;- Подхватывай, подхватывай его под голову-то! Ах, пострелы вы этакие!
Не видют, как она у него под гору завалилась! За што же я вас гостинцами
всякими угощал?
- Да што, дяденька, - плаксиво отвечали ребятенки, совсем уже бросая
порученную их попечению голову. - Ты лучше к голове сам приступись, а мы за
ноги будем... А то он тут-то кусается... За палец меня тяпнул сейчас...
После этой переноски, у нас сделалось еще веселее. Ребятишки начали
приставлять, как большие в гостях бывают, что они там делают, - с умильными
рожицами просили денег на гостинцы, - друг перед другом разбалтывали
семейные тайны; а майор, балуясь с ними, в то же время говорил мне,
положивши свои руки на мои колени:
- Нет, ты гляди, што у нас за ребята! У нас ребята - вор! С чево? А
отцов у них нет, - вот с чево! Ха! Мы тоже, брат, кое-что понимаем, - не
лыком шиты... Вот они теперича говорят: дед дурак. А кто их этому выучил?
Можешь ты об этом понимать? Нужда выучила!.. Отцы все живут кое в Питере, а
кое в Москве, - пишут оттуда женам: "Ежели в случае чего, избави тебя
господи!.. Лучше тебе живой в могилу зарыться!.." Пописывают так-то, а сами
по пяти годов в погребах в московских торгуют, в услужениях в разных живут,
в трактирах... И выходит такое дело, што бабы без мужьев смертной тоской
тоскуют; девок без ребят тоже одурь берет; а тут жандары пришли к нам,
всякий гулящий народ идет... Вот они беспутные ребятишки-то у нас и
рожаются...
- Н-ну только пошли ты, друг сердечный, мне, старичку, еще кое за чем,
- потому старичку тошно разговаривать об этом паскудстве... Давай, -
добегу...
- Куда ты тепель пойдешь, дедуска? - говорит какой-то мальчуган,
устремивши в деда черные любопытные глазки. - Ты пьян теперь. Меня лучше
пошли, - я тебе живо скомандую.
- Уж тебе-то и скомандовать! - спорит другой, более взрослый малыш.
- Ты вот штанишки-то поскорее учись подвязывать... Ха, ха, ха! А то тоже за
вином идти хочет.
- Меня мама завсегда посылает. Дяденьки, какие ежели у нас бывают,
тоже смеются надо мной, - говорят: действуй, Мишутка, в кабак, - тебя не
обманут... Не таковский!
- Добрые ведь; а чему с самого малолетства обучаются от этого гулящего
народа - беда! - лаская ребятишек, жалуется мне старик. - Из люльки прямо
- марш в кабак! На всякий соблаз, на воровство, на буянство на всякое. Ох,
ребята, ребята! Жаль мне вас, - до смерти жаль, а поделать с вами ничего не
могу... Ничего нет у деда, - обеднял дед!..
Старик наклонился к моему уху и зашептал:
- Вот я у тебя пальто вижу. В залишке оно у тебя и ни к чему тебе не
пригодно. Отдай ты его вот этому ребеночку. Какую рацею я тебе доложу! У
добрых людей у иных от ней сердца обмирали. Семь человек их - вот этаких
великанов - в доме живут - и хозяйством заправляет этакая ли старуха!
Узнаешь, - засмеешься!.. Одиннадцати, брат, годов, - вот в какую старость
пришла! Кажись бы этим воробьятам колеть нужно, - нет, живут. Истинно
господь бережет, потому соседи любезные точно что свои руки к ихним
головенкам сиротским любят прикладывать: даже пухнут у них головенки-то!..
Хе, хе, хе! дай пальтишечко-то, - я снесу хозяйке, старушке-то божьей...
Она всю семью им обернет. Голубь мой! Не зазри ты старика, што старик по
какой-нибудь корысти орудует...
А отчего гнездо в раззор пошло? Вот отчего; муж жене пишет из Москвы:
"Дошли как до нас слушки насчет ваших негодных делов, то мы объясняем вам,
что шоссейному вахтеру этому головы на плечах не сносить и вам тож..." Мужик
спыльчивый, - все знали. Замотали соседи головушками, - думают: как это у
них пойдет? Очень это антиресно! Но только вахтер, наслышамшись про мужицкую
правду, со страху запился и сбежал куда-то... За ним и бабенка укатила. А
мужик словно угорелый прибежал на деревню - кричит: "Где, где они, идолы?
Уж отыщу же я их!" Да вот четвертый год все и отыскивает... Отдай
пальтишечко-то, - не жалей! Тебе господь за это сторицей...
- Ах, как это мы щедры на чужое добро! - вдруг налетел на нас, как
снег на голову, содержатель постоялого двора с своим полуснисходительным,
полунасмешливым языком. - Это он насчет чего, ваше благородие, лепортует?
Насчет помоги? Можно! Ну, майор, вынимай - и мы вынем... Ха, ха, ха!
Хозяин достал из штанов длинный кожаный кошель, начал им трясти перед
глазами вдруг почему-то обробевших ребятишек и говорил сконфуженному майору:
- Вынимай! Вынимай! Поможем нашим сиротинкам, чем нам чужого барина
беспокоить. Ведь мы с тобой здешние обыватели, богачи... Хе, хе, хе!
Раскошеливайся!
- Голубчик! - заговорил мне старик, переменивши свое обыкновенное,
так нравившееся в нем благодушие на тон человека негодующего и жалующегося.
- Смотри на него, как старый человек по пустякам зубы-то скалит. Ведь это
он меня просмеять пред тобой норовит, штобы ты видел, какой я перед ним
необстоятельный человек выхожу...
- Ну, ну, майор, разойдись! - посмеивался содержатель постоялого
двора.
- А ты думаешь, не разойдусь? Целый век протерплю?
- Про то и толкую: расходись!..
- Слышишь, барин, за что они меня майором прозвали? Вот эти
милые-то... Сказал я им, дурак, как я из купцов однажды, большую торговлю
бросивши, на Кавказ в солдаты убег, - не продался, а по своей охоте. Думаю:
посмотрю, какая такая на свете война бывает. Сижу я так-то однажды на часах,
на горке, - пчелки около меня жужжат, плетеньки какие-то узорные вниз по
обрывам сбегают, - сижу я это, сударь ты мой, с ружьецом обнявшись, и
думаю: господи! Хоть бы капельку счастья!.. Где-то, мол, оно запропало от
меня - от молодца? А он вдруг меня из-под горы-то и проздравил... Как
грохнет в пистолет! Я с горы-то за ним, - бегу, сам не знаю куда и за чем,
- настиг, да как шарахну его штыком в бок... Кровь на траву потекла, -
захрипел!.. Мужчина, вижу, дюжий, - все тело у него ходенем пошло!
Вздрагивает, словно бы его холодной водой окатили. ... Смотрел-смотрел я на
него, ровно бы в полоумстве каком, и заплакал, по-бабьему закричал во весь
голос. Господи! Думаю, за что это я человека-то ухлопал, словно барана
какого?.. Так вот они теперича над этим делом грохочут вот уже который
год... да майором и прозывают.
- Што же, тебя за твои глупые разговоры хвалить, што ли?
- Нуждаюсь я в твоей похвальбе! Ты понимай только, сколь это человеку
тяжело, ежели без пути про него подлые разговоры ведут... ради скуки... Ведь
это все одно что петлю на шею надеть человеку и тянуть его смеючись, а
особенно ежели какой человек в понятии состоит в настоящем... А? Вам этого
не дано?.. Вам только зубы скалить...
- Расходись! Расходись! - подзадоривал дворник.
- Нечево, друг! Меня не раззадоришь... Наплясался я под эти ваши
музыки-то, с меня будет. А вы вот, барин, прислушайте, отчего я беден теперь
стал, наг и бос. Все вот от этих - от смехунов-то... Не я их смолоду
спаивал, а они меня. У меня, глядя на их паскудство, сердце все изболело. Я
в старину молодец был, деньги умел из кремня доставать, потому было ли дело
на свете, какого бы Федор Васильев не оборудовал? А на мразь на эту
смотришь-смотришь, бывало, как она мается, - ну, думаешь: дай же я им
душу-то хоть раз отведу... Пущай, мол, хоть разок сердчишки-то у них как
следует поиграют... И тут с ними ничего, бывало, не сотворишь. Один день на
чужие деньги пропьянствуют, а на другой - нюнить примутся... Родителям
начнут жаловаться: Федор Васильев их в соблаз ввел.
- Вот он у нас майор-то какой! - подсмеивался мне хозяин, теряя,
однако, в значительной степени ту самоуверенность, с какою он обыкновенно
нападал на старика. - Я вам говорил, сударь, - вы его раскусите только...
- За дело взялся, - продолжал старик, не слушая хозяйских речей, -
ограбили. Сколько деньги моей разошлось по околотку, - конца краю нет! Жену
из дальних краев привез - смутили. И что только от скуки эти люди про нее
не разговаривали: быдто, то есть, я ее с кобылы взял, из-под палача... Не
снесла баба этой городьбы, - стала задумываться, чахнуть, - ну и сгасла...
Помню, сидишь где-нибудь, бывало, а они шушукают: "Совсем ведь
бабенку-то его стегать привезли на базар, а проходимец-то наш тут и случись.
Сжалобился сейчас и говорит начальникам, не стегайте ее, почтенные господа,
потому я с ней вступлю в законный брак..."
Ну да нечего, что было - то прошло, - что будет - увидим, а теперь
просим, сударь, прощенья!.. - Подошел ко мне наконец старик, обнял и
поцеловал. - Ведь он мне никогда отдыху не дает, - прибавил майор,
показывая на хозяина. - Приючусь я так-то у какого-нибудь хорошего
человека, так он ему такое на меня сплетет... Свежие какие люди от скуки
этими разговорами с ним пристально занимаются, - и верят. Ты-то, я знаю, не
поверишь. А смолоду, признаться, чтобы как-нибудь грызню унять ихнюю, дюже
ухитрялся я приладиться к ним: то это форс, бывало, на себя напущу, то
деньгами примусь оделять, то смиренством пронять их старался... а они-то-ха,
ха, ха!.. ну, сам виноват! Не так нужно было! Во всем сам виноват! Об этом у
господа бога моего на страшном суде буду прощение просить, чтобы он меня
рассудил... может, и мне выйдет прощенье от него - от батюшки...
Печально склонивши вниз седую лохматую голову, старик вышел, а
содержатель постоялого двора, сидя на стуле, протяжно заговорил мне:
- Вот за то никто и не любит старого! Как начнет, как начнет; а ведь,
кажись бы, при такой при бедности, правду-то в карман нужно прятать...
Всякая курица его теперь может обижать, не токма человек... С достатком
особенно!..
Более уже не будили меня веселые стариковские крики.
Другой день, после описанного разговора, начался в шоссейной деревушке
страшным гвалтом:
- Где, где он? - звонко стукая сапогами, кричали на улице люди. -
Кто же это его отработал?
- Тут отработают...
- Где он лежит-то? Надо взглянуть. Как он? Ножом кто-нибудь али как?
- Кулаком кто-то ухитрился! Всю башку разнес. Говорили чудаку: не
мешайся не в свое дело... эх, майор, майор! Доколотился до какого дела!
- Укокошили, сударь, друга-то нашего! - пояснил мне людскую суетню
содержатель постоялого двора, вошедши в комнату. - Пойдемте туда. У вдовы
тут у одной - у бедной - лежит. Надо свечек купить, ладонцу, того да
другого, - помогите, ежели ваша милость будет. Нельзя-с человеку, как
собаке какой, умирать. Весь век жил, как люди добрые не живут, - похороним
хоть по крайности... по-христиански...
Мы с хозяином пришли в какую-то маленькую разваленную избенку, где
сидела седая старуха, задумчиво и серьезно принимавшая от доброхотных
дателей различные приношения, имевшие сделать конец стариковой жизни хоть
сколько-нибудь похожим на всякий христианский конец.
Сморщенный старик, из отставных солдат, дряхлый такой, то и дело
понюхивая табак, уныло гнусил по псалтырю, переплетенному в замасленную
кожу: "Мал бех в братии моей и юнший в дому отца моего..."
В белую, как кипень, рубаху кто-то облачил старика. Она была не
застегнута и показывала тощую желтую грудь. Левая щека и висок были, как
разговаривала улица, действительно разнесены каким-то лихим шоссейным
кулаком. Левый глаз выпятился из орбиты красной, одутловатой шишкой,
накрытой седыми, расцвеченными запекшейся кровью волосами; а правым
уцелевшим глазом, мне казалось, старик, как и во времена нашего с ним
доброго знакомства, шутливо и ласково помаргивал мне и говорил:
"Андел, прости ты меня, старика, Христа ради, виноват! Сбегать, что ли?
хе... хе... хе!.."
М. Блинчевская. А. И. Левитов 3
Степная дорога днем 13
Расправа 58
Газета в селе 68
Бесприютный 82
МАССОВАЯ СЕРИЯ
Левитов Александр Иванович
Расправа и другие рассказы
Редактор В. Пересыпкина
Художественный редактор И. Жихарев
Технические редакторы Н. Бочарова и З. Кузьмина
Корректор Г. Сурис
Сдано в набор 9/III 1959 г. Подписано в печать 15/VI 1959 г. Бумага 84х
1081/32 - 3,5 печ. л. = 5,74 усл. печ. л. 5,91 уч.-изд. л. Тираж
110000.
Заказ No 627. Цена 1 р. 20 к.
Гослитиздат. Москва, Б-66, Ново-Басманная, 19.
Книжная ф-ка им. Фрунзе Главиздата Министерства культуры УССР,
Харьков, Донец-Захаржевская, 6/8.