и она тоже бредила. Ей казалось, что этот ёж, эта
голова, обшитая звериною кожей, шевельнулась... вот в ней под нависшею кожей
что-то шумит, подобно движению птицы, шевелящейся в листьях. Тения
затрепетала от страха и не трудно понять, сколько ужаса должно было
заключаться в этом для неё, которая не знала, что это закопан в земле
молчальник Фермуфий, а думала, что видит перед собою мёртвый череп. И вот
мёртвый череп вещает. Тения слушает. Вначале невнятно... всё птица
шевелится... Молчальник отвык говорить членораздельно. Но вот из уст его,
завешенных звериною шерстью начинают слышаться звуки, похожие на
человеческий голос. Можно понять, что он бредит известною восточною притчей
о двух мышках, белой и чёрной, которые точат ветку, торчащую из стены
страшного обвала. На этой ветке висит человек... внизу под ним пропасть, над
его головою другая - беспредельное небо... Белая и чёрная мышь всё,
чередуясь, точат... ветка лопнет... человек оборвётся в тёмную пропасть...
Сердце сжалось... руки слабеют... тошно... оставили силы... сейчас упадёт...
Мыши всё друг дружку сменяют... всё точат...
Птица совсем будто проснулась, она уже не шевелится в густолиственных
ветвях... она расправила крылья и выпорхнула на волю: слова становятся
явственны.
- Вверх, вверх над собою гляди! - восклицает молчальник и продолжает
тише: - Нет края здесь и нет края там, но вниз глядеть тошно,- вверху
освежает...
Тения слушает; он продолжает:
- Ключ студеной воды бьёт у предгорья... Струи его прозрачны и свежи...
пустыня вокруг... зной... полдень... Кто-то несчастный бредёт. Это воин
усталый... Он видит воду, прильнул и утолил свою жажду... Зачем он так пил?
охлаждённая голова его вмиг отуманилась... Воин боится чего-то... он бежит,
он даже оставил здесь наполненный золотом пояс... Приближается юноша... и
его томит зной, и он чувствует жажду... Пьёт... Забирает пояс с золотом и
уходит... Тащится медленно старец... зной опалил и его... Старец тоже
напился и здесь опочил... Горный источник! зачем ты поил их?.. Воин
хватился, где его пояс и где его золото... Воин мчится назад, потрясая
мечом... "Старец,- кричит он,- старец проклятый! Подай мне золото!" Старец
не брал его золота,- старец невинен... Воин не внемлет... Старец убит...
Кровь его льётся в ручей и чистый ручей замутился... Он больше не чистый
ручей,- он кровавый ручей... Лучше б не тёк он... Лучше б он не манул, к
себе воина, юношу и старца... Храни чистоту! Вверх гляди, вверх! - С этим
ясность слова прошла, опять послышался шелест, подобный метанию птицы в
ветвях, и голова, обшитая шкурою зверя, с шерстью, повисшей над прорезом для
уст, вдруг исчезла, точно в могиле провалилось дно.
Преставился к богу молчальник Фермуфий, проговоривший пред смертью в
бреду, без нарушения обета. Тения поняла из его бреда то, что ей надо было
понять: она знает, что правда на её стороне, а не на стороне тех, кто
внушает ей "разлиться ручьём". Проклятие злому началу! Не надо начала, не
один же ведь Милий только на свете... и не один только нынешний случай,
когда придёт надобность "разливаться"... И разве одни только свои семейные
могут вынуждать это? Не все ли несчастные жалки? За несчастных должно не
бояться страданья и смерти, но не искупать их постыдными сделками. Нет! Выше
этого, выше!
И только что она стала глядеть вверх, как в уме её сейчас же стали
слагаться совсем другие мысли. Кто других любит больше себя, тот их избавит
всегда, когда хочет. Что ей Милий, что ей доимщик Тивуртий, что ей Пуплия,
что ей все те, кто кричат на неё в аскалонской темнице! Она теперь знает,
что надо сделать, чтобы освободить Фалалея. Дух Тении вспрянул и нервы её
напряглись, как струны высоко настроенной арфы. На лице её сияла ясно
сознанная цель и твёрдая воля. Она встала, взглянула в лицо восходящей зари
и проговорила:
- Незримый, живущий за пределами нашего взора! Я внутри себя слышу твой
голос: ты укрепил дух мой, я отдам мою жизнь за друзей, но мой дух я
возвращу тебе чистым!.. Мой муж, мои дети, я несу вам спасенье! Мне не нужно
напитка, отводящего память!
Тения возвращалась в город в бодром настроении. Красота её, может быть,
ещё никогда до этого не была так благородна. Оливковая роща, в которой Тения
провела ночь, давшую ей силы вдохновенной решимости, была на востоке от
Аскалона, а потому, когда Тения приближалась к городу, лучи восходившего
солнца освещали её сзади и лицо её было отенено, меж тем как её стройный
стан, покрытый бедною одеждой из синего полотна, и белый льняной покров на
голове сверкали в сильном освещении. Аскалон был перед нею и она входила в
него, как богиня, одетая бедною пастушкой, и не замечала, что Аскалон был в
необыкновенном волнении. Здесь ожидалось теперь большое событие: оно
вытекало всё из тех же самых случайностей и имело целью предотвратить
ужасную опасность: стало известно, что отчаянные друзья Анастаса издалека
ведут два подкопа, из которых посредством одного хотят перехватить приток
пресной воды в Аскалоне, а посредством другого пробраться в Иродову темницу
и выпустить из неё всех, кто в ней заключён.
Всем стало ясно, что Милий слишком долго поддавался любовным заботам и,
по коварству Тивуртия, слишком долго передержал дело злодея Анастаса. Друзья
Анастаса не тратили время даром и собрались вооруженными шайками. Минувшею
ночью они подвинулись разом от Газы и от Азота и стали за одно поприще от
Аскалона.
Темничник Раввула не спал всю ночь и с поражающей ясностью слышал
подземные стуки - это удары киркой и лопатой. Нет никакого сомнения, что к
темнице ведётся подкоп, но откуда и в каком направлении он ведётся - это
неизвестно, а меж тем это необходимо было узнать и притом так, чтобы не
показать народу, где есть опасность. Для этого была предпринята особая
околичность, которая должна была одновременно вести к открытию, где ведётся
подкоп, и разом покончить с Анастасом так, чтобы в случае, если друзья его
проберутся этою ночью в темницу, то чтобы они уже не нашли его в живых.
Такой способ заключался в том, чтобы прожечь аскалонскую темницу.
Что за церемония было это прожигание, как оно совершалось и к чему
иногда вело,- это требует более подробного объяснения и для этого надо
вкратце сказать, что такое были ужасные темницы Ирода, прозванного
"Великим".
В подземных темницах, подобных той, где были заключены злодей Анастас и
муж Тении, Фалалей-корабельщик, не было почти никаких приспособлений для
потребностей человеческих. Люди здесь спали, пили и ели на одном и том же
месте, куда их бросили на гнилой тростник или на такую же солому. На этих
самых местах они были прикованы кто к чему попало: одних приковывали к
железным стенам, других к столбам, поддерживавшим своды, третьих к кольцам и
рогулям, ввёрнутым в плиты, служившие полом. В некоторых из этих темниц была
такая страшная теснота, что к одному кольцу приковывали на цепях не по
одному, а по несколько человек. Такая теснота была и в аскалонской темнице.
Железные кольца здесь были вдоль всех стен в самом тесном одно от
другого расстоянии, и то же самое было у всех столбов и по всему полу. В
стычке каждой плиты было кольцо и в каждом из половых колец было приковано
по четыре человека. Эти несчастные могли сидеть или лежать только скорчась,
но и при этом ещё здесь не умещались все, кого считали нужным томить в
заключении: в длинном дощатом притворе с покатым полом, по которому надо
было спускаться с поверхности в подземелье, лежали в два ряда старые
корабельные мачты с выдолбленными прорезами и заклинками. В эти прорезы или
пазухи вкладывали ноги невольника и заколачивали их клиньями. Колоды и
клинья вполне заменяли железо и даже были гораздо терзательнее: в цепях
можно было переменить положение ног, а забитый в колоду не мог ворохнуть
своими ногами и они у него отекали, надувались и нередко трескались. Человек
с ногами, забитыми в колоды, только едва мог привстать и опять сесть.
Такая лютая жестокость в содержании людей в старинных темницах
оправдывалась тем, что при этих темницах не было, по-нынешнему,
многочисленной стражи. Тогда за целость всех заключенных отвечал один
темничник, которому не всегда даже полагался помощник. Помощь тюремщикy
тогда оказывал разве кто-нибудь из его же семейных. Иногда такими
помощниками были женщины, жены или дочери стража. Они входили в мрачные
помещения заключённых, нимало их не боясь, потому что все содержимые здесь
были крепко окованы или забиты ногами в брёвна. Сирийские темницы,
построенные Иродом, были хуже тех египетских темниц, где сидели виночерпий и
хлебодар фараона. Тюрьма в Аскалоне была, как сказано выше, обширный,
мрачный подвал, подобный тому, в каком при Ироде был долго томлен и без
суда, в минуту пьяного разгула, зарублен Креститель. При таком содержании и
без многочисленной стражи уходить было трудно, но в такие дурно устроенные
темницы легко подкапывались.
Должность темничника была часто очень выгодною - он был полный хозяин
темницы и мог обращаться с заключёнными, как он хотел. За излишнюю суровость
и даже жестокость темничника не судили, потому что, только обращаясь без
милосердия, он и мог содержать множество заключённых в повиновении, не
прибегая к пособию многочисленной стражи, но зато при такой тесноте и при
таких порядках, не допускавших возможности каждому невольнику покидать своё
место, в иродовых темницах скоплялась отвратительная и ужасная нечистота,
распространявшая тяжкое зловоние, от которого люди задыхались до смерти.
Тростник и полусгнившая солома, брошенные в подстилку для невольников,
сгнивали под ними, не переменяясь по целым годам. В этом отвратительном
смрадном болоте кишели белоголовые черви, мокрицы и большой серый клоп, а в
трещинах плит гнездились пятнистые пауки, скорпионы и фаланги... Случалось,
что умершего человека не скоро усматривали и он здесь же разлагался...
Какие-то особые гады "выпивали глаза" у больных и умерших... Окон в
темницах, построенных Иродом, было мало, и те самого незначительного
размера. Темницы буквально были темны, а для того, чтобы проходило хоть
сколько-нибудь свежего воздуха, во всё время от восхода солнца до вечера
двери темниц стояли растворены и у порога их сидел сам тюремщик или
кто-нибудь из лиц его семейства. Двери всегда были одни и в них мимо
тюремщика проходили люди, которые посещали невольников и приносили им пищу.
Это дозволялось, потому что составляло выгоду для темничника, который за то
не кормил заключённых. В продолжение дня, пока двери были открыты, в темнице
ещё был какой-нибудь приток свежего воздуха, но когда, с приближением ночи,
темничный страж уходил в своё помещение и дверь замыкалась на болты и
засовы, воздух в темнице быстро спирался и заключенным становилось нечем
дышать. Это было мучительно. В это же время вся живая нечисть, как серый
клоп, скорпион и хвостатая мокрица, тучами всползали на тела невольников и
точили их грязную и воспалённую кожу, отдаляя всякую возможность сна и
покоя. Вместо ночного отдыха заключенные испытывали терзания, приводившие их
в бешенство. Более счастливы были те, кто скорее впадал от этой муки в
беспамятство и начинал бредить в безумстве...
С закрытием на ночь темничных дверей, во всю ночь из узких окошек этих
ужасных подземелий раздавались неумолчные стоны и вопли, а порой слышался
отчаянный крик и бешеные проклятия, и цепи гремели, вторя проклятиям. Только
под утро, когда силы изменяли несчастным, крики утихали и слышался скрип,
как будто пилила тупая пила,- это был скрежет зубовный. Люди метались,
попирая друг друга, впадали в тяжёлый неистовый бред и это метанье был сон в
тюрьме аскалонской. Нередко случалось, что темничник Раввула, отворив утром
двери аскалонской темницы, находил здесь одного или нескольких человек
задохнувшихся, но иногда он не замечал сразу, что они умерли, и почитал их
за спавших или обмерших, потому что везде здесь были такие, которые, по
открытии дверей, лежали долго без чувств. После того, как до них доходила
струя воздуха из открытой двери, они мало-помалу приходили в себя, чтобы
начинать ощущать другие терзания, составлявшие здешнюю жизнь.
При таких условиях темничные невольники коротали свои дни в муках
отчаяния, впадая сколь в тяжкие, столь же и в отвратительные недуги. Только
раз в год, а иногда и того реже, невольников выводили из темницы на один
день и тогда они могли видеть небо и солнце. Это случалось в неопределённое
время, когда нечистота от сгнивших тростника и соломы достигала такой
степени, что сам темничник ощущал невозможность приходить к невольникам.
Тогда всех заключённых выводили в оковах, сажали их в старую негодную барку
и отводили эту барку в море, а темницу набивали сухим хворостом и зажигали
его, чтобы пропалить всю нечисть огнем.
Прожигание приносило серьёзную пользу, а делали его так, что в дверь
темницы напихивали огромные кучи смолистого хворосту и соломы и зажигали их,
а сильная тяга воздуха, стремясь от дверей к отдушинам, в отдалённом конце
раздувала огонь и попаляла нечистоту, которая здесь накопилась.
Огненный пал в темнице был живым и полным интереса событием для каждого
жителя в Аскалоне. Это интересовало всех потому, что когда заключённых
выводили из темницы и сажали на барку, можно было видеть всех, кто тут
томился и какое страшное искажение природы произвела над ними неволя. При
каждом прожигании ямы жители Аскалона сбегались сюда, как на самое
любопытное зрелище, и толпились, желая узнать в числе несчастных узников
людей, им когда-то знакомых и, может быть, давно позабытых. Зрелище это было
ужасно, но ещё ужаснее было то, что выводили не всех. Существовало
основательное убеждение, что перед палом в темнице забывали тех, кого хотели
избыть безотложно. Все в Аскалоне верили, что будто при каждом пропаливании
темницы там всегда кого-нибудь сожигают живого, и устроить это, в самом
деле, ничего не стоило, и это, действительно, делали с тем, с кем надо было
кончить немедленно. Этим теперь и захотел воспользоваться темничник Раввула.
Услыхав встревоживший его стук под землёю, он пришёл к Милию и сказал ему:
- Господин, вот ты сделал большую ошибку: напрасно ты медлил судить
Анастаса. В этой ночи я слышал стук под темницей. Темница подкопана, и я не
знаю, где идёт этот подкоп. Каждый час угрожает бедою: Анастаса могут
отковать и увести. Отвечай за него ты, а я его сторожить не берусь.
Милий испугался и вскричал:
- Неужто нет средства отвратить эту неожиданность и кончить раньше, чем
они подкопают?
Раввула посмотрел на него исподлобья и тихо ответил:
- Для всякой вещи есть средство, но тому, кто его знает, надо хорошо
платить.
Милий тотчас же позвал Евлогия отрока и, взяв мною золота из кисы
доброхотных даяний, метнул его, не считая, Раввуле. Раввула взял золото и
сказал:
- Дай мне сейчас повеление выжечь гадов в темнице.
Милий ответил:
- Повелеваю тебе именем императора. Иди и сделай это, как нужно.
Но Раввула ещё стоял и, встряхнув на руке золото, тихо промолвил:
- Анастас ли один нарушает покой моего господина?
Милий бросил ему ещё золота и сказал:
- Ты довольно разумен: Анастас не один человек, мне ненавистный. Есть
ещё там другой,- имя его тебе скажет доимщик Тивуртий.
- Знаю я сам это имя,- ответил Раввула и вышел.
Это произошло в то самое утро, когда Тения шла на заре из оливковой
рощи и, ничего об этом не зная, удивлялась заметному большому движению
людей, которыми овладело любопытство и волнение при известии, что сегодня
будут выводить на барки узников и прожигать темницу.
Пал, однако, нельзя было сделать в одну минуту без подготовления всего,
что к тому нужно: надо было иметь смолистый хворост и солому, и просторные
барки для того, чтобы разместить на них выведенных узников. Чтобы припасти
всё это, нужно было, по меньшей мере, полдня времени. Подвоз хвороста был
первым знаком того, что темницу будут выпаливать. Темничник Раввула как
только вышел от Милия, так сейчас же велел согнать всех дроворубов для
заготовления хвороста, а когда те пошли рубить хворост, жители Аскалона
узнали, что предполагается пал, и устремились толпами к темнице, чтобы
видеть, когда будут выводить на барки невольников.
Это и было то тревожное движение, которое заметила Тения, идучи утром в
темницу, чтобы навестить Фалалея.
Путь же Тении отсюда пролегал по улице, где помещался дом, занятый для
вельможи Милия, и случилось так, что когда Тения проходила мимо этого дома,
то её увидал Милий и, схватившись рукою за сердце, воскликнул:
- О, как она исхудала и как изменилась! Но и в этом страдальческом виде
она ещё мне прелестней! Позовите её - пусть она взойдёт ко мне на минуту.
Бывший в то время у Милия доимщик Тивуртий выбежал к Тении и, остановив
её за рукав, заговорил ей:
- Сами боги привели тебя сюда, прекрасная Тения. Заклинаю тебя твоими
детьми Вириной и Виттом, не спеши удаляться от дверей этого дома, где для
тебя готова всесильная помощь. Взойди вместе со мною и я тебе отвечаю, что
ты выйдешь с повелением в руках освободить Фалалея!
Тения отвела руку Тивуртия и отвечала:
- Я не нуждаюсь ни в чьём повелении; я сама освобожу Фалалея.
- Ты сама возвратишь отца твоим детям? Подумала ли ты, что ты сказала?
- Да, я обдумала всё и я это сделаю. Фалалей будет сегодня свободен!
- Нет, ты говоришь это в безумии. Кто же откроет ему двери темницы?
- Я сама перед ним растворю эти двери.
- Ты, верно, видела белого ворона и потеряла рассудок.
Тения улыбнулась и молвила:
- Да, я видела белого ворона, но мой рассудок со мною.
- Не трать лучше попусту времени. Фортуна недаром привела тебя к дверям
Милия... Войди и скажи короткое слово: "миг благосклонен". Иначе... конец
твоему Фалалею.
- Концы и начала не в наших руках.
- Однако, если Раввула сегодня сделает огненный пал и забудет твоего
Фалалея в темнице, то конец его неизбежен.
Тения побледнела и пошатнулась на месте, но не издала даже ни вопля, ни
стона и твёрдо пошла своею дорогой к темнице, а Тивуртий, с пеной у рта,
бросился к привязанному у столба ослёнку, сел на него и, страшно бранясь,
поехал, колотя из всей силы животное палкой.
Тения даже не интересовалась, куда так спешит её враг; она никого не
боялась: она знала, что никто не выдумает ничего более страшного и более
решительного, чем то, что сама она придумала и на что решилась.
Это было такое решение, в котором ей помешать было невозможно.
В самой темнице волнение было ещё сильнее, чем по дорогам и в городе.
Событие, о котором узнали узники, было для них слишком важно,- всем хотелось
увидать горы, море и небо, и притом каждого втайне тревожила страшная мысль:
как бы его не позабыли вывести перед началом пала. Всюду слышалось
громыханье цепей и крик множества надтреснутых и хриплых голосов.
Посетителей в темницу тоже набежало более чем обыкновенно. Пыль
отвратительной плесени и несносный смрад наполняли весь подвал от пола до
сводов, на которых теперь, как бы чувствуя бедствие, кучами сели клопы, меж
тем как в расщелинах половых плит шурша переползали друг через друга
скорпионы.
Окованные и неокованные люди плотно стояли друг возле друга. Тения едва
могла протесниться чрез эту плотную толпу недоброжелательных к ней людей,
которые, как только её увидали, сейчас же стали кричать:
- Вот она, вот эта проклятая, ненавистная женщина! Муж её всех разорил,
- Да,- кричали другие,- они оба изверги! Ее муж хотел быть всех богаче
для того, чтобы быть всех добрее, а она хочет быть всех чище и оставляет
других гнить в смраде.
- Ничего; за то сын её Витт вырастет вором, а дочка Вирина будет
продавать себя в пристани.
- Проклятый Фалалей! Проклятая Тения!
Не довольствуясь этими грубыми проклятиями, узники язвили её ещё
бесстыдными насмешками над её целомудрием.
Тения все это слышала и молчала. Она к этому привыкла, потому что так
обыкновенно её здесь приветствовали. Тения спешила теперь как можно скорее
отыскать своего мужа и нашла его лежащего ниц возле кольца, к которому он
был прикован. Он был без чувств, и другие в темноте беспрестанно на него
наступали.
Когда Тения своими попечениями привела мужа в чувство, он сначала
совсем не узнал её и смотрел молча в тупом равнодушии, но потом стал
говорить, что Раввула-темничник, наверное, хочет позабыть его в темнице, но
- Я доставлял тебе слишком много хлопот, и всё это напрасно,- отдай
лучше всю свою нежность детям нашим Вирине и Витту.
- Ты больше им нужен,- отвечала Тения.- Я слаба силами - я не умею
трудиться и не умею приобретать им, что нужно.
Фалалей покивал головою и молвил:
- О, ты ошибаешься! Ты только и можешь дать им, что нужно. Ты умела
быть всем довольна,- вот это и есть то, что нужно и что даёт счастье, а я
был жаден к приобретению богатства,- это то, что не нужно и в чём сокрыто
несчастие жизни. Я за это страдаю.
- Твои страдания сегодня окончатся.
- Знаю, что окончатся, потому что меня сожгут здесь.
- Нет, тебя выпустят.
- Почему меня выпустят?
- Потому, что не для чего держать в неволе того, от кого нечего
добиваться.
- Что ты хочешь сказать? - вскричал Фалалей.- Неужели отчаяние дало
тебе мысль убить себя?
- Отчаяние давало мне много мыслей, которые хуже чем мысль убить себя,
но теперь я не хочу убивать себя: я останусь жива и всё, что здесь затеяли
сделать на погибель людей, будет не нужно.
- Что же ты сделаешь?
- Ты это увидишь... об этом не надо говорить.
С этим Тения быстро встала и совершенно неожиданно очутилась у лаза в
прокажённую яму, и через мгновение она была бы уже там, но в это же самое
- Стой! - прошептал он ей на ухо,- стой! Я понял, что ты хочешь
сделать, но это не нужно. Я возвращу тебе мужа и отца твоим детям иначе. До
полудня есть ещё время. Беги скоро за город, по дороге к Азоту. Там, где у
старого храма Изиды две пальмы... под той, которая вправо, среди мелкого
щебня, лежит серый камень, похожий на свернувшегося телёнка... Он тяжёл для
твоих сил, но ты возьми черепок и копай им под угол, похожий на морду. На
глубине третьей пяди найдешь медный казан... Он полон золота. Ты такая
добрая и верная, что мне тебя стало жаль, а я ещё не знал, как жалеют... Я
не знал... как отрадно жалеть человека... Возьми за это себе моё золото и
выкупи мужа. Беги же скорее, беги!
Слушая это, Тения стояла, напрягаясь, как эластичный лук, и едва
Анастас произнёс ей последнее слово, она отпрыгнула, как стрела с тетивы, и
понеслась к Азоту.
Меж тем как Тения мчалась по дороге к Азоту, в аскалонской темнице
неожиданно разыгрались потрясающие события.
Началось с того, что вскоре после того, как скрылась за кладом Тения, в
темницу вошли доимщик Тивуртий и Раввула-темничник. Оба они пришли со
злодейскими намерениями и прямо подошли к Фалалею и, ничего ему не говоря,
начали его отклёпывать от кольца его цепи.
Фалалей взволновался и со слезами спрашивал их, что они хотят с ним
сделать?
А те ему отвечали:
- Мы хотим посадить тебя в прокажённую яму. Пусть твоя Тения примет
тебя оттуда в свои объятия.
- Лучше сожгите меня,- стал умолять Фалалей.
- Мы сами знаем, что хуже и что лучше,- отвечали Раввула и Тивуртий, и
поволокли его к яме, не обращая никакого внимания на его ужасные вопли. И из
всех узников, которые слышали эти вопли, никто за Фалалея не заступился. Так
все боялись, что им отплатит Раввула, но когда, после изрядной борьбы,
Фалалея протаскивали мимо Анастаса-злодея, то произошло никем неожиданное
событие. Чрезвычайно сильный злодей Анастас ударил своими оковами по головам
Тивуртия и Раввулу так, что они упали, и он сжал и пропихнул их в
прокажённую яму. И Тивуртий, и Раввула кричали, а Анастас угрожал убить их,
если они полезут назад.
В темнице поднялся страшный бунт и дали знать Милию. Милий тотчас надел
свою красную тогу и, взяв с собою отрока своего, скорописца Евлогия,
отправился с ним в темницу, но был в недоумении, ибо теперь и сам он не
знал, что ему делать.
Скорописец же Евлогий, идучи у плеча Милия, сказал:
- Смею ль спросить моего господина, что ты намерен сделать, когда мы
вступим в темницу?
Милий остановился и, взглянув на него, ответил:
- По правде сказать, я ещё ничего не придумал.
- Однако, кому ты будешь мстить и за кого заступаться?
- Скажи лучше, что ты имеешь на мыслях, ведь за хороший совет тебе
может быть хорошая плата.
- Оставь Раввулу с Тивуртием там, куда они попали. Иначе они в проказе
будут против тебя свидетелями и император, и сама Феодора тебя не похвалят.
- Но куда ж мы их денем?
- О, господин мой! Огонь ведь всё очищает. Надо только не медлить. Кого
ты назначишь тюремщиком вместо Раввулы?
- Если хочешь, я тебя назначаю.
- Я тебе благодарен и через малое время докажу тебе делом мою
благодарность.
Перемолвясь так, они подходили к темнице, у входа которой нашли уже
приготовленные кучи хворосту и толпы народа.
Евлогий, увидя людей, выступил вперед и сказал:
- Граждане аскалонские! посторонитесь и откройте путь благородному
Милию, который идёт наказать виновных в беспорядке и защитить тех, кто
страдал от жестокости сменённого темничника Раввулы и сотоварища его,
зверонравного доимщика Тивуртия. Теперь, волею господина моего Милия, я буду
совмещать обе их должности и в темнице настанет новый порядок.
Толпа раздвинулась и открыла дорогу ко входу, но в это же время явилась
Тения.
Несмотря на то, что день был страшно зноен и раскалённые скалы ещё
более увеличивали жар в воздухе, слабая и измученная Тения быстро достигла
развалин, указанных ей разбойником Анастасом, раскопала в сказанном месте
щебень - достала сокровище и сейчас же опять пустилась с ним обратно в
город. Она пришла в тот самый миг, когда Евлогий сказал свою речь и когда
Милий хотел вступать в темницу. Золота было много, но Тения его не весила и
не считала, а всё, сколько там было, бросила к ногам Милия и сказала:
- Вот тебе выкуп за моего мужа и за всех, кого здесь терзают. Пусть это
возьмут те, кому эти люди должны, а ты сейчас же выпусти заключённых на
волю.
- Дорожи собою; в такие минуты ты должен показать беспристрастье
народу.
Золота же было здесь более, чем на тройную цену против всего полного
долга Фалалея.
- Откуда взяла ты такое богатство? - спросил Евлогий у Тении.- Здесь
достанет на выкуп всех, кого содержат за долги в аскалонской темнице, но
действительно ли ты отдаёшь это всё за других?
Тения отвечала, что она достала золото из земли и хочет, чтобы все,
кого томят за долги, были сейчас же отпущены.
Милий приказал взвесить золото и выпустить должников на свободу. А
Евлогий, ставший разом вместо Тивуртия доимщиком и вместо Раввулы
тюремщиком, позвал кузнецов и расковал всех, кто содержался в тюрьме за
долги. Злодеев же и убийц вывел на барку и послал на торг купить для них
пищи и свежее платье, и мягкой кожи с шерстью, чтобы подвернуть под оковы на
тех местах, где железо проело до кости.
Во всё это время в темнице стоял страшный шум и никто не слышал стуков
подкопа и криков Раввулы и Тивуртия и заслонившего лаз к ним телом своим
Анастаса. Всякому тут было теперь самому до себя.
Первого выпустили на свободу Фалалея, и Тения тотчас же удалилась с
ним, обнимая его одною рукой, а другою поддерживая на голове корзину с
купленною пищей. Когда увидала их Пуплия, она подумала, что Тения, наконец,
поступила, как желал Милий, и после радостного свидания с сыном посадила на
колени к нему Вирину и Витта, а невестку отвела в сторону и похвалила её за
послушание.
Тения же в ответ ей улыбнулася и тихо ответила:
- Не хвали меня, почтенная Пуплия, я твоего совета не слушалась и не
стою твоей похвалы - золото дал мне не Милий вельможа, а злодей Анастас.
Старая Пуплия ужаснулась и, всплеснув руками, спросила:
- Анастас! Милосердные боги! Для чего же ты предпочла его грубые ласки
ласкам Милия, и где взяла напитка, отводящего память?
- Мать Фалалея! - отвечала ей Тения,- я не отдавалась ничьим ласкам и
мне не был нужен забвенный напиток, но я не теперь расскажу тебе всё, что со
мной было. Теперь мы оставим Фалалея радоваться, лаская детей, а сами давай
скорей вскипятим воду и сварим для всех изобильную пищу, и тогда, когда
сядем все впятером, как мы давно не сидели, и все насытимся, я расскажу вам
подробно, что мне пришлось перенесть и как это случилось, что в руках моих
очутилось золото Анастаса без напитка, отводящего память.
- Нет, уж ты, бедная, лучше об этом забудь.
Но Тения снова тихо улыбнулась и ответила:
- Мать Фалалея! Злодей не требовал от меня ничего такого, о чём ты
думаешь и о чём мне желаешь забыть. Я хочу обо всём этом помнить и буду всем
говорить, чтобы все люди знали, что сделал мне Анастас, и нашли для него у
себя сожаленье.
И сделалось так, как хотела Тения. Когда пища была готова и
осчастливленная семья насытилась, Тения рассказала свекрови и мужу, как она
изнемогала в борьбе, что видела ночью в оливковой роще, как шла назад и
повстречалась с Тивуртием, и за что Анастас её похвалил и указал ей склад,
отданный ею в выкуп за всех должников.
При этом Тения пролила слёзы об Анастасе, и это было как раз в то
время, когда его надо было оплакать, ибо в это самое время в аскалонской
темнице свершилось последнее и самое бесчеловечное дело.
Когда узники были выведены, темницу набили хворостом и скорописец
Евлогий бросил туда горящий факел, а ветер подул и сквозь весь хворост
пробежало трескучее пламя. В дыме этого пламени задохнулся злодей
аскалонский, но он погиб не один. Люди, которые оставались там до конца,
видели, как Анастас показался в окне прокажённой темницы. Он сорвался с
цепей и потрясал, задыхаясь, решёткy в окошке... За спиной его видели лица
ревевших Тивуртия и Раввулы; но треск пламени заглушал их рёв и проклятия.
Евлогий же от имени Милия не допускал никого к этому окну и сами они оба
стояли вдвоём у окошка, пока всё было кончено. Анастас их узнал и, плюнув на
красную тогу Милия, прокричал так громко, что все могли слышать:
- Ты самый лютый злодей аскалонский!
И когда он это вскричал, сквозь толпу прорвались два никому неведомые
человека. Оба они были наги, но с ножами при бёдрах, и среди общего смятения
они кинулись на Евлогия и на Милия, и у всех на глазах зарезали их, а за
ними приспели такие же другие, в числе больше как двадцать, и бросились
тушить огонь, пылавший в темнице, но погасить его было уже невозможно.
Анастас и Тивуртий с Раввулой сгорели и как ни смелы были отчаянные
разбойники, проникшие в город, чтобы спасти Анастаса, но и они не могли
войти в полную пламени яму. Они только насытили своё мщение убийством Милия
и его скорописца. Разбойников этих не поймали, потому что на граждан
Аскалона напал страх, все думали, что разбойников ворвалось несметное
множество, и все побежали защищать свои дома и семейства. Притом же,
Рано удалившаяся с мужем Тения не видала всех ужасов этой развязки.
День для неё протёк как одно мгновение. Перед вечером Фалалей отправился на
море мыться, а Тения, обняв детей, сидела у берега и смотрела вслед
отходившей красивой расцвеченной триреме, на которой гудел египетский ребаб
и пели хором молодые женские голоса, а на возвышении, покрытом яркою
индейскою тканью, молодая нубийка ловила осу, как будто дразнила Аскалон на
прощанье.
Это Сергий, испугавшийся беспорядков, отплывал с своею труппой обратно
в Александрию.
Пуплия в это время ходила в город, чтобы купить просторный полосатый
шатёр, где бы семейство могло поместиться лучше, чем оно помещалось в убогом
шалаше. Пришедшие с Пуплией шатёрщики, раскидывая чистую палатку с
поперечными каймами красного и синего цвета, рассказали Тении, что
произошло, и когда она услыхала о погибели Анастаса, то вздохнула и сказала
им:
- Все не напрасно его сожалеют: он сделал много зла, но не угасил в
сердце своём сожаления; а кто умеет жалеть, тот ещё не мёртв для доброй
жизни и сам сожаления достоин.
И она опять рассказала, каким подвергалась искушениям и уговорам от
самых почётных и близких людей, а в заключение сказала:
- Я не хочу их укорять, но удивляюсь, отчего было всё так, что те,
которые очень заботились о жизни, те все подавали мне дурные советы - не
постоять за моё целомудрие, а поддержали меня только два человека - и это
как раз были те, которые сами более жить не думали: один был отшельник в
могиле, а другой - обречённый на смерть Анастас. За встречу с этими двумя,
не дорожившими жизнью, я благословляю милосердное небо и молю его дать им
вечную жизнь.
Шатёрщики, услыхав такие слова, поникли головами и в молчании окончили
свою работу: угладили пол под шатром, очертили место для обеда и усыпали это
возвышение узорами разноцветного песка, придавшего вид цветного ковра.
Возвратившийся в эту пору Фалалей тоже слышал сказанные Тениею слова, и
когда шатёрщики, получив свою плату, ушли в город, а Пуплия повела детей,
чтобы вымыть их в пресной воде пенистым греческим мылом и потом уложить их
спать в новом просторном шатре, корабельщик сказал жене:
- Я заметил твои слова о разнице между теми, которые дорожат жизнию, и
теми, которые не дорожат ею. Это замечание остро, и, знаешь, я слышал
когда-то совершенно такое в Дамаске от того, кто мне говорил о моей новой
вере.
- Что же он говорил?
- Он читал, что "кто сильно любит жизнь, тот её потеряет, а кто не
дорожит ею, тот её не только найдёт для себя, но и может дать силу жизни
другому".
- Это прекрасно, но для чего же ты мог это забыть и думал о том, как бы
получить себе всего как можно больше?
Фалалей подернул плечами и, глубоко вздохнувши, ответил:
- Я испортил себя, когда прикоснулся к богатству,- богатство есть тоже
напиток, отбивающий память: желая богатства, нельзя не забыть об истинном
благе.
- А я всегда это знала,- тихо продолжала Тения.
- Но кто же тебе это открыл?
Тения взяла руку мужа и положила её себе на сердце, а другою своею
рукою указала тихо на небо.
Они оба задумались; вечер уплывал, синева моря густела,- наступала
прохлада и ночь.
Тения встала, взяла в ладони свои лицо мужа и, глядя ему в глаза,
сказала, что идёт приготовить к ночи шатёр.
Фалалей остался один и сидел, обхватив руками колени. Он глядел то на
звёздное небо, то в тёмную даль безбрежного моря. Всё это для него теперь
было обновлением жизни, и он чувствовал себя самым счастливым человеком,
которому нечего больше желать. Он весь проникся благодарностью и глаза его
овлажились благодатными слезами, и сквозь них он увидел снова свою
целомудрую Тению, которая, окончив уборку шатра, распахнула его входную полу
и, поддерживая её обнажёнными по самые плечи руками, назвала его имя и
добавила шёпотом:
- Друг мой, иди,- час благосклонен.
Впервые - журнал "Русская мысль", 1889, 11. Повесть была написана в
октябре 1889 г. В основу положена легенда Пролога от 14 июня. Среди первых
читателей, одобривших повесть, был историк В. О. Ключевский.
Стр. 173. Лукреций, Тит Кар (99 - 55 до н. э.) - римский поэт и
философ.
Ломброзо, Цезарь (правильно: Чезаре; 1835 - 1909) - итальянский
психиатр и криминалист.
Газа, Азот (Ашдод) - крупные портовые города южной Палестины.
Аскалон - был разрушен египетским султаном Юсуфом Салладином
(Салах-ад-дином; 1138 - 1193) в 1192 г.
Филистимляне - народ, от имени которого возникло название Палестины (в
буквальном переводе с древнегреческого - "страна филистимлян"). Они
появились на побережье Средиземного моря на рубеже XIII - XII в. до н. э.
Превосходившие израильтян в вооружении (железное, а не бронзовое оружие),
филистимляне завладели на юго-востоке многими прибрежными крепостями,
создали союз городов. В VIII в. до н. э. были покорены Ассирией.
Евсевий из Аскалона (иначе: Евсевий Памфил, Евсевий Кесарийский; ок.
263 - 338, 339) - писатель, составивший знаменитую "Церковную историю"
(очерк христианства до 324 г.) и "Житие императора Константина".
Стр. 174. Царь Иустиниан (Юстиниан I Великий; 482/483 - 565) -
византийский император, создатель огромной державы на побережье Средиземного
моря. Составил образцовый кодекс законов. Жестоко преследовал отступников от
религиозной ортодоксии.
Феодора (начало VI в. - 548) - властная, волевая византийская
императрица, добивавшаяся последовательности от неустойчивого в своих
начинаниях Юстиниана.
Стр. 175. Сандал - дерево с ароматной эфироносной древесиной.
...кроток, как голубь, но и разумен, как змей... - не совсем точно
цитируемые слова Христа, обращенные к ученикам (Евангелие от Матфея, X, 16).
Стр. 177. Ирод Великий (ок. 73 - 4 г. до н. э.) - царь иудейский,
отличавшийся подозрительностью и жестокостью.
Стр. 179. Правеж - взыскание долга с неисправного должника путем
истязания.
Стр. 180. Скрыня (древнерусск.) - сундук, ларец.
Ночвы - мелкие лотки торговцев рыбой и снедью.
Стр. 183. Сикоморы - южные тропические плодовые деревья; это же
название имели и платаны.
Стр. 184. Ипарх (епарх) - глава административного округа в Восточной
Римской империи.
Стр. 185. Киса - кожаный мешок, затягивавшийся шнурком.
Стр. 189 - 190. Дионис (Вакх) - бог виноделия и виноградарства в
греко-римской мифологии.
Стр. 190. Изида (Исида) - богиня плодородия, воды, ветра и волшебства в
египетской мифологии; олицетворение супружеской верности и материнства.
Анубис - по древнеегипетским представлениям - покровитель умерших,
судия богов.
Стр. 194. Абрагам (Авраам) - библейский патриарх (Бытие, XVII - XIX).
Ицгак (Исаак) - сын Авраама, восприемник Божьего завета (Бытие, XVII,
19).
Стр. 196. Трирема - древнеримский военный корабль с тремя ярусами
гребцов.
Стр. 202. Ребаб - струнный смычковый инструмент Востока,
распространенный от Египта до Малайзии.