Короленко Владимир Галактионович - Судный день ("Иом-кипур")

бугай, а на мельнице никто ни чи-чирк.

   "Э, проклятый парубок! опять помандровал к девкам..." - подумал мельник, и не хотелось что-то ему идти в пустую мельницу. Хоть и привык, а все-таки вспоминалось иной раз, что под мельничным полом, промежду сваями, не одни рыбы да ужи плавают в темной воде...

   Он оглянулся к городу. Тихо, светло, туман чуть-чуть закурился над речкой, что уплывает себе за лес, и не видно ее в светлой мгле... А на небе ни облачка...

   Назад посмотрел и опять удивился, откуда в его запруде столько глубины: и для месяца, и для звезд, и для всего синего неба...

   Глядь, а в воде по-над звездами будто комарик летит... Пригляделся,- вырос комарик как муха, потом стал как воробей, как ворона, а вот уж как здоровый шуляк.

   - Цур тобi, пек тобi ["Цур тобi, пек тобi" - заклинание],- сказал мельник и, подняв глаза, увидел, что это не в воде, а по воздуху летит что-то прямо к мельнице.

   - А бей тебя сила господня! Это, видно, опять Хапун в город поспешает за добычей. Видишь ты, собачья вера, как заленился на этот раз: полночь пробило, а он еще только в дорогу собрался...

   Он стоял так, с задранною головой, а по воздуху уже, как орел, летело, кружась, облако и опускалось книзу; а из того облака что-то жужжало так, как в хорошем пчелином рою, когда рой вылетит из пасеки поверх саду...

   - А, опять у меня на плотине отдыхать задумал? Видишь ты, какую себе моду завел. Погоди, поставлю на тот год "фигуру" (крест), так небойсь, не станешь по дороге, как в заезжий дом, на мою плотину заезжать... Э, а что ж это он так шумит, как змеек с трещоткой, что ребята запускают в городе? Надо, видно, опять за явором притаиться да посмотреть.

   Не успел отбежать к яворам, поглядел кверху и чуть не крикнул от страха... Видит - гость уже близко над мельничною крышей, да еще в руках держит... Вот ни за что и не угадаете, что такое принес чертяка в когтях.

   Жида Янкеля! Да, того самого Янкеля, которого год назад утащил, теперь приволок обратно. Держит Янкеля крепко за спину, а Янкель держит в руках большущий узел, завязанный в простыне, и оба ругаются в воздухе, да так шибко, будто десять жидов заспорили на базаре из-за одного мужика...

   Камнем упал чорт на плотину. Если бы не мягкий узел, то, пожалуй, Янкелю не собрать бы и костей. Потом оба сразу вскочили на ноги и давай опять галдеть.

   - Ой, ой!.. И что это за свинство,- закричал Янкель,- не можете вы полегче на землю спуститься!.. Я думаю, у вас в руках живой человек.

   - Человек да еще узел, чтоб вам обоим провалиться сквозь землю!..

   - Пхе! Чем вам мешает мой узелок? Я его сам держу, вас не заставляю...

   - Узелок! Целая гора всяких бебехов. Насилу дотащил, у-ух! На это и уговора не было...

   - Ну, а где это видно, чтобы человек ехал в дорогу без вещей?.. Везете человека, везите и вещи, это уж и без всякого уговора можно понимать... Разве можно хозяину свое добро бросить?.. Вы, я давно вижу, хотите обмануть бедного Янкеля, так и придираетесь...

   - А!.. Кто тебя, лисицу, обманет, тот и трех дней не проживет. Я уж не рад, что и связался...

   - Вы думаете, я очень рад, что познакомился и-с-вами? Ой-вай, важный пуриц!.. [Барин, важное лицо (евр.)] А вы лучше скажите мне, какой у нас уговор был. Ну, вы, может, забыли, так я вам припомню: мы бились об заклад. Может, вы скажете: мы не бились об заклад? Вот это будет хорошее дело, если вы отречетесь!

   - Кто тебе говорит, что не бились? Разве я тебе сказал, что не бились?

   - Ну, как же вам и сказать, что не бились, когда мы бились вот здесь, на этом самом месте. Может, вы не помните, о чем, так я сейчас припомню. Вы говорите: жиды берут проценты, жиды спаивают народ, жиды жалеют своих, а чужих не жалеют... Ну, может, вы этого не говорили, а я, может, вам не ответил на это: вот тут стоит мельник за явором. Если б он жалел жида, то крикнул бы вам:

   "Господин чорт, кидайте,- у него жена, дети". Но он не крикнет... Раз!

   "Вот как угадал, подлый!" - подумал про себя мельник, а чорт сказал:

   - Ну, раз!

   - А еще я говорю, помните мое слово: как меня здесь не станет, мельник откроет шинок и станет разбавлять водку, а проценты он и теперь дерет как следует... Два!

   - Ну, два,- подтвердил чорт, а мельник поскреб в голове: "Как это он все мог угадать, проклятый?"

   - А еще я говорю: нам чужие желают, чтоб нас черти взяли, это правда... А как вы думаете, если б здесь сейчас были наши жидки да увидели, что вы со мной хотите делать,- какой бы они тут гевалт подняли, а? А об мельнике через год, кого ни спросите, свои братья скажут: а пусть его чорт унесет... Три!

   - Ну, три!.. я и не отрекаюсь.

   - Вот это хороший интерес был бы, если б вы еще отрекались. Какой бы вы были после этого честный еврейский чорт? А вы лучше скажите, какой уговор?

   - Я все исполнил: оставил тебя на год живым - раз. Понес сюда - два...

   - А три? Что же будет три?

   - Чего еще? Выиграешь заклад,- отпущу тебя на все четыре стороны.

   - А убытки?.. Разве вы не должны вернуть мне убытки?..

   - Убытки? Какие ж у тебя могут быть убытки, когда мы тебе дали торговать у нас без всяких патентов целый год?.. Ну, что? Такой барыш на земле в три года не возьмешь... Смотри сам: я тебя захватил отсюда в одном лапсердаке, даже без патынков, а сюда какой ты узел приволок, а? Откуда же он взялся, если у тебя все были убытки?

   - Ой-вай! Опять узлом попрекаете!.. Что я себе там торговал, это мое счастье... Разве вы считали мой барыш? А я вам скажу по правде, что я от вашей торговли взял чистый убыток, а тут, на земле, год потерял..

   - Ах ты, ширлатан! - крикнул чорт.

   - Я ширлатан? Нет, это вы сами ширлатан, шейгиц, лайдак, паршивец!..

   Тут они опять заспорили так шибко, что уже нельзя было разобрать ни слова. Оба махали руками, оба трясли ермолками и поднимались на цыпочки, как два петуха, готовые сцепиться. Наконец чорт спохватился первый:

   - А! Еще не известно, кто выиграл! Что мельник тебя не пожалел, это правда, а остальное еще посмотрим, еще надо у людей спросить, может он и не думал открыть шинок.

   "Два открыл! - почесался опять мельник.- Э, надо было хоть годик обождать,- остался бы Янкель в дураках, а то тут что-то такое неладное выходит..."

   И он оглянулся на свою мельницу: нельзя ли тихонько, по-за мельницей, махнуть на село? Но в это время в лесу, за плотиной, послышались чьи-то неровные шаги и бормотанье. Янкель схватил на плечи свой узел и бегом побежал к тем же яворам. Мельник едва успел спрятаться за толстую ветлу, как оба - и чорт, и Янкель - были уже тут, а в это время в конце плотины показался подсыпка Гаврило. Свитка на Гавриле драная, с одного плеча спущена, шапка набоку, а босые ноги все одна с другой спорят: одной хочется направо, а другая, назло, налево норовит. Одна опять в свою сторону потянет, а другая так бедного подсыпку к себе кинет, что вот-вот голова в одно место улетит, а спина с ногами в другое. Так вот и идет бедный парубок, выписывая по всей плотине узоры, от одного края до другого, а вперед что-то мало подвигается.

   Видит чертяка, что подсыпка совсем пьян, вышел себе да и стал посредине плотины в своем собственном виде. Известно, с пьяными людьми какая церемония!

   - Здравствуйте,- говорит,- добрый человек! А где это вы так намалевались?..

   Тут только мельник в первый раз заметил, какой Гаврило стал за год оборванный и несчастный. А все оттого, что у хозяина заработает, у хозяина и пропьет; денег от мельника давно уже не видал, а все забирал водкой. Подошел подсыпка вплоть к самому чорту, уперся сразу обеими ногами в гать и сказал:

   - Тпру-у-у... Вот бесовые ноги, с норовом каким! Когда надо, не идут, а как увидели, что у человека перед самым носом торчит что-то, тут они и прут себе вперед. А ты это что такое, я что-то не разберу никак...

   - Я себе, с позволения вашего, чорт...

   - Ну-у? Брешешь, я думаю. Э!.. А пожалуй, твоя правда. И рога, и хвост,все как следует. А пейсы по бокам морды зачем?

   - Да я себе, не в обиду вам сказать, жидовский чорт.

   - А!.. Вот видишь ты, какая оказия!.. Так это не ты ли в прошлом годе нашего Янкеля уволок?

   - Ну, ну! Я самый.

   - А теперь же кого? Меня, что ли? То я и закричу, ей-богу закричу... Ты еще не знаешь, какая у меня глотка.

   - Э, не кричи напрасно, добрый человек. На что ты мне сдался?..

   - Может, мельника? Позвать тебе, так я и позову. Э, нет, постой! А кто ж у нас шинковать станет?

   - А у него разве есть шинок? - У него?.. Нет, у него два; один на селе, а другой при дороге...

   - Ха-ха-ха! Не оттого ли тебе мельника и жалко?

   - Ой! Как ты смеешься здорово... Ха! Не такой я человек, чтобы его пожалеть!.. Нет, не так я сказал!.. Это он не такой человек, чтоб я его пожалел. Он думает, Гаврилко-дурень... Ну, это-таки правда: я себе не очень умный человек, не взыщите вы с меня. А все-таки когда ем, то в чужой рот каши не кладу, а только в свой. И как оженюсь, то опять для себя же. Правду я говорю или нет?

   - Правда оно - правда, ну, а только я не знаю, к чему она клонит.

   - Хе, может, тебе не надо знать, то ты и не знаешь, а как мне надо знать, то я и знаю, зачем он меня женить хочет. Ой, знаю я хорошо, даром что я не очень догадливый человек. Вот и тот раз, как вы Янкеля схапали, я об нем пожалел: "Кто ж теперь,- говорю хозяину,- у нас шинковать будет?" А он и говорит: "Тю, дурень! Разве не найдется кому? А хоть бы и я вот!" Так и теперь: возьмете вы себе мельника,- найдется у нас кому жидовать и без него... Ну, а я тебе, добрый человек... тьфу, тьфу, не взыщите, ваша милость! Вот же человеком назвал поганого чорта... Теперь я тебе вот что скажу: что-то мне того, что-то спать хочется. Ты себе как хочешь... бери его себе сам, а я пойду лягу, вот что, потому что я маленько нездоров. Вот и будет хорошо... Ага!..

   Тут подсыпка опять стал заплетать ногами и насилу отпер двери, как уже повалился и захрапел.

   Чорт весело засмеялся и, став на краю плотины, моргнул Янкелю под ясоры:

   - А кажется, твоя правда, Янкель. Что-то выходит похоже... Дай, однако, мне какую одежину на подержание... Я заплачу...

   Янкель стал смотреть на свет какие-то шаровары, чтобы ошибкой не дать чорту новых, а в это время за рекой, по дороге из лесу, показалась пара волов. Волы сонно качали головами, телега чуть-чуть поскрипывала колесами, а на телеге лежал мужик Опанас Нескорый, без свитки, без шапки и сапогов, и во все горло орал песни.

   Добрый был мужик Опанас, да только, бедняга, очень водку любил. Бывало, только снарядится куда выехать, а уж Харько у шинка сторожит и кличет:

   - Не выпить ли тебе чарочку, Нескорый? Куда торопиться?

   Он и выпьет.

   Выедет после того за село, через плотину, а там уж, у другого шиночка, сам мельник кличет:

   - А не выпьешь ли чарочку. Нескорый? Куда тебе поспешать?

   Он и тут выпьет. Глядишь - и вернется домой, никуда не ездивши.

   Да, добрый был мужик, но, видно, судьба ему судила пропадать промежду двумя шинками... А все-таки человек был веселый и все, бывало, песни поет. Весь, бывало, пропьется, и баба сердитая дома дожидается, а он как песню или прибаутку сложил, так думает, что горе избыл. Так и теперь: лежит себе в телеге и поет во все горло, что даже лягушки с берега кидаются в воду:

  

   Волы мои крутороги

   Идут по дороге...

   А меня не носят ноги,

   Ой, не носят ноги!

   Пропил свитку и чоботья,

   И шапку с затылка...

   А у мельника в шиночке

   Хороша горiлка...

  

   - Эй, а какая там бесова тварюка посередь гати стоит, что и волам не пройти? Вот, когда бы не лень было мне сойти с воза, я б тебе показал, как посередь дороги становиться... Цоб, цоб, цоб-бе!

   - Постой на одну минуту, добрый человек,- сказал чорт сладким голосом.- Мне бы с тобой потолковать немного...

   - Немного? Ну, толкуй, а то некогда. Пожалуй, в Каменке шинок заперли, так и не достучишься... А что ты скажешь, не знаю, как тебя назвать... Ну?

   - О ком это ты такую хорошую песню пел?

   - Спасибо, что похвалил. Пел я об мельнике, что вот тут на мельнице живет, а что хороша ли песня, или нет, то лучше мне знать, потому что я себе сам пою. Может, кто от той песни скачет, а кто и плачет, вот что... Цоб, цоб, цоб-бе! Да ты все еще стоишь?

   - Стою.

   - Чего ж ты стоишь?

   - В песне твоей говорится, что горелка у мельника хороша?

   - Вот ты какой... хитрый! Человек и песню еще до конца не допел, а он уж придрался к слову. Где у беса хороша!.. Ты, видно, не слыхал поговорки: вперед батька не лезь в пекло, а то опередишь батька и того... нехорошо будет. Когда так, то я лучше тебе до конца спою:

  

   А у мельника в шиночке

   Хороша горiлка...

   Ой, горiлки две бутылки,

   И... воды бутылка...

  

   Ну, что, все стоишь? Чего ж тебе, когда так, еще надо? Вот я сейчас вылезу-таки с воза, посмотрю, долго ли ты настоишься вот тут, а?.. Что ты себе подумаешь, если я начну тебя угощать батогом?..

   - Сейчас, сейчас уйду, добрый человек. Только скажи еще: а что ты себе подумал бы, когда бы здешнего мельника чорт забрал, как и Янкеля?..

   - А что мне думать? - ничего и не подумаю... Таки, сказать по правде, и схапает, когда-нибудь, непременно-таки схапает... Э, да ты, вижу, все стоишь... Ну, вылезаю с воза. Гляди, уж и ногу одну поднял...

   - Ну, ну! Поезжай себе, когда ты такой сердитый.

   - Ушел ты?

   - Ушел.

   - Цоб, цоб, цоб-бе.

   Опять волы закачали рогами, заскрипели ярма и занозы, воз покатился на другой конец гати, а Опанас запел свою песню:

  

   Волы мои крутороги,

   Прибавляйте бегу!

   Пропил мельнику колеса,

   Пропью и телегу.

  

   Колеса стукнули, съезжая с гати, и песня Опанаса стала затихать на горе.

   Не успела еще стихнуть, как послышалась другая, из-за реки. Так и звенели, так и заливались женские голоса, сначала далеко, а там уже и в лесу. Видно, где-нибудь дожинали девчата с молодицами, а может, и отаву на дальнем покосе сгребали, а теперь шли себе позднею дорогой и пели, чтобы не страшно было лесом идти.

   Чертяка разом шмыгнул к Янкелю под вербы.

   - А ну, давай же чего-нибудь поскорее!

   Янкель ткнул ему какую-то рвань. Чорт кинул ее на землю и ухватился за узел.

   - А! что ты мне даешь, как нищему, что стыдно будет показаться. Давай получше!

   Чорт выхватил, что ему было нужно, мигом свернулись у него крылья, мягкие, как у нетопыря, мигом вскочил в широкие, как море, синие штаны, надел все остальное, подтянулся поясом, а рога покрыл смушковой шапкой. Только хвост высунулся поверх голенища и бегал по песку, как змея...

   Вот после этого чмокнул, топнул, подбоченился, посунулся навстречу молодицам,- ни взять ни дать какой-нибудь добрый мещанин или подпанок из экономов,- и стал на середине плотины.

   А песня все ближе да все звончее,- уже так и веет по-над землей, да под ясным месяцем, что, кажется, весь свет разбудит середь ночи. Да вдруг и оборвалась сразу...

   Сыпнули молодицы из лесу, будто кто маков цвет из передника на землю просыпал,- увидели на плотине незнакомого щеголя и сбились в кучу у конца гати.

   - А что оно такое вон там стоит? - спросила одна.

   - Да это мельник,- говорит другая

   - Какой мельник,- и не похоже!

   - Может, подсыпка.

   - Где у подсыпки такая одежа?..

   - А отзовись ты, когда ты что доброе,- крикнула вдова Бучилиха, что, видно, была побойчее других.

   Чорт издали поклонился и потом подошел поближе, выкидывая ногами и фигурой выкрутасы, как настоящий подпанок, что хочет казаться паном, и сказал:

   - А не бойтесь, ласточки вы мои! Я себе человек молодой, а зла вам не сделаю. Идите себе спокойно...

   Молодицы и девки взошли на гать, поталкивая одна другую, и скоро окружили чорта. Э, не всегда-таки приятно, как окружат человека десяток-другой вот этаких вострух и начнут-пронизывать быстрыми очами, да поталкивать одна другую локтем, да посмеиваться. Чорта стало-таки немного коробить да крючить, как бересту на огне, уж и не знает, как ступить, как повернуться. А они все пересмеивают.

   "Вот так его, так его, мои ласточки,- подумал про себя мельник, глядя из-за корявой ветлы.- Вспомните, галочки мои, как Филиппко с вами, бывало, песни пел да хороводы водил. А теперь вот какая беда: выручайте ж меня, как муху из паутины". Еще, кажется, если бы его так пощипать хоть с минуту,- провалился бы чертяка сквозь землю...

   Но старая Бучилиха остановила девчат:

   - Цур вам, сороки! Совсем парубка засмеяли, что у него и нос опустился книзу, руки-ноги обвисли... А скажи ты нам, небораче [Бедняга (укр.)], кого ты над омутом дожидаешься?

   - Мельника.

   - Приятель ему, видно?

   "Чтоб таким приятелям моим всем провалиться сквозь землю!" - хотел крикнуть Филипп, да голос не пошел из горла, а чертяка отвечает:

   - Не то чтоб большой приятель, а так себе: сосчитаться за старое надо.

   - А давно ты его не видал?

   - Давненько.

   - Ну, так теперь и не узнаешь. Добрый был когда-то парубок, а теперь уж так голову задрал, что и кочергой до носа не достанешь.

   - Ну?

   - То-то... Не правду я говорю, девоньки?

   - А правда, правда, правда! - застрекотала вся стая.

   - Тю! тише немножко,- закричал чорт, затыкая уши,- от лучше скажите, что это с ним подеялось и с каких пор?

   - Ас тех пор, как богачом стал.

   - Да деньги стал раздавать в лихву.

   - Да шинок открыл.

   - Да мужа моего Опанаса с проклятым Харьком так окрутил, что уж мужику и ходу никуда, кроме кабака, не стало.

   - Да и наших мужей и батьков споил всех дочиста.

   - Ой, ой, лихо нам с ним, с проклятым мельником! - заголосила какая-то и, вместо недавней песни, пошли над рекой вопли да бабьи причитанья.

   Поскреб-таки Филипп свой затылок, слушая, как за него заступаются молодицы. А чорт, видно, совсем оправился. Смотрит искоса да потирает руки.

   - Э, это еще что!- звонко перекричала всех вдова Бучилиха.- А слыхали вы, что он над Галей над вдовиной задумал?

   "Тьфу,- плюнул мельник.- Вот сороки проклятые! О чем их не спрашивают, и то им нужно рассказать... И как только узнали? То дело было сегодня на селе, а они уж на покосе все дочиста знают... Ну и бабы, зачем только их бог на свет божий выпускает?.."

   - А что бы такое над вдовиной дочкой мой приятель затеял? - спросил чорт, глядя по сторонам так, как будто это дело ему не очень даже и любопытно.

   И пошли тут сороки выкладывать, и выложили одна перед другой все дочиста!

   Чорт помотал головой.

   - Ай-ай-ай! вот это так уж нехорошо! Этого уж, я думаю, никто и от прежнего шинкаря Янкеля не видал.

   - О, да где же такое жиду придумать?

   - Вот еще!

   - Вот, вижу я, мои кралечки, мои зозуленьки, не очень-то вы моего приятеля любите...

   - А пускай же его все черти полюбят, а от нас не дождется...

   - Ой-ой-ой! Вот, видно, не много вы ему добра желаете...

   - Пускай его потрясет трясця (лихорадка)!

   - Пускай лезет в омут за дядьком!

   - Э, пусть и его чертяка схапает, как того Янкеля!.. Все засмеялись.

   - А правда твоя, Олено, потому, что он хуже жида.

   - Жид по крайней мере не ласовал, оставлял хоть девчат в покое, знал свою Сурку. Чорт даже подпрыгнул на месте.

   - Ну, спасибо вам, ласточки мои, за ваше приветливое слово... А не пора ли вам уже идти дальше?

   А сам откинул голову, как петух, что хочет закричать на заре погромче, и захохотал, не выдержал. Да загрохотал опять так, что даже вся нечистая сила проснулась на дне речки и пошли над омутом круги. А девки от того смеха шарахнулись так, как стая воробьев, когда в них кинут камнем: будто ветром их сдуло сразу с плотины...

   Пошли у мельника по шкуре мурашки, и взглянул он на дорогу к селу: "А как бы это,- думает себе,- приударить и мне хорошенько за девками. Когда-то бегал не хуже людей". Да вдруг и отлегло у него от сердца, потому что, видит, опять идет к мельничной гати человек да еще не кто-нибудь, а самый его наймит - Харько.

   "Вот, кусни-ка этого,- подумал он про себя,- авось, зубы обломаешь. Это мой человек".

  

  

   Наймит шел босиком, в красной кумачной рубахе, с фуражкой, без козырька, на затылке, и нес на палке новенькие Опанасовы сапоги, от которых так и разило дегтем по всей плотине.- "Вот какой скорый! - подумал мельник,- уж и взял себе чоботы... Ну, да ничего это. На этого человека я крепко теперь надеюсь".

   Увидев на середине плотины незнакомого человека, наймит подумал, что это какой-нибудь волочуга-грабитель хочет отнять у него сапоги. Поэтому он остановился в нескольких шагах от Хапуна и сказал:

   - Вот что: лучше и не подходи,- не отдам!

   - Что ты, спохватись, добрый человек! Разве я сам без сапог? Погляди: еще лучше твоих.

   - Так что же ты тут вырос ночью, как корявая верба над омутом?

   - А я, видишь ли, хочу тебе задать один вопрос.

   - Чудно! Загадку, что ли? Кто же тебе сказал, что я всякую загадку лучше всех разгадаю?

   - Слыхал-таки от людей.

   Солдат поставил сапоги наземь и, вынув кисет, стал набивать себе трубочку. Потом выкресал из кремня огоньку и, раскуривая под носом густое курево, сказал:

   - Ну, теперь вываливай: какие там у тебя загадки?

   - Да не то чтобы загадки, а так... Кто здесь, по-твоему, самый лучший человек?

   - Я!

   - Э, почему так?.. Нет ли кого получше?

   - Да ты спрашиваешь: как по-моему?.. Ну, так я сам себя ни за кого не отдам.

   - Правда твоя. А мельник... какой человек?

   - Мельник?

   Солдат выпустил изо рта такой клуб дыма, как белый конский хвост на месячном свете, и искоса поглядел на чорта.

   - А вы не из акцизу?

   - Нет.

   - Может, не при полиции ли где служите... по какой тайности?

   - Да нет же!.. Такой умник, а не умеет отличить простого человека от непростого.

   - Кто это тебе сказал?.. Да я у тебя в костях и то все вижу... А что спросил, так это так себе, на всякий случай. Так ты говоришь: какой человек мельник?

   - Эге!

   - Так себе человек: не высокий, не низкий... из небольших середний.

   - Э, не то ты говоришь!..

   - Не то? А что бы такое еще тебе сказать?.. Может, хочешь знать, где у него бородавка?

   - Ты, я вижу, любишь морочить, а мне некогда. Скажи попросту: хороший мельник человек или плохой?

   Солдат опять пустил изо рта целый хвост дыма и сказал:

   - А ты-таки скорый человек, любишь кушать, не разжевавши.

   Чорт вылупил глаза, а у мельника от радости запрыгало сердце.

   "Вот язык, так язык,- подумал он.- Сколько раз я желал, чтобы он у него отсох, а он вот и пригодился,- смотрите, как чертяку отбреет!.."

   - Любишь кушать не разжевавши, я тебе говорю! - строго повторил солдат.Так тебе и скажи: хороший человек или нет? Для меня, вот, всякий человек хорош. Я, брат, из всякой печи хлеб едал. Где бы тебе подавиться, а я и не поперхнусь!.. Э, что ты себе думаешь: на дурака напал, что ли?

   "Вот так, вот-таки так его,- сказал про себя мельник и даже подпрыгнул от радости.- Я не я буду, когда у него чорт через полчаса не станет глупее овцы! Я на крылосе читаю, что никто слова не поймет... так оттого, что скоро. А он вот и тихо говорит, а подя - пойми, что сказал..."

   Действительно, бедный чорт заскреб в голове так сильно, что мало не стянул шапки.

   - Постой-ка, служба,- сказал он.- Что-то, видится, мы с вами едем-едем, да не доедем. Не в тот переулок завернули...

   - Не знаю, как ты, а я из всякого переулка выеду. - Да ведь я у вас спрашиваю: хороший мельник человек или нет, а вы куда меня завезли?

   - А дай же я у тебя спрошу; вода хороша или нет?

   - Вода?.. А чем же плоха?

   - А когда есть квас, тогда от воды отвернешься,- нехороша?

   - Пожалуй, нехороша.

   - А когда стоит на столе пиво, так тебе и квасу не надо?

   - Вот и это правда.

   - А поднеси чарочку горелки, и на пиво не поглядишь?

   - Так-то оно так...

   - Вот то-то и оно-то!

   Чорта ударило в пот, и из-под свитки хвост у него так и забегал по земле, даже пыль поднялась на плотине. А солдат уже вскинул палку с сапогами на плечи, чтоб идти далее, да в это время чертяка догадался, чем его взять. Отошел себе шага на три и говорит:

   - Ну, идите, когда так, своею дорогой. А я тут обожду: не пойдет ли, случаем, солдат Харитон Трегубенко. Солдат остановился.

   - А тебе на что его?

   - Да так!.. Говорили, солдат Трегубенко - умный человек: может ввести и вывести. Я и подумал, не вы ли это сами будете. А вижу, нет! С вами путаешься кругом, а на дорогу никак не выедешь...

   Солдат поставил сапоги наземь.

   - А ну, спроси у меня еще.

   - Э, что тут и спрашивать!

   - А ты попробуй.

   - Ну, вот что. Скажи мне: кто был лучше - Янкель-шинкарь или мельник?

   - Вот так бы и говорил сразу, а то не люблю таких людей, что подле самого мосту ищут броду. Иному человеку лучше десять верст исколесить проселками, чем одну версту прямою дорогой. Вот и я тебе сейчас все толком, по пунктам, как говорится, скажу: у Янкеля был шинок, а у мельника - два.

   "Э, что-то уж и не так заговорил,- подумал с горестью мельник.- Пожалуй, об этом лучше бы и не заговаривать..."

   А солдат говорит дальше:

   - У Янкеля я ходил в лаптях, а тут у меня и сапоги выросли...

   - А откуда они выросли?

   - Хе, откуда!.. В нашем деле все так, как в колодце с двумя ведрами: одно полнеет, другое пустеет,- одно идет кверху, другое книзу. У меня были лапти, стали сапоги. А погляди ты на Онанаса Нескорого: был в сапогах, теперь стал босой, потому что дурень. А к умному ведро приходит полное, уходит пустое... Понял?

   Чорт слушал внимательно и сказал:

   - Постой! Кажется, подъезжаем помаленьку, как раз куда надо.

   - То-то! Я про то и сразу тебе говорил! Назови ты мне Янкеля хоть квасом, так мельник будет пиво, а если б ты подал мне доброго вина, то я бы и от пива отступился...

   У чорта кончик хвоста так резво забегал по плотине, что даже Харько заметил. Он выпустил клуб дыму прямо чорту в лицо и будто нечаянно прищемил хвост ногою. Чорт подпрыгнул и завизжал, как здоровая собака: оба испугались, у обоих раскрылись глаза, и оба стояли с полминуты, глядя друг на друга и не говоря ни одного слова.

   Наконец Харько посвистал по-своему и сказал:

   - Эге-ге-ге-е! Вот штука, так штука...

   - А вы как думали? - ответил чорт.

   - Вот вы какая птица!

   - А вот, как меня видите...

   - Так это вы, значит, того... в прошлом годе?..

   - Ага!

   - А теперь... за ним?

   - Ну, ну... Что скажете?

   Харько затянулся, пыхнул дымом и ответил:

   - Бери! Не заплачу... Я человек бедный, мое дело - сторона. Сяду себе с люлькой у шинка, буду третьего дожидаться.

   Чорт опять загрохотал, а солдат закинул сапоги на спину и пошел скорым шагом. А как проходил мимо купы яворов, то мельник слышал, что он бормочет:

   - Вот оно что: одного унес, за другим прилетел... Ну, моя хата с краю!.. Засватал чорт жида,- мельнику досталось приданое; теперь сватает мельника, а приданое - мне. Солдат кому ни служит, ни о ком не тужит. Выручка на руках, пожалуй, можно и самому за дело приняться. Не станет теперь Харька Трегубенка, а будет Харитон Иванович Трегубов. Только уж я не дурак: ночью на плотину меня никакими коврижками не заманишь...

   И стал подыматься на гору.

   Оглянулся мельник кругом: а кто ж ему теперь поможет? - нет никого. Дорога потемнела, на болоте заквакала сонная лягушка, в очеретах бухнул сердито бугай... А месяц только краем ока выглядывает из-за леса; "А что теперь будет с мельником Филиппом?.."

   Глянул, моргнул и ушел себе за леса...

   А на плотине чорт стоит, за бока держится, хохочет. Дрожит от того хохота старая мельница, так что из щелей мучная пыль пылит, в лесу всякая лесная нежить, а в воде водяная - проснулись, забегали, показывается кто тенью из лесу, кто неясною марой на воде; заходил и омут, закурился-задымился белым туманом, и пошли по нем круги. Глянул мельник - и обмер: из-под воды смотрит на пего синее лицо с тусклыми, неподвижными глазами и только длинные усы шевелятся, как у водяного таракана. Точь-в-точь дядько Омелько выплывает из омута прямо к яворам...

   Жид Янкель давно уже пробрался тихонько на плотину, подняв одежу, которую скинул с себя чорт, и, шмыгнув под яворы, наскоро завязал узел. Не говорит уже ничего об убытках; да скажу вам, тут на всякого человека напала бы робость. Какие уже тут убытки!.. Вскинул узел на плечи и тихонько зашлепал себе по тропинке за мельницей в гору, за другими...

   Пустился и мельник на свою мельницу,- хоть запереться да разбудить подсыпку. Только вышел из-под яворов, а чорт - к нему. Филипп от него, да за дверь, да в каморку, да поскорее засвечать огни, чтобы не так было страшно, да упал на пол и давай голосить во весь голос,- подумайте вот! - совсем так, как жиды в своей школе...

   А тот уж летает-вьется над крышей, да в оконце свою любопытную харю сует, да крылом бьет в стекло,- не знает, куда пробраться, чтобы захватить себе лакомый кусок...

   Вдруг - шасть... Хлопнулось что-то об пол, будто здоровенная кошка упала. Это проклятый в трубу влетел, ударился, подскочил... И слышит мельник - сидит уже на спине и запускает когти.

   Ничего не поделаешь!..

   Шасть опять... потемнело в глазах, поволок мельника по темному да тесному месту; посыпалась глина, сажа поднялась тучей и вдруг... Вот уже труба внизу вместе с мельничною крышей, которая становится все меньше и меньше, будто и мельница, и плотина, и яворы, и омут падают куда-то в пропасть... А в тихой мельничной запруде, что лежит внизу гладкая, точно на тарелке, виднеется опрокинутое небо, и звезды мигают себе тихонечко, вот как всегда... И еще видит мельник: в той синей глубине, перекрывая звезды, летит будто шуляк, потом будто ворона, потом будто воробей, а вот уж как большая муха...

   "А это ж он меня выволок так высоко,- подумал мельник.- Вот тебе, Филиппко, и доход, и богатство, и шинки, и роскошь. А нет ли там где крещеной души, чтобы крикнула: "Кинь, это мое!"

   Нет никого! Прямо под ним спит себе мельница, и только из омута огромная усатая рожа утопшего дядьки Омелька глядит стеклянными глазами и тихо смеется, и моргает усом...

   Дальше на гору подымается жид, сгорбившись под тяжелым белым узлом. В половине горы Харько стоит и, покрыв ладонью глаза, смотрит в небо. Э, не подумает он выручать хозяина, потому что вся выручка от шинка остается на его долю.

   Вот рассеянная стайка девчат обогнала уже Опанаса Нескорого с его волами. Девчата летят, как сумасшедшие, а Нескорый хоть и глядит прямо в небо, лежа на возу, и хоть душа у него добрая, но глаза его темны от водки, а язык как колода... Некому, некому крикнуть: "Кинь, это мое!"

   А вот и село. Вот запертый шинок, спящие хаты, садочки; вот и высокие тополи, и маленькая вдовина избушка. Сидят на завалинке старая Прися с дочкой и плачут обнявшись... А что ж они плачут? Не оттого ли, что завтра их мельник прогонит из родной хаты?

   Сжалось у мельника сердце. Э, пусть хоть эти не поминают меня лихом! Собрался с духом и крикнул:

   - А не плачь, Галю, не плачь, небого! Уж прощаю вам все долги с процентами... Ой лихо мне, хуже вашего: волочет меня нечистый, как паук маленькую мушку...

   Видно, чутко девичье сердце... Где бы, кажется, услыхать на таком дальнем расстоянии, а Галя все-таки дрогнула и подняла кверху черные, заплаканные очи.

   - Прощайте вы, карие оченята,- вздыхает мельник да вдруг видит: схватилась девушка руками за грудь, да как наберет воздуху, да как крикнет:

   - Кинь, проклятая чертяка! Кинь, это мое! Точно цепом, с большого размаху, резнуло чорта по ушам: встрепенулся, распустились когти, и понесся Филипп книзу, как перышко, поворачиваясь с боку на бок.

   Летит, а чертяка, как камень, за ним. Только долетит и придержит мельника, а Галя опять:

   - Кинь, проклятый,- мое!

   Он и отпустит, а мельник опять полетит, да так до трех раз, а уже внизу и багно (болото), что между селом и мельницей, расстилается все шире да шире.

   Тар-рах! Ударился мельник в мягкое багно со всего размаха, так что мочага вся колыхнулась, будто на пружинах, да снова мельника сажени на две кверху и подкинула. Упал опять, схватился на ровные ноги, да бегом лётом, да через спящего подсыпку, да чуть не вышиб с петлями дверей - и ну под гору во все лопатки чесать босиком... Сам бежит к только вскрикивает,- все ему кажется, вот-вот чертяка на него налетит.

   Добежал до крайней избы, да через тын лётом, да в двери, да стал середь вдовиной избы и тут только опомнился:

   - А вот я и у вас, слава богу!

  

  

   Вот вы подумайте себе, добрые люди, какую штуку устроил: рано поутру, еще и солнце только что думает всходить и коров еще не выгоняли, а он без шапки, простоволосый, да без сапогов, босой, да весь расхристанный ввалился в избу ко вдове с молодою дочкой! Э, что там еще без шапки: слава богу, что хоть чего другого не потерял по дороге, тогда бы уж навеки бедных баб осрамил!.. Да еще и говорит: "А слава ж богу! Вот я и у вас".

   Старуха только руками всплеснула. А Галя соскочила в одной сорочке с лавки да поскорее запаску на себя, да плахту, да к мельнику:

   - Ты что это, злодей, делаешь? Опился, что ли,- своей хаты не нашел, в нашу вот такой ввалился, а?

   А мельник стоит против нее, глядит приятно, хоть и выпучивши маленько глаза, и говорит: "Ну, бей себе, сколько хочешь". Она его - раз!

   - Бей еще! Она его и два.

   - Вот так. Может, еще дашь?

   Она и три. Да тут видит, что ему ничем-ничего, стоит себе и глядит на нее приятным оком, всплеснула руками и заплакала.

   - Ой, лихо мне, бедной сиротинке, кто за меня заступится!.. Ой, и что ж это за человек такой! Мало ему, что обманул меня, молодую, что в турецкую веру хотел сманить, так еще и славу на меня, сироту, навел, на все село осрамил. А теперь вот поглядите на него, добрые люди:

   я его уж три раза ударила, а он хоть бы повернулся. Ой, и что ж мне еще с таким человеком делать, научите меня! Я ж и не знаю уже...

   А мельник спрашивает:

   - Ну, будешь еще бить или нет, говори прямо? Не будешь, так я уж и на лавку сяду,- устал.

   У Гали опять было заходили руки, да старуха догадалась первая, что тут дело что-то не очень простое, и говорит дочери:

   - Погоди ты, дочка! Что ты, ничего хорошенько не спросивши, так прямо ладонями и плещешь по чужой щеке. Не видишь разве, парубок что-то с глузду съехал (помешался). А скажи, небораче, откуда ты такой сюда ввалился, да еще говоришь: "Слава богу, вот я и у вас!" - когда тебе тут не надо и быть...

   Мельник протер глаза и говорит:

   - Вот, скажите вы мне, тетушка, по совести: что я сплю или я по свету хожу? А со вчерашнего вечера прошла одна ночь или целый год, да я ж теперь к вам со своей мельницы или с неба свалился?

   - Тю! перекрестись ты, человече, левою рукой! И что ты это такое несешь языком, а? Видно, тебе приснилось.

   - Не знаю, пани-матко, не знаю, сам уж ничего не знаю... Сел было на лавку у окна, глядь - за окном, мимо хаты, по холодочку плетется шинкарь Янкель с огромным узлом на спине. Мельник вскочил на ровные ноги, показывает бабам в окно и говорит:

   - Это кто идет, а?