Главная » Книги

Короленко Владимир Галактионович - Судный день ("Иом-кипур"), Страница 2

Короленко Владимир Галактионович - Судный день ("Иом-кипур")


1 2 3 4

е еврейского дилижанса; длинная телега, забранная холщовым верхом, запряженная парой лошадей, она бывает битком набита евреями и их рухлядью (бебехами). Балагулой же называется и возница], что ли, нанялся, возить тебя с шабаша домой, собачий сын? Ты еще шутишь...
   - Каково могут быть шутки,- ответил хитрый Янкель, прикидываясь, будто он совсем не понимает, чего от него нужно чорту.- Я вам очень благодарен за то, что вы меня доставили досюдова, а отсюдова я дойду сам. Это даже вовсе недалекое расстояние. Зачем вам себя беспокоить?
   Чорт аж подскочил от злости. Он как-то затрепыхался на одном месте, как курица, когда ей отрежут голову, и сразу подшиб Янкеля крылом, а сам опять принялся дышать, как кузнечный мех.
   "Вот так! - подумал про себя мельник.- Хоть оно, может быть, и грешно хвалить чорта, а этого я, все-таки, похвалю,- этот, видно, своего не упустит".
   Янкель, присев, стал очень громко кричать. Тут уже и чорт не мог ничего поделать: известно, что пока у жида душа держится, до тех пор ему никаким способом не зажмешь глотку,- все будет голосить. "Да что толку? - подумал мельник, оглядываясь на пустую мельницу.- Подсыпка теперь гуляет себе с девками, а то и лежит где-нибудь пьяный под тыном".
   В ответ на жалобный плач бедного Янкеля только сонная лягушка квакнула на болоте да бугай прокинулся в очерете и бухнул раза два, точно в пустую бочку: бу-у, бу-у!.. Месяц, как будто убедившись, что дело с жидом покончено, опустился окончательно за лес, и на мельницу, на плотину, на реку пала темнота, а над омутом закурился белый туман.
   Чорт беспечно затрепыхал крыльями, потом опять лег, заложив руки за голову, и засмеялся.
   - Кричи, сколько хочешь. На мельнице пусто.
   - А вы почем знаете? - огрызнулся еврей и продолжал голосить, обращаясь уже прямо к мельнику: - Пан мельник, ой, пан мельник! Серебряный, золотой, бриллиантовый! Пожалуйста, выйдите сюда на одну, самую коротенькую секунду и скажите только три слова, три самых маленьких слова. Я бы вам за это подарил половину долга.
   "Весь будет мой!" - сказало что-то в голове у мельника.
   Жид перестал кричать, понурив голову, и горько-прегорько заплакал.
   Прошло еще сколько-то времени. Месяц совсем ушел уже с неба, и последние отблески угасли на самых высоких деревьях. Все на земле и на небе, казалось, заснуло самым крепким сном, нигде не слышно было ни одного звука, только еврей тихо плакал, приговаривая:
   - Ой, моя Сура, ой, мои детки, мои бедные детки!..
   Чорт немного отдышался и сел, все еще сгорбившись, на гати. Над гатью, хоть было темно, мельник ясно увидел пару рогов, как у молодого телка, которые так и вырезались на белом тумане, что подымался из омута.
   "Совсем как наш!" - подумал мельник и почувствовал себя так, как будто проглотил что-то очень холодное.
   В это время он заметил, что жид толкает чорта локтем.
   - Что ты толкаешься? - спросил тот.
   - Нет! Я что вам хочу сказать...
   - Что?
   - Скажите вы мне на милость, и что это у вас за мода - хватать непременно бедного жида... Почему вы не возьмете себе лучше хорошего гоя. Вот тут живет недалеко отличный мельник.
   Чорт глубоко вздохнул. Может, и ему стало-таки скучно около пустой мельницы над омутом, только он пустился в разговор с жидом. Приподняв с головы ермолку, из-под которой висели длинные пейсы,- он заскреб когтями в голове так сильно, как самый злющий кот скребет по доске, когда от него уйдет мышь,- и потом сказал:
   - Эх, Янкель, не знаешь ты нашего дела! К ним я не могу и приступиться.
   - Ну! И что тут долго приступаться, что за большово хитрость? Я сам знаю, как вы меня сразу хапинули, что я не успел даже и крикнуть.
   Чорт весело засмеялся, так что даже спугнул какую-то ночную птицу на болоте, и сказал:
   - Что правда, то правда: вас хватать легко... А знаешь ты, почему?
   - Ну-у?
   - Потому, что вы и сами хапаете здорово. Я тебе скажу, что такого грешного народа, как вы, жиды, и нет другого на свете.
   - Ой-вай, удивительно! А каково же это на нас греха?
   - А вот послушай...
   Тут чорт повернулся к жиду и стал считать по пальцам.
   - Дерете с людей проценты - раз!
   - Раз,- повторил Янкель, тоже загибая палец.
   - Людским потом-кровью кормитесь - два!
   - Два.
   - Спаиваете людей водкой - три.
   - Три.
   - Да еще горелку разбавляете водой - четыре!
   - Ну, пускай себе четыре. А еще?
   - Мало тебе, что ли? Ай, Янкель, Янкель!
   - Ну, я не говорю, что этого мало, а только я говорю, что вы не знаете своего собственного дела. Вы думаете, мельник не берет проценты, вы думаете, мельник не кормится людским потом и кровью?..
   - Ну, не бреши на мельника. Он человек крещеный! А крещеный человек должен жалеть не только своих, а всех людей, хотя бы и вас, жидов. Нет, Янкель, трудно к крещеному приступиться.
   - Ой-вай, каково это ошибка! - крикнул жид весело.- Ну, так я вам вот что буду говорить.
   Он вскочил, и чорт также приподнялся, и оба стояли друг против друга. Жид что-то прошептал, указав через спину на яворы, и, загнув палец, показал его чорту:
   - Раз!
   - Брешешь, не может этого быть! - сказал чорт, немного даже испугавшись, и сам посмотрел на яворы, где притаился Филипп.
   - Пхе, я лучше знаю! А вы погодите. Он опять прошептал и сказал:
   - Два! А это вот,- и он еще раз зашептал чорту на ухо,- будет три, как честный еврей!..
   Чорт покачал головой и повторил в раздумья:
   - Не может быть.
   - Давайте об заклад побьемся. Если моя правда, то вы через год меня отпустите целого и еще заплатите мне убытки...
   - Ха! Я согласен. Вот это была бы штука, так штука! Тогда бы я не дал маху...
   - Ну, я вам говорю, вы сделаете славный гешефт!.. В это время на селе крикнул тот же петух, и хотя крик был такой же сонный и на него опять никто нигде не откликнулся среди молчаливой ночи, но Хапун встрепенулся.
   - Э! Ты мне тут все сказки рассказываешь, а я и уши развесил. Лучше синица в руки, чем журавль в небе. Собирайся!
   Он взмахнул крыльями, взлетел сажени на две над плотиной и опять, как коршун, кинулся на бедного Янкеля, запустивши в спину его лапсердака свои когти и прилаживаясь к полету...
   Ох, и жалобно же кричал старый Янкель, протягивая руки туда, где за рекой стояла на селе его корчма, и называя по имени жену и деток:
   - Ой, моя Сурке, Шлемка, Ителе, Мовше! Ой! господин мельник, господин мельник, пожалуйста заступитесь, скажите три слова! Я ж вижу вас, вот вы стоите тут под явором. Пожалейте бедного жида, ведь и жид тоже имеет живую душу.
   Очень жалобно причитал бедный Янкель! У мельника будто кто схватил рукою сердце и сжал в горсти. А чертяка точно ждал чего,- все трепыхался крыльями, как молодой стрепет, не умеющий летать, и тихо-тихо размахивал Янкелем над плотиной...
   "Вот подлый чертяка,- подумал про себя мельник, прячась получше за явором,- только мучает бедного жида! А там, гляди, и петухи еще запоют..."
   И только он подумал это, как чорт захохотал на всю реку и разом взвился кверху... Мельник задрал голову, но через минуту чорт казался уже не больше вороны, потом воробья, потом мелькнул, как муха, как комарик... и исчез.
   А на мельника тут-то и напал настоящий страх: затряслись коленки, застучали зубы, волосы поднялись дыбом, и уж сам он не помнит хорошенько, что с ним было дальше...
  

VI

  
   - Стук-стук!..
   - Стук-стук-стук!.. Стук-стук!.. Что-то стучало в дверь мельницы, так что гул ходил по всему зданию, отдаваясь во всех углах. Мельник подумал, уж не чертяка ли вернулся,- недаром шептался о чем-то с жидом,- и потому он зарылся с головой в подушку.
   - Стук-стук!.. Стук-стук!.. Эй, хозяин, отчиняй!
   - Не отчиню.
   - А почему так не отчините? Мельник приподнял голову.
   - Э, кажись, голос подсыпки Гаврилы... Гаврило, ты?
   - А то кто?
   - Побожись!
   - Ну?
   - Побожись!
   - Да ну же, ей-богу, я! Где ж это видано, чтоб я да не я был? Еще и божись. Вот чудасия...
   Мельник все-таки поверил не сразу. Он взошел наверх и тихонько посмотрел из оконца, что было над дверьми. Действительно, внизу у стены спокойно стоял подсыпка и делал такое дело, что, пожалуй, никто и не слыхал, чтобы черти когда-нибудь такое делали. У мельника отлегло от сердца, он сошел вниз и отпер дверь.
   Подсыпку даже отшатнуло, когда он увидел мельника в дверях.
   - Э, хозяин, что такое с вами?
   - А что?
   - Да побойся бога, зачем это ты морду всю в муке вымазал? - белая, как стена!
   - А ты, часом, не по-над речкою ли шел?
   - А по-над речкою.
   - А не глядел ли кверху?
   - А может, глядел и кверху.
   - А не видал ли, часом, того?
   - Кого?
   - Кого!.. Дурень! Того, что хапнул шинкаря Янкеля.
   - А какой его бес хапнул?
   - Какой!.. Известно какой - жидовский Хапун! Не знаешь разве, какой у них сегодня день!..
   Подсыпка посмотрел на мельника мутным взглядом и спросил:
   - А вы на селе, часом, не были?
   - Был.
   - А в шинок не заходили?
   - Заходил.
   - А горелки не выпили?
   - Тьфу! Вот и говори с дурнем. Горелку я пил у попа, а все-таки своими глазами вот сейчас видел: чертяка на плотине отдыхал вместе с жидом.
   - Где?
   - Вот тут, на самой середине.
   - Ну, и что?
   - Ну, и...- мельник свистнул и махнул рукой по воздуху.
   Подсыпка посмотрел на плотину, потом, задравши голову, на небо и почесал в чуприне.
   - Э, вот это так чудеса! Что ж теперь будет? Как же теперь без жида?
   - А на что тебе непременно жид, а?
   - Э, не говорите, хозяин: без жида как-то оно не того... без жида не можно и быть...
   - Тю!.. Дурень, так дурень и есть!
   - Что вы лаетесь? Я и сам не скажу, что умный, а все-таки знаю, что просо, а что гречка; работать иду на мельницу, а водку пить - в шинок. Вот вы и скажите мне, когда вы такой умный: кто ж у нас теперь будет шинковать?
   - Кто?
   - А таки кто?
   - А может и я?
   - Вы?
   Подсыпка посмотрел на мельника, вылупивши глаза, потом покачал головою, щелкнул языком и сказал:
   - Ну, разве что так!
   Тут только мельник заметил, что подсыпку плохо держат ноги и что парубки опять подбили ему левый глаз. Харя была у этого подсыпки, сказать правду, такая паскудная, что всякому человеку, при взгляде на нее, хотелось непременно плюнуть. А поди ты: до девчат был самый проворный человек, и не раз-таки парни делали на него облаву и бивали до полусмерти... Что бивали, это, конечно, еще не большое диво, а то чудно, что было-таки за что бить!
   "Вот ведь нет на свете такой паскудной хари,- подумал, глядя на него, мельник,- которую бы ни одна девка не полюбила. А то и две, и три, и десять... Тьфу ты пропасть!.."
   - Вот что, Гаврилушко,- сказал все-таки мельник ласковым голосом,- поди ляг со мною. Когда человек видел такое, что я видел, так что-то бывает страшно.
   - А мне что? То и лягу.
   Через минуту какую-нибудь подсыпка начал уже посвистывать носом. А скажу вам, такого свистуна носом, как тот подсыпка, другого и не слыхал. Кто этого не любит, так уж с ним в одной хате не ложись,- всю ночь не уснешь...
   - Гаврило,- сказал мельник,- эй, Гаврило!
   - А что еще? Чего бы я это и сам не спал, и другому не давал?
   - Били тебя опять?
   - Ну, так что? - Где?
   - Все надо вам знать. На Кодне.
   - Уж и на Кодне?.. Зачем тебя туда понесло?
   - Зачем... Чего бы я спрашивал, гы-гы-гы!..
   - Мало тебе ново-каменских девок!
   - Тьфу! Мне на них и смотреть уже на ново-каменских обридло. Ни одной по мне нет.
   - А Галя вдовина?
   - Галя... А что ж такое Галя?
   - А ты к ней ходил?
   - Так неужели же нет?
   Мельника даже подкинуло на постели.
   - Брешешь, собачий сын, чтобы твоей матери лихорадка!
   - Вот же и не брешу, я и никогда не брешу. Пускай за меня умные брешут.
   Подсыпка зевнул и сказал засыпающим голосом:
   - Помните, хозяин, как у меня правый глаз на всю неделю запух, что и не было видно...
   - Ну?
   - Она это, собачья дочка, так угостила... Тьфу на нее, вот что!.. А то еще: Галя!
   "Разве что так",- подумал мельник.- Гаврило, а Гаврило!.. Вот, собачий сын, опять засвистел... Гаврило!
   - Что еще? Загорелось, что ли?
   - Хочешь ты жениться?
   - Сапогов еще не сшил. Вот сошью, тогда и подумаю.
   - А я бы тебе справил чоботы на дегтю... И шапку, и пояс.
   - Разве что так. А вот я что вам скажу, так это будет еще умнее.
   - А что?
   - А то, что уже на селе петухи кричат. Слышите, как заводят?
   И правда: на селе, может быть в Галиной хате, кричал-надрывался горлан-петух: ку-ка-ре-ку-у...
   - Кук-ка-ре-ку-у... ку-у... ку-у! - отвечали ему на разные голоса и ближние, и дальние, с другого конца села, так что от петушиных криков точно в котле кипело, да и в стенах каморки побелели уже все, даже самые маленькие щели.
   Мельник сладко зевнул:
   - Ну, теперь они далеко! Поминай Янкеля как звали... Вот штука, так штука! Если эту штуку кому-нибудь рассказать, то, пожалуй, брехуном назовут. Да мне об этом, пожалуй, и говорить не стоит... Еще скажут, что я... Э, да что тут толковать! Когда бы я сам жида убил или что-нибудь такое, а тут я ни при чем. Что мне было мешаться в это дело? Моя хата с краю, я ничего не знаю. Ешь пирог с грибами, а держи язык за зубами; дурень кричит, а разумный молчит... Вот и я себе молчал!..
   Так говорил сам себе мельник Филипп, чтобы было легче на совести, и только когда уже вовсе стал засыпать, то из какого-то уголка в его сердце выползла, как жаба из норы, такая мысль:
   "Ну, Филипп, настало твое время!"
   Эта мысль прогнала у него из головы все другие и села хозяйкою.
   С тем и заснул.
  

VII

  
   Вот раненько утром, роса еще блестит на траве, а мельник уже оделся и идет по дороге к селу. Приходит на село, а там уж люди снуют, как в муравейнике муравьи: "Эй1 не слыхали вы новость? Вместо шинкаря привезли из городу одни патынки".
   Вот было в то утро в Новой-Каменке и разговоров, и пересудов, да немало-таки и греха!
   Вдова Янкеля, получив вместо мужа пару патынок, совсем растерялась и не знала, что делать. Вдобавок еще Янкель, с большого ума, да не надеявшись, что его заберет Хапун, захватил с собою в город всю выручку и все долговые расписки с бумажником. Конечно, мог ли бедный жид думать, что из целого кагала выхватит как раз его?
   - Вот так-то всегда человек: не чует, не гадает, что над ним невзгода, как тот Хапун, летает,- толковали про себя громадские люди, покачивая головами и расходясь от шинка, где молодая еврейка и ее бахори (дети) бились об землю и рвали на себе волосы. А между прочим, каждый думал про себя: "Вот, верно, и моя запись улетела теперь к чорту на кулички!"
   Сказать правду, так не очень много нашлось в громаде таких людей, у которых заговорила маленько совесть:
   "А таки не грех бы отдать жидовке, если не с процентами, то хоть чистые деньги..." А если уж говорить всю правду целиком,- то никто не отдал ни ломаного шеляга...
   Не отдал и мельник. Ну, да мельник себя в счет не ставил.
   Вот вдова Янкеля и просила, и молила, и в ногах валялась, чтобы господа-громадяне согласились отдать хоть по полтине за рубль, хоть по двадцати грошей, чтоб им всем сиротам не подохнуть с голоду да как-нибудь до городу добраться. И не у одного-таки хозяина с добрым сердцем слезы текли по усам, а кое-кто толкнул-таки локтем соседа:
   - Побоялись бы вы бога, сосед! Вы ж, кажется, что-то такое должны были жиду. Отдали бы вот... Ей-богу, надо бы вам хоть сколько-нибудь отдать.
   Но сосед отвечал:
   - А что мне отдавать, когда я ему своими руками все деньги принес до последнего грошика? Второй раз стану платить, что ли? Вот вы, сосед, другое дело...
   - А почему это другое дело, когда как раз то же самое, как и у вас? Незадолго до отъезда пришел ко мне Янкель, да как стал просить: отдай да отдай,- я и отдал.
   Мельник слушал все это, и у него болело сердце... Эх, народ какой! Нисколько не боятся бога! Ну, панове-громадо, видно, при вас плохо не клади,- как раз утянете; да и кто вам палец в рот сунет, тог чистый дурак!.. Нет, уж от меня не дождетесь... Вы мне этак в кашу не наплюете. Лучше уж я сам вам наплюю...
   Одна только старая Прися принесла жидовке два десятка яиц да половину новины и отдала за сколько-то грошей, что осталась должна шинкарю.
   - Бери, небого, не взыщи! Осталось там за мною еще сколько-то, так отдам, как бог даст. Последнее и то принесла.
   - Вот подлая баба!- обозлился мельник.- Вчера мне не отдала, а для жидовки так вот и нашлось. Ну, и народ! Старым и то нельзя стало верить. Крещеному человеку не могла отдать... Погоди, старая, сочтусь я с тобой после...
   Вот собрала Янкелиха своих бахорей, продала за бесценок "бебехи" и водку, какая осталась,- а и осталося немного (Янкель хотел из города бочку везти), да еще люди говорили, будто Харько нацедил себе из остатков ведерко-другое,- и побрела пешком из Новой-Каменки. Бахори за нею... Двух несла на руках, третий тащился, ухватясь за юбку, а двое старших бежали вприпрыжку...
   И опять миряне скребли свои затылки. У кого была совесть, тот себе думал: "Хоть бы подводу дать за жидовские деньги..." Да, видите, побоялся каждый: пожалуй, люди догадаются, что, значит, он с жидом не рассчитался. А мельник опять думал: "Ну, народ! Вот так же и меня будут рады спровадить, если я когда-нибудь дам маху".
   Так-то бедная вдова и поплелась себе в город, и уж бог ее знает, что там с нею подеялось. Может, присосалась где с детьми к какому-нибудь делу, а может, и пропали все до одного с голоду. Все бывает! А впрочем, жиды своего не покидают. Худо-худо, а все-таки дадут как-нибудь прожить на свете.
   Стала после этого громада толковать, кто ж теперь у них, в Новой-Каменке, будет шинкарем? Потому что, видите ли, хоть Янкеля не стало, а шинок все стоял себе на пригорочке, и на дверях остались намазанные белою краской кварта и жестяной крючок...
   И даже Харько сидел себе на пригорочке и покуривал люльку, выжидая, кого-то бог пошлет ему в хозяева.
   Правда, один раз, под вечер, когда громадские люди стояли у пустой корчмы и разговаривали о том, кто теперь будет у них шинковать и корчмарить,- подошел к ним батюшка и, низенько поклонясь всем (громада - великий человек, пред громадою не грех поклониться хоть и батюшке), начал говорить о том, что вот хорошо бы составить приговор и шинок закрыть на веки вечные. Он бы, батюшка, и бумагу своею рукой написал и отослал бы ее к преосвященному. И было бы весьма радостно, и благолепно, и миру преблагополучно.
   Старые люди, а за стариками и бабы стали было говорить, что батюшкина чистая правда, а мельнику то слово показалось совсем неправильно и даже обидно.
   "Вот тебе и батько,- подумал он с сердцем,- вот тебе и приятель! Да нет, погоди еще, пан-отче, что будет..."
   - Вот это-таки, батюшка, ваша правда,- льстиво заговорил он,- что от той бумаги будет благополучно... А только, не знаю я, кому: громаде или вам. Сами вы,- не взыщите на моем слове! - всегда водочку из города привозите, то вам и не надо шинка. А таки и то вам на руку, что владыка станет вашу бумагу читать да похваливать.
   Громадяне усмехнулись себе в усы, а батюшка только плюнул от великой досады, нахлобучил соломенную шляпу и пошел прочь от шинка по улице, будто не за тем и приходил...
   Ну, что уж тут рассказывать! Я думаю, вы и без того догадались, что мельник задумал сам корчмарить в той жидовской корчме. А задумавши, поговорил хорошенько с громадою, угостил-таки кого надо в земском суде, с исправником умненько потолковал, потом с казначеем, а наконец со становым приставом да с акцизным надзирателем.
   Вернувшись после всего этого на село, пошел мельник к шинку, а там сидит Харько и покуривает на пригорочке люльку. Мельник только мотнул ему головой, как Харько,- хоть и гордый человек,- тотчас вскочил на ровные ноги и подбежал к нему.
   - Ну, что скажешь? - спросил у него мельник.
   - А что мне говорить? Подожду, не скажете ли вы мне чего-нибудь.
   - То-то!
   Не стал уже теперь мельника словами гвоздить, а сгреб в обе руки картуз и, выслушавши, что ему сказал Филипп, ответил умненько:
   - Рад стараться для вашей хозяйской милости!
   И стал мельник шинковать в Новой-Каменке лучше Янкеля, и стал сдавать людям на выпас свои карбованцы, а как придет срок - сгонять их опять в свою скрыню, вместе с приплодом. И никто уже не мешал ему в Новой-Каменке.
   А что люди не раз от него плакали горькими слезами,- ну, и это тоже правда... Таки плакали не мало: может, не меньше, чем от Янкеля, а может, еще и побольше,- этого уж я вам не скажу наверное. Кто там мерил мерою людское горе, кто считал счетом людские слезы?..
   Никто не мерил, никто и не считал, а старые люди так говорят: идет или ходит, на одно выходит, что клюкой, что палкой - все спине не сладко... Не знаю, как кто, а я думаю, что это правда...
  

VIII

  
   Вот, признаться вам, и не хотелось бы мне про своего приятеля такое рассказывать, а делать нечего: начал, так надо довести до конца,- из песни, говорится, и слова одного не выкинешь...
   Вот, видите, какое дело... Старому Янкелю только и нужна была людская копейка. Бывало, где хоть краем уха заслышит, что у человека болтается в кармане рубль или хоть два, так у него сейчас и засверлит в сердце, сейчас и придумывает такую причину, чтобы тот рубль, как карася из чужого пруда, выудить. Удалось - он и радуется себе со своею Суркой.
   Ну, а уж мельнику этого мало. Янкель сам перед всяким человеком в три погибели гнулся, а мельник людей гнет, а сам голову дерет кверху, как индюк. Янкель, бывало, юркнет к становому с заднего хода и трусится у порога, а мельник валится на крыльцо, как в свою хату. Янкелю, если под пьяную руку кто и в ухо заедет, так он сильно не обижался: повизжит, да и перестанет, разве потом выторгует лишний пятак. А мельник и сам не одному христианину так чуприну скубнет, что, пожалуй, и в руках останется, а из глаз искры, как на кузнице из-под молота, посыплются... Да, вот какое дело; мельнику и денежки отдай, и почет. Перед иконой люди низко кланялись, а перед моим приятелем еще ниже.
   А ему все что-то мало. Ходит сердитый да невеселый; будто его щенок какой за сердце теребит. И все себе думает:
   "А не так что-то на свете устроено - нет, не так! Что-то человеку и с деньгами не так весело, как бы хотелось".
   Вот раз Харько его и спрашивает:
   - А что вы это, хозяин, невеселый все ходите, будто кто вас в помои окунул? Чего еще ваша хозяйская душа хочет?
   - Может, если б я женился, то стало бы мне повеселее.
   - Так оженитесь, на здоровье вам.
   - То-то вот и оно. А как тут оженишься, когда дело не выходит, с какой стороны за него ни ухватись? Я уж скажу тебе правду: как был я еще не мельник, а только подсыпка, то любился тут на селе с Галей вдовиной, может знаешь... И если б дядько не утоп, то был бы я уже женатый. А теперь сам ты рассуди: ведь я ей не ровня.
   - Какая тут ровня! Вам теперь только и жениться, что на богача Макогона дочке, на Мотре.
   - Вот! Я и сам вижу, и люди говорят все одним голосом, что по моим деньгам Макогоновы как раз придутся... Так опять... не по вкусу мне она! Сидит целый день, как копна сена, да семечки лущит. Как взгляну на нее, так будто кто меня за нос возьмет да и отворотит в сторону... То ли дело Галя!.. Вот и говорю: не так как-то на свете устроено. Одну полюбил бы,- хвать, а деньги-то у другой... Вот иссохну когда-нибудь, как былинка... Светом гнушаюсь.
   Солдат вынул изо рта свою носогрейку, сплюнул в сторону и говорит:
   - Плохо! Другой человек ни за что и не придумал бы, как этому делу помочь, а я присоветую, так не пожалеете, что послушались. А пожалуй, еще и отдадите новые сапоги, что остались от Опанаса в залоге, а?
   - Ну, за такое дело и сапогов не жаль, только верно ли ты придумал?..
   И действительно, придумал подлый солдат,- бес его не взял!- такое придумал, что если б все вышло по его слову, то теперь уж на мельнике черти на том свете воду давно возили бы...
   - Вот,- говорит,- слушайте хорошенько. Стало быть, есть вас трое людей - один мужик да две девки. И, стало быть, нельзя никак одному на двух жениться, потому что вы не турецкой веры.
   "Вот, подлый, как все верно сказал! - подумал мельник.- Что-то скажет дальше?"
   - Хорошо! Как вы богатый человек и Мотря богатая невеста, так тут уж и малому ребенку ясно: посылайте сватов к старому Макогону.
   - Правда! Да только я это знал и без тебя... А как же с Галей?
   - А вы дослушали до конца? Или, может, сами знаете, что я хотел сказать?..
   - Ну-ну, уж и осердился!
   - Вы всякого человека рассердите. Не такой я человек, чтобы начать речь да и не кончить. Будет и о Гале речь. Она вас любила?
   - А таки так!
   - А вы тогда кто были, как она вас любила?
   - Подсыпка.
   - Так это опять малый ребенок поймет: когда девка любила подсыпку, то и быть ей замужем за подсыпкой.
   Мельник вылупил глаза и в голове у него, точно на мельнице в помол, все пошло кругом.
   - Да я же теперь не подсыпка!
   - Вот беда какая. А разве у вас на мельнице нет подсыпки?..
   - Это Гаврило?.. Э-э, вот ты что придумал. Пускай же, когда так, он тебе и сапоги дарит за такую придумку. А я скажу на это, что не дождет ни он, ни его дядья с тетками, чтоб я такое дело потерпел. Вот лучше пойду да ноги ему переломаю.
   - А! Какой горячий человек, хоть яйца в нем пеки!.. Да я ж совсем другое хотел вам сказать...
   - А что ж ты еще после такой шутки можешь сказать, когда мне это не нравится?
   - А вы послушайте.
   Харько вынул люльку изо рта, посмотрел на мельника, прищуривши один глаз, и так прищелкнул языком, что у того сразу стало веселее на сердце...
   - А вы, говорю, ее любили и бедную?..
   - То-то что любил!..
   - Ну, так и любите себе на здоровье, когда она будет за подсыпкой. Вот теперь и моей речи конец: вот вы все трое и будете жить на одной мельнице, а четвертый дурень не в счет... Ага! теперь поняли, чем я вас угощаю, медом или дегтем? Нет! Харька били не по голове, а куда следует, оттого и умный вышел: знает, кому достанется орех, кому скорлупа, а кому новые сапоги...
   - А может, еще и не выйдет дело?
   - Почему ж ему и не выйти?
   - Мало ли почему. Вот старый Макогон не согласится.
   - Вот! Когда б я с ним не говорил!..
   - Ну?
   - То-то. Ехал из городу с водкой, а он - навстречу. То да се, и говорю: "Вот вашей дочери жених - наш мельник".
   - А он что?
   - "Не дождет, говорит, ваша бабушка! Что, говорит, он стоит?"
   - А ты что?
   - А я говорю: "Вы, видно, не знаете, что нашего жида Хапун унес?"
   - "А когда так, говорит,- то дело другое: как жида на селе не стало, то и мельник - стоющий человек..."
   - Ну, хорошо, Макогон согласится. Так еще Галя пойдет ли за подсыпку?..
   - Э, как девку с матерью погонят из хаты, то рада будет жить и на мельнице.
   - Так-то оно так...
  

IX

  
   Мельник почесался... А делу этому, вот, что я вам рассказываю, идет уж не день, а без малого целый год. Не успел как-то мельник и оглянуться,- куда девались и филипповки, и великий пост, и весна, и лето. И стоит мельник опять у порога шинка, а подле, опершись спиной о косяк, Харько. Глядь, а на небе такой самый месяц, как год назад был, и так же речка искрится, и улица такая же белая, и такая же черная тень лежит с мельником рядом на серебряной земле. И что-то такое мельнику вспомнилось.
   - Э, послушай, Харько!
   - А что?
   - Какой сегодня день?
   - Понедельник.
   - А тогда, помнишь, как раз суббота была.
   - Мало ли их было суббот...
   - Тогда, год назад, в судный день.
   - А, вот вы что вспомнили! Да, тогда была суббота.
   - А теперь, когда у них судный день придется?
   - Вот я и сам не скажу, когда он придется. Жида поблизости нет, так и не знаю.
   - А небо, гляди, какое чистое, как раз такое, как и в тот день...
   И мельник со страхом посмотрел на окно жидовской хаты, не увидит ли опять, как жиденята мотают головами и жужжат, и молятся о своем батьке.
   Э, нет! То все уже прошло. От Янкеля не осталось, должно быть, и косточек, сироты пошли по дальнему свету, а в хате темно, как в могиле... И на душе у мельника так же темно, как в этой пустой жидовской хате. "Вот, не выручил я жида, осирочил жиденят,- подумал он про себя.- А теперь что-то такое затеваю со вдовиной дочкой..."
   - Эй, хорошо ли оно у нас будет? - спросил он Харька.
   - Чем плохо? Оно, правда, есть и такие люди, что меду не едят. Может, вы из таких...
   - Не из таких я, а все-таки... Ну, прощай!
   - Прощайте и вы.
   Мельник пошел с пригорка, а Харько опять посвистал ему вслед. Посвистал хоть и не так обидно, как тот раз, а все-таки мельника задело за живое.
   - А ты что свищешь, вражий сын? - сказал он, обернувшись.
   - Вот уж и посвистать нельзя стало человеку! - обиделся Харько.- Я у капитана в денщиках жил, и то свистал, а у вас нельзя.
   "Правда,- подумал мельник,- отчего бы ему и не свистать. А только зачем это все так делается, как в тот вечер?.."
   Он пошел с пригорка, а Харько все-таки посвистал еще, хоть и тише... Пошел мельник мимо вишневых садов. глядь - опять будто две больших птицы порхнули в траве, и опять в тени белеет высокая смушковая шапка да девичья шитая сорочка, и кто-то чмокает так, что в кустах отдается... Тьфу ты пропасть! Не стал уж тут мельник и усовещивать проклятого парня,- боялся, что тот ему ответит как раз по-прошлогоднему... И подошел наш Филипп тихими шагами к вдовиному перелазу.
   Вот и хатка горит под месяцем, и оконце жмурится, и высокий тополь купается себе в месячном свете... Мельник постоял у перелаза, почесался под шапкой и опять занес ногу через тын.
   - Стук-стук!
   "Ох, и будет опять буча, как тот раз, а то и похуже,- подумал про себя мельник.- Проклятый Харько своими проклятыми словами так мне все хорошо расписал... А теперь, как станешь вспоминать, оно и не того... и не выходит в тех словах настоящего толку. Ну, что будет, то и будет!" - и он брякнул опять.
   Вот в оконце промелькнуло белое лицо и черные очи.
   - Мамо моя, мамонько,- зашептала Галя.- А это же опять проклятущий мельник под оконцем стоит да по стеклу брякаеч.
   "Эх, не выскочит на этот раз, не обоймет, не поцелует хоть ошибкой, как тогда!.." - подумал про себя мельник и таки угадал: вышла девка тихонько из хаты и стала себе поодаль, сложив руки под белою грудью.
   - А чего ты опять стучишь?
   Хотелось мельнику охватить девичий стан да показать ей сейчас, зачем стучал, и даже, правду сказать, уже пододвинулся он бочком к Гале, да вспомнил, что еще надо Харьковы слова высказать, и говорит:
   - А что мне и не стучать, когда вы мне столько задолжали, что никогда и не выплатитесь? Того и хата ваша не стоит.
   - А когда знаешь, что никогда не выплатим, то незачем и стучать по ночам, безбожный человек! Старую мать у меня в могилу гонишь.
   - А какой ее бес, Галю, в могилу гонит? Если бы ты только захотела, я бы твоей матери старость успокоил!
   - Брешешь все!
   - Нет, не брешу! Ой, Галю, Галю, не могу я так жить, чтобы с тобой не любиться!..
   - Бреши, как собака на ветер... А кто задумал к Макогону сватов засылать?
   - Да уж думал или нет, а я тебе щирую правду говорю, хоть прикажи побожиться: сохну без тебя... А как теперь будет у нас, я тебе сейчас по порядку расскажу, а ты, если ты умная девка, послушаешься меня. Да только смотри, уговор: слушай ты меня ухом, да отвечай языком, а руками чтобы ни-ни! А то я рассержусь.
   - Чудно что-то ты принимаешься,- сказала Галя, сложивши руки.- Ну, я послушаю, а только смотри, если ты опять дурницу понесешь, тогда и не проси ты своего бога...
   - Э, не дурницу... Вот видишь ты... как это Харько начинал?..
   - Харько? А что тут между нами Харьку еще начинать?
   - Э, помолчи, а то я не скажу ничего хорошего... Отвечай: ты меня любила?
   - Ну, стала бы я такую скверную харю целовать, когда б не любила?..
   - А я кто тогда был: подсыпка или нет?
   - А подсыпка. Дал бы бог, чтоб и никогда не был мельником.
   - Тю! не говори лишних слов, а то я собьюсь... Выходит так, что ты любила подсыпку, так, значит, и судьба тебе выйти замуж за подсыпку и жить на мельнице. А как я тебя прежде любил, так и после буду любить, хоть бы сватался к десяти Мотрям.
   Галя даже глаза себе протерла,- не снится ли ей сон.
   - А что это ты такое несешь, человече? Или я вовсе дура, или у тебя в голове одной клепки нехватает. Как же это я пойду за подсыпку, когда ты теперь мельник? И как ты на мне женишься, когда сватов пошлешь к Мотре, а?.. Что ты это несешь, человече, перекрестись ты левою рукой.
   - Вот еще! - сказал мельник.- Разве же у меня на мельнице нет подсыпки? А Гаврило... чем тебе не подсыпка? Что маленько дурень, это правда, так нам это, Галечко, еще лучше, я тебе по правде скажу.
   Тут только девка разобрала, куда мельник клонит хитрую речь. Всплеснула руками да как заголосит:
   - Ой, мамо, мамонько, что он тут говорит! Да это ж он, видно, в турки хочет записаться да двух жен завести. Тащи ты, мамо, кочергу из хаты, а я покамест своими руками с ним расправлюсь...
   Да на мельника! А мельник от нее. Отбежал до перелаза, стал на нем ногой и говорит:
   - А, так-то ты, гадюка! Так выбирайтесь обе с матерью из хаты. Завтра отберу за долги. Геть! А она ему.
   - Выбирайся и ты, турка, сейчас из моего саду, пока он мой. А то как вцеплюсь вот сейчас ногтями, то и Мотря твоя не узнает, где у тебя что было! .
   Вот и говори с нею! Плюнул мельник, скорехонько соскочил с тына и пошел из села сердитый. Вышел на гребень горы, откуда уже слышно было, как вода в потоках шумит, так еще обернулся и погрозился кулаком...
   А в это время как раз: динь, динь...
   Опять зазвонили на селе, на звоннице, самую полночь...
  

X

  
   Мельник подошел к своей мельнице, а мельница вся в росе, и месяц светит, и лес стоит и сверкает, и бугай, проклятая птица, бухает в очеретах, не спит, будто поджидает кого, будто кого выкликает из омута...
   Жутко стало мельнику Филиппу.
   - Эй, Гаврило! - крикнул он на мельницу.
   - У-У, У-У,- отозвался с болота

Другие авторы
  • Карлгоф Вильгельм Иванович
  • Воронцов-Вельяминов Николай Николаевич
  • Глинка Федор Николаевич
  • Опочинин Евгений Николаевич
  • Ганьшин Сергей Евсеевич
  • Федоров Борис Михайлович
  • Михайлов Михаил Ларионович
  • Туманский Василий Иванович
  • Северин Н.
  • Снегирев Иван Михайлович
  • Другие произведения
  • Левидов Михаил Юльевич - М. Ю. Левидов: биографическая справка
  • Андерсен Ганс Христиан - Колокол
  • Язвицкий Николай Иванович - Язвицкий Н. И.: Биографическая справка
  • Гримм Вильгельм Карл, Якоб - Ученый егерь
  • Лесков Николай Семенович - Легендарные характеры
  • Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович - Дикий помещик
  • Волошин Максимилиан Александрович - Суриков. Материалы для биографии
  • Васильев Павел Николаевич - Лето
  • Бестужев Александр Феодосьевич - Бестужев А. Ф.: биобиблиографическая справка
  • Шаховской Александр Александрович - Пустодомы
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (21.11.2012)
    Просмотров: 588 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа