Крылов Иван Андреевич - Ник. Смирнов-Сокольский. Нави Волырк

   Апреля 18 дня 1826 года".

  

   Стихотворение это Иван Андреевич Крылов, вероятно, не без настояния самого "доброго мецената", не оставил безвестным, а довел до всеобщего сведения, напечатав в альманахе Дельвига "Северные цветы" за 1828 год.

   Таким образом, роль Оленина как "друга-мецената" была, казалось бы, подтверждена самим Крыловым в печати.

   Однако ни сам Оленин, ни официальные биографы Крылова, проливавшие, не жалея, слезы умиления по поводу "сердечной признательности" великого баснописца к своему "благодетелю", не заметили весьма тонкой иронии в этом, на первый взгляд, столь почтительном "мадригале".

   Роль Оленина-мецената в стихотворении сводится к тому, что он, "щедрот монарших луч склоня" в сторону баснописца, тем самым, как говорит Крылов:

  

   Ленивой музы и беспечной

   Моей ты крылья подвязал.

  

   В переводе с обычного эзоповского языка баснописца это можно понимать так, что "меценат" просто-напросто лишил свободы "беспечную музу", опекаемого им сатирика. Слово "подвязал" может иметь двоякое значение.

   Двойственная роль А. Н. Оленина, который, под видом самой искренней дружбы к Крылову, по заданию правительства проводил негласную, "направляющую" форму политического над ним наблюдения и неофициальной цензуры, была давно ясна самому Ивану Андреевичу. Эта "дружеская", под видом "добрых советов", цензура уже не раз показывала свои коготки, куда более острые, чем у цензуры официальной:

   В басне своей "Соловьи" Крылов недвусмысленно говорил о собственной участи:

  

   "А мой бедняжка соловей.

   Чем пел приятней и нежней,

   Тем стерегли его плотней".

  

   Дочь Оленина, Варвара Алексеевна, объясняя позже библиографу В. Ф. Кеневичу скрытый смысл некоторых крыловских басен, против басни "Соловьи" сделала собственноручное примечание, гласящее, что басня эта написана "Для батюшки - А. Н. Оленина". Варвара Алексеевна точно знала, что под "соловьем" Крылов подразумевал себя, и под "стерегущим его" - Алексея Николаевича Оленина³⁹.

   Крылов понимал, что без Оленина ему будет еще труднее. И он делал из своего "мецената" ширму не только для сатиры.

   Когда разразились события 14 декабря 1825 года, Крылов, отнюдь не полностью разделявший взгляды восставших, посчитал своим долгом быть на Сенатской площади.

   Сами декабристы, завидев массивную фигуру баснописца, закричали ему из каре, чтобы он немедленно уходил. Восставшие всячески оберегали от риска крупных писателей, в том числе и Крылова. Крылов понял, что он на площади бесполезен, и мудро, не заходя домой, прямо пошел к Олениным, где и рассказал о своем похождении, которое было вызвано якобы простым любопытством. "Я думал, что пожар",- говорил баснописец, надеясь, что всем известная анекдотическая его страсть смотреть пожары спасает его от ответственности.

   Варвара Алексеевна Оленина в этот день записала в своем дневнике:

   "Крылов 14 декабря пошел на площадь к самим бунтовщикам так, что ему голоса из каре кричали: Иван Андреевич, уходите, пожалуйста, скорей!"

   На вопрос Олениной Крылову: "Зачем он туда пошел?" - баснописец ей ответил более откровенно: "Хотел взглянуть на участников восстания"...⁴⁰

   Несмотря на всю маскировку, Крылов все-таки не избежал неприятностей. Его вызывали на беседу-допрос к самому Николаю I. Последний, однако, решил, что трогать пользующегося всенародной любовью баснописца не стоит.

   Дело о "походе" Крылова замяли.

   Возвращаясь к описанию экземпляра басен 1825 года с автографом Ивана Андреевича, нетрудно установить путь, по которому книга эта попала в мою библиотеку.

   Дореволюционный петербургский антиквар, занимавшийся к тому же библиографией и издательским делом,- П. А. Картавое сообщил в своем "Литературном архиве", что личная библиотека и бумаги Оленина были в 1900 году приобретены у его наследников книгопродавцем В. И. Клочковым. Большинство книг и бумаг А. Н. Оленина Клочков продал в Публичную библиотеку в Петербурге, остальное пустил в розницу в своем магазине⁴¹.

   В розницу попала и книга с автографом Крылова. Это тем более вероятно, что на книге имеется книгопродавческий знак фирмы В. И. Клочкова. Книгу приобрел у Клочкова дореволюционный собиратель, некий Н. Н. Ефремов, который, уже в наше время, будучи глубоким стариком, уступил экземпляр мне. Вот и вся история этой находки.

  

  

   Имя Крылова к 1825 году было широко известно не только в России, но и далеко за ее пределами. Весьма способствовало его славе издание басен на трех языках - русском, французском и итальянском, предпринятое в Париже графом Григорием Владимировичем Орловым.

   Племянник всесильного екатерининского фаворита Григория Григорьевича Орлова, Г. В. Орлов при Екатерине II был сенатором и камергером. При вступлении на престол Павла I, жестоко преследовавшего "любимцев" матери, Г. В. Орлов поспешил удалиться в Париж, где и проживал со своей женой, урожденной Салтыковой. Ведя в Париже жизнь богатого вельможи, путешествуя и занимаясь собиранием картин и эстампов, Г. В. Орлов был не чужд и литературе. Он напечатал несколько собственных работ, преимущественно по вопросам искусства. В его парижском особняке организовался литературный салон, который посещали лучшие поэты, писатели и художники.

   В 1823 году, по мысли жены Г. В. Орлова - Анны Ивановны, большой поклонницы Крылова, было решено перевести лучшие его басни на французский язык. До этого, путешествуя по Италии, она уже собрала переводы крыловских басен на итальянский язык, сделанные "именитейшими поэтами Италии".

   В парижском салоне Орловых закипела работа. Открылся как бы "турнир-поэзии", в котором до 80 поэтов трудились над переводами басен "русского Лафонтена".

   Среди французских переводчиков значится имя знаменитого автора "Марсельезы" Руже де Лилля, перу которого принадлежит перевод басни "Гуси". Содержание басни вполне отвечало революционному духу переводчика, пострадавшего при реставрации монархии во Франции от собственных "гусей", кичившихся тем, что их "предки Рим спасли", в то время как сами они были тоже едва-едва, "лишь годны на жаркое". Всеобъемлющее значение сатиры Крылова можно было применить не только к русским условиям и событиям.

   Орловы всячески помогали переводчикам. Это им не особенно удавалось, и некоторые переводы получились весьма далекими от оригиналов. В общем, было переведено на французский и итальянский языки восемьдесят девять басен Крылова.

   Для осуществления издания Орловы не пожалели ничего. Два тома басен были напечатаны на трех языках в лучшей типографии Дидота. К изданию приложены портрет автора, гравированный Кеном и пять иллюстраций, одна из которых (к басне "Раздел") нарисована знаменитым художником Изабэ.

   Книги вышли из печати примерно в марте 1825 года, и главная часть тиража была быстро распродана в Париже. Торжество Крылова там было полное. В Россию попало, по-видимому, малое количество экземпляров, так как оба томика давно уже считаются редкостью⁴².

   Предисловие на французском языке г. Лемонте было перепечатано в наших периодических изданиях по-русски и вызвало известную статью А. С. Пушкина, отстаивающую народность творчества И. А. Крылова.

   Издатель басен Г. В. Орлов в своем предисловии, с обращением к автору басен: "Любезный друг, Иван Андреевич!", между прочим, писал:

   "Пускай иноземцы, кои испытали всю твердость и силу русского меча, узнают, что сей народ не лишен также и изящных дарований, что он имеет своих поэтов, своих историков, своих ученых, что и с сей стороны он заслуживает не менее уважения и почтения, как со стороны славы и побед, гремящих в честь его во всей вселенной!"

   Это было напечатано в Париже через десять с небольшим лет после разгрома русскими наполеоновских полчищ и звучало, во всяком случае, весьма весомо. Для популяризации русской литературы затея Орловых была чрезвычайно полезной. В этом, конечно, главное значение парижского издания басен Крылова.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Два томика в обложках чудесной сохранности сумел раздобыть для меня ленинградский антиквар П. Ф. Пашнов - один из тех книжников, с которыми прошла моя собирательская жизнь. В ряде своих рассказов я вспоминаю ныне покойных П. П. Шибанова, А. С. Молчанова, основателя Книжной лавки писателей Д. С. Айзенштадта, его помощника М. И. Шишкова, М. В. Кучумова и других знатоков книги.

   Я часто называю книжников: основного моего советчика - А. Г. Миронова, ленинградца И. С. Наумова, знакомого мне с юношеских лет А. С. Бурдейнюка, старейшего антиквара Ф. Г. Шилова, А. Тарадина и других.

   Все эти люди искренне, от души любили и любят свое трудное и малоблагодарное дело. Люди они все старые, и я не вижу, чтобы появлялись новые, равные им по знанию.

   Снова напомню, что книга букинистическая и книга антикварная - это разные понятия.

   Научить стать специалистом по букинистической книге не так уже трудно. Существует специальная школа, и среди молодых, ныне уже обученных "товароведов" немало любящих и хорошо знающих этот важный вид книготорговли.

   Другое дело - специалисты по антикварной книге. Научить этому делу трудно. Это значит - научить весьма многому: истории литературы и истории просто, научить разбираться хотя бы в начатках всех многочисленных отраслей науки, знать биографии писателей и поэтов, разбираться в вопросах живописи и графики, уметь не спасовать перед книгой на любом языке.

   При наличии такого количества знаний, разумеется, уже трудно оставаться в скромной должности "товароведа" букинистического магазина, этой "вершины карьеры" для книгопродавца-антиквара. К тому же должность эта и ценится недостаточно и необходимого уважения к этой трудной профессии иногда бывает маловато.

   Вот и захотелось сейчас еще раз сказать о них доброе слово. Думается, что и сам И. А. Крылов, друживший с такими энтузиастами книгопродавческого дела, как Василий Сопиков и Александр Смирдин, не посетовал бы за это отступление в рассказе об его прижизненных изданиях.

  

  

   Разгром декабрьского восстания 1825 года, свидетелем которого был Иван Андреевич Крылов, окончательно укрепил его собственное мнение, что надо действовать еще осторожней, еще осмотрительней. Когда-то в басне "Волк и лисица" Крылов сказал своим читателям, что "истина сноснее вполоткрыта". Крылов был теперь убежден, что истина в таком виде не только "сноснее", но и единственно возможна.

   Крылов не боялся, что читатели его не поймут. Он говорил языком народа, а народ и сам выражает истину пословицей, поговоркой, намеком. Еще в первой своей книге басен 1809 года Крылов напечатал басню "Ларчик", в которой разъяснял, что истина в его творениях спрятана отнюдь не глубоко и что "ларчик открывается просто".

   У каждого писателя свой путь, но Крылов выбирает именно путь намека, "истины вполоткрыта" - путь, требующий огромной внутренней сдержанности, умения прятать чувства и мысли.

   Крылов хотя и не разделял полностью убеждений декабристов, но понимал, что декабрьское восстание не прошло даром, что Россия тронулась с места и что надо и ему сказать какое-то свое слово.

   Но только в начале 1829 года, в альманахе "Северные цветы", который издавал Дельвиг, появляются три его новые басни: "Пушки и паруса", "Бритвы" и "Бедный богач". В баснях этих чувствуется, что сатирика глубоко волнуют дела государственные, политические.

   Придраться к Крылову было невозможно. Мало ли о чем толкуют между собой "пушки" и "паруса", и мало ли что можно подумать о словах баснописца:

  

   Вам пояснить рассказ мой я готов:

   Не так ли многие, хоть стыдно им признаться,

   С умом людей боятся

   И терпят при себе охотней дураков.

  

   Кто поверит, что "осыпанный милостями" Крылов, этот "ленивый, спящий чуть ли не на ходу толстяк" метит в самого Николая I, который, в страхе и ужасе от восстания декабристов, разогнал, посадил, выслал передовых, умных и мыслящих людей и окружил свой трон бездарностями.

   Крылов приготовил новую книгу басен - восьмую по счету. Об этой последней и о предыдущей седьмой, печатавшейся в канун декабрьского восстания, Белинский писал: "Все басни Крылова прекрасны; но самые лучшие, по нашему мнению, заключаются в седьмой и восьмой книгах. Здесь он, очевидно, уклонился от прежнего пути, которого более или менее держался по преданию: здесь он имел в виду более взрослых людей, чем детей; здесь больше басен, в которых герои - люди, именно все православный люд; даже и звери в этих баснях как-то больше, чем бывало прежде, похожи на людей"⁴³.

   Белинский неоднократно подчеркивал политическую направленность крыловской сатиры. Высказаться о Крылове более откровенно Белинскому не дала бы цензура.

   О печатании новой, восьмой части басен вместе со всеми уже вышедшими ранее Крылов договаривается с издателем Александром Смирдиным.

   В жизни Крылова А. Ф. Смирдин человек не случайный. В 1817 году Смирдина приглашает из Москвы в Петербург известный в то время издатель, книгопродавец и владелец библиотеки для чтения - Василий Алексеевич Плавильщиков, брат и наследник артиста и писателя Петра Плавильщикова, компаньона Крылова" по делам типографии "Крылова с товарищи". Связь с делами этой типографии много раз менявшей название, как уже говорилось выше, у баснописца продолжалась и в эти годы.

   Своим трудолюбием, а также любовью к книгам Смирдин покоряет Василия Плавильщикова, который перед смертью в 1823 году передает ему книжную лавку и библиотеку. Одновременно Смирдин становится и арендатором типографии, бывшей когда-то "Крылова с товарищи".

   Какими бы льготными ни были условия, на которых В. А. Плавильщиков завещал свое дело Смирдину, однако последнему нужны были наличные материальные средства для того разворота, каким вскоре блеснул этот талантливый книгопродавец и издатель.

   Есть много оснований думать, что не имевшему копейки за душой А. Ф. Смирдину пришли на помощь И. А. Крылов, вместе с "предстателем" своим А. Н. Олениным, как известно, уже субсидировавшим после знакомства с баснописцем типографию, бывшую "Крылова с товарищи".

   В апреле 1830 года И. А. Крылов заключил договор с А. Ф. Смирдиным на издание басен. По этому договору Крылов предоставлял Смирдину десятилетнее право печатать все восемь частей его басен. Предусматривался общий тираж 40 000 экземпляров и гонорар Крылова в сорок тысяч рублей ассигнациями.

   Небывалому по цифрам и тиража и гонорара договору этому придана была широкая огласка, в которой опять чувствовалась мудрая рука Крылова. Не слава была нужна баснописцу, славы было и без того много. Ему нужно было, чтобы его оставили в покое, подумали, что наступил действительно конец: вот только эти восемь книг басен и все! Больше басен не будет!

   Издателя А. Ф. Смирдина не смущало, что ему придется десять лет подряд печатать и продавать книгу одного содержания. Он был уверен в успехе, но решил всячески варьировать внешнюю сторону издания басен.

   В том же 1830 году выходит первое смирдинское издание басен Крылова⁴⁴.

   Дозволенная цензурой 26 апреля 1830 года, книга, как уже говорилось, выпущена из типографии в августе того же года. В книге 186 басен против 165 в прежних изданиях.

   Смирдин предназначал это издание для широких кругов читателей, выпустив его по доступной цене в количестве 12000 экземпляров. Однако почти никто из библиографов не обратил внимания на то, что Смирдин выпустил эту книгу (равно как и несколько последующих ее переизданий) в трех разных форматах: в восьмую долю листа, в двенадцатую и в шестнадцатую, причем для последних форматов набор книги переверстывался заново и количество страниц было уже не 309, а 371. Единственный экземпляр уменьшенного формата издания 1830 года мне довелось видеть в Библиотеке имени В. И. Ленина.

   О существовании этой уменьшенной разновидности издания не знали даже старые и очень опытные книгопродавцы. Не упоминались они и в антикварных каталогах и почему-то совсем исчезли с полок букинистических магазинов.

   В моем собрании имеется первое смирдинское издание басен 1830 года только в формате восьмой доли листа. В ранние годы моего собирательства книга не считалась особенно редкой.

   Несмотря на значительный общий тираж этого издания, Смирдин уже ровно через год имел возможность его повторить. Заглавный лист этого повторного издания в точности воспроизводит заглавный лист издания 1830 года, с переменой даты на год 1831. Цензурное разрешение то же самое, а количество страниц - 266(?).

   Повторное издание басен печаталось также в трех форматах, как и предыдущее, и книги уменьшенных форматов также вовсе не попадаются в магазинах. Их существование подтверждается "Росписью" Смирдина (11855). Точный тираж не установлен. У меня этого издания нет ни в одном из трех его форматов. Не видел его и в какой-либо библиотеке.

   Следующее издание басен Крылова Смирдин выпускает в 1833 году. Содержание и оформление одинаково с предыдущими изданиями. Количество страниц 297 (а не 296, как указано у А. П. Могилянского). Цензурное разрешение - 26 марта 1833 года. По сведениям, указанным в книготорговых реестрах Смирдина, книга также печаталась тремя форматами. Книг уменьшенных форматов я нигде не видел. Имеющийся у меня экземпляр - в восьмую долю листа. Тираж книги не установлен.

   Еще через год, в 1834 году, Смирдин снова повторяет издание басен, с тем же содержанием и оформлением книги. Количество страниц этого издания - 366. Цензурное разрешение от 17 марта 1833 года. Издание выпущено из типографии 6 июня 1834 года. По сведениям, данным в книготорговых реестрах Смирдина, оно печаталось, как и предыдущие, тёкже в трех форматах. У меня имеется это издание в уменьшенном формате в двенадцатую долю листа, с количеством страниц 379. Это издание выполнено с того же набора, что и обычное издание в восьмую долю листа, путем переверстки.

   Тираж басен в издании 1834 года тоже не известен. Однако, если взять установленную договором с Крыловым цифру общего тиража всех смирдинских изданий басен в сорок тысяч экземпляров и вычесть из этой цифры сумму тиражей установленных, то на издания 1831, 1833 и 1834 годов падает количество в 15 тысяч экземпляров.

   В том же 1834 году Смирдин выпускает новое роскошное иллюстрированное издание басен. Самое содержание книги остается прежним, но Крылов тщательно редактирует издание и располагает басни в ином порядке. Это - одно из лучших смирдинских изданий.

   Для иллюстрирования басен Смирдин пригласил художника-гравера А. П. Сапожникова, который изготовил небывалое количество иллюстраций - девяносто три, резаных тецевым контуром⁴⁵.

   Цензурное разрешение на книгу было получено 17 марта 1833 года.

   Тираж этого издания, отпечатанного на прекрасной бумаге и действительно замечательно иллюстрированного, был всего 2000 экземпляров. Часть их поступила в продажу с раскрашенными от руки гравюрами. Ценились они чрезвычайно высоко - 175 рублей. Экземпляры черные, нераскрашенные, продавались по 25 рублей. Много позже оставшиеся нераспроданными экземпляры с раскрашенными иллюстрациями продавались по 40 рублей. Сейчас они - большая библиографическая редкость. У меня экземпляр нераскрашенный.

   Несмотря на то, что в реестрах Смирдина это издание тоже указывается как вышедшее в трех форматах, большой знаток "крыловианы" С. М. Бабинцев в беседе со мной высказал сомнение - были ли эти уменьшенные экземпляры полностью иллюстрированными? Резать заново доски всех 93 рисунков было дорогостоящей затеей. Не были ли эти уменьшенные экземпляры только с портретом? Кстати, я уменьшенных экземпляров нигде не нашел и не видел.

   Как уже говорилось выше, все эти варианты форматов были нужны издателю Смирдину для более успешной продажи книги Крылова, содержание которой оставалось в течение десяти лет неизменным.

   Поэтому и следующее издание, 1835 года, Смирдин задумывает выпустить в новом оригинальном формате, на этот раз как издание миниатюрное, в 32-ю долю листа.

   В типографии Экспедиции заготовления государственных бумаг ему отливают особый мелкий шрифт типа нонпарель, удивительно четкий и ясный. Получилась маленькая книжка-игрушка, в очаровательных литографированных, кружевных, синее с белым обложках⁴⁶. В книжечке был приложен гравированный портрет Ивана Андреевича Крылова.

   В. Г. Белинский, всегда отмечавший издательские заслуги Смирдина, восторженно приветствовал появление этой книжечки словами: "Она возбуждает живейшее удивление и живейшую радость как доказательство, что у нас начинает распространяться вкус к красивым изданиям, а вместе с тем и успехи книгопечата-.ния"⁴⁷.

   Цензурное разрешение было получено 6 марта 1835 года.

   У меня - экземпляр в современном золототисненом марокене с золотым обрезом. Книга очень редка.

   Новаторство Смирдина было встречено любителями крыловских басен весьма приветливо, и "тридцатая тысяча" разошлась довольно быстро.

   В 1837 году Смирдин решает повторить это миниатюрное издание, но уже в количестве девяти тысяч экземпляров. Оно и по заглавному листу (только с новой датой: 1837 год), и по размеру, и по количеству страниц абсолютно одинаково с книгой издания 1835 года. Только портрет другой, не оленинский, а новый, гравированный на стали, без подписей художника и гравера. Цензурное разрешение от 22 сентября 1837 года.

   Каждую из девяти тысяч тиража Смирдин отличает пометой на заглавном листе: тридцать первая тысяча, тридцать вторая, тридцать третья и так далее до тридцать девятой тысячи включительно.

   Кстати, это обстоятельство тоже почему-то прошло мимо внимания библиографов. Я сам заинтересовался этим только потому, что в некоторых каталогах увидел описания разных "тысяч": в библиотеке Пушкинского Дома - "тридцать первая тысяча", в Библиотеке им. В. И. Ленина - "тридцать третья", у меня - "тридцать вторая". Впрочем, об имеющемся у меня экземпляре этой книги с автографом Крылова подробно рассказывается в следующей главе.

   Осталось упомянуть последнее смирдинское издание басен Крылова, отпечатанное только в одном обыкновенном формате в восьмерку, с пометой издателя "сороковая тысяча"₄ Напечатана эта книга в 1840 году и украшена иллюстрациями французского художника Гранвиля. Иллюстрации были заимствованы Смирдиным из парижского издания басен Лафонтена. Они носят случайный характер и имеют отношение к крыловским басням лишь постольку, поскольку у Крылова существовало несколько басен, переведенных им, весьма, впрочем, своеобразно, с лафонтеновских. К книге приложен и портрет И. А. Крылова.

   Цензурное разрешение на книгу получено 10 марта 1840 года. Издание было очень дешевым: 1 рубль 45 копеек серебром⁴⁸.

   Напечатанное всего в тысяче экземпляров, издание быстро было распродано и тогда же стало редким. Мне удалось раздобыть его с большим трудом. Содержание книги такое же, как и в предыдущих изданиях, но расположение басен новое.

   Крылов сам редактировал книгу.

   В этом 1840 году, на этой сороковой тысяче экземпляров, кончился договор А. Ф. Смирдина с И. А. Крыловым на десятилетнее право издания его басен.

   Издатель А. Ф. Смирдин добросовестно и полностью расплатился с баснописцем, оказавшим ему поддержку в начале издательской деятельности. А. Ф. Смирдину пришлось немало поработать над изданием и распространением книг И. А. Крылова. Сорок тысяч экземпляров для одной и той же книги, даже и за десятилетний срок, были тиражом в то время неслыханным.

   В. Г. Белинский писал по этому поводу: "Таким успехом не пользовался на Руси ни один писатель, кроме Ивана Андреевича Крылова".

   И с присущей ему прозорливостью В. Г. Белинский предсказывал:

   "И будет еще время, когда его басни будут издаваться за один раз в числе 40000 экземпляров"⁴⁹.

   Таким временем явилось наше советское время, когда тиражи книг Ивана - Андреевича Крылова во много раз превысили эти предположения В. Г. Белинского.

  

  

   На изящной книжечке миниатюрное издание басен Крылова 1837 года (с издательской пометкой "тридцать вторая тысяча") имеется на форзаце собственноручная дарственная надпись автора такого содержания: "Доброй Саше и мужу ее доброму К. С. Савельеву на память И. Крылов. Декабря 5 дня 1837 года".

   Экземпляр переплетен в роскошный золототисненый зеленый марокен с золотым обрезом. Переплет - времени издания и работы первоклассного мастера. Видно, что баснописец предназначал подарок дорогим его сердцу людям.

   Захотелось точно установить, кто же эти "добрая Саша" и ее муж "добрый К. С. Савельев"?

   Современное литературоведение осуждает увлечение биографическими и библиографическими подробностями. Несомненно, что принципиального значения для науки эти подробности не имеют, но мне думается, что полное пренебрежение к ним также ничем не оправдано.

   В книге И. В. Сергеева, выпущенной издательством "Молодая гвардия" в Москве в 1945 году и посвященной жизнеописанию Крылова, я на странице 192 прочитал:

   "Потом он (Крылов.- Н. С.-С.) вспомнил, что когда-то крестил дочь своего давнего знакомого Савельева. Иван Андреевич разыскал крестницу. Она жила в нужде, похоронив недавно своего мужа и оставшись с несколькими детьми на руках. Иван Андреевич усыновил всю семью..."

   Я позволил себе сообщить писателю об имеющейся у меня дарственной надписи баснописца, и И. В. Сергеев, убедившись, что упоминаемый в ней К. С. Савельев никак не мог в одно и то же время быть и отцом и мужем крестницы Ивана Андреевича, исправил эту свою ошибку во втором издании книги, вышедшей в 1955 году⁵⁰.

   Впрочем, о существовании крестницы Крылова Саши и мужа ее К. С. Савельева биографам баснописца было известно давно.

   В наиболее полном жизнеописании И. А. Крылова, составленном лично знавшим его П. А. Плетневым, говорится о том, что Крылов прожил всю свою долгую жизнь одиноким холостяком, и после смерти его "не осталось родственников, кроме усыновленного им семейства крестницы его Савельевой"⁵¹.

   Никаких подробностей об этой крестнице (год ее рождения 1814 или 1815) П. А. Плетнев не приводит, и только по разбросанным в его работе мелким фактам можно установить, что это была та самая "девочка, которая, проходя иногда с песенкой из кухни через залу, приносила без подсвечника восковую тоненькую свечку, накапывала воску на стол и ставила огонь (для прикуривания сигар) перед неприхотливым господином своим".

   П. А. Плетнев поясняет также, что на казенной квартир? при Публичной библиотеке у Крылова "прислуга состояла из наемной женщины с девочкой, ее дочерью".

   Имя этой женщины можно узнать уже у другого биографа Крылова - В. М. Княжевича, который рассказывает, что когда пятидесятилетний Крылов на пари с другом своим переводчиком "Илиады" Н. Гнедичем начал изучать греческий язык и накупил для этого книг греческих классиков, то он и свою экономку Фенюшку научил узнавать эти книги. "Подай мне Ксенофонта,- говорил он,- подай "Илиаду", "Одиссею" Гомера!" - и она подавала безошибочно⁵².

   Дочка этой самой Фенюшки - Саша и была крестницей баснописца, или той самой "девочкой, которая, проходя иногда с песенкой из кухни через залу" приносила ему свечку для прикуривания сигар. Никаких подробностей о том, кто был отец этой девочки и куда потом исчезла мать ее Фенюшка, ни один биограф Крылова не сообщает.

   Известно только, что девочка - крестница Крылова Саша выросла, вышла замуж (примерно в 1833-1834 годах) за чиновника К. С. Савельева, и уже ее дети окружили старого, подводящего итоги дней своих баснописца тем семейным уютом, которого он был лишен долгие годы жизни.

   П. А. Плетнев сообщает, что, выйдя в 1841 году в отставку и освободив казенную квартиру при Публичной библиотеке, Крылов поселился на Васильевском Острове, "усыновив семейство крестницы своей, которое и поместил на квартире с собою".

   "Ему весело было,- пишет П. А. Плетнев,- когда около него играли дети, с которыми дома обедал он и чай пил. Девочка по имени Наденька особенно утешала его. Ее понятливость и способности к музыке часто выхвалял он, как нечто необыкновенное".

   В присутствии своей крестницы Саши, ее сына, дочери и мужа Иван Андреевич Крылов и умер. Мужу крестницы, К. С. Савельеву, баснописец еще при жизни вручил все свои рукописи, письма и бумаги, которые наследник в 1877 году посчитал долгом передать в Академию наук.

   Необыкновенная привязанность И. А. Крылова к своей крестнице Саше и ее семейству, странное замалчивание каких-либо подробностей этой стороны жизни баснописца современными ему биографами заставили меня несколько насторожиться и критически отнестись к сообщаемым ими фактам.

   Что-то тут показалось мне не совсем ясным.

   Особенно остановила мое внимание заметка в газете "Северная пчела" (1847 год, No 22), в которой устами некоего "приятеля Крылова, известного художника из Твери" в порядке воспоминаний рассказывалось о следующем любопытном эпизоде:

   "Я зашел однажды к Ивану Андреевичу и обошел все комнаты. 8 них не было ни одной живой души. Плач ребенка привел меня на кухню. Я полагал найти в ней кого-либо из немногочисленных слуг его, но нашел самого хозяина. Он сидел на простой скамейке. В колыбели перед ним лежал ребенок, неугомонно кричавший. Иван Андреевич с отеческой заботливостью качал его и прибаюкивал. На спрос мой - давно ли он занимается этим ремеслом - Крылов преспокойно ответил: "Что ж делать? Негодяи, отец и мать, бросили на мои руки бедного ребенка, а сами ушли бог знает куда!" - Иван Андреевич продолжал усердно исполнять обязанности няньки до тех пор, пока не возвратилась мать".

   Сопоставив уже известные факты, не трудно было предположить, что "неугомонно кричавший ребенок", которого нежно нянчил Иван Андреевич, была девочка Саша, будущая Савельева, а родители ее вовсе не "ушли бог знает куда", а были весьма недалеко: мать Фенюшка, пребывавшая у Крылова якобы в качестве экономки, тут же, как явствует из заметки, вернулась, а отец просто никуда и не уходил - это был сам И. А. Крылов.

   "Однако такое предположение необходимо было подтвердить документально. С помощью крылововеда С. М. Бабинцева мне удалось познакомиться с материалами из архива цензора А. В. Ники-тенко, находящимися в Пушкинском Доме Академии наук СССР. Здесь хранятся рукописные, до сих пор не опубликованные воспоминания М. А. Корфа, где прямо говорится: "Крылов никогда не был женат, но имел дочь, которую выдал замуж за служившего в этом Штабе (речь идет о Штабе военнЬ-учебных заведений.- Н. С.-С.) чиновника..." Это уже было прямым подтверждением догадки.

   Еще более любопытный документ нашелся в Рукописном отделе Государственной библиотеки имени М. Е. Салтыкова-Щедрина. Это - подлинник завещания И. А. Крылова, подписанного им за день до своей кончины. Завещание было мною впервые опубликовано в 1952 году в томе 58 "Литературного наследства". Считаю необходимым привести его полностью и здесь:

   "Тысяча восемьсот сорок четвертого года, ноября восьмого дня,, я нижеподписавшийся в твердом уме и совершенной памяти, статский советник и кавалер Иван Андреевич сын Крылов, не имея никаких родственников, никому не состоя по актам и без актов по сие число должным, и видя всегдашнее полное уважение, преданность, искреннее ко мне и всегдашнее усердие и услуги во всем, до меня относящемся, Штаба его императорского высочества главного начальника военно-учебных заведений аудитора - Калистрата Савельева, сим моим духовным завещанием завещаю: в вечную его собственность и владение все благоприобретенное мною имение, движимое и недвижимое, состоящее как то: петербургской части 2 квартала под No 487 каменный дом, со всеми при нем строениями и землею, а равно капитал, состоящий в банковых билетах и по каким-либо другим актам и без актов в долгах, все, что окажется; сверх того: находящиеся в квартире моей все вещи, как то: серебро, всякого рода посуда и все без исключения вещи, экипажи, лошади, а также написанные мною в продолжении жизни басни и прочие сочинения, с правом издавать в продолжении двадцати пяти лет со дня моей смерти; одним словом, все, что состоит в моей собственности и моем владении, я, Иван Крылов, после смерти моей предоставляю в полное распоряжение и вечное владение Калистрата Савельевича Савельева, но при жизни моей, в случаях какого-либо неуважения его ко мне, предоставляю себе право сие мое духовное завещание или изменить, или переменить, или совершенно уничтожить, а после подписи оного духовным моим отцом и свидетелями - прошу хранить оное до смерти моей его превосходительство генерал-майора Якова Ивановича Ростовцева.

   Писал со слов завещателя Белевский купеческий сын Михаил Иванов сын Щукин. Подпись:

   Статский Советник и кавалер Иван Андреев сын Крылов.

   Что духовное сие завещание писано завещателем Иваном Андреевичем Крыловым в здравом уме, светлой памяти и чувствах о том свидетельствую - духовный его отец Морского собора протоиерей Тимофей Никольский.

   У сего духовного завещания свидетелем был и руку приложил - коллежский советник и кавалер Сергей Сергеев сын Шилов. У сего духовного завещания свидетелем был и руку приложил - коллежский асессор и доктор медицины Фердинанд Яковлев сын Галлер. У сего духовного завещания свидетелем был и руку приложил - почетный гражданин опочецкий 2-ой гильдии купец и кавалер Василий Михайлов Калчин"⁵³.

   Документ этот не только содержит новые фактические данные для биографии Крылова, но и приоткрывает завесу над трагической стороной личной жизни великого баснописца.

   Родившись в бедной офицерской семье, Иван Андреевич Крылов и по духу, и по воспитанию своему принадлежал к простому народу. Нам известно, что брат баснописца, горячо им любимый Левушка, несмотря на офицерский чин, был удивительно скромен и в быту мало чем отличался от рядового солдата. Интересы его не шли дальше хутора, хозяйства. Он обожал своего великого брата, которого именовал "тятенькой".

   Баснописцу, при его связях, совсем не трудно было бы предоставить место брату в столице. Но Иван Андреевич понимал, что самому Левушке это не было нужно, а фигура его вряд ли будет соответствовать тому положению, которое занимал в столице ставший уже знаменитостью баснописец. Крылов решает оставить своего брата в провинции, трогательно заботясь о его материальном благополучии.

   Но свое "положение" (а оно было исключительным: Крылов запросто принимался в высших и даже в придворных кругах) Иван Андреевич создавал вовсе не ради, самого "положения". Крылов знал иену своим покровителям и всем своим творчеством доказал, что и жизнь его и его искусство с первых же шагов предназначались служению народу.

   Случайно уцелев еще при разгроме Радищева, он понял, что "плетью обуха не перешибешь" и сказать свое слово народу надо каким-то иным, отличным от радищевского путем.

   Он надевает на себя маску добродушного, беспечного, ленивого чудака-холостяка, от скуки пописывающего какие-то забавные басни, но на самом деле больше всего любящего поросенка с кашей.

   Только таким его и приняли высшие и придворные круги, и только такому Крылову прощали его меткие стрелы сатиры. Басни его рассматривались как талантливое чудачество оригинала.

   Крылов сам распространял анекдоты о своей лени, о своей беспечности, о своей любви покушать. Это были элементы маскировки, которая усыпляла настороженность царского правительства, давала некоторое подобие свободы творчества.

   Но не всех И. А. Крылову удалось обмануть. Так, например, князь П. А. Вяземский писал о нем: "Крылов был вовсе не беззаботливый, рассеянный и до ребячества простосердечный Лафонтен, каким слывет он у нас... Но во всем и всегда был он, что называется, себе на уме... Басни и были именно призванием его, как по врожденному дарованию, о котором он сам даже, как будто, не догадывался, так и по трудной житейской школе, через которую он прошел. Здесь и мог он вполне быть себе на уме; здесь мог он говорить, не проговариваясь; мог под личиной зверя, касаться вопросов, обстоятельств, личностей, до которых, может быть, не хватило бы духа прямо доходить"⁵⁴

   Весьма вероятно, что кроме Вяземского Крылова "раскусили" и другие, но они молчали.

   Когда-то в дни молодости Иван Андреевич Крылов придумал для себя Псевдоним "Нави Волырк". Если прочесть эти слова наоборот, то получится "Иван Крылов". Таким "человеком наоборот" и прожил свою долгую жизнь баснописец.

   Жизнь эта была нелегка. Прослывший ленивцем, которому якобы трудно даже поправить криво висящую над его головой картину, Иван Андреевич на самом деле был великим тружеником.

   Тяжелее всего было построить "наоборот" личную семейную жизнь. Ну на ком Иван Андреевич мог бы жениться? Взять в жены девицу из высшего круга, от которого он зависел,- нельзя. Девица эта была бы ему чужда по духу и мешала бы цели, поставленной перед собой баснописцем.

   Жениться же на полюбившейся простой и близкой Фенюшке - тоже нельзя, так как ее не покажешь на приемах у Олениных, как не покажешь и братца Левушку.

   И семейная жизнь баснописца строится так же "вполоткрыто". Фенюшка поселяется у Крылова не как жена, а как якобы экономка. Родилась дочка - но она не дочка, а якобы крестница.

   Причины, по которым И. А. Крылов не узаконил своего брака, понятны. Но и к жене и к дочери он относился высокоблагородно и честно. Дочь свою он нянчит и баюкает в колыбели, воспитывает ее, выдает замуж, проводит с ней и своими внуками последние годы жизни, а, умирая, оставляет ее семье все свое состояние, честно заработанное литературным трудом, отданным на служение родному народу.

   Все, кроме своего имени, отдает Крылов дочери. Имя он отдать не может: брак его "не освящен законом",

   В волчье время жил великий баснописец...

   Даже и имущество опасно было отдать непосредственно самой дочери, так как она "внебрачная".

   И завещание составляется, как мы видим, не на имя дочери, а на имя ее мужа "аудитора штаба военно-учебных заведений" К. С.Савельева, якобы "видя его всегдашнее полное уважение, преданность, искренность и всегдашнее усердие и услуги".

   Все это тоже "Нави Волырк", тоже наоборот, "вполоткрыто". Муж дочери К. С. Савельев становится собственником имущества Крылова, потому что его юридическое положение в жизни бесспорно.

   И. А. Крылов хорошо знал, как могли бы отнестись высокопоставленные "покровители" к его внебрачной дочери. Под ханжеской маской ревнителей нравственности они при случае были бы способны и вовсе отсудить наследство.

   Предупреждающая фраза в завещании о том, что в случае "неуважения", могущего быть оказанным наследником К. С. Савельевым к завещателю, завещание аннулируется, касается вовсе не отношения К. С. Савельева к самому Ивану Андреевичу Крылову. Какое неуважение мог проявить к нему К. С. Савельев?

   Фразой этой старик-отец, поставленный законами своего времени в безвыходное положение, символически еще раз взывал к честности и порядочности юридического получателя наследства.

   Становится понятным и то, почему душеприказчиком своим Иван Андреевич назначил отнюдь не близкого ему по убеждениям генерал-майора Я. И. Ростовцева. Этот генерал был начальником того Штаба военно-учебных заведений, "аудитором" в котором служил муж дочери Крылова - К. С. Савельев. Этим самым Крылов-отец как бы обязывал и начальника проследить, чтобы подчиненный ему К. С. Савельев как-нибудь не обидел любимое детище завещателя.

   Иван Андреевич Крылов за свою долгую жизнь имел великое множество оснований не особенно доверять людям.

   К счастью, К. С. Савельев оказался весьма порядочным человеком, заботился о семье и о памяти Ивана Андреевича Крылова.

   Что же касается отношений к семье Савельевых ближайших "друзей и высокопоставленных покровителей" покойного Ивана Андреевича, то здесь опасения завещателя были явно не лишены оснований. Многие из этих "друзей и покровителей" относились весьма насмешливо к дочери Крылова и к ее мужу.

   Дочь называли между собой "последней неудавшейся басней Крылова", "крыловской притчей", "Миликтрисой Кирбитьевной" и так далее.

   Эту печальную истину пришлось узнать из одного чрезвычайно любопытного письма, которое удалось найти в архиве А. Н. Оленина.

   Письмо написано после смерти Крылова его сослуживцем по библиотеке М. Лобановым к дочери "покровителя" баснописца А. Н. Оленина - Варваре Алексеевне Олениной, слывшей ближайшим другом Крылова. Таким же другом считал себя и автор письма М. Лобанов.

   Вот его письмо:

   "Я виноват перед Вами, вы верно поплакали от некоторых моих строк: такая уж моя натура, а еще я нарочно писал железным пером. Не удастся ли мне вас рассмешить, хоть это совсем не мой талант, дай попробую. Потрудитесь перевернуть листок.

  

  

   Был я у достопочтенной Миликтрисы Кирбитьевны и бил ей челом. Она, с огромным на голове страусовым пером, вероятно собираясь делать визиты, сидела (извините) растопырой на диване. Два кавалера с цыгарками в зубах (то были кан