь ты ужо из стада, где тебе, кормилице, ночь ночевать будет?

   - Ну, да што... пра, говорю, перестань! - успокаивал Иван Потапыч.

   Матрена вскинула голову, поглядела на мужа и с таким порывом отчаяния снова опустила ее, что даже слышно было, как голова стукнулась о колени.

   - Ничего... поправимся,- утешал муж.- Еще, слава богу, осталось кое-што... Глянь-ка, ты, что я те покажу!

   Матрена подняла голову.

   - Мутовочка! - сказал Иван Потапыч, показывая жене мутовку, и сказал таким голосом, что словно у него в руках невесть какое сокровище.

   - Ах, да уйди ты с глаз моих! - вскинулась на него баба.- Господи! За што ты это только меня наказываешь?

   Десятский* Никифорыч, стоя у пожарной трубы, говорил мужикам:

   - Ежели бы теперича не я да не энта машина,- прощай Голопузово! - ни единого, то есть, кола бы не осталось! Сичас издохнуть!

   - Ну, это ты, брат, врешь,- сказал лысый мужик.- Ты коли приехал? - добавил он, обращаясь к Никифорычу.

   - Это все едино. Коли не приехал, да приехал! А вам не грех бы меня водочкой попотчевать.

   - За што?

   - Как за што? А кто деревню-то спас?

   - Не ты ли уж это спасальщик-от?

   - А то кто же? Известно, я! Вы теперь, миряне, как думаете насчет эвтово дела,- повел речь Никифорыч ко всем мужикам, - нешто пожар бы притих, ежели бы я с огнегасительной не приехал? а?

   - Да ведь погорело уж все, как ты наехал,- ответил один из пожарных по прозванью Зайчик.

   - Как есть все! - подхватили мужики.

   - То-то вот и дело, што вы ничего не понимаете,- просвещал Никифорыч мужиков.- Разве вы никогда от умных людей не слыхали, што какой бы где страшенный пожар ни был, а как только эвту огнегасительную двинуть с места,- хоть бы она за десять верст была от пожара,- тою же минуту пожар кончится: огонь ее по ветру слышит.

   - Не слыхали, диковина! - говорили мужики.

   - А ты, Никифорыч, по ветру али другим манером слышишь водку? - ввернул слово Степан.

   - Мало тебе, Степка, рожу-то опалило! - накинулся десятский на Степана.- Погоди, сгоришь еще коли-нибудь, подлец!

   - А ты на што? Чай, дашь мне помощь по ветру.

   - От чего это у нас деревню спалило? - слышались голоса.

   - Да, глядеть, подложили со стороны?

   - Беспременно. Кроме - не от чего!

   Терентий Захарыч разговаривал с дядей Егором.

   - Плохо дело, Егор Кузьмич,- говорил он погоревшему мужику, - остались без ничего... Ты ребяток своих веди ко мне в избу, да и скотинку-то вели на мой двор загнать. А там, после покоса, и сам просим милости - место будет!

   - Спасибо, Терентий Захарыч,- промолвил дядя Егор.- Сами-то мы пока как-нибудь перебьемся, а детишек-то уж не оставь... Эх, наказанье божье... Обгорели до нитки...

   - Не робятенки ли уж как, играючи, подожгли? - пускалась в догадки одна баба.

   - Нету, тетушка, мы огнем не играем,- вступилась за всех случившаяся тут девчонка Пашка, - мы всё в прятки да в ловички играем!

   - Это, я полагаю, пастухи,- сказал рыжий мужик.- От них, шельмов, скоро житья нам не будет. Глядеть, они-то и подожгли.

   - Ну, им поджоги на што делать,- заметил Терентий Захарыч.

   - Нет, уж это верно,- настаивал рыжий.

   Действительно, трудно было узнать о причине пожара. Загорелась изба, в которой не было ни души, и понятно, что голопузовцы после разных догадок и соображений пришли к тому, что был поджог, и не от кого, как от пастухов.

   - Так неужели же, братцы, за все мои старания от вас и награждения мне никакого не будет? - не переставал усовещивать погорельцев Никифорыч.

   - Прохор Никифорыч,- заговорил нетерпеливо мужик, приехавший с пожарной трубой из Андреевского,- поедем! Ты знаешь, какая ноне пора-то; всякий час дорог. Поедем!

   - А для меня разе не дороги часы-то, а? - начал строго Никифорыч, обращаясь к мужику.- Да ты как же, однако, смеешь так говорить со мной? - продолжал десятский.- Ты нешто не знаешь, што начальство всегда почитать должно? За грубости эвти повинен ты теперя мне пол штоф купить!

   - Ладно, полштофы-то нам и самим тоже не противны,- отвечал мужик.

   - О тебе и слов нет. Ты должен мне выставить!

   - Выставлю, только сделай милость, поедем в село поскорее!

   Но, на счастье Никифорыча, половина голопузовцев решили, что сегодня о покосе и думать нечего: что бог даст завтра, а сегодня надо идти проведать хорошего человека, Ивана Николаева.

   - Может, што там и про поджог узнаем,- говорили некоторые.

   - А главное дело - с горя выпить надо,- напрямик объявили другие.

   - Беспременно надо! - весело ободрял благое намерение мужиков десятский.- Как же после такой страшенной планиды да не выпить? Садись, кто слабже ногами, ко мне на машину! Подвезу.

   На предложение Никифорыча мужики полезли на телегу.

   - Нехристи! - озлился на голопузовцев мужик, исправлявший обязанности возницы. - Нешто экой груз под силу животу-то? Слезьте!

   - Ничего, всех свезем! - кричал Никифорыч.

   - Эко, Никифорыч, как ты падок на чужое-то винище,- обличал десятского Степан.- Рад лошаденку замучить, благо не своя. И не совестно тебе опивать погорелых?

   - Ну, уж ты, Степка, погоди, я тебе припомню! Помяни ты мое слово: пропадешь, сгоришь, подлец! - грозил Никифорыч.

   Был полдень. Весело сияло на небе солнце, разливая по всей земле ослепительный свет и оставаясь безучастным к людскому горю. Белые облака, насквозь пронизанные солнечными лучами, стояли на прозрачном голубом небе; незамеченные, они пришли откуда-то и остановились, стали неподвижно на месте, как будто застыли; а вдали, на самом краю горизонта, поднималась целая группа больших облаков, но уже не белых, а темных и хмурых.

   Целая ватага, предводительствуемая Никифорычем, ввалила в кабак.

   С выражением сердечного соболезнования встретил голопузовцев целовальник Иван Николаич.

   - Ах, какое несчастие! Ах!..- зачастил целовальник.- Садитесь, садитесь, мужички! Что же это за попущение божеское на вас! Вдруг, нечаянно... Ах, создатель! И в какое время-то, в самый покос!.. Вам винца, что ли? Извольте, извольте!.. Экое несчастье!.. Ах, господа голопузовцы...

   - Сколько же вы, миряне, полагаете взять? - прервал сердечные излияния целовальника Никифорыч.

   - Да сколько,- промолвил лысый мужик, - надо четвертку. Отпустишь, Иван Миколаич?

   - С моим удовольствием! Извольте... Деньжонки сичас отдадите или после?

   - Вестимо, после. Какие тебе теперича деньги!

   - Миряне, возьмем-те полведерка,- посоветовал десятский, - ей-богу, вам теперя, при этакой-то горести большой, и полведра не хватит!

   - Ну, сперва четвертку-то разопьем.

   В кабаке сидел какой-то посетитель. На вид ему было лет под пятьдесят, с загорелым лицом, с длинными русыми волосами, на которых лежал слой пыли, и такою же бородою; одет был незнакомец в длинный нанковый кафтан, значительно пострадавший от долговременного ношения, и подпоясан кожаным ремнем. На столе перед ним стояла косушка, подле которой лежала суконная шапочка и кожаная с ремнем котомка. Рыжий, взглянувши на незнакомого посетителя, отозвал в сторону целовальника и тихо спросил:

   - Што это у тебя, Миколаич, за человек тут сидит?

   - А бог его знает! Должно быть, прохожий какой... А что?

   - Так... Глядеть, это поджигатель-от самый и есть,- решил вдруг рыжий.

   - Какой поджигатель! Да он и идет-то не со стороны вашей деревни, а от Андреевского.

   - Ну, значит, не то... Однако надо его повыспрошать.

   Голопузовцы уже присуседились к четвертной посудине.

   Никифорыч успел стаканчик выпить.

   - Гаврилыч, поди! - кликнули рыжего мужики.

   Странник вылил из склянки остаток водки в стакан, осенил себя крестным знамением, неторопливо выпил и тяжело вздохнул.

   Затем с грустью возвел он свои очи на четвертную посудину и испустил новый вздох.

   - О чем, странней человек, вздыхаешь? - обрадовался случаю рыжий мужик, чтобы начать выспрашивание незнакомца.

   - Ох! - вздохнул снова странник.- Скорблю я и сетую, человек честной, о напастях и невзгодах людских,- сказал странний человек и поник головой.

   Мужики оборотились все к страннику и уставились на него глядеть, а Никифорыч, пользуясь столь благоприятным случаем, незаметным образом изловчился не в очередь налить себе стакан и выпил.

   - Божий человек, значит,- сказал он вслух и тут же сейчас убрал целый огурец.

   - С чего же ты печалишься?- спросил рыжий у странника.

   - Как с чего, человече? - востосковался божий человек, вознося свое скорбью исполненное лицо то на мужиков, то на посудину.- Страна наша час от часу нищает, грады и веси огнем попаляемы, нивы и злаки добрые градом побивает... Ох, могу ли я не скорбеть и не сетовать! - заключил странник и испустил вздох на весь кабак.

   Мужикам становилось жалостно, но никто ничего не понимал.

   - Божий человек,- проговорил Никифорыч, нагнувшись к собеседникам.- Наливай, Иван Потапыч, наливай! - присовокупил он тоже не без грусти, видя, что из сосуда все убывает.

   - Откуда же ты, добрый человек, путь держишь? - продолжал спрашивать Гаврилыч, но далеко уже не так подозрительно, как сначала.

   - Был я, человече, во славном граде Костроме, поклонился там чудотворной иконе Федоровской божьей матери, а теперь направляю грешные стопы-свои во святой град Иерусалим. Слыхал ты, раб Христов, про сей великий град?

   - Как не слыхать, слыхал. И ты впервой туда идешь?

   - Нет, царь небесный уж дважды сподобил меня посетить град Христов, а теперь гряду в третий. О-ох!

   - Сысой Гаврилыч,- заговорил таинственно Никифорыч, вытягиваясь через стол и нагибаясь к рыжему мужику,- как же эвто мы сидим, бражничаем, а божий человек - он, може, в святые скоро угодит! - сидит тут в одиночестве и глядит на нас с печалью? Надо ему поднести!

   - И то дело,- согласился Гаврилыч.- Странней человек, не хочешь ли ты с нами выпить?

   Странний человек с кротостью взглянул на предлагавшего и смиренно отвечал:

   - Бог спасет, раб Христов, на твоем предложении брашна*. Выпил я здесь две малые чарочки, и довольно...

   - Ах, што ты, божий человек, говоришь! - возопил Никифорыч, приходя в отчаяние за новую четверть.- Да ты знаешь ли, може, через тебя господь нам милость великую пошлет? Как же ты отказываешься? Подойди и выпей.

   Странник приподнялся.

   - Велику ты, человече, честь мне воздаешь! - с должным смирением произнес он, приближаясь к брашну.- Недостоин я, грешный, таковых похвал ниже от человеков, ниже от скотей и всякой твари земной... Да будет по глаголу твоему,- прибавил странник, принимая стакан и обращая глаза на образ, светившийся в переднем углу.

   Никифорыч торжественно обвел глазами мужиков и проговорил:

   - Божий человек!

   - Присядь к нам, странней человек,- сказал Гаврилыч, давая место рядом с собою.

   Странник молча поклонился и присел.

   - Миряне честные,- заговорил несколько нерешительно Никифорыч,- с нами теперя сидит человек, кой всю святую землю своими ногами исходил. Потребуете другу четверть?

   - Што ж, можно и другую.

   - Иван Миколаич! Еще четвертку! - велел Сысой Гаврилыч.

   Иван Николаич, несмотря на то что мужики у него пили в кредит, не отказал в требовании гостей: он хорошо знал,- что его никогда и ни за кем не пропадет.

   - Закусочки тоже, Иван Миколаич, подай,- распоряжался Никифорыч, - огурчиков, капустки, ну, и рыжиков или груздочков, ежели у тебя есть!..

   Сельский мужик, также не забытый погорелыми, вспомнил, однако, что пора отправляться в Андреевское.

   - Прох Никифорыч, поедем! - сказал он десятскому.

   - Што ты, што ты, нечестивец, говоришь! - почти с испугом закричал на мужика десятский.- К нам в канпанью такой человек вошел, а ты вздумал домой звать? Поезжай, коли хочешь, один, а я - гори там все Андреевское! - ни за што теперя с места не двинусь.

   - Ну, так я один поеду. Прощайте, добрые люди! Спасибо вам!.

   - Ты только смотри у меня! Осторожнее будь,- наказывал десятский вознице.- Боже тебя сохрани, ежели ты да как попортишь эвту огнегасительную! Навеки пропала твоя голова!

   Вторая четверть пошла по рукам. Голопузовцы забыли про недавнюю беду, водка на время выгнала тяжелое воспоминание из голов, все были в самом благодушном состоянии и внимательно слушали печальника за землю русскую. Один Иван Потапыч, успевший скоро захмелеть, подпер обеими руками свою горемычную голову и бессмысленно глядел в стол. В открытое окно кабака несло, точно из раскаленной печи.

   - ...И плыли мы по морю-окиану, рабы Христовы,- рассказывал странник, пропустив уже стакана три.- На корабле все были странники и богомольцы. Плыли мы два месяца денно и нощно и не видели перед собою ни единого клочеца земли - кругом одна вода, везде окиан-море. Плыли еще долго и увидели, что наш корабль в пучину морскую несет. Восплакали тогда все странники и богомольцы. "Господи, не дай ты нам, грешным, без покаяния погибнуть!" - возопили на корабле все гласом велиим. Ох, рабы Христовы, страшно, вельми страшно!

   - Выпей, божий человек, выпей! - торопился рассеять страх паломника Никифорыч, наливая ему стакан, причем не забыл и себя.

   Странник перекрестился и выпил.

   - И бысть тьма на окиане-море,- продолжал странник,- такая тьма, что ни единого лица человеческого невозможно было рассмотреть на корабле... Поднялась ужасная буря, загремел по всему небу гром и забушевало окиан-море. Все мы тут грешники, пали ниц и с часу на час ждали себе лютой смерти... Вдруг ударила молния разверзлись небеса, и послышался нам глас самого Саваофа: "Восстаньте, окаянные!" Но ни один человек не дерзнул главы свои поднять: все лежали ниц, яко мертвые. Тут - не сочтите, рабы Христовы, за похвальбу или кичливость - глас Саваофа сугубо возгремел. "Хотел, говорит, погубить вас, злоязычное племя Каина, но ради единого праведника моего, Илариона, помилую всех!.." И ту же минутую, рабы Христовы, все утихло, просиял свет и корабль наш пристал к святому граду Иерусалиму...

   - Кто же такой это был у вас Ларивон? - спросил рыжий мужик.

   Странник потупится.

   - Меня, грешника, сим именем нарицают,- с невыразимым смирением и кротостью ответил странник.- Только я, по греховности своей, не смею сей глас божий на свой счет принять,- добавил смиренный Иларион.

   Все выпучили глаза на праведника. А целовальник, прислушивавшийся к разговору, махнул рукою за перегородку жене.

   - Божий человек, праведник! - закричал вне себя Никифорыч.- Пей, пей ты больше! Никто из нас, слушаючи такие слова, не достоин теперя пить с тобою...

   И Никифорыч, превратившись весь в самоотвержение, под влиянием благоговейного чувства к праведнику стремительно налил стакан и, позабывшись, моментально выпил сам.

   Целовальник, когда к нему вышла из-за перегородки жена, вполголоса сказал:

   - Послушай-ка, жена! Давешний прохожий какие истории рассказывает... Я полагаю, что ради этих историев голопузовцы скоро затребуют еще четверть: уж очень они занялись прекрасно. Присядь немного да послушай: уж очень любопытно!

   - Что ему не рассказывать,- проговорила целовальничиха, вскинув глазами на водку и закуску, стоящую перед мужиками, - ведь около этого вина куда хорошо!.. Вишь, как раскраснелся, ровно зарево! - прибавила она, посмотрев на странника.

   А странник между тем рассказывал все про святые места, какие он посетил, да различные чудеса, очевидцем которых господь сподобил его быть в сей греховной жизни. И по мере того как передавались чудеса, странник глубоко вздыхал и прикладывал десницу к склянице, в чем он превзошел всех голопузовцев, которые до того заслушались сладких рассказов, что даже про водку позабыли. Один Никифорыч, видя, как подвизается великий праведник, подвизался и сам: он то и дело наливал стакан и беспрестанно твердил:

   - Божий человек, божий человек!

   - Ну, а как много мощев в Ерусалиме? - осведомился рыжий Сысой.

   - Много, много и честных мощей во святом граде,- отвечал странник.- Одни угодники опочивают на вскрытии, другие - под спудом. Великое благоухание от них исходит.

   - Слышишь? - шептались за стойкою.

   - Слышу!

   - Какие же там угодники опочивают, странней человек?

   - Разные... разные святители и сподвижники, кои вели свою честную жизнь по заповедям господним. Пребывают в нетлении мощи архангела Гавриила... Жаль, рабы Христовы, одно только правое крылышко осталось на вскрытии, а все прочее, от мерзостей человеческих, паки в землю изыде и теперь под спудом!.. Удостоился я, грешный, видеть и часть лестницы господней, по которой сходил бог во сне к праведному Иакову в пустыне. И ныне на приступочках видны стопы ног божиих. Также почивает в нетлении и египетская тьма... О-ох!..

   - Больно бы гоже к ним приложиться,- проникся усердием лысый мужик.- Чай, от них, батюшков, исцеление есть?

   - Великое исцеление! При мне одна прокаженная, вся изъязвленная, покрытая власами, яко зверь в лесу дикий, прикладывалась к столбу Даниила пророка. В мгновение ока исцелилась!

   Зайчик, услыхавший про лес и любивший сам втихомолку съездить за деревцом в соседнюю рощу по причине малого запаса дров, вздумал навести справки о состоянии лесов в святой земле.

   - А каковы в той сторонке леса, странничек? - спросил Зайчик.

   - Леса?.. большие леса!

   - Ну, а как примерно, береза или сосна больше? - допытывался Зайчик.

   - Нет, таких деревьев там мало. Больше произрастают кедры ливанские и дубы,- отвечает странник, приближая к себе сосуд.

   - А крупное дерево?

   - Да такое крупное, человече, что ты себе и в помышлении не можешь представить! В толщину каждое дерево будет аршин двадцать, а в вышину даже измерять невозможно.

   - Го-го-го! Вот куда съездить-то! Знатную бы тогда можно избу себе выстроить.

   - Дерева важные! - позавидовали и другие мужики.

   - Што ж, поди, в тамошних лесах сторожа везде поставлены? - добивался до последнего Зайчик.

   - Никакой стражи нет, человече,- отвечал странник,- леса там вольные: кто имеет потребу в древе, тот приезжает и рубит.

   - Съезжу, беспременно съезжу! - одушевлялся Зайчик.

   - Одно только поведаю вам, рабы Христовы, что и леса в святой земле чудеса разные совершают,- продолжал странник, обтирая бороду и обводя глазами приятную компанию.- Раз вошли мы в такой-то лес, вошли,- и конца нет тому лесу! Поднимешь глаза кверху - и неба не видно; посмотришь вокруг - мрак и тьма, яко нощь во дни. И узнали мы, что нешто ни единого средства выйти нам из того леса. Горько восплакали тогда все и стали молиться. Прошел час, и другой... Поднял я главу свою на древо и вижу, сидит на верху древа птица большая и вельми красна. Узрела и меня сия птица, узрела и заговорила: "Ты ли это, праведник Иларион?" Содрогнулся весь я от сего гласа и отвечал со смирением: "Аз грешный!" А птица паки возглаголет: "Гряди, праведник!" Смотрим - а леса и нет, исчез, стоим мы перед Иосафатовой долиной и на близком расстоянии от нас протекает священная река Иордан...

   - Ах, божий человек! - воскликнул Никифорыч.

   - Какая же это птица была, что по-человечьему умеет говорить? - полюбопытствовал рыжий мужик.

   - А птица это называется Ибрагим-птица... Много в лесах святой земли сей птицы обитает...

   - Удавлюсь! - закричал вдруг Иван Потапыч и вскочил с места, страшно поводя кругом широкими зрачками.

   Никифорыч, испугавшись и не помня себя, схватил Ивана Потапыча за волосы.

   - Што ты, што ты, шальной, выдумал? - закричал десятский, когда опамятовался, не переставая трясти из всей мочи рябого мужичонку и пригибая его к скамейке.- Здесь праведник божий про Ибрагима-чудотворца рассказывает, а ты вздумал давиться. Выпей поскорее, выпей! Исцеление получишь!

   Иван Потапыч последовал совету Никифорыча, взял стакан, поднес к губам, но, не отпив и половины, судорожно отбросил от себя.

   - Што же ты льешь, свинья? - крикнул на него десятский.- Коли не хошь сам, другие выпьют... А то, на-тка, льет, рябая рожа!

   - Господи, што за жисть моя! - выговорил рябой и закрыл лицо руками.

   Странник, с большим прискорбием взирая на горемычного мужика, вздыхал и пил.

   - Поддержи себя, человече, поддержи! - ободрял странник Ивана Потапыча.- В уныние христианину не подобает вдаваться, ибо уныние есть грех смертный. Воспряни духом, и здрав будеши телесы своими! - прибавил странник и налил стакан.

   - Да ты что же, божий человек, за всех пьешь? - не вытерпев наконец, заметил Никифорыч.

   Странник посмотрел на своего обличителя, испустил тяжелый вздох и прорек:

   - О человече! Почто ты порицаешь мя? Или не видишь, злонравный, что я скорблю и сетую за убогого брата моего?

   - Скорбеть ты волен, сколько хочешь, а вино один не пей!

   Мужики вступились за страннёго человека.

   - Што у тебя за ненасытная утроба, Никифорыч? Пьешь, пьешь, а все те мало, все недоволен!

   - Божий человек, да ты што же, однако, делаешь? - не глядя на мужиков, выходил из себя Никифорыч, видя, что странник снова берется за посудину.- Не стерплю - с места не сойти! - не стерплю такой обиды!.. Всю бороду я тебе, божий человек, измочалю!..

   - Ну, шалишь, за страннёго-то человека и мы те бока пощупаем,- заговорили мужики.

   По всей вероятности, борода странника пострадала бы от руки Никифорыча, пострадал бы и сам Никифорыч от рук погорельцев, начинавших чувствовать хмель в голове, если бы в это самое время не вбежал в кабак мужик и не крикнул:

   - Што вы тут сидите! За овинами поджигателя видели!

   Эта весть приостановила в самом начале имеющее произойти побоище. Голопузовцы быстро поднялись, а Иван Потапыч открыл лицо и проговорил:

   - Поджигатель?.. Убью...

   - Сичас ребятенки на деревню прибежали и сказывали,- продолжал мужик.- Они играли на задворках и заприметили, што по овинам шныряет какой-то человек.

   - Так бежим проворней,- закричал рыжий Сысой,- а то улизнет как раз!

   Странник, находя настоящую минуту как нельзя более удобной для спасения своего грешного тела, прошмыгнул к столу, за которым беседовал до прихода голопузовцев, схватил котомку с шапочкой и, не говоря слова, пятком, пятком - и прямо в двери, только его и видели!

   - Не много же у вас осталось,- промолвил мужик, принесший весть о поджигателе, тряся посуду и выливая последки в стакан.

   - Божий человек! Да где же ты? - хватился странника Никифорыч.- А, убег!.. Догоню,- утроба моя тресни, ежели не догоню... Ах, подлец! - И Никифорыч, слегка пошатываясь, отправился догонять божьего человека.

   Голопузовцы тоже удалились из кабака вслед за Никифорычем.

   - Хорошо, что пришел этот мужик,- сказала по уходе гостей целовальничиха,- а то исполосовали бы они друг дружку... Досталось бы и прохожему!.. Трезвы,- сидят смирно, а выпьют,- и пойдут себя уродовать да кровянить. Не надивлюсь я, глядючи на этих мужиков!

   - Хошь ты дивись, не дивись, а выпили бы они еще четвертку, если бы не прибежал этот мужик,- сказал Иван Николаевич.- Поставь-ка, жена, самоварчик,- прибавил он и полез поправлять светильню в лампадке, висевшей перед образом.

  

  

   Тихо стояла высокая рожь в поле; налившийся колос словно заснул и не шелохнется. В знойном воздухе ничто не дунет, ничто не пахнет. Солнце так и палит, так и обливает. Порой наплывает на него облачко и скроет на время, но потом оно снова выглянет, опять все выйдет и сильнее, ярче обольет землю своими золотыми лучами. Вдали задымилась черная туча. На селе благовестят к вечерне.

   На задах деревни Голопузова, у овинов, толпился народ. Человек пятнадцать больших и малых с кольями и лопатами ходят из одного овина в другой и выслеживают поджигателя.

   - Да куда он, проклятый, девался? - говорили мужики, чувствовавшие угощение Ивана Николаевича.- Ищем, ищем и найти его не можем!

   - Смирней, православные, смирней,- предостерегал толпу дядя Егор.- Вы легонько! Эк станете кричать, он, пожалуй, и зароется где, тогда совсем уж не сыщете.

   - Уж только бы нам найти его!

   Не находят, однако, и следов.

   - Где вы видели-то его, сопливые? - спрашивает лысый мужик у ребятишек.

   - Здеся-тка,- отвечает один,- вон тута-тка все шмыгал! - показывает мальчуган на овины.

   - Весь он черный да шаршавый! - пояснил другой.

   Только успел проговорить мальчуган, как из овина выбежал какой-то мужичонка без шапки, весь лохматый, в худом зипунишке и в дырявых лаптях; он увидел перед собой грозную силу и кинулся во всю прыть бежать.

   - Вот он! Вот он! - закричали ребятенки.

   - Лови, лови! - заревели все и бросились за беглецом.

   - Ты што за человек, а? - строго начал допрашивать рыжий Сысой, ухватив мужичонку за шиворот.

   - Пустите меня к нему! - кричал Иван Потапыч, прорываясь сквозь толпу и засучивая рукава.

   - Подожди! - остановил рябого дядя Егор.- Сперва надо узнать, что он за человек!

   - Што ж ты молчишь! Говори: кто ты такой? - спрашивал Сысой.

   Мужичонка весь трясся и не отвечал ни слова.

   - Не говорит. Ну-ка, обыщем его, Гаврилыч! - сказал дядя Егор.

   Мужичонка тотчас был обыскан. За пазухой у него нашли коробку спичек и несколько лоскутов бумаги.

   - Поджигатель! - заревел Сысой.- Это што у тебя, подлец, а? - И затем, не дожидаясь ответа, рыжий хватил поджигателя по затылку.

   Иван Потапыч вынырнул из толпы - и прямо на мужичонку; вцепился в лохматую голову и посинел от злости.

   - Ты... изверг! - шипел он в бешенстве, вырывая целые клочья волос из головы мужичонки.- Ты избушку мою спалил!.. Бобыль я теперича стал...

   Другой мужик хватил поджигателя лопатой.

   - Православные, погодите! - стал унимать начинавшую уже свирепеть толпу дядя Егор.- Отведем его в деревню, там и расправа ему будет.

   - Нет!.. Я загрызу его,- прошептал рябой с налившимися кровью глазами и пеною у рта.

   С большим трудом оттащили рябого. Повели в деревню.

   Ребятишки первые туда прибежали. Сильно запыхавшиеся, они кричали:

   - Мужика... ведут! Чужого... мужика ведут!

   - Ай, это поджигателя-то, видно? - спрашивали бабы.

   - Да, его!..

   Между тем черная туча незаметно росла, раздвигалась во все стороны и медленно подходила к Голопузову. Солнце по-прежнему ярко сияло.

   Толпа с кольями и лопатами вступила в деревню.

   - Поджигатель! Поджигатель!..- каким-то зловещим гулом переносилось с одного конца улицы на другой.

   Густой массой обступили лохматого мужичонку.

   - Анафема! Што ты сделал? - голосили бабы.

   - Отдайте нам его! - кричали другие.- Мы с ним по-своему распорядимся!

   Рыжий Сысой допрашивал поджигателя.

   - Сказывай перед всем миром: по своей ли ты воле поджег деревню али подослал тебя кто? Ну, говори!

   Мужичонка, бледный и дрожащий от страха, все молчал и так глядел на допросчика, что у дяди Егора невольно вырвалось:

   - Господи! Да што он так глядит?..

   - Врешь, подлец, не разжалобишь! - рычал огненный Сысой.

   - На кол его, на кол!

   - Дайте нам волю над ним! - упрашивали бабы.- Мы знаем, что с ним, анафемой, сделать... Дайте!

   - Да говори же, дьявол!..

   - Притворился, злодей! Молчит!..

   - Братцы, в воду его!

   - Нет, православные, не делайте этого! - испугался дядя Егор.

   Но толпа рассвирепела:

   - В воду! В воду!..

   - Топить я его не дам,- выступил Степан, молча до того следивший за ходом дела.

   - Не дашь? Велик ты человек: не дашь!..

   - Не дам! - повторил Степан и загородил собою мужичонку.

   - Послушайтесь его, православные,- уговаривал дядя Егор, - не берите вы на душу такого греха!

   Напрасно. Степаново заступничество окончательно привело толпу в неистовство.

   - И Степка с ним заодно! Ах, вор! Мошенник!..

   - Што вы, миряне, он у меня не таковский,- вступился было отец за Степана.

   - Знаем мы: не таковский! По роже его, по роже!

   Принялись за Степана. Посыпались удары...

   - Так черт с вами, олухи! - проговорил избитый со злостью и вышел из толпы.

   Управившись со Степкою, толпа снова принялась за поджигателя.

   - Тащи его в пруд, в пруд!

   - Дело! В воду, в воду!

   Мужичонку поволокли к пруду.

   - Ну, бери его за руки да за ноги!

   Взяли, связали веревкой по рукам и ногам и, подняв на воздух, опустили на землю.