Лукашевич Клавдия Владимировна - Бедный родственник

   К.Лукашевич. Заветное окно - М.: Православный паломник, 1997. - 186с.

   Scan: Change Ange; OCR, SpellCheck: Kapti, 2009г

  

  

  

   Дело было под вечер. По снежной почтовой дороге ехала кибитка. Уныло позвякивал колокольчик; пара чахлых лошадок плелась тихо; ямщик дремал на козлах; кажется, дремал и седок, плотно закутавшись в шубу.

   Дорога была ровная; снег пушистый и ослепительно белый: он, вероятно, только что выпал и не успел почернеть от езды. Воздух был прозрачный, с легким морозцем. В такую пору ехать - одно наслаждение. Но не так думали седок и ямщик.

   Темнело. На далеком синем небе загорались ранние звезды, по белому снегу виднелась дорога, по сторонам ее - мелкие кустарники, вдали обрисовывались темные силуэты не то гор, не то леса.

   Ямщик вдруг встрепенулся на козлах и подогнал лошадей. Седок тоже оправился и сел поудобнее. Он не спал и из-за приподнятого воротника зорко следил за ямщиком. Тот, покрикивая на лошадей, повернулся и посмотрел на седока из-под рукава своего кафтана. Лицо у него было круглое, с бородкой, черты лица крупные; сам он был коренастый детина, широкоплечий, высокого роста.

   - Как он на меня странно смотрит", - подумал седок, приподнялся с сиденья, опустил воротник и закашлялся.

   Ямщик замахал кнутом и звонко свистнул на лошадей.

   "Свистит... Дает о себе знать", - подумал седок

   - Послушай, любезный, - сказал он. - Ты у меня так свистеть не смей!

   Ямщик ничего не ответил, но, проехав с версту, снова обернулся и в упор посмотрел на седока.

   "Опять смотрит, - подумал тот. - Ну, погоди ж ты! - Я тебя приструню, приятель"

   Ямщик, кажется, хотел свистнуть, но как бы вспомнил что-то, и из его рта вылетел неопределенный звук вроде шипения, который моментально замер.

   Седок завертелся в кибитке и сильно крякнул.

   Ямщик быстро обернулся и посмотрел на него пристально и долга

   Тогда седок привстал в кибитке и, положив руку на плечо ямщика, сказал отрывистым и резким тоном:

   - Послушай, любезный, если ты еще раз обернешься и станешь так на меня смотреть, то я всажу тебе в спину пулю. Слышишь? У меня ведь в руках револьвер. Так и знай!

   Ямщик опять ничего не ответил, но как-то весь съежился на козлах и погнал шибко лошадей. Откуда у тех и прыть взялась!

   Кибитка, подпрыгивая, пролетела стремглав по мосту, поднялась на гору и спустилась в лощину. Дороги была глухая: ни прохожих, ни приезжих; по обеим сторонам темнел густой лес. Деревья, запорошенные снегом, стояли близко друг к другу и, раскинув широко ветви, казались сказочными великанами.

   - Что ты гонишь лошадей как сумасшедший? - крикнул сердито седок.

   Ямщик молчал и, не обращая внимания на слова барина, стал еще сильнее хлестать кнутом по худым бокам лошадей. Кибитка неслась, как стрела, по темной лощине

   - Не смей так гнать лошадей! Слышишь!? Тебе я говорю! Поезжай тише... Ты что же это?! Тише!" - кричал барин, привстав в кибитке и схватив ямщика за плечи.

   - Сидите себе, барин. Я знаю, что делаю... Не впервые...Тут место нехорошее. В этой лощине всяко бывает. Поскорей бы из нее выехать, - тревожным голосом ответил ямщик, не оборачиваясь.

   Не успел он это сказать, как в то же мгновение на повороте, из кустов, с правой стороны дороги выскочили двое людей; они громко закричали, чем-то махнули и бросились к кибитке. Испуганные лошади шарахнулись в сторону и остановились, так как зацепились постромками за кусты. Затем произошло что-то ужасное: крики, возгласы, брань, возня, грохот, борьба. В темноте ничего нельзя было разобрать. Седок беспомощно кричал, порываясь выскочить из кибитки, но его толкали в грудь, стягивали с него шубу, тащили шапку, рылись в его вещах. Наконец сильные руки закрыли ему рот и сдавили горло; в то мгновение в его голове мелькнуло, что все уже кончено; затем он потерял сознание...

   Сколько времени прошло - неизвестно, но когда барин очнулся и пришел в себя, то почувствовал, что кто-то его сильно трясет, шевелит, а над ним раздается басистый испуганный голос:

   - Барин, а барин! Да ты жив аль нет? Барин! Живы ли вы?!

   - Жив, - ответил тихо седок и пошевелился.

   - Ну, слава Богу! А кок я-то испугался! Думал, вы померши!

   - А ты кто такой?

   - Ямщик ваш! Аль еще не признаете?

   - Где же мы? Что со мной случилось? - очнулся седок и вздрогнул: ему стало жутко

   - Едем по дороге... Такая беда вышла. Говорил ведь я. Это место такое проклятое! Тут "они" прячутся. Всякое бывает.

   - А теперь-то мы где? - снова переспросил седок, тревожно оглядываясь кругом

   - По дороге едем. Не бойтесь. Действительно, они ехали по ровной дороге в той же самой кибитке. В вышине ярко горели звезды; кругом расстилалось снежное поле; было тихо и морозно.

   Седок, совершенно пришедший в себя, увидел, что на козлах сидит тот же ямщик: он повернулся к лошадям спиной, нагнулся к барину и смотрит на него участливо и улыбается, причем на круглом лице сверкают белые зубы.

   - Что это было такое? - содрогнувшись, спросил седок.

   - Напали бродяги... Они часто в этой лощине прячутся...Тут им лафа... Мост близко, лес, овраг, крутой поворот... Место скверное...

   - А ты-то как же? - спросил барин. Он хотел этим сказать: "А разве ты не был с ними заодно?" Но ямщик его не понял.

   - Я-то ничего. Здорово им всыпал, - отвечал он. - Будут меня помнить. Не на таковского напали... - Я и на медведя один на один хаживал, а таких-то дохлых и еще бы с десяток отделал... Тот, что вас придушил, у ценя кубарем в овраг скатился. Не знаю, жив ли...

   - Спасибо тебе, голубчик, большое спасибо... Никогда не забуду твоей помощи... Ты, может быть, меня от смерти спас... Век не забуду, - проговорил барии, и у него на душе стали радостно и весело.

   - Что тут за благодарность? Я шибко испугался, думал, что вы померши... С вами такой оморок вышел.

   - Еще бы! Негодяй так стиснул мне горло, что казалось - и дух вон... Я человек больной, слабый... Где же мне с ними бороться!.. Спасибо тебе, голубчик, что спас... Если бы не ты, не знаю, что теперь бы со мной было...

   - Вещи ваши я все собрал и в кибитку сложил... Они их повытаскали да по снегу раскидали... Кажись, что ничего не пропало...

   - Что вещи...Дело шло о жизни! Вещей не жаль...

   - Как не жаль, - возразил ямщик. - Все, поди, трудом нажито... Как не жалеть!

   Ямщик задумался и долго молчал, потом обернулся к седоку и, улыбнувшись, проговорил:

   - Барин, а знаете ли, что л вам скажу?! Ведь я вас боялся...

   - Ты боялся меня? - удивился барин.

   - Да. На прошлой неделе один такой же барин, как вы, в этой же лощине ямщика убил и лошадей его угнал... И посейчас не нашли...

   - Может ли быть? - поразился барин.

   - Верно. Спросите в городе - все скажут.

   - Оттого-то ты на меня так подозрительно смотрел?

   - Так, так. Боязно было, - подтвердил ямщик.

   Барин громко рассмеялся. Ямщик посмотрел на него с удивлением.

   - Ну, братец мой, скажу тебе откровенно, а я ведь тебя боялся, - сказал седок.

   - Меня? Вот тебе и раз!

   - Да. Мне казалось, что ты и свистишь кому-то, и лошадей гонишь нарочно, и на меня подозрительно смотришь...

   - То-то вы всё сердились...То не гляди, то не свисти, то тише... Я думаю, - тут не ладно... Да еще вы меня пулей припугнули... Боязно было.

   - Какая там пуля! Я и стрелять-то не умею.

   Седок и ямщик громко и весело смеялись, вспоминая, как они трусили друг друга.

   Вдали, немного в стороне, замелькали огни.

   - Это моя деревня. Растеряево называется, - сказал ямщик. - Тут у меня избенка. Семейство живет. Завернули бы вы, барин, обогреться и с перепугу оправиться. У меня и самоварчик есть. Моя баба живо все справит.

   - Ладно, голубчик, согласен.

   Барин чувствовал большое расположение к этому ямщику и охотно согласился на его предложение, думай его этим порадовать.

   Кибитка свернула с тракта и, проехав несколько десятков саженей, промчалась по деревенской улице и вскоре остановилась около маленькой избы в три окна, занесенной снегом. Изба находилась посреди бедной, тихой деревни. Две собаки бросились с лаем к приехавшим, кое-где показались люди, и на звук почтового колокольчика из избы выбежала женщина и мальчик лет восьми.

   - Тятенька! - радостно воскликнул мальчик, бросаясь к ямщику.

   - Молчи, молчи, сынок, - сказал приехавший, погладил мальчика по голове и указал на барина, вылезавшего из кибитки.

   - Маша, поставь-ка нам скорее самоварчик. Мы с барином в снегу побывали, - сказал ямщик жене.

   - Неужели ты барина вывалил? Кажется, Степа, за тобой этого не водилось. Что за грех такой?! - укоризненно проговорила женщина, скрываясь за калитку.

   Приехавшие вошли в избу. Здесь было низко, душно, бедно, - как в тысячах подобных изб на Руси.

   Хозяйка хлопотала около стола; барина усадили на скамейку в красном углу; ребятишки обступили ямщика, ласкались к нему и что-то шептали, искоса поглядывая на барина.

   Когда ямщик рассказал жене о том, что с ними случилось дорогой, - она сначала остановилась как окаменелая, вся побледнела, потом заплакала и стала быстро креститься.

   - Вот какое его дело... Того и гляди, сиротами останемся. И всякого-то человека жаль...А такого-то, как наш, и ввек не оплачешь... - проговорила сквозь слезы женщина.

   - А разве твой муж хороший? - шутливо спросил барин, чтобы отвлечь хозяйку от грустных дум.

   - Хороший... Нечего таить, барин, - хороший: не пьет, не кутит и нас бережет, жалеет... - быстро ответила женщина.

   - Перестань! Что за похвальба?! - недовольным тоном ответил ямщик.

   Но жена взглянула на него таким ласковым взглядом, что приезжий барин сразу понял, что в этой бедной хатке живут мир да любовь.

   - У вас, кажется, большая семья? - спросил барин.

   - Четверо ребят, да нас двое, да мать старуха, да еще тетка убогая... Много нас. Жить нелегко. Мы безземельные... Доходы нынче плохие... Тракт наш тихий. Хочется и ребят в люди вывести... А учить-то не из чего...У меня двое старших очень смышленые, так и рвутся к науке, - рассказывал ямщик.

   - Полно тебе, Степа, Бога гневить... Будешь ты жив да здоров, - справимся... И ребят подымем...Может, и до науки доведем... Что за беда, что недохваты... Не мы одни бедствуем...Зато живем, хоть и в бедности, да не в обиде, - задушевно говорила женщина и по-прежнему смотрела на мужа хорошим взглядом.

   Приезжий подошел к детям и погладил белокурые головки. На него из-за спины отца глянули пытливые, добрые детские глаза,

   - Что? Хочешь учиться? - спросил барин старшего мальчика.

   - Хочу. Шибко хочу. Вот и Варюшка хочет. Только тятьке с мамкой на кафтан и на сапоги не сбиться, - бойко ответил мальчик.

   - А как тебя звать?

   - Ванькой.

   - Вот славно. Значит, мы с тобой - тезки.

   Барии вздохнул, в его душе шевельнулось чувство невольной зависти к этому ямщику, у которого такие славные дети, и ласковая жена, и этот бедный угол, где его всегда нетерпеливо ждут и встречают с такой радостью.

   Он с грустью подумал: "А меня никто не ждет, никто не встретит радостно, никто не позаботится... Скверно жить на свете одинокому человеку".

   Между тем хозяйка приготовила на стол и приветливо сказала:

   - Жалуйте, барин. Отведайте, что Бог послал...Не осудите нашу бедность!

   На столе стояла похлебка, лежала краюха черного хлеба и кипел самовар

   - Что же ты, Маша, сахару-то не дала? - спросил ямщик

   Жена его полезла в сундук и долго там рылась; наконец она достала какую-то тряпку, вывернула из нее коробку, а из коробки высыпала на блюдце пять кусков сахару.

   Детские головенки приподнялись, вытаращенные глаза с умилением посмотрели на сахар, рты облизнулись.

   Приезжий барин взял два кусочка сахару с блюдца и дал ребятишкам. Ямщик с женой переглянулись: у них больше не было сахару, а потому мать незаметно отняла его у ребят; те хотели было захныкать, но, увидев строгий взгляд отца, замолчали.

   Попили чаю, потолковали о случившемся, погоревали и стали собираться в путь. Барин, вынув кошелек, достал десять рублей и, подавая хозяйке, сказал:

   - Вот возьми, голубушка, от меня... Спасибо на угощенье, за ласку...

   - Нет, нет! Что вы, барин! Какая тут плата... Мы поберегли вас не из корысти, - чем Бог послал... Не обессудьте... А денег я не возьму. Жалуйте на перепутьи и в другой раз.

   - Возьми, милая, не обижай меня. Это ребяткам на гостинцы. Пусть помнят, что их отец меня от смерти спас. И я этого никогда не забуду.. И к вам еще заверну...

   - Нет, барин, так не полагается... - сказал обидчиво ямщик, отводя руку с деньгами. - Я пожалел... Неужто ж за это платить?

   Приезжий не стал настаивать, но, усевшись в кибитку, подозвал старшего сынишку ямщика, приласкал его и, когда лошади тронулись, зажил в его руку десятирублевую бумажку. Кибитка помчалась, колокольчики зазвенели, и снежная пыль полнилась столбом.

   Дорогой седок с ямщиком разговорились.

   - Я еду на родину" - рассказывал барин. - Много лет я здесь не был. Стосковался. Тут в городе у меня живут родные племянники. Оба теперь женаты, и дети есть. Давно я их не видел. Оставил еще детьми. Славные были мальчики, особенно Васенька - такой курчавый, красивенький, добрый...Весь был в нашу семью, а другой, Антоша, на мать был похож. Более двадцати пяти лет я их не видел. Захотелось кровных повидать, около них пожить, детей их понежить, по родным местам побродить. Стар стал, прихварываю... Вот и потянуло сюда. Захотелось тут дни остальные спокойно дожить...

   - Правда ваша, барин, родная сторонушка - все равно, что матушка родимая - Так душа к ней и льнет: как на чужбине ни хорошо, и все по родине стоскуешься. Да мне бы, кажется, на чужбине да без своих и месяца не выжить... Сердце сгорело бы... Верно, барин... Оттого и вам невмоготу - говорил ямщик, с участием взглядывая на седока.

   В это время вдали опять замелькали огни. Это был маленький уездный город - цель путешествия барина. Он тревожно стал всматриваться, и когда они въехали в тихое предместье, то сердце его радостно забилось, и слезы навернулись на глаза. Здесь, в этой глуши, он родился, здесь он жил с родителями, ребенком бегал по улицам и знал каждый дом, каждое дерево, каждый уголок...

   И много милых сердцу воспоминаний промелькнуло в его голове из далекого детства.

   Кибитка остановилась у ворот гостиницы.

   - Спасибо тебе, голубчик. Никогда не забуду я твоей услуги. Бог даст, еще увидимся. Скажи же мне, как тебя звать? - говорил приезжий, расставаясь и расплачиваясь с ямщиком.

   - Спасибо и вам, барин, на добром слове...Звать меня Степаном Ивановым, а по прозванию Колченогим... Коли поехать куда захотите, - только на почтовой станин и закажите... Меня тут все знают. Прошенья просим, барин! Дай вам Бог хорошо тут пожить.

   Они расстались, довольные друг другом.

   На другой день приезжий встал рано в самом радостном настроении. Это был человек уже очень не молодом, поседевший, сгорбленный; на его бледном, болезненном лице лежали глубокие морщины, и в глазах выражалась затаенная грусть.

   Он подошел к окну гостиницы и рассмеялся. Как раз напротив, на сером полуразвалившемся домишке, красовалась большая вывеска, на ней изображены были двое мужчин: один держал другого за нос и чем-то вроде огромного ножа брил ему щеку. Над этим изображением было написано огромными буквами: "Здесь стригут и бреют".

   Приезжий узнал и этот дои и эту вывеску. Он видел их много лет тому назад, и они остались неизменными. Он узнал и улицу, и дома кругом, и местность вдали.

   Вошедшая прислуга с самоваром прервала его думы, барин стал расспрашивать ее обо всем в городе и особенно интересовался братьями Хлебниковыми. Словоохотливая женщина рассказала ему многое, но мало утешительного.

   Приезжий вышел на улицу. Это было незадолго до праздника Рождества. Даже в этом глухом городе заметно было оживление. Всюду убирались, скребли, мыли, чистили, куда-то спешили; около двух домов на снегу лежали елки, должно быть, только что привезенные из лесу

   Приезжий исходил город вдоль и поперек; на это понадобилось немного времени. Около одного дома, приютившегося на берегу маленькой речонки к окруженного густым садом, он долго стоял и смотрел не то с грустью, не то с умилением, слезы застилали его глаза; затем он глубоко вздохнул и тихо побрел по деревянным мосткам, оборачиваясь и посматривая назад.

   Около 12 часов дня приезжий звонил около калитки невзрачного и довольно грязного дома.

   Отворила молодая деревенская девушка, растрепанная и неуклюжая на вид.

   - Вам кого? - с удивлением спросила она.

   - Здесь живет Антон Алексеевич Хлебников?

   - Здесь. Только его дома нет. Он на службу ушел.

   - А барыня дома?

   - Дома. Только она белье гладит.

   - Ну, ничего. Я зайду.Скажи барыне, что ее хочет видеть приезжий родственник

   Девушка живо шмыгнула в дом; приезжий прошел за ней; они вошли в прихожую, в которую выходили три двери, - из одной тянуло кухонным чадом и чем-то жареным.Прислуга быстро закрыла все три двери, сама исчезла, и вошедший очутился в полном мраке. Он простоял тут довольно долго и подумал: "Однако для начала удачно, нечего сказать".

   Наконец дверь из кухни отворилась и на пороге показалась очень полная женщина, низенькая и круглая, как шарик, в широком капоте.

   - Не узнаете меня. Анна Ивановна? - спросил приезжий.

   - Нет, извините, не узнаю.

   - Я - Иван Васильевич Хлебников, родной дядя вашего мужа.

   - А-а-а-а! Милости просим. Очень рада! Пожалуйте в гостиную.

   Хозяйка засуетилась и широко распахнула дверь в парадную комнату. Приезжий разделся и вошел.

   - Садитесь на диванчик. Там удобнее, - предложила Анна Ивановна, а сама грузно опустилась в кресло.

   - Вот я и на родину приехал! Так сюда тянуло. Вся душа изныла в тоске. Как завидел вдали наш город, так даже слеза прошибла.

   - Конечно, приятно подъезжать к родному городу, - согласилась хозяйка.

   - Как же вы поживаете? Что Антоша? Давно я ничего не слышал о племянниках... Большая ли у вас семья?

   - Ничего, живем мы хорошо...Муж служит. Старший мальчик у нас в прогимназии учится, а двое маленьких еще дома

   - Покажите мне ваших деток! Я так хочу с ними познакомиться

   - С удовольствием...Только они у меня ужасные шалуны, - сказала хозяйка м направилась в соседнюю комнату; она пробыла там очень долго, должно быть, прихорашивал своих детей.

   Наконец в гостиную, как ураган, ворвались два буйных мальчугана; у одного под глазом виднелся большой синяк. Они смело подбежали к приезжему и закидали его вопросами:

   - Ты наш дедушка? Что ты нам привез? Каких ты нам привез гостинцев? Отчего у тебя такое лицо?

   - Дети, перестаньте! Как вам не стыдно. Что подумает дедушка! Вот я папе скажу! Слышите? Перестаньте! - уговаривала мать.

   Дедушка не успел еще ничего ответить и приласкать своих милых внуков, как они накинулись на книги, на альбомы, на разные мелкие статуэтки, очевидно, для них запрещенные. Мать с ужасом оберегала все эти вещи от грозного нашествия. Мальчуганы теребили их руками, отнимали друг у друга, спорили.

   - Миша и Коля, идите теперь в детскую... Идите. Вы познакомились с дедушкой - и довольно... Ну, поцелуйте дедушку... Не трогайте же ничего, - испуганно твердила мать, оттаскивая шалунов.

   Но те упирались и подняли рев;

   - Не хотим целовать дедушку! Не хотим в детскую! - кричали они.

   С трудом мальчуганы были увлечены матерью из гостиной,

   - Где же вы остановились? - спросила хозяйка, вернувшись после борьбы с сынками и желавшая загладить неприятное впечатление.

   - В гостинице.

   Что же вы, на побывку или навсегда?

   - Думаю, навсегда. Здоровье стало плохое... Хочу около родного пепелища сложить свои кости.

   - Вероятно, вы торговлей думаете заняться?

   - Нет. Где уж мне, больному человеку, торговать!

   - Значит, вы пенсией или капиталом обеспечены? - спросила хозяйка, и ее полное лицо изобразило сильное любопытство.

   - У меня ничего нет. На первое время хватит... А там, надеюсь, найду какое-нибудь занятие. - уклончиво отвечал гость.

   - Какие же занятия в нашем городе? Мой муж и сам бы охотно взял, да нигде нет, - недовольным тоном сказала хозяйка.

   - Свет не без добрых людей, Анна Ивановна. Найдутся знакомые, помогут, укажут, наставят.

   - Нет, тут вы напрасно будете искать работы... Другие и давно служат, да бьются и с трудом живут, - ревниво проговорила хозяйка и надулась

   "Понимаю я, к чему ты это все ведешь, - подумала она, - только не на простоту напал: знаем мы таких бедных родственников, которые норовят на шею сесть да хлеб отбивать"

   В прихожей раздался звонок. Хозяйка поспешно бросилась туда и впустила мужа.

   - Твой родственничек приехал...Вот еще не было печали!..

   - Какой родственничек? - спросил высокий, худощавый мужчина, в очках и с большой лысиной.

   - Дядюшка. Сидит в гостиной, хнычет, на судьбу жалуется, думает, что добрый племянник его пригреет, в нахлебники возьмет...

   Муж не стал слушать сердитую воркотню жены и быстрыми шагами прошел в гостиную.

   - Дядя, какими судьбами?! - воскликнул он, обнимая старика.

   - Здравствуй, Антоша! Стосковался по родине, приехал сюда умирать.

   - Ну, полно, дядя, поживем еще. Как же вы жили? Что вы делали? Видели ли вы моих сорванцов?

   Между Дядей и племянником завязался оживленный разговор. Тон племянника был участливый и задушевный. Дядя рассказывал о дороге, о том, как на них капали, как он любовался родным городом и домом, который прежде принадлежал его отцу... Племянник сообщал о своем житье-бытье, о службе, о знакомых, рассказывал и о брате.

   - Он богато живет, дядя. Купцом сделался - торгует. Всего одна дочь, - только жена хворая. А дом - полная чаша. Вы навестите его.

   - Навещу, навещу, как же!.. Хочется родных повидать.

   В это время из соседней комнаты высунулась голова хозяйки.

   - Антоша, пойди сюда! - крикнула она.

   Муж пошел на ее зов, и за дверью послышался сдержанный спор.

   - Ты, пожалуйста, не вздумай оставлять твоего дядюшку обедать. У нас ничего нет лишнего...

   - Как же, Аня, неловко. Ведь старик приехал издалека... Все-таки родной...Неловко не пригласить...

   - Он должен понять - Мы не ждали. Везде готовят в обрез...

   - Пожалуйста, Аня, разделим, что есть, по-родственному... Он не осудит. Все-таки лучше...

   - Нет, нет. Тогда уж обедайте одни... Я не выйду.

   - Будь добра, Аня...Устрой...Пригласим. Ведь неловко. В нашей семье всегда принимали радушно, - упрашивал муж.

   - Ах, да перестань! Позовем в другой раз... Что еще за церемонии с таким родственником, - сердито проговорила жена и вошла в гостиную. Муж шел за ней и имел сконфуженный, растерянный вид...

   - Уж вы, Иван Васильевич, когда-нибудь соберитесь к нам обедать. Приходите запросто, - певучим голосов, нарочно очень громко, сказала Анна Ивановна.

   Гость посмотрел на нее удивленно.

   - Приходи, дядя, - тихо повторил Антон Алексеевич.

   Дяди слышал, что за закрытой дверью в соседней комнате стучали тарелками, вилками, ножами, - там, очевидно, накрывали на стол и тихо перешептывались. Он понял все и стал прощаться.

   Выйдя на улицу, он с горечью подумал; "Воображают, что я нуждаюсь в их обеде...Ах, ничего, ничего мне не нужно для тела! Я для души, для души ищу пищи".

   - Ну что, барин, разыскали племянников? - спросила приезжего прислуга в гостинице, когда он вернулся.

   - Разыскал.

   - То-то, я думаю, обрадовались?

   - Да, обрадовались. Очень обрадовались, - вздохнув, ответил приезжий и усмехнулся.

  

   Через день Иван Васильевич навестил другого племянника,

   Тот жил в чистом, уютном двухэтажном доме, обнесенном зеленым палисадником; внизу помещалась лавка.

   В этом доне уже были осведомлены о приезде бедного родственника.

   Ивана Васильевича встретил высокий, полный мужчина с окладистой бородой. Лицо его было суровое, и в глазах выражалась жестокость.

   Иван Васильевич долго и пристально всматривался в него, не веря своим глазам "Неужели это Васенька? Тот милый, курчавый мальчик, которого он когда-то любил и ласкал?"

   - Что, дядюшка, не признаете нас? - басистым голосом спросил племянник и рассмеялся.

   - Где же узнать? Очень изменился... Вот теперь я вижу... Что-то в лице есть отцовское, - проговорил дядя, здороваясь и избегая называть племянника по имени. Ему казалось неловким называть этого купчину Васей и говорить ему "ты".

   - А вот моя супруга Марья Власьевна и дочка Глаша.

   Вошли в горницу, убранную парадно, по-купечески, с большими божницами, с цветными скатертями, с серебром, выставленным наружу, и половиками по всему полу. Навстречу гостю встала худенькая, маленькая женщина с большими испуганными глазами и дородная девица, лет 18, как две капли похожая на отца.

   Иван Васильевич сел на диван, кругом него поместилась вся семья, и ему стало не по себе.

   - Чем же вы, дядюшка, занимались в столице? - спросил хозяин.

   - Занимался в конторе...Кроме того, кое-что писал.

   - Что же вы изволили писать?

   - Писал статьи, печатал их, книги издавал.

   - Пустое это дело по нынешним временам - писать книги...

   - Вероятно, а вашу глушь не доходит хорошая, дельная книга, - оттого вы так и судите, - заметил дядя.

   - Это правда, Василий Алексеевич, есть очень приятные, чувствительные книжки... Читаешь, - вдоволь наплачешься.... - вставила было суждение жена хозяина.

   Тот взглянул на нее так, что она дальше не продолжала.

   - Ничего ты не понимаешь... Твое дело бабье, знай свою кухню да дочку и молчи, - грубо заметил он.

   Девица хихикнула.

   - Что вы это говорите, голубчик... Теперь другие времена: женщина рвется к свету. Это очень похвально и приятно слышать, что Марья Власьевна любит почитать книжку. Хорошая книга переродить человека может.

   - Это поучение вы, дядюшка, оставьте про себя. У вас - по-одному, у нас - по-другому... Лучше вы нам объясните, что же вы тут собираетесь делать?

   - Пока ничего. А там видно будет...

   - Что же у вас, дядюшка, чин большой?

   - Нет, совсем маленький.

   - Так.

   Племянник помолчал и. наконец, проговорил решительно:

   - Вы нас извините, дядюшка... Мы не можем вас у себя пристроить, потому и занятий таких нет и помещения маловато.

   - Я, голубчик мой, и не собирался у вас устраиваться, - ответил дядя и стал прощаться,

   - Куда мог вы? Сейчас закусим...Водочки выпьем... Эй, жена, скорее! - суетился племянник

   - Нет, нет. Спасибо. Я водки совсем не пью...

   - Это, дядюшка, плохо. Значит, вы нам не товарищ, - рассмеялся хозяин.

   Иван Васильевич вышел в прихожую, и тут он заметил, что на него грустно смотрят большие испуганные глаза жены, точно она хочет ему что-то сказать. Когда он нагнулся, чтобы надеть калоши, она робко шепнула мужу:

   - Вы бы позвали дядюшку на кутью.

   - Нечего его поваживать. Он нам не ко двору, - шепотом пробурчал ей в ответ хозяин.

   Выйдя на свежий воздух, Иван Васильевич вздохнул полной грудью. "Как тут тяжело! Мрак какой-то! Вот где через золото слезы льются...Бедная женщина!" - подумал он, вспоминая худощавое лицо хозяйки и ее испуганные глаза.

   Иван Васильевич еще несколько раз навестил своих племянников и нигде не нашел "души", как он мечтал и говорил себе.

   Когда он принес детям Антона Алексеевича гостинцы и подарки, Анна Ивановна приняла его любезнее и даже оставила обедать, но он хорошо видел, что она дрожит над каждым куском. Муж ее был человек бесхарактерный и все делал, как она хочет.

   У Василия Алексеевича дядя совсем перестал бывать: он не мог выносить, что тот обращается грубо со своей кроткой женой, не мог видеть его пьяного, бессердечного лица. Племянник тоже невзлюбил дядюшку.

   Подошел рождественский сочельник. В маленьком, глухом городе праздник встречали по-старинному: целый день строго постились, а с появлением первой вечерней звезды садились за ужин. Ужинали на сене, подавали непременно все рыбное и обязательно кутью, пшеницу с медом, взвар из чернослива.

   Вечерело. На небе появились заезды. В окнах домов замелькали огни, задвигались люди: все собирались радостно встретить праздник среди своей семьи и близких друзей. В такие шумные дни особенно грустно бывает одиноким людям.

   Иван Васильевич Хлебников сидел в своей комнате у окна. Опустивши голову на руки, он задумчиво смотрел на улицу и думал невеселую думу. Никто его не вспомнит в этот день, не спросит, как он встречает праздник! А как бы ему хотелось, чтобы около него был кто-нибудь из близких, родной...И многое ли ему надо? Только участие доброй души, приветливое слово...Он и сам не знает, как прошла его жизнь: за работой да за чтением. Людей он дичился, конфузился, удалялся, а теперь, под старость, и невыносимо стало одинокому...Племянники, к которым он так стремился, - Бог с ними...Один - кулак, черствый эгоист... Другой - без воли, жены боится; жена сварливая, скупая... Если бы он явился к ним богатым, конечно, встретили бы иначе...

   "Вон сегодня и у цирюльника веселье, вся семья в сборе ужинать сели, - думал Иван Васильевич, всматриваясь в темноту и заметив знакомую вывеску.

   "Как, бывало, любили мы детьми сочельник - эти милые сердцу, трогательные обряды. С каким-то особым благоговением садились за стол, на котором лежало сено. Как ждали мы появления первой звезды: нам казалось, что это именно та, которую видели волхвы на востоке. Как трудно было целый день пропоститься в сочельник... Братец, бывало, не утерпит и стащит кусок хлеба и съест его потихоньку...Где ты, милое детство?! Как пусто и скучно одинокому человеку".

   Эти размышления были прерваны стуком в дверь.

   - Войдите, - сказал Иван Васильевич.

   Вошла прислуга и удивилась, застав жильца в темноте,

   - Сумерничаете, барин? - спросила она.

   - Да. Размечтался тут и про огонь забыл.

   - Вам бы лучше к своим пойти...Нынче везде кутья.

   - Нет, не пойду. Нездоровится...

   - Ах, да! Что же я! - спохватилась женщина. - Вот вам гостинец!

   - Какой гостинец? Откуда? - удивился жилец.

   - Ямщик велел отдать. Нарочно заехал...Кланяться наказал и просил отдать, вот лепешки ржаные с творогом, коржики да масло. Его баба вам деревенский гостинец посылает...

   - Где, где же этот ямщик? Позовите его. Я хочу его видеть.Позовите его, милая, - встрепенулся барин и так горячо просил прислугу, точно он услышал и ком-нибудь близком

   - Он уже давно уехал, барин, - ответила та.

   - Зачем же вы его не остановили и ко мне не позвали?! Зачем вы мне раньше не сказали? - сокрушаясь, укорял ее барин.

   - А мне и ни к чему, - простите, барин. Теперь я вам самоварчик поставлю... Вы и покушайте чаю с деревенскими гостинцами.

   Прислуга ушла. Иван Васильевич оживился и повеселел. Этот скромный гостинец доставил ему огромное удовольствие, и он с улыбкой смотрел на деревенские лепешки. Они были тяжелы для его больного желудка, и он их есть не мог, - но ему было дорого что-то другое, что будто ворвалось с этими лепешками в его одинокую комнату в гостинице.

   "Где-то далеко есть добрая душа, которая вспомнила обо мне... Как это отрадно! Как дорого это мне", - думалось Ивану Васильевичу и становилось весело, и он зашагал по комнате. Ему казалось, что и у него праздник.

   Прошел целый год. За это время Иван Васильевич устроился на отдельной небольшой квартире и зажил тихо и уединенно.

   Племянники и думать забыли о своем старике дяде.

   Только как-то раз, когда Антон Алексеевич услышал, что дядя заболел, проговорил участливо:

   - Надо бы дядю навестить... У старика никого нет; как-то он там один, бедняга, живет...

   - Поспеешь навестить... Времени впереди много, - ответила ему жена

   И Антон Алексеевич все откладывал да откладывал, поговаривая нередко:

   - Эх, надо бы, надо дядю навестить!..

   Марья Власьевна тоже робко сказала мужу в добрую минуту:

   - Вы бы, Василий Алексеевич, навестили дядюшку: слышно, он прихварывает...

   - А ты что за печальница явилась? - пробурчал ей в ответ муж

   А время не ждало, а летело безвозвратно вперед.

   В маленьком провинциальном городе ничего невозможно скрыть... И вот мало-помалу стали ходить об Иване Васильевиче Хлебникове какие-то странные слухи: будто он вовсе не бедный, а даже миллионер, будто он открывает какую-то школу, будто он подарил какому-то ямщику три тысячи...

   Узнала обо всем об этом первая Анна Ивановна... Пришла она домой очень встревоженная и сказала своему мужу:

   - Что же ты, в самом деде, дядю-то не навестишь?.. Все только говоришь да собираешься...

   Антон Алексеевич очень подивился и порадовался такой перемене в жене и в первый же праздник отправился к дяде.

   Тот встретил его приветливо и сразу заговорил о своих планах, которые, действительно, оказались не пустыми слухами...

   - Надумал я, Антоша, помочь нашему городу... Хочу училище выстроить, чтобы там самых бедных детей обучали и грамоте и ремеслам разным, и кормили бы их там, я одевали бы...

   Иван Васильевич подробно рассказывал племяннику о деле, которое, очевидно, занимало все его помыслы.

   Антон Алексеевич слушал молча, - он был очень поражен, и, наконец, не выдержал и спросил:

   - Да как же, дядя, ведь на это понадобятся большие средства?!

   - Тут я кое-что получил... Хватит, - уклончиво отвечал Иван Васильевич. - Пусть родной город помнит обо мне. Доброе дело - самая лучшая память. А училище такое очень нужно нашему городу.

   Антон Алексеевич всем рассказал о своем визите к дяде. Много об этом толковали и удивлялись.

   Через несколько дней Ивана Васильевича навестила и Анна Ивановна с двумя младшими сыновьями.

   - Что же это вы нас забыли?! Нехорошо... Не по-родственному...Дети, зовите вашего баловника-дедушку к нам... Мы соскучились по вас, - говорила она ласково.

   - Некогда, Анна Ивановна, я теперь так занят со своей школой...Купил домик - что прежде родителям принадлежал... Надо перестраивать...Много хлопот

   - И слышать не хочу... В воскресенье ждем обедать... Иначе мы с Антошей обидимся...

   Внуки произвели у дедушки полнейший разгром: перессорились, передрались, разбили его чернильницу и так громко говорили, что у старика после их ухода заболела голова и долго раздавались в ушах их голоса.

   Навестил Ивана Васильевича и другой племянник

   - Ты что, дядюшка, к нам глаз не кажешь? - шутливо укорял он его - Моя Марья Власьевна та о тебе все глаза выплакала, да и Глаша все спрашивает...

   - Спасибо, голубчик... Они у вас хорошие, добрые...Зайду непременно...Теперь некогда - Слышали вы: я ведь тут со школой занялся..

   - Как не слышали...Болтают в городе, что ты какому-то ямщику дом какой-то строишь...У нас ведь все сейчас переиначат. Мало ли что болтают!

   - Правда, правда, голубчик...Этот ямщик меня от смерти спас...Я еще вам рассказывал...Люди бедные - надо было помочь.

   - Вот что, дядюшка, я тебе пришел сказать... Очень моя Марья Власьевна убивается, что ты живешь тут один - Заболеешь, - и походи